Эфирное тело повреждено, оккультное тоже, они помочь не смогут. У человеческой оболочки — травматический шок в терминальной стадии: так это, кажется, называется, когда сознание отсутствует, лицо заострившееся, пульс нитевидный и кожа с синеватым отливом. Надо же. А казалось — забыл, более полувека прошло с той войны… Что там требуется в первую очередь при таких обстоятельствах?
Безопасность.
Хорошо, что благодать необходима далеко не на все доступные ангелам чудеса, для некоторых достаточно просто щелкнуть пальцами. Не просто так, конечно, щелкнуть, а по-особому, сверху вниз, словно выдергиваешь из воздуха невидимую нитку, словно пряжа из облака. Кроули всегда смеялся и называл это “надергать пуха из архангельских подмышек”. И был не то чтобы совсем уж не прав — вряд ли Гавриил реагировал бы острее, покусись кто в действительности на его подмышки.
Что было логично: такие чудеса совершались исключительно за счет Небес, требовали дополнительного оформления, подтверждения, предварительных деклараций о намерениях, объяснительной по поводу отсутствия этой декларации и много чего еще, оформленного по всем правилам райской канцелярии. Понятно, что наверху к ним относились неодобрительно и отчеты о них появлялись на столе Гавриила в первую очередь, причем сразу же с пометкой “обратить особое внимание и проследить за исполнение”. Но… Всевышний с ним, с Гавриилом. Ну наорет или замечание сделает. Еще раз. Велика важность!
Зато теперь книжный магазин прикрывала не просто сфера невнимания, а сфера абсолютной защиты. Это куда важнее.
Сфера невнимания заставляла людей проходить мимо, не замечать, забывать о намерении сделать покупку. Она была щадящей и даже с людьми не всегда срабатывала, что уж говорить о сущностях иного порядка.
Сфера абсолютной защиты означала, что теперь пройти внутрь без согласия Азирафаэля не сможет никто. Ни один человек, ни один демон. И ни один ангел тоже. Даже Архангел. И это успокаивало.
Не только потому, что общаться с Гавриилом в своем магазине Азирафаэлю надоело до тошноты (ну и что, за за последние более чем полтора века подобные визиты случились лишь дважды, при таких обстоятельствах и одного раза более чем достаточно), просто в последнее время Азирафаэль перестал видеть разницу между обладателями черных и белых крыльев.
Он запутался настолько, что больше не мог называть одних “нашими”, а других “врагами”, хотя подобное разделение и казалось естественным положением вещей от начала времен, таким же постоянным и незыблемым, как свет Солнца над головой или земная твердь под ногами. Так было раньше. Так больше не было.
Возможно, Армагеддон все-таки произошел, тихий и никем не замеченный, потому что прежний мир кончился и все изменилось. С этим стоит разобраться, и Азирафаэль обязательно разберется. Когда-нибудь. Когда у него будут на это силы и свободное время.
Сейчас куда более важным было другое.
Азирафаэль осторожно выпустил крылья и сплел из них вокруг Кроули надежный кокон, пропитанный остатками благодати и вибрацией ангельского крика. Отличный поддерживающий кокон, почти что гнездо, внутри такого любой ангел сразу почувствует себя в комфорте и безопасности. Даже падший. Ну а не падший — тем более, но об этом лучше подумать потом, иначе может возникнуть слишком много неуместных вопросов, разбираться с которыми сейчас у Азирафаэля нет ни времени, ни сил. Когда-нибудь потом. Возможно.
Если бы у него было достаточно сил и благодати, он бы просто залил ими кокон с Кроули под завязку, а дальше позволил бы времени взять всю работу на себя. Времени и благодати. Этого конкретного демона благодать не убивала (и не будем думать о том, почему так. лишние мысли), а все, что нас не убивает, делает только сильнее. Логично? Логично. Насчет оккультного тела Азирафаэль не был уверен, но эфирное точно потихоньку восстанавливалось бы, а человеческая оболочка пребывала в своеобразном спящем режиме до тех пор, пока Кроули не пришел бы в себя и не смог бы сам о ней позаботиться. Азирафаэлю оставалось бы просто обеспечивать ему должное количество благодатной внешней подпитки, раз уж так получилось, что этот выходец из Преисподней нуждается именно в ней.
Но в том-то и дело, что сейчас благодати у Азирафаэля не было. Почти совсем. Как и сил. Эфирно-оккультные тела Кроули пребывали в закукленном и словно бы законсервированном состоянии, стремясь сохранить сами себя насколько возможно.. А человеческая оболочка собиралась развоплотиться, если Азирафаэль не предпримет каких-нибудь экстренных ангельских мер.
Если человеческое тело Кроули умрет, он сам снова окажется в Аду. И, судя по всему, ему вряд ли бы понравится такое развитие событий. Сатане — тому да, тому это точно понравится, он, похоже, любитель грязных шуток. Но не Кроули.
А значит, тело Кроули не должно умереть.
Для пробы Азирафаэль щелкнул пальцами, но ничего не изменилось: Кроули по-прежнему оставался без сознания, эфирная сущность мерцающая, почти не просматривается, оккультный пульс нитевиден и аритмичен. Что ж, он не особо и надеялся: это благодать, любовь и силы можно заливать просто так, чтобы было, они усвоятся и сделают все как надо, а с бюрократическими верхними чудесами так не работаем, им нужна конкретика.
Если нет благодати и невозможно нащипать нужной пряжи из райских облаков, остается только лечить человеческую оболочку Кроули человеческими же методами. Ведь справляются люди как-то сами, безо всякой чудесной помощи. Во времена Эдема — и то как-то справлялись, а сейчас-то и вообще!
Устроив закутанного в кокон Кроули на диване при помощи подушек и свернутых пледов в полусидячем положении (“Никогда не оставляйте находящихся без сознания пострадавших лежать на спине, ибо в таком положении при расслабленных мышцах могут перестать работать дыхательные рефлексы…”), Азирафаэль аккуратно вытащил из-под него крылья, сбросив часть перьев. Белые, конечно, но это условность, главное, что перья. А Кроули все равно… не увидит.
Азирафаэль сглотнул. Стиснул зубы.
Глаза… глаза — это далеко не самое важное. Глазами займемся потом. Что там было в том учебнике, который он когда-то запомнил только ради того, чтобы не слишком выделяться среди профессиональных военных врачей? Тогда ему не нужны были знания, хватало и благодати, маленьких ангельских чудес, надерганных сверху конкретных ниток. Но если ты знаешь секретные слова и умеешь их правильно произносить — тебя принимают за своего и тебе намного проще проникнуть туда, где твоя помощь может оказаться действительно необходимой.
Что там из первоочередных мер еще? “Очистить полость рта и носовые проходы, зафиксировать язык при его западении…”
Азирафаэль содрогнулся и не смог удержаться от резкого почти судорожного вздоха. Проморгался. Сделал глубокий вдох. Потом выдох.
Ему не надо было заглядывать Кроули в рот, чтобы убедиться в отсутствии там языка. Он видел это и так. На верхнем плане, когда распутывал линии и выравнивал слойки. Язык был вырван под корень. Тот жалкий обрубок, что там остался, никуда не западет и дыханию точно мешать не будет. Хоть что-то хорошее. А кровавые сгустки Кроули и сам выкашлял на белый пол еще перед Той Самой Дверью Того Самого Кабинета.
Так. Не думать. Дальше что было в том учебнике для военно-полевых хирургов? Или эмчеэсников, он не помнил. Не важно. Важно другое: “Иммобилизовать и обезболить. По максимуму. Восстановить кровопотерю. Потом согреть. Обеспечить покой. И ни в коем случае не оставлять пострадавшего одного, потому что состояние может ухудшиться”.
Иммобилизация сделана, кокон надежный, кости зафиксированы. Покой и тепло тоже обеспечить несложно, но это потом. После того, как Азирафаэль разберется с аптекой.
Вернее, с тремя аптеками: ни в первой, ни во второй не нашлось всего необходимого. Лекарства из группы “А”, строгая отчетность, ну да, следовало бы сразу понять. В третий раз Азирафаэль, уставший и раздраженный, предпочел не мелочиться и проинспектировал склад медицинских препаратов при центральном лондонском госпитале — и это оказалось удачным решением. Правда, теперь предстояло придумать, как и чем возместить им реквизированные лекарства и медоборудование (в аптеках он просто оставлял деньги на кассе), но об этом он будет думать потом.
Азирафаэль перетащил все необходимое в одно из кресел, а само кресло придвинул к изголовью дивана*. Устроился на краешке. Осторожно взял Кроули за руку, не менее осторожно освободил ее до плеча от всего лишнего. Учебник рекомендовал одежду срезать, но тут Азирафаэль следовать ему не стал: Кроули не был человеком и, в отличие от самого Азирафаэля, никогда не покупал человеческую одежду, предпочитая ее чудесить, тратя собственную энергию и то, что там у оккультных заменяет благодать. Одежда Кроули была плотью от плоти Кроули, срезать ее означало бы еще сильнее его обессиливать. Поэтому Азирафаэль просто раздвинул ткань, словно на рукаве изначально предусматривался разрез от запястья и до плеча.
И почти не вздрогнул, когда коснулся пальцами ледяной кожи.
Это нормально, так и должно быть. Кровь это жизнь, человеческие оболочки именно так и реагируют на крупные кровопотери и травмы: стягивают ценную горячую жидкость к сердцу и прочим важным внутренним органам, перекрывают сосуды. Закон выживания. Кожа не так важна. Пальцы, даже руки — без всего этого можно прожить. Как и без языка. И без глаз… тоже.
Не думать!
Есть другое, о чем надо думать. Более важное.
Резиновый жгут бесполезен — кровотока в руках почти нет, вены плоские, схлопнутые, попробуй попади в такую. Не страшно. Все-таки быть ангелом довольно удобно: не обязательно ограничиваться слабым человеческим зрением, можно видеть сквозь кожу. И колоть строго в нужную точку и на нужные миллиметры.
Один миллилитр двухпроцентного промедола внутривенно… Именно промедол. Как бы Азирафаэлю ни хотелось прибегнуть к помощи старого доброго и надежного морфина, но сейчас не тот случай: морфин сильно снижает давление и тормозит дыхательный центр, а Кроули и так дышит с трудом и давление у него ниже его же собственной задницы, вон руки какие ледяные.
Иглу из вены Азирафаэль вынимать не стал, пристроил туда катетер капельницы, подкрутил колесико дозатора, устанавливая среднюю скорость. Сначала плазма и геополиглюкин, потом физраствор, восстанавливать потерянное. Как-то так получилось, что со стойкой справился одной рукой, второй продолжая придерживать ледяные пальцы Кроули, сплетая их со своими теплыми, сжимая, поглаживая, пытаясь отогреть.
Тепло и покой.
Азирафаэль снова расправил втянувшиеся было крылья, обернул ими Кроули, аккуратно пристроился в кресле наискосок, положив голову на боковой диванный валик. Голова была тяжелой, ее обязательно требовалось куда-нибудь положить.
Руку Кроули он так и не выпустил, хотя старался и не шевелить, помня о капельнице. Просто грел между своими ладонями, временами слегка сжимая пальцы словно для подтверждения: я здесь, я рядом, я никуда не денусь…
_______________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Да, у диванов не бывает изголовьев, это не кровать. Но ведь тут уже и не совсем диван, а почти что самое настоящее гнездо.**
Примечание к примечанию
** Да, любой орнитолог вам скажет, что у гнезд тоже не бывает изголовьев, и в этом они сходны с диванами. Но это только если речь идет о птичьих гнездах, о прочих (в том числе ангельских) орнитологи не имеют ни малейшего представления.
Подобная постановка вопроса, видение ситуации и оправдание деяний столь отвратительных для её высочества были непостижимы. Заставить её перейти на ту сторону и влезть в чужую жизнь было равносильно просьбе пройти сквозь стену. Она бы презрительно фыркнула в ответ и назвала бы просителя опасным безумцем.
А вот Геро мог без труда преодолеть крепостные стены и примерить жизнь самой герцогини, как случайно подобранный плащ. Она с тревогой подумала, что под строгой личиной он обнаружит лишь жалкую покинутую женщину, а не грозную всемогущую богиню. Ей на мгновение стало страшно, будто разоблачение последует незамедлительно.
— Ты дурак или… святой, — вдруг сказала она.
— Дурак, — поспешно ответил Геро, избавляя её от подступающих страхов.
Почему она боится? Кто он? Такой доступный — и такой далёкий. Бледный юноша, едва прикрытый простыней. Такой желанный — и такой чужой.
Она вспомнила, что в замке гостит целая ватага несостоявшихся богинь, этих олимпийских пастушек в кружевах и корсетах. А ей назначена роль предводительницы этого неземного воинства. Остаться она не может, как бы не были притягательны его сухие от волнения губы с трещинкой и трепетные ресницы. Ей нужно уйти.
Уже на пороге на неё снизошло не то вдохновение, не то странная благодать. Она обернулась и сказала:
— Если тебе так уж нужна эта девчонка, пусть Анастази привозит её раз в месяц, по воскресениям.
Она тоже умеет быть богом.
Как он тогда взглянул на неё? Неужто с благодарностью? Похоже на то. Нет, не может быть. Он слишком горд, недоверчив.
Да, он был изумлён. Он не ждал милости, не ждал пощады. Была только усталая покорность. Он даже не смел просить. Ибо выданный аванс был исчерпан. Он ничего не получал даром, только на условиях сделки. И вдруг такая неслыханная щедрость. Его помиловали.
Ему не придётся больше разбивать зеркала и наносить себе увечья, он получил в дар единственно желаемое.
Как странно, непривычно он смотрел на неё. Будто не узнал. Будто она преобразилась, стала другой, близкой, человечной. И тот его взгляд, брошенный вслед, пойманный украдкой, был ей приятен. И приятность иная, совсем не та, что приходила с победой и торжеством, не упоение могуществом, унижением врага, а другая, забытая, будто из детства.
Эхо летней грозы в зимнюю ночь. Она давно забыла, как это бывает. Да и знала ли? Тепло материнской руки, улыбка друга. Воспоминание слишком смутное, пыльное. Это — волнение в сердце, ненужное и запретное. Но он взглянул на неё, и она вспомнила.
Он мог бы смотреть на неё так всегда, без страха, без тревоги. Он мог бы улыбаться — без приказа и окрика, потому что был бы рад её видеть. Он мог бы идти к ней навстречу, ждать с нетерпением, предлагать ей руку, касаться её пальцев, а потом шептать на ухо нежные безумства.
В то утро ей впервые пришло это в голову. Всё могло быть по-другому. Не так стыдно и уродливо. Не пришлось бы прятать эту ущербную связь даже от самой себя. Возможно, он не любил бы её так, как ей бы хотелось, но он мог бы стать её другом. И кто знает, со временем, проявляя терпение и великодушие, она могла бы завоевать его.
К счастью, к ней пришло понимание того, что победы над ним не одержать ни золотом, ни властью. Для блаженных золото мёртвый металл, суетная тщета, а власть – разновидность рабства. Она уверилась в том, что он не притворяется, не ведёт замысловатой трёхмерной игры с тайным подтекстом, он в самом деле немного сумасшедший, вроде тех чудаков, что бродят босыми по снегу и улыбаются своим палачам.
Тут уж ничего не поделаешь. Эта его неприязнь к роскоши, к драгоценностям, сродни душевной болезни, а её настойчивость, то жестокое упорство, с каким она до сих пор действовала, эту болезнь только усугубляла. Ей необходимо сменить тактику. Силой от него ничего не добьёшься. Он будет защищаться, всё глубже уходить в себя, и в конце концов, в самом деле лишится рассудка от горя и одиночества.
Она вернулась к своим гостям, к этим подурневшим богиням с набрякшими веками, с кривыми от неудовольствия ртами, с жидкими прядками на висках, и ощутила не то злорадство, не то торжество.
Некоторые из них, этих дам, так же провели ночь с мужчиной. Кто-то разделил ложе с дворянином из собственной свиты, кто-то соблазнил приближённого гостеприимной хозяйки, а кто-то, следуя тайным склонностям, воспользовался услугами хорошенького пажа с щенячьими глазками. Герцогиня безошибочно читала знаки на лицах. Томная небрежность, а за ней скрытое разочарование.
Они пытаются играть в живых, через этот мимолётный грех, без страсти, без чувств, от одной лишь скуки, призывают к себе подобие жизни, через магическое слово язычников, что оживляет глину и песок. Изучив себя в зеркале, герцогиня улыбнулась. На её лице, свежем и гладком, мраморном, ни единого штриха и вмятины. Она не нуждалась ни в прохладном компрессе из розовой воды, ни в свинцовом гриме.
Её кожа натянулась, налилась и даже светилась изнутри. Она ловила на себе удивлённые взгляды и вновь улыбалась. Им не понять и не узнать. Потому что никто из них не лежал в постели бога — и этот бог не смотрел им вслед с робким доверчивым изумлением.
Она сдержала клятву, которую произнесла перед невидимым алтарем. Она управится со своей гордыней и добьётся того, что он будет вновь так смотреть. Она желает вновь испытать этот трепет, эту живую радость в груди.
Геро больше не узник, он тот, кем ему назначено быть – её фаворит. Пусть это знают все, она не намерена скрывать то, что давно всем известно.
Он привык к заточению, но эту привычку следует сломать. Следует всё изменить в корне, в самом источнике. Она не в силах больше выносить его холодность и отчуждённость. Тот красномордый соглядатай, что был спасён от петли и отделался несколькими ударами кнута, не раз докладывал ей, что Геро мог часами оставаться в полной неподвижности, устремив взгляд в невидимую точку.
Он мог с утра до ночи смотреть на дождь, на бегущие облака, на огонь в камине, пережидая в спасительном оцепенении эти ненужные ему промежутки жизни. Он выпадал из бытия, как отставной механизм. Он нёс службу только определённые часы, заполняя их единственно легитимным смыслом. Как только эта служба подходила к концу, он забывал о настоящем и возвращался в прошлое.
Герцогиня не сомневалась, что он ищет спасения у памяти. Для него время остановилось в тот злополучный день у епископского дома, где осталась его жизнь, и он сам остался там. А в настоящем есть только его двойник, слабая полуживая копия, которая при малейшей возможности стремится к воссоединению с далёким оригиналом.
В настоящем он жил только, когда боролся за свою дочь. Тогда он боялся, страдал, надеялся, тогда слепил своим бесстрашием, своим презрением к смерти. Но стоило ему победить, как надобность в чувствах отпадала. И он становился вещью, игрушкой. Лишь тот изогнутый кусок зеркала на время вернул ему чувствительность.
Она внезапно открыла ещё одну истину. Ещё один закон, прежде от неё скрытый. Есть некий срединный путь, едва заметная тропа благоразумия и умеренности, которой следует придерживаться даже олимпийскому богу. Если лишить смертных всякой надежды, увести за горизонт череду неудач, загасить все светильники, то души этих смертных истлеют, обратятся во прах раньше их дряхлеющих тел, и сам этот бог останется без привычного лакомства – молитв и курений. Смертные забудут такого бога. Тот же распад душ произойдет и в прямо противоположном случае. Если наивное божество, или покладистый правитель, возьмётся исполнять все прихоти и желания, избавив своё племя от тревог и страданий. Тогда души, как и неподвижные пресыщенные тела, разбухнут и разжиреют. Сверкающие стрекозиные крылья этих душ обратятся в оплывшие отростки, в эфирные окорока с прослойками лености и чревоугодия. Такие подданные так же бесполезны для бога и правителя и сгодятся разве что мяснику.
Нет, оба пути ошибочны и ведут в некуда. Нужен срединный путь, когда день сменяется ночью, а вслед за тьмой приходит рассвет. Тогда надежда не даёт душе рассыпаться в прах, иссохнуть в ожидании рассвета, а подступивший голод не позволяет сытости обратиться в икоту пресыщения.
Она совершила ошибку, лишив Геро надежды. Подобно цветку в засуху, он стал умирать, чахнуть.
Она полагала, что осуществить его чаяния так же легко, как это происходило с другими — золотом, благополучием, королевской милостью. Но он желал иных целей, в силу своей душевной болезни и ей никак не удавалось это понять. Ибо она мнила его рассудочным и даже расчётливым, одним словом, здоровым, здравомыслящим, способным видеть свою выгоду и понимать действующие правила. Но она ошибалась. Он всё-таки блаженный, почти юродивый, и рассудок его силён в других, замысловатых пределах.
Что ж, она примет это во внимание. Уже приняла. И кстати, мгновенно обнаружила преимущество. Она вернула его из тьмы отчаяния на срединный путь, на тот, где ещё нет света, но уже просыпаются звёзды.
Что-то изменилось, неуловимо, без улик, без потрясений. Как меняется на перепутье между зимней безысходностью и весенней оттепелью. Что-то такое возникает в воздухе, рассыпается влажным ароматом, небеса избавляются от свинцовой тяжести и обретают прозрачность. Всё происходит без уведомлений и звуков, крадучись. То же случилось с ним. Он изменился. Принял смысл и ценность настоящего, даже согласился испытать его. Он вдруг стал слышать, понимать и даже отвечать на вопросы.
Герцогиня заметила эту робкую перемену, эту брешь в то утро, когда позволила ему остаться не только в спальне, но и на время завтрака, принять участие почти в священном ритуале с секретарём и казначеем.
По утрам, когда её высочество, после трудов горничных и куафера, покидала свой будуар, чтобы сесть за лёгкий завтрак, у неё было заведено выслушивать новости, досадные и победные, а затем отдавать распоряжения.
Прежде до участия в этом малом совете, кроме коротышки дю Тийе и сухопарого носатого крещёного еврея месье Бенедикта, допускалась только Анастази. Всем прочим — фрейлинам, лакеям, пажам, горничным — предписывалось ожидать за дверью. Быть допущенным к этой тайной утренней мессе означало милость неслыханную.
Геро знал об этом и тут же сделал попытку подняться из-за стола, чтобы покинуть малую столовую. Но герцогиня предостерегающе повела бровью. Геро смутился.
Эти двое с их постными лицами, оба в чёрном, будто вороньё, пугали его. Он прежде видел их только издалека — презрительно, горделиво шествующих под грузом своих счетов и доносов. Сами приближённые не удостаивали юного фаворита даже взглядом, искренне полагая его за кратковременную прихоть.
Их лица ничего не выражали, кроме скользкого раболепия, но Клотильда безошибочно читала их мысли.
Дю Тийе, лысый коротышка, с бугристым черепом, в которым жил самый злопамятный, мстительный и расчетливый мозг, метнул из-под набрякших век злобный взгляд. Он был некрасив, почти уродлив, презираем женщинами, ненавидим за свою скупость, и потому этот красивый стройный юноша, непременно ветреный и пустой, был для секретаря олицетворением мирового несовершенства. Он, утончённый царедворец, преданный, умный мастер интриги, служивший без отдыха и наград (Вот это наглая ложь! Мошенник купил себе каменный особняк в квартале Маре, а также приобрёл в Сен-Жермен дю Пре несколько доходных домов и гостиницу у ворот Сен-Мартен), наживший подагру и прострел в спине, внезапно оказывался уравненным в правах и привилегиях с каким-то пустоголовым вертопрахом. У этого вертопраха копна волос и длинные ноги. Он неутомим в постели.
Правду говорят, что женщины, каких бы высот они не достигли, всё равно остаются… женщинами. А герцогиня, при всем её уме — женщина, а это значит…
Но свой взгляд секретарь благоразумно скрыл, вновь укрываясь за раболепием. Что ж, на все воля её высочества.
Казначей, мэтр Бенедикт, носатый еврей, тоже наполовину плешив, с густой порослью над ушами, был настроен более философски. Губы его тронула чуть заметная усмешка. Если богатой даме угодно трогать под столом колено этого смазливого мальчика, то его это мало заботит. Тот, кто обладает властью и чей доход исчисляется сотнями тысяч золотых полновесных ливров, которые, чарующе звеня, проходят через его, Бенедикта, ловкие руки, волен усаживать за свой стол и укладывать в свою постель целую дюжину смазливых мальчишек. Забота казначея — следить за тем, чтобы расходы на этих мальчиков не превышали допустимой сметы и не грозили разорением. Что же касается нынешнего фаворита, то он вызывал скорее недоумение, чем неприязнь.
Минуту спустя в малую столовую вошла Анастази, так же с ворохом писем, и не смогла скрыть изумления. Её мысли герцогиня угадать не смогла, но заметила, как они обменялись взглядами, её придворная дама и Геро, будто руки друг другу пожали. Друзья!
А может быть, нечто большее? Но подозрение показалось столь неуместным, что Клотильда его отогнала. У её придворной дамы напрочь отсутствует женская привлекательность, будто Анастази каким-то образом удалила её, как бородавку. С тех пор, как эта бывшая уличная девка поступила к ней на службу, она отреклась от своей женской сути и обратилась в существо женского пола. То, что она испытывала к хозяйскому фавориту некоторые чувства, секретом не для кого не являлось.
Но эти чувства были странными, не то материнскими, не то сестринскими, а скорее всего — собачьими.
Анастази любила его, как собака любит своего хозяина, создание богоподобное, и в тоже время крайне уязвимое, требующее заботы. Подобные чувства к мужчине, красивому, молодому, могли у кого угодно вызвать недоумение, но герцогиня находила их вполне естественными.
Анастази так же мало походила на обычных женщин, как Геро – на мужчин. Но природа их странности была в корне различна и потому могла привести только вот к такой, собачьей разновидности служений. Анастази была обязана ему жизнью, а Геро, вероятно, чувствовал своего рода ответственность за спасённую жизнь, будто вмешательством нарушил планы судьбы.
Могли эти двое стать любовниками? Герцогиня поочередно оглядела их обоих. Она попыталась даже представить их вместе, но у неё ничего не получилось.
Это потому, что её придворная дама не женщина, она существо женского пола.
Обниматься — это больно, но Кроули убил бы любого, кто попытался бы избавить его от этой боли: стоять в кольце теплых ангельских рук, прижимаясь всем телом, слушая быстрый стук чужого сердца так близко и стискивая зубы, чтобы собственное не выскочило из горла. И пальцы, уткнувшиеся костяшками под лопатки, и горячее сопение в ухо, словно ангел забыл, что инфернальным созданиям дышать вовсе не обязательно.
Кроули сглотнул.
— Я… тоже с-скучал. Но… меня не было всего-то три дня, ангел.
Вышло почти жалобно.
Всего-то три дня! А ты не смог дождаться…
— Да? — Лица не видно, но теплая и светлая улыбка слышится даже в голосе, пушистые кудряшки щекочут ухо и шею, запуская под ребрами фабрику по производству мурашек. — Всего лишь три дня? А мне показалось, что намного дольше.
Ангел не размыкает объятий (и будь Кроули трижды проклят, если сделает это первым!), даже, пожалуй, плотнее смыкает руки у Кроули под лопатками, трется ухом о плечо, дышит, повторяет в растяжку:
— Намного, намно-о-ого дольше… Я скуча-а-ал.
Голос у ангела мягкий и теплый, бархатный голос, в него хочется закутаться с головой, словно в невесомое покрывало, и заснуть лет этак на пятьдесят или даже сто. Если бы речь шла о ком-то другом, Кроули определил бы этот голос еще и как игривый или даже кокетливый, но с ангелом в подобную сторону глупо было бы даже и думать. Азирафаэль не такой. Не то чтобы он совсем не умел флиртовать или никогда этого не делал, просто его кокетство совсем другое, более невинное, милое и доброе, и никогда не заходит дальше просьбы убрать кандалы или сдуть с пальто пятно от пейнтбольной краски. И уж тем более оно никогда не бывает злым.
А сейчас ангел просто не понимает, что делают с Кроули его обнимашки, особенно в комнате, в которой пахнет так остро и сладко. Азирафаэль не жесток, о нет! Он просто не понимает.
Ангел первым разомкнул объятия и отступил на шаг. Кроули выдохнул, медленно и осторожно, стараясь, чтобы это не было похоже на вздох. Огорченный, разочарованный, облегченный — не важно. Не было ничего этого. Просто выдохнул. Точка.
Азирафаэль отступил еще на шаг, склонил голову к плечу, улыбка проступила явственнее, на левой щеке обозначилась ямочка. Он рассматривал Кроули так, словно действительно очень давно не видел и успел подзабыть.
Или же — сравнивал.
«Я не спрошу. Не спрошу. Не…»
— Опять любовался на с-своего крас-савчика?
Ангелу хватило совести слегка порозоветь и бросить быстрый взгляд в сторону письменного стола, на котором стоял компьютер. Монитор поблескивал черным зеркалом, огонечки были невинно погашены, какая работа, что вы, что вы?! Только вот змеи хорошо различают тепло, и если сдвинуть зрение в сторону истинного тела, то верхняя часть рабочего блока начинает сиять не хуже самого ангела.
А еще к столу было придвинуто кресло. Большое, широкое, в котором так удобно развалиться, глядя на монитор, развести ноги пошире, отщелкнуть пуговку, потом вторую — ангел не признавал молний на брюках…
Кроули отдернул взгляд, словно кресло было облито святой водой.
Ангел, похоже, ничего не заметил, пожал плечами, его улыбка стала слегка виноватой.
— Я на самом деле скучал, — повторил он совсем другим тоном, уже без малейшего следа игривости, одновременно и обиженно, и виновато. — Ты исчез, ничего не сказав. Что я должен был подумать? Что я тебя опять чем-то обидел, и ты решил уйти насовсем, даже не попрощавшись? Или завалиться в спячку еще на век?
— Что меня вызвали Вниз!
— Мог бы сказать. Или оставить записку.
— Ангел! Мое начальство не любит ждать ни единой лишней секунды!
Врать правдой — это не очень сложно. Даже если врешь ангелу.
На самом деле у него было время — у него было сколько угодно времени, он же мог просто его остановить (и Азирафаэль вполне может вспомнить об этом, когда прекратит обижаться и чувствовать себя виноватым). Да и начальство не то чтобы торопило, «Загляни, когда сможешь, это важно» — не слишком похоже на срочный и безотлагательный вызов. Если быть до конца честным хотя бы с самим собой, Кроули специально ушел рано утром, не прощаясь, бесшумно — он надеялся вернуться до того, как ангел его отсутствие обнаружит.
Конечно, Азирафаэль сам предложил ему полгода назад остаться на ночь (зачем тебе куда-то идти, время позднее, а в гостевой спальне есть кровать). А спустя пару месяцев между делом обмолвился, что, наверное, Кроули мог бы перетащить в мансарду часть своей оранжереи, ну раз уж они теперь все равно живут вместе. Тоже сам, никто за язык не тянул. Да, все это так. Но… он же ангел! Кто его знает, что именно он имел в виду. И на какой срок он это в виду имел.
Вот потому-то Кроули старался не проводить ни одной ночи вне книжного, поливая свои растения удаленным демоническим чудом**2 — вдруг ангел просто забыл, что у Кроули имеется собственное жилье? Вдруг, если уйти, пусть и ненадолго — ангел вспомнит и больше не предложит остаться?
Лучше не рисковать.
— Да, потом я так и подумал. — Азирафаэль снова улыбался и выглядел почти удовлетворенным, словно Кроули открыл ему важную тайну или сделал подарок. — И, знаешь, дорогой, после этого я стал переживать даже больше. Твое начальство, оно… ну, ты и сам понимаешь…
Улыбка ангела стала неуверенной, во взгляде проступила тревога. Кроули поспешил успокаивающе фыркнуть:
— Да уж! Лучше не вспоминать. Знал бы ты, как там воняет!
Нервно повел головой, выдохнул резко, через нос. Он старался дышать только носом, и теперь между ним и Азирафаэлем был журнальный столик, своеобразный рубикон. Китайская стена? Или берлинская? Что там считалось в человеческой мифологии самой долгой и действенной защитой?
Однако после объятий все это помогало мало.
— У меня сохранилась бутылка «Мерло» очень приличного года, берег для особого случая… — Показалось, или голос у ангела дрогнул? — Может, отпразднуем твое возвращение?
«Ты издеваешься, ангел? В этой комнате? Где все пропахло возбужденным тобой? Где я и так держусь из последних сил и у меня вот-вот сорвет заслонки?»
Нет. Он не издевается. Просто не понимает.
— Как-нибудь потом, ангел, ладно? Сейчас я хочу только спать.
Ох. Если бы.
— Может быть, завтра?
— Завтра. Да.
До лестницы на второй этаж восемь шагов. Иногда это очень много, особенно когда змеиная сущность рвется наружу и путаешься в собственных ногах. Змеям проще, у них колени не могут сделаться ватными. У них вообще нет коленей.
Кроули уже взялся рукой за спасительные перила, когда в спину ударило негромкое и почти извиняющееся:
— Он очень похож на тебя. А я… скучал.
Кроули замер, не оборачиваясь. Потом неловко кивнул, по-прежнему не оборачиваясь, и рванул вверх по лестнице, словно под ним горели ступеньки.
В маленькой спальне, которую он за полгода так и не привык (не осмелился привыкнуть) считать своей, он рухнул на кровать и уставился в потолок немигающими желтыми глазами. Спать ему не хотелось. Да и какой уж тут сон!
Чертов ангел дрочил на кого-то, кого считал очень похожим на него, Кроули. И не нашел ничего лучше, как поставить Кроули в известность об этом. О том, что, по сути, дрочил на его образ. Что находит его привлекательным и возбуждающим. Он ведь это имел в виду, чертов ангел, именно это, правда?! Конечно же, это. Да? Или все-таки нет? Или…
Кроули беззвучно застонал, перевернулся на бок, ударил кулаком подушку. Если и есть что-то глупее ревности как таковой, это ревность к самому себе же. Чертов ангел, ну почему он вечно все усложняет?!
Как хорошо иногда иметь злобных начальников, пусть даже и бывших: чертов ангел подождет, сначала Кроули разберется с Вельзевул. Хорошо, что связанный с нею квест намного проще, и еще лучше, что есть непробиваемая отмазка: Вельзевул, как и любое начальство, терпеть не может ждать. И значит, подождать придется ангелу. Тут уж ничего не попишешь.
Чертов ангел.
_____________________
ПРИМЕЧАНИЯ
*1 — Вернее было бы сказать не даже, а тем более в таких случаях, потому что последние несколько сотен лет практически любое связанное с лицезрением некоторого дерьма дело почти всегда почему-то касалось именно этого ангела)
2** — К слову сказать, растения Кроули ничуть не были огорчены подобными обстоятельствами и даже полагали их специфическим вознаграждением за перенесенные ранее мытарства, своеобразным прижизненным раем.
республика Магерия, город Варна
17 Петуха 606 года Соленого озера
— Как они могли попасться! — Ада ходила из угла в угол небольшого домика. — Гир, объясни мне, домашней женщине, что происходит?
Лежащий на кровати друг криво усмехнулся на “домашнюю”, повел плечами. Рана на спине оказалась тонкой, но глубокой, так что Беата пока не позволяла своему главарю вставать. Пришлось Аде под прикрытием прогулки по магазинам и с помощью знакомой швеи самой добираться к ним в гости.
— Сушь происходит, — хмыкнул друг. — Хорошо, парней Уве и Юргена не взяли.
Ада сердито сложила руки на груди.
— Они Курта пырнули, лекарь до сих пор не уверен, что выживет. Мы на такое не договаривались.
— Мы и мага твоего убивать не собирались, — напомнил друг. — Бывает, что уж там. Не бойся, я послал команду, которая недавно к нам прибилась, тебя они не знают. Даже если захотят, не сдадут.
— Они знают тебя, — села на кровать рядом, сжала руку. Гирей прикрыл глаза.
— Не в первый раз кого-то из наших берут, попробуем пересидеть. Главное мы сделали — теперь выглядит так, словно какая-то банда нацелилась на съемные квартиры и пощелкала сразу несколько, пока шухер не подняли и охрану не поставили. Что с твоим женихом?
Ада вздохнула, уперла локти в колени. Дома так сидеть было нельзя, да и здесь не стоило — слабая поза, слишком ясно показывающая, как она растеряна. Но при Гирее можно не изображать железную леди.
— Плохо. Он, конечно, во время птичьего стола такую речь произнес, что если продолжит в том же духе общаться с обществом, Герхард сам разорвет помолвку. Но он собирается сам финансировать поиски убийцы.
Помолчали. Гирей, сжав зубы, приподнялся на кровати, сел.
— На тебя они не выйдут, — сказал уверенно. — Наверняка же писатель там уже поработал и ничего не получил, потому что ты отличная магичка. Даже если срисуют Клауса, что с того? Ну придут в наш квартал. Все ученые, скажут, жил такой, ходил в порт каждый день, рыбачил, бочки катал. И пусть ищут в порту до соловьиного месяца!
— Ты меня успокаиваешь, — фыркнула Ада.
— Ага. Помогает же!
Соприкоснулись лбами, улыбаясь. Ада снова начала ходить по комнате, Гир сполз ниже, охнул, переворачиваясь на живот. Сказал:
— Давай лучше подумаем, как твоего Фрица щелкнуть. А то может он будет сам бесить общество, а может, и нет.
— Может, — согласилась Ада. — Шкатулку ты вскрыл?
— Сушь, забыл! Хотя все равно у меня только сейчас в глазах двоиться перестало. Вон она стоит, давай сюда.
Маленькая шкатулка с наборным узором смотрелась странно в бедной лачуге. Ада знала — Гир, уже давно владеющий не самым бедным районом, мог позволить себе дом побольше. Мог и не бегать от стражи, попросту заплатив им. Мог вообще одеться как господин и явиться лично к Бальдвину. В Магерии хоть и была формально аристократия земли, но эту землю покупали и продавали. Если бы Гирей захотел, он мог бы хоть дожем стать.
Но он не хотел. Вместо того, чтобы брать с района деньги и класть их в свой карман, Гирей тратил. Приваживал сирот, давая им работу по силам, помогал чинить дома, открывать маленькие мастерские. Он не был добрым абсолютно для всех, доверие нужно было заслужить, поработав на него. Но своим он помогал всеми силами. Иногда Аде было даже жаль, что он настолько хороший — она видела, как можно было расширяться, где стоило прижать, или выгнать из района, или убрать человека совсем. Но Гирей был не таким, как она.
И хорошо. Иногда ей казалось, именно благодаря тому, что она умеет мыслить не людьми, но схемами, друг может быть настолько человечным. Иначе он бы или не удержался на должности главы банды, или ему самому пришлось бы стать не старшим братом всего района, но строгим хозяином. Гирей бы смог, конечно. Она помнила, в детстве он и был жестче. Но ему это никогда не нравилось.
Щелкнул замок, Гир осторожно приоткрыл крышку, удерживая одновременно отмычки и чуть потертую выпуклость на боку шкатулки.
— Прошу, — пригласил, как привратник на пороге особняка.
Ада с жадностью закопалась в открывшиеся бумаги. Застонала.
— Нет, ну это уже издевательство!
— Что там? — Гирей, хоть и умел читать, очень это не любил, предпочитая устные пересказы.
— Посольские полномочия! Проект реформирования дипломатических отношений Магерии и Тривера, — она потрясла стопкой листов. — Они что, с птичьими крыльями родились?!
Друг сложил руки под подбородком.
— Так не бывает, — сказал убежденно. — Чем белей человек снаружи, тем больше гнили в сердцевине.
— Да ничуть он не бел снаружи! Он даже не старается, понимаешь? — Ада расстроено села на кровать. — Зато вот, герой-спаситель страны внутри. Куда уж “нутрее” этой шкатулки.
Хотелось плакать. Все напрасно? Смерть Клауса, рана Гирея, арест команды, которая пыталась ограбить съемную квартиру Тилля, и все зря? Ради вот этих бумаг, которые ничего не дают?
Перечитала еще раз, ища зацепки, пусть уже не вполне правду, но что-то, что можно вывернуть в свою пользу. Представить Фрица новым Рейнаром Скацо, сепаратистом, которому только дай палец и он отхапает всю руку, заявив, что плевал на Сотню, и будет единолично править своей землей.
В принципе, могло получиться. Не совсем, жених выбирал очень осторожные формулировки, но если сделать достаточно хорошую подделку — поправить буквально пару мелочей тут и там, не меняя общего смысла, но чуть-чуть искажая настрой. А потом устроить так, чтобы Фриц нашел свой обожаемый проект, и пусть едет в Гарн на заседание. Когда этот план прочитают, на него обрушится вся Сотня.
— Я знаю, как это использовать, — встала, не тратя времени на подробные объяснения. — Достану только правильные листы бумаги. Сможешь устроить мне встречу с мастером по подделкам завтра?
— Нет, — огорошил Гир. Усмехнулся, — Извини, но ты сейчас ни с кем встречаться не будешь. Вызову человека сюда, ты спрячешься в наш любимый сундук и проследишь, чтобы я ни в чем не ошибся.
Она улыбнулась, поцеловала друга в щеку. Вздохнула:
— Как хорошо, что ты у меня есть.
— Как хорошо, что мы друг у друга есть, — серьезно поправил Гирей.
***
Южная Империя, подземелья
16 Петуха 606 года Соленого озера
Сквозь тонкие волосы подземницы просвечивала розовая кожа. Отектей смотрел в ее спину, а отмечал такие детали — волосы, обрезанные по подбородок, шерстяную ткань рубашки, не раз побывавшие в боях кожаные краги. Разум не желал работать, не складывал даже образа. Тем более не анализировал происходящее. Отектей не понимал, в плену они или нет, и не думал об этом. Просто шел рядом с Сикисом, отслеживал его движения, чтобы не пропустить приказ. Больше ничего.
Кадо начала насвистывать, ей откликнулись из-за поворота.
— Хорошей работы, — прозвучало вслед за свистом. В проеме перед ярко освещенным залом стоял подземник. — Ого, ты с уловом? А у нас тут тоже кое-какой сюрприз. Сказал, ты или Айдан можете подтвердить, что он не лазутчик, это верно?
— Возможно, — отозвалась Кадо. — Эти двое хотят с ним поговорить.
Чуть повернула голову, уверенно повела их между палатками и столами аванпоста. Она всегда двигалась, словно в бою — настороженно, внимательно.
Текамсех сидел на тонком одеяле на полу. Единственный имперец среди беловолосых подземников, он выделялся, как клякса на бумаге. Вскинул голову, но навстречу не встал.
— О, гвардия, — он улыбался странно, широкий светлый шрам, тянущийся наискось через все лицо, скрывал другие приметы. — Вероятно, за мной?
— Вероятно, — в тон отозвалась Кадо. Отступила в сторону, но не ушла, замерла рядом. Сикис, помедлив, сел напротив цели их поисков.
— Как вы спасли Айдана? — спросил.
— Я думаю, тебе намного интересней, зачем, — усмехнулся Текамсех. — И как теперь вам выпутаться из всего этого.
— Они привели певчую, — добавила Кадо. — Вы шли напрямик?
— Я да, — первым ответил Текамсех, погладил бедро. Вероятно, под одеждой скрывалась повязка. — Посмотрел на разрыв, которые мне так красочно описывали. Если вы следовали за мной, значит, тоже видели.
— Эш его закрыла, — Сикис оглянулся, Отектей тоже нашел взглядом отделившуюся от них парочку, утроившуюся за низким столом на другом конце стоянки.
— Жаль, я не слышал.
Отектей снова посмотрел на Текамсеха. На миг он показался серьезным и печальным, но тут же снова улыбнулся.
— Если вы хотели понять, почему я предал Империю, ответ вы знаете, — развел руками. — Когда Айдан рассказал мне о разрывах, певчих, и что наш мир без них успешно катится к птичьей матери, у меня несколько поменялись приоритеты. Естественно, после того, как я проверил, что он не лжет.
Сикис щурился, вокруг сдержанно шумел лагерь — подземники сворачивали тюфяки и разбирали оружие со стоек. Отектей скользнул взглядом по пещере, отметил — много пустого места. Похоже, этот аванпост уже собирались сворачивать, а после их появления ускорились.
— Потому что в Империи шестой дар запрещен? — не вполне понятно спросил Сикис.
— Потому что, — холодно ответила вместо Текамсеха подземница, — в Империи певчих убивают.
Бывший гвардеец кивнул, задержал взгляд на своих руках, улыбнулся уголком рта. Он вообще почти все время улыбался, как и Кадо.
— Лагеря здесь скоро не будет, — сказал. — Если мне позволят, я уйду с ними. Следы, которые я оставлял, должны были создать видимость засады и похищения.
— Ты оставил целыми барельефы, — Сикис резко перешел на ты. Верно, ведь этот человек уже не вышестоящий по иерархии. — Подделка не удалась.
— Это можно исправить. Тогда вы сможете вернуться с докладом о том, что я попался подземникам.
— Создаешь еще один повод ненавидеть нас, — заметила Кадо. Текамсех искренне рассмеялся, покачал головой:
— Я все равно не сделаю вашей репутации в Империи хуже, чем вы сами.
Они говорили так, словно были друзьями. Впрочем, возможно настолько давние враги, так и не сумевшие убить друг друга, в самом деле становятся ближе друзей.
— У меня есть другое предложение, — голос Сикиса звенел. — Мы знаем, ты выполнял личные приказы Императора. С твоей помощью мы сможем подобраться к нему вплотную.
Несколько мгновений тишины, Кадо отступила на шаг, словно специально отстраняясь от разговора. Текамсех посмотрел внимательно.
— И?
— И убить его, конечно! На нем держится система, а кто после него? У Императора нет детей, значит, кто-то из магов. Отектей?
— Трон унаследует декан Анаквад, — ответил он. — За ним его дочь Рейен, за ней ее старший сын Чагатай.
Сикис скривился, мотнул головой:
— В любом случае кто-то совсем другой! Мы можем заставить всю систему измениться, гвардию, канцелярию, все! Если ты придешь сейчас наверх, сразу к дворцу, потребуешь срочной аудиенции, потому что нашел что-то в подземельях…
— Меня не примут, — спокойно ответил Текамсех. — Я бежал в том числе потому, что заметил слежку.
Сикис прикусил губу, сжал кулаки. Вскинул голову тут же:
— Тогда мы тебя приведем. Как арестованного, но все еще потребуем аудиенции, потому что у нас есть тайные сведения. Да хоть этот аванпост, все равно вы снимаетесь! Или о певчих, не важно, главное оказаться рядом с Императором на длине клинка.
— С ним будут наложницы, — заметил Текамсех. Усмехнулся недоумению, пояснил: — Телохранительницы, у них хорошая подготовка.
— Но не гвардейская, — Сикис вскочил, взмахнул руками. — А тебя мы свяжем так, чтобы веревка легко свалилась при необходимости. Нас будет больше, мы справимся! Не обязательно бежать, прятаться в норах. Можно все изменить!
Отектей смотрел на него, и казалось, распускается узел внутри, напитывается водой земля. Это был безумный план. Они все могли погибнуть. Им могли не поверить. Но Сикис говорил так, что Отектей начинал надеяться — это возможно. Кто-то из магов на троне, изменения.
Жизнь. Открытые ворота Цитадели.
Церен. Она ведь все еще где-то там, живет в другой стране. Он может ее найти. Хотя бы просто увидеть. Спросить — почему она его не убила?
В этот миг казалось, он наконец поверил в изначально очевидный ответ.
— Хорошо, — ответил Текамсех. Сикис протянул руку, помогая ему встать, стало заметно, что бывший гвардеец сейчас хромает не меньше самого Отектея. — Ты прав. Мы должны хотя бы попытаться. У нас есть шанс.
***
магреспублика Илата, город Илата
15 Петуха 606 года Соленого озера
— Сахар? — мясник скрестил руки на груди. — Ну-ну. Тащите этого торгаша туда, я им лично займусь.
Дверь выглядела так, словно должна была вести в подсобку, а вместо этого открывала путь в весьма обширный подвал. С потолка свисал внушительный крюк, инструменты на столе и стенах Кит увидел только мельком, и предпочел не приглядываться.
Роксан, кажется, тоже не горел желанием находиться здесь дольше необходимого. Пленника они просто оставили на полу, вышли наверх. Кит покосился на брата, все еще скрытого под маской Келли. Так непривычно было видеть это лицо не в зеркале, а на ком-то другом. Но Роксану как будто шло, встраивалось в ряд с Джейн и Ольгой.
— Сними это, — кажется, сам брат с мыслями Кита был не согласен.
— Странно будет, — ответил. — Вошли две служанки, а выйдут господа? Здесь ремесленный квартал все-таки, а не трущобы, заметят.
Роксан прикрыл глаза, коротко кивнул. Кит взял его за руку.
— Ты как? Ты же целый мешок этого сахара проглотил, зачем!..
— Я слышал музыку, значит, она на меня не влияла, — отрезал брат, отстраняясь. — И там была всего горсть. Если бы его съел ты, было бы намного хуже.
Кит опустил голову. Да, он тогда вообще не понимал, что рядом музыкант. Просто очень хотелось попробовать, казалось, это правда что-то совершенно особенное.
Мясник ушел в свой жуткий подвал, закрылась толстая дверь. Женщина — кажется, ее звали Жаннет — принесла им по кружке воды, пригласила сесть за стол. Спросила:
— Кашу будете? Сорговая, с мясом.
Кит только сейчас почувствовал, как ноет пустой желудок, засиял.
— Да, пожалуйста!
Роксан рядом сидел, закрыв глаза, словно дремал. Кит коснулся его плеча, потряс.
— Эй, ты чего?
Брат потер лицо каким-то странным, не своим жестом. Хотя, может, это из-за маски так казалось?
— Две драки и бессонная ночь. Думаешь, ты выглядишь лучше меня?
Зато интонации были до отвращения знакомыми!
И вообще не о Роксане сейчас надо переживать. Кит хотел обойти этот квартал к югу от трущоб, когда его остановил торговец. Не то чтобы Кит очень хорошо ориентировался, где тут территория какой банды, но уж сложить-то дважды два мог — где дом Обри, где мясники, и где тогда циркачи.
Живот выдал какую-то жуткую руладу, Кит нахмурился. Так он рискует себя выдать, если будет там прятаться. Значит, нужно все-таки поесть сначала, заодно рассказать, что он собирается делать. Вдвоем точно будет проще.
Роксан выслушал, не шевелясь, Киту даже показалось, что брат заснул. Но когда подошел к нынешнему плану — раз Обри нет у нее дома, она могла сама попытаться закончить дело с циркачами, и надо искать в их квартале, Роксан приоткрыл глаза, усмехнулся криво.
— Хочешь сказать, она скорее всего попала в плен, если вообще еще жива каким-то чудом. И ты жаждешь последовать за ней?
Кит сморщил нос.
— У меня маски есть. Увижу любого из местных, скопирую и все.
— Пароль и отклик ты тоже скопируешь?
— Да с чего у простой банды!..
— У мясников есть. Прекрати недооценивать противника. Они, судя по всему, подделывают лица магов на уровне не хуже моего, у них гениальный музыкант, которому еще пятнадцати не исполнилось, и с ними наша сестра, у которой и наследственно голова должна хорошо работать, и в монастыре она не только куриц считала.
— Слушай, — Кит аж схватил брата за руку. — Так давай найдем ее! Это же она стреляла? Хильда, значит? Она даже своего имени не знает, мы ей скажем!..
— Ей не с чего нам верить, — оборвал его полет Роксан, но Кит не собирался так легко сдаваться.
— Да я если без маски приду, у нас же лица будут почти одинаковые! Ну, кроме того, что я мужчина. Я же очень на маму похож, и она, ты говорил, тоже. Она поверит!
— Ох, страсти какие, — перед ними поставили две миски. — Едва на ногах держатся, а уже решают, как Илату спасать.
— Пока только Обри, — серьезно поднял голову Кит. — Но Илату тоже. Этот сахар, неизвестно, сколько людей его съели, и что теперь их руками можно сделать.
— “Всем будет лучше, когда вас не станет,” — процитировал Роксан, проглотил первую ложку каши. Поморщился так, что Киту даже обидно стало. Ну, не тушеный гусь по-магерийски, да, но все равно же вкусно!
А потом он понял.
— Они что, натравят людей на нас? То есть, на магов? Но это же чушь, там куча музыкантов, одна Меган легко толпу накроет!
— Надо доложить, — коротко сказал Роксан, посмотрел на Жаннет, устроившуюся на табуретке со ступкой и сухими травами. Женщина негромко засмеялась.
— Не беспокойся, я не буду пользоваться тайным знанием, что у меня на кухне сидела парочка аристократов и ела кашу.
И Роксан даже улыбнулся в ответ. Кит смотрел и не мог решить, то ли ему хочется широко и глупо улыбаться, то ли реветь в три ручья, как маленькому.
— Я ужасно по тебе скучал, — сказал все-таки. Был почти уверен, что сейчас получит если не неприятный комментарий, то по крайней мере удивленный взгляд, но Роксан только кивнул. А потом вообще сказал:
— Вероятно, я тоже.
И не разреветься стало еще сложней. Кит все-таки сумел, только носом шмыгнул. Быстро проглотил остатки каши, встал решительно.
— Обри надо спасти. Пошли, вместе мы справимся! Хотя бы узнаем, где она.
— Жива ли она, — вполголоса добавил Роксан, но тоже поднялся. — Ладно. Идем. Если встретим Иду, попробуем провернуть твой план.
***
там же
Обри лежала и рыдала, уткнувшись в колено Ястреба. Тот тихо ухал что-то, наверное, пытался успокоить, но Обри просто не могла остановиться. Слишком было страшно. Она только поверила в чудо, но чудо оказалось кошмарным. Сид был…
Сида здесь просто не было. Было его лицо, его тело — Обри сначала испугалась жутким синякам и куче перевязок, а это оказалось мелочью. Потому что Сид ее не узнавал. Он вообще сидел на тюфяке, не шевелясь, и смотрел на них. Обри пыталась его звать, кричать, ругаться. Сначала ей чудилось, она видит, как он иначе смотрит, моргает, дергаются уголки губ. Теперь казалось, она все придумала.
Ее Сида не убили, да. Вот он, живой, в плену. Только все намного хуже. Они его сломали.
Она шмыгнула носом еще раз, вытерла лицо о сутану Ястреба. Пообещала:
— Я не оставлю тебя чужой вещью.
Обри бы предпочла умереть, чем жить вот так. И она точно знала — Сид был таким же. Нужно только вывернуться из веревок, а дальше, если он вообще ни на что не реагирует, она сможет его даже просто задушить. Чтобы не оставлять здесь. Не оставлять таким.
Пока она ревела, по-дурацки тратя время, руки онемели и теперь плохо слушались. Обри кусала губы, пытаясь извернуться и достать до узла, потом ее осенило.
— Ястреб, повернись!
Добраться зубами до его пут оказалось куда проще. Обри сосредоточенно жевала веревку, дергала, отплевываясь от колючих кусочков. Челюсти уже сводило и губы противно чесались, когда узел наконец поддался. Дальше пошло легче, Обри прислушивалась к происходящему внизу и снаружи — бандиты говорили, должен прийти их главарь. Но у того, похоже, были дела поинтересней. Вот и отлично.
По всему выходило, что верховодил у них сейчас Витам. У Обри это в голове не укладывалось — он же совсем мелкий еще, даже младше ее! Его что, только из-за магии слушаются? Как все слушаются Совет только потому, что они маги. Вот же глупость!
Ястреб тихо загудел, Обри постаралась отодвинуться. Веревки наконец упали на пол.
— Теперь ты меня!
У монаха руки тоже не слушались, все выходило жутко долго. Обри шипела сквозь зубы — путы затянули так, словно она была кровяной колбасой, попытки развязать их делали только хуже. Но все-таки у Ястреба получилось. Обри едва не взвыла от боли, когда попыталась шевельнуть уже свободными пальцами, вгрызлась себе в плечо. Опять навернулись слезы — не от боли даже, от злости. Ястреб возился с путами на ногах, потом потянулся что-то писать, но Обри не хотела ждать. Ни одного лишнего мгновения Сид не будет чьим-то рабом. Хуже, чем рабом, те хоть сбежать могут!
Встать не получилось, но подползти она сумела. Посмотрел в неподвижное лицо, положила руки на шею.
— Иди к птицам, — шепнула на ухо, надавила.
Ястреб схватил ее за шкирку, оттаскивая, сердито ухнул, тыча в лицо своей бумажкой.
— Не мешай, — тихо кричать — это странно, но у нее получалось. — Он бы для меня то же самое сделал!
Ястреб тряхнул ее. Обри вдруг подумала — он всегда был спокойным или улыбался. А сейчас казалось, он ее вот-вот ударит.
Это было так странно, что она даже взяла лист. Там должно быть что-то очень важное, наверное.
“Магию можно снять”.
— Ты хочешь сказать, — она замолчала, повернулась к Сиду. Это правда можно исправить? — Но как?
Ястреб усмехнулся, взял ее за руку, отошел к окну. Сид следил за ними, не отрывая глаз.
— Этот бандит сказал ему нас охранять, — какой дурацкий у нее сейчас был голос, словно она правда надеялась на что-то! Подняла взгляд на Ястреба, тот покачал головой. Открыл окно, выглянул осторожно. Указал наверх, помог Обри забраться на подоконник. Вылезти оттуда на крышу оказалось совсем не сложно.
Она посмотрела вниз, твердо решив, что если Ястреб предлагает просто сбежать, она не согласится, вернется, хоть свяжет Сида, но вытащит его тоже… Но друг сам сидел на подоконнике. Увидел ее, тут же глянул в комнату. Опять на нее.
— Следить, — выдохнула Обри, засмеялась в ладонь. Отползла по крыше. — Ну, иди сюда. Следи за мной.
И Сид правда перебрался через край. Только, вот дурак, встал во весь рост! Здесь же наверняка есть наблюдатели, сейчас их заметят!
Закричала вдали птица, как-то не так, как раньше. Ястреб, тоже вскарабкавшийся к ним, скривился, словно от боли, лег на солому. Достал из-под одежды целую связку свистков, Обри раньше не видела, чтобы он ими пользовался. Выбрал один, светлый, словно его вообще никогда не трогали.
Клич был пронзительным до звона в ушах. Ястреб встал, вытянулся, расправляя плечи. Махнул рукой, Обри проследила направление.
— К каналу? Зачем?..
Он покачал головой, махнул рукой еще раз. Подошел в противоположному краю, Обри на четвереньках метнулась к нему, ухватила за сутану, не давая спрыгнуть.
— Ты что, дурак! Сид же должен за нами обоими следить! Что будет, если он не сможет?!
Ястреб опустил голову. Кивнул.
Обри очень не хватало его слов. Хоть какого-то объяснения, что вообще случилось, почему он вдруг захотел их бросить. Но писать времени точно не было.
— Эй, куда они делись?!
Голос пробился сквозь солому, Обри осторожно отступила по крыше подальше от окна. Дома стояли совсем близко, как везде в бедных районах, чтобы поместиться в пределах городских стен. На соседний можно было просто перешагнуть. А потом еще на один. И еще…
— Вон они!
Ястреб толкнул ее в спину, они вдвоем спрыгнули в переулок — вовремя, над головой свистнул не то болт, не то метательный нож.
Только здесь их тоже ждали.
Только представь, Шерлок! В участке начинает твориться полная чертовщина! Одни важные документы пропадают, на других оказывается написано вовсе не то, что было написано раньше — и это в запертом сейфе! Полицейские во время допроса садовника вдруг вспомнят, что всегда хотели помогать белым медведям в Арктике или выращивать кактусы в Сахаре, и только их и видели! Агент ФБР, присутствовавший на допросе, бежит в церковь, теряя тапки… ну то есть фирменные фэбээровские ботинки, плачет и кается во всех смертных грехах, начиная с семилетнего возраста — это займет его на ближайшую неделю точно, ибо по агентурной привычке он будет каяться в письменном виде. А про садовника все просто забывают, он спокойно уходит из участка, никто не помнит, что по его поводу вообще были какие-либо подозрения!
Садовник возвращается в поместье, где тоже не помнят о том, что недавно его подозревали в произошедших убийствах, и даже об убийствах не помнят. Он пытается найти свою любимую — и обнаруживает, что ребенок отослан в пансионат для мальчиков, а няни нигде нет. Более того — о ней тоже никто не помнит! А когда он начинает расспрашивать слишком активно — крутят пальцем у виска и стараются держаться подальше.
Он не может найти ни одной ее вещи, ее словно и не было. Ее комната выглядит так, словно в ней никто никогда не жил. Садовник горюет, но остается в поместье, одинокий и надеющийся, что, может быть, его любимая когда-нибудь вернется. Ему никто не интересен, кроме его растений, но и он сам более не интересен никому: его почти магическое обаяние словно закончилось с исчезновением няни…
— Хм… — прочистил горло Холмс минут через пять, прерывая повисшее молчание. — Что-то мне подсказывает, что мы приближаемся к трагическому финалу?
— Что? — встрепенулся задумавшийся о чем-то своем Джон. Продолжил скучным голосом: — А, да. Лет через тридцать он узнает, что ее линчевали в то утро, когда он вернулся из участка. Часа за три до его возвращения. Нашли в саду, потерявшую сознание и совершенно лишенную сил после проведения каких-то дьявольских ритуалов. Там было много амулетов, черных свечей и другого ведьминского арсенала, рядом с ней, все сразу всё поняли. Хотя и не совсем правильно. Она всю ночь колдовала, воздействовать на полицейских довольно сложно, ну и… Сочли, что доказательств достаточно, но полиция все равно не поверит, решили обойтись по старинке. Забили осиновыми кольями и сожгли в топке под домом.
На этот раз пауза была дольше.
— По-моему… как-то излишне мелодраматично, не находишь?
— Почему бы и нет? — Джон пожал плечами. — Вся мировая литература на этом построена.
— Нет, ну тридцать лет дожидаться разгадки! Перебор. Года три, а лучше два! И чтобы она потом ожила.
— Шерлок! Это был бы уже дешевый сериал, а мы же сейчас говорим об английской почти классической литературе. Пусть и сетевой! Ну так что: я прав в своих фантазиях? Убийца няня?
— Подожди. Ты вроде бы говорил, что у тебя развилка, две линии. И какая же вторая?
— А… ну… Это если убийца таки садовник. Понимаю, это почти нарушение правил классического английского детектива, почти «убийца дворецкий», что моветон и не может быть потому что не может быть никогда, но… Но тут можно столько всего интересного навертеть! Потому что он мог убить, защищая няню.
И тут может вырисовываться очень романтическая история, и даже, возможно, с хэппи эндом! Чтобы садовник выступил для своей возлюбленной этаким ангелом-хранителем. Но для этого придется убрать два убийства, оставить только одно. Например, горничную. Он мог ее задушить за то, что она приревновала к няне своего мужа и пыталась няню отравить, но вместо этого случайно отравила сначала лакея, а потом и кухарку.
— Стоп, Джон! Кухарка умерла через пять дней после горничной! Как та могла ее отравить?
— Она могла отравить что-нибудь на кухне, например, бренди, которое обычно носили няне перед сном. Кухарка его попробовала через пять дней после убийства горничной, чтобы успокоить нервы — и погибла. Но я не настаиваю именно на такой версии, можно сделать, что как раз кухарка и была настоящей жертвой садовника, потому что это именно она приревновала своего мужа и пыталась убить няню, а горничная повесилась сама. Потому что была лесбиянкой и трагически влюбилась в няню, а та не ответила ей взаимностью, потому что любила садовника. Просто так любила, кстати, можно даже сделать, что она и не знала вовсе, что и он ее тоже любит, что на все ради нее готов. Чтобы и она тоже страдала от любви, кажущейся неразделенной. Как по-твоему?
— По-моему, бред.
— Значит, самое то, читательницы обрыдаются.
— Но садовник в качестве ангела-хранителя! Это же полный…
— … успех у аудитории!
— Джон, послушай! Тебе не кажется, что…
— Нет, Шерлок, это ты послушай! Сам же просил, так что теперь слушай. И вот значит наш ангел, то есть садовник, защищает свою прекрасную няню. То есть, конечно, далеко не прекрасную, но для него она прекрасная. За такое его даже если присяжные и осудят, то вряд ли надолго, а если попадется хороший адвокат, то и вовсе оправдают. И они с няней сбегут в закат. Но это если убийца садовник.
И вот тут возникает та самая проблема выбора — какую линию предпочесть? Трагическую или со счастливым финалом? Хороший финал привлекает больше аудитории, но трагедии запоминаются надольше, взять хотя бы того же Шекспира… Ну и вообще просто хочется знать, какая из них истинная, пусть даже и безо всяких моих фантазий. Так какая же, Шерлок?
Ватсон замолчал и уставился на Холмса с выжидательной улыбкой, помаргивая рыжими ресницами.
Холмс соединил кончики пальцев перед лицом, уткнувшись в подбородок большими, а остальными слегка прикрывая улыбку.
— Боюсь тебя разочаровать, Джон. Но из этих двух — никакая.
— Но ты же был почти уверен!
— Почти, Джон! Почти — далеко не то же самое, что абсолютно. – Дважды ему случилось ошибиться и с абсолютной уверенностью, но Джону лучше об этом не напоминать. — Там все действительно оказалось очень сложно. — «И ты меня сегодня напугал тем, насколько оказался близок к истине, но об этом тебе тоже лучше не знать». — Они выглядели подозрительно, потому что действительно были кое в чем замешаны. Только это кое-что не имело ни малейшего отношения к тем смертям.
— А кто же убийца?
— Будешь смеяться — дворецкий.
— Что?! Шерлок, ты шутишь?! Ты же говорил, что он старый чопорный хрыч и зануда!
— Я и сейчас готов это подтвердить.
— Но… причины, Шерлок?
— И опять ты будешь смеяться, но они действительно связаны с садовником. И няней.
— Подожди… Он что, влюбился в няню, приревновал ее к садовнику и убивал только для того, чтобы его подставить?! Это же полный бред!
— Бред. Он влюбился в садовника и убивал тех, кто проявлял к нему интерес. Няню тоже пытался убить. Потому что к ней ревновал больше всего. Но не сумел. И тогда попытался ее подставить, чтобы убрать соперницу с дороги. Ну а заодно настроил против нее всех остальных слуг. Сама же няня в этом конкретном случае оказалась невинной, словно бутылочка для детской смеси. Что возвращает нас к тому вопросу, на который ты отказался ответить две недели назад.
— Я ответил!
— Я имею в виду — отказался ответить положительно. Ибо другие ответы я больше принимать не склонен.
— Но Шерлок!
— Но Джон. Нашей креветке нужна няня. И срочно! Мне надоело работать одному, а тебя уносит не в те края.
«Или как раз в те. И это пугает до дрожи».
— Сколько раз тебе говорил — не называй ее креветкой! У нее есть имя! Она человек, а не креветка!
— Она пока что личинка, человеческая личинка. Всего лишь зародыш личности, и имени еще не заслужила.
— Шерлок!
— Няня, Джон! И срочно.
Джета разбудил сигнал коммуникатора. До часа, когда нужно было ехать к госпоже Нилсон, было еще порядочно времени. Джет спросонья удивился, почему это сигнал идет не по сети.
А потом перестал удивляться: поговорить с ним хотел Бродяга.
Наблюдатель центра Тордоса именно в этот момент почувствовал, что ночью все изменилось. Прошлое срослось с настоящим, замкнулись круги, и у него появился второй шанс. Не исправить прежние ошибки, это невозможно, и Марту не вернуть. Но почему-то казалось, что это его дело — хотя бы в память о Марте.
— Бродяга, слушаю тебя.
— Дана выходила на связь. Только что.
— Подробности?
Повисла короткая пауза, и Джет дорого бы дал, чтобы увидеть в тот момент лицо Бродяги. У Бродяги очень выразительная мимика. Джет раньше редко встречал андроидов, но у тех, что встречал, был стандартный набор выражений лица. Чаще всего — идиотская благостная улыбка.
А ведь Бродяга улыбается, только когда смотрит на Дану, вспомнилось вдруг. Интересно, его так запрограммировали, или само получилось?
— Никаких. Я даже направление успел засечь весьма условно. Она звала на помощь. Джет, это был приказ, которого я не могу ослушаться.
— Понимаю. Сколько у нас времени?
— Не знаю. Они будут ждать. Возможно, время от времени будут давать ей связаться со мной, чтобы я смог уточнить курс. Я подсчитал шансы на успех и пришел к выводу, что привлекать полицию нерационально. Если бандиты хотя бы заподозрят такой расклад, моей хозяйке придется плохо.
Джет потер ладонями виски, собираясь согласиться. Потом передумал. Сказал:
— Я оставлю сообщение для Мелиссы. Оно будет доставлено через сутки. Суток нам хватит? В нем будут координаты, или хотя бы направление, в котором следует искать похитителей.
— Согласен.
— Расстояние ты смог определить?
— Приблизительно тридцать миль в сторону западного хребта. Судя по карте, там нет оазисов. Голая пустыня.
— Жаль. Ну что же, поедем на моем каре. На рассвете я должен быть вместе с Виком у матери погибшего водителя. Может, хоть там чего-нибудь выясним… хотя…
— Сколько времени это займет?
— Думаю, не долго. Я дам знать, жди меня у западного выезда. Только у полицейского участка не маячь, заметят, могут проблемы быть.
Джету послышался явственный смешок:
— Вы там тоже поосторожней. Не проговоритесь!
Ах ты!.. Ну, Дана, запрограммировала андроида на мою голову, больше восхищенно, нежели раздраженно, подумал Джет.
Совещались недолго. Саат и Алекс помногу раз уже проиграли возможные сценарии действий бандитов. Никак не получалось свести концы с концами. С одной стороны, кто-то предпринял массу усилий, чтобы объединить банды в единый лагерь. Причем, сделать это тайно, не привлекая внимания рутанских властей. С другой стороны, к чему тогда постоянные нападения на кхорби? Убийства, грабежи… все это началось не так и давно. Куда позже, чем появился лагерь у Полой горы. Кхорби — мирный народ, их история не знала войн, но зато они вездесущи, как пустынный ветер и, что важно, контролируют практически все источники воды в пустыне. Может, в этом причина? Или же маленькие банды действуют независимо? Тогда у Народа кхорби один выход — уйти подальше в дюны, и там дожидаться, чем все закончится. Что-то случится обязательно, ведь для чего-то же у Полой горы скапливаются и силы, и техника, и снаряжение. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что целью будет город. Вот только, зачем бандитам Рута? Но как раз это-то Саат надеялся выяснить. С большой осторожностью в одну из банд втерся житель «кочевья тех, кто никуда не идет». Связь с ним была нерегулярной и чаще всего случайной, но благодаря этому человеку теперь племя Саата знало намного больше, чем все остальные.
А уж после того, как Меас попросил своих многочисленных сородичей целенаправленно наблюдать за бандитами, картина стала почти полной.
Тха покинул шатер, как только выяснилось, что никаких поправок для его отряда не будет. Готовиться пустыннику было не нужно. Осталось предупредить людей, дождаться, когда солнце свалится с зенита, и выступить в тени скальной гряды. А первый час от злого светила их будет прикрывать ущелье.
Вышел Меас-саа, он вернется в свое кочевье с отрядом Тха. Так будет быстрее. Меас, у которого за спиной был только что выполненный ночной переход, чувствовал себя разбитым, но предложение отдохнуть решительно отклонил.
В конце концов, остались только Алекс и Саат.
Алекс, высокий бородач, когда-то служил в десанте, был командиром боевой группы. Потом какое-то время — сотрудником Бюро Космических Исследований. Совсем недолго. Что-то у него там не сложилось, и он перебрался на Руту. В городе свел знакомство с жителями пустыни, а потом все тот же Меас привел его сюда, к Саату.
Рыжий погонщик племени отщепенцев поначалу относился к новичку подозрительно, пока не узнал его ближе. Алекс казался большим и сильным, но добродушным зверем. Он любил вкусно поесть, заразительно смеялся и знал массу анекдотов. От бывшего десантника веяло спокойной уверенностью.
Через месяц после знакомства Саат рассказал Алексу о своих подозрениях относительно дел, творящихся в пустыне. Тот помрачнел и ответил:
— Вот не верил я умным людям, а ведь правы были.
— Ты о чем?
— Да о том, что моя профессия меня и на краю света найдет. Ладно. Обрисуй ситуацию.
— Все просто. Некто начал объединять пустынные бандитские группировки, подминать их под себя. Еще год назад в окрестностях Руты о бандитах никто ничего не слышал. Сейчас, если послушать кхорби, постоянных лагерей только в нашем квадрате — два, как минимум.
— Да, Меас говорил что-то, но я не придал значения.
— Я подозреваю, затевается что-то масштабное, подготовка ведется очень осторожно…
— Ладно, понял. Но мне казалось — это работа полиции?
— Полиция не вмешивается в дела пустыни. У них не так много сил, да и влияния тоже. Штат не укомплектован, техника старая. Да и с чего бы им сюда лезть? Семь лет полной тишины и благоденствия расслабят кого угодно… Я недоговорил. Неделю назад ко мне приходил человек. Вроде, проситься в клан. Из его намеков и дурак сделал бы верный вывод: почву прощупывал, хотел выяснить, что тут у нас за контингент, и не удастся ли использовать нас в своих целях.
— Чем кончилось?
— Ушел. Сказал, что за семьей. С тех пор я его не видел. Предупреждая вопросы, из наших с ним никто не стал связываться.
Алекс улыбнулся:
— Да я уж тоже понял, что у вас тут за контингент…
Сейчас Алекс нехотя поднялся с циновок, потянулся. Саат, напротив, остался сидеть, сгорбившись над пиалой остывшего чая.
Десантник спросил:
— Что-то не так? Не вижу энтузиазма.
— Все так. Вот, прочти.
Он кинул приятелю прозрачный компакт, варварски исписанный по верху графитным карандашом. Вряд ли монитором после такого обращения кто-нибудь сможет воспользоваться.
Тот бегло просмотрел текст:
— …«появление этого человека вызвало сильное волнение среди их командиров. Я так понял, речь шла о неком андроиде. Мозг андроида содержит данные, которые могут серьезно повлиять на ход операции, вплоть до изменения приоритетных целей. Я попросил Ники Митчелла предупредить хозяйку робота…». И что?
— Что за приоритетные цели, ты понял?
Алекс качнул головой.
— По-прежнему богатое поле для гадания. Чего они хотят добиться? Хотя, есть вариант.
Саат испытующе посмотрел на десантника и пожал плечами. Все предположения, которые могли придти ему на ум, он уже перебрал.
— Я спросил себя: почему именно Рута? Это не самый крупный город планеты, хотя и здесь есть, чем поживиться. Все равно шансов встретить сопротивление слишком много. Не лучше ли начать с поселков? В окрестностях того же Бэста их намного больше, чем тут. Многие группы бандитов пришли с севера, то есть им до Бэста, теоретически, было ближе, чем до Руты.
— Там, кстати, море рядом. Климат мягче, зелень.
— Вот именно. А сегодня до меня дошло. Рута, это еще и самый крупный порт на планете! У Бэста — класс дельта, там имеют право на посадку только торговцы. И то не все. Рутанский космопорт альфа-класса в состоянии принять, если потребуется, даже тяжелые атмосферные корабли. И еще. Рута — контроль над самим портом, а это — выход на швартовочные спутники, то есть, это контроль и над связью в этой части зоны Визиря…
Саат бледно улыбнулся:
— А не слишком ли круто? Алекс, последняя космическая война кончилась десять лет назад.
— Не-а. В самый раз. Иначе не сходится… эй, ты мне не нравишься. Все в порядке?
— Почти. На передовой можешь на меня не рассчитывать, но в целом самочувствие сносное.
— Знаю я… ингалятор твой где?
— Закончился. Не бери в голову, завтра Рома из города привезет. С запасом.
Алекс кивнул, но все же дал себе зарок позвать сюда Мэо. Девушка считалась ученицей шаманки, и исполняла в становище обязанности медсестры.
Он несколько раз пытался разузнать поподробней о рыжем погонщике у всех подряд, начиная с Меас-саа, заканчивая самим Саатом. Непонятное уважение, которым тот был окружен, его странная болезнь, не поддающиеся современным лекарствам, достаточно глубокие знания в самых разных областях. То, как его принимает Народ кхорби. Весь Народ, а не только клан Меаса.
Узнать удалось немного. Только то, что он родом с Руты, и Меас помнил его еще подростком. Что он ремонтирует, а иногда и заново собирает из найденных в пустыне деталей самые разные вещи. Полезные вещи. В том числе — оружие, и даже учит кхорби им пользоваться. Основам самообороны тоже учит. Очень неплохо играет в шахматы. Когда-то всерьез занимался боевыми единоборствами. Да, в спарринге Саат Алексу проигрывал всегда. Но у того осталось впечатление, что это только благодаря непроходящей астме и как следствие — быстрой усталости. Саата удручающе часто валили с ног приступы удушья, перемежаемые сухим кашлем, от которого помогали только некие ингаляторы, доставляемые из города. После приступа рыжий отлеживался не менее часа.
Несмотря на все это, Саат жестко руководил общиной. Это никогда не бросалось в глаза, но все важные решения принимались под пологом его палатки. Это к нему приходили пустынники с просьбами о помощи и предложениями дружбы.
Становище жило небогато. Торговали с кхорби полезными мелочами, воссозданными из деталей, найденных в пустыне или изготовленными собственноручно. Учились разводить наугов и ухаживать за ними. В долине было даже маленькое стадо. Маленькое, потому что наугов требуется кормить. Пусть они и неприхотливы, и пьют куда реже других животных, но лагерь Саата — не кочевье, чтобы искать новые места для их кормежки. У кхорби покупали шерсть, молоко, мясо. А еще — обломки, детали приборов и сломанное оружие, которое те тащили из пустыни. В Руте бывали редко: город далеко, смысл мотаться туда-обратно? Но связь поддерживали. У многих там жили родственники и друзья…
Никогда не загадывали о будущем. И от настоящего ничего хорошего не ждали.
И все-таки…
Уже стоя у выхода, Алекс обернулся:
— Вот скажи, Саат. Давно хотел спросить, да все повода не было. Сейчас-то понятно, а вот раньше, когда все это только начиналось… зачем оно надо было? Тебе?
— Если быть точным, то началось все не с меня. А я молод был и наивен. И думал, что скоро умру. Тогда мне казалось, что я слишком мало успел сделать. Хотел, кажется, след оставить. Если не в истории, так… а чем кончилось, сам видишь.
Из ответа Алекс не понял ничего, кроме того, что этим вопросом он зацепил какую-то тайную струну в душе приятеля. Добрый знак. Но Мэо лучше все-таки позвать. Пусть хоть молоком его напоит, что ли?
Теперь Алекс уже в себе пытался найти и не находил ответ на вопрос: чем меня-то зацепил этот не самый здоровый и не самый компанейский человек? Почему я сейчас здесь? Ведь тогда, три года назад, всерьез собирался уйти. Ничего не держало. Даже подумывал покинуть Руту и забраться еще дальше. Но остался. Почему? С чего началось?
А было так.
Алекс завел привычку тренироваться на закате, на относительно ровной площадке под нависающей скалой. Сначала занимался в гордом одиночестве, потом стал замечать, что за ним наблюдают. Наблюдали, как потом выяснилось, Саатовы ученики. Трое — бывшие горожане, двое — местные. На третий день появился сам Саат. Тогда еще Алекс не знал, кто этот чуть сутулый, костлявый кхорби. Саат носил клановый плащ, и Алекс даже не усомнился в том, что посмотреть на его занятия пришел пустынник.
Смотрел минут десять. Потом предложил:
— А теперь давай со мной.
Алекс кивнул. И попался.
Нет, короткий рукопашный поединок он выиграл, но Саат достал его дважды, а такого давно не бывало.
Усмехнулся, вспомнив, как был тогда и рад, что нашел себе партнера для тренировок, и раздосадован. И как удивился, когда кто-то из учеников попытался подставить рыжему плечо. Огреб тогда парень и от учителя, и от товарищей… А кто это был, уже не вспомнить.
Моим обязательным условием было присутствие на ковчеге быдла – причём в количестве, достаточном для создания полноценного социума.
Конечно же, обсуждать пришлось, и ещё как!
Даже голос сорвал.
С десятого числа впервые выдались свободные полчаса – меня выставили из зала на том основании, что даже своим молчанием я влияю на коллег и не даю им высказываться откровенно. Спешу записать хоть что-то, пока в зале решается моя судьба.
Официальные СМИ пока еще молчат – прослушиваю краем уха новостную выжимку ежедневно, чтобы быть в курсе. Но какие-то слухи уже просочились, Саныч ходил в город и говорит, что в продуктовых магазинах не протолкнуться, метут всё подряд – верная примета наступления скверных времён. Какой-то чрезмерно активный, но не слишком умный энтузиаст пригнал экскаваторы и затеял рядом с кампусом рыть убежище. Смешно. Нынче не та катастрофа, которую можно пересидеть под землёй, и тот, кто зароется глубже прочих, просто умрёт немножечко раньше.
«Ковчеги» — единственный шанс.
Говорят, заложили ещё пару десятков где-то на других доках – плюс те три, что в спешном порядке достраиваются у нас. Я не очень верю таким разговорам – не та техника, чтобы счёт шел на десятки. Если ошибусь – буду только рад.
Очень много нерешённых дел, а времени нет, совсем нет времени… что же они там так долго возятся, зря я, что ли, почти две недели не затыкался, даже голос сорвал, то с одним, то с другим, но, кажется, сумел убедить достаточное количество, мне не надо единогласного, мне чуть более половины вполне достаточно… Они же умные люди, должны понимать, в разнообразии наш единственный шанс на выживание, евгенисты были неправы в самой сути, деление на касты – тупиковая ветвь развития, ведущая к вырождению…
Времени не хватает катастрофически, за эти две недели ни разу не был дома, некогда, спал урывками прямо тут, на диванчике. Люсиль видел пару раз на планёрках – она в каком-то комитете и тоже должна присутствовать. Но подойти не удавалось, только обменяться улыбками издалека.
Земля горит под ногами…
Очень верное выражение, очень ёмкое. Понимаю, что физически жара ощущаться ещё не должно, земля ничуть не горячее, чем обычно, ну, может быть, на пару градусов, не более – но буквально ощущаю, как она прижигает пятки сквозь тонкие подошвы ботинок. Даже здесь, в прохладном коридоре у зала заседаний, где до неё шесть этажей и толстый слой асфальта…
Кажется, выходят.
Сворачиваюсь
Надеюсь, вечером допишу поподробнее…
«Вашими словами вы не обманете ребёнка; не слова ваши будет он слушать, но ваш взор, ваш дух, который обладает вами».
В. Одоевский
На земле и в Аду, день 15.
Магистр Фабиус закрыл глаза. Слёзы текли по его лицу. Он не должен был так беспечно проводить сложные обряды, напугавшие мальчика, не должен был уезжать так поспешно…
Разве думаем мы, как дети поймут наши взрослые забавы? Мы стремимся, чтобы они не унизили нас своими глупостями, но сами можем унижать их безжалостно.
– Что с ним сталось? – прошептал он едва слышно. – Он жив?
Но инкубу и не требовались слова.
– Твой сын нарушил обряд, – ответил он тихо. – Боюсь, душа его умерла. Но средоточие огня Аро могло наполнить его тело. Иначе как объяснить то, живое, что я ощущаю на твоём острове?
– Но как? Как это могло случиться? Даже если Дамиен не сумел защитить себя заклинаниями, шагнув в пентаграмму… Если в пылу страсти он потерял амулеты… Демон убил бы его!
– Аро не был ещё провозглашён демоном. Он был слишком молод, глуп и неопытен, а его средоточие огня ещё не подчинилось Договору… Иначе… Ты прав – он пожрал бы душу Дамиена и вернулся в Ад. Но тело Аро оказалось слишком слабым, он не смог освободиться из пентаграммы. Лишь воля его всегда поражала меня своей удивительной живостью. Но в Аду положено считать, что нет у сущего никакой воли до вступления в Договор с Сатаной. И потому я не знаю, что мне сейчас думать. И не знаю, кого мы увидим в башне.
– Тебе-то какое дело! – огрызнулся магистр, посмотрел в пылающие глаза Борна… И отвернулся, моргая. Слёзы спасли его радужку от ожога.
Фабиус помолчал, промокая манжетой глаза. А потом спросил неуверенно:
– Выходит, ты знал всё это с самого начала? С той, первой нашей встречи?
Борн тяжело вздохнул и не ответил. Чего отвечать, когда и так всё ясно?
– Но почему ты не сказал мне этого раньше? – воскликнул Фабиус.
– Но как?! – воскликнул инкуб. – Как я должен был сказать это тебе? – он поник плечами. – Как я мог заставить человека поверить демону? Я старался понять, в чём твоя логика, чтобы убедить тебя, но так и не понял. Всё, что сталось меж нами, вышло случайно…
– А этот спектакль с Алекто? Он тоже нужен был для того, чтобы я тебе поверил? Так это ты украл её?
– Кого? – удивился Борн, словно позабыв уже всё, что было с ним в Ангистерне.
– Алекто? – переспросил маг и прикрыл слезящиеся глаза ладонью.
Смотреть на Борна не было никакой возможности, внутри демона всё полыхало.
– Зачем бы сдалась мне эта взбалмошная кошка? – Борн отвернулся и помотал опущенной головой.
– Но тогда… кто? И как она оказалась в Ангистерне?
Борн медлил с ответом. Потом снова покачал низко опущенной головой: мол, откуда я знаю? Или это движение можно было истолковать иначе?
Но маг не смотрел инкуба. Он думал о Дамиене. О том, что заставило сына сотворить всё это. Ведь ничего же не предвещало? Или это он был так слеп?
– Если бы знать заранее… – пробормотал он. – Но что же с мальчиком? Выходит, это он заперся на острове? Верно, решил, что всего лишь оборотился в демона? Или умом он теперь не мой сын, а?.. Что же вышло из него, инкуб?
– Да не знаю я! – огрызнулся Борн. Плечи его напряглись. – Знаю одно – там, на острове, кто-то есть! Он не откликается. И видеть не желает никого!
– И что мы будем делать? – тихо спросил Фабиус.
Колени его подогнулись, и он без сил опустился на землю. Борн сел рядом, спиной к человеку, и молча уставился в воду.
Они долго ни о чём не говорили. Ёжась, сидели на холодном ветру.
Колдовской огонь погас. Короткий осенний день умирал, и красное солнце всё ниже спускалось над Неясытью.
Фабиус из-под руки глядел на остров Гартин, где угадывался силуэт магической башни, Борн смотрел, как течёт река. Временами вода вскипала бурунчиками, кое-где всплывала сварившаяся рыба. Сначала – один за другим – два гольяна, потом сорожка…
– Это я у тебя хотел бы спросить, что нам делать, – выдавил инкуб, не отводя глаз от воды. – Ты – человек, люди – хитры, изворотливы. Ты доказал это в Ангистрене, смертный. А я… Хочешь, я испепелю реку? – он вскочил в порыве, но не повернулся к Фабиусу, опасаясь обжечь его взглядом. – Я могу многое, маг! Но я не знаю, что делать с мальчиком, так и не ставшим взрослым…
– Это моя башня. Она подчинится мне, – пробормотал Фабиус, вглядываясь вдаль. – Так или иначе, я в состоянии…
– Мы… – перебил инкуб и запнулся.
Второй раз демон и человек были вынуждены встать по одну сторону. Но Борн не стоял и рядом с себе подобными, не то, что с людьми. Ему было пусто и дико, и всё-таки он продолжил:
– Мы не должны причинить ему вред. Это…
Плечи инкуба дрогнули, и Фабиус понял, о чём он подумал. Сын – это было всё, что у него осталось. Пусть даже это был взбрендивший подросток, нарушивший то, чему его учили… Хотя… Нарушил ли что-нибудь Аро?
Борн качнул головой.
«Тем хуже, – подумал Фабиус. – Значит молодой инкуб – ещё и невинная жертва. Какая нелепость: демон – жертва…».
– У меня тоже никого нет, кроме сына, – сказал он.
– А Алисса? – спросил инкуб.
– Алисса? Она…
Фабиус старался ни о чём не думать, но подозрения были сильнее рационального в нём. Он сразу же вспомнил, как спускался по лестнице, оставив женщину с инкубом…
– Ты идиот, – сказал Борн. – Ты же мог спросить у неё? Ты же не хуже меня различаешь ложь?
– Я не смог бы поверить, что она… Что она не смогла бы…
Фабиус задохнулся от радости, боли и раскаяния.
– Люди злы, глупы и не любопытны… – пробормотал инкуб. – Но – плохо ли это?
Наверное, чувства его были резче: ещё одна рыбёшка всплыла кверху побелевшим брюхом.
– В первый раз вижу, чтобы уху варили в реке, – невесело усмехнулся магистр.
– Ты уверен, что мы сможем проникнуть в башню? – Борн глянул искоса. – Так, чтобы он не сумел… Но и не пострадал?
– Сможем, – просто ответил Фабиус. – Я строил её тогда, когда даже не думал, что заведу детей. Но у меня есть условие.
Он оглянулся, представил в воображении лицо Саймона. Демоническое зрение, услужливо подсунутое Борном, дало ему возможность увидеть, что бедный парень спит прямо на земле, там, где когда-то стоял созданный демоном шатёр.
Шатёр, разумеется, развеялся, как только Борн и Фабиус покинули его, но лекарь не пошёл за ними, силы оставили его. Рядом сидел Хел, обхватив руками колени, и, кажется, дремал. Уловив невидимый интерес Фабиуса, демонёнок поднял голову, оглянулся по сторонам и исчез.
Магистр огорчился, поняв, что Хел боится его. Возможно, виноват был Борн, что тоже пристально вглядывался в быстро подступающую ночь.
– Прежде чем мы пойдём с тобой в башню, я должен позаботиться обо всех них… – Маг кивнул в сторону спящего Саймона, но имел в виду гораздо больше судеб, связанных с его судьбой. – Я готов отдать жизнь, если это поможет нам разделить мальчиков. Но сначала я хочу быть уверен, что мой маленький мир проживёт без меня.
– Хорошо, – кивнул Борн. – Я позабочусь о твоих людях.
Над спящим Саймоном тут же возник тяжёлый плащ, подбитый волчьим мехом. Демон был наблюдателен и знал, что людям тоже холодно осенью в этом странном Серединном мире, пусть, он и родной для них. Родственники бывают порой весьма негостеприимны.
– Смотри! – позвал инкуб.
Фабиус проследил за его взглядом и ощутил, как восприятие снова понеслось с головоломной скоростью, преодолевая пространство. Но Борн был рядом, и сознание Фабиуса не пустилось бессмысленно блуждать, а последовало за сознанием демона. Они пронеслись над лесом и с высоты птичьего полёта увидели Ангистерн.
Город засыпал. Фонарщики гасили огни, только на Ярмарочной ещё пылали факелы, освещая то ли собрание именитых горожан, то ли представление заезжих акробатов.
Борн, а вместе с ним и Фабиус, опустились ниже и проникли в покосившуюся хижину у реки. Старая ведьма Заряна устраивалась там ко сну на своём сундуке.
– Она, похоже, лишилась сына, – сказал Борн. – Саймону трудно будет быстро утолить открывшуюся в нём страсть к путешествиям.
– Я мог бы взять Заряну к себе на остров, – предложил Фабиус.
– Ей трудно будет расстаться с родным ей маленьким миром. Рыбаки любят её, она нужна им.
– Я обещал ей крепкий тёплый дом, что убережёт её в зиму. Не очень большой, чтобы не искушать соседей. И такой же небольшой доход.
– Я могу сделать тёплым и этот дом. Тепло – несложная магия для демона, рождённого в огне. Токи земли чуть поднимутся здесь. Пожалуй, станет теплее и вода в реке.
– Рыбы от этого не убавится, – кивнул Фабиус. – А я напишу новому префекту и попрошу назначить Заряне содержание от городской казны. Объявлю, что беру её сына в обучение. На случай моей смерти его возьмёт Грабус, он не откажет мне в такой просьбе.
– Решено, – кивнул Борн. – Эти дела мы закончим в башне. А что Алисса?
Они незримо проникли в дом префекта, что обзавёлся новыми крепкими воротами, но ключницы там не нашли. С большим трудом, блуждая по многим узким улицам, демон и маг отыскали её в восточной части города, в маленькой коморке, в доме из тех, что обычно сдают в наём.
Алисса готовилась ко сну. Она расчёсывала волосы, распустив их по плечам. Девочка-служанка, которую ключница прихватила из дома префекта, спала в углу на соломенном тюфяке, уложенном прямо на пол.
– Новый префект не взял их, – констатировал Борн.
– Если я погибну, ты перенесёшь Алиссу на остров, – приказал маг. – Я завещаю ей всё, что у меня есть. Если же останусь жив – вернусь за ней сам.
– Вернёшься-то ты весной… – хмыкнул Борн. – А как она переживёт зиму?
На постели Алиссы вдруг начали появляться серебряные дигли: один, другой третий…
– И меди добавь, – подсказал Фабиус. – Опасно иметь слишком много серебра. Где ты достал его?
– В доме префекта, где же ещё? Префект должен заботиться о слугах.
Фабиус усмехнулся.
– Остался конь, – подсказал Борн. – Но когда я проникну в башню, мы призовём на остров Саймона, а уж он хозяйского коня не забудет.
– Хорошо, – согласился Фабиус. – Остальные распоряжения я отдам после. Сейчас же…
Он встряхнулся, давая сознанию вернуться в тело, потом протянул вперёд руку, словно хотел нащупать свой остров во тьме спустившейся ночи, и произнёс негромко:
– Мост!
Сияющая паутина побежала над водой, обрастая призрачным рельефом.
– Каких не создавай защит, этот мост сам приведёт нас в средний зал башни. Там я обычно читаю или ставлю научные опыты. Не особенно магические, скорее, связанные с естеством вещей. Этот приём прогулок через реку древен, как моя первая пижама, – Фабиус чуть усмехнулся. – Ещё мой учитель гонялся за мною с лозой, мечтая узнать, что за иллюминацию я устроил над спальней учеников. А я всего лишь водил приятелей в соседний кабак.
– Почему у такого простого колдовства нет преград? – удивился Борн.
– Потому что маг здесь не имеет цели совершить что-либо. Мы с тобой идём с прогулки домой…
Магистр смотрел на засыпающую реку, а видел перед глазами картинки из своей юности, как шагают, шатаясь, нетрезвые студенты магии по ажуру колдовского моста.
– Мост светится. Мальчик узнает о нас, – предупредил Борн.
– А зачем нам прятаться? – удивился Фабиус. – Своего бы я всё-таки высек сейчас, не сумей он погибнуть!
Маг ухитрился-таки удивить этой фразой Борна. Тот поотстал, размышляя, не потерял ли Фабиус рассудок от горя и магических напряжений?
Борну показалось было, что он научился уже немного понимать людей, но магистру удалось сейчас перечеркнуть самомнение инкуба. Или маг врал? Но – кому? Не себе же?
Борн вздохнул и с опаской ступил на призрачное кружево моста. Удержит ли такой демона?
Мост выдержал. И Борн медленно пошёл вслед за Фабиусом, с любопытством разглядывая вязь заклятий, что открывалась ему внизу.
***
Алисса переплетала на ночь волосы, когда ощутила, как что-то шлёпнулось позади неё на постель.
«Мышь!» – подумала она, но не взвизгнула, а лишь отстранилась слегка.
И тут же последовал ещё один почти невесомый «шлепок».
«Праздник у них сегодня, что ли?»
Она нагнулась неспешно, положила у кровати гребень, сняла с ноги башмак на простой деревянной подошве и обернулась. И тут же на одеяло прямо из воздуха вывалилась серебряная монета! И ещё две уже лежали чуть сбоку!
Алисса вскрикнула бы, но задохнулась от страха. А монеты продолжали падать. Вслед за серебром появилось три медных глея, потом снова в воздухе возник серебряный дигль и плюхнулся на своих товарок с радостным звяканьем.
«Уж лучше бы семейство мышей!», – подумала ключница, роняя башмак в подол и соскальзывая задом подальше от странного явления. Рот она зажала рукой, чтобы не разбудить спящую девочку.
Наконец монеты перестали падать. Алисса поняла, что сосчитала их чисто механически – девять диглей и семнадцать глеев. Если по два дигля отдавать в месяц за комнату, а один тратить на самую необходимую еду – хлеб, лук и вяленую рыбу, хватит на три зимних месяца. И ещё останется медь. Да и она, наверное, сумеет наняться в служанки, а если повезёт, то и в экономки.
А ещё… Ещё можно утром пойти к Торговым воротам и нанять за три или четыре дигля лошадь и повозку. И глей-другой приплатить за возчика покрепче. И ехать за НИМ!
От этой мысли Алисса сразу забыла про страх и подскочила, ступив разутой ногой мимо башмака, выпавшего у неё из подола.
Деньги прислал Фабиус, она поняла это сердцем!
Женщина бросилась к сундуку, где были уложены её пожитки, что удалось унести из дома префекта: пара серебряных кубков, два хороших городских платья, крестьянские юбки из грубой шерсти, колючие, но добротные и тёплые, тяжёлый зимний плащ – самое нужное в дороге. Вот только у Белки, девчушки, что она забрала с собой, иначе бы её просто выгнали на улицу, не было плаща и тёплого платья. Алисса хотела перешить ей из своего, но теперь времени нет… Ничего, большое – не маленькое!
И еды много в дорогу не потребуется – Белка клюёт, как птичка, а она сама… Сможет ли она есть?
Сатана, и у тебя есть белые дни!.. Фабиус думал о ней, он беспокоился, как она проведёт зиму…
Алисса засмеялась и тут же заплакала. Когда Фабиус уезжал – он был так отстранён и озабочен, словно совсем позабыл о ней. Она же… Она утешала себя тем, что слишком много бед свалилось на него, что целое стадо столичных магов, которое он вынужден был водить по городу, отнимало и ум, и силы.
Фабиус и вправду делал то, что не сделали бы и пятеро. Он защитил от излишнего магистерского правосудия взбунтовавшийся город. Изгнал крещёных и не допустил распространения глупых слухов о сошествии на землю неведомого «бога». Распределил беженцев по соседним провинциям.
Понятно, что он слишком… безмерно устал!
И вот пришло утро, когда магистр Фабиус собрался домой. Алисса проводила его, даже не заплакав. Зарыдала она уже ночью, в полусне, когда стало совсем невмоготу, но и тут особенной воли себе не дала. И вот невыплаканные слёзы вылились в явь.
Алисса плакала молча, низко склонившись над сундуком. Отворачивала лицо, чтобы слёзы не мочили тёплое шерстяное платье.
Белка заёрзала на своём тюфячке, забормотала что-то неразборчивое. В доме префекта её держали за дурочку, но Алисса знала, что наивная деревенская глупышка просто слишком загостевалась в мечтах. Верно, ей и сейчас снились рыцари и добрые маги. Где она видела добрых магов? Вот разве что – одного?..
Женщина всхлипнула, вытерла слёзы подолом ночной рубахи и принялась увязывать в узел платья.
***
На острове Гартин спали. Со стороны кухни тянуло ароматным дымком – это кухарка загрузила на ночь в коптильню домашние колбаски.
Фабиус сглотнул набежавшую слюну, но потом ему подумалось, что именно так сглатывает и Борн, ощутив особенно «нагулянную» душу, и аппетит у него пропал. Интересно стало лишь, какие души особенно возбуждают у демона особенный голод – грешные или безгрешные?
Идущий сзади демон шумно фыркнул.
«Не подслушивай!» – захотелось крикнуть магистру.
И тут же он подумал: а каково же в Аду, где каждый сумеет вот так?..
– Не каждый, – усмехнулся за его спиной Борн. – Но и ты гонишь и гонишь себя по лестницам наук, чтобы хоть как-то защитить свои секреты.
– Наук?
– Я много изучал и Ад, и Землю.
– Это делало тебя менее уязвимым?
– Как и тебя здесь.
– Разве? – удивился маг.
– А что выделяет тебя из толпы черни, как не знания?
– Деньги и положение, быть может? – подсказал Фабиус. – А у вас в Аду есть деньги?
– У нас есть карты, – сказал Борн, поразмыслив немного. – Карты выгоды.
– Никогда не слыхал о таком, – усмехнулся Фабиус.
– Радует, что такой титулованный и учёный маг постиг Ад не до самых глубин, – пошутил демон.
Мост стал снижаться, и они замолчали, вглядываясь в то, что открывалось внизу. Инкуб в темноте видел, пожалуй, даже лучше, чем днём, а магистр знал на острове каждое дерево, а на реке – каждый торчащий из воды камень.
– Что это? – демон указал на высокий каменный столб посередине Неясыти.
– Никто не знает, – отмахнулся магистр. – Говорят, что это опоры древних мостов, но разве бывают такие огромные мосты?
Маг искал глазами кусты сирени у воды. Чем уж они привлекали его – он и сам не знал. Просто хотелось увидеть привычные с ранней юности зелёные ветки. Пусть, и не цветущие, но и не уронившие ещё листья. Сирень эта сохраняла ярко-зелёную листву часто до самого снега. Каждый слуга на острове знал, что кусты сирени – любимое место магистра Фабиуса, где он любит стоять, наблюдая, как стрижи носятся над Неясытью.
Кустов Фабиус, однако, не узрел, как ни вглядывался вниз. Маг даже приостановился. Получалось, что на месте кустов пышно разрослись поздние хризантемы? Неужели Дамиен велел выкорчевать кусты и посадить эту дрянь? Но – зачем? Уничтожить любимое место отца? Он… так стыдится его? Не хочет даже напоминаний о нём?
Фабиус покачал головой, споря со своими же мыслями. Да, мальчик сумел подсмотреть за обрядом, что отец проводил над инкубом. Это было шесть лет назад. Дамиену едва минуло тогда десять. Он, наверное, так впечатлялся, что вообразил себе невесть что…
Да и что он мог вообразить? Опыта у ребёнка не было тогда даже в отношениях более привычных, маг понимал, что потрясти может и то, что дети наблюдают, порой, между отцом и матерью, а тут…
Борн шумно вздохнул, и маг спохватился, вспомнив, что мысли его открыты. С другой стороны – что он может сокрыть здесь от демона? Тот видел всё сам.
– Да, – сказал Фабиус вслух. – Я знаю, что виноват. Это было совсем не то, что можно показывать детям. Ты должен понять – сто пятьдесят лет у меня не было детей…
– Я? – Демон молниеносно догнал его и тоже остановился. – Я должен понять? Что именно? Как может быть оценена мной мера людской глупости?!
Он закрыл глаза, но сами веки его светились. Внутри же – бушевал огонь.
– Ты, наверное, очень хотел убить меня, когда мы встретились в доме префекта? – пробормотал маг.
– Я и его хотел убить, – выдавил инкуб сквозь зубы. – И когда я увижу его сейчас – я захочу убить его снова! Но я знаю, что внутри человеческой оболочки – мой! Мой мальчик!
Магистр тяжело вздохнул.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Но мальчик такой же твой, как и мой. Идём же!
И они молча прошли последнюю треть моста. И через балкон проникли на средний этаж колдовской башни.
Мост потух, как только Борн ступил вслед за Фабиусом в круглую комнату. Там было всё, как и до отъезда магистра. Но пахло затхлым, и серая бархатистая пыль лежала кругом.
Увидев любимое кресло, Фабиус сразу обмяк, ощутил усталость. Он открыл окно, схватился было за тряпку, приткнутую у подоконника, чтобы смахнуть пыль. (Он сам убирал здесь). Но демон, оглянувшись по сторонам, исчез, слегка насторожив магистра. Правда, тут же проявился снова и предупредил:
– Отдохни. Я свободен теперь перемещаться на острове и вне его. Я найду, чем себя развлечь, а тебе нужно выспаться – ночь на дворе.
– Но ты же…
– Не опасайся, я не трону здесь никого. И мальчика искать без тебя не буду. Судя по запаху – он на верхнем этаже башни. Пусть обвыкнется, поймёт, что мы не враги ему. В округе достаточно книг и пейзажей, чтобы мне не заскучать до утра.
– Не пытайся врать мне! – нахмурился Фабиус, подозревая, что Борн юлит.
Демон закрыл руками глаза.
– Не подозревай меня в том, чего не понимаешь, человек. Мне нужно успокоиться. Я слишком долго ждал, чтобы принять стойко всё, что увижу.
Фабиус хмыкнул и кивнул. Он тоже был не уверен, вынесет ли сейчас вид Борна кто-то из малоподготовленных к общению с ним.
– Если позволишь, я осмотрю и остров, будучи невидим для его людей… – пробормотал инкуб.
– Смотри, чего уж…
– А ты – отдыхай!
Демон огляделся, не открывая глаз. Он пытался понять: всё ли есть в комнате для того, чтобы человек был доволен и набрался сил?
Фабиус тоже огляделся и озабоченно почесал бороду: он сразу хотел и пить, и убрать из себя отработавшую воду. Отлить можно прямо с балкона, а вот где раздобыть вина или хотя бы горячего травяного чая… Слуг он радовать своим появлением пока не хотел. Какой отдых, если о прибытии хозяина узнают слуги? Суета одна…
Борн хмыкнул, и перед креслом мага появился маленький столик, сервированный большим глиняным чайником и двумя белыми обливными чашками.
Маг взял одну. Чашка оказалась из фаянса, очень приличной работы, но не новая. Похоже, демон спёр её вместе с чаем прямо из дома купца или цехового мастера в соседнем Лимсе.
– Выпей и ложись, – сказал инкуб. – Я предвижу, что завтра нас ждёт много забот.
Маг задумчиво кивнул. Проведя Борна на остров, он «пустил козла в огород», но мог ли он выбирать? Ведь если они и сумеют сделать что-то для мальчиков, то только вдвоём. Борн силён, но Фабиус и в самом деле лучше понимает человеческую природу. Всё-таки он наблюдает людей 166 лет.
Маг налил было чаю в две чашки, но инкуб испарился с некоторой вспышкой, говорящей о раздражении его нервов, и человеку пришлось выпить обе. Потом он достал из стенного шкафа соломенный тюфяк, что не раз выручал его, когда бдение в башне затягивалось, улёгся не раздеваясь, накрылся плащом и провалился в сон.
***
Примерно в это же время в Аду укладывался в тёплую лаву старый Пакрополюс. Он уже не мог спать на горячих камнях, как принято у демонов, да и не спать, что принято ещё больше, тоже уже не мог. Его «древние кости» требовали прогрева. И Пакрополюс погружался в лаву на многие часы, а после будил себя горячей чашечкой яда. И вот тогда он мог казаться бодрым и суетливым, как какой-нибудь двухтысячелетний.
Да, демоны бессмертны. Но и они – изнашиваются.
Не от тела это идёт, нет. Сама природа их ветшает, если внутри не горит и не брызжет желаниями неуёмное средоточие. Если нет планов на тысячелетия, задумок и игр, интриг и обманов, бессмертный сам не замечает, как становится брюзглив, неповоротлив. Кожа его постепенно теряет тургор, глаза тускнеют, волосы покрываются белым налётом. Это и есть здешняя седина.
И вот, глядишь, иному едва миновало пять тысячелетий, а он готов уже рассыпаться в прах. Не смерть караулит его, но бесцельность, не умирает он, а ветшает и выгорает, но, впрочем, какая разница?
Пакрополюс и сам не понимал, что история с похищением Алекто постепенно возвращала его к жизни. Ветшал-то он безболезненно, тихо, а бодрость приходила теперь с болями в костях и в голове. Такова была плата за возвращение в шумный и страстный поток бытия.
Сейчас он был утомлён, но и удовлетворён расследованием.
Анчутуса доставили в темницу, бес не сознался пока, но был так дрожащ и пришиблен, что понятно было – до объявления вины остались считанные дни, а, может, и часы. И тогда живая книга адских Договоров снова откроется и зачитает запись о соблюдении законов Ада. И равновесие, закачавшееся в эти дни, снова станет незыблемым. И будет избран новый правитель Верхнего Ада. А что если?..
Тут Пакрополюса бросило в дрожь не хуже мелкого беса. Ведь это он, старый заслуженный демон, послужил орудием исполнения Договора! А что если именно его и выберет правителем конклав?
Но ведь он так немощен? Хотя и мудр – тоже! А на диете из лучших душ он смог бы…
Но тут раздался наглый и резкий стук в самые чувствительные глубины мечтаний Пакрополюса.
«Прочь!» – взревел он мысленно.
Однако, вопреки его желанию, перед глазами вспыхнул белый прямоугольник: карта выгоды, уступленная чертям! Он обязан был впустить посетителей! Иначе и быть не могло: карта горела перед его глазами, и черти желали потратить её!
Старый демон, кряхтя, выбрался из лавы, отряхнулся, чтобы принять незваных гостей.
Их было двое: вертлявые, кудрявые с маленькими рожками.
– Чего явились? – максимально недоброжелательно осведомился Пакрополюс.
Одну карту выгоды черти уже потратили. Может, забудутся, начнут его улещать и потратят ещё?
Но сущие только захихикали наперебой. Были они как братья-близнецы, и демон совершенно не мог вспомнить, те ли это черти, что чинили магическое зеркало? Впрочем, все черти демонам обычно кажутся на одно лицо.
– Ты должен уступить нам победу! Мы желаем, чтобы это мы разоблачили похитителя Анчутуса! – начал, повизгивая, чёрт, что стоял справа.
– Это наша победа! – поддакнул левый. – У нас есть пять твоих карт, и мы меняем победу на одну из них!
– Победа не может стоить так дёшево! – взвыл разозлённый Пакрополюс.
– Победа – это выгода, – начал правый чёрт.
– Выгода – одна! И победа – одна! – поддакнул левый.
– А ну, прочь! Вы мешаете мне спать! – взревел Пакрополюс.
Если бы черти не сгинули, им пришлось бы потратить ещё одну карту. Таковы эти карты выгоды – что разбудить старого беса, что заставить его пойти на попятную, что помешать ему стать правителем Первого круга Ада – для них было вполне равновесно.
И черти сгинули, ибо жадны почти, как люди. А Пакрополюс прямо-таки ощутил между ушами тяжесть короны.
Раз черти скачут – значит, шансы его – совсем не призрачны! Неужели не зря шутила матушка, будто достав маленького сына из лавы, нашла золотой самородок у него во рту?
Больше всего на свете маленькая Инн любила зимнюю рябину и Яра.
Яр подцепил заалевшую подкову щипцами, окунул в воду. К потолку взметнулся пар, в кузнице стало жарко-жарко.
Яр-жар, она его так и звала.
— Выйди на воздух, Беляночка, подыши, — сказал он, не глядя на Инн.
А вот он её звал так — Беляночкой. То ли за светлые-светлые волосы, то ли за то, что нашёл в снегу. Инн каждый раз млела, хоть и старалась не подавать виду. Его голос, низкий, раскатистый, всегда напоминал ей отдалённый гром.
Инн мотнула головой. Не из упрямства, а просто потому, что ей нравилось, когда жарко. С того самого зимнего дня, когда Яр вынес её из леса.
Инн не смогла бы рассказать, что случилось. Помнила только холод, и как ветер воет в ветвях ёлок. А потом — Яр несёт её к деревне, завёрнутую в его тулуп. От рубахи на плечах кузнеца, казавшихся необъятными, шёл пар. Инн тогда ещё удивилась, как кто-то может быть настолько тёплым в такую стужу.
— Ну, раз не уходишь, давай помогай, — усмехнулся Яр и поманил к себе. — Полей-ка.
Инн подбежала, зачерпнула полный ковш воды, успевшей нагреться, плеснула на руки Яру. Он потёр лицо, затылок. Инн подала полотенце.
— Постирать пора. Давай я постираю? — робко предложила она.
Не сказать, чтобы Инн росла прилежной хозяюшкой. Родители её давно сгинули, и, сколько себя помнила, девочка жила в доме тётки. Там её работой нагружали так, что если не лениться, то к вечеру пупок развяжется. Инн крутилась-крутилась перед тёткой, а стоило той отвернуться, как девочка сбегала в кузницу.
Но для Яра она бы постирала. Для Яра она бы что угодно… Инн кашлянула, чтобы не дать этому признанию вылезти из горла.
— Да полно, и дома тебе забот хватает. Сам справлюсь, не привыкать.
— Вот жена была бы, не пришлось бы привыкать, — вкрадчиво сказала Инн. Она, конечно, знала, что бабам первым про свадьбу заговаривать негоже, но с Яром-то! Он поймёт, он плохого не подумает. А Инн уже почти взрослая. — Почему у тебя жены нет?
— Есть у меня уже одна девочка, за которой глаз да глаз, — засмеялся Яр, опустил тяжёлую ладонь ей на макушку и растрепал волосы, с таким тщанием заплетённые в косы. — Куда мне ещё?
Инн быстро пригладила волосы. Она старалась выглядеть перед Яром красивой и взрослой, а не потешной малышнёй.
— Но жену же любят. Ты меня любишь?
— Ещё спрашиваешь, Беляночка, ещё спрашиваешь.
У Инн в груди забухало так, что чудо, как ещё рёбра не треснули. И ведь говорил он так ласково, что точно не врал! Вот тут-то она и поняла наконец, что и вправду может спросить у Яра то, о чём уже много месяцев думала. У Инн на глазах выступили слёзы, она прижалась к нему, обняла так крепко, как только смогла.
— Я тебя тоже люблю! Женись на мне!
И почувствовала, как вздрагивает его тело. Инн даже испугалась, что такое. Подняла глаза, а он смеётся!
Отсмеявшись, Яр отстранил её от себя, удерживая за плечи, встал на одно колено и заглянул прямо в глаза.
— Мала ты ещё, Белянка, о замужестве думать. Нос не дорос, — будто в подтверждение он обидно щёлкнул её по носу, а потом сказал серьёзно: — А когда дорастёт, сама поймёшь, что ни к чему тебе за старика выходить. Будет у тебя ещё женихов столько, что метлой отгонять придётся.
Инн как будто умерла: стояла и ни рук, ни ног не чувствовала. Она так долго хотела Яру признаться, так тяжело ей дались эти слова, а он посмеялся. Она набрала воздуха в грудь, чтобы сказать, что не нужны ей те женихи, что хоть и маленькая, а любит его сильнее любой взрослой, что никакой он не старик, раз седых волос нет. Хотела сказать, но из груди вырвались лишь рыдания.
Инн сбросила руки Яра со своих плеч и побежала прочь из кузницы. Как ей мечталось, чтобы Яр побежал следом, чтобы утешил и сказал, что пошутил так по-дурацки… Она даже оглянулась, но никого на широкой деревенской улице не было.
2
Высоко взмывают качели — простая досочка на двух пеньковых верёвках — и летят обратно вниз. Только сидит на них уже не потешная малышка, а ладная девушка. Вместо пары белёсых косичек, тощих, точно мышиные хвостики, — русая коса толщиной с запястье. И когда его Беляночка успела так вырасти?
Яр всё думал, что станет Инн взрослой и тут же его забудет, а она знай прибегала, сидела, как и раньше, в жаркой кузнице. Он даже её качели детские не снял — рука не поднялась. Когда ещё их привязал? А Инн по-прежнему просит Яра раскачать её посильнее, так, чтобы надулся парусом подол с синей вышивкой, чтобы опасно заскрипела ветка старого дуба.
— А ты слышал, что к нам княжич приезжает охотиться в волшебном лесу? Вот охмурю его, выйду замуж и уеду, если качать сильнее не будешь!
Инн, как маленькая, скорчила рожицу, когда пролетала мимо Яра. Он усмехнулся, покачал головой. А ведь может его Беляночка. Даже и княжич таких красавиц не видел. Что ей стоит лишний раз улыбнуться? Другие и без улыбки повлюблялись, только сама Инн на них не смотрела.
Яр толкнул качели так сильно, что девушка звонко вскрикнула.
— Как бы лес сам за ним не поохотился.
В деревне каждый знал, что из лесной чащи можно взять лишь то, что та сама предложит. Вот здесь морошку собирай, тут сухостой руби, а решишь похозяйничать — духи быстро наглеца отвадят. Хорошо, если живым уйдёшь. Яру тогда, считай, повезло…
Инн вдруг резко остановила качели, помолчала, а потом спросила:
— Он никогда ничего тебе не говорит? Наш лес.
Яр насторожился, взглянул в лицо Беляночки — нет, не дразнит его. Серьёзная, задумчивая, будто прямо сейчас далёкий шёпот слышит.
— И давно он с тобой… разговаривает?
— Давно…
С самим Яром лес говорил только однажды, но так, что он на всю жизнь запомнил. Это случилось той самой зимой, когда он нашёл маленькую Инн. Собирал хворост и вдруг заметил что-то тёмное на снегу. Только шагнул в ту сторону, как еловые лапы опустились ниже, будто хотели спрятать находку от чужого взгляда. Знал ведь Яр, что нельзя лесу перечить, но чутьё повело, заставило пробиться через колючую завесу. Глянул, а в сугробе ребёнок клубочком свернулся, на ресницах иней, пар изо рта едва-едва поднимается. Яр признал соседскую девочку, обернул своим тулупом, поднял на руки и понёс домой. Вот тогда с ним лес и заговорил.
Кто-то каркнул прямо за спиной: «Кузнец!» Яр оглянулся, а позади ель близко-близко стоит, ветви развела, будто вот-вот схватит и задушит. А потом со всех сторон его начали кликать разными голосами. То уханьем совы — посреди дня-то! — то хрустом снежного наста. Яр прижал девочку крепче к груди и вдруг отчётливо так услышал: «Оставь её нам. Оставь, оставь, оставь». Но разве какой человек, даже с самым маленьким трусливым сердцем, оставит ребёнка в лесу замерзать? Вот и Яр не оставил.
Как выбрался из леса — не помнил, только засел в груди стылый ужас. И знание, что никогда, даже в разгар дня, когда духи не так сильны и позволяют людям ходить по своим владениям, нельзя ему ступать в волшебный лес, иначе там и сгинет.
А теперь лес этот с его Беляночкой говорит. Не забыл, значит… И чего она тогда, дурочка, польстилась на соседскую рябину? Рассказывала потом, как забралась на чужой двор, как пёс сорвался с цепи, как погнал её до самого леса. Заплутала Инн и уснула в заметённом снегом гнёздышке из торчащих наружу еловых корней.
Весной Яр у своего дома посадил молодую рябинку, чтобы девочка больше к соседям не лазала.
— Да не то чтобы и говорит лес со мной, — прервала его воспоминания Инн, — а так, картинки показывает, или посылает ветер петь песни за окном. Я как-то раз спросила у тётки, а та ничего не слышала. Вот подумала, может ты…
— Нет, — Яр мотнул головой.
Не по душе ему было, что лес тянет лапы в деревню, лучше бы и не слышать от Беляночки таких рассказов. Но всё равно спросил:
— Что же ему от тебя нужно?
— Не знаю. То зовёт, а то какие-то истории рассказывает, навроде сказок. К утру забываются все, кроме одной. В ней девочка ведёт по лесу медведя. Приходят они к раскидистой рябинке, которая стоит одна аккурат посередине широкой поляны. Девочка прямо из медвежьей пасти достает рябиновые ягодки по штуке и знай себе смеётся. Когда набирает полную горсть, подбрасывает вверх, а перед ней и не медведь уже, а кто — не помню…
— Чудная история… Ты его, Беляночка, не слушай. Не к добру это, когда с тобой духи говорят.
Сказал вроде бы правдиво, а будто соврал. Но уж больно стало боязно, что лес его девочку заберёт. В первый раз Яр её отвоевал по случайности, так теперь духи пробуют хитростью и лаской приманить. А если им удастся, что тогда Яр будет делать? Бедовая его голова… Всё равно ведь при себе не удержит, да и нечего юной красавице водиться с тем, кто ей в отцы годится, но и лесу нельзя Белянку отдавать.
— Я только тётушку да тебя слушаю, — улыбнулась Инн.
— Вот и умница.
Яр снова толкнул качели, будто было в них волшебство сильнее, чем во всём волшебном лесу — пока Инн на них качается, остаётся его Беляночкой.
Удачный день. Рука начинает что-то чувствовать. Петр с Мухтаром запустили установку, получили первые кирпичи из расплава. Цвет кирпичей какой-то странный. Светло-коричневый с разводами. Петр говорит, разводы исчезнут, если массу лучше перемешать. На мой взгляд, так красивее.
Татака выпросила себе статус ходячей больной. Мухтар прозвал нас инвалидной командой. Если у меня на перевязи рука, то у Татаки — хвост. А перевязь — рюкзак с эластичным фиксатором хвоста. Мухтар изобрел. Обращаться с поврежденными конечностями надо крайне осторожно, потому что чувствительности практически нет, зато есть фантомные боли и неприятные ощущения в регенерирующей нервной системе. Не знаю, как у Татаки, а у меня точно есть.
Миу становится вполне самостоятельной девушкой, инициативной и предприимчивой. Сегодня весь день работает по самостоятельной программе — и как работает! Кадры утверждения исторического закона великолепны. Стас в восторге.
В беседе с Владыкой Миу очень толково сглаживает углы. При этом не отклоняясь от фактов. Просто врожденный талант контактера-переговорщика.
Линда сегодня получила мягкий втык прямо от Владыки. Это нарушение субординации, но на самом деле — хороший знак. Владыка перестал считать ее чужой.
Ну и, наконец-то, я выправил Миу документы. Для начала позвал Петра, и он зарегистрировал в земных базах свидетельство о рождении Миу. Капитан корабля имеет на это право. Ну и что, что с даты рождения семнадцать земных лет прошло? В дальнем космосе и не такое случается. Ожидал юридических сложностей с оформлением двойного гражданства. Но все прошло на удивление легко и просто. Для членов семьи двойное гражданство
оформляется практически автоматом. Получил файлы земного паспорта и прошивку единой электронной учетной карты. Обнаглев, оформил задним числом опекунство над Миу до момента совершеннолетия. Нагло заявил, что документы на местном языке давно оформлены. Надо лишь синхронизировать
земные и местные документы для девушки, имеющей двойное гражданство. Чистая формальность. Так как в базах свидетельство о рождении и паспорт с учеткой уже имелись, оформление прошло без проблем. Осталось переоформить документы приема на работу, поставить в нужных местах подписи Миу — и я перед законом чист как слеза младенца.
Разложил перед собой на столе пасьянс из документов Миу. Внушительно выглядит.
Вбежала Линда.
— Шеф, докладаю! Все идет по плану, дневная норма каторжного труда выполнена.
— Стажерам свойственно ошибаться… Да-да, свойственно…
Ознакомься! — Широким жестом руки, позаимствованным у Владыки, направляю ее к столу с документами.
— Ой! Паспорт Миу! По этому поводу надо устроить праздник!
— Принимается, — по громкой связи оповещаю всех, кто в доме. — Какие еще соображения?
— Нет аттестата об образовании?
— Гм-м-м… — чешу в затылке. — Тоже верно. Но это не главное. Я
привез в оазис одну подопечную. И уже юридически оформил, за что мне честь и слава. Некто привез в оазис пятнадцать душ. Татаку не считаем, у нее хозяин есть. Кому-то надо… Следишь за моей мыслью?
— Пятнадцать раз по столько? Я лучше повешусь! Шеф, так не честно! Я стажерка, у меня юридических прав нету — документы выписывать!
Я рассмеялся, развернул стул и сел на него верхом.
— Разве им обязательно оформлять земное гражданство? Но какой-то местный документ выправить надо. Не забывай, на сегодня они все по закону числятся твоими рабами.
— Фу на тебя! Напугал. Думала, опять всю ночь с бумажками возиться. Так я бегу готовить праздник?
— Беги.
Миу задерживается. Местный плов уже готов, а главного фигуранта нет. Выхожу к народу и рассказываю, откуда и как родился закон. Почему у Линды синяк под глазом. За что глава Службы закона и порядка зовет Миу дерзкой рабыней. Какие слухи распускали по городу шептуны Службы. И, наконец, что произошло сегодня во Дворце.
— Вопросы есть? — заканчиваю вводный курс новейшей истории.
— Можно я спрошу, господин? Кому еще надо морду набить, чтоб рыжих с серыми уравняли?
И хохот в пятнадцать глоток.
Стас по громкой связи объявляет, что Миу вылетела из Дворца. Линда наспех репетирует построение и церемонию. Мухтар пристраивает мне гарнитуру с микрофоном, настраиваем громкость.
— Миу на подлете, — сообщает Стас. — Начинаем праздник.
Если не считать кучи-малы, то торжественная часть прошла быстро и торжественно. Объявляю праздничный ужин и сажаю Миу на почетное место… Точнее, пытаюсь посадить. Ей, видите ли, не положено. Сажусь сам и сажаю ее по левую руку. Линда шепотом объясняет ей, что это законное место
супруги. Роль тамады берет на себя главный агроном. Тарелки и стаканы. пустеют очень быстро, и Поварешка наполняет их по новой. Узнаю от Миу, что новое имя ей очень нравится. Ну, о вкусах не спорят…
Тамада произносит тост за тостом, но народ уже разбился на группы по интересам. Миу на вершине блаженства. Татака ловкими маневрами заняла место между Марром и Линдой. Мухтар шепчется с Мартой. А Стас объясняет что-то серому пареньку. При этом оба рисуют чертежи прямо на бумажной
скатерти. Агротехники и гидротехники по разные стороны стола затеяли игру вроде «камень, ножницы, бумага». Только команда на команду. И периодически вопят во все горло, празднуя победу. А Петр объясняет что-то строителям.
Но, судя по жестам, к стройке это отношения не имеет. Скорее, к охоте на ящероподов.
После очередного тоста Стас объявляет танцы. И первый подает пример. Чечетка на металлическом крыльце вызывает буйный восторг прраттов. Миу уносится в дом и вскоре возвращается в тяжелых ботинках. Стас показывает основные приемы — постановку ноги, отмашку руками. Миу схватывает технику
на лету. Талант! У меня на простейший стэп неделя ушла.
Марта пытается обучить кого-то движениям вальса, но на рыхлом песке это дохлый номер. Строители обещают к следующей вечеринке выложить танцпол. Сегодня не могут — кирпич не тот. Для стен, с пазами. А для пола нужен гладкий сверху.
Гидротехники с Петром во главе подходят ко мне и выясняют, дам ли я добро на запуск в озеро местных рыбок. Отправляю их к Мухтару.
Марр с Татакой решили уединиться в своей палатке.
— Ты, это, не поломай работу Марты, — инструктирует их Линда.
— Мы все помним! Я буду только сверху! — отзывается Татака. А Миу застывает с открытым ртом. Потом бежит к Марте, отрывает от Мухтара, отводит в сторонку. Мухтар подмигивает мне с заговорщицким видом и показывает большой палец. Линда что-то объясняет Марру, потом уводит в дом. Миу ластится к Марте и вприпрыжку бежит за Линдой.
А танцы, между тем, продолжаются. Местные танцы, которым рыжие учат серых. Видимо, специально для пустыни. С минимальным перемещением, зато полуприседаниями и активным размахиванием руками. Музыкальный инструмент простейший — пустой железный контейнер, но ритм сложный. Когда местный
барабанщик утомился, Стас пустил запись японской группы барабанщиков из своей ретро-коллекции. То ли Кодо, то ли Ямато — в таких тонкостях я не разбираюсь. Но местные оценили. Скоро у танцоров языки изо рта свисали. А тела Мухтара и Марты блестели от пота в лучах прожекторов. Да-да, Мухтар в одних плавках, Марта в бикини. Устроили танцы на столе, благо местные
столы низкие. Чечетка под барабаны лихо идет!
Возвращаюсь домой пошатываясь. И принимаю сразу две таблетки антиала. Как же сумел так надраться слабеньким местным вином? Миу помогает раздеться.
— Хозяин, Марта разрешила нам плодиться и размножаться.
Наверно, я плохой контактер. Хороший должен быть готов всегда и ко всему. Догадываюсь поднять челюсть с пола далеко не сразу.
— Как это?
Миу удивленно смотрит на меня, робеет и прижимает ушки.
— В позе всадницы. Все другие позы госпожа Марта строжайше запретила.
На меня нападает смех. До икоты, до колик в животе.
— Хозяин может не сомневаться, рабыня знает, что делать. Госпожа Линда показала учебный фильм и все объяснила.
Ну если Марта разрешила, то почему бы и нет? Целую в нос рыжее чудо и ложусь на кровать.
— Раз рабыня знает, что делать… Позвать сюда рабыню!
Миу удивленно оглядывается на дверь, фыркает и мигом выскакивает из одежды.
Просыпаюсь от звонка рации. Миу дрыхнет без задних ног. Голосом активирую комп, переключаю рацию на громкую связь. Но — тишина, вызовов нет. А настойчивые звонки продолжаются… из-под кровати.
Вызываю на экран список абонентов, нахожу номер Миу, подключаюсь к ее рации.
— Ну ты и спать, рыжая охотница! — голос Шурртха.
— Она и сейчас дрыхнет. Что-то срочное?
— Прошу прощения, даже не знаю, как загладить свою вину. Видимо, я ошибся квадратиками, набирая номер.
— Шурр, это Влад. Номер ты набрал верно. Разбудить Миу, или ты перезвонишь позднее?
— Еще раз прошу прощения, но дело срочное. Я назначен на дежурство и не смогу привезти Марра к утреннему построению. Я хотел просить, чтоб Миу привезла бездельника.
Бужу Миу. Мухтар предупреждал, что разбудить пьяного кота — почти невыполнимая задача. Но я справился… Не знаю, хорошо это или не гуманно. Абстинентный синдром в полный рост.
— Беги на камбуз и съешь пол чайной ложки сахарного песка. Быстро!
Точно, это не гуманно. Миу шатает, она движется хоть и
целеустремленно, но по синусоиде. Через пару минут возвращается с виноватой мордочкой.
— Ра-раббыня прросит прростить ее.
— Как голова?
— Болит и кружится, господин.
Нет, в таком состоянии лететь на байке нельзя.
— Иди в ванную и сунь голову под струю холодной воды.
Миу торопится исполнить. Вижу через открытую дверь, сначала жадно пьет, потом мочит голову. Вытирается полотенцем, приглаживает мокрую
шерсть щеткой.
— Как теперь голова?
— Удивительно, господин. Боль проходит с каждым вздохом.
— Шурр, ты нас слышишь? Говори.
Шурртх объясняет задачу, а я наблюдаю за Миу. Нет, в таком состоянии лететь нельзя. Придется принять непопулярные меры. Когда Шурртх отключается, с грустью и нежностью смотрю на Миу. Девочка оглядывается на меня и смущенно опускает ушки.
— Знаешь, милая, в таком состоянии летать нельзя. Придется тебе принять антиал.
— Слушаюсь, хозяин, — удар кулака в грудь, рывок к тумбочке
за таблетками, и рыжая молния, налетая на двери, уносится выполнять поставленную задачу. Включаю запись трансляции с ее ошейника и регистраторов байка. Стаса будить не буду, потом перетащит записи в общий архив.
Что сказать, Миу с задачей справилась. Сама приняла антиал и Марра накормила. Судя по выражениям, брат уже знал, что это такое. А я пополнил словарный запас.
Торопливо позавтракав, Миу с братом умчались на максимальной скорости ко Дворцу. Но не сели, а зависли над крышей казармы. Ждали минут двадцать. Когда зазвонил колокол побудки и курсанты, одеваясь на ходу, валом повалили на утреннее построение, Миу медленно посадила байк перед
строем, Марр неторопливо сошел и занял место в строю. А байк взмыл выше крыш и улетел прямо на солнце.
Пусть развлекаются, пока молоды.
Байк берет курс на оазис, а я устраиваюсь поудобнее и… засыпаю.
Просыпаюсь от осторожного потряхивания за плечо.
— Шеф, тебе это будет интересно, — будит меня Стас.
Смотрю на экран. Байк неторопливо движется по городу, и за спиной Миу кто-то сидит. Вижу только его шею. Но вот он откидывается назад, и узнаю серого мальчишку-воришку.
— Спасибо, Стас. Чуть не проспал. Где они уже?
— Подлетают к дому Мылкого.
— Подстрахуй на всякий случай. У Петра тут неподалеку была «ворона» припрятана.
Стас развивает бурную деятельность. Загораются еще два экрана. Один — план города, второй — с окнами регистраторов черного орнитоптера — той самой «вороны». Стас выводит ее на свет божий из окна заброшенного дома и ведет на высоте двадцать метров вслед за байком.
Миу подводит байк к забору резиденции Мылкого. Проныра стучит в ворота кулаком. Открывается окошко в калитке, выглядывает охранник. Миу кланяется ему.
— Господин, рабыня просит передать, что к хозяину прибыл посетитель с разговором о деньгах. Рабыня нижайше просит открыть ворота, ибо в калитку байк не пройдет, а через забор — неучтиво по отношению к хозяину, — опять кланяется.
Окошко в калитке захлопывается, звенит под ударом медный гонг. Голова охранника показывается над забором, он внимательно осматривает улицу. Со скрипом распахиваются створки ворот. Миу заводит байк во двор, задним ходом подгоняет к забору и опускает на землю. Проныра соскакивает с байка, идет к дверям дома. При этом делает вид, что говорит по рации.
— Не извольте беспокоиться, госпожа. Я быстро, одна нога там, другая здесь. Сейчас получу деньги и тут же вернусь.
— Ну, нахал, — комментирует Стас. И вызывает на связь Линду. Я же связываюсь с Миу.
— Миу, это Влад. Сейчас прилетит черная птица, ты ее не пугайся.
Отвечать не надо, просто кивни.
Тут дверь дома открывается и на пороге появляется Мылкий, собственной персоной.
— Смотри, Проныра, ты сказал, — заговорила вдруг рация голосом Линды. — даю две стражи, потом чтоб дома был.
Мальчонка чуть не подпрыгнул. И уставился на рацию круглыми глазами. Стас рядом со мной зафыркал совсем как кот. Я тоже улыбнулся. Судя по картинке, Миу уткнулась лицом в приборный щиток байка. То ли чтоб смех скрыть, то ли Мылкому кланялась. Когда распрямилась, Стас посадил ворону на ветровой щиток байка. Миу привстала и осторожно погладила птичку.
— Это и есть черная птица госпожи Линды? — заинтересовался Мылкий.
— Да, господин.
— А ты — та самая рабыня, что всегда сопровождает ее?
— Только когда мне приказывает мой хозяин, господин.
— Так Линда не твоя хозяйка?
— Нет, господин. Мой хозяин — Владыка иноземцев.
— Но в Мистерии — это же ты играла?
— Да, господин. С разрешения хозяина, я играла свою мать.
— Ишь какая… — поцокал языком Мылкий. Протянул руку и погладил ворону.
— Ка-арр, — сказала ему ворона по команде Стаса.
— Раз птица здесь, то и хозяйка где-то рядом?
— Не знаю, господин. Когда я улетала, госпожа Линда была еще дома.
— Правда, что Прронырра убежал от госпожи?
— Хотел убежать. Мой хозяин узнал о побеге очень быстро. И тут же предупредил госпожу Линду.
— Она сильно гневалась?
— Совсем нет. Мы весело посмеялись. А утром госпожа велела мне отвезти ему воду, еду и другие нужные вещи, чтоб не сгинул в песках.
— Ты сумела найти его в пустыне?
— Это было просто, господин. Госпожа Линда сказала мне, где его ждать, он сам на меня вышел.
— Интересно… Хочешь посетить мой дом, отведать еды с моего стола?
— Прошу меня простить, господин. Но если я задержусь, боюсь, мой хозяин будет недоволен.
— Жаль. Но я тебя понимаю. — И, судя по движению руки, погладил Миу по голове. — Если что случится, обращайся ко мне. Чем смогу — помогу.
— Благодарю тебя, добрый господин, — Миу низко поклонилась.
Мы переглянулись со Стасом.
— Мылкий заигрывает с простой рабыней?
— Совсем не простой, — возразил Стас. — С элитной. А скорее всего, через Миу хочет собрать инфу о Линде и тебе.
Мылкий тем временем развернулся и направился к дому. Проходя мимо Проныры, кинул парнишке кошелек. И скрылся за дверью.
— Мя-а-ау! — издал парнишка чисто кошачий вопль восторга, вскинув руки вверх. Вскочил на байк позади Миу, — летим!!!
Откидываюсь на подушки. Визит прошел удачно, Мылкий вредничать не стал.
— Думаешь, они домой направились? Держи карман шире, — ехидничает наш аналитик. И выводит на экран карту города. Байк зигзагами двигается к зеленой точке в центре экрана.
— Там его дом, семья, — поясняет Стас. — Мать, старшая сестра.
Сестренка, кстати, не прочь попасть рабыней в богатый дом. Симпатичная кошечка. Тебе не нужна вторая? Хорошим тоном у прраттов считается держать двух наложниц. Чтоб между ними шла здоровая конкурентная борьба за благорасположение хозяина.
— И откуда ты все знаешь?
— Работа, работа, одна работа, с раннего утра до позднего вечера, — притворно вздыхает Стас.
Пока трепались, Миу довезла Проныру до дома. Дом — развалюха, но явно знал лучшие времена. Задерживаться дома Проныра не стал. Представил Миу, отсчитал матери пятьдесят золотых, велел спрятать, осмотрел со всех сторон сестру и вручил ей десять монет. За что был обласкан обеими. Миу тоже досталось. От завтрака отказался. И отбыл с гордым видом, вознесясь
в небо.
Убедившись, что на этот раз байк движется в нужную сторону, Стас переключился на записи из дома Мылкого.
— Послушай это, — развернул одно окно на весь экран. Мылкий задумчиво меряет шагами комнату, его помощник подсчитывает что-то на грифельной доске.
— Она могуча, но в птицу обращаться не может. Сказки это, — заявляет вдруг Мылкий.
— Кто?
— Иноземка.
— Ты погладил птицу и понял, что это не она?
— Рабыня погладила. Как думаешь, рабыня осмелилась бы погладить хозяйку?
— Какой ты у-у-умный… — протянул помощник, не отрываясь от
расчетов. Мылкий довольно фыркнул и дернул его за ухо.
— Глава Службы закона и порядка тоже интересовался этой рабыней, — ленивым голосом сообщил помощник.
— И ты молчал?
— А ты не спрашивал. Рабыня выросла при Дворце. Любимая игрушка Владыки. Знаешь, есть такие рабыни, которым все сходит с рук. Была подарена иноземцам лично Владыкой. Пользуется его доверием. Знает все дворцовые сплетни и тайны.
— Это все?
— Увы…
— Кто ее родители?
— Кто отец, неизвестно. Мать была наложницей. Между прочим, долгое время была фавориткой Владыки. Из-за чего и погибла. Влезла в какие-то дворцовые интриги, пыталась бежать. За что была публично казнена. История древняя и темная, но стражник, остановивший беглянку, резко пошел в гору.
Вот все, что удалось разузнать.
— И ты молчал… Еще раз появится — облизывай ее. Сдувай с нее
шерстинки! Мне нужна эта девочка. Я должен знать о ней все!
— А эту запись дай посмотреть Линде и Миу, — отдаю я ЦУ, вновь
откидываясь на подушки. Привык долго спать, пока был лежачим.
— Не ругай Миу за полет в город. Она пыталась вызвать тебя, но ты спал. Я дал разрешение. Не думал, что они с Пронырой к Мылкому полезут.
Пока Миу летала в город, а Марта разыскивала одежду, забытую на улице, утро перестало быть ранним. Прратты что-то затеяли. Запустили установку, штампуют кирпичи и размечают площадку между железным домом и палатками. Интересно, один я, с подачи Миу, стал звать МОК железным домом, или остальные тоже?
Надо у Мухтара спросить, что его строители затеяли? Зачем им яма перед палатками? Нет, это не яма, это целый котлован, судя по размерам.
В коридоре легкий топоток. Миу вернулась. Врывается в комнату, ласкается об меня как кошка.
— Проголодалась? Идем завтракать, — обнимаю ее за талию, веду в столовую. — Что там строители затеяли?
— Танцплощадку. Сейчас место готовят.
Вспоминаю, что был такой разговор. Быстро завтракаем, и Миу, спросив разрешение, убегает помогать строителям. А я советую Мухтару обучить бригадира агротехников водить байк. Бедняги до сих пор грязь с болотца за озером ведрами на грядки таскают. Мухтар тут же перепоручает это дело Петру. Возвращаюсь в каюту и вывожу на экраны кадры с наружных камер.
Проныра хочет отдать кошель с золотом Линде. Предупреждаю Линду через имплант, что в кошеле было сто золотых, осталось сорок. Линда взвешивает кошель на руке.
— Сорок золотых, значит? Молодец. Держи на карманные расходы, — возвращает кошель.
— Тридцать девять, — улыбается во весь рот пацан. — Один я себе
оставил.
— Скажи пожалуйста, а по весу на все сорок тянет, — дурачится Линда.
Парнишка внезапно становится серьезным. Бежит к столу, высыпает монеты и трижды пересчитывает. Спина его сутулится, уши и хвост обвисают.
— Что такое? — Линда гладит его по головке.
— Сорок один золотой, — парнишка выкладывает последнюю монету из потайного кармана. — Мылкий гад! Лишний золотой в кошель сунул. Теперь получается, я у него в долгу. А может повернуть так, будто я украл у него золотой… Госпожа, мне в город надо!
— Не спеши. Звонилка на что? — достает рацию, набирает номер.
— Мылкий, это Линда говорит. Мой парнишка волнуется. Пересчитал монеты, нашел одну лишнюю. Ты обсчитался, или парнишку проверяешь?.. Ну ты нахал!.. Так что мне с парнишкой делать? Он в город рвется, а кто работать будет? Я за него?.. А-а, типа, премия за честность? Хорошо, договорились…
— Линда, похвали Мылкого, — передаю я через имплант.
— За что? — удивленно спрашивает девушка, прикрыв рацию ладошкой.
— Придумай повод. Удиви его.
— Мылкий… Спасибо, что заботишься о моем мальчонке… Ну, учишь не хлопать ушами… Да не буквально, это поговорка такая. Прохлопал ушами — это значит, расслабился, пропустил что-то важное!.. Вот-вот. Конец связи, чао!
Убрала рацию, посмотрела на парнишку.
— Радуйся. Теперь это твой золотой. Иди, поешь, а потом будешь
помогать огородникам.
Мухтар вручает строителям странный инструмент. Вроде, кувалда, только резиновая. А сам лазерным сканером проверяет площадку и говорит, где убрать, где подсыпать. В торжественной обстановке укладывается первый кирпич. Мухтар раздает строительные рукавицы. Коты выстраиваются цепочкой
и перемещают кучу готовых кирпичей поближе к стройплощадке. Прикидываю, восемь кирпичей на квадратный метр. Если площадка десять на десять — это же восемьсот штук в каждый слой надо уложить! Сколько кирпичей в час дает установка Петра? И почему она вся окутана паром? Ага, ведрами заливают в бак воду из озера. Установка-то с водяным охлаждением. Наверно, так
выглядели первые паровозы.
Татака тянет Миу в пальмовую рощу. Тайны у них…
Строители выложили угол танцплощадки — и сразу начинают класть второй слой. А потом — третий. Со сдвигом на полкирпича — чтоб лего-кирпичи цеплялись друг за друга. Кирпичи третьего слоя сверху гладкие. Строители выравнивают и уплотняют кладку резиновой кувалдой.
Из рощи возвращаются Татака с Миу. Теперь уже Миу тащит за руку слабо сопротивляющуюся Татаку. И прямо в дом. Интересно, кого Татака боится? Меня, Марту или еще кого? Подключаю видеокамеру коридора. Ага, спешат мимо моей двери прямиком в медотсек.
А как дела у Петра? Обучает агрономов водить байк. Проныра, конечно, в первых рядах. Или Линда его специально к агрономам направила?
Вызываю Линду.
— Блин, случайно получилось, — жалуется она. — Наказать хотела за самоволку. Для меня грядки на огороде копать — каторга. Вот я его туда… А они… Теперь его за уши не оттащишь. Доволен! Только что от восторга не писает.
— Ничего. Все идет к лучшему в этом лучшем из миров. Скажи Миу, чтоб объяснила ему наши правила поведения вне базы. Наверняка он теперь в самоволку на байке сорвется.
— А почему Миу, а не я?
— Чтоб Миу сама их лучше усвоила.
— Сделаю!
Переключаюсь на медотсек. Кто-то из котов сидит под шлемом. Татака лежит на столе томографа, Марта занята ее хвостом, Миу стоит рядом и сочувствует подруге. В общем, все при деле.
Просматриваю рабочие журналы. Мухтар, конечно, размахнулся. Трубопровод пойдет на глубине десять метров. Это чтоб не мешал каналы сверху копать. Дно канала — семь метров от уровня грунта. Уровень воды — три метра. И четыре метра — береговые откосы. Размах!
А что в журнале по поводу Татаки? Так, в Татаке живет уже два
киберсимбиота. Личинки паразита выводятся в стенках тонкого кишечника. Стенки постепенно деградируют. Следует прободение ки…
Фу! Закрываю файл. Такое лучше не читать. Потом кошмары сниться будут. В общем, пока последняя личинка не выйдет из стенки, и киберсимбиот ее не ухайдакает, лечение нужно продолжать. И периодически, не реже, чем раз в три дня, проводить заполнение кишечника гелем с биоактивными
добавками для ремиссии и полного восстановления стенок.
Главное уловил. Девочка будет жить. Но надежды Марты лечить за один сеанс одной волшебной пилюлей не сбылись.
А как дела у Стаса? Что говорит разведка? Та-ак… Активность
четырех оппозиционных кланов резко упала. Многие семьи выехали из Столицы. Странно это, странно это… И когда началось бегство? Ага, дня через три-четыре после Мистерии. Это когда Линда избила начальника Службы, и ей за это ничего не было? Или что-то еще произошло?
Принимаюсь за разбор почты. Пока я болел, важную и срочную Стас обработал сам. Медаль на грудь ему за это. Ну а ту, что терпит, оставил мне. О! Ответ специалистов Земли по поводу видеотехники для аборигенов. Вводную часть пропускаем. Что насчет экранов? Ух ты! Режим совместимости!
Картинка должна выглядеть одинаково естественно как для людей, так и для прраттов. Вместо наших трех цветных элементов — R, G, B — семь. Три для людей и четыре для прраттов. И формулы расчета интенсивности свечения каждого для различных видеосигналов на входе. В смысле, видеосигнал нашей видеокамеры, с RGB и видеокамеры прраттов, с четырьмя цветами. Мда…
Видеокамера прраттов существует пока в единственном экземпляре.
Что там дальше? То же самое для голографических проекторов. Схемы, чертежи, технологические карты. Огромная работа — и за такой короткий срок. Им что, на Земле — делать больше нечего?
Штрих, однако, настораживает. Серьезно Земля взялась за дело. Похоже на чудо, но чудес на свете не бывает. Чем-то прратты очень заинтересовали Мировой Совет. И образцово-показательными мы стали не с подачи моего уважаемого босса, а бери выше… Но в открытую босс меня не предупредил.
Странно это, странно это… Что бы все это значило?
Изготовление видеотехники поручу Петру. Он самый свободный. Что касается остального… Напрячь Стаса? Он же у нас аналитик. Но загружен выше головы. Надо это обмозговать.
Обедать все почему-то решили на свежем воздухе. Вместе с котами.Только Стас — на боевом посту. Заканчивает очередной курс обучения для Миу и краем глаза мониторит окружающую ситуацию.
Выхожу из дома. Меня дружно ведут хвастаться куском танцевальной площадки. Да уж! Три слоя лего-кирпичей — это почти сорок сантиметров камня. Вспоминаю, что прратты не признают стенок в домах тоньше полуметра. Что сказать? Красиво жить не запретишь…
Обед проходит весело. Наконец-то у строителей началась реальная работа. Мухтар сообщает, что завтра-послезавтра прибывает грузовая платформа с трубами и прочим железом. А еще через два-три дня — грузовик с техникой. Агрономы намереваются расширить пальмовую рощу. У них теперь
есть байк, они могут подняться к вершине пальмы и срезать лист с черенком. Если черенок закопать в ведро с мокрым песком, он пустит корни. Через две недели можно сажать. Только первые месяцы нужно каждый день поливать. В общем, нужны ведра и насос.
— Ведра будут. А тот насос, что вы у Миу взяли?
Виновато поджатые ушки и глазки в землю.
— Он больше не гонит воду…
— Отдайте Мухтару, он наладит.
Много ли котам для счастья надо!..
Миу по секрету делится со мной новостью, что у Татаки шерсть на хвосте выпадает. Марта не знает, что делать. Взяла пробы — сам хвост живой, а луковицы волосков мертвые. Лысый хвост — это будет такой ужас!..
Агрономы хвастаются первым урожаем. На блюдечке — корнеплод размером с мелкую редиску. Его режут на восемь долек. Первая — мне. Редиска и есть. Только пронзительно кислая. Как объясняют, местная пряность. Особым спросом пользуется на севере и у моряков. Народ на полном серьезе обсуждает перспективы торговли на экспорт. Чтоб не сбивать энтузиазм, даю
Линде задание выяснить цены на рынке и в порту.
После обеда разрабатываю пальцы. Двигаются, но кулак не сжать. Миу напоминает про массаж. Почему бы и нет? Хуже не будет.
Опять выпадаю в осадок. Лечебный массаж Миу делает языком. Да-да, вылизывает мне руку. Тщательно и планомерно, с серьезной сосредоточенной мордочкой. То есть, это именно массаж, а не подлизывание к хозяину. Причем, начала со здоровой руки. Сказала, что должна почувствовать ненарушенную
пульсацию крови и гармонию жизни. Больная рука почти ничего не чувствует, а здоровой приятно.
Минут через двадцать заходит Марта. Садится рядом и с интересом наблюдает.
— Стой! — вдруг вскрикивает она. — Миу, ты знаешь, что у нас кожа тоньше и чувствительнее, чем у вас?
— Да, госпожа.
— Забудь про госпожу. Знаешь, что означает это покраснение?
— Руке стало тепло?
— Влад, что ты чувствуешь?
— Почти ничего. Легкую теплоту. Как будто рука слегка обгорела на солнце. А что должен чувствовать? Ожог первой степени?
— Вроде того. Миу тебе эпидермис слизала чуть не до мяса. Ох,
взрослые, а как дети! Ждите, никуда не убегайте!
Убегает и вскоре возвращается с баллончиком кожимита. Напыляет на покрасневшие участки тонкий слой. Треплет Миу за уши.
— Запомнила, сколько времени лизала? В следующий раз лижи в три раза меньше.
На глаза Миу накатываются крупные слезы.
— Рабыня не хотела. Рабыня хотела как лучше…
— Бестолковая стажерка получила ценный опыт, — фыркаю я и целую Миу в нос. — Марта, обучи Миу пользоваться кожимитом.
— Не огорчайся, Миу, все правильно. Тренироваться лучше на муже, а не на ком-то постороннем, — хихикает Марта, уводя Миу из комнаты.
Как бы там ни было, а пальцы стали сгибаться чуть увереннее. Завтра займусь запущенной бумажной волокитой. Рапортами, отчетами, входящими, исходящими… О, звезды, дайте мне силы!
Ужин проходит весело. Агрономы с горящими от восторга глазами рассказывают, как чудесно летать на байке. А после ужина Линда склеивает бумажную полоску листом мебиуса, дает Проныре цветные фломастеры и предлагает раскрасить одну сторону красным, другую синим. Что тут началось… Прратты поражены. Шумят, клеют полоски, вырывают друг у друга
фломастеры. Только Ктарр улыбается в усы и сидит спокойно.
Поздно вечером у котов нехорошее оживление. Не драка, но скандал как на базаре. Вскоре на крыльцо поднимается делегация. Хвостики ведут за руки Татаку. Миу пытается отбить подругу. Двое рыжих просто наблюдают, но не вмешиваются. И, конечно, Проныра.
Дверь настроена только на Миу. Для остальных — звонок. Миу
категорически не хочет пускать прраттов в дом. Тогда Пуррт вызывает по переговорке Линду. Интересно, что же у них произошло?
Линда в одном халатике выходит на крыльцо. Минуту слушает — и ведет всю команду в дом. Интересно, к кому?
К Марте. Татаку по-прежнему крепко держат за локти. Что-то Миу днем говорила про Татаку и ее хвост.
Марта тоже в халатике. Ведет всех в столовую. Помещение общественное, можно включить трансляцию, но лучше подстрахую девочек своим авторитетом. Топаю в столовую. Линда и Миу разносят гостям компот. Заказываю стакан молока и подсаживаюсь на свободное место.
— Не помешаю?
— Нет. У нас тут, как пишут в сценарии, народное волнение.
— А в чем проблема? — отхлебываю из стакана и осматриваю публику.
— Хвост Татаки теряет шерсть. Через два-три дня облысеет полностью.
— Это твои лекарства так подействовали?
— Нет. Тогда Татака облезла бы вся. А тут — только хвост. Народ
волнуется. Сразу говорю, в чем дело я не знаю. Узнала о проблеме только сегодня. Работаю.
— А вы зачем пришли? — перевожу взгляд на прраттов.
— Я не хочу ходить с лысым хвостом, — заявляет Амарру. — Лучше
никакого, чем лысый!
— Твое право.
— Но послезавтра была намечена операция! Госпожа Марта обещала пришить хвост!
— Против твоей воли пришивать не будет.
— Но мы поверили! — это уже Пуррт.
— Послушай, кто-нибудь когда-нибудь пришивал отрубленный хвост?
— Я не слышал, — смущается рыжий.
— Видишь, Марта сделала это впервые. Обещала пришить — и пришила. Хвост живой. Что он облезет, никто не мог подумать. Дело новое, в чем-то не повезло.
— А нам теперь что делать?
— Надеяться на лучшее. Руки у Марты золотые. Дайте время — она что-то придумает. Во всяком случае, до сих пор ей всегда удавалось.
— Может, пригласить другого целителя? — подает голос Ктарр.
— Пригласить, конечно, можно… Только… Понимаешь, какое дело. В моей команде все — лучшие. Мы — образцово-показательные. — Скашиваю взгляд на Линду и добавляю. — К стажерам это не относится. Они только учатся быть лучшими.
— Образцово-показательные — это первые среди лучших, — переводит для котов Миу.
— А стажеры — это кто? — подает голос Проныра.
— Линда и Миу. Стажер — это ученик старшей ступени. Почти мастер.
Линда фыркает.
— Видите, Линда уже считает себя мастером. Хотя до сих пор с синяком под глазом ходит. Настоящий мастер не получил бы ни царапины.
— Кто-то в стременах запутался и болт в бок получил, — язвит Линда.
— Ну, как у нас говорят, и на старуху бывает проруха, — не отрицаю я. Теперь фыркает Марта. И закрывает лицо ладонями. Только плечи вздрагивают.
Предлагаю Миу заказать для всей компании что-нибудь вкусненькое. В понимании прратта вкусненькое — это кусок мяса с экзотическим гарниром. Пока Миу колдует у раздатчика, треплемся о пустяках. Настроение котов поднимается. Встреча переходит в разряд дружеской вечеринки. Даже Татака
начинает улыбаться.