Терна никогда ничего не делала для себя. В условиях, в которых она родилась и выживала, сон и кусок хлеба – это уже максимум, который она сама могла себе позволить, и то – с чужой подачки. Вместо ее желаний существовала воля хозяина, то есть Овода, вместо ее нужд – то, что ей могли позволить иметь.
Убежать – вот что было первым ее собственным «для себя». Но и после почти все, что делала девушка, она делала ради того, чтобы выжить. Обычно не совсем такие вещи называются «хобби», верно?
Помощь приютившему ее дедушке в деревне, работа в таверне – все это нравилось ей, все это было отражением ее свободы, самостоятельностью, каким-никаким, но выбором.
Но меч, улегшийся в руку девушки, пробудил в ней что-то странное, новое.
Азарт, который чувствуешь, пытаясь достать противника.
Интерес, который зажигается где-то глубоко, когда испытываешь собственное тело, заставляя его делать невозможное, пробуя новые трюки и пируэты.
В Терне зажегся какой-то непривычный огонь. Кто бы знал, что маленькой пастушке интереснее всего будет пробовать на вкус сражения.
Мастер только хмыкал в усы, видя, как девчонка сама себе изобретает задачи. Благодаря использованию магии, их тренировки существенно отличались от всех предыдущих. Это действительно было ново – раньше он тренировал сплошь рыцарей, да чьих-то сынков-бугаев, с граблями вместо рук. Но когда перед тобой ученица, которая способна вспыхнуть пламенем, как сухая головешка, оставаясь невредимой, или заставить ветку дерева ударить противника – каждый урок превращается в шоу. Магии Мастер уже не мог научить Терну – но мог помочь ей соединить ее силу с силой меча. По сути, им обоим приходилось учиться вместе чему-то новому каждый день.
Если обычному вояке было нужно крепко стоять на земле, и держать в руках меч, не забывая поглядывать, как танцует оружие в руках соперника, то с Терной все было иначе. Она могла не оставаться на месте, задействуя воздух, воду, ветер, и позволять мечу в руке жить своей собственной жизнью. Но вот чего-чего, а внимания ей необходимо было за троих.
Тут-то и пригодилось прошлое, проведенное в конюшне с коптархами. Там то и дело краем глаза приходилось смотреть, чтобы неукрощенный щенок соседа не лягнул тебя копытом, а другим глазом поглядывать, не идет ли Овод.
Девушка вертелась с мечом в руках, как черт. Училась переносить энергию в разные части тела, например, чтобы превратить воздух возле незащищенного ребра в щит, или помочь ногам удержаться на гладком и скользком камне до прыжка. Она пробовала ходить по воде, сходу по шею проваливаясь в местное вонючее болотце, и уже через неделю – бегала, едва касаясь водной глади, на бегу отбивая мечом стрелы, которые пускал из своего лука Мастер. Она каждое утро по тратила время на то, чтобы взбегать по стволу высокой сосны вверх. Это было нелегко – нужно сосредотачивать силу одновременно в ногах, чтобы они могли отталкиваться от ствола, и поддерживать себя вертикально. Каждый день зарубки на дереве становились все выше и выше.
Скоро Аргон предложил ей особенную тренировку. Их сила была в том, что оба они были одним целым, и не использовать это – было бы глупостью. Аргон и так подглядывал за ней в свой магический шар, и сам мог чувствовать и видеть все, что происходило с Терной. Это была возможность стать ее глазами даже тогда, когда Терна не видит совсем ничего.
На ум приходит ситуация, когда девушке грозит опасность сзади, пока она увлечена дракой, и Аргон действительно мог сразу же подсказать, в какую сторону ей уйти от удара.
Но он предложил начать с самого сложного. Ему понадобилось время, чтобы уговорить Терну пойти на такой шаг – их связь друг с другом была еще слабой, и требовала тренировки. Но зато если бы у них получилось – Терна бы стала почти непобедимой. И она это тоже понимала.
Затея заключалась в том, чтобы она тренировалась прислушиваться к принцу, следуя его советам, а он смог управлять ею, как марионеткой, на расстоянии. Чтобы обострить чувства, Аргон хотел погрузить девушку в темноту. Терна согласилась попробовать, и уже на следующее утро завязав глаза платком и взяв в руки меч, отразила первую робкую атаку Мастера.
Он согласился нехотя. Мужчина хоть и знал, что Терна владеет магией, но третьего глаза у нее не замечал, и тем более не знал, что она с кем-то связана. Каково было его удивление, когда освоившись, девушка отражала его атаки не хуже, чем с открытыми глазами!
По началу Терна ступала аккуратно. Ее сознание полностью погрузилось в темноту, и существовали только звуки извне и голос Аргона в голове. К этому пришлось привыкнуть. Принц, сосредоточившись, сидел за столом, и реальность девушки стала его собственной реальностью.
«Шаг влево! Пригнись! Не так сильно! Теперь поворот обратно, справа!»
Его спутанные команды бились ей в виски, и она не успевала их выполнять, вздрагивая из стороны в сторону, как припадочная. Это было только начало – Аргону нужно было научиться командовать его усовершенствованным солдатиком, а Терне – слушать и слышать.
Она спотыкалась о камни, падала через корни, несколько раз чуть не насадилась на меч Мастера, который и так сражался в пол силы. Аргон психовал, путая лево и право, рычал, когда у девушки не получалось понять, что он пытается до нее донести. Первая такая тренировка измотала всех. Терна вспотела и разбила себе все коленки. Аргон даже прикусил себе язык от стараний. А Мастер и вовсе, видя, как девушка с завязанными глазами мечется перед ним туда сюда, не знал что и думать.
Но это был только первый раз.
Совсем скоро принц перестал хаотично сыпать приказами, и уловив ловкость и скорость девушки, сочетал это с тактикой Мастера и произносил только четкие команды, иногда предупреждая события. Девушка становилась слухом – она чувствовала шаги Мастера напротив, разливалась энергией вокруг себя, чтобы ощущать почву под ногами и деревья вокруг, а уверенный голос Аргона вел ее в танце.
Очень быстро она научилась безошибочно чувствовать команды Аргона, даже когда он не успевал произнести их. Тренировка определенно повысила их чувствительность друг к другу, потому что мужчине достаточно было только подумать о том, что девушке нужно вильнуть вправо, как она повторяла движение, ускользая от меча Мастера.
Ее учитель тоже осмелел, и вскоре они дрались уже серьезно, в то время как Терна все еще носила повязку. Без нее, конечно, она тратила куда меньше сил, но зато – теперь ей не страшны были никакие неожиданности.
Темнота, несколько противников, меткий стрелок в засаде – Аргон старался предвидеть все, и девушка, которая видела мир его глазами, получается, словно имела глаза на спине, если можно так выразиться.
Все меньше девчонка-пастушка становилась похожа на тактирную побегушку, когда взлетала к небесам с сверкающим оружием в руках.
И что самое главное, для Терны это не было тяжелым обучением, трудной работой или скучной. Для нее это было словно хобби – каждый новый вечер тренировок она ожидала с нетерпением, порываясь пораньше закончить смену в трактире, и сбежать в поля с своим верным мечом.
Так и получалось, что это было самым первым разом, когда Терна настолько что-то делала для себя.
Но обучение не стояло на месте, и хотя в нем не было экзаменов (потому что она в любом случае бы победила в любом придуманном для нее Мастером испытании), пора было переходить на следующий этап.
Это была практика.
Мастер одновременно любил это и ненавидел. С одной стороны, многие его ученики отсеивались именно тогда, когда им приходилось сражаться не с куском дерева или с учителем, который точно не станет добивать несчастного в случае ошибки. Кто-то трусил и боялся за свою жизнь, предпочитая забыть навыки и вернуться под мамино крыло, кто-то оказывался в итоге бездарем, который ничего не может сделать в реальном бою. Но бывало и так, что человек входил во вкус, и кроме умений, в нем разгоралась жестокость.
Именно это случилось с предыдущим его учеником. Мастер до последнего не хотел рассказывать Терне эту историю. Да и рассказав, сделал это урывками. Все и так было ясно – жажда крови свела парня с ума, и он решил, что мечом может добыть себе не только славу, но и любовь девушек, уважение друзей. В конце концов и тех и тех он зарезал.
А Мастеру – в итоге пришлось убить собственного ученика.
Потенциал Терны – восхищал мужчину и пугал. Хотя она, конечно, была девушкой – от нее просто по факту никто не ждал особенной злости.
Практические задачки для девушки первое время были простыми. Она находила бравых вояк, которым нужны были деньги на выпивку, в том же трактире. Насмешками и намеками давала понять, что обставит такого оболдуя в бою, и вот – любой мужик уже готов защитить свою честь, сразившись с девчонкой, особенно если за деньги. Условие было только одно – приходить одному, и молчать.
Ну что сказать, молчали – все, и ни один не раскололся, что в городе появилась сорви голова в юбке, которая днем подрабатывает в трактире. И секрет был дико прост – ни один из мужчин не захотел, чтобы в городе узнали, что его победила девчонка.
Терна действительно побеждала всегда. Эти победы были одновременно легкими, после сражений с профессионалом, Мастером, но поучительные.
Ведь каждый человек, из тех кто умел сражаться и держать в руках любое оружие, делал это по своему. Кто-то лез на рожон, кто-то осторожничал, у некоторых была тактика, у других – только хмель. Каждый раз на каждую атаку нужен был свой ответ. Терна училась читать действия разных людей и тратить на них ровно столько усилий в бою, сколько требовалось.
Все шло, как по маслу, и Мастер не спешил вмешивать Терну ни в какие дела посерьезней.
Но судьба распорядилась иначе. Совсем скоро в городок нагрянули неприятные, но уже знакомые Терне гости…
Она не в первый раз пела эту песню о дарах и удовольствиях. Она не упускает случая, чтобы повторить, внедрить в его разум эту простую, эпикурейскую истину. Наслаждайся, наслаждайся, пользуйся. Но он слышит её, только когда пьян. Вот как сейчас. Но всё ещё недоверчив, и даже насмешлив.
Она поднялась, чтобы налить второй стакан. Геро ответил на это горькой улыбкой и попытался отстраниться. Ей пришлось надавить ему на затылок, несильно, чтобы не спугнуть. Жертва не должна догадаться, что её тянут в ловушку.
Хотя Геро, конечно, догадался. Он слишком проницателен, к тому же все эти разговоры о дарах фортуны слышал не раз и был осведомлён об их истинной подоплёке. Он знает, что он — жертва, и что ему сейчас вскроют вены. Но у него ещё осталась воля, он ещё не окончательно усыплен. От первого стакана у него слегка шумит в голове. А вот второй должен сделать его окончательно податливым. Вздохнув, Геро взял второй стакан и выпил быстро, как лекарство с неприятным вкусом.
— Мне нравится, когда ты такой послушный, — похвалила она, отставляя стакан в сторону и коротко целуя его в губы, чтобы захватить оставшуюся на них капельку вина.
Геро не ответил. Но её это не смутило и не ошеломило. Сейчас подействует второй стакан, и он станет податлив и управляем. А то, что он не ответил на поцелуй, так это скорее от растерянности, чем от неприязни. Это к лучшему. Это выдаёт его истинные чувства. Ещё вчера он не позволил бы себе ничего подобного, ибо вчера это бы не он, а роль, которую он играл. Вчера было больше напускного, заученного, а сегодня он ещё не успел соединить разрозненные части своей брони.
Она не желала равнодушного послушания, рабской услужливости. Пусть он будет неуклюж и порывист, но пусть будет живым и настоящим, страдающим и беспокойным. Она знала, что вино сейчас размоет её образ и соединит с обобщённой женщиной, принимающей любое сходство, и тогда ему будет проще. Он пожелает утешения и забытья мужчины. Ему будет всё равно, кто подарит это утешение. Главное, что боль уйдет.
Она даже не стала уводить его в спальню, чтобы не нарушить его хмельной мечтательности. Мягко разомкнула переплетённые пальцы и почти нежно толкнула в грудь, чтобы он откинулся назад, опустил голову на тот самый подбитый мехом плащ, которым его укрыл лакей. Она как будто развязала живой, страдающий узел, в котором он пытался сохранить свою целостность от разрушающей боли. Вино размягчило этот узел, и она без труда, чуть повелительно, разгладила и распрямила судорожно сведённые пальцы, локти, колени.
Его руки оказались разбросанными, как сломанные крылья. Она задрала его сорочку, чтобы погладить живот, а потом грудь. Геро неожиданно дёрнулся, будто вспомнил что-то важное и неприятное. Взгляд его прояснился. Он узнал её, понял. Сделал попытку приподняться на локте. Отрицательно мотнул головой, отвечая на незаданный вопрос.
Это был краткий, противоречивый всплеск. Протест неукротимой души, не желающей принять иго рассудка и обстоятельств. Рассудок был оглушён страданием, душа отравлена вином, но ещё полна сил и ярости. Герцогиня быстро подавила бунт пощёчиной. Руки вновь обратились в распластанные крылья. На запрокинутом лице тень скрытой горечи, ресницы затрепетали.
Но это безучастие – ложь, видимость. Он был здесь, целиком, со всеми страхами, сомнениями, надеждами, тревогами, предрассудками, догмами, мыслями. Он был заперт в собственном теле со всеми своими сокровищами, как пилигрим, побывавший в Святой земле и схваченный сарацинами. Она развязывала, распускала шнурки на его одежде, словно сдирала с него кожу. В его обнажившейся груди сердце стало как будто видимым. Вот оно, бьётся, живёт, волнуется.
Это сердце больше не защищают ни костная броня, ни переплетения мышц, ни упругость кожи. Оно беззащитно. Его можно коснуться, подержать на ладони. Или сжать до удушья. Можно долго смотреть, слушать беспокойный ритм, наблюдать, как оно перегоняет золотистый, мерцающий дымок жизни. И следить за тем, как этот дымок растекается по его телу. Как он поднимается по синеватым протокам вверх, по горлу, к губам и векам, чтобы под веками вспыхнуть негодующей синевой, чтобы за висками, где тоже бьются тоненькие жилки, преобразиться в череду обрывочных мыслей, чтобы заметаться в его сознании образами ушедшего дня.
Этот золотистый пар от божественного вздоха, осветляя кровь до алого, слепящего, бросится от сердца в его раскиданные руки, и они станут ласковыми и тёплыми, сила наполнит сбивчивым дыханием его грудь, крошечными бисеринками пота увлажнит живот, загустев, уже с тёмной кровью, она опустится до желания в паху.
Но пока эта золотистая субстанция ещё прозрачна и переливается в самом сердце, своей избыточностью порождая боль. Как жаль, что вот в таком первозданном виде эту силу не заполучить. Надо смешать её с кровью, перегнать через плоть, затемнить и даже осквернить похотью.
Потому, что по-другому Геро ей ничего не отдаст. Потому, что то, другое, то, что от Бога, называют Любовью, а в Любовь и в Бога она не верит.
Ей нравилось его ласкать.
Это было против правил, но она никогда не отличалась косным упорством, если во имя успеха требовалось изменить своим принципам. Это — тоже власть, власть над мужчиной. Пожалуй, самая устойчивая с начала времен.
Прежде она презирала женщин, кто пользуется этой примитивной властью. Всё равно, что приманивать желудок едой. Но разве эта природная данность не давала во все века такие блестящие результаты? Разве плотские услуги не оплачивались короной и золотом? Разве Аспазия не покорила своим любовным искусством Перикла? А гетера Феодора разве не соблазнила своим опытным телом императора Юстиниана?
Клотильда была рождена у подножия трона, и в отличии от тех, кто был вынужден подниматься от первого яруса до вершины, пользуясь этой плотской властью, она не имела нужды ни в золоте, ни в короне. Она никогда не обменивала свои ласки на роскошь. С чего ей было мараться?
Но ласкать Геро — это не обязанность и не долг, это — наслаждение. Касаться его, ладонью, губами, языком. Она столько раз это делала, но так и не пресытилась. Может быть, виной была острота борьбы. Это бесконечная, незримая схватка. Погоня, охота. Он ускользал от неё, она заманивала, раскидывала силки, ставила капканы. Он попадался, на него набрасывали сеть, связывали по рукам и ногам, он терял силы, уступал, но едва отдышавшись, снова рвал путы и бежал. И так бесконечно.
Приручить его не удавалось. И добыча возрождалась заново, становилась ещё более желанной. И вот он пойман вновь. После долгой, изнурительной травли. Одурманен зельем, но всё ещё опасен и дерзок.
Она снова трогала, проводила пальцами по скату ребер, по окраине хрипло вздымаемой груди, чтобы по упругой симметричной неровности живота спуститься до первых жёстких волосков. Она давно научилась его ласкать себе в утеху, и ласки становились всё настойчивей, всё изощренней, как утончённые, растянутые пытки, когда палач, кроме жестокого любопытства, обладает ещё и тонким вкусом.
Она знала, как смирить его еретическое упорство, как вырвать у него признание, как обратить его едва ли не в союзника не приказом или грубым окриком, а неспешным перебором пальцев.
Губы его сухи уже от плотского жара, а в глазах, мутных, невидящих, почти мольба. Он не помнит себя. Не помнит её. Он во власти сгустившейся вязкой крови. Геро приподнялся на локте, чтобы найти её губы, будто терзаемый жаждой раненый в поисках спасительного глотка. Глаза его полузакрыты, под ними — безмыслие, звериная слепота.
Он отыскал её на ощупь, схватил, потянул к себе. Дыхание тяжёлое, волчье. Под юбкой нашел её колено, затем бедро. Немилосердно, властно. Потом вдруг опрокинул, прижал.
У неё искрой по позвоночнику метнулась паника. Вдруг это ярость убийцы? Хотела закричать. Потому, что лицо над ней изменилось. Прежде прекрасное, с туманом печали, оно вдруг стянулось в звериную, волчью маску со сладострастным оскалом. Глаза стали другими. Они потемнели, налились багровой страстью. Запалился в синей глубине адский уголёк.
Случилась метаморфоза. Душа, прежде трепетная, гонимая, вдруг оказалась замещённой. Вместо неё протиснулся демон, циничный и бесчувственный.
А может быть, душа претерпела это преображение от страданий? Она не вынесла боли, утрат и пыток. Природа её изменилась, как меняется природа металла в раскалённом горне, под ударами молота, обваливаясь в свою черную противоположность. Уродливый, горбоносый, своенравный конь, топча белого и послушного собрата, вырвал вожжи и понёс утлую колесницу.
Паника загрохотала в ушах, ветром раздувая костёр чувственности. Герцогиня не стала кричать. Она ощутила странное, блаженное бессилие и невероятную свободу. От неё больше ничего не зависело. Она — песчинка, лиственный обрывок в ревущем потоке среди острых, трущихся друг о друга камней, окровавленных тел, костей и щепок. Этот поток будет нести её, мять, швырять, причинять ей боль, рвать на части, а ей эйфорически, восторженно, сладко и нетерпеливо страшно.
Разве не этого она так долго добивалась? Она долбила и разбирала плотину, она выковыривала из неё камни день за днём, она вонзала в это многотерпеливое тело острые ножи и ржавые гвозди, она подкладывала бочки с порохом и рыла подземные ходы.
Она трудилась, не покладая рук, будто и не подозревала, что по ту сторону этой плотины, которая истончалась и ветшала, стоит в жажде разрушения толща воды, силы необъятной и неукротимой. Она знала о присутствии этой силы и мощи, ибо это знание едва не стоило ей жизни. И всё-таки почти с детской самонадеянностью, когда ребёнок тычет палкой в пасть сторожевого пса, она дразнила и дразнила стихию. Что это?
Жажда саморазрушения? Жажда опасности и боли? Она смотрела в бездну и звала эту бездну в свои объятия. В ту минуту ей было не до ответов. Она лишилась мыслей, рассудок затих. Она жила ощущением. Одно ощущение на мгновение вечности.
Как хрупок оказался весь созданный ею каркас власти и подчинения! Он разметал эту конструкцию за пару движений. Когда повалил её и задрал ей юбку. Без аристократического «Позвольте». Она твердила ему, что он безродный, что он порождение этой парижской Субуры Латинского квартала, вот он и поступил так, как и подобает безродному. Без всякого почтения.
Треснули шнурки на корсаже, и она ощутила его ладонь, ищущую и бесцеремонно берущую. А потом бёдра её разъехались, будто и не было в них никакого протеста, будто мышцы и кости были пустышками, набитыми трухой, и она увидела себя со стороны, своё колено в сползающем чулке, непристойно торчащее и отведенное в сторону.
Нет, это не могло быть её колено, это не могла быть её холеная и вдруг смятая, раздавленная грудь, и это не могла быть она, та женщина, сломленная властью мужчины.
А потом эта давящая снаружи тяжесть оказалась ещё и внутри, раздвигая и сминая плоть. И всё это с каким-то преступным попустительством с её стороны.
«Ты же хотела меня. Ты же этого хотела. Вот, возьми. Возьми меня.»
Он будто повторял это с каждым повторным натиском.
«Вот, чего ты так долго добивалась. Вот он я, каким ты с самого начала желала меня видеть. Животным!»
Его ярость была молчаливой, он только тяжело, хрипло дышал, как тот волк, который настиг и схватил за холку свою самку. Он больше не был человеком, а она больше не называлась женщиной. Она была той самой крепко схваченной самкой, за которой так долго гнался, вывалив язык, её самец и который овладел ею в зарослях дикого дрока, в одуряющем влажном полумраке первозданного леса.
Наслаждение был столь раздирающе острым, что плеснувший в глаза свет её ослепил. То же затмение случилось со слухом, но она всё же слышала, как он не то захрипел, не то застонал в ответ. И тело его содрогнулось. Сразу отяжелело.
Но она не шевельнулась. Ей это тоже нравилось – быть раздавленной.
Позже она непременно устыдится и вознегодует. Но это случится позже, когда к ней вернётся разум, когда она сама вернётся из ипостаси волчицы в человеческий облик. А сейчас ей нравится быть распластанной на сухих листьях, мокрой от пота, обессилевшей и благодарной.
Она готова даже вылизывать вздыбленную шерсть своего самца. Готова почитать его, служить и угождать. Ей нужна его сила, нужна его власть, даже тирания. Она готова поступиться собственным могуществом, чтобы вновь почувствовать его, осязать, снова быть сломленной, покорённой. И желанной.
Она была желанна ему на миг, на мгновение, пусть в забытьи, без участия души, с одной лишь волчьей похотью, в греховном угаре, в упоении местью, но он хотел её. Хотел страстно, до самозабвения. Он даже спасения у неё искал. Забытья. Она чуть заметно улыбнулась. Ныла спина. Но эта боль была ей приятна. Она женщина, в её природе стремиться к боли, к уступке и сдаче.
Открытие неприятное, даже порочащее, гадкая изнанка природы, женская текучая слабость, податливость и гибкость форм. Она не желала этого признавать, но он есть, этот изъян, и признанный, этот изъян порождает блаженство. Она будет терзаться позже, стыдиться этого блаженства, это радости подчинения. Сейчас ей нельзя выказывать слабость. Он не должен догадаться.
В своей огромной роскошной спальне, на высоком алтарном ложе она долго лежала без сна.
Его комнаты она покинула сразу, не говоря ни слова, заметила только, как он будто дивится превращению, которое с ним только что приключилось, вспоминает себя прежнего. Провёл рукой по лицу, будто там в самом деле могла выступить волчья морда, взглянул на руки, словно они обратились в когти. А затем, разбитый, недоумевающий, пытался не то подняться, не то ползти, выбирая в этом неловком движении между человеком и зверем.
Её он не замечал. Был не то хмель, не то бред. Ей это было на руку.
Она не желала нарушать словами тишину влажного леса, выбираться из этой чащобы, где страсти бродят нагими и свободными, где менады своими чарами срывают покров благолепия, где вакханки поют свои песни, где нет запретов и ханжеского подгляда.
Кочевье приблизилось. Стали отчетливо видны куполообразные шатры, украшенные яркими полотнами гобеленного плетения. В ткань порядком набился песок. Чуть в стороне стояли волокуши и носилки, в большинстве — загруженные. Кто-то только что прибыл? Или собрался покинуть стойбище? А больше всего похоже, что часть клана, а может и весь клан, собралась сниматься. Вот и еще подтверждение: снятый уже с каркаса, но не увязанный пока шатер.
В стороне сбились в кучу несколько наугов.
— Пахнет паленым, — заметил Бродяга. Джет принюхался, но не уловил никаких особых запахов.
— Куда все делись? Может, сиеста?
Бродяга неожиданно проявил знание предмета.
— Сейчас они, скорей всего, отдыхают, спят в шатрах. День для кочевья — не самое лучшее время. Но в любом случае, должна быть какая-то охрана. Судя по словам Стоуна, Народ кхорби не может чувствовать себя в безопасности…
— Удивительно, что полиция только сейчас заинтересовалась делами пустыни.
Бродяга улыбнулся:
— Но в результате к пустынникам едем мы с вами, а не инспектор Гус.
Они миновали несколько шатров и вышли на площадку, устланную плотной тканью и тщательно очищенную от песка.
— Это называется «ми-йоо», судилище, — заметил Бродяга. — Шатер напротив принадлежит погонщику. Погонщик — глава клана… Ага. Нас заметили. Джет, осторожно.
Они появились, словно соткались из песка. Человек десять, одеты в одинаковые полосатые плащи. Рыжий чередуется с серым и оттого кажется еще более ярким. Вооружены короткими, кажется, костяными, копьями, и…
— У них пистолеты, — шепнул Джет.
— Вижу. «Мастер-3», армейский образец. Нечему удивляться. После войны у кхорби осело много всякого оружия. И не только оружия.
Серо-рыжие приблизились, встали в круг, опершись на копья и выставив вперед пистолеты. К слову, огнестрельным были вооружены только четверо из десяти. Но Джету и Бродяге этого вполне бы хватило.
Полог шатра откинулся, появился еще один человек. Видимо, сам погонщик. Оружие тут же было опущено, круг охранников распался, пропуская фигуру в ярком, тоже полосатом, одеянии. Правда, грязном и порванном в нескольких местах.
Погонщик стащил с головы капюшон. Выглядел он усталым, словно целый день занимался непосильным трудом. Возможно даже, на солнцепеке.
Медленно достал пистолет, такой же, как у остальных, направил на Джета, спросил:
— Кто такие?
На базовом спросил, но с сильным акцентом.
Джет не успел даже ничего понять, когда Бродяга вдруг развернулся и со всей силы толкнул его на натянутое полотнище. Пуля прошла мимо, а андроид вдруг что-то выкрикнул. Язык пустыни показался Джету гортанным и резким. А может, это слова такие были… Нацелившиеся было пострелять, кхорби замерли в нерешительности. Погонщик сощурил и без того узкие глаза и что-то ответил. Бродяга поднялся и помог встать Джету. Шепнул:
— Похоже, мы правильно зашли…
И уже громче добавил:
— Спокойно, погонщик, мы в кругу ми-йоо. И мы — друзья Михаэля Стоуна. Если тебе это имя что-то говорит.
Погонщик немного отвел в сторону свой пистолет, и заметил, поморщившись:
— И что вы знаете о круге ответов?
Бродяга снова быстро заговорил на местном языке.
Результатом переговоров стало то, что погонщик пригласил их в шатер. Это было весьма кстати — Джет давно ощущал себя консервами «наблюдатель центра Тордоса в собственном соку».
Через час они уже знали невеселые подробности, предшествовавшие их появлению в становище кхорби. На рассвете сюда заявились люди Хейна. Того самого бандита, о котором предупреждал Стоун. Собирались вволю пограбить и пострелять. Но, во-первых, бандиты не смогли застать кхорби врасплох, а во-вторых, они вообще не ждали сопротивления. Вышла стычка. В результате было убито несколько животных и парень, слишком уж рьяно защищавший клановое имущество. Кроме того, сгорел один из шатров. Первая стычка с бандитами у кхорби случилась еще раньше, за сутки до этого. Один из бандитов был убит, и племя решило сниматься, не дожидаясь мести. Но не успело.
Погонщик оказался неожиданно молодым человеком, но умным и расчетливым. Он узнал желтый плащ, предъявленный Джетом для опознания. Более того, он даже назвал имя:
— Николас Митчелл. Горожанин. Торговец. Ходил с кланом Танхо-саа. Погонщик ему доверял — Ники когда-то достал лекарство для его родственницы. Жаль. Это был достойный человек. Сейчас клан Танхо должен находиться далеко на юге отсюда.
Николас Митчелл. Судя по фамилии, родственник владельца самого большого концертного зала Руты. Тогда понятно, почему тамошние работники утверждали, что никто посторонний в служебные помещения не входил. Но только это и понятно. Зачем Митчелл номер два туда пошел? Почему был убит? Может, случилась ошибка, стрелок ждал Дану, и не думал, что в ее гримерке появится кто-то другой? А пришел Митчелл к Дане… зачем? Попытаться купить андроида? Как это сделал, по ее словам, человек по фамилии Келли? Кстати, черт. Нужно было об этом Келли еще вчера рассказать инспектору.
Ладно, об этом — еще успеется. Вызвать Гуса недолго. Сейчас главное — Дана.
Джет осторожно рассказал погонщику о цели поездки в пустыню, но Меас ему не поверил, и слишком устал, чтобы вникать в детали. А вот на Бродягу смотрел с неприкрытым интересом.
— Я одного не понимаю, почему вы не обратились за помощью в полицию? Если говорите, что бандиты появились в пустыне не вчера? — на самом деле Джет догадывался, почему. Но если сейчас оборвать беседу, то они гарантированно останутся ни с чем.
Меас-саа нетерпеливо дернул ладонью, так, словно сбрасывал с пальцев неприятную жидкость.
— Город это город, пустыня это пустыня. Разные… системы. Скажи лучше, как получилось, что твой друг оказался в песках без защиты? И не обгорел?
Джет посмотрел на андроида. Отвечать на этот вопрос самому, отвечать правду, не хотелось. Возможно потому, что кхорби назвал Бродягу его другом. И в этом была доля истины.
— Меня называют Бродягой. И я не человек, робот. Мне не нужен плащ пустынника, моя система охлаждения позволяет обходиться без него.
Погонщик нахмурился:
— Робот? Непонятно. Ты похож на моего сродника. Немного. Так что вы все-таки ищите в пустыне на самом деле?
Бродяга ответил, не задумываясь:
— Бандиты, возможно, те самые, что напали на ваш караван, похитили мою хозяйку. Я иду за ней.
— А он?
Погонщик хмуро кивнул на Джета. Было похоже, он ищет причины отложить разбирательство хотя бы на час и отдохнуть. Голос прозвучал предельно холодно. Возможно, именно в этот момент погонщик всерьез рассуждал, пристрелить ему непонятных гостей прямо сейчас, или подождать до вечера. От ответа андроида зависело очень многое. Что он скажет? Что об этом подумает погонщик? Как поступит?
Но Бродяга не подвел. Улыбнулся уголками губ, ответил:
— А он — со мной.
За таким ответом могло таиться что угодно. Или совсем ничего.
Удобный, короткий, многозначительный ответ.
Молодец, Бродяга.
Джет сказал:
— Недалеко отсюда у Хейна должна быть база. Что-нибудь о ней знаешь?
— Да. Знакомое место.
— В таком случае… можешь объяснить дорогу?
Меас-саа качнул головой, и Джет не смог понять, соглашается тот, или отказывает.
На всякий случай он пояснил:
— Нам нужно только знать, как туда незаметно добраться. И все. Ни о какой другой помощи речи не идет.
Меас посмотрел в глаза собеседнику и ответил:
— Сейчас неудачное время, в пустыне началось… началась война. Я могу указать вам дорогу, но сейчас в старых камнях никого нет.
Джет прикрыл глаза. Он подспудно ждал чего-то подобного. С того момента, как на Руте объявились Дана и Бродяга, события начали разматываться стремительно, теперь вряд ли их удастся остановить.
— Все-таки, я хотел бы там побывать. Может, удастся узнать что-то…
Погонщик кивнул и вышел из шатра.
Бродяга объяснил в пустоту:
— Здешние кочевые племена никогда не воевали. Я имею в виду, до той войны. Потому нет понятия «вождь». Погонщик — тот кто выбирает маршрут движения, и кому принадлежит последнее слово на торгу. И все. Это люди нашего мира научили их сначала защищаться, потом убивать. Изначально Народов на Руте было несколько. Кхорби — кочевники и торговцы. Мхентхи — жители оазисов. Именно их товары и перевозили кхорби. Сейчас эту функцию частично выполняют фермы и поселки колонистов. Был еще Народ Тхаати, они населяли побережье. Погибла уникальная культура…
— Бродяга. Эти знания тоже из чужой памяти?
— Да. И язык. Гнедин в юности много времени проводил в кочевьях. Был почти своим в некоторых кланах.
Вскоре вернулся погонщик в компании двух сородичей.
— Они пойдут с вами, — просто сообщил он.
Джет открыл рот, чтобы поблагодарить, Но Меас приподнял ладони, показывая, что сказал еще не все.
— Когда побываете там, возвращайтесь в город. Но если… опоздаете, или обстоятельства сложатся не в вашу пользу, идите в лагерь Саат-саа. Мне почему-то кажется, что вы ему понравитесь.
Отправились сразу же. Джет не говорил об этом вслух, но чем больше он узнавал, тем мрачней казались перспективы. Для Бродяги все просто: он помыслить не может остановиться, когда хозяйка в беде. А вот он, Джет Дага, наблюдатель центра Тордоса, мог ведь так ничего и не узнать. И, может статься, на следующей неделе на рассвете проснулся бы оттого, что к его горлу кто-то приставил холодный нож, или острое копье, или пистолет…
Заставить шестерых посетителей-людей забыть об исчезновении одной посетительницы-нелюдя не заняло времени больше, чем требуется для торопливого щелчка пальцами, а в следующий миг Кроули уже стоял у столика Азирафаэля — если уж вынужден чудесить отведение глаз ради начальства, то грех не воспользоваться результатами оного и самому.
— Привет! — выдохнул он, в своей обычной развязно расхлябанной манере падая на стул рядом с тем, который занимал ангел, и старательно делая вид, что все как всегда и ничего необычного тут вовсе не происходило (ну и жалея о том, что отведение глаз работает лишь на людей, как же без этого). — Не ожидал тебя здесь увидеть.
— Аналогично.
Голос ангела был сух, глаза устремлены в тарелку, словно смотреть на Кроули ему было неприятно. Хотя почему «словно»? Наверняка именно так и было.
Кроули подавил тоскливый вздох. Не надо было врать, что просто идет прогуляться, они же обещали не врать друг другу. Не хотел огорчать, справедливо (читай — малодушно!) рассудив, что вряд ли ангелу понравилось бы, узнай он о периодических встречах Кроули с бывшими коллегами. Конечно, он ничего ангелу не обещал, но… “Наша сторона” и все такое. Сам-то Азирафаэль со своими порвал довольно решительно и не общается, и как бы по умолчанию подразумевалось, что и Кроули поступает точно так же. И Кроули, в общем и целом, именно так и поступал, а если исключения и случались, то старался, чтобы ангел о них не знал. Люди правильно говорили — то, о чем ты не знаешь, не может сделать тебе больно.
И вот. Узнал.
Лучше бы было сказать. Заранее. Объяснить, пожаловаться на злобствующее руководство и вместе посмеяться потом. Может быть, и сейчас еще не слишком поздно. Кроули ведь не врал ангелу в самом главном: никаких поручений Снизу, никаких больше демонических дел. А это… так, мелочи, Азирафаэль же должен понять. Надо только ему все объяснить…
— Ангел… — начал Кроули. И замолчал. Не то чтобы он боялся гнева Вельзевул… Да и вряд ли она имела в виду Азирафаэля, ей бы и в голову не пришло, она скорее про прочих демонов говорила, а даже если бы и имела, то вряд ли узнает…
Вельзевул? Не узнает? Конечно. Ты можешь не заметить муху — и продолжать верить в то, что и муха тебя не заметила тоже.
Впрочем, если быть честным хотя бы с самим собой, дело даже не в этом.
Азирафаэль отложил нож, аккуратно промокнул губы салфеткой, и только после этого уточнил у стенки напротив все тем же непривычно сухим и спокойным голосом:
— Ты хотел что-то сказать?
— Да! Ангел… — Кроули прочистил горло. — Это у тебя… десерт?
На этот раз пауза была куда длиннее.
— Нет.
Азирафаэль снова взялся за нож и вилку. Конечно же, не десерт! Кроули и сам это отлично видел, ляпнул первое, что пришло на язык, и дело было даже не в здоровом опасении страшной вельзевульской мести. Ну, во всяком случае, не только в нем: слишком стыдно оказалось признаться, что бывшее начальство использует его еще и… ну, короче, использует.
«Яйца демона», вот как называлась та закуска, что лежала сейчас на тарелке перед Азирафаэлем. Фаршированные острым паштетом яйца. Очень острым паштетом — таким же острым, как нож в правой руке Азирафаэля, которым он методично и быстро шинковал сейчас эти яйца на тончайшие ломтики, не толще розового лепестка каждый. Много, много, много ломтиков.
Кроули давно не видел своего ангела в такой ярости — очень тихой, очень спокойной, почти бесцветной ярости, от этого еще более страшной.
— Ангел… — Кроули запнулся, хрустнул сплетенными в замок пальцами и продолжил со всей возможной решимостью: — Это совсем не то, о чем ты мог подумать. Это не связано с причинением вреда, не какие-нибудь адские происки. Не… не козни. Ничего, направленного против людей. Или… твоих бывших коллег. Или Плана. Это… понимаешь, это личное.
Нож скрежетнул о тарелку. В воздухе отчетливо запахло палеными перьями.
— Почему-то я совсем не удивлен, — сказал Азирафаэль тихо. Очень тихо, Кроули расслышал с трудом. Голос у ангела был по-прежнему сух, взгляд упорно отказывался отрываться от тарелки с терзаемым демоническим яйцом. Похоже было на то, что уверения Кроули его ничуть не успокоили, скорее даже наоборот, напряжение лишь усилилось.
Кроули никогда не задумывался об истинном облике Азирафаэля, все эти колеса с глазами, крылья и анимоформы его не особо занимали. С самого начала начал Азирафаэль был для него живым олицетворением огненного меча — и никак иначе.
Азирафаэль. Единственный в своем роде ангел господень, что отдал свой огненный меч людям, как будто бы это так и надо, самое обыденное дело, взять и отдать, ни на секунду не задумавшись. Впрочем, для Азирафаэля ведь все именно так и было, потому что он сам по природе своей был тем самым огненным мечом гнева божьего, в самой глубинной своей сути, и все эти тысячи лет он именно им и оставался.
Огненный меч в белом пушистом облаке. Облако большое и мягкое, уютное, теплое. Ангел такой же, как это облако, он не умеет обижаться и злиться, он добрый и мягкий, и этой мягкости и доброты в нем так много, что можно забыть о том, кто он такой на самом деле. Тем более что протуберанцы его внутренней сущности почти никогда не прорываются наружу, а даже если и прорвутся — их довольно легко погасить… вернее, даже не так: ангел сам их погасит, если его отвлечь, развеселить, переключить внимание. Ангел всегда так легко — и благодарно — отвлекается.
Кроули сглотнул, чувствуя, как звенит сгустившийся воздух. Надо было срочно что-то сказать. Переключить внимание, вовлечь в разговор, потом станет проще. По прошлому опыту Кроули помнил, что легче всего Азирафаэль отвлекается на еду — или хотя бы разговоры о ней.
— Не знал, что ты любишь демонические… хм…
Черт. Лучше бы было промолчать. Или заговорить о чем-нибудь другом. Или вообще отделаться бессвязными звуками.
— Демонские яйца. Люблю. И всегда любил.
— Нгк… эмг… а… — Да. Теперь они самые, непроизносимые демонические звуки. Ну же, соберись, у тебя же змеиный язык, он должен быть хорошо подвешен! — А… почему ты их никогда не заказывал, когда мы…
Азирафаэль пожал плечами.
— Исключительно из соображений деликатности. Думал, что тебе это могло бы быть… хм… неприятно.
Смотрел он по-прежнему в стол, но, кажется, ярость его потихоньку стихала. Нож он, во всяком случае, отложил и теперь крутил в пальцах салфетку. Напряжение, ранее заставлявшее воздух над столиком вибрировать и искриться, снизилось до легкого еле слышного звона.
Кроули рискнул перевести дыхание. Но сказать ничего не успел — Азирафаэль заговорил снова, медленно и задумчиво:
— Здесь их на удивление хорошо готовят, знаешь ли, даже не ожидал. Паприка в меру подкопченная, ни больше, ни меньше, именно так, как надо. Некоторые считают, что можно обойтись и обычной тертой паприкой или вообще без уксуса, но в результате получается совершенно не то. — Азирафаэль все еще прятал взгляд, но голос его потихоньку оживал. Похоже, ангел постепенно успокаивался и даже входил во вкус, оседлав любимую тему. — Паприка очень важна, и это должна быть правильно подкопченная паприка. Одна восьмая чайной ложки, не более, и по пол-ложки горчицы и винного уксуса. Для правильного вкуса горчицу берут обязательно дижонскую, а уксус белый. Ложка оливкового масла — на этот раз ложка должна быть столовой, — полторы столовых же ложки майонеза и крупная щепотка соли. Это для начинки. Или про соль я уже упоминал? Нет? Соль важна. Ну и яйца, конечно. Четыре штуки. С яйцами самое интересное — чтобы получилась симметричная аккуратная лодочка, желток должен быть как можно ближе к центру, а при вертикальном хранении он сдвигается к широкой части. Поэтому яйца необходимо достать из холодильника за сутки до варки и дать им отлежаться горизонтально. Я что-то забыл? А, ну да, конечно же, табаско! Хотя бы пара капель… но для истинно «дьявольских» яиц нужно много табаско… как можно больше табаско…
Голос его потихоньку замедлялся и гас, словно ангел не хотел замолкать, но никак не мог придумать новую тему для разговора. Продолжая паниковать и улыбаться, Кроули поймал подачу и пасанул наугад, надеясь, что все делает правильно:
— Мне всегда казалось, что тебе по нраву что-нибудь более изысканное или… хм… ангельское. Устрицы, например, или…
— «Ангельский кекс»? — живо откликнулся Азирафаэль, бросив на Кроули быстрый благодарный взгляд. И нет, Кроули это вовсе не почудилось, как и легкая тень улыбки, скользнувшая по светлым губам. — Вот уж воистину дьявольское искушение, этот «ангельский кекс»! — Нет, точно не почудилось. — А ты знаешь, что в Штатах под этим же названием подразумевают совершенно другой десерт? Тоже называют ангельским кексом, но совершенно не то. Никогда не пробовал? Мне довелось. Это почти несладкий и невесомый низкокалорийный воздушный бисквит без капли жира, его готовят на белках без добавления масла, только представь! И это они считают искушением? И, разумеется, никакого сладкого масляного крема! Все-таки британский вариант куда ближе к грехопадению, а американцы в этом деле истинные ублюдки и ничего не понимают в удовольствиях от настоящей еды.
Кроули вспомнил так любимые Голодом Макдональдсы… и предпочел согласиться. Впрочем, он бы согласился, даже если бы Азирафаэль сказал, что крем для настоящего ангельского торта сбивают непременно из жира некрещеных младенцев или начал бы нести другую какую подобную чушь — ангел успокоился, оживился, глаза его больше не были обжигающе холодными. Одного этого было уже достаточно, чтобы соглашаться с любыми его высказываниями, как бы глупо они ни звучали. А ведь он еще и улыбался. Улыбался. Снова.
— Кстати, об ублюдках… — Азирафаэль бросил на Кроули еще один быстрый взгляд, продолжая улыбаться. — Я хотел бы тебя попросить… Вернее, спросить… Если ты, конечно, не возражаешь.
— Все, что угодно, ангел.
— Для нее ты тоже танцуешь у шеста?
магреспублика Илата, город Илата
15 Петуха 606 года Соленого озера
Она бежала, оглядываясь через плечо. Сид держался за спиной, но не отставал, от этого хотелось хохотать и рыдать сразу, но было совсем не время. Перекрикивались бандиты, маячил позади Ястреб. Бежал за ними? Вроде бы да, но смотреть было некогда.
Сразу выскочить к каналу вдоль стены монастыря не получилось, их отрезал здоровенный мужик с дубиной. Обри заметила у него на поясе дудочку, кажущуюся игрушечной свистулькой, сказала:
— Привет, дядя Падди!
Выиграла мгновение для Ястреба, который от души двинул бандиту кулаком. Но вырубить не смог, пришлось уворачиваться от дубины и бежать назад. В квартале хлопали двери, один раз высунулась из окна женщина, закричала:
— Чужие здесь!
Обри только стиснула зубы и поднажала. Они бежали невидимой границей — шаг вправо и ты на земле циркачей, а слева все тянулась и тянулась до отвращения высокая монастырская стена. Впереди сиял факельными огнями проем и Обри чувствовала себя крысой, мчащейся прямиком в крысоловку — там же Старая рыночная, их наверняка ждут! Но останавливаться было еще глупей. Так была хоть какая-то надежда проскочить, успеть.
Она едва не влетела прямо в объятия знакомого бандита, споткнулась, пытаясь остановиться, проскользнула под его рукой, пропахала боком мостовую. Рядом стукнул о камни арбалетный болт.
— Сушь тебя!
Обри откатилась, подвернулась кому-то под ноги, на четвереньках метнулась в сторону. Ее поймали за воротник, но тут же взвыли и отпустили. Обри сплюнула чужую кровь, вскочила. Метнулась обратно к переулку, спиной к спине Ястреба. Наконец осмотрелась.
Как их много!
— Сид, — дурацкий ломающийся голос Витама раздался из-за спин бандитов, — дерись с девчонкой.
— Не смей, ты, ощипанный петушиный!..
Она услышала музыку и возненавидела мальчишку-мага еще сильней. Мелодия обессиливала, давила, но в Обри словно котел кипел. Держаться от Сида подальше и следить за всеми, только и всего.
Вот только циркачи совсем не собирались оставаться в стороне. Гудел трубой Ястреб, бросилась словно с какой-то крыши птица, перья посыпались на мостовую. Обри ругалась, пытаясь не даться никому. Она могла бы сбежать, наверное, но только если бросит Ястреба. Бросит Сида, который дрался до странного неумело. Из-за музыки?
Или потому что тоже пытался бороться с ней?
***
там же
Роксан был очень недоволен собой. План у брата оказался глупейший, но почему-то получилось осознать это только сейчас, когда отступать стало поздно. Поэт, не умеющий импровизировать, и художник со специализацией портретиста — великолепная команда для спасения кого бы то ни было из лап хорошо подготовленной банды! На что они рассчитывали, являясь сюда даже без оружия?
Сумка Хелен с парой кинжалов забыты в монастыре, меч Ольги в доме О’Флаэрти. С собой осталось перо, но Роксан всегда здраво оценивал свои способности. Обычно и принимал это равнодушно — как не всем везет родиться красивыми, так не всем везет и с силой дара, но сейчас слабость бесила до дрожи. Бессилие, глупость, что вообще согласился спасать Обри вместе с братом. Все сразу.
Не отвлекала даже уже начавшаяся драка.
Они с Китом влетели в осиное гнездо, едва успели выйти из квартала ремесленников на Старую рыночную. Брат вдохновенно рисовал миски и серебряные кубки, валящиеся на врагов, ловко сохраняя дистанцию. Роксан предпочел стиль простой трактирной драки со всеми прилагающимися приемами вроде поймать врага за пояс и, придав ускорения, швырнуть в его же товарищей.
Музыку он не услышал, только увидел Витама, сосредоточенно выводящего мелодию. Кажется, юный бандит еще не заметил, что бой идет на два фронта… Или почему-то выбрал одну конкретную цель. Нетипично для музыканта, действовать из центра драки.
Роксан присел, пропуская над головой меч, которым махали, как дубиной, прикрыл брата. В голове звенело. Кит указал:
— Туда! Там наши!
Наши. Обри и Ястреб, у которого безвольно висела левая рука, но он все еще упорно защищал девчонку. А рядом с ними кружил, выбирая момент для удара…
— Сильвестр?
Показалось, темноволосый парень с рисунком синяков на обнаженной спине вздрогнул. Какой птицы он тут делает?
Как Роксан вообще узнал его? Семь лет не видел ведь.
Впрочем, конечно. Он просто стал копией отца. А Сагерта О’Тула Роксан видел даже чаще, чем хотел бы.
Не отвлекаться!
Мысли текли лениво, затягивали. Что-то внутри трепыхалось, разрывалось — защитить брата, помочь беглому бездарному, вытащить раненого Ястреба и явно измученную Обри. Как? Не важно.
— Сид, убей ее!
Сильвестр замешкался, затем бросился вперед. Почему у него такое странное сокращение имени?..
Медленно, словно краска по влажному листу, побежало осознание, соединяя точки. Сид. Обри. Тихо звучащая мелодия.
— Ну нет!
Как это вышло? Перо в руках, старый, позабытый шедевр — его даже не приняли, золотое перо Роксан получил скорее за маску и хитрый обман, тот романс, который якобы приворожил отца к прекрасной Гретхен, вообще едва держался в воздухе. А вот это, единственное, что он считал удачным и что Сагерт, скривив губы, отверг еще на бумаге, сейчас, вдруг…
Сработало.
Роксан тяжело дышал, замерев на мгновение. Медленно оглянулся Сильвестр О’Тул. Сид.
— Дыши, — крикнул ему Роксан. — Следуй за Обри, защищай ее!
Поймал удивленный взгляд музыканта, схватил брата за плечо.
— Отступаем.
Кит смотрел восхищенно, его пришлось тряхнуть. Впрочем, бандиты быстро их отвлекли. Получилось наконец сойтись, нырнуть в переулок. Они бежали, прикрывая друг друга, петляли.
— Тупик!
— На крыши!
Роксан подсадил брата, тот подал руку, помог забраться. Ястреб закинул Обри, Сид сам белкой взлетел наверх. Тренькнула тетива.
— Нет! — взвыла девчонка.
Роксан перевел взгляд с оседающего на землю монаха на рыжую арбалетчицу.
Она была очень похожа на маму.
— Ида, — сказал громко. — Тебя зовут Ида О’Киф.
Прицел дрогнул, стрела ушла над плечом. Девушка, ругнувшись, выхватила метательный нож.
Кит шагнул было к краю, но Обри вцепилась в них.
— Дураки! Бежим!
Она была права.
О чем говорить? Тем более теперь. Скольких они убили из банды? Скольких убила она еще до Ястреба.
Она была их сестрой слишком много лет назад.
Мог ли Роксан тогда сделать что-то, что не привело бы к этому исходу?
Он оглянулся, думая в последний раз посмотреть на Иду.
Споткнулся, едва не упал. Заметил перо в худой руке, толкнул брата и Обри в спины.
— В канал, ныряйте!
Но сначала надо было все же спрыгнуть на мостовую. А в них уже летела тройная стрела эпиграммы самого сильного мага на севере Приозерья.
— Это… Алан… Скажи… Ямбу…
Роксан не мог преодолеть дар этого человека: все равно что ребенку бороться с цергийским убийцей. Но он был обязан. Их еще не разглядели достаточно подробно для идеальной поэзии.
Кит упал на колени у самого края канала, Обри, крепко вцепившаяся в его руку, рухнула тоже. А ведь совсем немного осталось. Всего один шаг.
— Вот они!
Роксан понял, что падает. Оттолкнулся в последний раз от мостовой, влетел плечом в спину пытающегося подняться брата. Упал. Улыбнулся плеску воды.
— Сушь, утекли!
— Этого вяжи! Чего он упал-то, до них Витам дотянулся, что ли?
«Дыши» — шевельнулись губы стоящего на крыше мага.
Роксан закрыл глаза.
***
там же
16 Петуха 606 года Соленого озера
Огрызок яблока скользнул мимо лица, пронесся дальше, крутясь. Течению было все равно, что тащить за собой — очистки, клок водорослей, или Китово тело, не способное ни шевельнуться, ни вынырнуть, ни вздохнуть. Впрочем, воду он тоже вдохнуть не мог, одна радость.
Или мог. Эпиграмма была охренительной, Кит раньше думал, так разве что шеф может приложить, но прицепилась она непрочно. Как стрела, вонзившаяся не прямо в сердце, а рядом.
В легкое, ага. Ничуть не лучше!
Роксан сказал, это Алан, и нужно сообщить Ямбу. Брат, наверное, тоже где-то здесь, тонет в проклятом канале. Снесет их в реку и все, прости-прощай! Впрочем, они намного раньше задохнутся.
Легкие жгло огнем, Кит уже готов был сдаться, хлебнуть мутной черной воды, но его перевернули, приподняли голову. Показалось, он захлебнулся воздухом, небо над городом было примерно таким же темным, как река. Рядом неловко бултыхался смутно знакомый парень, держал Кита, не давая снова уйти под воду. Где Обри? А Роксан? Это же он влетел в спину, когда Кит падал на мостовую в шаге от спасительной воды, он должен был нырнуть вместе с ними!
— Ой-ей, что у нас в канале плавает! Смотри, Фэй, какие красивые дети.
— Молли, птицы тебя дери, сеть рисуй, их же сейчас снесет!
Плеск, упругий толчок. Кит проморгался, разглядел на мосту над каналом сразу двух леди совета: Фэй О’Герман и Молли О’Келли. Еще бы, главы таможни и береговой охраны должны держаться вместе.
— Фэй, поймай какого-нибудь приличного поэта, — попросила золотоволосая, располневшая с возрастом художница, плавными движениями пера вытягивающая сеть. — Смотри, как их приложило.
— Шеймусу сдадим весь комплект, — рыжая, худая как палка, в неизменном черном платье с серебром, леди О’Герман была похожа на злодейку из сказок, словно вот-вот предложит деткам посмотреть на ее золотых птиц.
— Хочешь погрузить их в карету? Между прочим, мою, а с них ручьями течет, смотри.
Их уложили на мостовую, Кит попытался оглядеться, но куда там. Дурацкий поэт, дурацкая эпиграмма! Пока не снимут или сама не развеется, даже сказать ничего не выйдет.
— На лица посмотри, а не на ручьи, — посоветовала Фэй. — И прекрати спорить.
— О-ой, — всплеснула руками О’Келли. Кит был готов к очередным завываниям, как он низко уронил все, что можно было уронить, и попрал даже то, что нельзя было попрать, но леди любовались не им, а оставшимся на ногах парнем. Сидом, тем самым другом Обри, который все-таки оказался жив. В драке музыкант вертел им, как куклой, Кит никогда не видел, чтобы этим даром так пользовались. А Роксан перебил чужую музыку стихами.
Где брат теперь, вот главный вопрос? Обри вроде бы рядом, Кит видел, как ее доставали из воды, а Роксан?
— Это что, мальчик О’Тулов?
Кит совсем перестал что-либо понимать. Роксан вроде был единственным О’Тулом, который хоть как-то тянул на звание «мальчика». Но разглядывали леди все еще Сида, замершего истуканом. Ну еще бы, брат его таким шедевром приложил, это вам не баран чихнул.
— Так может, их лучше к Сагерту? — протянула Молли.
— Дорогие леди, что у вас за улов?
Кит закрыл глаза. Что здесь вообще делает О’Фаррен, Совет же только завтра!.. Хотя нет, ночь же, выходит, уже сегодня. Скоро заседание можно будет прямо не сходя с моста провести, эффективность и осмысленность от этого ничуть не пострадает. Шуму много, толку — он вот все еще лежит и пошевелиться не может. Проще дождаться, когда эпиграмма сама спадет, чем когда они до чего-нибудь договорятся, честное слово!
— А, господин О’Киф, — над ним наклонился пепельно-рыжий О’Фаррен. Присмотрелся внимательно к лицу, выпрямился. — Моя дочь советовала в таких случаях обращаться или к Нилу, или к Шеймусу. Первого пока нет в городе, насколько я знаю, так что…
— Одолжите свою карету, Дэниэл?
— Почту за честь, леди. К тому же мы можем поручить этот ценный груз моему кучеру, а сами вполне поместимся в одной. Если моя компания будет уместна, разумеется.
Брачные танцы стаи гусей, вот что это, а не этикет! Зато их наконец-то запихнули в карету и сейчас повезут к шефу. Обри, парень…
Роксана не было. Теперь точно, раньше Кит все надеялся, что просто не видит его, потому что не может голову повернуть. Внутри словно лопнуло что-то, он сумел выдавить:
— В реке… Никого больше?
— Никого, — уверенно сказала леди О’Келли. — Я весь канал перехватила сетью.
Роксана ведь не могло унести раньше них? Да нет, с чего бы. Значит, он остался там. У бандитов. У этого музыканта, Витама, чтоб его птицы, О’Доннелла! Еще и с невесть откуда взявшимся поэтом. Еще и после горсти сахара.
Кит сидел, зажмурившись, и считал мгновения. К Ямбу. Доложить. Назад в район. Найти, вытащить, спасти — любой ценой!
Карета тряслась, подпрыгивая на камнях мостовой.
***
королевство Цергия, приграничная пустыня
17 Петуха 606 года Соленого озера
Он знал, что это сон. Чувствовал, как яростный свет двух солнц, отражаясь от барханов, пробивается сквозь ткань плаща и сомкнутые веки, как песок, забившись под одежду, колет спину, как липнет к небу сухой язык.
Но так же ясно видел темную комнату своих покоев, частые низки бусин, заменяющие дверь, резьбу большого окна. Под потолком металась летучая мышь — эксперимент наконец увенчался успехом, но разведка с помощью этого создания пока казалась невозможной. Едва Рагнар соединялся со своим творением, у него начинала отчаянно болеть голова — мышь летала совсем не так, как птица, и воспринимала окружение тоже определенно не зрением и даже не нюхом.
В стену у входа постучали, за подобием двери маячил силуэт. Рагнар собирался проигнорировать гостя или сказать, что занят, если тот окажется упорным, но оценил вероятную личность посетителя и передумал.
— Входи.
Эрик развел ладонями нити, нырнул под них. Выглядел он до странного серьезным, однако Рагнар едва успел удивленно поднять бровь, как мальчишка попросил:
— Возьмите меня в ученики! Я хочу рисовать птицу для шедевра, я уже решил.
Ему было всего одиннадцать. Обычно дети в этом возрасте не уверены даже в типе дара — в юности у многих проявлялось два или три направления, из которых предстояло выявить самое сильное. А Эрик уже выбрал специализацию?
Впрочем, он в самом деле был увлечен анималистикой, за четыре года с первой встречи в библиотеке успев прочитать все книги, которые давал ему Рагнар, и обогнав всех в классе по рисованию.
— Ты все еще обязан посещать общие занятия, — напомнил Рагнар. Эрик засиял:
— Конечно! Хотя у меня ничто другое так хорошо не получается, да и вообще почти никак, если честно. Я художник, как вы, я точно знаю.
Слышать подобный восторг в чужом голосе было странно. Впрочем, Эрик во многом отличался от других детей — начиная с прилежания, совершенно нехарактерного для его возраста.
А вот терпения у него было не больше, чем у других. Мальчик переступил с ноги на ногу, просительно заглянул в лицо.
— Так вы согласны? Декан Анаквад сказал, я должен сам вас просить, и что вы никого раньше не брали, но мне очень нравится анималистика! И я очень хочу больше учиться. А то я сам не могу разобраться.
— С чем? — уточнил Рагнар.
— С бабочками, — охотно ответил Эрик, тут же вынул из сумки эскизы, разложил на столе. — Вот, я рисовал как в книге, но видно же, что получается неправильно!
Рагнар придвинул к себе листы, указал на ковер. Ученик тут же плюхнулся напротив, разве что локти Рагнару на колени не пристроил.
Неплохие работы. Действительно неплохие, если учесть, что насекомых ребенок видел только в одном общем томе, в котором изначально были ошибки. Нужно будет велеть кому-нибудь из рабов наловить образцы и составить каталог, аналогичный гербарию.
— Что ж, начнем не с бабочки, а с этого жука…
Кажется, он так и не сказал Эрику, что берет его в ученики. Впрочем, разве это не было очевидно уже давным-давно? Помощь с учебой, ответы на вопросы, забота, насколько он умел ее обеспечивать. Рагнар делал все, что мог.
Он понял, что все будет разрушено, намного раньше дня экзамена. Обычно дети сдавали шедевры декану, если сами не рвались в гвардию, но им с Эриком не оставили выбора. Когда Сугар между уроками отдала ему письмо, и Рагнар понял, чего от них хотят, разве не знал он уже тогда, чем кончится его жизнь?
Темная фигура замерла на фоне первого рассвета, у них обоих не осталось ни капли воды, но у Рагнара на поясе почему-то висела тяжелая гвардейская сабля.
— Врешь, — тихо сказал он пустыне. — Я никогда не приходил в твои пески с клинком. Мне довольно пера.
Но ладонь против воли легла на рукоять, сжала. Эрик шел вперед, разведя руки, показывая, что безоружен.
Приказ жег кожу.
Это был только сон, видение, которому невозможно сопротивляться. Которое желало снова разыграть, как Рагнар попытается убить своего ученика и погибнет.
Можно пропустить первую часть?
Острие вонзилось в живот, прошло насквозь, хлестнула на руки кровь — не Эрика, его собственная.
Рагнар улыбнулся, не открывая глаз. Перевернулся на бок, подложил ладонь под щеку.
Скоро первое солнце зайдет. Тогда он встанет, нарисует ездовое животное и догонит беглеца — потому что должен догнать. А вот из «убить» и «быть убитым» он может выбрать то, что пожелает сам.
В отличие от Проппа – Кемпбелл прибивается не по сказкам, а по мифам.
Он вводит термин мономиф, но сходство с Проппом очевидное. В сути. Оба они идут от обряда инициации. (Что ещё раз подтверждает – сказка – это полузабытый миф, растерявший сакральность, но не структуру).
Приключения героя по Кэмпбеллу:I Начало пути 1. Зов странствий 2. Отвержение зова 3. Сверхъестественное покровительство 4. Преодоление первого порога 5. Чрево китаII Инициация 1. Путь испытаний 2. Встреча с Богиней 3. Женщина как искусительница 4. Примирение с отцом 5. Апофеоз 6. Награда в конце путиIII Возвращение 1. Отказ от возвращения 2. Волшебное бегство 3. Спасение извне 4. Преодоление порога, возвращение домой 5. Властелин двух миров 6. Свобода жить
Итак, Кемпбелл делит Путь героя на три части:
*начало пути,
*инициация
*возвращение.
Внутри этих частей есть свои структурные элементы, которые «тысячеликий герой» обязательно должен пройти.
I. ИСХОД
1. Зов странствий
Это основа завязки. У героя должны «зачесаться» странствия. Он должен нюхнуть подходящего ветра, увидеть особенный сон, услышать сказку о дальних мирах.
И вот его «подхватывает» и уже несёт ветер странствий.
Герой может сам, по своей собственной воле, отправиться в свои странствия, как Тесей, услышавший ужасную историю о Минотавре. Как Буратино рвануться в мир театра и приключений.
Герой может быть послан или унесен в свое приключение какой-нибудь благожелательной или злонамеренной силой, как в случае Одиссея, которого носили по Средиземноморью ветры разгневанного бога Посейдона. Ну или Элли унесёт вместе с домиком, а попаданец нечаянно наступит в портал.
А может и рок предопределить судьбу и будущее странствие. Когда родился Иисус, над домом Иосифа и Марии взошла Вифлеемская звезда, которая привела к нему волхвов. А Гарри Поттера в годовалом возрасте отметил Волан де Морт, предопределив ему Хогвардс и будущие битвы со злом.
И только к бедному хоббиту Фродо вот прямо-таки пришёл Гендальф и почти за шкирняк утащил в Мордор. Бывает, да…
Зов – очень важная часть завязки, если вы взялись писать роман, следуя схемам Пути героя (любой из схем, хоть по Проппу, хоть по Кэмпбеллу и иже с ним).
Это та минимальная магия, которая маячит на грани реального и ирреального, превращая ваше повествование в сказочное. Если нет изначальной магии зова – читателя труднее «зацепить». Самое «тонкое» цепляние, это «непрямой намёк» или аллюзия чего-то волшебного. Вот чтобы не в лоб, а как у Пелевина – трещиной на асфальте.
Героя словно бы крылом касается пролетевшее мимо чудо. И он сам ещё не понял, что это. И читатель не понял. Но надо, чтобы он – насторожился.
2. Отвержение зова
Сначала Фродо, разумеется, не хочет подчиняться какому-нибудь Гендальфу. И не хочет никуда с ним идти.
Это вполне логичное отторжение. В реальной жизни такое происходит сплошь и рядом. Нежелание покидать свой привычный мир – это нормально. Отчасти потому этот структурный элемент необходим, и более того, должен быть прописан не механически – когда герой для виду ломается и сразу соглашается.
Читатель должен поверить, что герой – не хочет вот так вот ни с того ни с сего изменять всю свою жизнь. Ну вот представьте, что завтра к вам домой приходит старик в серой хламиде. Позвонит в домофон… Некоторые пошлют старика уже на стадии домофона, верно?
Ваш герой – не легковерный Иванушка. У него своя жизнь, свой мир, любимые люди. Он откажется. Всё. Точка.
3. Сверхъестественное покровительство
Настойчивый Гендальф нужен, чтобы герой окончательно не отверг зов.
Покровитель – первый персонаж, с кем герою предстоит столкнуться в путешествии. Он представляет собой фигуру некоего «защитника» (чаще всего это древняя старуха или старик), который должен снабдить путешественников амулетами. Ну или кольцом, которое нужно бросить в Ородруин.
Фактически зов – это первая весть о приближении этого инициирующего жреца.
Вспомним про день рождения Бильбо. Первый раз Гендальф только всполошил Фродо, а вот во второй уже поволок за собой. И кольцо всучил.
4. Преодоление первого порога
Теперь герою пора сделать реальный шаг в незнакомый мир. Вспомним, как Гарри Поттер стоит на вокзале между платформами. Его порог – очень явный пример.
Обычно же герою достаточно вступить на свою «дорожку из жёлтого кирпича», сесть на коня или вступить в магический круг.
Да, не в каждом романе мы увидим «сопротивление среды». Но где-то будет и страж порога, и не пускать будут. Здесь главное – внутренняя готовность героя, то, что он наконец «созрел» для странствий.
5. Во чреве кита
Для Кэмпбелла преодоление порога – это такое же сказочное действие, как это описывает Пропп.
Мы подходим к инициации, и ей условно предшествует «гибель» героя.
Герой условно исчезает, умирает в своём мире, он словно бы проглочен китом как библейский Иона и пребывает во чреве этого кита. Так он рождается заново, но сначала должен «умереть».
Переход порога у Кэмпбелла является формой самоуничтожения. Но здесь, вместо того чтобы выходить наружу, за рамки видимого мира, герой, чтобы родиться заново, отправляется вовнутрь. Исчезновение соответствует вхождению верующего в храм – где он вспоминает, кем и чем является, а именно: прахом и пылью. Внутренность храма, чрево кита и божественная земля за пределами мира – одно и то же.
Когда переход порога выполнен качественно, как у той же Роулинг, читатель начинает переживать за героя. Вот Гарри Поттер едет в Хогвартс, переполненный надеждами, а за него – страшно. А всё потому что автор качественно изобразил порог.
II. ИНИЦИАЦИЯ
1. Путь испытаний
Перейдя через порог, герой оказывается в фантастической стране, где ему предстоит пройти испытания.
Это излюбленная часть мифа – приключения.
Она составила целый мир литературы об удивительных странствиях, состязаниях и судилищах. Герою неявно помогает советом, амулетами и тайными силами сверхъестественный помощник. Или же может быть так, что о существовании милосердной силы, всюду помогающей ему в этом сверхчеловеческом переходе, он впервые узнает только здесь.
Это вторая стадия Пути, стадия «очищения Самости», когда чувства «очищаются и смиряются», а энергии и влечения «сосредоточиваются на трансцендентных вещах»; или, говоря более современным языком, это процесс разложения, преодоления или преобразования инфантильных образов нашего собственного прошлого. Человек должен каким-то образом пройти очищение и отречение.
С героя спадает вся шелуха его обыденного скучного мира. Он становится героем уже по-настоящему, не номинально.
2. Встреча с богиней
Без женщин – никак. Ведь у нас же всё-таки Герой с большой буквы.
Пройдя все испытания, даже если они не связаны с попыткой раздобыть невесту, ему всё равно придётся жениться. Куда без этого?
Встреча с богиней (которая живёт в каждой женщине) становится последним испытанием для героя и призвана проверить, достоин ли он любви, которая есть сама жизнь, устремлённая в вечность.
Эта богиня (по Кэмпбеллу) – образец красоты, воплощение мечтаний, желанная цель земных и внеземных поисков каждого героя. Она и мать, и сестра, и возлюбленная (!) героя.
Когда «искатель приключения» не юноша, а девушка, то в результате оказывается, что она, благодаря своим качествам, своей красоте или своему страстному желанию, достойна стать супругой бессмертного.
3. Женщина как искусительница
Мистический брак с царственной богиней мира символизирует полное господство героя над жизнью; ибо женщина есть жизнь, а герой – познавший ее господин. А испытания героя, в результате которых он обрёл опыт и совершил свои подвиги, символизировали те душевные испытания и пережитые кризисы, благодаря которым развивалось его сознание, пока он не стал достаточно силен, чтобы полностью обладать матерью-разрушительницей, своей суженой. В этот момент он узнает, что он и отец едины: он занимает место отца.
4. Примирение с отцом
Да-да, как у Джорджа Лукаса в «Звездных войнах»: «Люк, я твой отец!»
В общем, герой уже морально напутешествовался и стремится примириться с тем миром. От которого он удрал. Отсюда женское начало и отец.
У Кэмбелла здесь всё очень возвышенно. Он рассуждает и о детском образе отца, и о нашем всеобщем боге-отце, к которому мы должны прийти через отрицание, через помощь женщины, чтобы понять – отцовское и материнское – суть одно. Мы верим в него, а оно верит в нас. «Человек должен верить, что отец милосерден, и полагаться на это милосердие», – говорит Кэмпбелл.
Наверное, у многих был такой момент на грани подросткового и юношеского возраста, когда парню было важно доказать отцу, что он состоялся, как человек и мужчина? Не у всех это выражалось в прямом диалоге: у кого-то были лишь мысли, но у кого-то и реальные конфликты. Мать… Мать всегда на стороне сына, если она – нормальная мать. Недаром даже у откровенно маргинальных категорий мать – это святое. Потому сын, после подросткового отрицания всех и вся, сначала «возвращается» к матери, принимает её поддержку. К отцу же «вернуться» сложнее, ему нужно доказывать. Что ты и вправду вырос.
(Предположу, что девушки, напротив, легче входят в контакт с отцом, а состоятельность доказывают матери).
Кэмпбелл описывает, как эта ситуация «возвращение сына к отцу» проигрывается у примитивных племён во время инициации. Сначала мужчины племени несколько дней кормят неофита своей кровью, как бы иллюстрируя, сколько крови этот мерзавец выпил у них, пока был маленьким. А после следует обряд обрезания, и Кэмпбелл предполагает, что это некий психологический реванш, ритуальное убийство «старого и капризного» сына. Во время ритуала он умирает, а общество принимает нового члена.
Это тот момент инициации, которого современный человек лишён почти совершенно. Может быть, именно поэтому Воглер, в общем-то поддержавший схему Кэмпбелла, вымарывает эту часть Пути героя начисто.
Всё, больше вы её не увидите. Потому я и остановился на ней так подробно.
5. Апофеоз
Здесь герой должен допилить, наконец, что мужское и женское – всепроникающая суть, и разделить их невозможно.
Это и есть главная тайна мироздания: весь мир нам и отец, и мать, и мир родил нас, и он во всём.
Вот как-то так, примерно.
6. Вознаграждение в конце пути
Это необязательно что-то хорошее. Иисуса в конце пути распяли, Гарри Поттеру – тоже досталось. Но итогом для них стало некое понимание мира. И с этим пониманием им уже есть куда вернуться.
Инициация случилась. Герой изменился, он понял то, что в обыденной жизни понять не смог бы. Теперь у него есть нечто ценное, для чего стоит идти домой.
Это иллюзия, что в конце пути Одиссей ничего не нашёл – он обрёл себя.
Бичевание и распятие Иисуса Христа, через которое он исполняет свое предназначение – приносит искупительную жертву за все человечество и попадает в Царствие Небесное. На этом заканчивается инициация и начинается возвращение.
III.ВОЗВРАЩЕНИЕ
10. Отказ от возвращения
Да, первое, что делает герой – он понимает, что возвращаться в обыденность ему не хочется. Достала его эта обыденность.
Ведь хорошо же в волшебном мире? Даже здорово!)
11. Волшебное бегство
Вот эта часть истории нужна не всегда.
Но если герой добыл какой-то трофей, и трофей был добыт против воли стражей, то ему пора удирать. Такой приём решает все проблемы с нежеланием героя идти домой.
А то автор ему: «Бери шинель, пошли домой!» А он: «А нас и тут неплохо кормят!»
12. Спасения извне
Иногда сам герой удрать не может, и нужно спасение какого-то волшебного существа.
Или героя никак не получается выпнуть из уютного волшебного мира, и посланник должен прийти к нему и забрать домой. Ведь наш герой условно в мире мёртвых. Но он живой. А пока человек жив, жизнь будет призывать его.
13. Преодоление порога, возвращение домой
Пересекая условный порог герой понимает – два мира (волшебный и обыденный) в действительности есть одно. И он возвращается обладателем этого ценного знания, а иногда и непосредственно эликсира, который спасёт тот мир, который он покинул.
14. Властелин двух миров
Вернувшийся герой становится властелином двух миров.
Теперь он свободен перемещаться в любом направлении через границу миров. И это – его самое важное достижение.
Он ЗНАЕТ – мир не такой, каким кажется.
15. Свобода жить
15.Свобода жить в конечном итоге и есть результат чудесного перехода и возвращения героя.
Пока он бродил по той же самой «стране мёртвых», как и у Проппа, он пытался принять взрослый и жестокий мир.
Раз он не погиб в своих странствиях – он готов ко взрослой жизни. С этих пор он сам себе и отец, и мать. И вполне может рожать детей и жить на благо общины и мира.
Это важно. Герой шёл по своему пути от индивидуализма к интересам своего общества. Он стал его частью.
Резюме самого Кэмпбелла:Герой мифа, покинув свой родной дом – хижину или замок, хитростью или колдовством заманивается, переносится или по собственной воле отправляется на поиски приключений. Там он встречается с призраком, который стережет порог. Герой может одолеть эту силу или расположить ее к себе и живым войти в царство тьмы (это может быть битва с братом, битва с драконом, подношение, заклинание) либо может быть убит своим противником и пасть замертво (подвергнуться расчленению, распятью). Преодолев порог, герой странствует в мире незнакомых ему сил, с которыми ощущает удивительную общность, одни из них угрожают ему (и устраивают испытания), другие волшебным образом помогают. Когда мифологическое путешествие приводит героя к абсолютному упадку, ему предстоит решающее испытание, и он завоевывает свою награду. Его победа может быть символически представлена как брачный союз с матерью-богиней мира (священный брак), как его признание отцом-создателем (примирение с отцом), или как обожествление героя (апофеоз), или же – если потусторонние силы остаются враждебными – миф повествует о похищении драгоценного дара, за которым он пришел (невесты, огня), в сущности, происходит сдвиг рамок сознания, и тем самым пределов бытия (просветление, преображение, освобождение). Путь пройден, и теперь нужно вернуться. Если трансцендентные силы благословили героя, тогда он отправляется в обратный путь под их защитой (посланник), если же этого не произошло, то он бежит, а за ним гонятся по пятам (и он претерпевает превращения или преодолевает препятствия). У порога, ведущего обратно, трансцендентные силы должны остаться позади, герой выходит из царства страха (возвращение, воскрешение). Драгоценный дар, который он приносит с собой, возрождает мир (эликсир).
Таким образом, мы видим, что схема Кэмпбелла плоха тем, что она сложна и полна мифологии.
Потому – что сделал Воглер? Правильно, он упростил эту схему.
На вопрос: «как?» – мы можем ответить легко, но как ответить на вопрос: «зачем»?
(далее о Воглере)
Я не уверен, стоит ли записывать то, что сегодня со мною было. Я не уверен даже, что это было на самом деле. Я ни в чём не уверен…
Только в том, что как следует набрался – в столовой никого не было, и работал автомат псевдоалькогольной стимуляции. Обычно его включают только по праздникам, а тут такая удача… Я прижал электроды к вискам и набрался по полной.
А потом вдруг погас свет.
Я хихикнул и наощупь стал выбираться из столовой. Я думал, что это удачная шутка такая, погасить свет, как раз, когда я набрался. И тут в коридоре кто-то закричал, скорее удивлённо, чем испуганно. Крик смолк, но был явственно слышен лёгкий и быстрый топоток.
Продолжая хихикать, я пошёл на звук, всё ещё полагая, что это шутка.
Уже в коридоре поскользнулся на чём-то липком и упал. Шутка резко перестала мне нравиться. Рядом раздавались странные звуки, какая-то возня и деловитое хлюпанье. Я нащупал в кармане фонарик, зачем-то взял его в зубы и включил.
Никогда не забуду того, что увидел – или того, что мне привиделось в узком луче портативного фонаря…
Три окровавленных человеческих морды – именно морды, лицами такое не назвать, – смотрят на свет, щурятся, изо рта одной свисает кусок чего-то чёрно-красного, быстро двигаются челюсти, дожёвывая, втягивая с уже знакомым хлюпаньем…
Фонарик упал и погас.
Как оказался в каюте – не помню. Вроде бы, бежал в полной темноте, не рискуя больше включить фонарик даже на миг. Как я умудрился его схватить, почему не потерял – не понимаю. Но фонарик вот он, лежит на койке… значит, я всё-таки добежал, и фонарик не потерял, и сам никуда не сверзился…
Возможно ли такое?
Не уверен. Ковчег огромен, в нём полно закоулков и ловушек, в темноте куда
проще споткнуться и свернуть шею, чем добраться до нужного места, даже в трезвом виде, а я был далеко не трезв, киловольт триста засандалил, да на нервах, что усиливает эффект.
Было ли всё привидевшееся пьяным бредом?
Не уверен.
Нос разбит, на руке глубокий порез, лицо и рубашка залиты кровью. Моя ли это кровь?
Не уверен…
Во всём мире готовились наблюдать затмение солнца, но заштатному городку N в этом смысле не повезло: обещали обложные дожди без малейшего просвета в облаках. Зато повезло в другом: именно в этот день в единственную больницу прибыл по распределению выпускник медицинского университета. Да не простой выпускник, а с красным дипломом. Вся больница гудела, как потревоженный улей, обсуждая, каким окажется молодой врач. Все же знали, что в нынешние времена мало кто соглашался на распределение по окончании вуза, если оно предполагало столь глухие задворки цивилизации.
Когда же в больницу вошёл высокий, красивый молодой человек с лицом и фигурой античного бога, каждая представительница женской половины штата, независимо от возраста, решила взять юношу под свою опеку. С первого взгляда он чем-то напоминал мраморную статую, наверное, излишней бледностью. Естественно, красный диплом требовал изрядных усилий, вряд ли студентом он много позволял себе отдыхать да загорать во всех смыслах этого слова.
Под своё крылышко — на терапевтическое отделение — молодого специалиста взял сразу же сам главврач Викентий Вольдемарович, дабы юноша поскорее поднаторел в практической диагностике, не преминув пообещать в скором времени и интернатуру, и передать бразды правления — для начала на отделении, а там… Ох, как же требовались молодые кадры, молодая кровь.
Участковые терапевты единственной же в городе поликлиники, в основном дамы возраста далеко запенсионного, теперь с радостью, даже с удовольствием, стали направлять своих пациентов на госпитализацию. Да не абы каких, а преимущественно молоденьких девушек, разумеется, незамужних. Глядишь, женится и точно уж насовсем осядет в их глуши столь привлекательный молодой человек, к тому же врач.
N — городок небольшой, слухи быстро разносятся, даже телефонов не нужно. Вскоре почти все семьи, в которых имелась девица на выданье, поделились на две группы. Одни срочно выискивали у своих чад редкие заболевания и подкармливали участковых, чтобы заполучить направление в больницу. Другие, напротив, вполне справедливо полагали, что доктору вряд ли нужна невеста со слабым здоровьем, посему искали иных путей знакомства, а найдя, всячески стремились завести дружбу, приглашали молодого человека в гости да на различные мероприятия.
Вот и получалось, что днём Кирилл опрашивал, ставил диагнозы и прописывал назначения одной половине городских девушек, а вечера проводил в гостях и на приёмах со второй половиной. Да только вот уже месяц прошёл, другой, а он до сих пор ни одну не выделил. Со всеми вёл себя одинаково вежливо и предупредительно, лечил одних, удостаивал умных бесед других.
— Здравствуйте, Милена, я ваш лечащий доктор.
— Здравствуйте, Кирилл Сергеевич, — девушка чуть наклонила голову набок и коротко взглянула на молодого человека.
— Вы у нас поступили…
— Просто на плановое обследование. Дядя меня каждый год заставляет его проходить. Говорит, что в больнице проще сразу сделать все анализы.
— Позвольте задать вам несколько вопросов.
— Конечно. Спрашивайте.
— Давно у вас диабет?
— С детства. В пять лет поставили диагноз, а с восьми перевели на инсулин.
— У родственников такой диагноз ставили?
— Да. У дяди и бабушки. Только они обходятся без инсулина, диета и таблетки… А у меня — инсулин… — она улыбнулась, словно бы виновато, и посмотрела на Кирилла зеленовато-серыми глазами, печальными, даже несмотря на улыбку.
Кирилл почувствовал, как что-то ёкнуло у него внутри — то ли в груди, то ли в желудке.
— Сухость во рту бывает? Какую дозу инсулина получаете? — он механически задавал вопросы и фиксировал в карточке ответы, а мысли были совсем о другом.
На следующий день по больнице поползли разговоры.
— Вот гусь наш Вольдемарович, и он туда же, — шептались на постах медсёстры. — Подсунул ему свою племяшку.
— Да-да, а Кирюшечка-то, он же к ней вчера раза три заходил: то одно, то другое. Что-то не припомню, чтобы к другим так частил.
— А в утренний обход в её палату первую пошёл, — обсуждали на следующий день.
— Так она ж ближайшая к ординаторской.
— Вот и заканчивал бы ею обход.
— Ну, тут уж как ему Вольдемарович скажет.
— А он и скажет! Конечно. Я потом видела, как Кирюшечка днём уже о чём-то с ней у окна говорил. С полчаса простояли, наверное.
— Ну, ты уж загнула: он мальчик дисциплинированный, не будет в рабочее время без дела с девушками болтать.
— Вольдемарович скажет, так придётся.
Через три дня девушку из больницы выписали и слухи начали утихать. Главврач пригласил молодого доктора к себе в кабинет.
— Кирилл, я хотел бы поговорить с вами неофициально, так скажем. Не могли бы вы меня выручить?
— Чем могу быть полезен, Викентий Вольдемарович?
— Не сочти за труд, избавь меня — старика — от лишней заботы: терпеть не могу балет. А тут из самой столицы нам премьеру «Дон Кихота» привозят. Сходи с Миленочкой, подмени меня, пожалуйста.
— Ох, Викентий Вольдемарович, и так уж по больнице говорят многое.
— Пусть говорят. Или она тебе не понравилась?
— Отчего же, — Кирилл на мгновение замер в задумчивости. — Если вы просите, схожу с удовольствием.
— Кто бы мог подумать, что из сатирического памфлета через много времени сделают такой романтичный балет, — Милена уже знакомым Кириллу движением чуть наклонила голову набок и посмотрела на него. — Хотя это больше история влюблённых, чем рыцаря с оруженосцем, как у Сервантеса было.
— А Дон Кихот и Панса точно так и выглядят, как я видел их в последний раз, — Кирилл неторопливо вёл девушку по аллее в сторону остановки.
— Вы уже видели этот балет раньше, Кирилл Сергеевич?
— Нет, я видел самих героев.
— Ну да, конечно, у вас в столице театров много.
— Я видел их не у нас, — Кирилл на миг смешался, но быстро продолжил, — а в Амстердаме: в сквере за собором великого Гауди установлена скульптурная группа — Дон Кихот с оруженосцем.
— О! У Гауди столь необычная архитектура. — Милена в восхищении широко распахнула глаза. — Вы тоже любите архитектуру? Расскажите, пожалуйста.
Кирилл остановился и посмотрел в глаза, потом тряхнул головой, словно решившись на что-то, и предложил девушке взять его под руку.
— Давайте зайдём в кафе, там я и расскажу вам всё, что захотите.
— Если только ненадолго, а то поздно уже.
— Тогда слушайте… — и молодой человек начал рассказывать уже по дороге.
Бойкая официанточка в кафе споро принесла душистого жасминового чая в чайнике, две чашечки и два пирожных.
— Кирилл Сергеевич, мне же нельзя, — запротестовала девушка.
— Милена, во-первых, зовите меня просто Кириллом, во-вторых, это фруктовая корзиночка, и я, как ваш лечащий врач, сегодня разрешаю вам маленькое отступление от диеты. Вы и сами должны знать, что иногда можно. Обещаю проводить вас до самой двери и проследить за тем, чтобы вы не забыли сделать на ночь инъекцию. А теперь угощайтесь и слушайте продолжение про архитектурные шедевры Гауди. Кстати, собор-то Святого Семейства не в Амстердаме находится, а в Барселоне.
— Да? Ну и ладно. Главное, что это во Франции. Рассказывайте же!
Как и обещал, Кирилл довёл Милену до самой квартиры. Девушка открыла ключом дверь и обернулась к провожатому, чтобы попрощаться. Неожиданно увидела его лицо очень близко. Так близко, что ощутила на губах его дыхание. Прикрыла глаза, соглашаясь на неизбежное…
— Милена, я уже начал волноваться! — раздался из квартиры голос Викентия Вольдемаровича.
Молодые люди вздрогнули, отстраняясь друг от друга. Кирилл торопливо попрощался и ушёл.
Хозяин опять в беде. Марта объяснила, старая боль вернулась. Так не вовремя это случилось… Хозяин строил планы по развитию нашего мира. Не только развитых стран, но всего, и дикого материка тоже. А для этого надо сначала вырастить и обучить много-много учителей. Кому-то это не понравится. Поэтому нужна еще школа гвардии — вроде той, что при Дворце. Нужны будут хорошие отношения с Владыками провинций. Хозяин строил графики и объяснял мне, в каком году надо будет налаживать отношения с какой провинцией. И когда выходить на правителей других стран.
Другому бы не поверила, что можно планировать политику целого мира на десятки лет вперед. Но хозяин — он может. Я чувствую это!
А вот в жизни ему не везет постоянно. Мухтар сказал, такой полосы неудач у него никогда не было. И все из-за отца или меня. Мы ему несчастья приносим.
В общем, хозяин съел таблетку и сейчас спит. А я забилась в угол ванной и все утро проплакала. Даже не знаю, с чего. Марта ведь говорила, ничего хозяину не грозит. Неделю поспит — и все. Взяла себя в руки, села на байк и полетела к гидротехникам. Посадила байк на площадку за кабиной каналокопателя, дала команду заякориться — и скорее в кабину. Парни мне тут же скафандр выдали. Хотя, в кабине и без него можно. Сначала просто смотрела, как машиной управлять, потом за рычаги попросилась. Парни пустили. Теоретические знания Стас мне записал, не доставало только капельки практических навыков. А так — ничего сложного. На экране видно рельеф перед машиной, видно, каким он должен стать по плану. И даже подсказка, как лучше направить машину. Веду каналокопатель по гребню
бархана, срезаю два метра, песок ссыпаю в ложбинку между барханами. Потом задним ходом отгоняю машину на исходную позицию — и снимаю еще два метра. Пять-шесть заходов — и нет бархана. Можно к следующему переходить.
Ребята увидели, что у меня все хорошо получается, опустили откидной стол за моей спиной, устроили обед. Мне тоже толстый бутерброд сделали. Прронырра первым свой бутерброд съел и мне на колени уселся. Руки на рычаги поверх моих положил. Сказал, что ему тоже надо учиться управлять.
Час проработала, Поваррешка-Багирра позвонила, позвала меня в город за продуктами. Люди заняты, а из прраттов только я летающую машину водила. Простилась с парнями, полетела в лагерь. Стас дал «добро», и мы вылетели в город. Мы — это я, Багирра, Ррада и двое парней. Парни, конечно, расспрашивали Багирру, как прошла ночь в железном доме. Багирра сначала
сердилась, потом произнесла:
— Расскажу. Но кто-то из вас будет должен мне желание! Согласны?
Нет, ну нахалка! Этот кто-то почти наверняка я. Что с парней взять? У них, кроме одежды, ничего и нету.
— Я в стороне! Я могу у самого Петра спросить, — выпалила, пока
парни не согласились. И со значением посмотрела на Рраду. Но девочка намека не поняла, только облизнулась, глупая. А парни согласились, вот балбесы! И Багирра рассказала.
Оказывается, вчера Петр затеял какую-то очень красивую церемонию. Накрыл стол, зажег свечи, погасил верхний свет. Но Багирра перебрала крепкого вина, уснула и не помнит, чем кончилось. Проснулась в кровати, под одеялом, но в одежде. Петр только туфли с нее снял. И сам спал одетым в кресле. Утром шутил, подтрунивал. Но теперь Багирра его боится.
А я задумалась о том, как должна жить. Вне дома — понятно. Как и раньше. Но в железном доме… Я ведь законная жена Владыки. А веду себя по-прежнему как рабыня. Так меня уважать перестанут, и тень моего позора ляжет на хозяина. Надо соответствовать положению.
Высадили Рраду у Дворца, а сами полетели на рынок. Предупредила Багирру, что пойду для хозяина дорогие вещи выбирать. Прошлась по лавкам, отобрала кальян и набор курительных смесей, велела упаковать. Привела Багирру, она расплатилась. Парни тем временем кончили грузить продукты.
Мы сели в машину и полетели назад. Как велел Петр, медленно. По дороге сели у Дворца, подобрали Рраду.
Отнесла кальян в свою комнату, спрятала до времени в шкаф. В бытовом центре заказала небольшой ковер — три на три шага. И приступила к главному.
Стас помог установить и настроить голографическую аппаратуру. Я переоделась, включила музыку и приступила к записи. Повторила запись четырежды, потом перешла к монтажу и совмещению. Провозилась до ужина, но все сделала.
За ужином присутствовал хмурый, неразговорчивый хозяин. Улыбнулся только раз, когда я села рядом и потерлась щекой о его плечо. Быстро поел и ушел спать.
После ужина мы с Линдой помогали строителям отмыться от герметика. Отмыть — отмыли, но на шерстке появились белые несмываемые пятна. Сама шерсть обесцветилась. Думала, парни ругаться будут, а они лишь посмеялись. Линда убежала в железный дом разбираться с моющими средствами, а я хотела расспросить Рраду о новостях из Дворца. Но тут включилась наружная трансляция из железного дома.
— Миу, ждем тебя на разбор полетов, — прозвучал над поселком голос Стаса. И я поспешила в железный дом.
— Все в сборе, начинаем, — произнес Мухтар, как только я вошла.
— главный вопрос сегодня — коты решили изменить проект водокачки. Вопрос серьезный, долгий, поэтому пойдет последним. Начнем с обучения. Марта, как у нас дела?
— Вчерашний опыт закончился успешно. Стас подкорректирует
перекрестные ссылки, и можно внедрять. Но только на взрослых. Для детей лучше разбить на два сеанса.
— Ясно. Миу, как у нас с продуктами?
— Сегодня мы купили на привозе мяса, круп и зерна на неделю и свежей зелени на три дня.
— Хорошо. А как у огородников насчет свежей зелени?
— Через месяц выйдем на самообеспечение, — отозвалась Линда.
— Петр, у тебя как?
— Все по плану. Испытали машину для отливки плит. Ширина — до двух с половиной метров, длина неограничена. Отливаем плиты для перекрытий.
— Еще вопросы, сообщения есть? Хорошо. Переходим к водокачке. Коты хотят превратить башню в крепость. Бастион такой со стенами метровой толщины, чтоб любую осаду выдержала.
— Так в чем проблема? — удивилась Марта. — Пусть делают.
— В сроках. Они хотят башню двадцать метров высоты, и в плане
квадрат двадцать на двадцать метров. Добавь еще десять метров под землей и прикинь объем кладки. Это больше года работы. Вода нам нужна уже завтра. Мы не можем без воды расширять зеленую зону.
— Предлагаю отделить мух от котлет, — взял слово Стас. — Водокачка отдельно, башня отдельно. Что главное в водокачке? Бак наверху. К баку подходит одна толстая труба, отходят одна толстая и одна тонкая. Тонкая — это на нужды поселка. Делаем все трубы толстые. Они будут несущей конструкцией. Треножником, на котором стоит бак. И пускай потом коты возводят вокруг водокачки стены.
— Интересная мысль, — согласился Мухтар. — Проста как все гениальное. Проект я подготовлю к утру. Тогда… Все на сегодня.
Спать я решила в своей комнате. Разбужу еще хозяина, а у него голова болит.
На следующий день Багирра, стесняясь, попросила узнать у людей, что означает ее имя.
— Зачем спрашивать? Сами выясним, — улыбнулась я, схватила ее за руку и повлекла в железный дом. В свою комнату, чтоб хозяина не разбудить. Включила компьютер и набрала запрос: «Багирра, что это?».
— Может, вы хотели спросить: «Багира, что это?» — поправил меня
компьютер. Подумала — и согласилась.
— В татарском языке это слово обозначает открытость и лучезарность, — сообщил компьютер. — На хинди это леопард, черная пантера.
Перевела это Багирре и спросила у компьютера, что такое леопард. И тут мы получили столько рисунков… Черные на самом деле лицом чем-то напоминают Багирру. Только клыки у них больше. И все леопарды ходят на четырех ногах, рук у них нет. Неразумные животные.
Сбегали в бытовой отсек, по очереди встали на весы. Мы весим как крупные леопарды. Не случайно Петр такое имя дал!
— Ну как, довольна, Лучезарная? — спросила я.
— Даже не знаю, — смутилась Багирра. — Это имя слишком красивое для меня. — Ты дальше читай. Что еще обо мне написано?
— Тут ссылка на книгу. Ее написал Джозеф Редьярд Киплинг. Читать?
— Читай! — согласилась Багирра.
Но книга оказалась большой, а кому-то надо готовить обед и ужин… Я слила книгу на планшетку и до самого обеда читала девушкам на кухне, пока не охрипла. После обеда попробовала читать Амарру, но она еще по слогам читает, а тут, вдобавок, переводить надо. В общем, не получилось у нее. Девушки до того обнаглели, что попросили Линду. Линда засмеялась и сказала, что вечером покажет кино, снятое по этой книге. А сейчас она занята.
… Сидим с Ррадой в аналитическом центре, и Стас учит нас правильно сканировать книги. Оказывается, перелистать страницы перед камерой — это малая часть дела. Главная работа начинается после. Нужно выбрать кадр, на котором страница видна четче всего, и взять его в обработку. Выделить страницу, вырезать из кадра, развернуть и выровнять, чтоб верх был сверху, и страница не была перекошена. Потом надо выровнять освещенность. Особенно, рядом с переплетом, там, где страница к корешку загибается. И чтоб эта от остальных страниц по яркости не отличалась. Почти все компьютер сам умеет делать, ему только команду нужно дать. А потом проверить, правильно ли он сделал. Несколько команд на каждую страницу. Но когда страниц сотни и тысячи…
Иногда нужно что-то самим подправить. Например, если в кадр рука попала. Или часть страницы испорчена. Я-то могу понять, какие буквы под пятнышком спрятались, но компьютеру это не под силу. Это тоже просто, но требует внимания и времени.
Когда все страницы обработаны и выглядят на экране как новые, книгу можно напечатать на бумаге. Но это только половина работы. Оказывается, для нас книга уже книга, а для компьютера — всего лишь набор картинок. Нужно прогнать книгу через распознавалку текста и превратить в текстовый файл. Только после этого компьютер будет знать, что написано в книге, и
ему можно будет задавать вопросы. По-научному эти вопросы называются “поисковые запросы».
И совсем хорошо, просто высший класс, если мы книгу переведем на русский язык. Точнее, переведет компьютер. Но после него надо все глазами проверить. И после распознавалки текста результат полагается глазами проверять. Компьютер — парень умный, но дурак, каких свет не видел.
Я подозревала, что со сканированием не так все просто. Но Ррада ударилась в тоску. Самую толстую книгу можно перелистать под камерой за четверть стражи. Но полная обработка — это же неделю без отдыха трудиться…
— Да, это долго и скучно, — подтвердил Стас. — Но с каждой книгой только один раз в жизни. После занесения в компьютер книга попадет в БВИ, и любой может прочитать ее когда захочет! Скачает на свою планшетку — и никаких проблем.
Честно скажу, порадовалась, что не мне книгами заниматься. То, что мы с Ррадой насканировали, ей два года обрабатывать, не меньше.
Когда выдалась свободная минутка, меня разыскал Петр.
— Отложи все дела. Летим в пустыню, будешь учиться управлять гравом.
— Слушаюсь. Глупая стажерка думала, что уже умеет…
— Ты гражданским умеешь. У нас машина особая, внесерийная.
Мы улетели к Рыжим скалам, и Петр объяснил мне, для чего служит вторая приборная панель, что справа от основной. А еще сказал, что это тайна, и я никому не должна ее раскрывать.
Со второй панели можно управлять умными железяками, которые нас окружают. Например, можно управлять чужим байком, если на нем включен автопилот. Или любой звонилкой. Или видеть картинки с любого ошейника, с любого костюма иноземцев, если он вне железного дома. Можно управлять
птицами, которые глаза Стаса.
А еще можно выпустить из машины стаю маленьких боевых птичек. И несколько боевых киберов побольше, которые на птичек совсем не похожи, но очень опасны. И, наконец, в самой машине есть страшное оружие, которое может дробить скалы и убить за секунду сотню воинов. Одна эта машина способна за полстражи уничтожить целую армию! Мне стало страшно.
— Господин, зачем ты мне это рассказал?
— Мы тебе верим. Ты — одна из нас. А раз так — Влад решил, что
пришло время ввести тебя в курс дела. Но даже твой отец этого знать не должен. Поняла, непоседа? Что пригорюнилась? Никто еще ни разу не применял это оружие. И, надеюсь, никто никогда не будет применять. А теперь летим домой.
А на самом деле, что я в панику ударилась? Шуртх же объяснил, что иноземцы, если захотят, могут за день Столицу с землей сровнять. Им для этого даже оружие не нужно. Эта машина может лихо скалы дробить. Но до летающей башни ей далеко. Зато если ее в каменоломни направить — она одна всех рабов заменит! Нет, не надо ее в каменоломни. Там же убивцы, воры и бандиты сидят. Пусть там и остаются!
Только на следующий день нашла время осуществить задуманное. Бросила на ковер несколько подушек. Выбрала самую легкую курительную смесь, заправила кальян, пустила запись и возлегла на ковер. Просторная комната, негромкая музыка, четыре танцовщицы кружатся в танце, и я с равнодушным лицом посасываю мундштук кальяна. Могла ли год назад представить, что буду так жить?
Майкл Лоун, Президент США:
— Когда иварианцы выдвинули свои безумные требования, мы, как ведущая мировая держава, ответили твердым отказом. Сплочённость нашей нации вызывает чувство неподдельной гордости. Да. Но мы оказались не в силах противостоять их технологиям, их древним знаниям в данных областях. Тысячи наших солдат погибли, защищая свою страну. Мы скорбим о них. Да. Я откровенно заявляю, что также приставлен к поросёнку, и с прискорбием жду своего часа, как и каждый житель нашей, некогда могучей страны…
Вернер Штрангер, доктор биологических наук, Мюнхенский Исследовательский Институт:
— Привнеся свои представления о эволюции, иварианцы поставили нас пред выбором: приматы или парнокопытные. Эта раса искренне считает, что наша ветвь изначально являлась тупиковой. И для выхода на следующую — высшую стадию, землянам необходимо изменить эволюционную парадигму. Мы, учёное сообщество, понимаем, что это безумие, но вынуждены идти на поводу у этих агрессивных существ…
Вивьен Жюли, актриса, Франция:
— А, по-моему, он очень милый! Такой весь розовый. Розовый мой любимый цвет. Я повязала ему голубой бант и ему очень идёт. Я всегда хотела завести поросёночка. Только я не понимаю, зачем всё это. Моя подружка Луиза говорит, что так велят пришельцы и что мы не должны были произойти от обезьянок. И что теперь всё будет так как надо…
Семен Бобров, безработный, Россия:
— Да пошли они нахрен! Я своего через неделю съел. Он даже жир нагулять не успел, зараза. Под водочку ух как пошёл! Колян своего держит пока. Кормит ботвой всякой и объедками. Но мы его тоже того. Съедим. А инопланетянам, долбанным, покажем…
Цюй Чен, студент, Китай:
— Моя семья была недовольна решением правительства. Но мы понимаем, что грозит человечеству в случае отказа. Мне и моей сестре Ликин совсем не хочется перерождаться в этих поросят. Хотя мы к ним уже привыкли. Они такие смешные! Мой залез вчера в ящик с песком и устроил настоящий цирк…
Тарас Окопенко, пациент, Украина:
— Они сказали я стану поросёнком! Это ваще круто! Я уже был Луковкой, Дракончиком, Каштанчиком и ЭВМ. А теперь по-ро-сён-ком! По-настоящему! Без моих любимых «колёсиков» и «грибочков». Я всегда знал, что буду поросёнком! Но мне никто не верил! Он часто приходил ко мне в моих снах и говорил: «Тарас, давай любоваться вон тем цветком!» А я говорил: «Давай, брат!…»
Камал Дикшит, Институт философии, Западная Бенгалия:
— Не надо этого бояться! Это всего лишь очередное перерождение. Одно из бесконечного множества. Иварианцы назначили мне деэволюционую перекачку на завтра. Думаете, я волнуюсь? Нисколько!
Фархад Наджар, повстанец, Ирак:
— Мы не сложим оружия, ни при каких условиях! Мы готовы умереть прямо сейчас!
Л’гззззр, ведущий вноситель истинно верной ДНК, Ивариан, Созвездие Скорпиона:
— Вы, Земляне, суть внутри поросёнки! Не обезьянки! Поросёнки! Мы только подтолкнём вас к истине, к тому, что должно быть! В этом мудрость Вселенной! Мы знаем, как лучше для вас!
№ 457789:
— Хрю…