Это серое и унылое место, именуемое пансионом, являло собой не только образец абсолютного безмолвия и звенящей тишины, как и тот почти черный лес, плотной завесой окружающий одиноко стоящее здание, но и дышало какой-то зловещей безысходностью, будто повисшей тяжелой грозовой тучей над головами всех его обитателей. Здесь было темно даже ясным солнечным днем, поэтому весь мир вокруг казался бесцветным, тусклым и угнетающим.
Это безмолвие и безысходность правили здесь бал, диктуя правила для жизни, вяло текущей в этом забытом всеми уголке мира. В этих грязно серых, покрытых мхом стенах не слышался смех и говор маленьких воспитанников, прирученных чередой строгих наказаний к извечному молчанию, послушанию и кротости.
Келли быстро поняла и приспособилась к правилам этой суровой обители, присоединившись к безмолвию, царившему повсюду, слившись с ним, следуя всем правилам, установленным здешними двумя высокими худыми матронами, похожими одна на другую, как две капли воды. Мисс Натали и мисс Хелена Гридинс, обе настолько бледные, почти что белые и пугающие, как призраки. Возможно, они и служили призраками этого жуткого старого особняка, лишь притворяясь учителями пансиона. Но удары розгами, полученные от этих смотрителей порядка были вполне материальными.
Разговоры учеников друг с другом были строго запрещены, «абсолютная тишина — залог успешного усвоения знаний!». Поднимать голову запрещено – «ученик должен быть скромен и почтителен!». Келли так и не запомнила ни одного лица из числа тех детей, что обучались с ней в одной классной комнате. Их было не больше дюжины, и каждый спал в отдельной крохотной каморке, где помещалась лишь одна узкая грубо сколоченная кровать. После занятий ученики трудились до полуночи, не покладая рук: кто-то помогал на кухне, кто с уборкой, кто со стиркой. Каждому выделялось отдельное место работы, иногда настолько выматывающей, что дети падали в постели, не успев раздеться ко сну.
Келли провела в этой колыбели извечного мрака и гулкой тишины, казалось, целую вечность, не получая весточки ни от миссис Макмарен, ни от улыбчивой подружки Норы. Вечно занятая учебой и работой в пансионе, девочка не заметила, как ей исполнилось уже девять. Поздравлений из поместья тоже не приходило, будто про нее все забыли, будто, став ученицей этого мрачного пансиона, девочка растворилась в его постоянном молчании и вечной тени, превратившись в одного из призрачных обитателей этого места.
Несмотря на бесконечное чувство одиночества и ненужности, Келли впитывала как губка все, сказанное преподавателями на занятиях, стараясь прилежно выполнять все задания и поручения. Девочка быстро освоила счет, чтение книг теперь не составляло труда, открыв прилежной ученице целый мир, удивительный и неизведанный, куда она ныряла с головой, взяв какое-нибудь чтиво из здешней скудной библиотеки.
В воскресные дни занятий не было, правда, трудовых обязанностей, конечно, было больше, но к ужину, в основном, уже все были свободны, разбредаясь по своим комнатушкам. Именно в эти вечера Келли с упоением предавалась чтению, забывая обо всем на свете.
В этот поздний октябрьский воскресный вечер девочка вновь погрузилась во взятый пару недель назад первый том трудов Бокля «История цивилизации в Англии». Сложная и непонятная местами вещь, трудная для понимания в ее возрасте, давалась нелегко. Келли так хотелось что-нибудь узнать об истории родной страны, что она схватила книгу с библиотечной полки, не задумываясь, и жалела сейчас, что не предпочла какие-нибудь сказки.
Келли уже клевала носом, дочитывая очередную страницу исторических трудов с уклоном в философию, больше подходящих для взрослой аудитории, чем для ума девятилетней девочки. Из полудремотного состояния незадачливую любительницу литературы вывел странный шум за дверью, будто что-то шлепнулось на пол, и последовавшая за ним приглушенная ругань. Это было очень необычно для наполненного безмолвием царства извечной тишины.
Движимая любопытством девочка, бесшумно приотворила дверь своей каморки и, выглянув во тьму узкого коридора, узрела стайку сонных детей, идущих, словно в трансе, друг за другом. Одетые кое-как, в своих драных пальтишках, стоптанных сапожках, сбитых на бок шапочках, они вяло ступали, еле передвигая ноги. Одна из миссис Гридинс замыкала колонну, неся в руке подсвечник, вторая, видимо, шла впереди, возглавляя этот сонный отряд.
Что-то неправильное было в этом шествии, вызвав в душе маленькой наблюдательницы тревогу, страх и ощущение неотвратимой беды. Наспех одевшись, Келли тихой мышкой скользнула за дверь, направившись вслед за детьми. Стараясь ступать бесшумно и держаться в тени, она неторопливо шла, дрожа от страха и холода.
В абсолютном молчании сонная колонна направилась в темноту холодного октябрьского вечера, пересекая двор, туда, где скрытое темной густой листвой стояло абсолютно круглое здание без окон. Та самая Часовня, о которой с ужасом рассказывала Нора, будто бы много лет назад.
Келли застыла на месте, провожая взглядом проходящих друг за дружкой в узенькую дверцу воспитанников пансиона, и в завывании ветра она слышала плач. Сотни детских голосов рыдали, словно в страхе и скорби, леденящим ужасом сковывая душу и сердце.
На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Этот тайный триумф подогревает её азарт, азарт незаконнорожденной, жаждущей реванша. Без этого азарта Жанет бы не пыталась с таким рвением обольстить Геро. Ей во что бы то ни стало необходимо явить себя спасительницей и благодетельницей, чтобы завладеть его сердцем. Будь он благополучен и свободен, стала бы она поправлять пряжки на башмачках его дочери? Сомнительно.
Она бы его и не заметила, не маячь за его спиной тень Клотильды. И пока эта тень маячит, он будет для неё желанен, как захваченный в битве приз, как доказательство триумфа. Может быть, стоит затаиться и подождать? Сколько ещё? Месяц? Два?
Эта связь непременно обратится в бремя. Жанет надоест прятаться и поправлять пряжки. Она пожелает блистать. Ей понадобиться другой любовник, такой, чтобы явиться с ним ко двору. Она — женщина, и подобно всем прочим дочерям Евы, ущербна и тщеславна.
Терпение, как известно, добродетель. Тот, кто терпеливо ждёт, ничего не теряет. А Клотильда умеет ждать. Она только взглянет на Геро ещё раз, пока она здесь, и уедет. В следующий раз она увидит его уже в Париже.
Геро по природе своей замкнут и неразговорчив, а сознание вины, тайной измены, сделает его ещё более угрюмым. Ещё более невыносимым. Сейчас он старается угодить, подыгрывает своей новой любовнице, старается быть любезным и приветливым, чтобы не отягощать её светлость своим дурным нравом. Когда же он станет преступником, сохранять эту любезность ему не удастся.
Он станет раздражителен и груб, будет уходить от ответов, бормотать что-то невнятное, и терпение Жанет, в конце концов, иссякнет. Зачем ей проявлять великодушие в ответ на вопиющую неблагодарность?
Ничего не ведая об истинной подоплеке, она вообразит, что Геро уподобился тем любовникам, кто уже полагает себя властелином женщины, кто уже беззастенчиво злоупотребляет её любовью и преданностью, кто даже шантажирует свою возлюбленную расторжением связи.
Она откажется от него. Откажется сама. Жанет по природе своей вспыльчива и непостоянна. Достаточно её подтолкнуть. Она не простит Геро измены. Даже вынужденной, невольной. Её самолюбие не вынесет. И оправданий она не услышит. Да и Геро не будет оправдываться. Он будет молчать. Он всегда молчит. Ибо считает себя виновным.
Убедить его в преступности мыслей, намерений и поступков труда не составит. Он сам себя убедит, сам докажет вину, сам вынесет приговор и сам приведет его в исполнение. Он слишком рьяно исполняет роль грешника. Даже сейчас, вероятно, уже ждёт немедленного воздаяния.
Ему необходимо страдать, преодолевать, превозмогать, нести крест, играть мученика. Это его путь оправдания бытия. В настоящее время ему требуется оправдывать не столько бытие, сколько саму жизнь и благополучие. Он знает правила. За все надо платить.
Жизнь — бесконечная череда торговых сделок. Ему достался редкий и щедрый выигрыш. Он бросил кости и сгрёб в карман груду золотых. Взятое в игре золото всегда приносит несчастья. Вот он это несчастье и ждёт.
Ждёт, ждёт. Она в этом не сомневается, ибо слишком хорошо его знает. Геро не из тех, кто верит в безвозмездную любовь фортуны. Сокровищница божества не бездонна, её содержимое возобновляется слезами и кровью. Он из этой сокровищницы зачерпнул, теперь время собирать слёзы, которые перегорят, затвердеют во вселенской плавильне и обратятся в алмазы.
Есть вероятность, что он во всём признается Жанет. Признается сразу, едва лишь та задаст вопрос. Как же в таком случае поступит Жанет?
Клотильда вновь увидела женщину на сельской дороге, счастливую женщину, влюбленную женщину. Жанет верит в придуманный образ, в страдальца и мученика. И вдруг такой удар. Он признаётся в измене. В близости с той, кого ненавидел, с той, от кого бежал, под покровом смерти.
Клотильда попыталась вообразить себя на месте Жанет. Вот он глядит своими прекрасными, невероятными, грустными глазами и признается… Первый порыв, движение… Каким оно будет? Ударит его? Проклянет?
Она, Клотильда, пожалуй, пришла бы в ярость. Впрочем, она из этой ярости и не выходила. Геро в её глазах всегда был изменником. По этой причине ей трудно предвидеть порыв Жанет. Она его отвергнет? Потребует объяснений? Должна. Ей захочется знать, как он посмел. А что он скажет в ответ?
Но Геро никогда не оправдывается. Не считает нужным. Следовательно, будет молчать. И об измене будет молчать. Он ей не признается. Будет страдать. Как ребёнок, скрывающий хворь. Это в его характере. Не захочет причинять боль.
От его молчания Жанет будет злиться. Идиллия будет омрачена. Если первое свидание идиллию не разрушит, Клотильда всегда может повторить опыт. Она призовет его вновь, и он не посмеет отказать, если раз солгал.
К тому же, заложников стало больше. Не только дочь, но и этот мальчик, сама Жанет, тот лекарь, кормилица. Геро знает, какими возможностями обладает его бывшая владелица. В Лизиньи может сгореть конюшня или начаться падеж гусей. Может случиться несчастье с одной из юных работниц.
А другая работница может пустить слух, что возлюбленный княгини, этот темноволосый красавец, по ночам приходит к этой работнице на сеновал и угрожает бедной девушке гневом этой самой княгини, если та скажет хоть слово. Ибо кто ж глупой селянке поверит, что такой кроткий, такой благовоспитанный господин, самоотверженный отец, способен на столь низкий поступок?
Или, напротив, найдётся знатный, самоуверенный господин, схожий манерами с графом Монтрезором, и возьмётся за дело гораздо усердней, чем неудачливый граф. И опять расползется слух о постигшем бедняжку Жанет матримониальном фиаско. Вновь её покинут у самого алтаря.
Сама Жанет так и не узнает, или узнает последней, об постигшем её несчастье. И новый поклонник будет существовать иносказательно. Но слух останется. Возникнет почти легенда, сложится сказание. Жанет приобретет славу проклятой невесты.
Некто, не обделенный фантазией, вскользь предположит, что у Жанет наличествует тайный изъян, который препятствует совершению супружества. Изъян, схожий с тем, который, как клеймо, носила королева-еретичка Елизавета, самим небом обреченная на вечное девство. Разумеется, никто и никогда не приводил достоверных доказательств. Жанет может сколько угодно доказывать безосновательность этих фантазий, даже созывать врачебный совет. Её усилия только подольют масла в огонь.
Из-за мелких уколов, источник коих невозможно будет обнаружить и от которых нет возможности защититься, Жанет станет раздражительна. Она обратится в фурию и свой гнев будет срывать на том, кто окажется поблизости, то есть, прежде всего на Геро. Ибо женщина всегда винит мужчину.
Жанет разрушит всё, что ей удалось сотворить из своей осторожной хитрости. А Геро лишится всех своих иллюзий, он увидит Жанет в её истинном свете, откроет её природу, её нрав, унаследованный от Генриетты д’Антраг.
Что же ему останется? Только бежать. Бежать в никуда. В неизвестность или, может быть, к женщине, которая ждёт.
— Джим, у вас больше ста миллионов просмотров! – с восторгом сообщила шеф. – Нужен трогательный рассказ о детках: какими милыми малышами они были.
— Были? – возмутилась Джим.
— Ладно, ладно. Какие они милые малыши и каким надо быть негодяем, чтобы их обидеть.
— Мы собирались лететь на то место, где обнаружили Лонли…
— Там нечего снимать. Покажи лучше семью пропавших детишек, опекунов, сестробратьев. Немного материала нужно сделать и о детях, которые пропали раньше. Можешь говорить с полицией строго – у нас разрешение на журналистское расследование этого дела и полный доступ к информации, никаких запретов! Хорошо бы интервью с планетарными аналитиками – и пусть ничего не скрывают. Если начнут запираться – пригрози привлечь за то, что чинят препятствия журналистскому расследованию. И от себя тоже что-нибудь в расследование добавь, какую-нибудь мелкую деталь, которая якобы ускользнула от официального следствия. В сети уже идет бурление говн по теме – не бойся поднимать проблемные вопросы. Здорово с принудительным включением коммов получилось, мы засекли почти полмиллиона холиваров! Передай Хильди, у нее триста тысяч лайков. Не передавай Хильди: пятьдесят два процента от цисгендерных баб.
— А у Джульетты?
— У нее лайков маловато, зато индекс цитирования зашкаливает. Кстати, сделай проблемный материальчик о множестве маньяков-педофилов – общий, на основе опыта Хильди, поднимем и ей индекс цитирования.
На следующий день Палпалыч улетает на белом вертолете к Заречным. Недавно кому-то из охотников кабан клыками ногу попортил, надо перевязки делать. Заречные, кстати, на нашей земле охотились. Но мы лишь посмеялись. Мол, нечего на чужую землю без спроса ходить.
А общество только о фамилиях и говорит. Новость разнеслась одновременно с двух сторон: От Бэмби и от Мечталки. Мечталка решила, что раз она моя сестра, то тоже с этого дня Быстрова. И старается убедить теток. Тетки колеблются. От Мечталки шабашники узнают, что я, Ксапа и
Жамах теперь Быстровы. Жамах загадочно щурится на солнце.
— Хорошая фамилия? — спрашиваю я у геологов.
— Как раз для тебя, — одобряет Платон, и геологи с загадочным видом переглядываются. Мол, знают что-то, но никому не скажут.
— А наш Клык непрост, — Фантазер толкает локтем в бок Ворчуна.
— Совсем непрост, — гудит тот.
— Помнишь, в голодную зиму по тонкому льду дичь заречным девкам таскал, да так ни одну и не привел. Мы думали, слабоват Клык еще — девку брать. А я теперь мозгую, он лучшую выбирал. Погляди, каких баб в свой вам привел. Лучших из лучших.
— Клык непрост, — соглашается Мудреныш.
— Ох, непрост! — подхватывает Вадим. И мы смеемся.
— Мужики, я к вам зачем пришла, — вспоминает Ксапа. — С мебелью помогите, а? Врачи говорят, мне еще рано за пилу браться.
— Легко! — улыбается Юра. — Тебе скамейки сколотить или кровать?
— Стол. Только низенький, как на Востоке делают. Чтоб на полу сидеть, но за столом.
— Слово леди — закон для джентльмена, — решает Платон. К моему удивлению, Платон относится к просьбе Ксапы очень серьезно. Даже выделяет двух человек и Евражку им в помощь. Ну а там, где Евражка, там и Жук.
— Ой, спасибочки! — дурачится Ксапа. — Дай, я тебя в щечку поцелую. Клык, отвернись!
И под общий хохот на самом деле чмокает Платона в щеку.
— Фу, какой небритый! Как тебя вдовы терпят?!
К полудню абсолютно все хотят иметь фамилии. Помнить свой род — это важно. И все у чудиков спрашивают, правильно ли фамилия звучит. Свету замучили, Сергей в лес убежал, у нас не работа, а говорильня. ХЫЗ СОВЕТОВ, подсказывает Ксапа.
К обеду прилетает чем-то встревоженный Михаил. Шушукается с Платоном, Сергеем, Ксапой. Ксапа тут же меня в кусты за руку тянет.
— Быстро рассказывай, что у вас там произошло?
Ксапе рассказываю все как есть. Как в туалете прятался, как из кустов подслушивал, как Бэмби уснула, день и ночь проспала, как я геологов от волков отбивал.
— Михаил думает, что парни перепились и подрались, — сообщает Ксапа.
— Поэтому такие заказы странные — на гитару, на спальники, на шампуры, на ботинки, на нож десантника.
— Гитару я об волка поломал. Спальники волки порвали. Шампурами волков тыкал. А нож Сергей отцу Бэмби подарил.
— Миша!!! Паникер ты несчастный, иди сюда! — кричит во весь голос Ксапа. А когда Михаил подходит, толкает меня локтем, — Рассказывай!
Михаилу я рассказываю другую ВЕРСИЮ, как с парнями условились. Мол, ходил за перевал горелый лес проверять, случайно на геологов вышел. Что день с ними провел. Что, Ксапа говорит, все КАЙФЫ им поломал. Что купались, рыбу ловили, шашлыки ели, песни под гитару пели. Что ночью из машины по нужде вышел, тут на меня волки и напали. А дальше — почти правду. Как гитару поломал, как шампурами в волков тыкал, как волки погрызли все, что мы на поляне оставили. Придумал на ходу, что в машине спали потому что комары заели. (Надо парней предупредить) Про нож упомянул. Михаил
успокоился.
— Значит, Сергей дал Бэмби свою фамилию, — уточняет он. — Это хорошо.
— И не только он, — встревает Ксапа. — Твоя любимая Жамах теперь не Чубарова, а Быстрова. Готовь новые документы.
— А кто такой Быстров?
— Быстров — это я. Будем знакомы, — пожимаю Михаилу руку. Ксапа прыскает в ладошку.
— Обалдеть! В штабе расскажу — не поверят.
Тут к нам подбегает Света и протягивает Михаилу два исписанных листа.
— Это что?
— Это самое необходимое. И учтите, если не дадите, уволюсь.
— Ну и почерк… А Луну с неба? — хмуро вопрошает Михаил.
— И еще лазерный принтер, раз почерк не нравится!
— Это не ты уволишься, это я уволюсь! С принтером — к надзорщикам, — отрезает Михаил.
— Из-за чего столько шума? — спрашиваю у Юры, когда Михаил улетает.
— У нас же сухой закон, — объясняет тот. — Спиртное пить нельзя. Местным спиртное предлагать нельзя. Эх, когда ж вы пивасик изобретете?..
Перед концом смены Света притаскивает за шкирки двух женщин Кремня. Женщины взъерошены как воробьи после драки, сопротивляются, но напуганы всерьез. Свете их трепыханья ПО БАРАБАНУ.
— Дежа-вю, — загадочно и непонятно произносит Юра.
— Мужики, дайте совет, ну что мне с ними делать?
— А что случилось? — откладывает молоток Платон.
— Это у них надо спросить. Напали на меня.
— С оружием?
— С палками.
— А ты?
— Та ничего, стукнула лбами, чтоб дурь выбить и к вам за советом.
— Верный Глаз, ноги в руки — и Кремня сюда, — вполголоса командует Мудреныш. Верный Глаз исчезает.
— А вы что скажете? — спрашивает Платон на нашем языке.
— Пусть она на Кремня не заглядывается. Наш он! — зло отвечает старшая и пытается вырвать одежду из руки Светы. Света отпускает обеихи садится на бревна. Мы с интересом переводим взгляды на Свету.
— Да шо вы на меня уставились, як в первый раз побачили? — теряется она.
— Свет мой, солнышко, у тебя с Кремнем ничего не было? — ехидно интересуется Вадим.
— Ничего пока, — краснеет Света. — Ну, прошлись пару раз вдоль речки, больше ничего, шоб мне лопнуть!
— Света, это женщины Кремня. Они говорят, что ты на него глаз положила.
— Жены, что ли?
— Они самые, — подтверждает Ксапа. — Светик, ты б сначала хоть со мной поговорила.
— Ах он, гад ползучий! Меня младшей женой в свой гарем захотел?! — вскакивает Света. Свирепая она похожа на росомаху. Только с медведя ростом. И тут замечаю, что к нам идут Верный Глаз и Кремень. Кремень только с охоты вернулся, не успел еще одежку от крови очистить. Мне
становится немного страшно за Кремня. Как бабы чудиков дерутся, мы уже знаем. Ксапа чуть Мудреныша не одолела. А рядом со Светой она что былинка.
— Свет, — говорю я тихонько, — ты Кремня не бей. Он нам живой и здоровый нужен.
Света оглядывается на меня, и что-то меняется в ее лице. Но еще шире расправляет плечи и упирает кулаки в бока. Как Ксапа, когда с кем-то ругается. Кажется, обошлось.
— Кремень! Барбос ты бесстыжий! — во весь голос кричит Света, хотя до Кремня всего десять шагов. — Я же тебя спрашивала, есть у тебя жена, или нет. Ты что мне сказал?
— Нет у меня жены, — удивленно отвечает Кремень. — Я вообще не знаю, что вы этим словом называете.
— Ах ты… — и замирает с открытым ртом. Ксапа складывается пополам от хохота. Шабашники ржут в голос. Бабы Кремня испуганно озираются на нас.
— Приплыли, — наконец, как-то устало произносит Света, ссутулясь бредет к нам и садится на бревна между Ворчуном и Фантазером. — Мужики, держите меня крепче, или я сейчас кого-нибудь убью.
— Кремень, этих девок ты в свой вам привел. Они тебе детей родили. У чудиков таких женами называют, — объясняет Жамах. — Клык обо мне заботился, меня в свой вам привел, я ему жена, понятно?
— Чего не понять? А из-за чего шум?
— У чудиков не принято много жен иметь. Света сердится, твои девки сердятся, боятся, Свету приведешь, их забудешь.
— Я им обеим сейчас по заду настучу, сразу сердиться перестанут, — Кремень быстро находит простое и надежное решение.
— Только попробуй! — вскакивает Света и сгребает баб Кремня себе за спину. — Развели домострой! Идем, подруги, разговор есть, — подхватывает обеих под локотки и уводит. Все-таки, плохо она еще наш язык знает. А бабы Кремня русский — еще хуже.
— Так, зачем звали? — не может понять Кремень.
— Твои бабы тебя не поделили. Подрались. Ты в их разборки не вмешивайся, — объясняет Мудреныш.
— Вроде, уже помирились, — смотрит им вслед Кремень. Света бы их не обидела. Робкие они у меня.
— Ходють и ходють… Ноги вытирайтя! Для кого тряпка покладена?! А то ходють тут…
— Ангел… это что?
— Это не что, а кто, Кроули. Это привратник. Мелкий служебный демон для подсобных работ. Мне казалось, ты должен был таких видеть, когда…
— Я знаю, кто такие привратники, ангел! Я только не знаю, какого архангела этот кусок де… этот недо… хм… недоделок делает в твоем книжном магазине?!
— Эй! Я, между прочим, не глухой!
— А ты вообще заткнись.
— Хамло! Еще и по свежепомытому претси, тоже мине, де…
— Еще полслова — и наступлю. Не на пол. Яс-с-сно?
— …
— Так-то лучше. Ангел! Я, кажется, у тебя спрашивал: что здесь делает эта тварь?
— Дай-ка подумать, дорогой… Эм-м-м… живет?
— С каких это пор, ангел?
— Дай-ка подумать, дорогой… Ну, возможно, с того самого дня, когда нас чуть было не казнили?
— Ха-ра-шо, ангел! Я переформулирую вопрос. Как это сюда попало?
— Маленьким демоническим чудом, я полагаю.
— Демоническим? Ты уверен?
— Хорошо, хорошо… почти демоническим.
— Ангел!
— Ну демоны же тоже по сути своей изначально были именно ангелами, мой дорогой, так что вполне можно сказать и так…
— Ты его сюда начудесил. Так?
— Ну… да. В каком-то смысле.
— Из Ада.
— Ну… Да.
— Ох… Ангел! А если бы тебя засекли?! Так рисковать!
— Ну так не засекли же.
— Зачем?!
— Ну не мог же я допустить, чтобы его действительно растворили в той ванне, ну сам подумай, мой дорогой. Это было бы слишком. Даже для Ада. Ладно мы, но он… он же не был ни в чем виноват! Просто подвернулся под горячую руку, оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Сам подумай, нельзя же было…
— Значит, чудеснуть сюда эту дрянь ты мог, а высушить белье никак невозможно, да?! Ах, они могли бы засечь и все такое! Ангельское чудо в Аду, ужас-ужас!
— Ну, это действительно было бы довольно скверно — спалиться на такой ерунде, сам подумай. А с привратником, если честно, не было никаких чудес. Просто маленький фокус. Ловкость рук и немного отведения глаз, ничего криминального. Правда, с монеткой у меня почему-то получалось хуже.
— Твое счастье, ангел. Иначе…
— Да, дорогой?
— Ну ты хоть представляешь себе, каково это: вдруг осознать, что ты сидишь посреди людного парка в мокрых трусах?!
— Дай-ка подумать, мой дорогой… Пожалуй, да… Никогда не забуду, какое у тебя тогда лицо сделалось. Так и стоит перед глазами…
— Ангел… Не верю своим ушам… Ты это специально, да? Ты… издеваешься?
— Конечно же нет, Кроули! Как ты только мог такое подумать?! Ну… Разве что самую чуточку.
— Ох… Твое счастье, ангел, что я тебя так кошмарно люблю. Иначе…
— Иначе — что?
— Иначе влюбился бы сейчас. По уши. Со всеми… вытекающими.
— Ох… угрожаешь?
— Ис-с-скушаю…
— Ох… да…
— А-а-ан…кгел…
…
— Ну прям как у людев: ни стыда ни совести! Сосутся они, понимаишь, нашли место… А дверь за ними кто запирать будет? Привратник, что ли?!
Потом было так:
Окраина столицы, какой-то проспект.
– Вы хотя бы сами помните, что тогда несли?
– Нет. Не думаю, что хотел бы вспоминать.
– Вы идиот. Выбрали же место и время…
– Если у вас все, уходите.
– Ян… вы хотя бы понимаете, что ваше проклятье имеет силу? Что оно уже работает?
Она невысокая, чернявая, как цыганка. У нее черные глаза и тонкие руки. И непонятные цели.
– Смешно. Вас снимает скрытая камера.
– Не смешно. Зачем вы пошли в парк? кто вас надоумил вообще идти в этот чертов парк? Что вы там надеялись найти? Вы же не думали там встретить…
– Откуда ты на мою голову? Не поленилась же собрать информацию…
Она закуривает.
– Ян. Если человек умер от естественных причин, он не становится призраком. Даже жертвы маньяков не становятся призраками. Вы зря ее там искали.
– Самоубийство. Полицейские так написали. Это – естественная причина?
– Я понимаю ваше горе…
Он отворачивается и уходит.
Вслед несется:
– Вы говорили так: «Я ненавижу тебя. Исчезни. Слышишь, город? Весь, целиком. Все вы! Даже память. Чтобы ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем». Мне продолжать?
Она очень громко это сказала. Сухими короткими фразами, но так, что прохожие заоглядывались…
Ян останавливается. Эта чернявая не могла его тогда слышать. Никто не мог. Он был один в городском парке. Опускались сумерки, был снегопад. Он говорил шепотом. Именно эти самые слова, дословно. Но шепотом.
– Как вы узнали?
Он был уверен, что она подошла и услышала вопрос. И не ошибся.
– Мать была ведьмой. У меня тоже есть способности. Но проявляются они редко.
– А если честно?
– Думайте, что хотите. Но ваше проклятье уже действует.
– Мне нет до них дела.
– Вы хотели бы забыть?
– Эльзу я не забуду.
– Забудете. Она часть города. Теперь уже даже часть его легенд… Вдумайтесь, вы обрекли на забвение тысячи людей только потому…
– …что эти тысячи не остановили, не удержали ее. А ведь могли. Любой из них мог.
– Она ваша подруга?
– Жена. Мы не виделись больше полугода. Я здесь, в столице… он там. Разговаривали по телефону… нечасто.
Тогда казалось, что уже не больно. Что разбежались навсегда, и не потому, что появился кто-то третий, просто так сложилось. Перед самым твоим отъездом вы часто ссорились. А потом она собрала вещи и потихоньку ушла. Потом, вроде, все наладилось. Она звонила, рассказывала, как и что. Она кого-то встретила, то ли художника, то ли музыканта, и ей с этим музыкантом было лучше, чем с тобой. По ее собственным словам. Но именно ты был последним, с кем она поговорила перед смертью. Именно тебе она позвонила.
Семь с половиной минут после этого коротенького разговора она еще жила. А потом ее не стало. Говорят, она шагнула из окна. А на столе осталась записка: «В моей смерти прошу никого не винить». И много-много оплавленных свечей.
Полицейский спросил, о чем вы с ней говорили.
А ты прокручиваешь в голове ее последние слова. «Только не расстраивайся, если я больше не буду звонить. Просто Матиуш нервничает, когда я с тобой говорю, а у нас все так хорошо складывается…». Почему не стал расспрашивать? Почему? Голос у нее был обыкновенный. Веселый голос.
Конечно, больше она не позвонила. Вместо этого позвонил полицейский, и уже Ян бежал заполошенно в аэропорт, ругался с кассиром… потом был короткий перелет, автобус от аэровокзала…
На кладбище на него оборачивались. Они считали, что это все случилось из-за него. И абсолютная пустота там, где еще недавно было будущее. Надежда на то, что удастся как-то договориться. На предстоящие встречи.
Он не видел этого Матиуша на похоронах. Если бы увидел – убил бы.
А потом, сразу, без перерыва, был городской парк, слезы и как заклинание – ненавижу тебя, город…
…Ингрид замолчала. Она молчала долго, потом тихо спросила:
– Неужели там нет ни одного человека, которого вам бы было жалко?
Ян поморщился. Сказал, чтобы она отвязалась:
– Хорошо. Я готов снять проклятье. Что нужно делать? Надо нарисовать пентаграмму? Черные свечи? Петух? Или может, сразу моя жизнь? Берите, не жалко.
– Смерть – никогда не искупление. – С видимым сожалением сказала Ингрид и снова затянулась сигаретой. – Если долго всматриваться в бездну, она начнет всматриваться в тебя. Это, кажется, про вас.
– Так что нужно делать?
– Вы псих. Но я в вас все-таки не ошиблась. Езжайте туда. Пока вы будете там – город будет жить. Другой вопрос – как вы оба с этим справитесь.
– А в чем проблема?
– Не знаю. Вы умудрились произнести свое проклятье в месте, где было совершено пять самоубийств, несколько просто убийств и кажется, одно изнасилование. Я плохо знаю историю вашего родного города, а вот вы могли бы и…
– Оставьте. Я не верю во всю эту мистику.
– И все-таки поедете?
– Поеду.
Тим брел по цветочному рынку, выбирая букет для любимой. Хризантемы — для мужчин и старушек, гладиолусы — для юбилеев и прочих торжественных случаев, розы Лиз любит, но нельзя же каждый раз дарить розы? Ромашки. Несколько ромашек в большой пластиковой вазе словно улыбались и подмигивали Тиму.
— Беру все, — Тим улыбнулся черноволосому продавцу.
— Вах, какой клиент! И цену не спрашивает! Ничего, я скину. Ромашек осталось совсем мало.
Тим полез за бумажником и обнаружил, что его нет. Забыл? Украли? Банковских карт тоже не было.
— Э, денег нет? Бери в долг. Потом принесешь, — широко улыбнулся продавец. — Я знаю, ты не обманешь.
— Я не могу в долг. Подожди, я сейчас принесу деньги. Они в машине.
— Бери, ромашки нынче редки.
Уступив настойчивому продавцу и намереваясь вернуться сразу же, Тим вышел на улицу. Машины не было! И не было Лиз, которая оставалась в машине.
Тим лихорадочно оглядывался: где Лиз? Что с ней?
А по улице неизвестно откуда несся её крик:
— Ё…
***
Телефон звонил настойчиво, упрямо. Тим выбежал из душа, схватил трубку.
— Лиз?
— Привет! Как дела?
— Отлично. Ты где?
— Знаешь, я не смогу сегодня с тобой встретиться
— Почему?
— Я занята.
— Чем же ты занята?
— У меня дела.
— Но я надеялся, мы сходим пообедать. А потом погуляем…
— Извини.
— Ладно, не проблема. Может быть, освободишься к вечеру? Покатаемся на машине?
— Я то-то не хочу кататься.
— Лиз, что-то случилось?
— Нет.
— Точно?
— Может быть, и случилось.
Голос девушки звучал тревожно.
— Что? Срочно говори, где ты? Я приеду!
Лиз отчаянно закричала:
— Ё…
***
В небе сверкнуло багровым. Разряд молнии словно копьем пронзил затянутое тучами небо, развалив его на две половинки. Сквозь прореху потянуло золотисто-голубым — лучи солнца пробивалось сквозь поредевшие тучи.
— А погода-то налаживается, — спохватился Тим. — Может, наше свидание наконец-то состоится…
Они условились накануне, допоздна переписывались, уговаривались после работы погулять по парку. Их планы нарушили ливень и ураган. Дождь лил, словно на всю жизнь вперед — какие тут прогулки? И вдруг прекратился. Только холодом сильно тянуло.
Тим потянулся за лежащим на краю столика мобильным. Экранчик уже светился. Пришла эсэмэска от Лиз. Она, как всегда, опередила его, вечного увальня.
«Я отпросилась на час раньше. Заедешь за мной?» — спрашивала Лиз.
Она написала сообщение ещё часа полтора назад! А он, как вернулся с совещания и бросил мобильник на стол, так и не снял его с беззвучного режима. И не проверял. Какой смысл, когда на улице ураган.
Тим схватил мобильник, выдернул из розетки зарядник — телефон шалил в последнее время, разряжался очень быстро — и выскочил из кабинета. Теперь лишь бы не пробки.
На светофоре он отписался — «выехал с работы, еду», получил в ответ — «вышла с работы, жду тебя», и сразу же уткнулся в хвост гигантской пробки, что втягивалась вглубь аллеи и тянулась на всю её длину. Он дернулся пару раз, пытаясь выскочить из окружения, но только нарвался на сигналы недовольных водителей.
Потянулся за мобильником, чтоб предупредить Лиз, и обнаружил темный экран. Батарея села некстати. Полез в карман за зарядкой, но там было пусто. Проверил бардачок, подстаканники — ничего. Полез под сидение — чуть не ткнувшись в бампер машины впереди, — снова нет.
Как же предупредить Лиз? Тим представил, как она стоит у края дороги, высматривая его и наталкиваясь на липкие взгляды проезжающих водил, и заскрежетал зубами.
А вдруг ещё осталось немного зарядки? Он попробовал включить мобильник, и, о, чудо! экран осветился. «Тут пробки, — успел написать Тим, — ё… ё… ё…» Чертова «е» — первая в слове «еду» — никак не желала пропечатываться. Нахальный Т9 почему-то все время заменял ее на «ё».
Перед тем, как погаснуть, телефон словно грустно шепнул ему голосом Лиз:
— Ё!…
***
Тим стоял на мосту и глядел в холодную темную воду. Смеркалось. Фонари на набережной горели мрачно, тускло.
Лиз не было. Она не звонила, не присылала сообщений. Но он надеялся встретить ее. Чуть позже, когда она будет выходить из театра.
Тянуло холодом и дымом. А на зубах почему-то скрипел песок. Откуда он здесь.
— Эй, паренек, закурить не найдется?
Три мрачные фигуры возникли позади бесшумно. Наглые взгляды, золотые зубы. Иллюзий по поводу встречи Тим не испытывал.
— А то. Найдется…
Тим полез в задний карман, где обычно лежал нож. Выхватить, раскрыть одним движением, полоснуть ближнего по лицу, второму подрезать руку. А дальше видно будет.
Карман был пуст. Тим вспомнил, что надел другие брюки. Ножа нет. А без ножа шансы так себе. Хорошо, что Лиз не подошла. Можно просто убежать. Но подонки контролировали пространство.
Тим попытался коротко ударить ближнего левой рукой. Тот легко увернулся, болезненно ткнул Тима в грудь и показал нож, который прежде прятал за спиной.
— Выворачивай карманы, фраерок, а то подрежу!
Тиму было не слишком жаль денег или вещей. Но он подозревал, что подрезать его могут после избавления от ценностей ради забавы. Или для того, чтобы некому было писать заявление в полицию. Тем более, денег у него в карманах хватало.
Он резко опрокинулся назад и полетел вниз. Сердце ухнуло. Холодная вода приближалась.
По набережной стучали каблучки. Когда холодная вода обожгла все тело, и особенно голову, в мозгу словно взорвался крик Лиз:
— Ё!..
***
— Тим, прекрати, — взмолилась Лиз, — мне страшно.
Он словно не слышал её, балансировал на краю обрыва, перехватывая руками корявые, обросшие мхом деревца, иногда якобы оскальзываясь и явно наслаждаясь ее непритворным испугом.
Лиз поежилась, потуже затягивая шнуровку на капюшоне — то ли от холода, а в горах даже поздней весной оказалось зябко, то ли от испуга.
— Хватит! — наконец сердито сказала она и с угрозой добавила. — Иначе я прямо сейчас возвращаюсь к нашим.
Они специально оторвались от основной группы туристов, чтобы остаться наедине — что никак не удавалось, пока они все в одной машине тряслись несколько часов по грейдерному серпантину. Остальные, стоило им добраться до этой предальпийской поляны, покрытой нежным травяным пухом, тут же принялись готовить шашлык. А они, не сговариваясь нарочно, двинулись вдоль края ущелья, по дну которого пенился еле видимый отсюда горный ручей. И вот теперь Тим, от которого она ждала ласковых признаний и, кто знает, может быть, и теплых объятий, глупо дурачился.
— Какое здесь большое небо! — наконец сказал он, правой рукой обводя широкий полукруг.
Лиз оглянулась — прямо над ней парила большая птица.
— Да, — легкой с иронией поддакнула она, — оно такое же большое, как и моё сердце. Правда?
— И мое, — тихо сказал Тим и шагнул к ней. Его левая нога вдруг поехала назад, промокший кед заскользил по росистой траве. Стремясь удержаться, Тим ухватился за деревце у обрыва, и с громким щелчком сухая ветка треснула, опрокидывая его в глубокий провал за спиной. Он выбросил одну руку вперед, словно надеясь, что Лиз успеет удержать её, и она рванулась к нему, но не усела, а сама заскользила по глине.
— Только бы она удержалась! — молнией пронеслась мысль. — Пусть я упаду! Но при чем здесь она?
Последним усилием Тим поднял голову, но не увидел Лиз. Лишь покачивались кусты барбариса у обрыва. И звучал в ушах нескончаемый крик:
— Ё!..
***
Ярко-красный «Феррари» мчался среди дюн. Тим улыбался, гладил коленку Лиз, которая щурилась на солнце и кивала головой в такт музыке, которую Тим не слышал. Лиз сидела в наушниках, а он не слишком любил музыку.
В кронах сосен шумел ветер. Ветер с моря, крепкий и соленый. Иногда он поднимал целые кучи песка, и на машину словно бы обрушивался снежный дождь, хотя до зимы было еще очень далеко. Вдали бродили тучи. Вот на половину неба сверкнула молния. Но до дождя еще далеко…
«Феррари» миновал поворот, Тим прибавил скорость и не успел заметить песочный перемет на дороге. Несколько следов протектора отпечатались в песке — перемет не сложно переехать. Но если ты не несешься со скоростью сто девяносто пять километров в час.
Машина вылетела на полоску песка и сразу пошла юзом. Тим отчаянно крутил руль, пытаясь выправить курс. Сейчас, десять-двадцать метров, скорость погасится, и дюна. Автомобиль воткнется в мягкую дюну и все будет хорошо.
Как там Лиз? Тим скосил глаза на подругу и увидел, что от её раскрылся. Девушка кричала:
— Ё…
Тим поднял глаза. И на него обрушился звук:
— Ёёёёёёёлка, Тим, ёлка!
Песок. Несколько полевых ромашек на полянке. И огромная, просто сказочная ель. Только сказка была страшной.
Удар о ствол был ужасен. Подушки безопасности сработали, но металл мялся, как пластилин. Ель была старая, прочная, кряжистая… Она ломалась сама, но ломала металл и тела…
***
Крионический комплекс в Новой Риге — довольно мрачное здание. Здесь нет саркофагов — только хрустальные контейнеры. И заиндевевшие головы со свалявшимися волосами и закрытыми глазами. Головы стариков и старух, головы зрелых мужчин и когда-то красивых женщин, головы молодых людей и очаровательных девушек. К каждой голове подведен экранированный электрокабель. Каждые десять секунд мощный конденсатор выдает разряд, который проходит через мозг каждого клиента хранилища, замороженный до минус ста девяноста пяти градусов по Цельсию. Согласно теории, такая электроактивность позволяет мозгу жить. И, возможно, даже находиться в сознании. Ту долю секунду, когда по нейронам течет электрический ток.
Какие сны видят в это время люди, чьи головы хранятся в жидком азоте? Общаются ли они между собой? Продолжают ли любить друг друга?
Возможно, они вспомнят, когда медицина и техника дойдут до того уровня развития, что их воскресят. Если дойдет. Если с хранилищем ничего не случится.
Но пока сны клиентов крионического комплекса — это сны кота Шредингера. Они и есть, и их, в то же время, никогда не было.
— Максим, Слава, Максим, Слава! — надрывалось над ухом. — Мальчики, да ответьте же хоть что-то!
Что?
Макс и Слава — это мы. Точнее, это я — Макс…
Я. Один, без я-мы.
Сколько прошло времени?
— Слава, Макс!
Да кому ж неймется?.. и голос знакомый… Это как наша боевая бабушка сюда попала? Надо встать. Надо поднять голову и… ох, не так это просто — встать. Тут глаза бы разлепить.
— Макс! — грянуло откуда-то со Славкиной чешуи.
А, цепочка со связной «шкатулкой»… ничего себе прочность! Растянуться с человечьей шеи на драконью и уцелеть — это неслабо. А моя где, интересно? Не выдержала режущего по шее? Потом поищу, если уцелела…
— Парни, ответьте!
Сейчас-сейчас. Только оторву башку от снега. И найду, куда там отвечать… И вспомню, что.
Зашевелился рядом Славка. Побратим, надо же… Приподнялся на разъезжающихся лапах (мои тоже подрагивали, если честно). Тряхнул драконьей башкой, то ли вслушиваясь в бабушкины требования, то ли просто пытаясь придти в себя. Приложило нас все-таки не по-детски.
Особенно Славку. Он уже минуту оцепенело рассматривает тело под ногами. Тот самый Высший… бывший. Слишком близко оказался к дракону в момент смены оболочки.
Пожалеет о нем кто-нибудь, интересно?
Ой, сомневаюсь.
Только бы Славка не загрузился теперь переживаниями. Этот тип, что сейчас тихо и мирно валяется на снегу, о нас бы вряд ли переживал. Может, только как о добыче. Упустил или добыл, да куда пристроить…
Сильны местные Высшие. Непросто с ними будет…
Голова была пустой и гулкой.
Мысли текли легко, но медленно, спокойно и лениво, как никогда. Хорошо! И дышалось легко, и слабость была какая-то… очень щадящая. Она разлилась по спине и крыльям, она целиком заполнила шею и лапы, но каким-то уголком сознания или подсознания я понимал: стоит только отпить воды или зарыться в снег — и эта слабость исчезнет без следа. Просто растворится. И я взлечу — легко, как пузырьки газа со дна бутылки фанты… так легко…
Почему-то казалось, что в мире что-то изменилось. Или в нас. То ли дышать легче, то ли… Тот холод, что долго не давал мне покоя в этом неудобном мире, та тяжесть, которая давила и подгоняла. Этого больше не было. Они ушли. Навсегда?
Почему-то мне кажется, что да. И Славке теперь будет проще с его золотом и радугами. И моя кувшинка… сегодня она стала сильнее. Не сильнее, а… не знаю, как это на человеческом языке. Ей просто теперь будет легче. И она обязательно продержится до того момента, когда мы ее найдем. Это я тоже сейчас знаю.
И нашему четвертому тоже что-то перепало во время этого… чего-то. Единения, да. Но какого-то странного. Нет, я не то чтобы привык к тому, что я-дракон могу на расстоянии в тысячу километров пообщаться с драконкой без мобильника и рации… просто предыдущее единение было другим. Не таким полным, не таким сильным, не таким… никогда не думал, что мне когда-то будет не хватать человеческого языка! Вот! Оно было мощным. Оно не только нас «объединило».
Эта золотая волна…
Отчего-то я ни капельки не сомневаюсь, что она была, не привиделась. Все было по-настоящему — сдавшиеся в плен штурмовики, каменные статуи на снежном поле, хищная псевдожуть лжеотпечатка. И столица… и что-то еще, только последние минуты я уже помню смутно.
Что там было?
Почему-то виделось нам озеро и цветные фонтаны… и эти фонтаны сливались в один. Большой. И это почему-то очень важно…
Раньше мы так не могли.
Неужели это все из-за того, что к нам присоединился «четвертый»?
Сейчас вот подниму голову и обязательно посмотрю, кто он такой и откуда взялся. Иррей вот почему-то подумала, что этот четвертый — стихии земли. А почему — не успела объяснить.
«Разъединили».
Может, и земли… посмотрим. Он очень молчаливый, этот четвертый, я только и смог понять, что в его голове полный сумбур. Одна-единственная отчетливая мысль: «Я все-таки сошел с ума».
Знакомо звучит, а? Я себя на том постоялом дворе с наркоманскими свечками точно так же чувствовал. Ничего, разъясним.
Кстати, а что это было?
Что мы все-таки сделали? Излечение ребят и впавшие в пацифизм штурмовики не в счет — нас «вело» не к ним, они так, побочный эффект. А не побочный? Что мы натворили?
Почему после того привидевшегося озера все исчезло?
Единение распалось? Потому что мы уже сделали то, что должны были? У нас просто кончились силы? Или дело в чем-то еще? У кого бы спросить? Кандидатов на интервью не так уж много.
Придется опять мотаться в Гнездо. Только сначала убедиться, что тут все в порядке…
Начнем с главного, так? А главное — Славка, бабушка Ира и малышня. И наши драконьи родичи. И… что-то многовато набирается. А тут головы не поднять. Бабушка Ира узреет — съест. Она нам столько втемяшивала про безопасность и осторожность, а мы? Точней, я? Лопух зеленый развесистый. Привык, что самый сильный тут… ага, как же. тут среди вельхо такие акулы водятся, что и драконов за милую душу схарчат. Как все-таки Славка удачно ногу поставил…
— Арррррх?! — рыкнуло откуда-то сбоку. — Арроо ррх?
А, ну да. Наш четвертый.
— Слава, Макс! Да что же это такое… я сейчас сама к вам…
— Не надо! — на это мы среагировали на редкость дружно. Если сейчас бабуля десантируется сюда и увидит нас в таком состоянии…
И силы откуда-то сразу появились. Две головы на длинных шеях — моя и Славкина — мигом оторвались от снега и вознеслись над площадкой, едва не стукнувшись лбами. Причем «побратим» выглядел испуганным не меньше чем я. Наши панические взгляды встретились, и мы, не сговариваясь, быстро поделили работу: Славка цапнул связной медальончик, готовясь к сокрушительному нагоняю от нашей заботливой бабушки. Я не такой храбрый человек… в смысле дракон — я двинулся успокаивать нашего четвертого.
Так, пацанва на месте, а вот Тари из магов-пустынников нет. В принципе, кто именно превратился в дракона из присутствовавших на площадке, можно было догадаться и так — дракон из него получился точно такой же тощий. Ну буквально до ребер напросвет. И как у него это вообще получилось. Его, значит, вышвырнули в пустыню до того, как он принес эти вельховские Зароки?
Ладно, потом подумаю, не то время!
У меня тут дракон в панике.
— Арррррр? — рефлексы у здешних чародеев что надо — при виде приближающегося дракона они сработали раньше мозгов и Тари шарахнулся, лихорадочно пытаясь схватиться за руку… то есть за крыло, конечно.
— Тихо-тихо, — я благоразумно застыл на месте. Если Славка может жечь, а я морозить, то этот новый вид, по идее, тоже должен уметь что-то этакое? А нам тут только землетрясения не хватало! — Тари, успокойся… ничего страшного не случилось…
— Нет, — Славка тем временем героически сражался с атакующим его связным медальоном. — Нет, и Макс цел. И я. И дети тоже. Нет, не без сознания… и не спали. И не в ловушке, честное слово!
Ну, это надолго.
Я переключился на одраконевшего вельхо:
— Видишь? Никто никого не ест, ни от кого больше не надо защищаться. Мы уже победили. Ничего страшного.
— Аурррру! — возмутился дракон, тыча в мою сторону крыльями.
— И не заколдованы, — Славка не оставлял попыток успокоить Ирину Архиповну. Судя по голосам — вместе со всем ее взволнованным штабом. — Кто рычит? Ну это дракон один… нет, не Макс! — Нет, Ирина Архиповна, я клянусь, что все в порядке!
— Да что у вас там происходит?
Бабушка Ира, вы прелесть! Даже если у Славки и были какие-то дурные идеи насчет угрызания совестью, то этот дивный диалог вышибет их далеко и надолго. Так держать!
— Уррррур! — дракон был решительно не согласен с тем, что все в порядке. Он, например, сошел с ума — драконов видит на каждом шагу. И даже с ними разговаривает.
— А сам-то ты кто? — усмехнулся я. — Все просто приятель: все вельхо с достаточным уровнем магии могут превратиться в дракона. Слышишь? Могут. Если их этими вашими Зароками не связать. У тебя ведь Зароки незакрепленные, так? Вот тебе и повезло. Из куколки в бабочку, так сказать.
— Оуррр?
Судя по всему, слово «повезло» вызывало у мага большие сомнения.
— А чем плохо? Теперь ты можешь не просто тратить магию, а еще сам ее генерировать. И летать. Здорово же? Наставнички ваши, чтоб им икалось пожизненно, с вами тайнами не слишком делились. Все бы захотели стать сильнее, а им ведь конкуренты ни к чему, тем более сильные.
— Арр, — как-то раздумчиво кивнул дракон.
— А теперь тебе на их мнение… чихать и кашлять.
— Уфр! — Тари фыркнул, видимо, уже готовясь чихать.
— Слушай, а ты не мог бы говорить по-человечески?
— Да я же так и говорю! — прорвало дракона. — Или… нет? И, кажется, теперь я понимаю, почему нас вышвыривали в пустыню…
Ого, как глаза полыхнули. Кажись, у мороженого Виды в группе прибавится еще один диверсант с ненавистью к Нойта-вельхо в диагнозе. Но это потом.
Так, одна проблема решена. Сейчас мы…
А вот вторая — нет. Воздух дрогнул, из пустоты вышагнула знакомая фигура в наспех накинутой белой шали, цепко оглянулась — и замерла, натолкнувшись взглядом на тело Высшего.
— Так. Что здесь было?
Все сражение Ирина Архиповна держалась только на силе воли. Новый талант, незваный-непрошеный, был полезен — в теории, но она понимала, отчего провидцев считали сумасшедшими.
Видеть будущее — вариант за вариантом, версию за версией, и не знать, какая из них воплотится в реальность. Смотреть, как ее мальчики раз за разом гибнут — и не знать точно, как это предотвратить! Видеть, как погибает Янка…
От нападения штурмовиков. В бою от случайного удара. В заваленном убежище, задыхаясь от недостатка воздуха.
Как предупредить их гибель? Как рассчитать и приблизить те варианты событий, где все остаются живы? Она только и смогла отследить то, что парни выживут, если окажутся у убежища вместе. Но и там их выживание было гарантировано только в половине случаев. Был еще какой-то дополнительный фактор или факторы, но какие именно — вычислить не получалось.
Весь этот нескончаемо долгий день она отслеживала сообщения, координировала действия диверсантов, отдавала команды, четко, уверенно — и одновременно просматривала вероятности, взвешивала, оценивала.
Рисковала она чудовищно.
Вероятности порой словно сопротивлялись изменению. Она отослала Макса в это их Гнездо, но парень все равно вернулся. Она отправила Славку к исследователям — а он вместе с ними сбежал воевать. Когда и с Янкой предвидение не сработало, и девочка все равно оказалась на линии огня, все, то смогла и успела Ирина Архиповна — это предупредить Славку не отходить от Макса и быть готовым к нападению.
А потом «шкатулка» Макса замолчала.
И бывшей разведчице Ирине Шелест показалось, что мир завис на волоске — тоненьком-тоненьком…
Она слушала виноватые голоса мальчишек — и честила себя старой самоуверенной дурой. Ведь могла бы хоть снайпера в кустики посадить! Макс себя виноватит, мол, расслабился, привык, что самый сильный. А вот она самой знающей себя считать привыкла.
А ведь гранаты тут без нее выдумали…
— Да ничего такого на самом деле! — хорохорился Макс, уже обретший, слава богу, человеческий вид. — И на Высшего управа нашлась! А выцепим мою… ну, в общем, одну девушку — и тогда вообще сможем их делать одной левой! Ну не переживайте так, ба…
Он не договорил.
Женщина в наброшенной на плечи белой шали вдруг шагнула вперед, одним движением сгребла парней в объятия и вжалась лицом в чье-то плечо…
Сбегать на рассвете от спящего Бонни было трудно, больно, но необходимо. Вчера я еле сохранила относительно здравый рассудок, еще бы чуть, и плакало инкогнито. Я и так оставила ему более чем достаточно хлебных крошек, чтобы при желании он мог меня найти. И я не уверена, что оставила их по неосторожности, скорее – потому что самой хотелось, чтобы принц приехал за мной на белом «Бугатти», спас от начальника-тирана и злобной звезды Сирены…
Смешно, да? А мне – нет.
Ладно, про начальника-тирана я преувеличиваю. Последнюю неделю мистер Джеральд был очень даже вменяемым начальником, и если бы не Сирена… черт бы ее побрал! Вот почему бы ей не улететь в Бразилию, где много диких обезьян?
Вылезая из такси около нашего дурдома, я внимательно оглядела стоянку, но ни посторонних лимузинов, ни белого «Бугатти» не обнаружила. Что ж, мистер Джеральд вполне может себе позволить отоспаться после тяжелых выходных, ибо начальство никогда не опаздывает. Я бы тоже могла, если бы меня не подняло чуть свет взбесившееся вдохновение. Я увидела начало нового романа, причем такое начало… о… это будет совершенно не похоже на то, что я писала раньше. Это будет… Букер, Оскар и Нобелевка, если только Бонни Джеральд не убьет меня раньше и не натравит свое мафиозное семейство.
Да. Я напишу роман о Бонни. Как есть. Назову его «Мадонна и больной ублюдок». Там будут дядя Джузеппе, Сирена и Франческа, будут Фил, Том и Люси. Под другими именами, но суть-то не в именах. Наверное, будет еще много всякого – я кое-что узнаю в следующую субботу, я же ему обещала встречу…
О да. Да! Я напишу это!
Полностью поглощенная новой идеей и чесоткой в кончиках пальцев, я влетела в раздевалку, сбросила уличные кеды, расцеловала попавшуюся под руку Барбару (очень печальную, но с этим я разберусь потом) и сбежала на свое законное место в уголочке около кофемашины. С ноутом, разумеется. Пока нет ни Бонни, ни Сирены, я могу написать кусочек первой сцены – ЛА, дождь, Бонни с завязанными глазами на пороге бунгало. Бог ты мой, кто бы мог подумать…
Перед глазами мелькнула почти забытая картина: Кобылевский укоризненно выговаривает мне за ужасные манеры, несдержанность, эпатаж и прочую непристойность. Писать роман о себе, это же публичный стриптиз! Это кошмар как неприлично! Неужели ты думаешь, что ты, ничтожество, можешь быть кому-то интересна…
Да! Да, я могу быть интересна. Нет, я не ничтожество. Нет, я больше не жена трусливого эгоистичного мудака. Да, я буду писать роман и о себе тоже, потому что я устала бояться, устала прятаться. Я хочу быть свободной! Я напишу этот чертов роман, и пусть Кобылевский хоть лопнет от досады, потому что про него я тоже напишу как есть.
Похоже, я выпала из реальности часа на полтора. Том репетировал какую-то массовку (солистов вызвали после обеда), кто-то где-то о чем-то спорил – я не вникала, кто-то где-то зачем-то орал – я тоже не вникала. Зато первый эпизод сотворился влет, со скоростью взбесившейся пишмашинки. И только поставив циферку в начало следующей главы, я выдохнула, потянулась и позволила окружающему бедламу достучаться до моего сознания.
О да. Бедлам был что надо. Я даже не смогла определить, какую именно сцену пытается поставить Том, да и он сам был слишком печален, чтобы думать всерьез о такой ерунде. Ансамбль тоже был слишком занят определением нового статуса отдельных своих членов: Барбара, сдвинутая с роли Квазимоды вовремя подсуетившейся Элли, вернулась в массовку, и теперь все гадали, останутся ли они вообще в спектакле или Сирене втемяшится заменить весь состав. Идея «начхать на Сирену, не она тут режиссер» даже не обсуждалась.
М-да. Теперь я, кажется, понимаю, почему Джерри торчит на репетициях даже тогда, когда ему тут и делать-то по идее нечего. Очень, просто очень не хватает здорового итальянского мата! Даже жаль, что я так не умею, да и сегодня пробовать неохота. Я ж не знаю, до чего они там на самом деле договорились с Сиреной.
Закрыв ноут, я занялась кофемашиной. Бедняжку Тома надо поддержать и отвлечь до прихода подкреплений.
Подкрепление явилось, когда Том сделал первый глоток капучино с ударной дозой имбиря и корицы. Явилось, окинуло руины ансамбля скептическим взором, фыркнуло в сторону Тома, мол, работать вы тут даже не пытаетесь, и скомандовало:
– Оборванцы, прогон сцены. Бегом!
Ансамбль проснулся, заткнулся и бодренько потопал на исходные позиции. Облегченно выдохнув, Том ушел с кофейком в уголок. На нем крупными буквами было написано: котик сдох, труп не кантовать.
– Мне двойной с шоколадом, – бросил мистер Джеральд в мою сторону, не поворачивая головы.
А я чуть не рассмеялась. Вот он, мой нежный ангел, любуйтесь. «Ах, мадонна, я вижу тебя…» Ага. Три раза. Видишь ты хоть что-то, кроме себя и своего мюзикла. Гений.
Пока я делала пол-литра термоядерного кофе с шоколадом, Джерри приводил в чувство труппу: упали, отжались, плохо отжались, еще разок и поактивнее, поактивнее!..
– Стоп! Барбара, какого черта ты делаешь в ансамбле, и где Элли? Элли, japona mat`!..
В голосе Джерри было столько офигения, что я машинально обернулась.
Элли стояла в дверях зала с видом «я здесь хозяйка», причем вместо репетиционной футболки на ней красовался золотистый кардиганчик от даже думать боюсь какого крутого модельера, просто-таки кричащий «я вам не по карману». Зуб даю, с чужого плеча, уж больно стиль характерный.
Ой, что сейчас будет…
Я не ошиблась. У Бонни Джеральда очень, очень выразительная пластика, и если ему хочется кого-то убить – это заметно с любого ракурса.– Если ты не работаешь, detka, покинь площадку, – сказал он тихо.
Так тихо, что летела бы тут муха, она бы его заглушила. Но дурных мух, чтобы летать в эпицентре взрыва, не нашлось. Кроме Элли. Она сделала наивные глазки:
– Вы же сами сказали, что Квазимода в массовке не нужна.
– Именно, – мистер Джеральд не прибавил громкости ни на сотую децибела, но я все равно вздрогнула. Не хотелось бы, чтобы со мной разговаривали так. – Барбара, жду тебя к двум вместе с остальными солистами. Элли, у тебя тридцать секунд, чтобы вернуться на место.
Элли бы хватило и пятнадцати, чтобы прижать ушки и вернуться в стаю, но тут раздался звук прибывшего лифта, по коридору застучали каблучки, и Элли воспряла. А мне резко стало грустно. Глупая я в глубине души надеялась, что их звездейшество сегодня не придет. Ни сегодня, никогда вообще. Но чтобы скандал, и без нее? Вот реально дар появляться в правильном месте в правильное время! Была бы я режиссером, лучшего момента и придумать не смогла. А она – на чистой интуиции. Талантище.
Ровно через двадцать объявленных секунд в дверях нарисовалась бывшая владелица золотистого кардиганчика. Одарила Бонни царственной улыбкой, потрепала Элли по плечу.
– Я пораньше, хочу немного посмотреть, – с милой улыбкой в сторону Бонни, и тут же, обойдя Элли, в дальний угол: – Том! Привет! Где тут дают кофе?
– Попроси мисс Ти, – уронил Бонни, продолжая смотреть на Элли.
Дура расцвела, победно сверкнула глазами и собралась последовать за Сиреной, но Бонни щелкнул пальцами и указал на выход:
– Дверь там, Элли.
– Но… – она бросила умоляющий взгляд на Сирену.
Та обернулась, строго вовремя, словно десять раз репетировала, ласково улыбнулась.
– Бонни, дорогой, не ругай девочку.
Мое сердце замерло: вот он, момент истины. Их звездейшество дали команду «к ноге», а Бонни… Неужели послушается? Я почти увидела, как Бонни забывает про Элли, сияет влюбленными глазами на Сирену и нежно, хрипловато отвечает: «Для тебя все, что угодно, любовь моя».
Господи, пожалуйста, не надо!..
– Пей кофе и ни о чем не волнуйся, дорогая, – голосом, способным заморозить экватор, ответил Бонни. (Я вознесла хвалу всем богам разом: дрессировщица собачек обломилась!) Одарив Сирену такой же вежливой мимолетной улыбкой, он бросил на Элли единственный короткий взгляд. – Ты еще здесь? За расчетом к Филу. Так, господа, по местам. Кэти, встань в середину, дыра нам тут не нужна… мисс Ти! Пригласите сегодня сопрано в ансамбль, часам к пяти, я посмотрю. Люси, с первой цифры.
Отвечать я не стала, хотя так и просилось: «Да, сэр, как прикажете, сэр!». Но, боюсь, это был не слишком подходящий момент для мелкого троллинга. Зато очень подходящий для мелочного, гнусного злорадства в адрес Элли. Она, кстати, все еще торчала в дверях, не веря своим ушам. Не она одна. У Тома сделалось такое лицо, что хоть сейчас в мультике снимать. Вот прямо так: «Кого мне подсунули вместо Джерри?!».
Зато по Сирене вообще никто бы не заметил, что ей что-то не нравится. Боже упаси! Она была милой-милой-милой, готовой изо всех сил работать и поддерживать современное искусство! И ни в коем случае не вмешиваться в работу гениальных режиссеров, даже ради милой-милой-милой подружки Элли. Прости, Элли, я ничем не могу тебе помочь, мне слишком важны мои новые прекрасные отношения с Бонни.
Честное слово, я бы ей поверила, если бы не знала, с кем и как Бонни провел эти выходные. И все больше склонялась к мысли: не просто так она явилась всего на пять минут позже него. Видимо, шоу на десять миллионов американцев сильно подгадило ее новому имиджу «раскаявшаяся Магдалина несет в массы традиционные ценности», и его надо срочно латать любыми способами. Интересно, на что она пойдет ради пиара.
Но до обеда увидеть этого мне было не суждено. Сделав Сирене кофе (без пургена, я хорошая девочка), я слиняла в чайную комнату, к Барбаре и Тошке. Он всегда приходил на работу вместе с Томом, не столько ради любви, сколько ради уроков режиссуры. Сегодня был первый раз, когда он не внимал кумиру – видимо, не вынес вселенской печали. Антошка вообще плохо совмещался с печалью в любом ее проявлении.
Когда я вошла, эти двое увлеченно резались в го. Никогда не понимала кайфа этой игры и никогда не умела в нее играть. А Барби, оказывается, не просто так куколка, а умная куколка. Что очень приятно.
Отвлекать я их не стала, только поцеловала Тошку в щеку и нырнула в свой роман до самого обеда, логично рассудив, что если кое-кому понадобится кофе-чай-пироженка, придет сюда ножками. Или не придет, дело хозяйское.
Разумеется, звездень не пришла. А я задавила любопытство в зародыше: если Бонни суждено до обеда не сдаться на милость Сирены, он не сдастся. От моего присутствия это не зависит, а вот мои нервы не казенные. И вообще, у меня роман. Два романа!
О результатах встречи на Эльбе мне доложила Люси, примчавшаяся в чайную комнату ровно через секунду после объявления перерыва. То есть прямо с порога она скомандовала:
– Пошли!
Судя по хитрющей улыбке, мне предстоял допрос с пристрастием. Ну и ладно. Скрываться от Люси – глупо. Да и кто-кто, а она меня мистеру Джеральду не сдаст.
В кафешку – не в ту, где тусила труппа, а в другую, вовсе в противоположной стороне, меня отвели за руку (выходили мы через черный ход, где не тусила толпа фанатов Сирены, но все равно торчали два бугая-охранника), по дороге отчитались: Джерри игнорирует Сирену, та мило улыбается, к концу репетиции возможен апокалипсис. В кафешке Люси потребовала обед на двоих, и только когда официант отошел, спросила:
– А теперь рассказывай, как?! Как тебе это удалось?
Я ожидала несколько другого вопроса.
– В смысле, как удалось? Он же… да тебе Дик наверняка все рассказал!
Люси отмахнулась:
– Я не про то. Как тебе удалось заставить его петь? Не верю, что ты его напоила.
– Еще чего. Алкоголь – не наш метод, – хмыкнула я и покачала головой: – Да не знаю, оно само получилось. Вообще не понимаю, как я умудрилась в это влипнуть.
– Уже влюбилась или здравый смысл не окончательно сдох?
Я поморщилась.
– Не сдох, но… не знаю я! Он такой…
Сочувственно вздохнув, Люси погладила меня по руке.
– Он больной псих, Ти. Гениальный, сексуальный и на всю голову больной. Просто помни об этом.
– Черта с два у меня получится забыть. Особенно когда тут Звездень. Ей же не роль нужна.
Люси только поморщилась.
– Сука. Но теперь у Джерри есть шанс не сорваться по новой. Благодаря тебе. Не оставляй его сейчас, пожалуйста. Пока эта сука рядом, ему нужно, чтобы кто-то держал его за яйца.
– Да ты романтик, Люси! – Я фыркнула. – И оптимистка. Я могу его держать ровно до тех пор, пока он сам хочет. Иначе я против него – что мышь против Майка Тайсона.
– Он очень хочет, поверь. Он едва не сдох, когда эта сука его бросила. Второй раз уже не соскочит.
– В смысле, наркота?
– Она самая. Он начал, когда жил с ней. В сети об этом ничего нет, у нее хорошие адвокаты. Я тоже вряд ли буду трепаться с журналистами или полицией о подробностях своей работы с Сиреной.
То, что рассказывала Люси, отлично укладывалось в общую картину: Сирена взлетела на скандалах, ее первые клипы – эпатаж пополам с порнушкой, ее сексуальные приключения и заявления в защиту прав меньшинств, феминисток и прочих «борцов за свободу безнравственности» лет пять-десять назад не сходили с первых страниц прессы. Бонни Джеральд попал в самый разгар веселья. Снялся в одном ее клипе, она до него снизошла, взяла в постель и в свое шоу, позволила поставить ей несколько номеров…
– Те самые старые ролики, которые до сих пор не выходят из топов. Все пять ставил Джерри.
Эти ролики я видела. Да кто их не видел, если их крутят десятый год по всем каналам? Мало того, я даже помню из какой-то передачи, что Сирена вроде как ставила их сама, типа творческий эксперимент, ну очень удачный, но почему-то она не смогла продолжать – какая-то там была крайне убедительная и душещипательная отмазка.
Вспомнив клипы, я вспомнила и Бонни в них. И мне захотелось тут же это развидеть.
Не потому что он был плох, нет. Танцевал он великолепно. Дело в другом. Бонни в этих клипах был дрессированной собачкой на поводке. У ее ног и никак иначе.
Нет, не хочу этого помнить. И тем более не хочу видеть повторения!
– Но тогда я не понимаю, почему Сирена его выгнала. Ручной гениальный хореограф, чем плохо-то?
– Сам дурак, – пожала плечами Люси. – Нечего было выпендриваться.
Люси рассказывала, а перед моими глазами как наяву вставала сцена:
Студия звукозаписи. Сингл ждали на радио еще вчера, но идет третий день записи – и третий день подряд выходит полная хрень. С технической точки зрения все отлично, лучше не бывает, но – хрень. То ли с аранжировкой лажа, то ли у Сирены ПМС, то ли марсиане виноваты. Так что Сирена держится из последних сил, чтобы все тут не покрушить к чертям собачьим, ударник с басистом вот-вот подерутся, звукореж орет на аранжировщика, тот плюется ядом в звукорежа, техники от нервов косячат, бэк-вокал охрип. Бонни, для успокоения нервов принявший косячок, спрятался от обожаемой королевы за широкой спиной Люси: она как обычно за клавишами, постигает дзен. Наконец, случается закономерный эпический фейл: бэк-вокалист давится водичкой из бутылки, кашляет… и теряет голос. Горло содрал.
А сингл кровь из носу требуется записать сегодня! Публика ждет, последний скандал догорает, продюсер каждые полчаса названивает на радио и обещает вот-вот-прямо-сейчас отправить им готовый шедевр, только не прекращайте муссировать скандальчик. Сирена… о, Сирена пока спокойна, ей нужно беречь нервы и голос, но даже муха не решится сейчас пролететь рядом.
И, наконец, аранжировщика осеняет идея на миллион баксов! Как всегда – вовремя. Он знает, что нужно для шлягера, конечно же, как он раньше не понял… эй, нам нужен мужской голос, срочно! Кто здесь умеет петь, ты, с гитарой, ну-ка давай!..
Басист с ударником, не сговариваясь, показывают ему фак. Кто играть-то будет? Сирена принципиально не записывает вокал под готовый минус, все должны подстраиваться под нее, а не наоборот. Звукореж, загоревшийся идеей (и косящий глазом на Сирену, которая перед следующим дублем пьет теплую воду и повторяет: я спокойна, я спокойна, мы запишем этот чертов сингл сегодня, иначе я вас всех тут и закопаю!) оглядывает студию – и его взгляд падает на Бонни. О! Бездельник! Иди сюда, парень, песню тут даже мухи выучили, давай-ка пой. Умеешь? Отлично. Что? А вот… ноты знаешь, нет? Черт с нотами, вот там, где она заканчивает первую строфу, ты вступаешь, вот тебе слова…
Вдвоем с аранжировщиком царапают на бумажке слова, напевают только что изобретенную партию, хлопают Бонни по плечу и ставят на место слившегося бэк-вокалиста.
Бонни сияет: ему выпал шанс показать обожаемой королеве, что он чего-то стоит! Шанс выйти на сцену вместе с ней не в заднем ряду кордебалета.
Мотор, начали!
Проигрыш, Сирена поет, первая строфа заканчивается, аранжировщик украдкой крестится и показывает Бонни пальцы колечком: все отлично, парень, давай!
Бонни вступает. На лицах звукорежа и аранжировщика, продюсера и техников расцветают просветленные улыбки. Да. Это оно. Этот голос! У нас будет шлягер! Лучший шлягер, мать вашу! Продюсер тихо-тихо достает телефон, чтобы прямо сейчас звонить на радио и анонсировать охренительную новость!.. Скандальчик с возмущенными баптистами померкнет…
Но к третьей строфе улыбки гаснут, продюсер убирает телефон от греха подальше, звукореж судорожно колдует с настройками микрофонов: тише, еще тише, мать же вашу!
Поздно. Сирена срывает с себя наушники, бросает об пол и разражается матерной тирадой: что за кошмар, кто позволил ему петь, он испортил всю запись, уберите это со студии немедленно! Она орет, глядя на звукорежа в пультовой, ей все равно – кто это был, он не должен петь с ней рядом никогда! Никогда, вы слышите! Это отвратительно!
Поморщившись, Люси допила остаток кофе.
– На этом его счастливая любовь закончилась. Глупый мальчишка так и не понял, почему она его выгнала, он же так старался. Тьфу. Сука.
Я покачала головой:
– И из-за этого он не поет?
– Он до сих пор предпочитает верить, что она его любила. А значит, не стала бы врать. Придурок.
Наступила моя очередь молча морщиться. Взрослый мужик, мозги вроде на месте, работает в шоу-бизнесе не первый десяток лет, и умудряется до сих пор верить в Санта-Клауса! Типа, если б он хорошо пел, она бы осталась довольна, сингл бы вышел дуэтом… В чем-то он был прав. Если бы он пел просто хорошо, или почти хорошо, у него был бы шанс спеть с Сиреной. Он бы лишь оттенил ее великолепие своей посредственностью. Но допустить, что очередной той-бой окажется на сцене с ней на равных, или, хуже того, ее перепоет? Да не смешите мои тапочки!
Конечно, бывают исключения, и звезды помогают начинающим гениям. Но потому они и исключения, да и подоплеку этой помощи широкой публике иногда лучше не знать. Обычно же все именно так, как с Сиреной: конкурента надо давить в зародыше. Нормальная и естественная реакция. Инстинкт.
А Бонни… его я тоже понимаю. Сама такая же дура. Лет пять назад пересеклись с одним из родительских коллег, редактором «Аргументов», и он предложил: напиши нам серию статей о современной музыке и музыкантах. Ты в теме, писать умеешь, давай, детка! Жду! Я и написала про «Геликон-оперу», дел-то. Большую часть постановок знаю, за кулисами как дома – там с нашего курса двое ишачат. И показала супругу, мол, смотри, любимый: я способна не только тебе носки стирать!
Сейчас при воспоминании, как горько я рыдала о своей бездарности после слов Кобылевского, мне хочется его убить и закопать. Ведь поверила же, что статья моя – позор позорный, а редактор вовсе не имел намерения печатать мои материалы, а просто пожалел убогую, никчемную деточку в память о талантливых родителях. А я, дура такая, только позорю их память своими попытками бумагомарательства.
Собственно, после этого я три с лишним года вздрагивала при виде пустой страницы «Ворда», и писать что-то решилась исключительно под псевдонимом, и в издательство отправляла не напрямую, теть Ире из «Современной прозы», а на общий ящик. За что потом была теть Ирой обругана и едва не побита, мол, нельзя старой больной женщине голову морочить.
Так что грабли знакомые и родные. Одни на всех. Разве что я вылечилась быстрее, но на меня и не орали прилюдно, да и моя любовь к Кобылевскому была не настолько слепой… наверное… по крайней мере, мне хочется так думать.
А Люси я торжественно пообещала сделать все, что в моих силах, чтобы Бонни не связался опять с Сиреной. Второе обещание я дала сама себе: сделать все возможное и невозможное, чтобы Бонни спел Эсмеральдо в моем мюзикле. Раз он спел в «Зажигалке», то споет и на Бродвее. Если только Сирена меня не переиграет.
«Большая часть архивов лаборатории представляет собой подробный отчет о подготовке диверсионных групп, которые должны были начать работать на центральных планетах координационных веток Солнечной. Однако есть незначительное число материалов, которые могут вас заинтересовать особо. В последнее время гведи, видимо, в целях подстраховки, работали над средствами блокировки описанного выше воздействия. Как ни странно, в основу легли те же самые исследования в области пен-рит трансформации, что когда-то послужили основой для исследований их психо-ментальных способностей…»
Отрывок докладной записки на имя директора Центрального БКоИ
Никогда не знаешь заранее, чем обернется самое рутинное расследование. Вот, например, как-то раз на Флоре похитили одну пен-рит. Она ничего не помнила. Целых три года до окончательной трансформации ее ни разу не навестил никто из родных и друзей. Таких как она на планете несколько тысяч. Многие пропадают. Гибнут по недомыслию или оплошности куратора, бывают проданы в дешевые бордели, или просто, переехав, забывают заново зарегистрироваться. И вот, такое на первый взгляд, просто объяснимое исчезновение не очень нужного представителя населения планеты, какими-то кривыми дорожками привело к тому, что координатор Второго отдела Бюро космических исследований вынужден не спать сутками и ругаться с директором, настаивая на вмешательство в работу коллег из военного ведомства. Впрочем, эта попытка была заранее обречена на провал: военные нашли и уничтожили секретную базу гведи, которая, оказывается, много лет незаметно функционировала прямо здесь, под носом у Бюро. Так что все, что было на базе, стало их законной добычей. И добычей этой они делиться не собирались.
Курт был согласен с Майклом: среди добычи просто наверняка была и Велчи Катиэли. Вот только почему они в нее так вцепились? Что-то знали?
Теперь, конечно, известно, что Ханчиэни создавал некоторых пен-рит специально для ФСМ. Велчи — не исключение. Но зачем они были нужны гведи? Причем, настолько, что те не пожалели засветить свою агентуру в попытках заполучить девушку. Почему Лингину хотели убить, а Катиэли — вывезти с планеты?
Докладная записка на имя директора Бюро с выводами и предположениями по этому поводу была давно готова. Но отправлять ее координатор медлил. Ему все казалось, что он что-то упускает. Что-то важное. Но не вспомнить…
Директор сам вызвал Курта. Нет, не для того, чтобы порадовать хорошими новостями. Конечно, не для этого.
Оказывается, была связь с Центральной базой Бюро.
Оказывается, в Солнечной знают больше, чем здесь, на Флоре, на месте событий.
Оказывается, в ФСМ действительно разработали новое, невероятной силы психо-ментальное оружие, основой которого стали пен-рит. И нашим военным разведчикам удалось заполучить технологию. Но — слишком поздно. Своих пен-рит профессора Ханчиэни у военных не было. А до гведианских добраться не удалось.
Теперь у них есть Велчи Катиэли.
Что за день такой! Ни одной хорошей новости, только ощущение удавки, которая все сильней затягивается на шее…
Мерить шагами кабинет можно до бесконечности. Сосредоточиться это не помогает. Да и не нужно. Уж что-что, а считать до двух координатор умел неплохо. Как трудно что-то решать, когда решение очевидно, а выбора все равно нет. Он иллюзорен, выбор.
Решившись, наконец, Курт по экстренному личному каналу вызвал Калымова.
Тот был на борту «Эхо», похоже, что отдыхал в каюте.
— Привет, Вак. Ты один?
Тот встревожился:
— Что у вас еще случилось?
— Вак, девочка с тобой?
— Кто?
— Лингина с тобой?
— Черт! Ты же знаешь, она ушла на планету. С тех пор никаких вестей.
— Вак, ее нужно найти. Слышишь? Обязательно нужно найти. Она сейчас — самое важное. Найди и ни на шаг от себя не отпускай…
— Да что стряслось-то?
— Слушай последние новости…
Игорь провел ладонью по лицу — влажно. Похоже, разбит нос. Легко отделался.
Шлема на голове нет, и он не помнит, чтобы снимал его. Кто-то помог? Вокруг темно, ни отсвета, ни фонарика.
— Эй, кто-нибудь тут есть?
Тишина.
Пол плавно закругляется, это все та же скользкая обшивка чужака. Дернул же черт повестись на приглашение Алекса посмотреть на ходовую часть корабля. Нет, там, действительно было красиво и интересно. Но только до того момента, как люк за спинами новоявленных исследователей захлопнулся и не пожелал открываться, сколько бы тот парень, Стэн, ни пытался. Правда, это не люк, это какая-то диафрагма из сотни золотистых пластинок…
И все-таки, где они сейчас?
-Стэн, Алекс, вы где?
Нет ответа.
Без всякой надежды проверил связь. Не работает. Интересно, только у него или у всех?
Придется идти на поиски.
Игорь неуклюже поднялся. Шлем скафа скатился на пол, а до этого, оказывается, лежал на коленях. Замечательно. Где-то здесь должен быть выход. Сделав несколько пробных шагов, Игорь поставил себе диагноз — легкое сотрясение — и прописал больше не связываться с авантюристами и любопытными учеными.
Задача вырисовывалась простая. Найти ребят, выбраться наружу, осмотреться, по возможности отправить сигнал на орбиту. О том, что такой возможности может и не быть, Игорь постарался не вспоминать. В конце концов, к чужаку было прицеплено два «Фотона», тамбур биозащиты и еще посадочный челнок. Хоть что-то из всего перечисленного хозяйства могло уцелеть. Хотя бы частично. И люди. Не может быть, что из тринадцати человек выжил только он один. Сердце вдруг сбилось с ритма: Сашка! Оно была на одном из катеров. Надо спешить…
Переборов легкий приступ тошноты, Игорь на ощупь добрался до выхода. Диафрагма была открыта. По ту сторону ощущалось какое-то твердое препятствие, но между этим препятствием и стеной оставался зазор, такой, что как раз протиснуться не очень крупному человеку. Вот только пол, горкой убегающий под это самое препятствие, мешает идти. Зато с дальней стороны стал виден слабый свет. Синеватый. Размазанный по гладкой внутренней обшивке.
Бранясь и чертыхаясь, пролез в щель. Ноги скользили, зато «препятствие», та штука, которая теперь занимала все пустое пространство внутри «бочки», предоставило несколько надежных точек опоры для рук, а иногда и для ног.
Какое-то время спустя он сидел снаружи на гладком, слегка заснеженном покрытии под боком у чужого корабля, бездумно разглядывая ровную площадку, три одинаковых серых цилиндра на ней, уложенных в ряд. Гладких и ровных, словно на одном из них никогда не было закреплено никакого дополнительного оборудования. Три горных пика вдали. Вокруг площадки — серые скалы с белыми полосами снежных наметов.
То ли «Фотоны» снесло при входе в атмосферу, то ли они ушли раньше. Хорошо, если так. Если так, то Сашка в безопасности на «Корунде». И то, что никто не сунется сюда спасать пропавших, это уже не очень важно.
Ведь там, наверху, наверное, уверены, что атмосфера ядовита, а стало быть, все, кто здесь оказался, если не погибли при посадке, то задохнулись, когда в скафандрах закончился запас воздуха.
Примораживало, пахло снегом.
Но все же, где Алекс, где Стэн?
Игорь еще раз пристально осмотрел площадку, но никаких следов не обнаружил: сухое покрытие, по которому кружат снежные вихри и змейки.
Ветер здесь ледяной. Можно и уши отморозить…
Хотя, смысл дергаться: НЗ в скафе хватит часов на двенадцать. Вот с водой проблем не будет — снег на такой высоте должен быть безопасен. «И все равно, сколько я смогу продержаться на одной только воде?»
Ладно, если не хочешь замерзнуть, то подъем. Пошли искать выход.
Выход нашелся под навесом одной из темных скал — что-то вроде тропы, вырубленной в сплошном камне. Вполне возможно, что когда-то этот проход был благоустроен, возможно, здесь были пандус или лестница. Но сейчас о том напоминали лишь металлические штыри, тут и там торчащие прямо из камня.
Игорь, слегка придерживаясь рукой о стену, начал спуск. Голова все еще кружилась, но это можно терпеть, если смотреть на горизонт и не вертеть головой.
Голоса он услышал, когда почти подошел к повороту тропы. Остановился перевести дух. Ну, точно, Стэн и Алекс.
— …предлагаю все-таки сначала вернуться.
Это Алекс. Говорит на русском.
— У парня, мне кажется, сотрясение. Я слабо представляю, как мы его сможем оттуда вытащить.
Голос Стэна.
— Что-нибудь придумаем.
Тишина. Потом снова голос Алекса:
— Я возвращаюсь. Нам надо держаться вместе…
— Давай хоть рассвета дождемся.
Игорь для верности посмотрел на небо. Небо было светлым и ясным — день близится к середине. Что за ерунда? Меж тем Алекс сказал:
— Давай прикинем, если наши катера все же потерпели здесь крушение. Где их следует искать?
— Где-то в предгорьях, я думаю. А толку? Если они упали, то обломки разметало на полпланеты. Давай об этом не будем. Как-то мне не по себе.
Голоса замолчали.
Игорь перевел дух. Ну, вот, кое-что прояснилось. Можно смело идти вперед. Встретимся, а там уж решим, что и как делать дальше.