Киборг Bond X4-17
Дата: 16-17 апреля 2191 года
Включить прослушку.
— Алло!
— Ты почему так долго?
— Извини, видеофон был в другой комнате.
— Ты с клиентом? Это тот тип, что снял тебя на приеме?
— Да, — она фыркнула, — хотя сложно сказать, кто кого снял. Он сейчас в спальне, заснул.
— Тебе так понравилось?
— И что, если да?
— Да ничего. Развлекайся. Только не забывайся. Вы одни в номере?
— Да, его киберы остались в коридоре вместе с твоим DEX’ом.
— Покажи мне номер.
— Ты же его видел. Я бывала здесь.
— Покажи. Хочу убедиться, что это не подстава.
— Хорошо. Неудобно, конечно, вдруг он проснется.
— Покажи. Мне. Номер.
— Да-да. Сейчас. В спальню возвращаться?
— Потом. Сначала кабинет.
«Парни, объект направляется в кабинет. Срочно сматывайтесь на террасу, а оттуда в столовую».
— Вот, смотри. Никого здесь нет. И терминал выключен.
— Куда ведет та стеклянная дверь? Балкон?
— Терраса.
— Покажи.
«Ларт, выходите в гостиную и оттуда возвращайтесь в кабинет», — прочитал Рэнтон сообщение на экране интерактивных очков и сделал знак парням. Прижимая субноут к груди, он осторожно двинулся в обход длинного обеденного стола. Дживс запнулся о ковер и грохнулся бы на пол, если бы его не подстраховал бдительный Мэш. Наконец полицейские выбрались в гостиную и осторожно прокрались обратно в кабинет.
— Вот, смотри, здесь тоже никого нет, — сказала Лора в видеофон.
— Куда можно отсюда попасть?
— В столовую и в гостиную.
— Покажи.
Закатив глаза, девушка прошла сначала в столовую, затем в гостиную. Даже в гардеробную пришлось зайти. Там тоже ничего подозрительного не обнаружилось и она снова по требованию собеседника пошла на террасу.
Хорошенького понемногу. Номер зафиксировал, скинул Рэнтону. Установить местоположение звонившего уже забота спецов из участка, хотя запустить хитрый маленький крючочек вполне можно. Да, вот так. Пусть этот червячок внедрится в систему видеофона и поработает на нас. А вот пускать Лору шнырять по номеру по второму кругу не стоит — парни могут спалиться. То, что Дживс не наделал шума — просто чудо.
Бесшумно встав с постели, Bond заглянул в ванную — вдруг Лора решит вернуться, а так — в туалете был. Там он взял большое полотенце и, на ходу оборачивая им бедра, отправился на террасу.
Девушка как раз заканчивала разговор по видеофону, когда за ее спиной раздалось сонное:
— А-а-а! Вот ты где!
Она поспешно отключила вызов, обернулась и увидела выходящего из двери Ларса, придерживающего на бедрах полотенце.
— А я проснулся, а тебя нет, — сказал Ларс, делая к ней шаг.
— А я здесь, — улыбнулась девушка.
— М-м-м, ты так сексуально выглядишь в моей рубашке, что у меня возникла одна идея, — произнес он и выпустил концы полотенца.
Ткань эффектно соскользнула на пол.
— Какая интересная идея, — мурлыкнула Лора и разжала руку, уронив видеофон на кушетку, рядом с которой стояла. — Просто животрепещущая.
— Я бы даже сказал, что вопрос назрел и остро встал ребром, — пробормотал Ларс, прижимая девушку к себе.
— По-моему, у него нет ребер, — хихикнула она, — я что-то не заметила.
— Ну мало ли! Ты еще слишком мало меня знаешь, — хмыкнул он, распахивая на ней рубашку.
— А вот сейчас я проверю, — ответила она чарующей улыбкой и, скользнув по телу Ларса грудью, опустилась на кушетку и призывно взглянула на него снизу-вверх.
Улыбка сползла с его губ, а глаза потемнели из-за расширившихся до предела зрачков. Лора провела ладонями по бедрам мужчины, обхватила его ягодицы…
Оперативники, наконец, выдохнули с облегчением. Опасность обнаружения миновала. Кто же знал, что эту девицу понесет шататься по всему номеру?! Да еще и показывать его тому, с кем разговаривала по видеофону. Хорошо, что Bond вовремя предупреждал их, и они успевали скрыться из помещения прежде чем туда входила Лора Свон. И то едва не погорели, когда Дживс чуть не навернулся.
Сейчас они снова окопались в кабинете Харальда. Рэнтон засел за письменным столом, но открывать субноут опасался. Дело в том, что девица опять вышла на террасу и с того места, где она стояла, ей могли быть видны отсветы от вирт-экрана. Дживс и Мэш, как мышки, затаились на диване, хотя их обоих так и подмывало посмотреть, что же там творится. Благо огромные панорамные окна это позволяли. Зато не позволил Ларт, опять же из тех же самых соображений — девица могла их заметить. Хорошо еще, что Ларс постарался встать перед ней так, что она оказалась к окну спиной.
Дживс, вытянув шею, как заправский гусак, все-таки пытался рассмотреть происходящее на террасе.
— Том, ты успокоишься или нет? — прошипел Ларт. — Ничего интересного там нет.
— Как же нет?! — всплеснул руками тот. — Да она же Сволочи мин…
Мэш, которому показалось, что Дживс возмущается слишком громко, попросту зажал ему ладонью рот.
— Спасибо, Питер, — кивнул Ларт. — Мало ли что она ему делает. Bond, между прочим, работает, и весьма результативно к тому же. Так что мешать ему не стоит.
— Нормальная такая шпионская работа, Том, — шепнул Мэш. — Как в кино. Но Ларс молоток, отлично… работает.
«Сорри, парни, кино потом посмотрите. Пока все ресурсы заняты. Ковыряюсь в ее видеофоне», — пришло сообщение от Bond’а.
Ларт показал его парням, те дружно зажали себе рты, чтобы не заржать в голос.
— Ресурсы у него заняты, — простонал Мэш.
— Ы-ы-ы, в видеофоне ковыряется, — промычал Дживс ему в плечо.
— Успокойтесь оба! — зашипел на них Рэнтон. — Бедлам какой-то устроили! — и, не выдержав, тоже улыбнулся.
— Подожди, детка, — Ларс отстранился от девушки, тяжело дыша. — Я же не железный. Дай немного прийти в себя. — Он поднял ее на ноги, прижал к ограждению террасы, жарко целуя ее шею и плечи.
Нет, я, конечно, и целый час так могу, но это слишком палевно. Люди так не могут.
Bond подхватил Лору под бедра и усадил на перила. Та взвизгнула и вцепилась в его плечи.
— Ларс! Ты с ума сошел! Триста двадцатый этаж!
— Не бойся, я держу тебя, — он коснулся губами ее губ. — А кроме того, здесь силовое поле, которое не даст тебе упасть.
— Правда?
— Конечно. Протяни руку.
Лора послушно вытянула руку и наткнулась на невидимую упругую стену.
— Ух ты! А я не знала, — хихикнула она.
— Все для безопасности постояльцев, — пожал плечами Ларс. — Но, согласись, заниматься сексом на краю бездны — это нечто, добавляющее приятному действию пряной остроты.
— О, да! Просто дух захватывает, — улыбнулась девушка. — Такого экстремального секса у меня еще не было!
Глаза ее потемнели от нахлынувшего желания.
— Давай исправим это? — выдохнул ей в ушко Ларс, раздвигая ее бедра и устраиваясь между ними.
Утром Лора проснулась от того, что ее осторожно потрясли за плечо. С трудом разлепив глаза, она увидела склонившегося к ней Ларса. Он, точно так же, как и она, проспал от силы пять часов, но выглядел возмутительно бодрым и свежим. Гладко выбритый, уже успевший надеть брюки и рубашку, он завязывал галстук.
— Извини, что разбудил, — улыбнулся он, — мне нужно на деловой завтрак ехать. Если хочешь, можешь остаться, сколько нужно. Я оставлю Зета, одного из своих DEX’ов, он тебя проводит.
— М-м-м, я все еще никак не приду в себя, — сонно мурлыкнула девушка. — Ты мне устроил такую незабываемую ночь!
— Рад, что тебе было хорошо, — он наклонился, чмокнул девушку в припухшие ото сна и бесчисленных поцелуев губы, затем выпрямился и стал натягивать пиджак. — Как встанешь, спроси у Зета мою визитку. Созвонимся потом. Все, я улетел.
Лора еще немного подремала, потом все-таки решила, что пора собираться восвояси. Она поднялась с постели и направилась в ванную. Стоя под теплыми струями воды, она вспоминала минувшую ночь. Такого в ее жизни еще не было ни разу. Клиенты, которые заботились бы не только о собственном, но и о ее удовольствии, практически не встречались. А Ларс… ей и в голову не пришло попросить его об оплате. Слишком хорошо ей было тогда, да и сейчас тоже. Приятная истома наполняла все тело, ноги подгибались, а в самом укромном месте немного ныло — габариты ее нового знакомого были весьма и весьма приличными.
Приняв душ, девушка закуталась в банный халат, который нашла на вешалке, расчесала и высушила волосы. Потом не удержалась и взяла флакон с надписью «Caron’s Poivre». О, да! Это был именно тот одеколон, который сводил ее с ума минувшим вечером. Она вдохнула его пряный острый аромат, переходящий в цветочный, улыбнулась своему отражению и нанесла несколько капель себе на кожу — за ушками, на запястья и между грудей. Неважно, что это мужской одеколон, у него такой умопомрачительный запах, и ей так хотелось, чтобы он напоминал ей о прошедшей ночи.
Лора вернулась в спальню, нашла свою одежду в кресле у окна, с благодарностью подумала, что Ларс и тут оказался на высоте, подобрав разбросанные в порыве страсти детали ее туалета. Она оделась, попыталась вспомнить, где могла оставить свой видеофон, сходила на террасу, отыскала его на кушетке. К счастью, пропущенных звонков не было.
Лора прошла в гостиную, где на диване рядком сидели ее собственный DEX, приставленный к ней Сизым, и киборг Ларса. Куклы синхронно вскочили при ее появлении. Девушка затребовала у киборга Ларса визитку, оставленную для нее, вложила ее в свой видеофон и направилась к выходу. Зет выпустил ее и ее киборга из номера и снова заблокировал дверь.
Лора летела в своем флайере домой и в который раз вспоминала безумную ночь с надеждой на продолжение.
Пепел досадливо бросил удочку — его и так злило долгое молчаливое сидение в ожидании клёва, а тут вдобавок оказалось, что он страдал зря. Искра недоумевающе посмотрела на реку — местечко выглядело идеальным, тихая заводь, глубокая чистая вода. Девочка, поднявшись на холм чуть выше неудачливых рыбаков, объяснила:
— Там выше мой папа живёт. К нему аж из самого города приезжают! Он как возьмется им одежду красить, так вся река белым разрисовывается, — она присела на корточки, потрогала пальцем росток будущего одуванчика. — В этом омуте вода заворачивается, краска долгонько держится, вот рыба и не заплывает, чтобы не потравиться. А на холме только одуванчики растут, большие-большие. Их даже дядька на настойку не берёт.
Закат покачал головой. Им ещё повезло, что рыба в омуте не водилась. Он бы вообще поостерегся её ниже по течению ловить, если тут живет красильщик. Белил ткани он явно не травяными отварами, и вряд ли стоило есть ту рыбу, которая после такой алхимии выжила.
— А вас вчера мой брат видел, — сообщила девочка, не отрываясь от изучения одуванчика. — Вы проезжали около Кривого брода. Дядька сказал, надо вас прогнать, но вы сами уехали. Вас с вечера все ищут, а я нашла! Мама мне за эту вторую ватрушку даст, — запнулась, с сомнением осмотрела замурзанную одежду, — наверное.
Бродяги переглянулись. Пепел быстро ушел к повозкам, рассказывать Принцу, что им надо сниматься как можно скорей. Искра присела рядом с девочкой.
— А хочешь конфетку вместо ватрушки? Ты только поиграй тут немножко, мы тебя с нашими детьми познакомим.
Девочка насупилась, посмотрела подозрительно. Встала, оправив платьице.
— Нет. Ты чужая тётя. И вообще я с вами говорить не должна, и сейчас уйду.
Искра на миг опустила голову, прикусив губу. Закат понимал — она придумывает, как выпутаться, но также понимал, что вряд ли может помочь. С его лицом только детей успокаивать, разревётся же наверняка…
— А может, ты просто отведешь нас в свою деревню?
Они оглянулись к Принцу, торопливо взбиравшемуся на холм. Тот остановился рядом с девочкой, пытаясь отдышаться — наверняка бежал от самой стоянки. Она смотрела на него с любопытством, кажется, даже не подумав испугаться, хотя все равно надолго задумалась перед ответом.
— Ну, я не знаю… Ну ладно. Но только тебя! И его, — она ткнула пальцем в Пепла, — потому что он красивый. И тебя! Ты хороший.
Закат с недоумением посмотрел на наставленный на него палец. Перевел взгляд на Принца, тот кивнул — послушай ребёнка, не порть мирный договор спорами.
Пошли сразу, только вручили обещанную Искрой конфету. Надо сказать, имя бродяги немного примирило с ней девочку — ту, как оказалось, тоже звали Искрой.
Принц и Пепел переглянулись, Закат удивлённо приподнял брови. Тут до столицы осталась пара дней пути, а имя необычное для светлых земель. Принц попытался осторожно выспросить — может, это сокращение от какой-нибудь Искросветы, или прозвище, но девочка даже немного рассердилась:
— Ну что ты такой непонятливый! Я же сказала, Искра! Как когда печку топят, такие маленькие огоньки летят!
Пришлось смириться, тем более, что они добрались до деревни, скрытой ивняком. Закат замедлил шаг, недоуменно оглядываясь, заметил, как поежился Принц и на миг замер столбом Пепел.
Земля была тёплой и черной, как в кузне, без следа травы. Не видно было ни огородов, ни загонов для скота, никто не разделял дворы заборами. Нижние венцы изб обуглились, словно новые брёвна клали поверх старых, прогоревших. Из-под ног взлетали седые облачка, перша в горле.
— У вас недавно был пожар? — тихо спросил Принц.
— Не-а, — мотнула головой девочка, споро натягивая на нос платочек, прежде болтавшийся на шее. — Это всегда так.
Рвано выдохнул за спинами отставший Пепел, Принц обернулся, взял его за руку. Закат колупнул землю — в глубине она была будто ещё жарче и ощутимо пекла пятки. Как так могло получиться? Кто мог такое…
Пошатнулся, оперся о стену.
Он знал, кто. Он даже помнил, как.
Воспоминание пришло, взвилось серым вихрем, скрадывая туманное утро, превращая его в багряный вечер. Смывая деревенскую улицу, как золу, обнажая крепостную стену Черного замка, что стала её началом.
Закат успел ещё удивиться, улавливая смутную неправильность, присутствие рядом кого-то невозможного, и провалился в прошлое, в давно забытые слова и мысли.
В чужие мысли.
— Мелкие озерца? — юноша в темных одеждах оборачивается, вздергивает бровь надменно и презрительно. — И так называется село, доставившее мне столько хлопот?
— Да, господин, — чешуйчатая голова склоняется ниже.
Хитрые люди живут в Мелких озерцах, рыбачьем поселке возле самого устья Длинной. Армию пропустили легко — да к ним и дошел только крохотный отряд разведки, продравшись сквозь ежевику. Зато теперь уже который год покусывали за пятки, раньше мелко, а теперь вот разинули рот на добычу покрупней. Убили трёх командиров, чьи отряды стояли недалеко от Длинной.
Тёмному Властелину служат многие, по разным причинам. Но действительно верных и талантливых слуг ценит даже он.
Дракон вздыхает, чешет за ухом когтистой лапой, жмурится.
Никто не предаёт Тёмного Властелина. Некоторые боятся. Некоторые не видят смысла.
Некоторые просто не могут. Потому что оружию, сотворенному в подарок, права голоса не давали.
Тёмный Властелин обхватывает шею дракона, почти обнимает, заглядывая ему в глаза.
— Думаешь, ты знаешь, что я прикажу, Пламя? Думаешь, у меня совсем не осталось фантазии? — Юноша смеётся, весело и страшно, отталкивая морду поневоле верного советника. Приказывает: — Не просто сожги эту деревню. Выжги саму землю, пусть раскалится, расплавится, пусть жар твоего огня останется в ней навсегда. Чтобы выжившие — а я знаю, ты снова кого-нибудь упустишь — не смогли больше жить в этом проклятом месте.
Тёмный Властелин смотрит в глаза советника, улыбаясь довольно. Он думает, что наконец-то смог его впечатлить.
— Это что ещё за новости? Искра! Какого пламени ты притащила сюда чужаков?
Закат поднял голову, ещё толком не очнувшись от воспоминания, в котором почему-то лучше знал, что думал тогда дракон, чем он сам. Столкнулся с взглядом кряжистого мужчины, седого, коротко стриженного, но с черной, боевито топорщащейся бородой. Девочка-провожатая спрятала руки с остатком леденца за спиной, насупилась. Вперед выступил Принц, поднял руки в примиряющем жесте.
— Мы не хотим ничего дурного, староста. Мы бродяги, остановились на стоянку недалеко от вашего поселка.
— А, — мужик кивнул, сложив руки на груди, — эти. Чего заявились-то?
— Мы идём к морю, — все так же мирно, будто не замечая неприязни, отозвался Принц. — Подумали, что вдоль реки будет проще всего.
— Это вы просчитались, — староста фыркнул, оглядел гостей ещё раз, пристальней. Пожевал губами в сомнениях, но наконец махнул рукой. — Ладно, раз смогли к нам пробраться и Растопкину дочь уболтать, проходите в дом. Угощу, как положено.
Мужик в самом деле оказался старостой, звали его Углем и был он родоначальником едва ли не всей деревни. Жена его, Свеча, высокая женщина с длинной смоляной косой, взялась накрывать на стол.
Угощение могло бы показаться скудным, если бы не вид окрестной земли — чтобы вырастить даже такие крохи, людям наверняка приходилось прикладывать немало усилий. Приглашение к столу было здесь большой честью.
Чтобы не сидеть в неловкой тишине, Принц завел рассказ об удивительных местах, в которых побывал караван — о жарком юге, где вода стоит дороже золота, и где они сначала взялись помогать юноше, влюблённому в дочь султана, а потом пересекли пустыню, чтобы вернуть во дворец зачарованного халифа и его визиря; а затем о севере, с их страшным ритуалом выбора юноши, который на год станет принцем-консортом, если только не замёрзнет в первый же день в ледяных чертогах Снежной королевы.
Староста слушал молча, рассматривая гостей. Доев жидкую пресную кашу, хмыкнул, откинулся на стену. Спросил насмешливо:
— Что, так и не спросишь, отчего земля у нас черная и горячая?
Принц, прерванный на середине рассказа, помолчал мгновение. Кротко улыбнулся:
— Мы видели и не такие чудеса. Нам интересно, но я не был уверен, что вежливо будет спрашивать.
Уголь расхохотался басовито:
— Ишь ты, вежливые бродяги! Тут светлые, если дойдёт кто, таращатся с открытым ртом, а вы спокойные. — Тенью его смеха улыбнулась хозяйка, налила всем по кружке удивительно вкусной воды. Уголь выхлебал свою порцию без всякого почтения, обвел гостей насмешливым взглядом. Когда никто не смутился и не выказал нетерпения, вскинул брови. — Видать, впрямь повидали всякого. Что ж, давайте я и о нашем чуде расскажу…
Закат опустил голову. Приметил, как смотрит пустым взглядом в стену Пепел, будто увидеть мог, как ползет по ней черная линия, как вгрызается в брёвна засевший под землей жар, оставляя за собой лишь золу и оседающие верхние венцы. Заставляя каждую пару лет надстраивать пеплом рассыпающийся дом.
Тёмный Властелин недооценил упрямство жителей Мелких озерец. Они не просто выжили. Они остались жить на своей земле, продолжили удить рыбу в разбросанных по лесу смешных лужах, лишь по недоразумению названных озерами. Только скот держали теперь на дальних пастбищах, и огороды разбивали там же. Даже приспособили страшную особенность земли себе на пользу — здесь легче было добывать железо, да и такие краски, как делали местные красильщики, нигде больше невозможно было достать. Поэтому и терпели их светлые. Поэтому — а ещё потому что боялись. Жители Мелких озерец, ныне прозванных Черным выгоном, были подобны закаленной стали. Их не смог прогнать с этой земли даже дракон, уж тем более это было не под силу светлым рыцарям.
— Вот такая история, — подвел итог Уголь. — Можешь прибавить к своим байкам, бродяга.
Принц поблагодарил, глядя восхищенно. Закат понимал его, вот только он, восхищаясь, отводил взор.
От стойкости этих людей не было лучше ни им самим, ни их детям, которые продолжали дела своих отцов и матерей. Они были упрямы, они могли лбами продавить стену. Вот только пламя дракона — не стена. Оно не стало ничуть прохладней за прошедшие два столетия, и не угаснет ещё рок знает сколько лет. Его не перебороть упрямством.
И в то же время у Заката, пожалуй, было меньше всего права размышлять, разумно ли поступают жители сожжённого поселка. Не только потому, что именно Тёмный Властелин был виной их бедам, но и потому что ныне он мог потягаться с ними в упрямстве. Он пытался перебороть свою судьбу. По сравнению с этой затеей решение дождаться, когда погаснет вечное пламя, казалось почти разумным.
Фортескью умел расположить к себе с первого взгляда. Он так радушно улыбался, что хотелось не просто отведать все сорта его «уникального мороженого», но и забронировать столик лет на пятьдесят, чтобы регулярно радовать себя десертами. И это Азирафель ещё не вкусил «Ежевичный рай» и «Вишнёвое наслаждение».
Кроули кисло поморщился, глядя на карту десертов, и сообщил, что закажет себе пломбир с вафельной и шоколадной крошкой. Азирафель уже успел порадоваться, что тот наконец-то решил приобщиться к прекрасному, но, когда Фортескью подошёл принять заказ, Кроули усмехнулся и попросил коньяк. Десять шотов.
— Дорогой, это не слишком много? — заволновался Азирафель.
— В самый раз! — Кроули широко улыбнулся. — Мне кажется, что мы здесь надолго.
— Но ты же помнишь, что тебе потом нужно будет отвезти нас обратно?
— Разумеется, ангел. Или ты мне не доверяешь?
Такая постановка вопроса совсем не нравилась Азирафелю, поэтому он решил сменить тему:
— Как ты думаешь, а у здешних уток есть уши?
Кроули внимательно оглядел свой пустой бокал, потом перевёл изучающий взгляд на Азирафеля, спустив очки на кончик носа, чтобы лучше видеть:
— И чем продиктован такой интерес к живой природе?
— Ты меня не понял, Кроули, — Азирафель понизил голос до проникновенного шёпота. — Я полагаю, что Дамблдора здесь слишком хорошо знают, и если мы не предпримем кое-какие меры, то рискуем привлечь чрезмерное внимание к нашему разговору.
— А-а! — просиял Кроули. — Ты о конспирации!
— Вот именно, но только не произноси это слово так громко. И вообще больше улыбайся, чтобы не привлекать внимания.
— Знаешь, ангел, если я начну улыбаться, как ты, то внимание нашему столику гарантировано.
— Ну, хорошо, хорошо… так улыбаться точно не надо. Но для конспирации предлагаю называть Дамблдора условным именем.
Кроули даже подался вперёд, азартно выдыхая:
— Точно! Иллюзионист.
Азирафель, собиравшийся предложить скромное «мистер Шмель», немного опешил:
— Почему?
— Слово красивое! — Кроули стукнул ложечкой по пустому бокалу, слегка подражая Дамблдору, и, довольный собой, продолжил: — Он давал тебе советы?
— Кто?
— Наш Иллюзионист. Давал, да? Что-то вроде: «Я сам через это прошёл, вам будет лучше без него…»?
Ответить помешал Фортескью с «Ежевичным раем». Азирафель придирчиво оглядел айсберг мороженого с кусочками свежих ягод, затейливо политый соусом нежно-розового цвета, и подхватил ложечкой маленький кусочек.
— М-м… божественно…
— Не отвлекайся, ангел, у нас, между прочим, серьёзный разговор.
— Серьёзный, ага, — согласился Азирафель и, старательно облизав ложечку, отправил в рот второй кусочек. — А теперь я расскажу тебе про любовь.
Кроули налил коньяк в бокал для воды и выпил залпом почти треть бутылки. После этого он выдохнул и уставился на рот Азирафеля:
— Ангел… ну почему ты такой ангел?!
Азирафель на всякий случай проанализировал своё поведение, но не углядел в нём никаких провокаций. Они и раньше вместе посещали рестораны, где Азирафель лакомился какими-нибудь деликатесами, а Кроули пропускал стаканчик-другой виски.
— Тебя что-то смущает, дорогой?
— Нет, ангел, продолжай в том же духе, и я поверю, что ты даже не думаешь меня искусить.
— Но я и правда…
Азирафель случайно вспомнил сцену из дамского романа, где одна кокетка поедала взбитые сливки, пытаясь соблазнить офицера… но ведь Кроули никогда… или наоборот…
— Ты думал, что я намеренно?
Кроули покачал головой:
— Не бери в голову, ангел. Это я непозволительно расслабился. А ты никогда… Что ты хотел сказать про любовь?
— Это про нашего Иллюзиониста, — шёпотом продолжил Азирафель.
— Он предложил тебе…
— Нет, нет и нет! — перебил Азирафель. — Он знает один секрет.
— И собирался тебе его продать?
— Нет, — Азирафель запоздало сообразил, что конспиративное прозвище Лорду они так и не придумали. — Этот секрет касается нашего гостя. С особыми потребностями и ограниченными возможностями.
— Кого? — даже сквозь тёмные стёкла очков было видно, как сильно округлились глаза Кроули. — Звучит так, словно мы приютили инвалида-извращенца.
— У него ещё есть палочка, большая змея и фамильный портрет, — намекнул Азирафель, заговорщически подмигивая.
— А-а, ты об этом госте, — наконец догадался Кроули. — Просто никак не мог увязать его секрет с нашим Иллюзионистом. Или ты не о том секрете?
Азирафель был готов сдаться:
— Я понял, разговаривать на такие темы в местах, где у уток есть уши, не самая лучшая идея.
— Ты тоже не подумал о маленьком чуде? — улыбнулся Кроули. — Здесь же никто за этим не следит.
Азирафель вздохнул и щёлкнул пальцами, исключая любую возможность кому-то их подслушать.
— В общем, Дамблдор знает о том, что мы скрываем Лорда со змеёй в твоих комнатах.
— И как он к этому относится?
— Очень настороженно… и он предложил обменяться информацией.
— Пф-ф! Что он может нам предложить из того, что мы ещё не узнали?!
— Мне кажется, что у него есть досье на нашего Лорда.
— И зачем оно нам?
— Ну как же?! Чтобы не повторить ошибок. А ещё мне очень интересно посмотреть, каким он был до раскола души. А ещё…
— Достаточно, ангел. Ты договорился с Дамблдором о встрече?
— Да. Сегодня вечером.
— А при чём здесь любовь?
—А как ещё можно исцелить израненную душу?!
Азирафеля немного взволновал разговор, и для успокоения он с удовольствием занялся десертом, решив, что будет вести себя как прежде, хотя бы в силу привычки. К тому же мороженое было просто невероятно вкусным, а взгляд Кроули — откровенно восхищённым. А ещё Азирафель понял, что не может определить, что из этого нравится ему больше всего.
— Мистер Фортескью, принесите, пожалуйста, «Вишнёвое наслаждение» и добавьте маленький шарик миндаля в горьком шоколаде.
— О, мистер Азирафель понимает, о чём просит! Я вам ещё положу шарик дынно-лимонного шербета.
Кроули прикрыл глаза ладонью и сделал вид, что его происходящее ничуть не интересует. Ну да, ну да… В общем, посещение кафе можно было считать успешным и весьма и весьма приятным.
— Ангел, может быть, ты объяснишь, зачем тебе понадобилось обнимать Фортескью? — Кроули резко крутанул руль, объезжая какую-то кочку.
— Осторожнее, дорогой, и не надо так гнать, — Азирафелю пришлось схватиться за ручку, чтобы ни обо что не стукнуться. — Он приятный человек, к тому же он подарил мне карточку постоянного клиента.
— Я тебе мог подарить десяток таких, — пробурчал Кроули. — И даже ещё больше.
— Знаю, дорогой, и поэтому… — Азирафель вовремя прикусил язык, не давая сорваться неуместному сейчас признанию.
— «Поэтому» что?
— Следи за дорогой, Кроули.
— А что я, по-твоему, делаю?
Обратная дорога показалась Азирафелю гораздо короче. Может быть, потому что они не искали Тадфилд и ехали днём. А ещё некоторые песни стали повторяться, и Азирафель начал подпевать мистеру Меркьюри — называть этого гения по имени даже про себя у Азирафеля не повернулся бы язык.
В замке первым, кого они встретили, оказался Филч. Завхоз принялся жаловаться на «несносных детей» и мечтать о наказании розгами, как в старые времена. Азирафель даже немного заволновался — не разругался ли бедолага со Спраут, но Кроули быстро расставил все точки:
— Аргус, что с вашим артритом?
— Побаливает. Особенно на погоду.
— А в Зале Славы чей кубок стоит в третьем ряду шестым слева?
— Ну… Монтегю?
— Знаете, Сириус, вы окончательно потеряли осторожность! — заявил Кроули.
— Но… никто так не станет меня заваливать, — с вызовом зашипел «Филч».
— Вы были неубедительны! А ещё забывали хромать. И ваш прототип знать не знает слова «сингулярность». И «амплитуда», кстати, тоже.
— Сдаюсь! — «Филч» поднял руки, но тут же довольно оскалился: — Я только что начислил два балла Гриффиндору, и видели бы вы лица близнецов Уизли.
— Крайне неосмотрительный поступок.
— Да бросьте! Оно того стоило.
— Пожалуй, мне стоит подумать над вашей изоляцией.
Азирафель понял, что Кроули не шутит. Понял это и Блэк, который мгновенно переменился в лице и уже совершенно серьёзно продолжил:
— Обещаю. Только ночью и только на верхних этажах.
— И заведите себе уже кошку!
— Обязательно! Гарри кошку тоже хотел.
Всё-таки с Блэком вполне можно было договориться. Когда он этого хотел.
Можно уже было уходить, но проехать столько миль, чтобы постоять четверть часа под окном, показалось верхом глупости.
— Кроули, ты думаешь, когда у него появится ребёнок, то…
— Конечно, я так думаю! Я видел этого ребёнка! И я видел этого Артура.
— Что?!
— А ты как думал?! В ту ночь мы с ним даже перекинулись парой слов. Он принял меня за доктора. Всё сходится.
— Твою ж мать!
— Ангел?
— Прости, вырвалось ненароком. Получается, нам здесь больше нечего делать?
— Ближайшие лет двадцать точно.
— Но что тогда…
— Поехали в Лондон, ангел? Ещё раз заглянем в Министерство. Мороженое опять-таки…
— Точно! Мороженое, — улыбнулся Азирафель. — Мне кажется, в Министерстве мы сейчас ничего не найдём.
— Но попробовать-то стоит?
Только когда Кроули шагнул в сторону, Азирафель сообразил, насколько близко друг к другу они стояли. Но раз он ничего не заметил, то, вероятно, это уже вошло в привычку, а значит, не стоило ничего менять, чтобы не нарушать хрупкого равновесия. Правда, о том, что эта близость вдруг показалась волнующей, лучше было не думать, чтобы ничего не испортить. Пусть всё происходит естественно. Так сказать, само по себе.
— Кроули, а ты можешь обходиться без сна? — поинтересовался Азирафель, когда они уже подъезжали к Лондону.
— Ангел, а ты можешь обходиться без блинчиков? — Кроули тихо фыркнул.
— О! Так вот как это работает.
— Примерно. Сон — это так же приятно, как и еда.
— Никогда не пробовал, — признался Азирафель.
— И что тебе мешало?
— То одно… то другое…
Признаваться в том, что терять контроль над телом было попросту страшно, Азирафель не торопился. Кроули, разумеется, любил острые ощущения, но сравнивать неподвижное лежание без сознания с черничными блинчиками всё равно было немного чересчур.
— И ты никогда не хотел попробовать?
— Ни разу!
Убеждать его Кроули не стал, просто усмехнулся и сделал музыку погромче, кажется, даже начиная подпевать. Впрочем, в этом Азирафель был не сильно уверен.
Похоже, ходить в Министерство магии по ночам было для этого мира обыденностью. И хотя Азирафель подозревал, что такие места должны охраняться, на практике этого не наблюдалось. Телефонная будка дрогнула, начиная движение, и через несколько минут остановилась в полутёмном холле. Кроули вышел первым и решительно направился к лифтам. Чем ближе он подходил, тем больше факелов вспыхивало, и появилась возможность разглядеть детали убранства.
— Ангел, ты ещё не забыл, для чего мы здесь?
— Осмотреться?
— Почти, — Кроули фыркнул и распахнул позолоченную решётку лифта: — Прошу!
— Только после вас.
Слова были стары как мир, но почему-то сейчас пробудили множество самых разнообразных эмоций, стоило лишь подумать о том, какой смысл вкладывал в них Кроули. Раньше Азирафелю казалось, что никакого, но после близкого знакомства… кстати, слова «близкое знакомство» применительно к Кроули…
— Выходим, ангел!
За всеми рассуждениями Азирафель даже не заметил, до какого этажа они доехали. Впрочем, какая разница, если лифт шёл вниз? В чём-то это даже было символично.
— Ангел, меня пугает твоя задумчивость!
— Всё хорошо, Кроули, — невпопад ответил Азирафель и огляделся: — Крутотенюшка.
Они оказались в центре комнаты с идеально круглыми стенами. Чёрным здесь было почти всё: и гладкий мраморный пол, и кажущийся бесконечно далёким потолок, и многочисленные двери без ручек и табличек, в проёмах между которыми горели свечи. Очень странным синим пламенем, которое, отражаясь в мраморе полированного пола, лишь усиливало тягостное впечатление от этого места.
Кроули закрыл дверь, через которую они вошли, и не успел Азирафель встать в центр этой комнаты, как стены закружились, отчего свет свечей слился в одно огненное кольцо. Наверное, этот эффект должен был заставить затрепетать любого из смертных, оказавшихся здесь, но у Кроули вызвал лишь гримасу неудовольствия.
— Слишком мелькает, правда, ангел?
— Слишком, — подтвердил Азирафель.
По щелчку пальцев Кроули не только остановилось эта безумная карусель, но и одна из дверей замерцала таким же цветом, как и свет свечей.
— Нам сюда!
От яркого искрящегося света Азирафель на мгновение зажмурился, а когда глаза немного привыкли к бесконечным вспышкам, подобным тем, что возникают при игре бриллианта, стало понятно, что они попали в самый большой склад часов. А как ещё назвать место, где взгляд останавливался лишь на циферблатах различных стилей и эпох? Часов здесь было великое множество: большие и маленькие, старинные напольные и современные настенные, они висели между книжных полок и покоились на столах, расставленных вдоль стен, и их неумолимое тиканье наполняло комнату и отдавалось в ушах. Свет же исходил от высокого стеклянного сосуда куполообразной формы, стоявшего в дальнем конце комнаты. Там, в искристом потоке сверкало, как драгоценный камень, крошечное яйцо. Оно медленно всплыло и раскололось, а из него появилась крохотная птичка, стремительно взлетевшая под купол, где была подхвачена воздушными потоками, которые понесли её вниз. Яркие пёрышки птички обвисли и стали мокрыми, а у самого дна сосуда она вновь исчезла в яйце.
— Ты что-нибудь понимаешь? — ядовито поинтересовался Кроули.
— Похоже, здесь играют со временем.
— Вот-вот… играли и доигрались, а нам с тобой разбираться!
— Может, это всё-таки часть плана? — осторожно предположил Азирафель.
— Угу… того самого, Непостижимого, — Кроули скептически поморщился. — Прости, ангел, но как по мне, это слишком похоже на косяк.
— Но они не могли же просто так экспериментировать? Не подумав.
— Ангел, они смертные. Они в основном только этим и занимаются. Не подумав… когда им думать-то? У них же такой короткий век! Вот и пытаются продлить. Или отсрочить неизбежное. Или пережить что-то второй раз.
— Зачем?
— Чтобы исправить. И к этому добавим эффект от временных парадоксов, и тогда наше появление здесь — всего лишь вопрос времени, — Кроули медленно снял очки и взглянул на Азирафеля. — А потом могут появиться и Хастур с Лигуром, и ваш Михаил… м-да… даже звучит отвратительно.
Звучало действительно не очень, но Кроули вообще любил сгущать краски, явно рассчитывая, что его переубедят. Обычно этим как раз занимался Азирафель.
— Но ведь столько лет ничего не происходило…
— Пф-ф! А ты не думаешь, что это первый эксперимент? Нет, ангел! Нам определённо стоит добраться до лабораторных журналов и всё пресечь.
— Как пресечь?!
— Решительно! И взять с Малфоя Обет, что он не просто остановит эксперимент, но и уничтожит все наработки. Эти их хроновороты — зло! Думаешь, возможность исправить ошибку — благо? А вот хер! Прости, ангел, вырвалось! Эта возможность позволяет не думать, не взвешивать… зачем, если можно покрутить колёсико и поступить иначе?! Опять не получилось? Снова крутим.
Кроули, хоть и любил свободу, был фаталистом. Как ему при этом удавалось сохранять оптимизм, Азирафелю оставалось лишь гадать, но сейчас его точно стоило отвлечь на что-то стоящее.
— Кроули, нам пора возвращаться.
— Почему? Мы же…
— Всё выяснили. Маги умеют поворачивать время вспять, возвращаясь в прошлое, и наверняка пытались провернуть этот фокус с будущим… но что-то пошло не так.
— Определённо, не так! — согласился Кроули. — Ладно, давай возвращаться.
— Как «возвращаться»?! А мороженое?
Кроули обречённо вздохнул:
— Да помню я, помню… это была фигура речи.
Резонно рассудив, что в столь ранний час, да ещё в выходной день кафе-мороженое работать не будет, Азирафель предложил покормить уток в Сент-Джеймсском парке. Кроули скривил губы, но безропотно завёл машину и дождался, пока Азирафель усядется, чтобы неторопливо тронуться с места.
Утки встретили кормильцев как родных и принялись бодро нырять за хлебными корками. На всякий случай Азирафель их пересчитывал, помня о «шуточках» Кроули. Но, кажется, тот сейчас был слишком расстроен, чтобы думать о чём-то ещё, кроме злосчастных хроноворотов.
Когда, наконец, утро вступило в законные права, и парк начал наполняться людьми, Азирафель напомнил Кроули о мороженом. Почему-то показалось, что тот предложит купить пару порций у толстого торговца, который уже успел прикатить свой прилавок-холодильник, но Кроули энергично кивнул и первым поспешил к выходу. Азирафель уже собирался удивиться, но всё разъяснилось очень легко:
— Ангел, а ты помнишь, что обещал рассказать мне о Дамблдоре и вашем разговоре?
— Помню, — улыбнулся Азирафель. — Это был разговор о любви.
День выдался отменный. Костив сидел на подоконнике, свесив ноги наружу.
Далеко внизу, по тротуару, в сопровождении автоматчиков ползла коробка бронетранспортера. Машина поводила по сторонам жалом пулеметного ствола, солдаты крутили касками. Пыль доходила бойцам до колен.
Уронить вниз цветочный горшок, чтобы в штаны наделали? Костив покосился на вертикальный цилиндр грубой керамики в полусотне шагов от себя. Мда. Дома иные нефтехранилища и то меньше будут. Не герань, а целая секвойя — спилить и танцплощадку на пне устроить. Жаль, танцевать некогда. Костив вздохнул.
С низким, на грани инфразвука гулом в окно влетел шмель — деловитая тварь размером с тактический бомбер. Вздымая крыльями клубы пыли, он величаво облетел поникшие соцветья, грустно взглянул на Костива тусклыми фасетками глаз и канул в бездну за окном. Костив проводил его взглядом.
За окном была циклопическая стена дома напротив да глубокий каньон улицы, на дне которого сквозняки перекатывали комья пыли в человеческий рост.
В окне напротив чуть шевельнулся тюль занавесок. Костив молниеносно активировал оптику и впился взглядом в затейливое переплетение нитей, превратившихся в увеличении визира в то, чем они, собственно, и являлись — замысловатую путаницу веревок и канатов, подобную такелажу старинного барка.
По канатам ползали пылевые клещики — с ладошку каждый. Костив поежился.
Даже спустя многие месяцы после пересечения Черты он так и не привык к неаппетитным реалиям жизни здесь. Ничего. Потерпеть тут два года, чтобы потом всю оставшуюся жизнь жрать от пуза, пока другие в свой черед тянут лямку — оно того стоит. Чай не барышня кисейная.
Барышня….
Женщин тут нет. Не пускают их за Черту. Они дома, рожают нам смену. Потери такие, что даже на эвтаназию мораторий ввели. Для мужчин. Смену павшим родить не успевают — и миссию подхватывают крепкие старички лет тридцати пяти, пожившие лишку милостью всеблагой. На пару лет, необходимых для выращивания молодняка, их хватит. Уцелевших усыпят, когда мораторий отменят. А отменят непременно. Для старух вообще никакого моратория не предусмотрено. Вышла из детородного возраста? Урода родила? Спокойного сна.
Сам Костив допускал, что когда человечество наконец наестся всласть и начнет потихоньку привыкать к свалившемуся на него изобилию, все может и измениться. Срок жизни максимальный, например, увеличат…. Он мечтательно улыбнулся.
Костиву оставалось до эвтаназии пять лет.
Засыпать не хотелось.
Занавески не шевелились. Сканеры молчали.
Внизу поднялась суета: затрещали автоматы, взревел и затакал крупным калибром бэтр, кто-то что-то кричал. Костив перевел взгляд туда.
Рядом приземлился Сенгат. Сквозь поляризованный хитин на командира вопросительно уставились чуть раскосые глаза.
— Крысюк, — сообщил Костив. Стрелки открыли огонь, разъярив некстати вылезшую навстречу патрулю зверюгу размером с гризли. Тварь легко уклонялась от струй свинца из десятка стволов, словно кегли сбивая солдат в пыль отвратительным голым хвостом.
Сенгат ждал. Костив, налюбовавшись фигурами бестолкового танца, молча кивнул.
Сенгат вскинул на плечо яйцеклад импульсного гранатомета. Скрипнули щитки панциря, и в тот же миг без паузы на прицеливание граната ушла вниз. Костива поражала иррациональная способность Сенгата поражать любую цель с любого расстояния и из любого оружия. Крысюк был мертв уже в тот момент, когда Сенгат еще только поднимал ствол.
Хлестко ударил разрыв, и стрельба прекратилась.
Рация взорвалась треском помех, и Костив поморщился. Недотепы вызвали труповозку. Обрадовались добыче, как дети. Явно решили, что накормят крысиным трупом страждущее человечество почище хлебов и рыб.
Костив в один миг задавил в корне чужое бестолковое веселье приоритетной частотой.
— Здесь Охотник, — бросил он в эфир. Мальчишеский голос заткнулся на полуслове, испуганно ойкнув. Остался лишь шелест помех, разрываемый щелчками тяжелых частиц — привет от скрытого за толстенным щитом атмосферы солнца.
Костив порой отчетливо ощущал, как солнечный ветер безжалостно пронзает его тело вместе со сверхпрочным хитином панциря, рождая ионные бури в беззащитных клеточках жизненно важных органов; иногда ему снилось, что он умирает от рака крови, едва вернувшись домой, и он просыпался от острого чувства несправедливости, не в силах вздохнуть сквозь подступивший к горлу горький ком обиды.
В такие минуты он совершенно точно знал, что ущербен — в первую очередь тем, что никак не может смириться с фактом неминуемости собственной смерти. В особенности теперь, когда Экспансия дала каждому шанс выжить и жить в сытости и довольстве.
О том, как он будет жить после возвращения, Костив не думал. Дожить бы. А там….
Как его встретят, Костив тоже старался не представлять. Он слишком изменился. Все они изменились, давно перестав быть людьми, превратившись в совершенные машины убийства, лишенные и тени сочувствия к врагу. Нас задумали и создали не людьми — но нелюдями мы стали сами.
Среди людей нам нет места.
Он привык к мысли, что его там никто не ждет, что единственная женщина, которая была рада ему, и по которой он сам плакал без слез каждую ночь, давно уснула навсегда, и элементы ее тела без следа усвоены ненасытным телом толпы. Костив был уверен, что всем им устроят несчастный случай при обратном Переходе и что все они давно занесены в список потерь. (Запятая после «Переходе» нужна)
Костив знал это, но рвался домой всей душой.
— Труповозке отбой, — скрежетнул он в шипение статики. — Фабрике: координаты месторождения подтверждаю. Зона под контролем, агрессивных проявлений нет. Прием.
Колонна фабрики подтвердила прибытие через полчаса.
Внизу поднялся гомон: солдатики наткнулись на протеиновое месторождение. Бэтр скатился с тротуара на мостовую, стрелки взгромоздились на броню, и в сизом облачке выхлопов машина попылила к цели. Костив со своего насеста прекрасно видел торчащий из-за угла дома напротив ботинок. Приближение дозора к цели позволяло сопоставить их размеры.
И Костив в очередной раз подивился безумной храбрости великого замысла маленьких человечков, порожденной голодом и отчаянием.
***(Разделение на блоки пустой строкой, звездочками или как-либо еще считаю необходимым).
К началу Экспансии войны за ресурсы утратили смысл и прекратились. Недра истощены, океаны опустошены, разрушенная экология превращала каждый день в борьбу за выживание. (Первоначальный вариант лучше согласован в плане времен: «Недра были истощены, океаны опустели, разрушенная экология превращала каждый день в борьбу за выживание.») Программы по рекультивации почв безжалостно разрушались эрозией и климатическими изменениями. В части государств каннибализм превратился из ритуала в спасение от голода. Потребность человечества в пище превосходила любую из потребностей отдельно взятых народов. Перед лицом вымирания люди проявили жажду интеграции. Голод и нужда диктовали условия жизни, а не всегда популярные решения оказывались единственным выходом. Как загнанный в угол зверь, человечество искало пути к спасению, не пренебрегая любыми, пусть даже и самыми фантастическими, возможностями.
Обнаружить систему случайных таинственных исчезновений в акватории Саргассова моря (Изменился смысл; именно систему В случайных (хаотических, неупорядоченных на первый взгляд) исчезновениях), раскопать рациональное зерно в нагромождении слухов, домыслов и уфологического бреда вокруг тайны Треугольника, заставить власть предержащих поверить в абсолютную необходимость проведения эксперимента с аномальным континуумом близ Бермуд — Костив даже представить не мог, каких усилий это должно было стоить. История не сохранила имени человека, открывшего Черту. Засекреченный и безвестный, он канул в Лету, подарив людям надежду и странный мир, так похожий на наш, но живущий по иным законам.
Физика вопила несоответствием масс и сил, порожденных размерами. Химия неожиданно меняла течение привычных реакций.( Согласен – авторский вариант неуклюж и малопонятен. Однако смысл в вашем варианте тоже – имхо – изменился. Может быть, так: «Местная физика ужасала непропорциональностью масс, размеров – и порожденных ими сил. Течение химических реакций изменялось непредсказуемым образом.»?) Эволюция естественным путем породила аналог генетически модифицированных организмов, многократно дублируя нуклеотидные и белковые цепи. Так возникли гигантские формы. Над всем этим ломали головы лучшие научные умы человечества — человечество ждало практическую пользу теоретических измышлений.(«… — в то время как остальное человечество интересовала лишь практическая польза этих чисто теоретических измышлений.»)
Выводы были таковы. (Может,«Сделанные учеными выводы были таковы.» Иначе не совсем ясна связь с предыдущим абзацем)
Человек способен выжить в новом мире, применяя определенные средства защиты.
Новый мир способен обеспечить насущные потребности человечества, включая главную — потребность в пище.
Враги смертны.
Для начала Экспансии этого было достаточно.
Стратегию разработали удивительно быстро, и первая интернациональная армада двинула в Саргассы. Один за другим голодные легионы пересекали Черту. То, что они обнаруживали там, хранилось в глубочайшем секрете. Те немногие, что возвращались обратно, подвергались мнемокоррекции. Болтовня и слухи безжалостно пресекались. Мир знал, что объединенное человечество ведет войну, что война эта успешна, и именно она кормит всех оставшихся здесь — в прямом смысле слова.
Над освоением нового мира работали команды исследователей и аналитиков, выстраивая линию генерального плана. Первым делом — накормить гибнущее от голода человечество, как можно быстрее.
Они обозначили главный и единственный ресурс нового мира, и его освоение удовлетворяло всем условиям.
Тысячи тонн живой силы пересекали Черту ежедневно. Навстречу им шел нескончаемый поток транспортов, трюмы которых под завязку заполнял чистейший протеин.
Пища Богов.
«Основные правила», — сказал он.
«Хорошо», — сказала она. Она понятия не имела, для чего будут эти основные правила, учитывая, что это было первое, что он сказал на этой сессии, но основные правила, как общая концепция, были такими вещами, которые такой психотерапевт, как Обри Тайм, очень одобряла.
«Я сниму их в конце сессии, прямо перед тем, как уйти».
Она засмеялась, она не могла ничего поделать. Пошёл ты, идиот, — подумала она с любовью. — «Нет. Кроули. Серьёзно? Я ни за что не соглашусь на это».
Он был разочарован. Он начал тонуть в своем кресле.
«Если Вы их снимете, то не сойдете с этого места без очень тщательного и некомфортного разговора об этом». Основные правила.
«Хорошо. Тогда я их не сниму».
«Да пожалуйста».
«А Вы та ещё заноза в заднице, Травинка.»
Она пожала плечами. Он не расстроил ее. — «Может быть, мы можем что-нибудь придумать. Может быть, не на сегодня, а на следующую сессию. Мы можем установить некоторые взаимоприемлемые основные правила. И это произойдет на следующий сеанс».
Он подумал об этом. Он сложил руки перед собой и глубоко вздохнул. «Я рассказал Эзре о Вас», — сказал он.
«Да ну?» — она пыталась выглядеть непринужденно и профессионально, но знала, что ей это не удастся. Он нарочно удивил ее этим, она знала. Иногда казалось, что он питался теми моментами, когда он заставлял ее делать свою работу неправильно.
«Угу», — сказал он.
«И?»
Он пожал плечами. «Он хочет встретиться с Вами».
А это было интересно. Ей было интересно, потому что совместные сессии могут быть очень полезны, особенно в случаях травмы. Позже, когда они проделают большую работу с его изложением о травме, ему было бы очень полезно поделиться им с таким близким другом, особенно с учетом той роли, которую он сыграл в самом травматическом опыте. Ей было также интересно, потому что она наконец увидит этого Эзру. Она солгала бы себе, если бы отрицала какое-то восхищение тем, что этот человек мог заставить Кроули использовать кличку «Ангел», да ещё не иронично.
«Не принимайте это на свой счет», — протянул он, и она поняла, что не дала ответа. — «Он хочет встретиться со всеми. Он любит людей».
«Ага», сказала она. Она кивнула. Она всё еще размышляла над тем, что будет в интересах её клиента, и усердно работала над тем, чтобы отделить это от ее собственного профессионально необоснованного любопытства. — «А что Вы думаете об этом?»
«Я думаю, ему стоит остаться в Лондоне, а Вам — в Нью-Йорке».
Это была еще одна из тех загадок её клиента, которую она не могла разгадать. Казалось, он бросает вызов основной географии. Он достаточно ссылался, чтобы ясно дать понять, что он действительно проводил большую часть своего времени в Англии. Она не могла представить себе стоимость стольких трансатлантических рейсов, но у него явно были средства. Что по-настоящему заставило ее задуматься, так это непомерное количество времени, которое он должен провести, летая туда-сюда.
Здесь, как она полагала, было объяснение: для него стоило того, чтобы он никогда не сталкивался с ней, кроме как на своих условиях. Она полагала, что ошиблась, ожидая от него чего-то менее драматичного и чрезмерного.
«Возможно, позже будет время, когда ему будет полезно присоединиться к нам», — сказала она. «Но это будет зависеть от Вас, только если Вы захотите».
Он пожал плечами.
«Он заставит Вас позволить ему прийти?»
«Так какие же основные правила вы найдете взаимоприемлемыми?» — сказал он. Так что, видимо, они вернулись к этой теме.
«Ну…» — подумала она. — «Это должно произойти в начале сессии. Извините, но я так думаю».
«А если Вы захотите закончить пораньше?»
Она нахмурилась. Он всё еще ожидал, что она закричит. «Не захочу», — сказала она.
«Это обещание?» — спросил он, и это прозвучало почти насмешливо. Она не могла уловить, что это было, но был какой-то странный оттенок в его голосе, как будто он вводил ее в ловушку, которую она не могла понять.
«Конечно», — сказала она, потому что, несмотря на то, как он заставлял ее сейчас чувствовать себя, она не видела никаких причин не давать этого обещания. В конце концов, она была профессионалом.
«Хорошо», — выдохнул он, и теперь он звучал очень разочарованно. Он снова переместился на своем сидении, наклонившись вперед, ближе к ней. — «Вы должны быть более осторожны с обещаниями, Обри Тайм».
Она не могла понять, что только что произошло. Она не могла понять, что сделала, чтобы потерять «Травинку». Однако она знала, что, если она спросит, он не даст ответа. «Что Вам нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности?» — спросила она, пытаясь вернуться на правильный путь.
Он пожал плечами. Он был взволнован.
«Если хотите, — повторила она, — мы могли бы попрактиковаться сегодня. Мы могли бы попробовать сделать всё, как в следующий раз, только без того, чтобы вы их на самом деле сняли».
«Может быть», — сказал он, ерзая и оглядываясь. «Может быть. Знаете, его зовут не Эзра».
Черт, — подумала она. «Что?» — сказала она.
«Эзра. Это на самом деле не его имя. Это то, что я Вам сказал».
Она почти забыла, какой он лжец. Она почти позволила этому забыться. Она чувствовала себя, как бездарность. «Вы хотите сказать мне, как его зовут на самом деле?»
«Нет».
«Ладно.»
«Азирафель».
Черт! — снова подумала она. «Аз-ра — не повторите?»
«А-зир-а-фель», — повторил он медленнее. «Одно имя. Всё одним словом. Азирафель».
«Какое необычное имя», — глупо сказала она.
Он пожал плечами. «Не там, откуда мы родом».
Обри Тайм провела один месяц, путешествуя по Европе. Включаяя выходные в Англии. Она была совершенно уверена, что Азирафель там, во всяком случае, не распространённое имя.
«Ну, спасибо, что сказали мне правду», — сказала она, еще глупее.
Он пожал плечами. «Итак, мы тренируемся, а? Просто… понарошку?»
«Эм, да.» — она кивнула. Его тактика отклонения была настолько очевидна, оглядываясь назад, что раздражала её, когда они работали. Но, по крайней мере, она могла видеть, как она помогла терапевтическому процессу в этот раз. Она дала ему время подумать.
К концу сессии у них были установлены основные правила.
***
Кошачьи глаза, подумала она. Вот как она их видела: кошачьи глаза.
Лишь позже, после того, как сессия закончится, когда она проверит свои записи, она осознает свою ошибку, она заново представит татуировку на его лице, дефект речи, который он пытался скрыть, и тематический выбор его аксессуаров. Позже она будет стонать и переосмысливать многое из того, что она поняла о нем. Но сейчас на сессии она увидела, что у него кошачьи глаза.
У него были кошачьи глаза, и они были очень, очень сердитыми кошачьими глазами.
Она ничего не сказала. Это было одно из их основных правил. Он сказал, что не обидится, если она закричит, но он не хотел, чтобы она их комментировала. Пока его глаза были открыты, она не будет говорить.
Так что она этого не сделала. Она также не закричала, и она знала, что это имело значение. На них было нервно смотреть, в частности из-за того, сколько гнева они содержали, но они также были прекрасны. Он настоял на ещё одном основном правиле: она ни в коем случае не скажет, что они прекрасны. Она никоим образом не должна была их хвалить.
Нелегко было смотреть ему в глаза, учитывая, как он был сердит. Трудно было смотреть на такие сердитые глаза и сохранять самообладание. Но это было важно. Это было то, для чего существовал весь ее профессиональный опыт — чтобы сохранить её самообладание в такие моменты. И, кроме того, Обри Тайм поняла, что её клиент не злился на нее. Она поняла, она действительно поняла. Он был зол на себя, он был зол на его глаза, он был зол, что ему было так страшно.
Она подозревала, что Энтони Кроули в этот момент был в ужасе от Обри Тайм, он почти никогда ничего не боялся. Он был в ужасе от того, что она могла сделать с ним, как она могла сломать его, как она могла подвести его и отвергнуть его. Он был в ужасе, и он был зол, что он был в ужасе. Но Обри Тайм не подведет его. Она не посмеет.
Они согласились на таймер. Первоначально он предложил остановится на полной минуте зрительного контакта. Однако она предупредила его, что полная минута непрерывного зрительного контакта, особенно без разговоров, может ощущаться как вечность. Было несколько раундов переговоров, которые завершились тем, что они согласились в общей сложности на 43 секунды. Теперь она могла бы сказать, что из-за силы гнева в этих глазах ей следовало выторговать меньше времени. Ему было больно.
Таймер остановился. Он снова надел очки. Она глубоко вздохнула, и он тоже.
«Что ж», — сказала она. Он вздохнул.
«Вы не закричали».
«Я не убежала».
«А должна была.»
Это был не первый раз, когда он говорил что-то подобное. Это был его защитный механизм: он будет ползти позади этого образа себя, как какого-то страшного и опасного человека, всякий раз, когда он чувствует себя слишком уязвимым. По её профессиональному мнению, в будущем будет время, когда она укажет на это. Но не сейчас.
«Итак», сказала она, протягивая руки, как будто говоря, ты знаешь основные правила. -«Скажите мне, что думаете».
«Я думаю, Вам следовало убежать».
Она кивнула. «И?»
«Я думаю, что хочу вздремнуть».
Бог любит троицу, — подумала она. «И?»
«Я думаю, что это было не так уж плохо».
«Не так уж и плохо», — повторила она. Он пожал плечами и ничего не сказал, поэтому она подтолкнула: «Спасибо, что доверились мне».
Он снова пожал плечами и ничего не сказал, поэтому она снова подтолкнула: «Кроули. Спасибо.»
Он пробормотал что-то, что она сочла как незачто.
«Каково это — доверять мне?» — спросила она.
Что-то промелькнуло на его лице, но она не смогла прочитать это. Ему было неудобно, и он что-то скрывал от нее. Он всегда что-то скрывал от нее, в конце концов, он был лжецом, но теперь, подумала она, ему стало совестно.
«Есть некоторые вещи, которые Вы не знаете обо мне», — сказал он. Он говорил осторожно и испуганно. Как ребенок, которого ударили за то, что он попросил ужинать.
«Я знаю, Кроули», — сказала она. Она успокоила. Она убедила. Она улыбнулась. «Я знаю Вас с первого дня».
«Я бы Вам не понравился, если бы Вы действительно знали меня», — сказал он.
«Кроули», — сказала она так, как будто звала его. Она попыталась поймать его взгляд, даже сквозь очки. Она хотела убедиться, что он видел, что она улыбается, что в ее улыбке было тепло, что это тепло предназначено только для него. — «Я знаю Вас. Я Вас вижу. Я Вас знаю.»
Он не поверил ей. Не полностью. Не совсем. Но она видела, что он всё-таки ей поверил. Не много, но достаточно.
– Мы с братом сможем вас защитить.
– Давайте сюда воду. Попробую сварить нам что-то вроде каши. Только соли здесь нет, так что будет невкусно.
Шеддерик, немного удивлённый резкой сменой темы, передал ей на четверть заполненный котелок.
Темершана осторожно ссыпала в него зёрна, а потом ловко, как будто всю жизнь так готовила, импровизированным ухватом поставила котёл в печку. Подышала на замёрзшие руки и ответила на вопрос, который так и не прозвучал.
– Те люди. Офицеры, соратники вашего отца. Ведь не только я их помню. Они тогда прекрасно знали, кто я. Они тоже должны меня помнить…
Шеддерик обозвал себя в уме беспросветным идиотом, но не придумал, как ей ответить. Просто сказал:
– Залезайте на печку. Там, наверное, уже тепло. Отдохните.
– Каша. Надо дождаться. Может пригореть…
Фразы у неё получались короткие и ломаные – как будто в сознании её удерживала только одна сила воли.
– Я послежу за кашей, – пообещал Шедде. – И позову вас, как только будет готово…
Темершана та Сиверс
Темери проснулась с ощущением большой потери. Словно что-то оторвали от сердца, что-то значимое, но незримое. Оторвали и спрятали в старинной железной шкатулке, а ключ выбросили в окно.
Но непостижимым образом оказалось, что без этого оторванного куска дышать легче.
Было темно и жарко. Пахло дровами.
Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано ещё просыпаться, нужен отдых…
Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой чёлкой; хорошо было видно левую руку в чёрной перчатке – эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала чёрной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.
Темери лежала, и с каким-то странным чувством отстранённого спокойствия думала: «Я его убью. Я ведь убью его, не сейчас, так когда выберемся из этих лесов ближе к людям. Мало ли, что он обещал и что говорил… и что я говорила – ифленцам верить нельзя. Вот нож. Он лежит, как будто специально для меня. Надо просто тихонько, очень тихо, незаметно, спуститься, подойти и ударить… только не мешкать и не раздумывать, иначе не хватит ни сил, ни смелости…».
Она горько улыбнулась: такие мысли приходили в голову без счёта… и каждый раз это были словно не её мысли. Чужие.
В реальности всё будет не так. В реальности этот сильный злой мужчина проснётся ещё до того, как ты к нему приблизишься. Он не испугается. Он скажет что-нибудь едкое… или просто так посмотрит, что снова останется только бессильно злиться… или горевать.
Темери тряхнула головой, прогоняя дурные мысли и ночные страхи. Что-то она должна была сделать… что-то важное…
Всякий сон в этот момент с неё слетел: доварилась ли каша? Съедобная ли? Или крупа настолько испортилась, что съесть варево не получится?
На шорох вскинулся и Шеддерик – хорошо, что за пистолет не схватился. Темери виновато махнула рукой и спустилась вниз.
Она не помнила, когда успела снять сапоги – оказалось, что их нет на ногах, а сами ноги, отогревшиеся в тепле, покраснели и немного опухли.
Но это ничего – тепло – не холод.
Поискала глазами – не нашла. Пока не сообразила поискать там, где спала, на лежанке. Сапоги кто-то аккуратно поставил у трубы. Они были сухие.
Смешно подогнув под себя пальцы, она проковыляла по студёному полу до лавки. Под пристальным взглядом Шеддерика – ей казалось, что ифленец не отрываясь смотрит на неё, но проверять она боялась, и потому старалась всё делать чётко и точно. Как будто он может над ней посмеяться.
Благородный Шеддерик та Хенвил
Мальканка проснулась, наверное, за полночь. Снаружи поднялся ветер, было слышно, как он там завывает, очевидно желая забраться в относительное тепло избушки. Шеддерик и сам то задрёмывал под звуки ветра, то вдруг просыпался от ощущения, что там не ветер шумит, а воют дикие лесные звери – все, какие только могут быть в этом холодном безлюдном лесу.
Просыпался, подбрасывал полешко в огонь, и снова задрёмывал, поняв, что опасность ему только пригрезилась.
Мальканка проснулась, зашевелилась на печи. Показалось заспанное лицо в обрамлении спутанных волос. Окинула сонным взглядом помещение. Нахмурилась. Выглядела она потешно, так что Шеддерик позволил себе некоторое время ещё исподтишка наблюдать за ней.
Скоро голова убралась. Зато с полки свесились ноги. Ещё повозившись наверху и найдя подле себя обувь, Темершана та Сиверс осторожно слезла на холодный пол.
Чтобы добраться до лавки ей пришлось сделать несколько шагов по нестроганым холодным доскам. Медленно, поджав под себя пальцы и прикусив губу, она сделала эти несколько шагов, и замерла, поняв, что дальше ей придётся как-то перебираться через ноги ненавистного ифленца. Шеддерик нехотя освободил дорогу.
Темершана быстро, как будто кто-то может помешать, юркнула к лавке. Устроилась на дальнем от Шеддерика краю и принялась обуваться. Вот только то ли сапоги за минувшие часы успели немного ссохнуться, то ли ноги отекли. Обуться у неё всё не получалось.
– Каша. – Напомнил Шеддерик. – Вполне съедобно получилось. Я оставил вам вашу порцию, жалко, нет соли…
Она бросила шнурки, выпрямилась. Потом улыбнулась, пожав плечами:
– Я забыла. Забыла, что хочу есть. Странно, но, кажется, будто и не хочу.
– Так бывает, если долго голодаешь. Но у нас с вами всё ещё не так плохо. Так что взбодритесь. Берите ложку и…
– А ложки…
Перед тем как заснуть, Шеддерик продуктивно потратил час, вырезая из щепки подобие ложки. Дело для него было новое, да и большой широкий нож для такой тонкой работы тоже годился слабо, но всё-таки кое-что у него получилось.
Темери критически оглядела его творение, как будто пытаясь понять, за какую сторону следует держать, а какую надо окунать в еду. Но всё же сочла его годным. Шеддерик осторожно поднял на лавку уже немного остывший котелок.
Каши на дне оставалась ровно половина от того, что получилось изначально. По мнению Шеддерика – этого и цыплёнку было бы мало: во всяком случае, он съел свою часть и не заметил. Темершана осторожно поддела небольшой кусочек, попробовала. Потом быстро и аккуратно принялась есть, позволив себе лишь единожды бросить быстрый взгляд на Шеддерика.
– На острова такие холода приходят в конце зимы, – сказал он, чтобы не молчать.
Темершана кивнула:
– А у нас даже снег выпадает редко. Но одну такую зиму я помню… как раз в тот год, когда пришёл ифленский флот.
Подумала и добавила:
– Вы, наверное, думаете, что я застряла мыслями в прошлом. В монастыре казалось, что всё забыто. Я даже думала, что, если стану монахиней, это и будет моей новой жизнью, и я никогда больше не вернусь в Тоненг, тот Тоненг, который был тогда. А новый Тоненг, тот, который есть сейчас – это совсем другой город, до которого мне не будет дела… так же, как ему до меня. Но всё получается по-другому, и я…
Выдохнула почти шепотом:
– Я просто боюсь. Но вам, наверное, это смешно.
– Когда мать умерла, мне было двенадцать. Всё сразу изменилось: дома я стал не нужен. Сейчас я знаю, почему так вышло, тогда – задавал себе вопрос и никак не мог найти причину. Что делал не так, за что меня наказывают, почему мне больше нельзя играть с прежними друзьями… меня отправили к отцу, в одну из недавно присоединенных к империи южных провинций. Это было самое долгое и печальное путешествие в моей жизни. Путешествие из одного дурного сна в другой, ещё более дурной. Тем более, отца я плохо помнил. Он редко появлялся и редко обращал на меня внимание. А после того случая с мачтой… в общем, от этой поездки я ничего хорошего не ждал.
Темершана поёжилась, как от холода, хотя печка нагрела комнатушку так, что впору снимать не только верхнюю одежду, а вообще всю, какую только позволят приличия.
– Странно.
– Что?
– Вы меня успокаиваете. Так не должно быть.
– Потому что я злодей-ифленец? Убийца?
Темершана ответила с облегчением:
– Да. Вы как будто всё понимаете. Это пугает…
Шеддерик невесело усмехнулся:
– Вы как, выспались? Или…
Она заметно смутилась.
– Я потом отдохну. Теперь ведь ваша очередь… а я покараулю.
– На лежанке места хватит для двоих.
– Нет. Я… потом. Можно?
Шедде только рукой махнул и забрался в тёплый уют над печью. Попутно расшнуровывая куртку и скидывая сапоги. Захочет – сама заберётся. А нет—внизу на лавке такой небольшой девушке вполне можно разместиться…
Сон оказался не из приятных – тот самый сон.
Пленник, снова прикованный к решётке, тяжело и хрипло дышал. Палач продолжал монотонно повторять про бочки со смолой и про деньги, пленник – хрипел своё «нет».
Смотреть на пытку было тяжело, но Шеддерик не мог не смотреть. Во сне – ни зажмуриться, ни отвернуться. Эта пытка была не только для пленника. Для него тоже: смотри, изучай. Запоминай.
Когда с парня начали сдирать кожу – с плеч и боков, потом – с груди, Шедде готов был кричать от несуществующей боли. Когда пленник терял сознание, помощник палача лил на него солёную воду из ведра.
Пятый. Пятый день из семи. На шестой пленник во всём признается. На седьмой – умрёт. Сам умрёт, в камере. Ослеплённый, с разбитыми коленями и разможжёнными пальцами, почти лишённый кожи.
Его труп вернут родственникам. А тех родственников окажется – одна лишь обезумевшая от горя мать. Известная в городе ведьма и гадалка…
Проснувшись, Шеддерик увидел, что Темершана свернулась, как котёнок, напротив печки, укрывшись его просохшим на печи плащом. Зрелище это странным образом сняло душное, болезненное ощущение, которое всегда сопровождает кошмары.
Избушка давала передышку, но не отменяла необходимость спешить в Тоненг. И неизбежно предстояло сегодня, а лучше – прямо сейчас, двигаться дальше. Шеддерик первым делом сунул нос в мешок с крупой, в надежде, что там осталась ещё хотя бы горсть. Но кроме чёрных спрессованных в пластины кусков плесени там не обнаружилось ни зернышка. Темершана вчера очень тщательно перебрала его содержимое.
В оконце утренний свет ещё даже не брезжил. Было тихо.
– Что вы там сказали моему сыну? – спросил недовольным голосом Фенькин.
– Пустяки, – антиквар выпрямился и улыбнулся отцу. Тим прижал сломанную куклу к пиджаку.
Рассчитавшись с Фенькиными, антиквар выпроводил их из магазина и запер дверь. Оставшись в одиночестве, он склонился над коробкой, потирая руки в предвкушении череды занятных вечеров.
***
Вскоре в комнате Зинаиды Всеволодовны был сделан ремонт: стены покрашены мрачной синей краской, с потолка содраны остатки лепнины. Теперь помещение пахло сырой побелкой, а не пудрой бабушки. Родители решили пустить в комнату нелегальных квартирантов, сунув управдому взятку. Тим перестал заглядывать в бывшую комнату бабушки. Синий бархатный дневник он спрятал в своих учебниках, обернув его газетой, куклу сунул в старый рюкзак.
Потекла его новая жизнь, в которой Тим был предоставлен сам себе. Мать и отец ходили на «Арсенал», работали посменно, а дядька Михаил всё так же пил и буянил. Когда Тиму исполнилось восемнадцать, и принесли повестку из военкомата, мать переполошилась. Тима спрятали на даче в Комарово, но он не стал там отсиживаться, а сдал экзамены в первый попавшийся факультет самого первого попавшегося вуза, каковым стал филфак педагогического. Тиму не пришлось с бритой головой ехать в Наро-Фоминск, в Кантемировскую танковую дивизию, куда распределили служить треть его не самых ретивых одноклассников.
Учеба на филфаке Тима не заинтересовала. Оказавшись среди девчонок самых разнообразных мастей, Тим с удивлением обнаружил, что он может вызывать у противоположного пола живой интерес. О нём придумали байку, будто бы Тим является пра-пра-правнуком знаменитого декабриста. Нецелованный до самого первого курса, он в первый же год обучения приобрёл славу ловеласа, усердно подкрепляя её сомнительными подвигами. Перед летней сессией Фенькина вызвала к себе декан филологического факультета Роза Соломоновна Швейцер и жестоко высмеяла его, пригрозив отчислением за прогулы и текущую задолженность. Она подарила Тиму резинового пупса – младенца на четвереньках, нажимая на задницу которого, можно было полюбоваться на неаппетитную коричневую резиновую какашку. Намек был прозрачным.
К летней сессии Тим пришел в пединститут уже Оржицким, и сдал всё без хвостов. Не понятно, что повлияло на решение Тима учиться — насмешки Розы Соломовны или первая настоящая влюблённость Тима в однокурсницу, но со сменой фамилии поменялась и жизнь Тима.
Он больше не таскал в Комарово случайных девчонок, не выдирал на косячки листы из «Русского устного народного творчества», бывшего насмешкой для всех поколений студиозусов (творчество устное, а учебник – письменный). Он перестал покупать дешёвую подделку под ликер «Амаретто», продававшуюся во всех ларьках города, чтобы спаивать и без того сговорчивых подружек. Часами Тим просиживал у тусклой полароидной фотографии Софьи Максимовой, пытаясь найти ответ на извечный мужской вопрос: «Какого тебе ляда надо?»
Родители старели, с трудом вынося тяготы нахлынувших на них рыночных отношений. Когда их двоих сократили на заводе, мать устроилась официанткой в летнее кафе, а отец стал торговать на Сенной. Тогда-то и вспомнили о бабкиных сокровищах, проданных за бесценок Аркадию Аркадьевичу Гомону, да былого не вернешь. Выручала их бабкина комната, которую сдавали посуточно, слушая как добавку к оплате беспрерывные скрипы разболтанной кровати, вскрики и пьяный смех. Фенькины не раз предлагали инертному Тиму заняться чем-то посерьёзнее филологии, приводя в пример одноклассников, которые на Апрашке делали первые капиталы. После смены фамилии Фенькины окончательно разругались с ним, а отец так даже пригрозил паскуднику, чтобы тот теперь домой не являлся.
В итоге в конце 1994 года Тим окончательно оторвался от родителей и переселился в домик на Комарово, который стал его пристанищем на долгие годы. Раньше Оржицкий не любил этой дачи, хотя провёл здесь не одно лето своего детства. Он чурался здешней непостоянной детской компании. Домики снимались на лето, на месяц, на две недели случайными людьми и семьями. Спортивные, поджарые, голоногие мальчишки, всякий раз разные строили шалаши и спускали на воду плоты, натягивали волейбольную сетку и шумно играли большой компанией. Крикливые матери запрещали бегать на озеро и далеко уходить в лес, пузатые лысые отцы с кружками пива стучали домино, а бабки продавали козье молоко…
Вечный шум там, где хотелось тишины. Мать никогда не давала Тиму полежать с книжкой в гамаке. Она стыдилась толстого и грузного, застенчивого и прыщавого сына. Тим должен был как все любить мяч, купание, участвовать в детских потасовках. Из всего перечисленного только драк было в избытке, причем доставалось на орехи в основном Тиму.
В девяностые Комарово перестало быть кипучим центром дачной жизни: питерцы выращивали овощи на крышах и балконах, проезд в электричках стал бить по карману, мода на неспешный отдых в сосновом бору с выходом к Финскому заливу прошла. Бывало так, что Тиму приплачивали невеликие деньги, чтобы присмотрел за опустевшими дачами соседей.
Здесь, в тишине и одиночестве, страдая от неразделенной любви к неприступной Максимовой, Оржицкий зубрил конспекты и пытался проникнуть в существо странных заметок Зинаиды Всеволодовны, которым был исписан дневник в бархатном переплете.
Это было время тишины, сумрачного вечернего покоя, когда сосны качаются и гудят под проливным дождём. Время поисков и первых побед.
Сначала Тим тренировался просто так, от скуки, проверяя бабушкины теории, изложенные в дневнике. Тогда-то он и понял, что вещи неисчерпаемы. Они могут рассказывать свои истории неоднократно, раз за разом, но выделять субстанцию могут не всегда. Если ты уже скатал шарик, то вещь пустеет, остается праздной болтуньей. Бабушка утверждала, что изготовить шарик можно только при помощи вещи, но никаких доказательств тому она не приводила. Тим пробовал скатать шарик только силой мысли, но после множества тщетных попыток, отказался от дурацкой затеи.
Бабушка писала, что вещи помнят всё, за одним слоем памяти есть другие, и можно их открывать и открывать.
Зинаида Всеволодовна называла себя «ваятелем». И хотя она не встречала подобных себе, но с присущим ей критическим взглядом на мир понимала, что ничего уникального в природе не бывает. Тиму не нравился её термин «ваятель», потому что он заметил, что субстанция извлекается в малом количестве, и от её формы не зависят свойства.
«Следовательно, — рассуждал Оржицкий, — смысл не в ваянии как таковом, а в цели использования субстанции». О предназначении шариков или бусин в бархатном дневнике тоже кое-что было написано. Зинаида Всеволодовна рассказывала, что величина шарика, как и его цвет, зависят от одарённости ваятеля. Совершенно тёмную материю ей было извлечь не под силу, сколько она не пыталась. Прикоснувшись к такой памяти, Зинаида Всеволодовна просто теряла сознание. Пределом её возможностей было изготовление алых бусин.
Эксперименты с бусинками Зинаида Всеволодовна описывала сумбурно. Она знала, что светлые, жемчужные бусины исцеляют болезни, бусины потемнее могут иметь свойства ядов. Чем темнее цвет субстанции, тем она разрушительнее. Тёмные бусины входят в бурную реакцию с водой, а светлые к ней нейтральны. Некоторые виды бусин легко крошатся в золотистую пыльцу, которая может ненадолго оживлять неживое, создавая иллюзии.
Зинаида Всеволодовна рассказывала, что именно белые бусины помогли ей и её сестре Клавдии пережить блокаду, они ели эти бисеринки как витамины, когда было совсем худо. Оржицкий догадывался, что своему долголетию бабушка была обязана именно целебным бисеринкам. Зинаида Всеволодовна писала, что какие-то вещи заговаривают с ней сами, а какие-то надо просить, настраиваясь на разговор. Она научилась различать «молчунов». Это были вещи, которые длительное время не находились в руках хозяина. Словно замкнувшиеся в себе, эти вещи не хотели открываться постороннему. Случаи, когда «молчун» сам вызывался на беседу, ей известны не были, но она не исключала того, что потерянная во всех смыслах вещь может пожелать найтись для какой-то цели.
Некоторые вещи не имели истории, но легко отзывались на клич: очки, ключи, игральные карты, яды, поэтому Зинаида Всеволодовна никогда ничего не теряла.
Описание полученного опыта бабушка вела бессистемно. Тимофей пытался классифицировать сведения об открывшейся ему картине волшебного мира, но не смог. Его удивило, что бабушка не только не хотела найти себе подобных, но и всячески избегала разглашения своей тайны. Тим вёл с ней внутренний спор, ему казалось, что именно в соединении одарённых людей и будет истинное счастье. Правда, он не знал, что именно они будут делать вместе, но совершенно не сомневался в том, что «ваятели» принесут обществу огромную пользу. К сожалению, бабушкины записи не содержали никакой информации о том, как выглядят или ведут себя «ваятели», как можно вычислить их в людской толпе. Также он не понимал, что такое была эта борьба света и тени, кто её вёл, и каковы были её признаки. Возможно, слова Зинаиды Всеволодовны были просто старческими выдумками.
Несмотря на то, что он помнил предостережение бабушки, Тим сгорал от нетерпения показать всем плоды своей одарённости. Разумеется, начать он решил с Софьи Максимовой.
***
– Третьекурснику Оржицкому Тимофею срочно явиться в деканат, – сообщила староста курса перед лекцией по философии.
Под удивленные взгляды девчонок Тим вышел из аудитории и в деканате столкнулся с Софьей Максимовой. Её уже отчитывала Роза Соломоновна, в руки которой попали списки лентяев, не поехавших на полевые работы в сентябре.
– Мне аппендицит вырезали недавно, – тихо оправдывалась Софья.
Роза Соломоновна не успокоилась, она продолжала браниться: мол, распустились в условиях демократии и разгула капитализма, мол, от рук отбились. Тим смотрел на Софью и глупо улыбался. Она же, встретив его влюблённый взгляд, покраснела и замолчала. Роза Соломоновна, исчерпав все синонимы слову «разгильдяи», обернулась к Оржицкому и сказала:
– А вас, Фенькина-Оржицкого, мещанина во дворянстве, разве не касается приказ по факультету? Почему на картошку не ездили?
Тим обезоруживающе улыбнулся декану и сказал:
– Я весь сентябрь магию изучал, – и, проведя рукой по воздуху, словно посыпая солью невидимый кусок хлеба, он сотворил простенький морок из порхающих серебряных бабочек.
От удивления Роза Соломоновна умолкла и стала хлопать глазами, приподняв на лоб очки. Софья Максимова от удивления прижала обе ладони к щекам. Тим снова провел рукой по воздуху и морок пропал.
– Ну, Оржицкий, – замотала головой удивленная Роза Соломоновна, – ты не только лентяй первостатейный, но ещё и жулик!
– Почему же жулик? – спросил Оржицкий, – я совсем не жежулик!
Софья засмеялась, а Роза Соломоновна всучила Оржицкому тяжёлый ключ и сказала строго:
– Идёте убирать в архиве. Все личные дела с восемьдесят второго года по девяносто пятый подшить и составить описи. На всё-про всё вам три дня. А пропущенные занятия отработаете каждому педагогу в индивидуальном порядке, лекции перепишете и покажете лично мне. И никаких ксерокопий!
Медицинский сканер попискивал, иногда вращался, но тревожного перезвона, которого страшится каждый, кто прошёл через криокамеру, не было. Коу заглотнула с десяток капсул, запила их раствором чего-то определенно полезного, отсалютовала пробегавшей мимо окошка её осмотрового бокса врачу Алине Карне и устроилась удобнее перед специальным экраном психотеста. Свет погас, перед глазами возникла картинка…
Спустя ещё сорок минут Коу вырвалась из медицинского бокса, разминая плечи и потирая виски. Кажется, Рендал, добавляя поправку к её декрету, не особо вник в процедурную часть. Поскольку психологический тест был очень похож на тот, на дееспособность и сделкоспособность, который Коу прошла в день своего совершеннолетия. Но на то и есть ещё три капитана на этом корабле, чтобы кто-то из них исправил пробел, не закрытый другим. Стоит ли ей взяться за эту мелочь или же лучше сначала пролистать записи о событиях, что произошли за время её сна?
— Добрый день, капитан, — из соседнего бокса вышел старший пилот Шер Хожкинс.
— И тебе, Шер. С новой вахтой. Надеюсь, мы всё ближе к нашей цели? — Коу жестом остановила пилота, когда тот уже развернулся и был готов уйти.
— Увы, капитан, об этом рано говорить, — пилот неопределённо качнул головой. Что-то в нём сегодня было не так и не давало ей покоя. Но покуда Коу не могла определить что, она внимательно смотрела и слушала.
— Жаль, я бы хотела, чтобы ты меня порадовал. Хорошей работы, Шер.
— Хорошей работы, капитан. Дориан.
Дориан действительно стоял у неё за спиной. И как только подкрался?
— Всё в полном порядке? — спросила она, когда пилот ушел.
— Иначе не могло бы быть. Допущен к работе, все показания в пределах абсолютной нормы, — будто хвастаясь, произнес её заместитель. Он показался ей в этот момент значительно моложе, чем всегда, то ли из-за бахвальства, то ли из-за дурацкого освещения в коридоре. Коу снова позволила себе мимолетную улыбку и жестом указала на выход из медицинского блока. Пора приступать к работе.
* * *
Тридцать восемь дней прошло без происшествий. Коу достаточно быстро приняла все дела, ознакомилась с данными, изменившимися с последнего пробуждения, и взялась с энтузиазмом за текущие мелочи. Слава всем космическим силам, предыдущим в очереди капитаном был Рендал, всегда собранный и, если не сказать больше, занудный. Зато читать его отчеты было одно удовольствие: всё описано чётко и детально, нигде не упущено даже крохи.
Захар, третий брат, писал отчёты простые, похожие на отрывки и кусочки мыслей и действий, иногда приходилось искать, где же закончился один день в его дневнике капитана и почему продолжение вписано только через неделю. Но Коу подозревала, что подобные несостыковки происходили не из-за рассеянности или нелюбви Захара к отчётности, а из-за Сервиуса и его действий.
Сервиус Ортега в детской памяти Коу всегда возникал добрым, улыбающимся и лукавым. Только многие годы спустя она смогла побороть этот устоявшийся образ и за лукавостью увидеть безразличие, за улыбкой — занесенную для хлёсткого удара руку, а за добротой — скуку и желание развлечь себя. Тогда она почувствовала страх, будто большую часть жизни жила рядом с диким непредсказуемым зверем. С того мгновения она старалась всеми силами стать равной или выше Сервиуса по званию, чтобы тот не имел и малейшего права отдать ей приказ.
Коу потёрла уставшие глаза. Больше всего на свете она не хотела пробуждаться после вахты Сервиуса, но расписание вахт составлялось без присутствия капитанов. Правда, она подозревала, что кое-кто из братьев или родственников мог повлиять на бесстрастные программы. Потому что в итоге она и Сервиус почти не пересекались, точнее — его вахта шла сразу же после её. А вот другим братьям, особенно Захару, приходилось очень сильно постараться, чтобы исправить некоторые решения старшего брата. Коу поёжилась: в отчёты о ротации и состоянии членов команды Сервиуса было страшно заглядывать.
Она шла по пустым коридорам, прижимая к груди планшет с горами данных о корабле вокруг. Где-то барахлили жидкостные насосы, где-то механики слышали подозрительный гул, кое-кто не высыпался из-за кошмаров, трое из команды жаловались на боли в груди, запаздывала корректировка курса по причине снижения мощностей двигателей на пять сотых процента в прошлом отчетном периоде… Всё, как всегда.
* * *
Тридцать девятый день внес разнообразие в монотонность вахты. Красные всполохи на экранах сразу вывели команду из сонного состояния. Требуя отчёт о произошедшем, Коу несколько раз глубоко вдохнула. Чем дольше летит корабль, тем больше опасных ситуаций с ним случается.
Одна из осей, участвующих в манёврах корабля, сначала не пришла в движение в нужное время, а потом резко мотнулась в совершенно другую сторону и заклинила свою соседку. Выглядело всё в проекции просто, но на самом деле размеры этих деталей были больше того, что она видела на экране, в тысячи раз. К сожалению, экстренное торможение, что произошло в третью вахту Захара, благодаря которому они ушли от нефиксируемого роя обломков, сыграло свою роль в жизни огромного корабля-колонии. Ремонт осей был произведён с должным качеством. Но с тех пор прошло четыре вахты, а это чуть больше пяти лет. Появилось чему ломаться.
За несколько секунд, которые отводились ей как капитану на решение, Коу сделала три вещи: объявила тревогу по палубам десятого, шестнадцатого и тридцать второго отсеков, взяла управление маневрированием на себя и предупредила механиков о внешних работах. Чем раньше последние начнутся, тем для всех лучше.
Корабль-колония — сложный в управлении, тяжёлый и медленный. Манёвры любого рода невозможно остановить. Даже выключенные двигатели не помогут, по инерции груда металла и начинки будет продолжать двигаться. Резкое торможение приведёт к проблемам в других системах. Тем временем как неисправные оси будут доламывать другие конструкции. Опасная ситуация, неприятная.
По щеке Коу бежала капелька пота, не первая за последние четыре часа. Коу вручную меняла уровень активности двигателей, разворачивая корабль так, чтобы не давать осям пересекаться. Нельзя остановиться, нельзя слишком отклониться от курса, нельзя потратить чрезмерное количество топлива. Иначе к пути «Гердарики» добавится ещё несколько лет, просто из-за насущной необходимости найти планету с важными для реакторов корабля элементами.
После выравнивания полёта у неё оставалось ровно шесть с половиной часов, чтобы разобраться с первой стадией ремонта, и вернуться к штурвалу для корректировки маршрута и скорости. Дориан вручил ей планшет с данными, стоило Коу покинуть командный пункт. Впервые ей показалось, что одной вахты не хватит на исправление ситуации. Но оставлять серьёзные проблемы на Сервиуса было бы её величайшей ошибкой.
— Мы справимся, — произнесла она вслух. — Мы справимся.
* * *
Кто сказал, что капитан — это такая почетная должность, когда сидишь в мягком кресле, листаешь новости и даёшь указания? О том, что её ужасно обманули, Коу думала уже около трёх суток. За это время ей удалось поспать в пол глаза всего шесть часов. Она прошла в общей сложности около ста километров по палубам.
Всё смешалось. Корректировка пути корабля не может происходить без капитана, и ей быстрым шагом пришлось бежать к рубке. Всего на полминуты остановиться, выпить глоток воды из автомата в коридоре. А отчёты механиков уже мигают пометкой «срочно» на планшете. Забежать в техмастерскую. Снова вернуться в командный пункт. По пути съесть энергетический батончик, внезапно оказавшийся в руке. Пробежаться по коридорам к складским трюмам. Проверить наличие расходников. По экстренной связи надрывают глотки ремонтники. Раздробленный осью ремонтный кран медленно плывёт вдоль борта корабля, и его крайне важно поймать. Чудом спасшаяся команда крана даёт показания в медблоке. Их состояние, как и процесс ремонта тоже высвечиваются в виде ярлыков у Коу на планшете. А эти коридоры с фиолетовой подсветкой и темнотой в конце будут преследовать её в самых ужасных и выматывающих кошмарах. Если она вообще сможет уснуть без препаратов.
Коу мягко прошлась кончиками пальцев по вискам и закрытым векам. На планшете светилось девять утра по времени корабля. Дориан её приказом был выставлен за дверь командного пункта ещё в полночь. Три часа назад приступила к работе новая смена экипажа. Сама Коу не могла просто развернуться и уйти до того, как убедится, что продолжения кризиса не предвидится. Но уже пять часов поступали стабильные данные, с основными ремонтными работами было покончено, курс — устойчивый, а сегмент космоса — безопасный, так что оставить команду в одиночестве сейчас было самое время. Она кивнула старшему пилоту, указывая на собственное кресло, и медленно встала на гудящие ноги.
* * *
Не было сонливости, была только усталость. До каюты её ноги не дошли, свернули в первое подходящее помещение. В пустой комнате релаксации Коу прижалась лбом к голографическому окну. Сегодня во всю стену демонстрировали звездные скопления Крабовидной туманности. Красиво, но она бы предпочла что-то некосмическое, обычное и планетарное, связанное с её прошлым. Даже тайны Вселенной надоедают, в конце концов. Конечно, можно переключить трансляцию: всего лишь отдать голосовую команду. Но Коу так устала! Сил в итоге хватило лишь на то, чтобы устроиться удобнее на мягком полу у «окна».
— Капитан?
— Ммм, — наверное, не стоило вообще шевелиться, тогда Дориан прошёл бы мимо. Но Коу была слишком честна с собой. Ей хотелось, чтобы он присоединился к её бестолковому валянию на полу.
— Капитан, ваша каюта всего лишь в ста метрах от этой комнаты.
— Не хочу, я устала.
— Хорошо, — терпеливо выдохнул заместитель. — Согласно расписанию у вас период отдыха. Тогда мой рабочий день начинается с этой минуты. Я заменяю капитана и заодно приказываю вам идти отдыхать в каюту.
— Если захочу, то отстраню тебя на сутки или двое, и ты не сможешь мне приказывать, — фыркнула Коу и повернулась на бок, чтобы лучше видеть зашедшего в полутемное помещение Дориана.
— Хорошо, — примирительно кивнул он, — Соглашусь, приказывать капитану на этом корабле может только совесть капитана…
— Хитрец, моя совесть спит, она устала.
— Именно так я и подумал. Тогда я ещё более настоятельно советую переместиться в каюту и отдохнуть!
— Чем здесь не отдых? — Коу вытянулась на полу и сложила руки на груди. — Это был странный день, Дориан. Он длился несколько суток и до сих пор не может отпустить меня. Этот корабль, он выводит меня, просто бесит. Иногда мне кажется, что я до сих пор не могу прийти в себя после криосна. Хотя все мои показатели в норме. Если я начну сходить с ума, то это будет видно?
— С чего бы вам сходить с ума, капитан?
— Коридоры… они то длиннее, то короче, чем ощущалось раньше. На палубе двигателей всегда было так пусто и аккуратно? Техмастерская разве не по левую сторону была от входа на палубу? Кран слишком медленно летел вдоль корабля. Сегодня у Шера глаза были зелёные, а я всегда была уверена, что они серые. Рабочая дверь на палубу осмотра десятого криоотсека не захотела открываться, а это нонсенс! Теннеси оказалась ниже меня ростом, хотя при приёме на работу я заметила, что она почти на пять сантиметров выше меня. Позавидовала даже. А может, это не я сумасшедшая, а корабль давно захватила негуманоидная форма жизни, из тех, которыми пугали нас противники дальних перелетов?
— Капитан? — недоуменно переспросил её заместитель. Коу тихо рассмеялась:
— Дориан, если ты ждешь удачного момента, чтобы превратиться в летающий ромб с огромным глазом, то знай, сейчас именно то время! Просто подтверди все мои подозрения и пусть в моей голове снова станет всё на свои места…
— Капитан, — Дориан не превратился, но смотрел с сочувствием. — Вам просто нужно выспаться. Были сложные маневры, вы идеально справились с заданием. Нашим пилотам теперь всё своё свободное время суждено отрабатывать те методики маневрирования, что вы им продемонстрировали. Кое-кто из них действительно мнил себя асом! Ремонт мы успеем закончить до конца вахты, я лично прослежу. Всё будет отрегулировано и запущено согласно протоколам. А ваше время отдыха давно настало, капитан. Вот увидите, большая часть странностей — лишь переутомление и случайность…
Скорее всего, его уговоры сработали. А может, Коу действительно просто надоело лежать на полу: спина просила перенести тело на упругий ортопедический матрас. Она, раскачиваясь и пошатываясь, поднялась с мягкого пола и прошла мимо Дориана к выходу. Свет в коридоре неприятно ослеплял, хотя и подталкивал скорее дойти до собственной каюты. Дориан почтительно склонил голову и простоял на одном месте до того самого момента, как Коу зашла к себе.
Уже засыпая, она подумала, что зря себя так накрутила. Нужно лучше сдерживаться. Но, по правде говоря, превратись Дориан в неведомое существо — это значило бы, что ситуация на корабле хоть как-то изменилась и нудный бесконечный полёт стал чем-то другим, более захватывающим. Увы, ничего подобного не произошло.
Все планы меняются. Будем два ангара ставить, большой и маленький. Большой — в Секунде, там, где Днепрогэс строить будем, а маленький — у нас, на нижней террасе, которую несколько лет назад наводнение затопило. Медведев говорит, теперь с наводнением мы как-нибудь справимся. Но ангар
для техники нужен.
У нас теперь ударная стройка. Летчики привезли еще три маленьких экскаватора, пригнали четыре авиетки, чтоб техникам и строителям было на чем на работу летать. В Секунде мы организовали вторую вертолетную площадку. Ну, что значит, организовали… Камни убрали, поставили высокий
шест с полосатым «рукавом» — вот и вся площадка. Рядом — складская площадка. От вертолетной отличается только тем, что вертолетная ровная, а складская — на пологом склоне.
Мудр с Медведевым сильно поругался. Мы-то знаем, что не всерьез, но Медведев этого не знает. А дело в том, что новички не хотят учить наш язык. Не то, чтобы не хотят, некогда им. Работают от рассвета до заката, без выходных. Едят, спят и работают, больше ни на что времени не хватает. Говорят, у них АККОРД. Когда вернутся, каждый себе двухкомнатный хыз
купить сможет. Толик их неграми дразнит. Как увидит, кричит: «Работай, негр, работай, солнце еще высоко!»
А вторая причина — Мудр говорит, Медведев только парней присылает. Парни на наших девок смотрят. А у нас все девки при мужчинах. Свободных после Ярмарки невест не осталось. Пусть Медведев девок тоже присылает.
Я уже не тот пацан, что две весны назад был. Обдумал, что будет, если Медведев девок пришлет. Иду к Мудру на серьезный разговор. Узнав, о чем речь, Мудр останавливает меня и посылает внучку за Мудренышем.
— Теперь говори, — ободряет меня, когда мы садимся у очага.
— Мудр, зря ты велел Медведеву девок присылать, — говорю я. — Девки себе парней найдут, у них дети родятся. Дети на нашей земле родятся, значит, как бы, нашими будут. От этого Медведев вакансии получит, еще больше людей пришлет. Все будет как Ксапа говорила.
— Ты сказал, девки парней найдут. Где они найдут парней?
— Так, у наших у всех уже есть девки. Значит, за своих и выйдут. О чем я и говорю.
— Это очень плохо, что у нас свободных парней нет, — улыбается Мудр. — Но у Чубаров, Заречных и Степняков свободные парни еще остались. Да и наша молодежь подрастает… Тебе Ксапа нравится?
— Очень нравится! Если она в беду попадет, я буду зубами землю грызть, только бы ей помочь.
— И мне Ксапа нравится. Мы столько важного от нее узнали. Если б не она, как бы мы вели себя с чудиками? А где зимовали бы? Очень много пользы она принесла нашему обществу. И Света много пользы принесла, и Ната.
Теперь новых девок возьмем. Думаешь, они все за чудиков пойдут? Кто-то наверняка захочет с нашими парнями жить. И если от каждой такой девки будет пользы как от Ксапы, мы с Медведевым на равных говорить сможем.
Далеко Мудр смотрит. И насчет «на равных» — тоже верно. Сколько раз Ксапа нам тайные замыслы Медведева раскрывала. И мы уже сами решали, подходят они обществу, или нет.
***
— Сергей, это Клык пришел, говорить хочу.
В серегиной палатке свет горит, значит, кто-то дома есть.
— Заходи, Клык, — приветливо отзывается Ната. — Сейчас чайник поставлю.
В палатке Сергея и Бэмби нет.
— Они тэ-о вертолету делают, — поясняет Ната. — Садись, они скоро закончат.
Присаживаюсь на стул. Ната наливает воду в высокий черный сосуд и садится напротив меня в кресло-качалку.
— Это что? — интересуюсь я.
— Электрочайник тефаль.
— А рядом?
— Трансформатор на двести двадцать. У нас, на Большой земле вся техника сделана на двести двадцать вольт, а у вас — на тридцать шесть, для безопасности.
— Двести двадцать — это опасно?
— Опасно. Убить может, если прикоснешься. Если не убьет, очень больно будет.
— Зачем же вы себе опасно делаете?
— Так вещи проще делать. Провода тоньше, потерь электричества меньше.
— Но ведь опасно!
— Мы с детства детей учим остерегаться электричества. А знаешь, когда-то, лет сто назад, у нас в розетках было не двести двадцать, а сто десять вольт! Наверно, как раз из-за безопасности.
Пока говорили, чайник закипел. Передо мной появилась большая кружка и тарелка с бутербродами.
И тут я почувствовал себя дикарем. Потому что так вкусно готовить мясо не умею. И Ксапа не умеет, и Жамах, и Фархай не умеет! Никто у нас не умеет!
— Вот поэтому-то они оставили меня ужин готовить, а сами с машиной возятся, — вздыхает Ната. — Ну, ничего, обучу Бэмби готовить — и наверстаю.
С мяса переходим на охотников.
— Да дерьмо твой Фред, а не охотник! — гневается, непонятно с чего, Ната. — И человек с гнильцой. Выпендрежник! Пещерного медведя — из мелкашки с оптикой… Да еще толпу народа на страховку поставил. Привык на сафари в Африку летать.
— Но он же убил медведя. И лося со ста шагов убил, — возражаю я.
— Из огнестрела со ста шагов любой дурак убьет. А попробовал бы как вы — с копьем да ножом! Или на наших звероловов посмотри. Спокойно, без лишних слов уже трех медведей живьем взяли и на Большую землю отправили.
— Зря ты на Фреда так. Нормальный мужик, работает ничуть не хуже наших.
— Зато платят ему в десять раз больше, чем нашим парням. Думаешь, за что? За то, что шпионит за вами. Враг он, понимаешь? Враг!
О том, что надзорщики за нами шпионят, Ксапа не раз говорила. И скандал был, когда к геологам жены прилетели. Но чтоб человека врагом назвать… Так Нате и говорю.
— Клык, ты умный парень, но в политике абсолютно не варишь. Ксапа Давидовна — тоже, но быстро учится. Политика — это дерьмо! А я — детдомовская! С пяти лет привыкла в дерьме барахтаться. Наверно, это даже хорошо, что вы с Ксапой раньше с политикой не сталкивались. Но теперь она сама к вам пришла.
Ты у меня ноут видел? Их строжайше запрещено сюда привозить. Если о нем на Большой земле узнают, по закону я должна вылететь отсюда со скоростью щенячьего визга.
— Тебя не тронут. Ты наша, полоски на щеках носишь.
— Да… О татушках я забыла. Хорошо, меня, может, и оставят. А ноут по закону должны конфисковать. Медведев лично должен приказ подписать. Он о ноуте знает, но не конфискует. Делает вид, что не в курсе. Почему, спросишь? Ему выгодно, чтоб у меня ноут был. Это — нарушение закона. Но, пока никто шума не поднял, все делают вид, что ничего не знают. Понимаешь? Мих должен исполнять закон, но не исполняет. Это — политика!
За тем, чтоб таких нарушений не было, следят надзорщики. Думаешь, они не знают, что у меня ноут есть? Еще как знают! Твой Фред меня в первые же дни поймал. У него в мобильнике блютуз оказался! Блютуз — это еще одна прибабаха для связи. Только работает на коротких расстояниях. Я, по глупости, не смогла ее правильно отключить. Так вот, твой Фред два — три
месяца выжидал, осматривался, а потом решил меня завербовать. Мол, если не хочу ноута лишиться, должна сливать ему информацию. То есть, я должна работать на него, чтоб он молчал. Это — грязная политика! Называется шантаж!
Подумай, какая у меня здесь может быть информация, которую он сам не знает? Ваши имена и фотокарточки? Но тут сам факт важен. Если я работаю на чужую разведку, меня в будущем можно будет крепко прижать! Понимаешь?
— Кажется, понимаю. Ксапа о таком говорила. И что ты сделала?
— Заложила Фреда Медведеву. Теперь я на две разведки разом работаю.
— Двойной агент? АТАС!
Ната хихикнула и уткнулась лицом в колени.
— Клык, ты совсем русским стал. Запомни, только никому не говори. Я работаю на Медведева. Я русской родилась, русской и помру, какие бы татушки на мне ни кололи. Перед тем, как что-то Фреду слить, я каждое слово с Медведевым обговариваю.
Горько мне стало. Неужели Ксапа в надзорщиках ошиблась? Так и спрашиваю.
— Ну что тебя из крайности в крайность бросает? Ксапа Давидовна все сделала гениально. Как бы надзорщики контролировали закон, если б их здесь не было? Если б не она, мы бы не сидели сейчас у электрочайника. Потому что болтались бы в Кругу полсотни геологов — и все! Это Ксапа Давидовна у Мудра разрешение на наш прилет выбила. И вакансии она придумала. Теперь вакансии — это закон, против которого ни Медведев, ни надзорщики квакнуть не могут!
— Нат, я главного не пойму. Зачем так сложно?
— У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба, — хмыкает Ната.
— Ты знаешь, сколько у нас государств?
— Ксапа говорила, двести с чем-то.
— Точно! В ООН — больше двухсот. Крупных около пятидесяти, остальные — мелочь с амбициями. Я это к чему? Та страна, которая получила выход в другой мир, через несколько десятков лет станет богатой и очень могучей! Сильнее любой отдельно взятой страны! Потому что целая планета — это
больше любого государства, даже самого крупного и богатого! А еще этой стране войны будут не страшны. Накрайняк, все население перейдет на планету, и его там никто не сможет достать.
Ни одна из стран не хочет, чтоб другая ее обогнала. И каждая хочет поиметь свою планету. У нас есть такое выражение: «совать палки в колеса».
— Знаю. Ксапа говорила.
— Вот все сейчас этим и занимаются. Суют нам палки в колеса. Австралия проскочила со своей планетой как первая. Тогда никто еще не понимал, чем это обернется. Америке тоже повезло. Мало кто думал, что опыт удастся повторить. Ведь десять лет пытались — все впустую. Еще Америка слишком сильная страна, чтоб ей смогли помешать. Ну и, под конец, нет
такого закона, чтоб помешать осваивать незанятую планету. У нас такой смешной мир, что все можно делать только по закону.
А вот когда мы, русские, открыли твою планету, все законы оказались против нас. Потому что твоя планета уже занята. Ну, почти все законы. Есть закон, что можно помогать отсталым странам, и есть закон, что вы имеете право нас пригласить. Это ваша планета, и на ней ваши законы сильней всех наших — это тоже прописано в наших законах.
Понимаешь, какая сложилась ситуация? Ксапа Давидовна выбила почву из-под ног у всех стран, которые совали нам палки в колеса. А то ведь могло до войны дойти. Америкосы на нас всю Европу натравили. Они вообще любят воевать чужими руками. Якобы, Европа должна защитить бедных дикарей от кровожадных русских варваров. Россия попала в глубокую жопу. За три года дипломаты выбили только право на круг радиусом в тридцать километров и георазведку без права контакта с местным населением. Оцени ситуацию! Как получить разрешение у местных, если с ними запрещено контактировать? Это тоже политика!
Именно Ксапа Давидовна вытащила нас из этой жопы. Она вступила в ваше общество и стала недоступна нашим законам. А после этого она пробила разрешение на наше законное присутствие в вашем мире. Гениальная комбинация! Все мировое сообщество сразу заткнулось. Надзорщики могут
только следить за исполнением нами ваших законов. И то — присутствовать на этой планете они могут только с вашего разрешения.
— Ты хочешь сказать, что мы можем выгнать их в любой момент?
— Не только их, но и любого из нас. Скажет Мудр слово — и любой русский в тот же день вылетит с этой планеты. Но надзорщиков пока выгонять рано. Пусть мир привыкнет, что здесь все идет по закону.
— Много людей на планетах австралийцев и американцев?
Десятки тысяч у амеров и сотни тысяч у австралийцев. Промышленное освоение идет полным ходом. У амеров главное направление — сырьевое, у австралийцев сельское хозяйство скоро обгонит горное дело.