«В праздный день, когда у лжеца в короне не будет забот, трижды вскрикнет над замком ворон. Значит это, что прибыл в столицу наследник престола.
И как только кровь его запылает, огнем лизнув земли драконов, зло будет повержено»
Еще несколько густых кровяных капель упали к ногам Терны. Каждая из них тут же загоралась небольшим огоньком. Кажется, именно этот незначительный, малозаметный блеск искрился сейчас в глазах каждого человека, находящегося на площади. Он отражался в глазах стражи, схватившейся за мечи, обжег взгляд короля, трусливое сердце которого забилось чаще, и яростно вспыхнул во взглядах бедноты.
Терна выдохнула тяжело и тихо. Ее лоб, только что покрытый испариной, мгновенно высох, а щеки побледнели и стали мертвянно-белы. Меч она сжала так, что костяшки побелели, и выпрямилась, глядя на короля.
Ей доводилось слышать истории об известных наемниках. Когда такие приходили в очередной город, деревню, садились отужинать в таверне – то если им удавалось случайно столкнуться взглядом с будущей жертвой, она сразу понимала. Пришли за ней.
Именно так Терна сейчас смотрела на Энверде. И если бы ее взгляд имел достаточную силу, то он бы уже упал замертво.
Очнувшись, король заверещал, отдавая команды. Стража сомкнулась вокруг него плотным кольцом, выставив перед собой оружие и пытаясь пятиться назад. Отступлению мешали скамьи, стулья и ложи, и в итоге король замер, отрезанный от спасительной тверди своего замка.
Действовать нужно было незамедлительно. Либо она сейчас исполнит задуманное, либо окажется в чужом городе объявленной в розыск, а дворцовые ворота накрепко захлопнутся перед самым ее носом. Король должен был быть убит – сейчас.
Перес численности был, конечно, не в пользу Терны. Но она видела – большая часть людей не станет ей препятствовать. Зрители турнира, бедные и богатые, горожане и деревенские, купцы и мастера, застыли, ожидая действий от девушки, а не от своего повелителя. Где-то в сердце у каждого из них поселилась надежда, что сегодня изменится все, раз и навсегда.
Придворные сбились кучками. Дамы возмущенно таращились на Терну и прятались за спины своих кавалеров – и ни те, ни другие не торопились что-то делать.
Только стража оставалась наготове.
И то, в секундном замешательстве, пробежав взглядом по публике, Терна заметила, как тот самый, покрытый шрамами стражник вдруг сделал едва заметный знак соседу. Знак передался по цепочке, и те, кто внял ему, убрали руки с рукоятей мечей, так и не достав их из ножен. А некоторые из них и вовсе отступили назад, обойдя по кругу и встав за спинами стражников, охраняющих Энверде.
Девушка улыбнулась – да это же был целый незаметный мятеж! Вот кто откроет ей путь до Энверде – так это люди. Люди, которые много лет ждали своего короля и терпели узурпатора.
Она резко встряхнулась, хрустнув затекшей шеей и крутнула в руках меч, который был весь в крови Болга. Щелкнув камешками на рукояти, она выдвинула второе лезвие, так же изящно и резко расчертив свою свободную руку поперек вены. Кровь хлынула, и Терна взмахнула рукой, описывая полукруг. Кровь каплями полетела на землю и вспыхнула, образуя вокруг девушки горящий полумесяц.
Меж тем рана на руке затянулась, и Терна улыбнулась, демонстрируя это замершим зрителям.
Это был ее собственный безумный жест, обращенный к публике, которая могла ее поддержать. Если уж люди поняли, что что-то идет не так, пусть они точно знают, куда, и точно понимают, какова их собственная роль во творящемся.
— Вы правы, мне не нужен пост во дворе.
Терна снова изящно крутнула меч, уже играя с обоими лезвиями, и сделала первый шаг к королевской ложе.
— Мне не нужна паршивая еда, не нужна крыша над головой и работа. Мне нужна голова короля.
Вряд ли те мятежники, которые заявляли о своих желаниях столь открыто и прямо, доживали до хорошего финала. Но теперь юлить было поздно, и Терна озвучила только ответ на вопрос, который крутился у толпы в голове. Теперь, уже после того, как девушка показала, на что она способна, и по какой крови ее сущность, каждый мог сам решить, на чьей он стороне.
— Убить! – Хрипло вскрикнул Энверде, и часть стражи, охранявшей его, ринулась вперед, на Терну.
После тяжелого боя справиться с такой толпой ей было не под силу, но теперь уже не нужно было прикидываться и делать вид, что девушка не имеет понятия о том, что такое магия. Поэтому, когда первый клинок рассек воздух и уже должен был снести ей пол головы, он столкнулся с тяжестью невидимого щита. Терне пришлось только отбросить неудачливого воина прочь, сбив им с ног еще пару человек. На трибунах завязалась драка – стража билась друг с другом, те, кто ревностно защищал короля, с теми, кто был готов отступиться от клятв. Терна же сосредоточила все свое внимание на короле – он уже пятился назад, расталкивая своих, как таракан, готовый просочиться в любую мерзкую щель для своего спасения.
Все силы девушка бросила на то чтобы удары, направленные на нее, проходили мимо – это шокировало нападающих, и они сами либо бросались с новой силой, либо роняли оружие и замирали на месте, словно увидев нового бога.
Терна только скользила сквозь толпу, как неумолимый огонь, оставляя за собой недоумевающие лица и мечи, воткнутые в землю или отброшенные прочь. В какой-то момент своего неуловимого танца она вынырнула лицом к лицу стражника со шрамами.
Его взгляд снова остановился на Терне, но теперь в нем не было жалости и непонимания, зато была надежда и решимость. Девушка вспомнила рассказы о фаворитке короля – девушке, которую почти как собаку держали взаперти и контролировали каждый ее шаг чтобы избежать появление наследника. Кто-то обмолвился, что брат ее был страшен на вид – и только теперь Терна поняла, о ком была речь.
Она легонько приподнялась на носочки к самому уху изуродованного громилы.
— Прикажи жечь огни на башнях. Зовите драконов.
Когда Терна уже исчезла в толпе других стражников, мужчина встряхнулся, схватил за шкирку какого-то парня и передал приказ. На его лице на мгновение появилась улыбка, сделав его еще более уродливым на вид.
Когда Терна направлялась в столицу, то думала, что ей придется погружаться в этот мир, чтобы узнать о преступлениях короля. Но его преступления были на каждом углу, в глазах каждого человека. Терна думала, что ей придется втираться в доверие – но доверие пришло к ней само, когда люди увидели в ней кровь предков и наследников настоящего трона. Она боялась, что люди будут защищать своего короля, воспитанные его духом, но их дух сам пробудился, увидев надежду, и они сами освобождали ей путь, пропуская вперед.
Терна нырнула в толпу облаченных в латы людей, как в холодные воды зимней реки.
Через мгновение над этой толпой взметнулся ее меч, на лезвии которого прочно сидела голова старого короля.
Противоречивое отношение Руси к Европе особенно ярко проявилось в XVII столетии. Некогда отгородившаяся от Запада полой ордынского халата страна возмечтала вернуться в Европу. Вернуться, само собой, с шумом и чтобы все видели. Всякого рода внутренние реформы – от заведения полков иноземного строя до постановки Пещного действа пред светлыми очами Алексея Михайловича – проходили на фоне нескончаемых попыток в Европу вломиться, выражавшихся в войнах то с поляками, то со свеями, а то и с теми, и с другими разом.
Махаловка окончилась вничью, но изящная и романтическая мысль – завоевать кусочек Европы и таким манером вступить в европейцы – укоренилась во многих умах достаточно прочно. Ну, а все остальное решили потрясающая энергия и необоримая сила воли Петра Алексеевича.
Примечательно, что ознаменовав конец семнадцатого века началом Великой Северной войны, Петр и думать не думал ни о каком городе на Неве. Городов с выходом к морю имелось более чем достаточно – и городов, заслуживавших внимания. Окажись Нарвский поход удачным, сумей Петр овладеть Нарвой, а затем, развив успех, Ригой и Ревелем – все обернулось бы по-другому. Но Нарвская катастрофа не оставила ему выбора. Путь в Европу пролегал по Неве.
Здесь-то и закручивается самая сложная интрига. Как уже указывалось, Петр изначально не собирался основывать на Неве никаких городов, а Ниеншанц, благополучно существовавший на месте разрушенного творения Торкеля Кнутсона, по-видимому вызывал те же чувства, что и Ландскрона у новгородцев XIV века. Пометим, что и судьба их практически одинакова: Ландскрону срыли до основания, Ниеншанц разобрали, пустив его камни на строительство Петропавловской крепости и прочих сооружений.
Однако с осени 1702 года (взятие Нотебурга) до весны 1703 многое меняется. Длительное пребывание на Ладоге и Неве не проходит даром: Петр приходит к выводу о необходимости основания города, а очень скоро (уже в 1704 году) в письме к Меншикову называет Санкт-Питербурх своей “столицей”.
Весьма сомнительно, чтобы альдоги смогли подчинить своей воле такого человека как Петр – сие выше всяких мыслимых возможностей. Скорее, они просто подсказали ему возможный способ осуществления его собственных чаяний.
Возник новый город на новом месте, и это событие сопровождалось колоссальным выплеском энергии, никак не сопоставимым по масштабам с имевшими место при закладке Ландскроны или Ниеншанца, хотя сам город в первый год существования никоим образом Ниеншанца не превосходил. С момента возникновения город существует в союзе с рекой – Нева оберегала Санкт-Петербург, а Санкт-Петербург – Неву. Однако с момента возникновения жителям упорно навязывалось представление о Неве, как о враждебной силе. На приневских землях не бывает паводков, но то, что наводнения порождаются не рекой, а морем, было установлено сравнительно недавно, а большинству горожан неизвестно и по сей день.
Невозможно не упомянуть имеющиеся пророчества об основании Санкт-Петербурга: “О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга”, предсказание Иоанна Латоциния и, пожалуй, важнейшее из всех – предречение святителя Митрофания Воронежского, связанное с перенесением в Санкт-Петербург чудотворной Казанской иконы. Во всех пророчествах смущает одно – ни единого текста, относящегося ко временам, предшествовавшим основанию города, не сохранилось, а предречение уже свершившегося особого дара не требует. Впрочем, даже если принять на веру все три, оттуда можно извлечь лишь сведения о том, что город будет заложен, город станет столицей, и что им, при соблюдении определенных условий, никогда не завладеет враг. Ни одно (!) пророчество не упоминало о способности города устоять перед разрушительной силой стихий. Об этом предстояло заботиться и альдогам, и жителям – совместно.
Каковой процесс и пошел, причем на удивление гармонично. Создавая город – укрепления, храмы, хозяйственные постройки, жилье и все прочее, – строители Санкт-Петербурга тем самым сооружали целлы гениус локи. Обживая целлы, невские альдоги становились духами – хранителями города.
Первой петербургской целлой стала Петропавловская крепость, первоначально и представлявшая собой Санкт-Петербург как таковой. И по сей день крепость остается одной из самых совершенных обителей гениус локи. В связи с этим легенда об орле, якобы указавшем Петру место для строительства, представляется достаточно правдоподобной – именно в силу изначального неправдоподобия. Почитать, так увидевши пресловутого орла никто и не удивился, словно орлы порхают над невской дельтой на манер чаек. Ну добро бы филин прилетел, или там коршун какой, а то ведь орел…
Один из первых гениев места Санкт-Петербурга пожелал воплотиться в орла, чего и добился. Главный вход в его великолепную целлу – Петровские ворота – украшает его же символ, выполненный Вассу.
Не существует каких-либо указаний на то, что Трезини, Миних, Леблон и другие первые зодчие города, как впрочем и их последователи, имели хотя бы малейшее представление о принципах фэн-шуй или любой другой формы геомантии. Однако выдающиеся зодчие строили в полной гармонии с духами, видимо, улавливая их пожелания. Чему всячески препятствовали цверги.
Петр заложил город, нарек его, вложил в него свою душу, но в известном смысле Санкт-Петербург оставался городом сокрытым, разве что иначе, нежели Китеж. Никогда не существовало указа ни об основании Санкт-Петербурга, ни о переводе туда столицы. Фактически город стал столицей государства с переездом туда двора и дипломатического корпуса, но этой столице предстояло еще несколько лет официально пребывать на территории иностранного государства. “Жалованная грамота столичному городу Санкт-Петербургу”, закреплявшая юридически давно свершившийся факт, была выдана лишь Екатериной II. Не подлежит сомнению, что не объявляя официально о создании города, Петр старался скрыть сам факт его существования от некой враждебной магической сущности, скрыть до той поры, пока город не обретет достаточно сил. Разумеется, в данном случае речь идет не о цвергах – эти обитали в самом горниле перемен, были прекрасно о них осведомлены и препятствовали им по мере возможностей.
Между тем, пророчества о неминуемой гибели Санкт-Петербурга стали появляться почти сразу после закладки города, во всяком случае, как только в помощь работавшим первоначально на строительстве солдатам и пленным шведам стали сгонять крестьян из центральных областей России.
Пророчества, исходившие от старообрядцев, но подхватывавшиеся отнюдь не только последователями незабвенного князя Мышецкого, предполагали различные формы “градоуничтожения”: перво-наперво, конечно, потоп, но не исключались также пожар и даже землетрясение. Всё, однако, так или иначе сводилось к фразе “Петербургу быть пусту”, а добиться того, чтобы он опустел, можно было и без стихийных бедствий. Их вполне могла заменить враждебная городу политическая воля. Молодой, неокрепший, явно чужеродный привой на могучем стволе России, Санкт-Петербург некоторое время стоял перед возможностью отсохнуть и отпасть, да так, что это мало кто заметит, а уж кто заметит – немало порадуется.
Петр, отлично понимая, что он не вечен, стремился обеспечить будущее любимому детищу, а потому форсировал строительство, истощая и без того измотанную казавшейся бесконечной войною страну. Будущее он обеспечил, и блистательное, но в то же время ужасное, ибо многие грядущие беды города – отдаленные последствия проклятий десятков тысяч людей, не понимавших, за что на них такая напасть. Не говоря уж об умерших во время строительства. И, паче того, о погребенных без обряда, а потому так и оставшихся в магическом пространстве города. Добавляя свою ненависть к ненависти цвергов.
Но гибель людей объяснялась не только торопливостью государя. Сначала подспудно, исподволь, а потом все более открыто Санкт-Петербург стал требовать человеческих жертвоприношений.
И требовали их вовсе не альдоги, обживавшие новосоздаваемые целлы. И не цверги: погубить город – это одно, а губить отдельных людей, от которых ничего не зависело, для них не имело смысла. Крови жаждала одна из ипостасей самого Санкт-Петербурга.
Колоссальный выброс энергии, сопровождавший рождение города, создал ему две равновеликие проекции, которые можно условно назвать Небесной и Инфернальной. Проекции, весьма схожие с земным градом, но не идентичные ему, ибо неискаженные проекции существуют лишь в математике, но отнюдь не в пространстве, как физическом, так и магическом. Каждая из проекций превосходила земной град насыщенностью магических энергий, однако все равно зависит от него, ибо порождена фактом его физического существования и существует сама лишь покуда длится таковое.
Следовательно, обе проекции заинтересованы в жизни земного града и стараются оберегать его, но каждая по-своему. Поддержка со стороны Неба осуществляется через точки открытия (главным образом, маковки и колокольни храмов), и ее мера всегда соответствует мере праведности указанной поддержки взыскующих. Поддержка, осуществляемая через каналы инферно, требует человеческой крови.
Трагедия Санкт-Петербурга заключается еще и в том, что принесенные на его алтарь жертвы и возросшие в его стенах праведники отнюдь не всегда реально влияют на судьбу земного града, ибо во многих случаях противоположные энергии взаимопоглощаются. Во многих, но отнюдь не во всех.
Человеческое жертвоприношение тем действеннее, чем ближе по исполнению к ритуалу. За всю историю города не было случая, чтобы кого-либо открыто провозгласили приносимым в жертву Санкт-Петербургу, для жертвоприношения всегда находились повод и оправдание, но некоторые казни Петровской эпохи являются лишь едва закамуфлированными жертвоприношениями.
Понимал ли это сам Петр? Скорее всего, да. Брюс, безусловно, знал всё и, скорее всего, знаниями своими делился с государем. Человеком, способным выдерживать любое знание.
Самым ярким и жутким примером такого жертвоприношения является, разумеется, дело царевича Алексея. Жуткое и по сути и по оформлению, оно, по крайней мере, имело определенный смысл: Алексей Петрович действительно имел и желание и, что пожалуй важнее, реальную возможность воплотить в жизнь соответствующее пророчество. Петербургу непременно быть бы пусту, не окажись сын столь же нетерпеливым, как и отец. Однако, если торопливость Петра вполне объяснима (о том выше), что мешало Алексею спокойно дождаться батюшкиной кончины – не вполне понятно. Дело всяко стоило того, чтобы затаиться и выждать. Влияние цвергов на Алексея бесспорно, но как раз цверги никоим образом не стали бы подталкивать его к поспешным и рискованным действиям – уж они-то торопливостью не отличаются. Подставлять Алексея под удар для них не было смысла, и подставили его те, для кого это смысл имело. Но то уже особая история…
Петровский Летний сад – один из важнейших магических охранных комплексов города. Его особенность изначально заключалась в том, что никто и никогда не знал, в какой именно из множества статуй воплощен гениус локи. Число статуй варьировало, к концу XVIII в. приближалось к двумстам, затем упало примерно до девяноста – но эта тайна так и осталась неразгаданной. Видимо, с осознанием цвергами особой важности Летнего сада и полной невозможности и полной невозможности нанести удар избирательно связаны катастрофические для сада последствия наводнения 1777 г. Создается впечатление, будто оно было устроено специально, чтобы уничтожить Летний сад, во всяком случае, это являлось одной из основных задач. Уступавшее по силе некоторым последующим потопам, оное наводнение явилось страшным по своим последствиям, а сад в его первоначальном виде просто прекратил существовать и уже не был восстановлен. Практически, на его месте пришлось создавать другой.
Непрекращающийся натиск враждебных городу сил и особенно этот катастрофический удар вызвал к жизни дополнительную защитную систему – практически все металлические решетки Санкт-Петербурга представляют собой магические ограждения с запечатленными на них оберегающими заклятиями или символами, иногда очень сложных начертаний, иногда же, напротив, весьма простых. Примером вящей простоты может служить ограждение Литейного моста, в орнаменте которого 546 раз повторяется герб Санкт-Петербурга, но это достаточно позднее сооружение. Магические начертания XVIII века поражают своей изысканностью, и прославленная решетка Летнего сада – образец такого рода совершенства. Задуманная еще до наводнения 1777 г., она была установлена лишь после потопа, и впоследствии продемонстрировала несомненную эффективность. Наводнение 1824 г., по гидрологическим параметрам существенно превосходившее потоп, погубивший фонтаны, давшие название Безымянному Ерику, вкупе с первым питерским водопроводом, самому Летнему Саду нанесло значительно меньший ущерб.
Существенным недостатком решеток как формы магической защиты является то, что физическое повреждение, нарушающее целостность орнамента, приводит к открытию черных каналов и превращению защитного ограждения в нечто прямо противоположное. Наиболее ярким примером такого рода трансформации служит решетка Мельцера, служившая оградой Зимнего дворца. Перенос ее к нынешнему саду 9 января значения не имел – любой охранный знак в физическом пространстве, при выполнении определенных условий, можно располагать где угодно, – но, выломав из нее гербы и вензеля, большевики мигом сделали это сооружение одним из самых опасных для города.
Заслуживает внимания история, связанная с попыткой Петра провести силовой канал между Адмиралтейством и Александро-Невским монастырем. Безусловно, то был первый этап перспективного плана, связанного с будущей трехлучевой композицией, но некие силы с самого начала препятствовали его осуществлению. Дороги, которые вели одновременно от монастыря и от верфи, не встретились, и на линии образовался излом. Еропкин, всячески пытавшийся воплотить в жизнь и довести до совершенства трехлучевую композицию, кажется, именно за это свое упорство и поплатился жизнью. Возникший было при Анне Иоанновне замысел спрямить Невский проспект так и остался замыслом.
Разумеется, как уже говорилось, на первом этапе существования сделать город “пустым” можно было не только с помощью стихий, и это едва не удалось.
После отъезда Петра II в Москву и плавного перетекания следом за ним двора и дипломатического корпуса воплощение в жизнь известных пророчеств казалось неизбежным и скорым. Однако вместо того последовала скоропостижная смерть юного императора, а с воцарением Анны столичный статус Петербурга немедленно восстановился. Со всеми вытекающими последствиями.
После смерти Петра представлялось естественным, что его изображениям надлежит воплотить в себе гениус локи. Первая конная статуя, спроектированная еще при жизни государя, имела более чем сложную судьбу, ясно указывающую на то, что вокруг нее велась тайная борьба. Почему монумент Растрелли чуть не полвека проторчал по сараям и сейчас не вполне понятно. Сын скульптора, мечтавший установить статую на Дворцовой площади, так и не добился в этом успеха. Не осуществился и другой его грандиозный замысел – сооружение 140-метровой колокольни Смольного собора. Да и сам собор стоял недостроенным примерно столько же времени, сколько прятался по сараям конный Петр. Схожесть судеб творений отца и сына настораживает. Особенно с учетом того, что кончина зодчего окутана тайной и даже место его погребения неизвестно.
Возникновению второго – хотя и первого по времени установки – конного монумента – тоже сопутствовала борьба, и открытая, и подковерная. Роль во всем этом Фельтена и Бецкого остается до конца не выясненной, а созидающая троица – Фальконе, Калло, Гордеев – создала нечто, в высшей степени своеобразное. Возможно, Медный Всадник изначально и замышлялся как главный охранительный знак города – но замысел не осуществился, что нашло отражение и в легендах, да и у Александра Сергеевича тож… Изящный ход Гордеева заключался в том, что попранная копытом змея осталась-таки недодавленной, и при всякой попытке действия способна оплести ноги вздыбившегося коня. Что и делает, когда никто не видит.
Малоизвестен тот факт, что с приходом к власти большевиков изо всей городской монументальной скульптуры более всего пострадали именно изображения Петра (7 из 19).
В большинстве своем городские гениус локи сами определяют форму контакта с людьми и воздействия на последних. Однако существуют воплощения, с которыми человек в состоянии вступить в контакт по собственной инициативе – иногда по совершении определенных ритуальных действ, иногда просто пребывая в состоянии, определяемом как ППО, сиречь “полное пьяное опупенение”.
Таких мест несколько – к ним относится, например, каменная голова на мызе Сергиевка, беспаловская собака во дворе ИЭМа и Кунсткамера, в которой некий дух проявляет себя через скелет великана Буржуа. В связи с чем история с утратой черепа оного великана приобретает особую окраску.
Все события, связанные с переименованием города и роли в его жизни многочисленных большевистских истуканов заслуживают особого рассмотрения. Равно как и разработанный в недрах Туле план буквального осуществления пророчества “Петербургу быть пусту” при сохранении действия пророчества Митрофания Воронежского.
Искомое он обнаружил там, где барабанам пришли на смену ступенчатые гряды, лесенкой забиравшиеся на стены на высоту в два его роста. Вверх уходили мощные опорные колонны, а под потолком замер здоровенный уборочный комбайн. Дорожку с рельсами перегораживала груда разного высокотехнологичного хлама. Что-то в этом роде было разложено и на некоторых грядках.
Риан прислонился к опоре, старательно изображая плохое самочувствие. Обнаружилось, правда, что шум в ушах так никуда и не делся, но в остальном он был здоров и бодр. Было даже круче, чем до всего этого. Похоже, крепкому организму полезно иногда как следует встряхнуться.
Он непринужденно осматривался, держа руки в карманах. На обжитое место не тянет, если только ты не любитель спать в яме в земле, конечно. Рядом с ямой стояла белая пластиковая коробка, чуть подальше — дешевая туристическая сумка. Предполагаемый хозяин всего этого сидел рядом.
— Ты тут живешь?
Разноглазый качнул головой.
— Здесь нельзя жить — тут кроме воздуха ничего нет. Я бываю тут время от времени. Хорошее место, если надо исчезнуть. В том числе.
Риан кивнул. Взгляд его блуждал. В ушах, кажется, зашумело сильнее. В голове плыл легкий туман, но это совсем не мешало. Он тепло улыбнулся слегка расплывающемуся разноглазому.
— Отсюда есть еще выходы в город?
Тот неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину.
— Там грузовой шлюз, через который вывозили урожай. Он выводит в автомобильный тоннель и на поверхность. Еще есть обходной путь через очистные бассейны. Долгий.
Риан прикрыл глаза. Ноздри его трепетали, дыхание участилось в предвкушении. Ему нравилось чувство, хотя испытывать его именно сейчас было крайне удивительно. Но жизнь вообще прекрасна и удивительна, разве нет?
— Что-то мне хреново, — хрипло пробормотал он, делая вид, что с трудом держится на ногах. — Может, есть что выпить?
И судьба словно бы склонилась перед ним раболепной официанткой! Разноглазый всего на секундочку, но отвернул голову. А когда взгляд его вернулся к Риану, черное дуло уже смотрело ему между глаз.
— Оп-па, — хихикнул Риан. — Вот ведь блядь, а?
Разноглазый, ничуть не изменившись в лице, продолжал смотреть на него с интересом. Риан невольно проникся уважением. Впрочем, быть может, человечек просто не осознает еще…
— Медленно встал, — скомандовал он, указав дулом на рельсы. — Отошел вон туда. Руки держи так, чтоб я видел.
Риан с удовольствием смотрел, как выполняются его распоряжения. В слабой лунной гравитации, оказывается, встать можно и вправду очень медленно, при этом – в одно движение. Он любил эти моменты — когда становится ясно, кто есть кто. В такой игре кто-то человек, а кто-то — кусок мяса. И это обычно сильно зависит от того, кто с какой стороны ствола.
Он улыбнулся разноглазому. Тот вернул улыбку, держа при этом руки вразлет, как долбаная балерина. Риан снова качнул стволом.
— На колени. Все пушки тихонько вынимай за ствол, толкай ко мне. Медленно.
Осы Ортеги скользнули по серому камню. Носком сапога Риан подвинул их ближе к себе.
— Теперь куртку. Медленно снимай и бросай сюда.
— Бросать тоже медленно? — с искренним любопытством поинтересовался разноглазый, стягивая одежку. Риан с готовностью рассмеялся. Получив куртку, он ловко одной рукой обшарил карманы, не отводя глаз от своего пленника.
— Поверь мне, я искренне благодарен, честно. Охренеть как благодарен. Понимаю, что ты какой-то другой благодарности ждал – поцелуев, там, в десны, типа того….
Брови разноглазого в явном изумлении поползли вверх. А Риан, довольно осклабившись, пользовался возможностью его как следует рассмотреть.
На беглый взгляд ничем он особенным от человека не отличается. Кожа — может, чуть светлее, чем у самого Риана, с каким-то пыльным оттенком, будто нездоровым. И громил таких везде полно — тяжелая нижняя челюсть, здоровенный широкий нос, как у черных. У тех только ноздри вывернуты еще, а тут нет. От носа к углам губ — глубокие, как траншеи, складки, а на губах ухмылочка, в которую хочется дать с ноги. Глаза глубоко посажены, брови над ними можно в косы заплетать. Смайлы в глазах тоже глумливо лыбятся. На лбу глубокие морщины, да и башка седая. Красавчиком не назвать, но всяко и не урод. Одет под своей курткой во что-то серое с высоким воротом.
Риан повертел в пальцах выуженную регистрационную карточку.
— Посмотрим, что ты у нас за птичка. Ручки держи на виду. А то я нервный сегодня. И доверялка, знаешь, сломалась.
Разноглазый понятливо кивнул, сложил большие и указательные в кольца, приставил их к морде, как очки, трепыхая оставшимися не у дел пальцами.
— Так хорошо видно?
Риан только усмехнулся — да пускай повыпендривается напоследок. Финал-то один. Не отвлекаясь на усиливающийся шум в голове, он переключил внимание на карточку. Из-за своей легальной работы он немного разбирался в пиктограммах социальных служб. Да и цвета говорили сами за себя.
Карта серебряная. Значит, точно инопланетник, даже не из Гелиопеи, с какой-то из планет Конфедерации. Вот эта хреновинка обозначает ветерана боевых действий. Ну да, вроде они опять там недавно воевали с соптарами. А может и еще где нашел себе приключений. Имя…
— Т Риккерт. Что, нахрен, означает Т?
Разноглазый только усмехнулся.
— Ничего. Для документов достаточно одной буквы, так зачем придумывать больше?
Риан, обладатель скоромного имени Клодьез Мария Энкарнасьон, неопределенно хмыкнул в ответ.
— И что же ты забыл на Луне, стесняюсь даже спросить?
В ответ он опять получил кривоватую усмешку.
— У меня семьдесят процентов регенерированной кожи. Доктора пока не рекомендуют часто бывать на солнце. Да и интересно у вас тут.
— Это да, — покивал Риан. – Не без того. И как ты промандел шкуру?
Т Риккерт в ответ пожал плечами, продолжая держать руки у глаз. Получилось ржачно. А в голосе его мелькнули мечтательные нотки.
— Снялась вместе со скафандром. Такое случается, если корабль горит в атмосфере и потом падает в океан. Вот знаешь, как говорится – больно вспоминать.
Риан прищурился. Сквозь дурман расслабленного благодушия, окутавший шумящую голову, проскользнули тревожные нотки. Палец на спусковом крючке вдруг мучительно зачесался.
Разноглазый не боялся его. Риан всегда чуял страх, как акула – одну каплю крови за километры воды, и тут его не было. Вдоль спины побежал неприятный холодок, а в голове вдруг вызрел один неожиданный вопрос. Если пуля в затылок – решение всех проблем, то какого ж хуя я тут стою и треплю языком?
— Я тебе нравлюсь, — неожиданно мягко заявил Риккерт.
— Э? – Вот это было последнее, что Риан ожидал сейчас услышать. И это что, получается, он уже начал думать вслух?
— Поэтому ты стоишь тут и несешь херню с пистолетом в руке. Это так же верно, как то, что на Луне нет атмосферы. И ты мне тоже нравишься.
Мальчишка затормозил через три квартала и осторожно заглянул за угол. Мимо промчалась машина, фары на миг выхватили тьмы газетный киоск, скамейку на остановке автобуса, мокрые облепленные снегом кусты маленького скверика.
― За углом ― машина, ― сказал мальчишка. ― Быстро садись на заднее сиденье и молчи. Да! Не беги. Здесь полно народа. Не надо привлекать внимания.
Он нырнул за угол. Она, пытаясь дышать потише ― получалось плохо ― пошла следом.
Три человека ― это «полно народа»? Но мальчишка прав, даже эта троица разом повернула головы в ее сторону. Ну не виновата она: ее фигура всегда привлекает внимание. В пальто, что купил Лукас, бедра казались большими, а талия ― узкой.
Лукасу нравилось, что Марион притягивает взгляды. Сейчас пальто мокрое и в пятнах сажи, но фигуру, как и раньше, не делает хуже. Дверца открылась легко. Марион скользнула на сиденье. Мальчишка сидел рядом с водителем. Оба обернулись, в темноте сверкнули белки глаз. Водитель тронул рычаг, мотор чуть слышно заурчал. Колеса с визгом провернулись в ледяной жиже, и машина рванулась вперед. Как дельфин, она выпрыгнула под свет фонарей и помчалась к центру города.
Они долго петляли по улицам, между мокрыми домами, что в ночи и в снегу были похожи на прибрежные скалы в морской пене. Марион потерялась в этих петлях. За три месяца она успела многое посмотреть. Но темнота и мельтешение серых хлопьев путали, не давали узнать.
― Достаточно, ― бросил мальчишка. ― Если сзади кто-то и был, теперь там никого. Верти руль к Центральному автовокзалу. Сменишь машину и жди нас на втором перекрестке.
Проехав кварталов пять, машина развернулась почти на месте, вильнула задом и резко затормозила у мигающего светофора.
― Выходим, ― сказал мальчишка и выскочил наружу. Марион последовала за ним. ― Иди к камерам хранения. Это от центрального входа налево через два зала. Во втором ряду направо притормози, я выбегу вперед и сделаю все, что надо. Потом ― назад, тем же путем.
В ярком свете газовых ламп она впервые смогла разглядеть своего спутника. Негритенок лет десяти-двенадцати в серой неброской одежде. Его черная кожа казалась покрытой нефтяной пленкой: жирной и блестящей. Она пошла вперед, мальчишка держался на два шага сзади.
Марион одолевали сомнения. Мальчишка забитым слугой-негром не был. Кто он? Выбирая цвет кожи, она предпочла нежно коричневый. Чуть темнее, чем у Лукаса. Белой она быть не захотела. Белая кожа напоминала брюхо мертвой рыбы. Но коричневый цвет создал массу проблем. Откуда она могла знать, что оттенок кожи определяет социальный статус. Даже серебристые волосы не изменили ситуацию. Ее народ мог менять облик по настроению и совсем не обращал внимания на такие мелочи. Важнее был размер пояса и наличие или отсутствие украшений…
Задумавшись, она забыла остановиться в нужном ряду, чуть слышное злое шипение напомнило об этом. Мальчишка, поднырнув под ее руку, защелкал переключателями на одной из ячеек. Через минуту из камеры хранения был извлечен огромный чемодан.
Выходя из зала, Марион оглянулась, сделав вид, что ее интересует время. Часы показывали начало второго, а мальчишка волок чемодан, особо не напрягаясь. Если даже тот набит тряпками, весить должен не меньше… Нет. Если бы чемодан был наполнен водой, она бы назвала его вес мгновенно, а так…
«К чему гадать! Выйдем отсюда, спрошу», ― подумала и мысленно усмехнулась. Что изменит, если она узнает, сколько весит ноша?
Они покидали автовокзал в том же порядке, она ― впереди, он ― с чемоданом ― сзади. Головы ожидавших своих рейсов поворачивались следом за ними. Колоритная парочка получилась. Коричневая квартеронка с идеальной фигуркой и ножками… ножки ей сейчас точно мешали… в помятом, с темными пятнами, мокром пальто и негритенок с громадным чемоданом. Слишком запоминающаяся пара.
Выйдя в ночь, она вдохнула влажный воздух. В помещении ей дышалось тяжело. Особенно, если оно так наполнено гадкими запахами. Снег сменился мелкой моросью, но ветер усилился. Тучи двигались быстрее, но улучшением погоды не пахло. Правда, в городе этот запах ощущался всегда слабо. Не то, что над океаном.
В следующее воскресенье Азирафаэль прибрался в ванной, отряхнул рукава пальто и неторопливо спустился по лестнице.
Он легко и беззаботно бродил по магазинным проходам и напевал себе под нос, протирая пыль в бесконечном лабиринте книжных стопок и стеллажей. Вот его Спенсер. Его Беовульф. Его Диккенс. Его ряд Оскара Уайльда с дарственной подписью. Карманное издание Вудхауза с автографом внутри. Он остановился, чтобы немного задержаться на любимом экземпляре «Потерянного рая», улыбаясь про себя и поглаживая корешок.
В половине четвертого он зевнул, заглянул в заднюю комнату, где налил себе чаю и включил компьютер. Он устроился в низком кресле за письменным столом, перечитал счета и нахмурился, глядя на ряды зеленых цифр.
И тут входная дверь отворилась.
Азирафаэль прислушался, не раздастся ли голос Кроули. Не услышав его, он обеспокоенно поставил крылатую кружку на место и выскользнул из задней комнаты. В основном помещении магазина обнаружилась молодая женщина в леггинсах, куртке-бомбере и ботинках «Челси», с копной вьющихся волос и курьерской сумкой на боку.
—Здравствуйте. — Женщина нерешительно шагнула навстречу. — Не могли бы вы мне кое в чем помочь?
— Возможно. — Плечи Азирафаэля напряглись. — Вы хотите приобрести что-то конкретное?
— Извините, я здесь не для того, чтобы что-то покупать. Мне нужно продать книгу.
— Тогда, конечно. — Азирафаэль расслабился. — Что я могу для вас сделать?
— Я купила это в букинистике Блэкуэлла пару недель назад. — Женщина расстегнула замок на сумке и порылась в ней. — Книга нужна была для курса литературы, и я думаю, что это первое издание. Но сейчас необходимость в ней отпала, я показала ее в библиотеке, а там сказали, что она им не нужна.
— Неужели?
— Да, они сказали, что их там целая куча. Вряд ли удастся много за нее выручить.
Азирафаэль усмехнулся:
— Какая досада.
— В общем, я посмотрела сайты в интернете, и кто-то упомянул это место. Мне сказали, что вы торгуете старыми книгами, и я решила принести ее сюда.
Азирафаэль моргнул.
— Вы нашли меня в интернете?
Женщина подняла бровь.
— А вас там не должно быть?
Азирафаэль усмехнулся.
— Да, я такой же старомодный, как и все мои букинистические лоты.
— В любом случае… — женщина вытащила книгу, — взгляните на это.
Азирафаэль потянулся к книге.
— Можно посмотреть?
— Ну конечно. Я для этого ее и принесла
Азирафаэль взял у нее томик и осмотрел суперобложку — это был Дж.Стейнбек, “К востоку от рая”, с зелеными холмами и огромным голубым небом. Он положил корешок на ладонь, открыл первую страницу, проверил дату публикации и нашел — совершенно точно — 1952 год.
— Интересно. — Он присмотрелся к книге внимательнее. — У меня не так уж много американцев. Может быть, стоит освободить под них полку и начать собирать активнее.
— Честно говоря, эта книга кошмарна. — Женщина поморщилась и пожала плечами. — Я просто подумала, что смогу заработать на ней хоть немного денег, раз уж она такая ужасная.
— О Боже. Вы и впрямь так думаете?
Женщина кивнула.
— Да, я рада избавиться от нее.
— Не стоит судить так строго. У меня есть книги, за которые в былые времена сожгли бы на костре. — Азирафаэль сунул книгу под мышку и прошелся по магазину. — Сколько вы за нее заплатили?
— Почти девять фунтов стерлингов.
— Я дам вам восемьсот.
Женщина разинула рот.
— Неужели?
— Купите себе горячего какао, — светло улыбнулся Азирафаэль. — А теперь позвольте мне вас рассчитать.
С этими словами он повернулся, потер ладони и направился в темную глубину магазина.
— Чудесное место, Эдем, — пробормотал он. — Там круглый год прекрасная погода.
Женщина вытянула шею.
— Простите?
— Просто разговариваю сам с собой.
Азирафаэль обыскал каждый стол и просмотрел полку за полкой, но куда бы ни падал его взгляд, там не было никаких следов приходно-расходной книги. Ни у книжного шкафа с Библиями. Ни в астрономической стопке. Ни между книгами по демонологии, которые таились в запертой клетке. Он даже опустился на колени и откопал пыльный деревянный сундук, но передумал открывать его и задвинул на место.
— А… — Азирафаэль встал. — Кажется, я куда-то засунул приходно-расходную книгу. Как только найду, сразу же подойду к вам.
Женщина выудила из кармана куртки телефон.
— Конечно-конечно, не спешите.
Азирафаэль отряхнул руки и заглянул в заднюю комнату, где как раз и обнаружилась приходно-расходная книга под чашкой с остывающим чаем. Азирафаэль вытащил ее из-под чашки и вышел в зал, женщина как раз начала листать ленту новостей в телефоне. При виде одного сообщения ее брови взлетели до небес.
— Ого.
Азирафаэль вышел из задней комнаты.
— Что-то случилось?
— Вы слышали о чудесном спасении?
Азирафаэль отложил журнал.
— Слышал о чем?
— Вчера вечером на Тоттенхэм-Корт-Роуд произошла ужасная автокатастрофа.
— Что?! — Азирафаэль взглянул через ее плечо на экран. — Ох. Это ужасно.
— Похоже, грузовик с доставкой столкнулся лоб в лоб с другой машиной. — Женщина прокрутила вверх изображение горящих обломков. — Машина перевернулась и загорелась, но женщина из легковушки выбралась невредимой.
— Вы имеете в виду?..
— Ни единой царапины. Они говорят, что это настоящее чудо.
У Азирафаэля от ее слов кровь застыла в жилах.
— Вы так думаете?
— Так сказали в полиции. Они понятия не имеют, как она выжила.
Желудок Азирафаэля сжало внезапным спазмом.
— А в котором часу это случилось?
— Я не знаю… А, вот. — Женщина снова прокрутила страницу вверх. — Там написано: около десяти вечера.
Азирафаэль читал и перечитывал абзац на экране телефона, его глаза становились все шире и шире по мере того, как информация укладывалась в мозгу. Он отлично помнил, где был, когда прошлой ночью часы пробили десять, — здесь, у стены коридора, задыхаясь и обхватив руками шею Кроули.
— Машину, конечно, жалко, — сказала женщина, — но на месте той тетки я была бы рада остаться в живых.
— Да. — Азирафаэль с трудом подавил тошноту и улыбнулся. — Это чудесно.
Одна, может, Ленна знает, чего ему стоил этот ответ: хотелось сказать – нет. Остановить, заставить вспомнить, чем обернулась её предыдущая попытка спасти умирающего силой этой своей новообретённой, непонятной магии. Но разве можно остановить ребёнка, который учится ходить? Или молодого сиана, только что открывшего в себе способность видеть изломы сущего? Вряд ли. Но можно быть рядом. Помогать. Не дать ошибиться и не дать пропасть.
А у Темери отлегло от сердца – Шеддерик всё правильно понял. Наверняка ведь испугался за неё, но не стал ни возражать, ни спорить. Правда, Темери не сомневалась, что из виду он её больше не выпустит. Но это-то как раз внушало немного дополнительной уверенности и спокойствия.
И вот она снова стоит возле дома Ланнерика та Дирвила. И тот же самый слуга отворяет двери. Прошло несколько месяцев, но как всё изменилось. Сад зарос. В белых вазонах вместо цветов – сорная трава.
Да и сам слуга. Внешне он выглядел таким же спокойным и уверенным. Но глаза воспалены, это не скроешь. И сорочка не выглядит свежей.
Шедде вёл её под руку, и было так удивительно приятно чувствовать рядом его уверенную поддержку.
Ланне поднялся от камина им навстречу.
Он изменился даже по сравнению с тем, каким она его недавно видела в Цитадели. А ведь когда приходил к Шедде, он наверняка уже знал о болезни жены, но ни словом не обмолвился об этом. Он приходил, чтобы получить заслуженное наказание. Может быть, чтобы смыть позор кровью.
Как и тогда, на нём был морской мундир без нашивок.
Но тогда он был собран и холоден. Сейчас – волосы спутались и завязаны в небрежный хвост, щеки впали и покрылись щетиной.
Ланнерик криво улыбнулся и протянул Шеддерику руку:
– Вы пришли попрощаться? Я провожу.
Темери плотней прижала к себе локоть Шеддерика:
– Алистери умерла?
– Нет, ещё нет. Она в сознании и, наверное, будет рада вас увидеть. Но ей очень больно. Обезболивающие пилюли не помогают. Я тоже не знаю, что сделать, чтобы облегчить её уход. Что ещё сделать…
Он поднял руки, пресекая возражения.
– И лекарь, и сиан, и пресветлые, все в один голос говорят, что ей недолго осталось. Я уже смирился с… с этим. Только не знаю, как сказать Валетри. Она с няней во флигеле. Сюда мы её не пускаем. Лекарь думает, она может заразиться…
Он говорил много и быстро, и как будто не с гостями, а просто сам с собой.
– Она долго держалась. Даже я не замечал, что её болезнь вернулась и снова её убивает. Она так хорошо это скрывала. Я сначала даже и не поверил, насколько всё серьезно. Но… я понял одну вещь. Нельзя спасти того, кто отказался бороться.
Темери и Шедде в один голос на это ответили:
– Можно!
И только потом переглянулись.
– Что же мы стоим, – Ланне первым повернулся к лестнице. – С ней сейчас её брат. Но он не станет возражать, если мы присоединимся. Он в целом неплохой человек, но материнское воспитание… он всегда был любимчиком. Шедде, рэта. Я, должно быть, утомил вас своей болтовней. Попрошу слуг подать обед. Идёмте, нам сюда, это недалеко.
Комната, в которой лежала Алистери, была небольшой и светлой, несмотря на задёрнутые шторы. Две служанки поднялись и вышли, стоило на пороге появиться гостям.
Пахло свечами, травами, потом и камфарой.
От изножья постели поднялся чеор Дэгеррик та Рамвил, резко поклонился и умчался следом за слугами.
Ланне улыбнулся супруге, погладил её пальцы, безвольно лежащие поверх одеяла. Шепнул ей что-то на ухо.
– Конечно, – разобрала Темери едва слышный ответ. – Не бойся за меня.
Ланнерик кивнул. Ссутулившись, отошёл к стене. Уходить из комнаты он не собирался.
Темери могла себе представить, что он чувствует. Но сейчас ей было не до этого. Она довольно легко смогла сосредоточиться на «правильном» видении сущего. После встречи с Золотой Матерью Ленной у неё с каждым разом это получалось всё легче и легче… и она сразу поняла, что Алистери сжигает не просто болезнь. Болезнь лишь дожирает то, что оставил от Эа Алистери кто-то другой. Кто-то из холодного мира, кто желал ей смерти. У неё почти не осталось защиты от сил холодного мира, потому и сил для борьбы не осталось.
Темери встряхнула руками и заняла стул у постели, на котором только что сидел та Рамвил.
Алистери увидела и узнала её и попыталась приподняться навстречу, но Темери не позволила. Любое усилие могло ей сейчас навредить.
– Рада вас видеть, – шепнула Алистери. – Я надеялась, вы придёте раньше. Но я знаю про Эммегила. И знаю, что вас пытались убить.
– Тише, – Тимери, как недавно Ланне, погладила её по руке. – Не говорите ничего.
Нельзя спасти того, кто отказывается бороться?
Всё не так. Алистери убивают. Убивают давно, иначе её Эа не мог бы так истончиться. Почему, ну почему раньше Темери не умела этого видеть?
Как залатать эти огромные прорехи? Где взять силы?
Впрочем, может, и не зря Ланне каждое утро ходил в божью крепь и жертвовал Покровителям и богам хлеб, огонь и воду. У Алистери тоже были Покровители, и они были рядом.
Темери снова почувствовала, что не одна. И снова увидела, как от её рук к постели умирающей потёк слабый золотистый свет.
– Шедде, – сказала она, стараясь не потерять своё особое «сосредоточенное» настроение, – Шедде, это не болезнь. Это как в Цитадели. Ты говорил, тот сиан, который пытался меня убить, был из дома Шевека. Может и здесь…
Шеддерик даже не дослушал.
А когда нашёл спрятанную глубоко в каркасе кровати под перинами Алистери первую вешку с характерным рыжим навершием, выругался и потребовал, чтобы Ланне позвал слуг. И чтобы те осмотрели дом и в особенности – комнаты Алистери и Валетри и его собственную.
Темери снова видела Покровителей. Видела их, словно сквозь дымку реального мира. Они приходили помочь, и благодаря Темери – видели, какая помощь нужна.
Ланне, не очень понимающий, что происходит, всё же выполнил этот приказ. И вскоре озадаченные слуги принесли из разных комнат и залов около сорока вешек.
Лишь часть из них легко было узнать, благодаря яркой раскраске. Остальные могли быть просто защитными или такими, что притягивают удачу и здоровье.
В этом может разобраться лишь опытный сиан, и за ним, конечно, немедленно послали.
Темери продолжала сражаться за Алистери – и Покровители помогали ей, но до победы было далеко. Слишком уж давно всё началось. Слишком слаба была чеора та Дирвил.
Но в самом конце, когда Темери уже почти перестала понимать, в сознании ли она, или уже где-то на пути к тёплому миру, рядом вдруг знакомо и тепло прошуршали крылья золотого дракона.
– Хоть я – всего лишь один из духов-Покровителей этого мира и больше не могу быть его крыльями равновесия, но уж одну-то человеческую душу удержать в холодном мире смогу. Девочка моя, ты можешь отдохнуть. Всё будет хорошо, я обещаю!
– Конечно, мама… – пробормотала Темери одними губами.
– Ничего не бойся. Я вижу, ты нашла свой правильный путь.
«Правильный путь? Но ведь я всё ещё жена Кинрика… и весь город знает об этом. И все знают, почему».
– Родная, не надо волноваться. Весь город празднует твоё возвращение. Весь город знает, кого спасла ты, и кто спас тебя. И все будут рады вашей настоящей свадьбе. Не бойся!
«А Нейтри? – хотела спросить она. – Нейтри и Кинрик. Они тоже любят…»
Но ощущение присутствия Золотой Ленны уже таяло в воздухе. Не волноваться? Ну что же…Раз сама Золотая Ленна так говорит…
Темери распахнула глаза.
Шеддерик стоял у неё за спиной, его ладони лежали на её плечах, от них по всему телу разливалась спокойная уверенность.
Темери подняла взгляд, чтобы увидеть его глаза.
– Всё, – сказала шепотом, – всё.
Ланне метнулся к постели – молча и обречённо. А потом вдруг понял, что его жена жива. Дышит.
Поднял взгляд на Темери и Шедде, чтобы услышать:
– Надо забрать её отсюда. Её жизнь, а может и твою, заказали убийцам из дома Шевека. Я точно знаю, что этот исполнитель уже никому вреда не причинит, но смерть одного означает лишь, что появится другой.
– Это же просто болезнь…
– Болезнь усилилась, когда сиан начал разрушать её Эа, оставив в доме вешки. – Шеддерик пришёл к тем же выводам, что и Темери. – Кстати, их мог пронести кто угодно. У тебя здесь всегда гостит много народу. А что до болезни… морской воздух и спокойная жизнь могли ей помочь и помогали. Когда начались ухудшения?
– Но кто мог желать ей смерти? – ответил вопросом Ланнерик.
– Та Нонси здесь всё ещё бывает? Он был в свите Эммегила. И знал, что вы с чеором та Хенвилом старые друзья. – Темери потёрла виски. – А Эммегил заплатил дому Шевека за убийство Кинне и Нейтри. И за меня тоже… это всё очень похоже.
Шеддерик хмуро повторил приглашение:
– Ланне, вам придётся перебраться в Цитадель – на время. Всей семьёй. А мы попробуем аннулировать этот заказ. Дом Шевека и так много задолжал мне.
Он подумал, что отдохнуть, похоже, удастся ещё не скоро. Но внезапная встряска напомнила, что смерть одного врага – ещё не победа. Ещё есть наёмные убийцы из дома Шевека, которых смерть заказчика тоже никогда не останавливала, есть ифленский Император, который очень боится за свою жизнь и власть, а есть ещё добрый сосед рэтшар Ческена Коанерретский…
Много что есть, чего не следует упускать из виду.
Но сейчас он будет думать о другом. Сейчас он будет думать только о том, как вернуть домой любимую женщину, которая, кажется, готова заснуть прямо здесь, возле постели Алистери.
Праздничный ужин в честь выздоровления рэты получился удивительно тихим и домашним – это при том, что в городе как раз праздновали широко и от души, а остроты событию придавали новости из дома чеора та Дирвила.
Гун-хе почти всех своих людей отправил в этот самый дом, а кое-кто, особо засекреченный и с татуировкой в виде осьминога и кинжала – отправился выяснять, чей заказ исполняли наёмные убийцы-сианы (хотя сомнений, что это был чеор Эммегил, ни у кого не было), и что нужно сделать, чтобы этот заказ не был исполнен.
…праздник получился тихий и семейный. Даже Янне остался в Цитадели до вечера, не говоря уж о Каннеге.
Все знают, что Кёсем любит гулять по саду и не любит гулять одна, ну так есть на то у нее две младшие компаньонки, две Хадидже, злая и добрая.
Есть в этом определенная прелесть, когда у твоих хазинедар на двоих одно имя — не надо запоминать лишнего. Сегодня одна Хадидже неслышной тенью следует за султаншей, приотстав на полшага, завтра другая — какая разница? Для самой Кёсем, наверное, и нет никакой. Они ведь даже и внешне похожи, и одеваются одинаково, разве что одна немного повыше, почти вровень с султаншей, а вторая ниже на полголовы. А что одна злая, а другая добрая — так ведь это не для Кёсем они таковы, это всем прочим надо издалека смотреть и заранее начинать бояться, если не та Хадидже сегодня идет за султаншей неслышной тенью.
Ой-вей, как есть не та! Лучше убраться с дороги подобру-поздорову, пока не заметили…
***
— Пей!
— Госпожа! Умоляю, сжальтесь!
— Пей. Ты ведь хочешь жить, правда? Ну так пей.
Акиле рыдала, трясла головой, уворачиваясь от страшного тонкогорлого кувшинчика. Хадидже она разжалобить не пыталась, знала, что бесполезно. Все знали. Но чуть позади Хадидже стояла Кёсем, а Кёсем добрая, она помогает и никогда не бывает жестока к проигравшим, это ведь тоже знают все.
— Госпожа! Смилуйтесь! Вы же теряли ребенка! Вы же знаете, как это страшно!
Кёсем смотрела в сторону и чуть вверх, словно все происходящее не имело к ней ни малейшего отношения. Лицо ее было спокойным и бесстрастным, словно маска, но эта бесстрастность пугала более, чем злая улыбка Хадидже.
— Пей. И останешься жить, только скинешь ублюдка.
— Госпожа, умоляю!
Кёсем чуть повернула голову — не в сторону султанской вдовы и не от нее, просто следя взглядом за перепархивающей с ветки на ветку птичкой. Лицо ее было по-прежнему безмятежно.
— А впрочем, можешь не пить, — сказала Хадидже вдруг очень спокойно и буднично. И шагнула назад так неожиданно, что Акиле не удержалась на ногах, упала на колени, зарывшись ладонями в песок. Рядом с ее левой рукой на дорожку упал страшный кувшинчик. Акиле отдернула руку, словно обжегшись, осела на пятки, смотрела с ужасом. — Можешь не пить, мне все равно. Тогда тебя задушат подушкой. На шелковую удавку можешь даже и не надеяться — много чести.
И, обращаясь уже к Кёсем, тем же тоном добавила:
— Пойдемте, госпожа. Вы были правы, тут действительно нет ничего интересного.
Кёсем молча кивнула и с тем же бесстрастным лицом пошла вглубь сада, Хадидже пристроилась на шаг позади за левым плечом, как и всегда, не обращая ни малейшего внимания на рыдания и мольбы за спиной. До самых ворот Хадидже так и не обернулась, чтобы проверить — выпьет Акиле отраву или нет?
Ей и на самом деле было все равно.
***
Старая Алтынаджак опустила на пол поднос, уставленный многочисленными чашками, блюдами и мисочками и источающий соблазнительные ароматы, и осторожно поскреблась в дверь. Приоткрывать ее или стучаться громко она даже и не пыталась, наученная горьким опытом. Две помощницы последовали ее примеру — и тут же торопливо отбежали к дальней стене коридора, ей же отступать было некуда. Приходилось собирать в кулак всю имеющуюся храбрость и напоминать гневной султанше, что завтрак подан. И надеяться, что откроет хорошая Хадидже, а не та, у которой кошачий глаз и нрав не лучше, и уж тем более не сама Кёсем, чье настроение в последнее время меняется, словно погода у моря: никогда не знаешь заранее, в штиль попадешь или внезапный шторм на тебя обрушится.
Ну вот кто может сказать — почему они не открывают? Увлеклись разговором и не слышат? Или вообще гулять ушли, все ведь знают, как любит Кёсем гулять по дворцовым садам… Или просто не торопятся? И что будет большей наглостью и большим проявлением неуважения — дать горячим блюдам остыть или же поскрестись еще раз?
Служанка все никак не могла решиться повторно заявить о своем присутствии, но тут дверь распахнулась и в коридор выглянула Хадидже. Взглянула так, словно по животу полоснула кривыми когтями, выдрала сердце у бедной служанки, предпочтя на завтрак его, а не ароматную пахлаву.
Ой-вей, не повезло-то как! Не та Хадидже, которая хорошая. Другая… Плохой глаз у этой Хадидже, ой-вей, какой плохой! Все знают. На кого она плохо взглянет — с тем сразу неприятности приключаются, болезни или немилость султана. Нельзя злить эту Хадидже, себе дороже. Но ведь Алтынаджак и не злила, постаралась принести завтрак со всей возможной в ее годы расторопностью, даже и молодых помощниц подгоняла. Может, и не будет Хадидже гневаться? Может, не будет плохо смотреть?..
— Вон пошли.
Проводив насмешливым взглядом улепетывающих по коридору служанок — молоденькие стреканули первыми, словно вспугнутые зайцы, но и старуха от них не шибко отстала, — Хадидже хищно улыбнулась и занесла в покои Кёсем оба подноса. Тщательно распускаемые и поддерживаемые евнухами слухи и несколько устроенных на пустом месте разносов, как от своего имени, так и прикрываясь маской Кёсем, позволяли не беспокоиться об излишне любопытной прислуге: все очень быстро усвоили, что от султанш с настолько непредсказуемым и скверным характером лучше держаться на расстоянии. Никто больше не пытался заглянуть в окна, приложить ухо к поддверной щелочке или сунуться внутрь якобы исключительно по служебной надобности, если хозяйки почему-то долго не отвечают на стук — да что там, даже стучаться и то более не пытались, шуршали под дверью и перетаптывались, ругаясь шепотом, кому сегодня деликатно царапать ноготочком створку мореного дуба — и удирали тут же, стоило выглянуть. Только вот и обслуживать себя обеим Хадидже теперь приходилось самим.
Ну и ладно, спина не переломится. Зато как приятно каждый раз смотреть на до полусмерти перепуганных дурех! Наверняка ведь уверены, что спаслись буквально чудом, и другим теперь будут рассказывать всякие ужасы. Вот и ладно. Вот и пусть рассказывают.
Меньше вероятности, что кто-нибудь особо глазастый и дотошный обнаружит вдруг в покоях Кёсем отсутствие самой Кёсем.
Свежие халаты принесли ранее, они лежали на придверном столике, все три. И все три предстояло измять и испачкать, чтобы с чистой совестью отдать служанкам ближе к вечеру. Хадидже поставила один из подносов на подоконник, кроша тут же слетевшимся на ежедневное угощение птичкам сахарный хворост, ловко поддевая его пальцами и намеренно пачкая руки жиром — будет потом что вытереть о лишний халат. Есть не хотелось, но не отсылать же обратно? Тем более что кто-нибудь особо дотошный может и подумать — а чего это три затворницы стали вдруг есть меньше, чем ели ранее? А от такой мысли недалеко и до чего более неподобающего и опасного. Нет уж, лучше подкармливать птичек.
— Сегодня ты? — спросила Хадидже-вторая, расправившись со своим подносом и завистливо косясь на халаты. Она была младше всего-то на два года, а по росту так и вообще давно обогнала более старшую приятельницу, но все равно оставалась младшей и ничуть, казалось, не возражала против подобной роли. Старшая Хадидже задумчиво осмотрела сад — пустой, только живыми изваяниями застыли у ворот во второй дворик два охранника-Мусы, Красный и Желтый. Качнула головой:
— Нет. Давай-ка сегодня снова ты.
— Хорошо, — покладисто и вроде бы совершенно равнодушно согласилась младшая Хадидже, а старшая лишь ухмыльнулась наивности тезки. Вот же глупая! Думает, если старшая смотрит в сад, то не видит, как радостно заблестели у младшей глазенки? Думает, если говорить равнодушным голосом, старшая поверит, что младшей вовсе не нравится изображать из себя Кёсем?
Старшей-то эта игра давно уже надоела. Вот как только игрой быть перестала — так сразу и надоела. Одно дело изображать султаншу перед подругами ради шалости — и совсем другое прикрывать ее отсутствие в Дар-ас-Саадет. Но Кёсем с самого начала предупреждала, что за исполнение просьбы о спасении сына Аллах может потребовать от Хадидже намного больше, чем та готова отдать. Так что сделка честная и делать нечего, через день приходится надевать высокие банные сандалии, обтянутые бархатом, чтобы не стучали, и прятать их под длинными полами халата валидэ — к своему огорчению, старшая Хадидже так и не выросла, так и осталась маленькой птичкой. Издалека и когда лже-Кёсем одна, это не так заметно, но все ведь знают, что султанша не любит гулять по саду одна, а рядом с Хадидже-младшей рост не спрячешь, слишком очевидна разница.
А гулять надо.
Каждый день, и лучше подолгу. Чтобы все желающие видели, чтобы своими глазами могли убедиться: султанша вовсе не покинула Истанбул, вот же она, гуляет по тенистым аллейкам в сопровождении то одной Хадидже, то второй. А что никого не принимает и сама не наносит визиты, как ранее бывало — ну так мало ли, настроение скверное и никого видеть не хочется. Лучше не попадаться под горячую руку, все ведь знают, как суров и переменчив ее нрав, а уж про злую Хадидже все и вообще молчать предпочитают, чтобы неприятностей на себя не навлечь неосторожным словом. вон Акиле уж на что благоразумницей была, а все равно не убереглась, сказала, очевидно, что-то не то под горячую руку, когда Хадидже и Кёсем мимо проходили. Кёсем, может быть, и ничего бы не сделала, вошла бы в положение, знает, что такое потеря любимого, а Хадидже не столь великодушна. Заставила выпить отраву, не посмотрела, что бедняжка в тягости. Долго болела Акиле, еле жива осталась, а детки так и вообще мертвенькими родились…
Нет, лучше уж держаться подальше, когда гуляет по саду Кёсем в сопровождении этой Хадидже — целее будешь!
— Давай помогу накраситься, — со вздохом сказала старшая Хадидже, отрываясь от окна.
Наводить красоту (особенно наводить правильно) младшая до сих пор толком так и не научилась.
Всё случилось слишком быстро, Григ не ожидал подобного от заурядного пенса, закрытого на самоизоляцию. Едва Коляс расставил коробки, вынул из кармана смарт, чтобы ещё раз сверить номера с накладной, как дверь квартиры распахнулась, и старик шагнул в тамбур. Григ застыл, ошеломлённо пялясь на него. Они всё сделали по протоколу: выехав на адрес, отправили сообщение, затем, прибыв на место, позвонили. Заказчик должен был ждать у себя в квартире, а не бежать их встречать. Неужто оголодал так, что пяти минут не потерпит? И впрямь тощий, аж щёки ввалились. Морщинистое лицо, плешь в обрамлении редких седых волос, слезящиеся глаза за опухшими веками — типичный пенс. Старик тяжело дышал, тряс подбородком, губы его расползлись, обнажая гнилые жёлтые зубы. Только теперь Григ сообразил: на нём нет маски!
— Стреляй! — заорал Коляс.
Бросился прочь, но в узком тамбуре не очень-то разбежишься. Чих у пенса получился смачный, с оттяжкой. Он и не пытался прикрыть нос локтем, капли соплей в миг заполнили весь объём комнатёнки.
Григ нажал спусковой крючок. Ампула с транквилизатором вонзилась пенсу точно в яремную ямку. Он захрипел, засипел, попятился, замахал руками, словно пытался ухватиться за воздух. Ясное дело, не смог, опрокинулся навзничь. Что с ним было дальше, Григ не видел: вслед за напарником выскочил из тамбура, захлопнул тяжёлую бронированную дверь.
Коляса он догнал внизу возле фургона. Тот спешно обливал себя антисептиком. Молча протянул баллончик, повернулся, подставляя спину. Григ удивился: там-то зачем? Хотя…
Они, не скупясь, вылили на себя два баллона. Уже усевшись за руль и наблюдая, как напарник занимает пассажирское место, Коляс предложил вдруг:
— Ничего этого не было, лады?
Григ не спорил. С пенсом был его косяк, однозначно. Стрелять следовало сразу, потом думать. Это Колясу теперь светит две недели самоизоляции без компенсации заработка, а охранника попрут к чертям из компании. С «волчьим билетом» попрут, так что ни в одну службу доставки не возьмут больше. На мечте устроиться в полицию и вовсе крест ставить можно. А ничего другого, кроме как метко стрелять, Григ не умел.
Неприятности начались два дня спустя. Датчик температурного контроля на входе в офис тревожно зазвенел, «37.3» высветилось на табло. Турникет остался закрытым.
— Шеф, что за дела?! — возмутился Григ. — Это же в пределах погрешности. Может, прибор барахлит или съел я вчера что-то нехорошее. Никаких симптомов, ты же видишь.
Начальник смены ответил не сразу. Возможно, разглядывал курьера на экране или совещался с вышестоящим руководством? Прошло с полминуты, прежде чем динамик рядом с табло ожил:
— Григ, не бузи. Ты же знаешь, в нашем бизнесе главное — чтобы клиент ощущал себя в безопасности. Так что вали домой, отсидись две недельки. Если в самом деле здоров, позвонишь.
Спорить, доказывать — бесполезно.
Заходить в аптеку, привлекая ненужное внимание, Григ не стал: упаковка жаропонижающего у него всегда была в заначке, как у любого предусмотрительного человека. Двух доз хватило, чтобы к вечеру сбить температуру до нормы. Однако следующим утром термометр вновь показал «37.3». И на третье утро тоже. Формально температура не пересекла черту гражданской ответственности, сообщать о самоизоляции врачу-надзирателю Григ обязан не был. Но само ощущение, что сидишь на пороховой бочке, готовой рвануть в любую минуту, не из приятных. Поэтому, когда на четвёртый день лихорадка наконец отступила, он не только выдохнул облегчённо, но и устроил себе праздник: вместо опостылевших концентратов заказал большую пиццу и три банки пива.
Выздоровление никоим образом не означало окончание самоизоляции, а сидеть взаперти здоровым ненамного лучше, чем приболевшим. Не то чтобы Григ страдал от вынужденного безделья, и сбережения у него на такой случай какие-никакие имелись. Но ведь не факт, что хозяин компании будет держать незанятым его место две недели. Не зря начальник сказал: «позвонишь», а не «приходи». Желающих работать в городе куда больше, чем вакансий.
Повлиять на решение босса Григ не мог. Оставалось надеяться на лучшее и убивать время, то переключая каналы телека, то шарясь в сети. Когда пялиться в экран становилось невмоготу, он начинал пялиться в окно — на реальный мир. Девушку, гуляющую в крошечном скверике напротив дома, он заметил на пятый день заточения. Затем — на шестой и седьмой. Она появлялась в сквере в одно и то же время, ходила по нему взад-вперёд и ровно через полчаса возвращалась в свой подъезд. Понятно: безработная с правом получасовой прогулки. Одета девушка была всегда одинаково: джинсовый костюмчик, обтягивающий тоненькую изящную фигурку. Тёмные чуть вьющиеся волосы собраны в пучок. Маска скрывала лицо незнакомки, оставляя простор для воображения. Григ наблюдал за ней, фантазируя, как она выглядит без джинсового костюма, без бюстгальтера, без… Фантазии заводили всё дальше, а всем известно — праздность подталкивает к поступкам необдуманным. На восьмой день он нарушил режим самоизоляции.
Формально нарушения не было: на учёт у врача Григ не становился, значит, и данных его в базе поднадзорных нет, отметку геолокации полицейские коптеры не отслеживают. При желании он мог хоть по всему городу бродить… пока патруль документы не проверит, не начнёт выяснять, кто таков и чем занят. Шляться по городу Григ не собирался, по скверику возле дома — иное дело.
— Здравствуй. У тебя красивая маска, — с ходу взял он быка за рога, поравнявшись с незнакомкой. — Необычная.
Девушка растерялась, повернула голову в его сторону, сбилась с шага. Глаза у неё были синие-синие. Они казались огромными на исхудавшем бледном лице.
— Мама шила, — призналась она.
Самое важное, когда знакомишься с девушкой, — втянуть её в разговор и поддерживать его, не давая опомниться.
— Я за тобой три дня наблюдал, сегодня вот не выдержал, тоже решил прогуляться. Не возражаешь?
— Это не мой личный сквер, как я могу запретить? — Девушка засмеялась. Тут же оборвала смех, спросила сочувственно: — Вы работу потеряли?
Признаваться, что находишься на самоизоляции, нельзя было ни в коем случае: каких только фобий у людей нет! Григ кивнул.
— Где-то так. Потунеядствую немного и заново начну проходить этот квест под названием «Поиск работы».
Девушка вздохнула.
— А я уже два года на пособии сижу. И мамина пенсия. Я в школе географию вела. Сократили, когда программу оптимизировали, а больше никуда специалисты такого профиля не требуются. С другой стороны, наверно, это и правильно. Зачем теперь география? Границы много лет как закрыты, внутри страны поездки только по спецпропускам. Самолёты не летают, поезда не ездят — большой мир наших родителей остался разве что в виртуале. А реального за пределами города вроде бы и не существует. Да что там город! Этот сквер перед подъездом — вся моя планета.
В словах девушки звучала такая горечь, что Григ не нашёлся с ответом. Жить два года на пособие — любой взвоет. Может, кроме этих джинсов, у неё и одежды нет?
Кажется, девушка уловила ход его мыслей. Тряхнула пушистым хвостом, подытожила:
— Ладно, с голода не умираем, и на том спасибо. Кому сейчас легко? Когда-то же пандемия закончится. Наверное.
— Ага. Ты в какой квартире живёшь? Я вам пиццу закажу, можно? — ляпнул неожиданно для самого себя Григ. — И номер телефона дай, для службы доставки.
Огромные глаза девушки сделались ещё больше.
— В шестьдесят восьмой, — пробормотала она. — Дом сто двадцать третий, вот этот… — И, окончательно смутившись: — Только, если можно, не пиццу, а курицу закажите, свежемороженую. Мама очень вкусную куриную лапшу готовит… готовила.
— Конечно! И хватить мне «выкать», я же не пенс… не пенсионер. Кстати, меня зовут Григ.
— А я — Яся. — Она прыснула: — Смешно получилось, правда? «Аяяся».
Григ открыл рот, но сказать ничего не успел.
— Не нарушайте условия карантина, соблюдайте социальную дистанцию! — громко зарокотало сверху. Серый с синими полосами полицейский дрон завис над ними.
Яся охнула, попятилась, со страху отодвинувшись не на два положенных метра, а на все пять.
— Ничего мы не нарушаем, — сердито буркнул Григ, косясь на коптер. Предложил девушке: — Давай ходить по кругу, навстречу друг другу!
Чтобы обойти сквер, хватало пяти минут. Каждый раз, сближаясь, они замедляли шаг, обменивались несколькими фразами: что интересного заметили или вспомнили за эти пять минут. Получалось забавно. Однако надолго Яси не хватило. После очередного круга она остановилась. Пожала плечами виновато, призналась:
— Мне пора.
— Ага. Тогда до завтра? А курицу я вам сейчас закажу!
— До завтра. Спасибо тебе, Григ.