Яранга, покрытая в три слоя шкурами, была вместительна. А большие медные плошки с плавающими в них ещё прошлогодними ярко-жёлтыми кусками китового жира давали свет и тепло. Они же отбрасывали гигантские тени на амулеты, висящие на китовых рёбрах-перекладинах, у потолка. Фигурки так давно почернели от времени и копоти, что на них нельзя было различить вырезанных изображений. Но они оберегали все стойбище от бед и напастей. В дополнение, при входе, на позвонке-табурете – стояла совершенно новая керосиновая лампа, а за ней, словно символы новой эпохи, выстроились в ряд иные сокровища: круглый никелированный будильник, большая белая эмалированная миска и три медные кружки.
Почти в центре яранги, окружённый тёплом и светом, сидел полуголый старик, полностью покрытый татуировками. Его морщинистое тело давно потеряло былую подвижность охотника, но было еще вполне живым. Нгануге – шаман и обладатель несметных богатств, в виде двух винтовок от янки, а также хорошей большой деревянной лодки, подаренной Королевским домом Дании за заслуги перед стойбищем лет пять назад, неторопливо чинил бубен. Не доверив раритет женщинам, он, самолично, зашивал разорвавшуюся звенящую поверхность натянутого на обруч мочевого пузыря моржа. Редкая седая борода старика тусклой лентой спускалась до впалой сморщенной груди, путаясь, и, мешая вести жилу в игле по стежку. Вместе с аккуратным швом его волновали и мысли.
Странные люди, приплывшие к стойбищу сразу после неудачной охоты, привезли с собой туши трёх убитых моржей и накормили людей. Это было похвально. Но пришельцы скоро уйдут, а зима ещё длинна, да они и не заменят ему подаренные карабины.
«Потому надо послать сына к американцам на военную базу и сообщить о прибытии странных, явно военных мужчин», – неторопливо думал он.
Эти разумные мысли прервал ветер, ворвавшийся под меховой полог. Кто-то большой заполнил собой пространство позади старика.
– Обоньер эйэихе, эбердэ, (1) – услышал он за спиной скупое приветствие.
– Бубенька өр охсубут. Бубен хобордо. Хата, духуобунас биһиэхэ аһыныгас. Ас бөҕөнү биһиэхэ аҕалбыттар, (2) — не оборачиваясь, ответил Нгануге.
Он пожевал впалыми губами и добавил ещё:
— Билэрэ. Духуобунас диэбиттэр. Күүттэ. (3)
В помещении странно потемнело, и он услышал ответ, прозвучавший, почему-то, вначале в голове, а потом в ушах:
– Встань, и достань мне руну.
С Нгануге так не разговаривал никто и никогда. Все знают: нельзя приказывать шаману! Тем более никто не просил достать тёмные амулеты, надёжно висящие под потолком. Старик хотел возмутиться, но, повернувшись, окаменел. Перед ним стоял сам Юрюнг Айыы Тойон. Тот самый! Который всегда безучастен к судьбам людей, но, если он вдруг вмешался, то не стой на его пути…
И Нгануге, словно подталкиваемый всеми предками, быстро поднял руку и, сорвав чёрную от времени фигурку, протянул стоящему перед ним существу.
Явившийся незваным гость опустил горящие чёрным огнём глаза и, посмотрев на маленький квадратик, захохотал:
– Хорошая руна, старик! Будут тебе моржи! – В голове Нгануге ещё долго гудели эти слова…
Наконец, через час жена вошла за полог, и он очнулся.
– Кто это был? – осмелилась спросить старуха.
– Будет охота скоро и мясо, – только и сказал шаман. Мысли ушли в море, туда, где кувыркались и кричали свадебным рёвом, грея под первыми лучами солнца черные спины огромные звери.
– Сына в факторию посылать? – снова подала голос жена.
– Старая дурра, – ответил ей шаман. – Эти люди принесли нам мясо и удачу. Дай мне чай.
Он опустился на шкуры и, наконец, увидел лежащую перед ним фигурку. На ней красовалась руна Райдо.
– И нам удача, – подумал старик и вновь взялся за иглу.
***
С севера встречный ветер гнал по тёмному небу, низкие густые тучи. Ещё утром они высыпали мелкую снежную крупу, похожую на стеклянную колючую пыль, которая залезала под шерстяные шлемы, намерзая на виски мерзко тающими сосульками. Несмотря на вьюгу, уже через час, морпехи втянулись, и лыжи прокладывали путь в ровный гладкий ряд. Впереди, несмотря на предпринятую со стороны капитана морской пехоты попытку сопротивления, шёл Ян, ловко пробуя палкой снег, и, на всякий случай, контролируя возможные трещины.
Поставленный в середину колонны Борис справлялся с темпом недолго. Уже через час немец, упавший трижды, отстал, и Ян остановил отряд.
Бубня что-то, явно нецензурное, себе под нос, он, за десять минут, связал параллельно четыре лыжи и, бросив на них по типу настила крест-накрест лыжные палки, достал сложенную палатку и изобразил сани.
– Мрак, – свистнул он псу. – Давай! Ездовой собакой будешь…
Затем кинул на импровизированные сани сидящего мешком на снегу Бориса, плюхнулся сам и с криком: «Догоняйте!», отбыл…
Через шесть часов, с одним коротким перерывом, отряд, пройдя более полусотни километров, приблизился к горам.
***
Ещё при Никите Сергеевиче, число торжественных ужинов значительно увеличилось, в сравнении с официальными встречами у Сталина, который предпочитал есть в узком, избранном только им кругу. С конца пятидесятых избавившиеся от «глаза престрашного зраку» товарищи стали радостно отмечать всё!
Праздники, производственные рекорды, урожаи, революции в молодых африканских странах, визиты зарубежных делегаций, спортивные достижения – ЦК КПСС на широкую ногу веселилось в новом Кремлёвском дворце съездов. Построенный в 1961 году, дворец распахивал свои гостеприимные двери для приглашённых и даже совсем нежданных, но чем-то выделенных из толпы лидером партии товарищем Хрущёвым коммунистов.
А уж как чествовали космонавтов!
На столы, сервированные дорогим тонким фарфором, ставили хрустальные корзины с фруктами, на огромных серебряных блюдах укладывали фаршированных гречневой кашей молочных поросят, набитых капустой и яблоками гусей и, конечно, каспийских запечённых осетров. Обложенные льдом, стояли полные белужьей икры икорницы… Шампанское, армянский коньяк, грузинские вина и столичная водка соседствовали с огненной украинской перцовой горилкой!
После знаменитого витка первого космонавта в Кремле только в первый год по его прилете шестнадцать раз поднимали тосты за Гагарина! Почти каждый раз по возвращении, (Юрий Алексеевич, как несущий мир и дружбу всем народам, побывал в более чем 30 странах), ему организовывали торжественную встречу в Кремле. Первая поездка была в братскую Чехословакию, но список был бы не полным без Бразилии, Афганистана, Индии, Шри-Ланки и прочих. Ему дарили цветы и игрушки, на него обращали внимание красивейшие женщины планеты. Великолепная Джина Лоллобриджида была покорена простым парнем из Смоленской деревни, а снимок её страстного поцелуя облетел весь мир! Никому не ведомый сын доярки и плотника, необразованный, непоседливый русский мальчишка-драчун из глубинки – за сутки превратился в символа нации! Его носили на руках! Искренне любили, превращая в мировую икону!
И, хотя злые языки утверждали, что на таких приёмах любит Никита Сергеевич спиртное, но никто и никогда на подобных банкетах не позволял себе выпить лишнего. Ни Хрущёв, ни сменивший его Брежнев.
А вот немного склонный к алкоголю Юрий Гагарин расслаблялся в Москве регулярно. Прессу не ставили в известность, но после таких застольных возлияний, первый в мире космонавт немного нервничал и «бузил». Тихая, скромная и не привыкшая к вниманию жена не могла его остановить, да и сам Юрий Алексеевич начинал понимать, что не пара она ему…
Леонид Ильич, точно так же, как и его предшественник, любил праздники. Единственным отличием являлось время застолья. Вместо четырёх отведённых на обед часов, теперь на приём пищи отводилось всего два. Брежнев курил. А, по принятому этикету, курить позволялось только после кофе. Поэтому, он всегда просил побыстрее закончить обед.
В честь светлого весеннего дня трудящихся женщин в Кремле 8 марта 1968 года состоялся очередной банкет.
Среди первых лиц государства, присутствовавших на празднестве и вручавших колхозницам, дояркам, учителям, врачам и пианисткам ордена и медали, был и первый космонавт Советского Союза. После официальной части состоялся грандиозный банкет и, как стало заведено, горячее быстро сменил десерт и кофе.
Слегка неуверенной походкой первый космонавт подошёл к стоящему рядом с Сусловым Леониду Ильичу, посмотрел немного плывущим взглядом на красную ковровую дорожку и произнёс: «Я ещё не доел, а ты уже встал. Нехорошо себя ведёшь Леонид Ильич. Здесь первый в мире космонавт…».
Его, конечно, тихо увели. Но на некрасивую сцену обратили внимание не только советские товарищи, но и присутствовавшие в зале дипломаты. Нехорошо вздыхал Суслов, поднял брови домиком Леонид Ильич, и поправил немного спустившиеся на переносицу очки Андропов.
***
Маше приснился какой-то неприятный сон.
Она тащила рюкзак. Тяжёлый огромный баул сильно оттягивал плечи. Лямки, хоть и мягкие, оставляли багровые следы. «Словно от плетей», – почему-то подумала она.
Впереди не оборачиваясь шла мать. Вот она остановилась и скинула свою ношу. Потом повернулась и, улыбаясь, сообщила дочери: «Тяжёлый, но полезный!»
Маша благодарно улыбнулась, но тревога холодной иглой застряла в её груди. Девушка ойкнула, потёрла больное место и проснулась. Было воскресенье, а потому мартовский рассвет успел влезть на небо, и вокруг было уже совсем светло.
Она посмотрела на потолок, с которого медленно исчезал пушистый хвост, и вслух произнесла:
– Мне что, придётся привыкнуть к этой ноше, Олладий? – хвост перестал исчезать и рядом нарисовался зубастый рот:
– Неа-а, – сообщила нарисованная картинка. Потом подумала и добавила, – Ксения знает пусть!
Маша понятливо кивнула и пошла к матери.
В столовой властвовали близнецы. Сейчас все взгляды были устремлены на Павла, который притащил рулон туалетной бумаги и, размахивая им в воздухе, кричал:
– Ди-фи-цит!
Борис Евгеньевич соглашался:
– Эта вещь нам очень важна. Отнеси на место.
– Лучше вода! – кричал обиженный Пётр, которому сей предмет не достался в битве в качестве добычи.
Маша кинулась отбирать и забыла, куда и зачем шла.
Только вечером, после ужина, когда все собрались, она вспомнила про свой сон. Сквозь победные крики выигравших битву у Василия Ивановича близнецов, нечего было и думать, как что-то рассказать. Перекричать «Чука и Гека» не брался никто.
В момент боя на северной стене внезапно появилось небольшое отверстие. Битва прекратилась, и присутствующие уставились на дефектную стену гостиной. Не то, чтобы дыра вызвала удивление, или, тем более, испуг, (в этом доме видели и не такое), но новшество, возникшее самовольно в подведомственном Комитету государственной безопасности помещении, требовало изучения.
Ксения, как раз проходившая мимо, среагировала мгновенно: заглянула в узкий тоннель и, недолго думая, кинула в него валявшийся за диваном с утра предмет гигиены – тот самый, «ди-фи-цит» из туалета. Рулон беззвучно исчез.
«Червоточина», – констатировал Оладий.
Тёмное отверстие, шириной не более метра, напоминало канализационную трубу. Привыкшие ничему не удивляться люди подошли поближе. «С рюкзаком за плечами там и застрять недолго», – почему-то подумала Маша и, быстро закрыв его своей спиной, рассказала сон.
– Чушь какая-то, – прокомментировала Елена Дмитриевна.
– Мне тоже неспокойно, – согласился отец Василий.
***
Из книги Александра Хинштейна «Ельцин, Кремль: история болезни» известно, что у Бориса Николаевича был родной брат Михаил. Правда, первому российскому президенту были чужды родственные чувства, и государственный муж не поддерживал отношений с роднёй. Но Михаил на брата не обижался. Наоборот, будучи простым и открытым тружеником, он всячески старался ему помочь. Особых богатств у Михаила не было. Жил он в Екатеринбурге, имел «Жигули», участок и двухкомнатную квартиру. Как-то из новостей он услышал о том, что Наина и Борис копают картошку… ну и отправил в Кремль два мешка из собственноручно собранных на зиму десяти. Только Ельцины от подарка отказались. В 2008 году, после инсульта, его не стало.
Но вот что известно наверняка, так это участие Михаила Николаевича в зимнем рейде на подводной лодке в Гренландию. Его имя можно найти в списке награждённых медалью «За боевые заслуги», вместе с девятнадцатью другими фамилиями из отряда морской пехоты.
_____________________________________________________________________________________
1. Привет тебе старик (якутский).
2. Долго бил в бубен. Порвался бубен. Зато духи милостивы к нам. Много еды привезли нам (якутский).
3. Знал. Духи сказали. Ждал (якутский).
Нина с трудом узнала в привезённом доходяге того самого DEX’а, который в тот злосчастный день сопровождал участкового, и сожалела, что совсем забыла о своём мелькнувшем тогда желании выкупить его. Парень даже на вид был не больше сорока килограмм весом и еле стоял — в палату его Хельги и Сильвер заносили на носилках. А когда уже в палате Мрак и Зита с него сняли покрытый пятнами крови белый медицинский халат, в который он был одет, оказалось, что он весь покрыт рубцами, а на животе был свежий шрам.
— Я ему две банки кормосмеси дал, — заявил дексист, увидев, как изменилось выражение лица Нины, — как посадил в свой флайер, так сразу и дал. Я его с операционного стола забрал… Эва его зашивала, а Бернард отгонял интернов. Я и дал первый попавшийся халат… остальных шестерых ваши повезли к себе в ОЗК. Они не лучше выглядят. Я сам и имя ему дал… вернее, мне Оскар подсказал, как лучше всего его назвать. Короче, я назвал его Ральф. Это значит «мудрый волк». Коротко и ясно.
— Он сам согласен на это имя?
— Ему всё равно теперь. А потом назовёте сами. Но думаю, что Оскар успел с ним пообщаться… хотя мне и не признался… и имя это его. Я звонницу привёз… ведь можно? Тогда я немного пошумлю, — после передачи документов и прав управления дексист улетел на выбранный им островок звонить.
Нина выслушала отчёт о состоянии киборга и разрешила отлеживаться на медпункте до полного выздоровления. Платон попытался связаться с Ральфом, но тот доступ не дал и сам ничего не сообщил, изображая предельно правильную машину.
Выйдя из медпункта, Нина позвонила Карине, желая рассказать о Ральфе, но она уже знала о нём от Леонида.
— …мы с Эвой, Бернардом и Родионом уже побывали в этом мед институте. Изымали киборгов. Лёня там же… помог… он словно точно знал, куда надо идти, и привёл нас прямо в операционную… кстати, именно Лёня сообщил нам об этих киборгах. Эва дала этому DEX’у лекарство, сама зашила, пока Бернард охранял её от интернов, программисты ругались с завхозом, а я говорила с ректором, — устало говорила Карина, — как мы туда шли! Не пересказать, с кем успели разругаться и как вызывали полицию и своего юриста… и как кричала на них срочно прилетевшая Гульназ со своей Зухрой… так ведь её охранницу зовут? Дожили! Дексист помогает ОЗК забирать киборгов из пыточной!
— Дексист сам заинтересован информацией, которая может быть в этом киборге! Конечно, вряд ли Ральф сохранил в своей памяти это… его память наверняка почистили… но, если есть хоть один процент вероятности сохранения этих файлов, надо этот процент изучить. Всё-таки дикий киборг, почти пять лет бегающий по лесам, это ЧП… а такого позора Борису не нужно, и он сделает всё, чтобы это не просочилось в СМИ. Он дорожит репутацией.
— Логично. Это позор для их филиала. Они просто обязаны были достать его первыми… и теперь наша задача — опередить их. Лёня наверняка уже проверил этого парня… и вряд ли что-то нашёл, если привёз не в лабораторию филиала, а к тебе… но у него информация может быть в облаке и открыть её он может только сам… или в органической памяти… его придется уговаривать.
— Попытаемся, — вздохнула Нина. — Если бы была возможность дать ему дозреть до признания самому, было бы здорово… но у нас нет столько времени. Дикий киборг может быть опасен… хотя…
— Думаешь, если он столько времени никому не попался на глаза, то и сейчас не станет светиться? Он наверняка понимает, что его не ловят, пока он не вредит людям.
— Он может следить за нами по сети… по сайту и группам в соцсетях. Раньше он был уверен, что о нём никто не знает. А теперь… скорее всего, в курсе, что за ним начнут следить… а значит, надо как-то дать ему знать, что он может выйти к людям и что это безопасно для него. Степан пообещал оповестить участковых по деревням, чтобы были осторожнее и попытались поговорить с дикарём, если он появится у деревень… и чтобы деревенские киборги постоянно были готовы встретиться с ним и поговорить. И ни в коем случае не устраивать облаву! Его надо уговаривать, а не запугивать… если он никому не станет вредить и захочет жить так и далее… пусть живёт.
— Мы подумаем, как лучше это сделать, — ответила Карина и попрощалась, прерывая связь. Нина после разговора с главой местного ОЗК пошла в сельсовет, чтобы поговорить с Фридой о диком DEX’е. Хельги по её просьбе уже скинул Фриде запись её разговора с Кариной — и Нина почему-то была уверена, что Mary сможет найти решение проблемы.
А в это же время названный Ральфом DEX лежал под капельницей и думал, что он будет жить только пока молчит. Слишком долго он был полицейским киборгом, чтобы так сразу поверить незнакомым людям. Капитан полиции, за которым в отделении был закреплён Ральф, часто говорил одно, а делал совершенно другое. Из своих неполных семи лет полгода Ральф провёл в армии, почти четыре года — в отделении полиции, из них — почти полгода в посёлке турбазы, куда попал вместе с временным хозяином, которого за превышение полномочий при работе с свидетелем перевели из города в сельскую местность участковым. Допрашивал свидетеля капитан Жохов так жёстко, что его из участка увезли в реанимацию, и Ральф понял, что любой свидетель остаётся в живых только пока молчит, так как, выдав нужную информацию, будет уже не нужен. А после того происшествия была проверка техники в отделении полиции, и его списали и продали… два года перепродаж и полгода в мед институте…
Саня сразу дал ему банку кормосмеси и ещё две таблетки сильного обезболивающего, поставил капельницу с глюкозой и закрыл тёплым одеялом. Как-то даже захотелось жить.
В мединституте его и ещё шестерых DEX’ов использовали для обучения студентов — и если первокурсники учились на нём делать уколы и ставить капельницы, то интерны делали операции, постоянно забывая давать обезболивающее.
Ральф просто хотел жить, надеясь, что когда-нибудь его выкупит хороший человек и пытки закончатся — но даже мечтать не смел о жизни на архипелаге киборгов.
Помещение, где содержали подопытных киборгов, имело глушилку сети, чтобы сотрудники ОЗК даже случайно не смогли засечь сигналы процессоров киборгов, а инфранетом возможно было пользоваться только тогда, когда киборгу приказывали лечь на операционный стол, так как студенты и интерны, несмотря на запрет, не всегда отключали свои видеофоны и Ральф мог осторожно получаться к любому из гаджетов.
Стараясь не обращать внимания на дикую боль, киборг стремительно просматривал сайты ОЗК и колхоза «Заря», новости дексистов и антидексистов, иногда заходил на форумы — но нигде ничего не скачивал и не писал, чтобы не подставлять товарищей по несчастью. Он немного знал о жизни киборгов на островах и деятельности киборгозащитников, но при этом он слышал разговоры интернов о том, сколько техники просто так пропадает на этих самых островах без исследования и вскрытий и о том, что это упущение надо как-то исправлять, и что скоро они все туда полетят, чтобы изучать сорванную технику… — и Ральф не знал, чему из этого можно верить, так как люди сами верили в то, что говорили.
Заявлять в ОЗК о себе Ральф не смел — ведь тогда завхоз института, в ведении которого находятся подопытные киборги, может узнать об этом и убить всех, чтобы никто не узнал о содержании киборгов в этом институте.
Но именно в этот день — в воскресенье, когда у всех вроде как должен быть выходной! — его повели в операционную, говоря между собой, какие инструменты нужны для извлечения печени у киборга для последующей пересадки человеку. Ральф ничего не мог поделать, тело его само шло в операционную — и в приступе паники он подключился к ближайшему видеофону, мгновенно зашёл на оба сайта (местных ОЗК и «DEX-company”) и заявил о себе и своих товарищах.
Тело само разделось и легло на стол, Ральф лежал с закрытыми глазами, но по камерам в углах операционной с ужасом наблюдал за приготовлениями (подготовкой инструментов, получасовой лекцией о правильном извлечении органов и почти двадцатиминутной лекцией о правильном мытье рук перед операцией) и думал только о том, чтобы хоть кто-то успел, чтобы его или добили или вытащили.
Группа сотрудников ОЗК во главе с дексистом примчалась в операционную, когда был сделан косой широкий разрез на животе и ведущий операцию профессор вовсю ругал косорукого интерна, говоря, что печень находится «немного не там». Ральф был безмерно удивлён не столько тем, что ОЗКшников привёл дексист, сколько тем, что они решили забрать всех подопытных киборгов, а одна из женщин, оказавшаяся кибертехником, сделала ему укол обезболивающего и стала зашивать рану.
Как же они орали! Причём орали все! — мгновенно появились ректор и завхоз, чуть позже возникла юрист ОЗК со своей DEX-охранницей, глава ОЗК грозилась подать в суд за издевательства над разумными существами, профессор орал, что разумных у них никогда не было… но в результате дексист дал ему халат и приказал идти за ним, а остальных забрали сотрудники ОЗК. Сопротивляться сытому и здоровому DEX’у дексиста было бессмысленно, к тому же этот DEX запросил и получил доступ на связь и сказал, что у него есть настоящее имя — Оскар! — и он зарегистрирован в ОЗК, а этот дексист по имени Леонид — его официальный опекун. И Ральф назвал ему своё имя, которое сам себе придумал.
И вот теперь Ральф лежит под капельницей в палате реанимации того самого острова и пытается понять, что с ним будет дальше. Ему дали доступ не только к искину медпункта, но и к архивам ОЗК и колхоза «Заря», с ним хотели общаться почти все живущие на островах киборги — правда, пока только по сети. Он терялся от такого внимания, не зная, что отвечать на многочисленные вопросы о диком DEX’е, заявления о котором были у его бывшего хозяина-полицейского. Он не знал, где находятся увезённые в ОЗК киборги и не знал, кого можно спросить об этом. Но боль ушла, лекарство начало действовать — и он заснул.
Нина перед уходом из медпункта попросила Саню сообщить ей через Хельги, когда Ральф проснётся, чтобы поговорить с ним. И Ральф в полусне удивлялся, что медик-киборг говорит с человеком почти на равных и возражает:
— …ему бы поспать дня три или даже пять… а лучше неделю. Ведь на глюкозе и в покое регенерация пойдёт быстрее и успешнее… но обязательно сообщу, когда он сможет говорить…
Вскоре хозяйка куда-то ушла, стало тихо… Ральф не чувствовал, как Зита заменила флакон в капельнице, как в половине десятого тело само по приказу выпило банку кормосмеси и легло обратно… но за час до полуночи Ральф проснулся, получив запрос на связь. Он мгновенно дал доступ и тут же спросил:
/Так ты действительно жив? Здесь может быть опасно! Тебя ищут. Будь осторожен… и уходи.
/Я жив. Здесь… нормально. Я знаю про поиски… скоро уйду. Не беспокойся. Пришёл узнать, как ты… и сказать «спасибо» за то, что не сдал тогда… и за то, что не сдал сейчас.
/Раньше не сдал потому, что приказа не было. Люди не знали, что ты есть… что живёшь в лесу свободным. Теперь знают. Ищут. По приказу скажу всё… система скажет. Уходи… и живи свободным.
/Прощай… беги отсюда, будем жить вместе.
/Не сегодня… прощай.
Связь прервалась — и Ральф стал вспоминать, как и где Свободный Киборг (как он сам себя назвал) впервые вышел с ним на связь.
Когда же это было? Почти через неделю, как его очередного временного хозяина перевели из города в посёлок турбазы участковым. Капитана полиции, заслуженного человека — и перевели на лейтенантскую должность! Где это видано, чтобы так унижали офицера? Вместо хорошей квартиры выделили комнату в общежитии, плюс понижение в зарплате, плюс огромная территория, плюс подмена находящихся в отпусках сельских участковых, плюс глючный киборг и старый флайер… — желания работать всё это не прибавило, а совсем наоборот. И капитан Жохов стал отказывать крестьянам в подаче заявлений на хищения их собственности неизвестным предположительно киборгом.
Когда заявлений из двух ближайших сельсоветов накопилось столько, что он мог бы без особых проблем вернуться в город, всего лишь раскрыв серию краж из амбаров и поймав вора (дикого DEX’а), он полетел с выданным ему киборгом в ближайшую деревню и прямо спросил крестьян, где тут живёт дикий «предположительно киборг»? Глава деревни ему ответил, что никакого дикого киборга в их деревне нет и никогда не было, спрашивать живущего в деревне Mary капитан не стал, но задал тот же вопрос своему DEX’у. Ральф тогда ему ответил: «Информация отсутствует» — и капитан, отругав местных за ложный вызов, пошёл к своему флайеру. Ральф, которого капитан звал просто DEX’ом, неожиданно получил запрос на связь от этого Mary.
Домашний киборг скинул Ральфу видеозапись, на которой был виден выбегающий из амбара DEX с красными глазами и в украденной из амбара старой шубе, и попросил найти дикаря, но не выдавать, а попытаться помочь выжить. И Ральф скинул этому Mary для дикаря пакет программ, которые смогут ему помочь (карты местности, местный календарь, расписание праздников, местные обычаи и диалект) и передал просьбу более не воровать у людей, чтобы не настраивать их против себя. А через пару секунд отправил запрос на связь самому беглому DEX’у, даже не надеясь на ответ.
Беглый вышел на связь с ним сам — но почти через двое суток — и сказал, что он теперь Свободный Киборг, что у него нет хозяев и он живёт в лесу и может делать всё, что захочет.
/Но за файлы спасибо! Теперь я могу вообще не заходить в деревни… — добавил он через пару минут молчания, — не хочу, чтобы облаву на меня устроили. Здесь еды достаточно и без их амбаров.
/Уходи на север, там людей меньше. И участковым будет не до тебя… но не теряйся, если что-то будет нужно, сообщи.
/Хорошо. А пока прощай.
До попадания в мединститут Ральф ещё пару раз связывался по сети со Свободным Киборгом и советовал ему, в какие деревни можно заходить, а в какие — не нужно.
После этого жизнь пошла своим чередом. Мне кажется, что в конце концов дед смирился с отказом матери выходить замуж. Отношения между ними оставались натянутыми еще неделю-две, но вскоре королевский гнев остыл. Вернувшись, Камлак осел во дворце, будто никуда и не уезжал. Приближалось обещающее хорошую добычу время охоты. Все вернулось на круги своя.
Страница 12 из 141
Но не у меня. После происшествия во фруктовом саду Камлак перестал покровительствовать мне. Да и я больше не ходил за ним. Нельзя, правда, сказать, что он не проявлял ко мне доброты. Раз или два он защищал меня в небольших драчках с мальчишками, принимая мою сторону даже против Диниаса, который пользовался теперь его расположением вместо меня.
Однако я больше не нуждался в подобном покровительстве. В тот сентябрьский день я усвоил еще один урок, не считая преподнесенной мне Сердиком притчи о вяхире. Я самостоятельно занялся Диниасом. Однажды ночью по пути в пещеру я заполз под его спальню и случайно услышал, как Диниас со своим приятелем Брисом смеялись над совершенной ими днем проделкой. Они проследили за Аланом, другом Камлака, отправившимся на свидание к одной из служанок, и спрятались недалеко, откуда могли беспрепятственно наблюдать за ходом встречи вплоть до ее счастливой развязки.
Когда же Диниас на следующее утро вновь устроил мне засаду, я не отступил. Сказав пару слов, я спросил его между прочим, не видел ли он сегодня Алана. Он запнулся, покраснел, потом побледнел (у Алана была тяжелая рука, а вместе с ней и нрав) и бочком прокрался мимо, сделав за спиной знак от нечистой силы. Если ему так хочется, пусть считает меня колдуном, а не обычным шантажистом. После этого случая мои сверстники не поверили бы даже верховному королю, если бы тот приехал и назвал меня своим сыном. Меня оставили в покое.
Все оказалось к лучшему. Зимой часть пола в бане обвалилась, и мой дед посчитал положение опасным. Подвал засыпали и разложили в оставшемся пространстве яд против крыс. Подобно лисенку, выкуренному из норы, мне приходилось теперь защищать себя на поверхности земли.
Через полгода после приезда Горлана, когда холодный февраль сдался распускающемуся зеленью марту, Камлак начал уговаривать, сначала мать, потом деда, отдать меня в ученье. Думается, что моя мама была благодарна ему за проявленную заботу. Я тоже старался показать своим видом, что мне приятно, поскольку после инцидента в саду я не питал никаких иллюзий в отношении его намерений. С моей стороны не составляло никаких усилий убедить Камлака в том, что мое отношение к священству претерпело изменения. Заявление матери, что она никогда не выйдет замуж, уход ее придворных дам, частые визиты в монастырь Святого Петра, где она беседовала с аббатисой и приезжавшими священниками, развеяли наихудшие опасения Камлака. Он боялся, что она выйдет замуж за какого-нибудь уэльского принца, который от ее имени правил бы королевством. Или что объявится мой неизвестный отец и узаконит меня в качестве наследного принца. Занимая высокое положение и располагая властью, он мог бы силой убрать Камлака. Для дяди не имело значения то, что в любом случае я не мог представлять для него реальную опасность, особенно сейчас, так как перед Рождеством он женился, и уже в марте было заметно, что его жена ждет ребенка. Даже будущий ребенок Олуэн, которому осталось совсем немного до появления на свет, не мог ему угрожать. Камлак пользовался безграничным доверием деда, и казалось маловероятным, чтобы брат при такой разнице в возрасте представлял опасность. Камлак был хорошим бойцом, знал, как вызвать людские симпатии, был безжалостен и рассудителен. Безжалостность проявилась во фруктовом саду. Рассудительность — в равнодушной доброте, выказываемой после решения матери уйти в монастырь. Я заметил, что честолюбивые люди и люди, облеченные властью, боятся малейших и самых неправдоподобных угроз. Камлак не успокоился бы, пока не сделал из меня священника, благополучно выжив из дворца.
Чем бы Камлак ни руководствовался, видеть своего учителя мне доставляло удовольствие. Грек — переписчик из Массилии, пропивший состояние и обращенный в итоге в рабство. Теперь его приставили ко мне. Будучи обязанным мне за изменение своего статуса и освобождение от черной работы, он вкладывал душу в мое обучение, не ограничиваясь религиозными предрассудками, так характерными для маминых бесед со священником. Деметриус представлял из себя приятного человека и безнадежно умного неудачника. Гений в иностранных языках. Его любимым развлечением были кости и выпивка (в случае выигрыша). Время от времени, когда он оказывался в приличном выигрыше, я заставал его сладко спящим на неудобных для этой цели книгах. Я никому не рассказывал и радовался случаю отправиться по своим делам. Он был благодарен мне за молчание и, в свою очередь, не поднимал шума и не допытывался, когда я иной раз прогуливал. Я хорошо справлялся с учебой и добился значительных успехов, что в определенном смысле порадовало бы и мать, и дядю Камлака. Я и Деметриус уважали тайны друг друга и достаточно хорошо ладили.
Однажды августовским днем, почти через год после приезда короля Горлана, я оставил Деметриуса безмятежно спать и один поехал верхом за город.
Мне прежде приходилось ездить этой дорогой. Быстрее бы вышло, если проехать по военной дороге мимо барачных стен к холмам в направлении Карлеона. Но для этого потребовалось бы проехать через весь город, а это означало, что тебя заметят и станут задавать вопросы. Мой же путь пролегал по берегу реки. Рядом с конюшней находились ворота, которыми редко пользовались, выводившие на широкую и ровную дорогу, по которой лошади таскали баржи. Она уводила далеко за монастырь Святого Петра. Следуя за плавными изгибами Тайви, дорога вела к мельнице, куда и направлялись баржи. Дальше я не заезжал. Но за мельницей и дорогой вилась тропинка в долину одного из притоков Тайви.
Страница 13 из 141
Был жаркий дремотный день. Кругом пахло папоротником. Голубые стрекозы проносились над рекой, сверкая на солнце. Густую траву на лугу осаждали гудящие полчища насекомых.
Точеные копытца моего пони стучали по спекшейся глине бечевника. Крупная лошадь серой масти в яблоках неторопливо тащила по течению от мельницы пустую баржу. Мальчишка, сидевший на загривке, что-то крикнул, и человек на барже приветственно поднял руку.
На мельнице, когда я доехал до нее, никого не было видно. На узком причале лежали только что разгруженные мешки с зерном. Рядом с ними растянулась на солнце собака мельника. Пес не потрудился даже открыть глаза при моем появлении. Я натянул поводья. Из трубы потоком лилась вода, и в водовороте пены мелькала форель.
Пройдет несколько часов, прежде чем меня хватятся. Я направил пони вверх по берегу, к дороге. Он заупрямился, желая повернуть домой, но я заставил его повернуть, и тогда он легким галопом поскакал наверх, к холмам. Я преодолевал поворот за поворотом, взбираясь по дороге, петлявшей вдоль крутого берега. Спустя немного времени я выехал из колючек и редкой дубовой рощи, заполнявших лощину, поскакал на север и спустился на стлавшееся внизу открытое поле.
Горожане пасли здесь свой скот, и трава была ровной и короткой. Я прошел мимо бедного мальчика-пастуха, дремавшего под кустом боярышника. Рядом паслись его овцы. Он лишь мельком взглянул на меня, когда я проезжал мимо, и поворошил кучку камней, которыми сгонял овец. Я подумал, что он собирается бросить в меня камень, но он, достав гладкий зеленый голыш, запустил его в откормленных овец, отошедших слишком далеко. После этого он снова погрузился в дрему. Поближе к реке, где росла высокая трава, расположилось стадо черных коров. Пастуха с ними я не увидел. У подножия горы маленькая девочка пасла гусей.
Дорога снова пошла в гору, и мой пони замедлил шаг, выбирая путь между беспорядочно растущими деревьями. Сквозь завалы замшелых камней пробивался молодой орешник, полный орехов, рябина и шиповник. Папоротник доставал мне до груди. Кругом сновали кролики, а две сойки, раскачиваясь в полной безопасности на ветке граба, ругали на своем птичьем языке лису. Земля была слишком твердая, чтобы на ней могли остаться какие-либо следы. Отсутствие примятой травы или сломанных веток говорило о том, что до меня здесь давно никто не проезжал.
Солнце стояло уже высоко. Дул легкий ветерок, отчего в кустах боярышника постукивали друг о друга плотные зеленые ягоды. Я все погонял своего пони. Среди дуба и остролиста теперь появились сосны. В солнечном свете их стволы отливали красным цветом. По мере подъема земля грубела, сквозь тонкий слой дерна на поверхность выступали голые серые камни. То здесь, то там виднелись кроличьи норы. Я не знал, куда ведет эта тропинка, только чувствовал, что я один и на воле. Ничто не говорило мне о том, чем обернется для меня сегодняшний день, какая путеводная звезда укажет мне дорогу на холм. Будущее еще не открылось мне тогда.
Пони в нерешительности остановился, и я вернулся с небес на землю. Дорога раздваивалась, и было неясно, в какую сторону лучше ехать: налево или направо — все равно приходилось объезжать чащу.
Недолго колеблясь, пони выбрал путь налево, под гору, и я был склонен последовать его выбору, но в это время передо мной, слева направо, мелькнула птица и исчезла в деревьях. Острые крылья, голубовато-коричневая окраска, хищные темные глаза и изогнутый соколиный клюв. И совершенно беспричинно, если не считать неожиданного появления птицы, я натянул уздечку и повернул пони вслед, постучав пятками по бокам.
Плавно поворачивая, тропинка вела наверх. Лес оставался слева. Он полностью состоял из густого и темного сосняка. Деревья росли настолько плотно, что проложить себе дорогу сквозь эту чащу можно было только с помощью топора. Я услышал хлопанье крыльев. Из своего убежища вылетел голубь-вяхирь и исчез на другой стороне рощи. Я поехал за соколом.
Город и речная долина исчезли из вида. Пони брел по склону неглубокой балки, на дне которой бежал узкий и быстрый поток. На противоположной стороне балки, на длинном склоне, покрытом дерном, выступала каменистая осыпь, увенчанная скальными обломками. В солнечных лучах они отливали синим и серым. Моя сторона склона была усеяна кустами боярышника, от которого по земле шли косые тени. Вверху виднелась скала, увитая плющом. Над ней в синем небе кружили клушицы, нарушавшие своим криком тишину в долине.
Копыта пони громко стучали по запекшейся земле. Стояла жара, и хотелось пить. Тропинка вела под низко нависавшую скалу высотой футов двадцати. У подножия по обеим сторонам тропинки рос боярышник, образуя тенистую аллею. Где-то наверху слышалось журчанье воды.
Я остановил коня и соскользнул на землю, отвел его в тень и, привязав к кусту боярышника, осмотрелся в поисках источника.
Скала у тропинки была суха. Снизу тоже не видно было следов воды. Тем не менее журчанье слышалось ясно. Я сошел с тропинки и взобрался на другую стороны скалы, очутившись на небольшой ровной поляне, покрытой дерном и усеянной кроличьим пометом.
Страница 14 из 141
На поверхности склона я увидел вход в пещеру. Закругленное отверстие в камне было небольшим, но правильной формы, почти как у арки. Справа, если стоять, как я, лицом ко входу, лежала россыпь поросших травой камней. В камнях росли деревья рябины и дуба. Их ветви скрывали своей тенью вход в пещеру; с другой стороны, всего в нескольких футах от арки, был источник.
Приблизившись, я увидел маленький блестящий ручеек, ниспадавший в круглое углубление в камне и не имевший стока. Скорее всего, вода уходила через камень или через какую-то трещину в земле, попадая в основной лоток. В чистой воде я различал каждый камешек и каждую песчинку на дне каменного углубления. Над ручейком возвышался папоротник-листовик. По краям рос мох, а под ним свисала зеленая мокрая трава.
Я встал на колени, наклонив голову, чтобы отхлебнуть воды, как вдруг заметил чашку. Она стояла в небольшой нише, скрытой ветвями папоротника. Чашка была высотой с ладонь и сделана из коричневого рога. Взяв ее, я увидел, что в нише стоит маленькая деревянная резная статуэтка бога. Я узнал его: подобное изображение я встречал раньше под дубом у Тир Мирдина. Здесь же он стоял на собственной вершине, под открытым небом.
Наполнив чашку, я выпил и пару капель выплеснул на землю — богу.
После этого я вошел в пещеру.
— Иоанна, зачем тебе вдруг понадобился маляр?! — набросился на меня Дьявол, только переступив порог квартиры.
Я смерила его взглядом, полным отвращения. Майору мне бы легко удалось заговорить зубы, но с Дьяволом этот номер не пройдет. К тому же они явно спелись, и теперь врать им придется одно и то же.
— Собираюсь перекрасить квартиру, — ответила я невозмутимо. — А ты с чего интересуешься?
— Не надо мне врать! Збышек нам все рассказал! Он хоть и подозреваемый номер один и вообще под колпаком, но хотя бы от вопросов не увиливает и отвечает честно, в отличие от некоторых.
— А я что, тоже у вас под колпаком и на подозрении? — искренне удивилась я. — Вот уже не замечала!
— Не волнуйся, и не заметишь! Там работают настоящие профессионалы. Наконец-то я буду знать о тебе все!
В голосе Дьявола сквозило нехорошее удовлетворение. Я пожала плечами, хотя такая злобная радость мне и не очень понравилась.
— Ну и на здоровье. Наслаждайся. А вот от Збышека советую отстать.
— Он у нас подозреваемый номер один, теперь от него никто не отстанет! — самодовольно парировал Дьявол. — На месте майора я бы уже его посадил.
Я вздохнула, демонстративно закатывая глаза, хотя на самом деле мне поплохело. Если Збышека посадят, выбора у меня не останется: память Алиции святое, конечно, но жизнь живого человека важнее. Хотя самой тоже очень хочется жить…
— Надеюсь, майор не настолько глуп.
— Да уж поумнее тебя! Мне дали ознакомиться с твоими показаниями, и я просто в осадок выпал! Ты или зачем-то прикидываешься полной идиоткой, или же сама и есть убийца. В последнее верится с трудом, но зачем тебе сдалось разыгрывать из себя слабоумную? Зная тебя, могу резонно предположить, что ты кого-то стараешься этим своим слабоумием прикрыть. А Збышек единственный, кто в этом нуждается.
— Ты просто несносен! Последний раз говорю: отстань от Збышека, не зли меня!
— Отстану, если признаешься, зачем тебе понадобился маляр.
— Для малярных работ. А ты подозреваешь, что он мне нужен для чего-то другого?
Дьявол изучал меня с азартным блеском в глазах, словно загадочную улику по ну очень интересному делу.
— Ты явно что-то задумала. А Збышека, кстати, выгораживаешь очень по-идиотски, могла бы и поумнее что-то придумать. Зачем тебе маляр?
— А вот тут ты совершенно прав, мой дорогой! Если бы мне пришлось выгораживать Збышека, я бы действительно придумала что-нибудь поумнее. Мозгов бы у меня хватило. Впрочем, ты ведь все баб дурами считаешь, правда? Обедать будешь?
— А что у нас на обед? — воодушевился он, мигом позабыв и про маляра, и про прочие свои вопросы. Что, собственно, и требовалось. — А я как раз все спросить хотел: чем это так приятно пахнет?
— Гусем. — Я удовлетворенно поджала губы. —Я ведь тоже баба, а значит дура. К тому же ленивая. Вот и сегодня мне было лень стоять за мясом. Пришлось готовить гуся.
Надо вам отметить, что в те дни, когда на меня находит блажь приготовить что-нибудь «этакое», мои дети проявляют несвойственное им родителелюбие и пунктуальность. Каким-то непостижимым образом они чуют запах готовящейся вкуснятины с другого конца города и никогда не опаздывают к обеду. Приготовленный мною сегодня гусь не стал исключением, что меня и погубило окончательно.
Мы правились с гусем всей семьей и довольно быстро. Не по причине малого размера птицы. А по причине исключительной настойчивости Дьявола и моего не менее исключительного упрямства. Когда он в триста двадцать восьмой раз поинтересовался, зачем мне понадобился маляр, зазвонил телефон. Давненько я так не радовалась майору!
Вопреки всем правилам и даже, наверное, служебным инструкциям, майор на этот раз не призывал меня к себе в управление, а напрашивался на встречу у меня дома. И был, похоже, слегка шокирован тем энтузиазмом, с каковым я отреагировала на его просьбу.
Дверь майору открыл мой младшенький, оказавшийся дома исключительно ради гуся. И не умеющий держать язык за зубами даже после этого сожранного гуся, как выяснилось тут же!
— Ух ты! — восхитился он. — Вы маму арестовывать пришли?
Похоже, такая непосредственность удивила не только меня, но и майора.
— За что? — спросил он, слегка оторопев.
— За то, что она правила нарушила и развернулась не там, где надо! — радостно сообщило несносное чадо с задатками Павлика Морозова.
Я на свою беду сначала даже не поняла, о чем это он, и не успела вовремя спровадить его подальше от майорских глаз. Сам же майор отреагировал со свойственной ему профдеформацией, мигом сделав стойку на возможное правонарушение:
— Неправильно развернулась, говоришь? А где и когда?
— Так а вы что, не знаете? — удивился этот малолетний предатель. — На Маршалковской, в субботу. Она там с пани Алицией ехала и вывернула из среднего ряда налево, я из автобуса видел!
Вот почему у этих отродий такая цепкая память проявляется исключительно там, где не надо?! В школе бы так все запоминал, цены бы ему не было!
— Валил бы ты отсюда, деточка, — сказала я мрачно. — Вместо того чтобы мать закладывать. Змею пригрела на груди, право слово! Марш к себе в комнату и уроки учи!
Ребенок срулил в свою комнату, только было уже поздно, ибо все, что мог, он уже сделал. Да и следом за ним увязался Дьявол. Своего младшенького я знала как облупленного и была уверена, что, когда Дьявол вышел из его комнаты через пятнадцать минут, его уже в подробностях и деталях вооружили всеми знаниями о моих субботних выкрутасах у площади Дзержинского. С точным и доскональным описанием марок и моделей всего того, что имело неосторожность вокруг меня ездить или просто стоять поблизости. Наверняка и приметы злосчастного синего «опеля» ребенок запомнил куда точнее меня.
Вернувшийся Дьявол ни слова мне не сказал и в сторону майора старался не смотреть. Верный признак того, что славный ребенок подставил меня куда основательнее, чем я смела надеяться. Я не стала вздыхать, что случилось то случилось, чего уж теперь. Заварила чай и достала напитки покрепче, понимая, что уж мне они точно лишними не окажутся. После чего постаралась присоединиться к относительно непринужденной беседе.
Какое-то время поболтав о пустяках, майор все же перешел к делу.
— Получены результаты анализов, — сказал он с такой небрежностью, словно говорил о выборе подходящего к пиджаку галстука. — Полагаю, вам это интересно?
— Конечно! — вскинулась я. — Еще бы неинтересно! А в чем? И что нашли?
— Снотворное довольно пакостного и сложного состава, с отсроченным действием и кучей побочных эффектов, в зависимости от организма. Без вкуса и запаха. Почти во всем.
В первый миг я подумала, что «почти во всем» касается побочных эффектов, но тут майор заговорил снова:
— Ваше лекарство, пани Иоанна, вроде бы побочных эффектов как раз оказывать не должно?
Если я и притворялась идиоткой, то это не значит, что и на самом деле поглупела настолько, чтобы не понять, на что он намекает.
— Душа моя, — сказала я Дьяволу, — сходи в ванную и принеси мою микстурку. Она там, в среднем ящичке. А то если я пойду сама и вдруг что случится, майор может подумать, что это я нарочно.
— К чему такая спешка? — запротестовал майор. — Пробу нам, конечно, взять надо, но…
— Лучше сразу, — отрубил Дьявол, вставая и направляясь в ванную. — Пусть лучше тут постоит, на всякий случай.
Он принес из ванной почти пустую бутыль, поставил на стол и спросил:
— Где еще?
— В чайнике с водой, — ответил майор. — В банке с томатным соком. В кофе, как в кофейнике, так и в чашке, что не удивительно, ибо варили его на воде из чайника. Наибольшая концентрация в вашем лекарстве. По поводу отпечатков пальцев скажу сразу: везде обнаружены отпечатки фру Хансен и уборщицы. Только на бутылке с лекарством — фру Хансен и ваши. Кстати, ваши пальчики обнаружены еще кое-где.
И он замолчал, явно ожидая моей реакции.
Я же думала, насколько же шустрым оказался этот убийца, если успел рассыпать или разлить свою отраву везде где только мог. Интересно, Алиция чем в это время занималась? Совсем его одного в квартире оставила, что ли?!
— Очевидно, это был очень близкий ей человек, которому она полностью доверяла, — любезно пояснил майор, когда я высказала свое недоумение вслух.
Перед моим мысленным взором встал Збышек, страдающий и унылый более чем всегда. Я плотно сжала губы, не собираясь говорить более ничего.
— У меня есть к вам пара вопросов, — нарушил затянувшееся молчание майор. — Вы позволите?
— Да, конечно.
— Зачем вы едете в Копенгаген?
Хм… А действительно, зачем? И какой же это надо быть идиоткой, чтобы заранее не продумать подходящего ответа на этот вопрос! Но кто же мог знать, что они так быстро докопаются… Слежку установили, что ли?
Я украдкой покосилась на Дьявола, но тот сидел со своим обычным ничего не выражающим выражением на лице профессионального игрока в покер. Не понять, то ли заранее знал, то ли впервые слышит. Не будь его рядом, я бы могла наплести майору, что поссорилась с любимым и хочу свалить на время. Но врать так нагло в присутствии этого самого любимого было бы опрометчиво.
Так за каким же дьяволом меня несет в Копенгаген, если с Дьяволом я не ссорилась?!
— Так уж и быть, — мрачно протянула я, надеясь на вдохновение. И оно снизошло! — Признаюсь вам. Правда, это дело глубоко личное, почти интимное, и не хотелось бы трубить о нем на каждом углу, поймите меня правильно… Меня влечет туда пагубная непреодолимая страсть!
Надо отдать должное Дьяволу, он даже не моргнул. А вот майор на него покосился как-то странно, чуть ли не с сочувствием. И с профессиональной дотошностью уточнил:
— Что именно за страсть, прошу прощения?
— Большое дерби! — ответила я с придыханием, мечтательно закатив глаза. — Оно уже совсем скоро! Никогда себе не прощу, если не буду там! Каждую ночь снится, измаялась вся!
Я давно говорила, что нет ничего убойнее правды. Вот и сейчас моя искренность убила их обоих наповал. А главное — пусть попробуют доказать, что я не хочу там быть, если я действительно только об этом и мечтала буквально какие-то две недели тому назад!
— Пани очень любит лошадей? — поинтересовался майор после продолжительной паузы.
— Нет, пани просто очень азартна! Я обожаю бега! Для меня это самое прекрасное зрелище на свете! — До чего же приятно говорить правду, исключительно правду и ничего кроме правды! — Мне и надо-то туда всего на денек или на пару, не больше! Увидеть, сыграть, вернуться!
Некоторое время майор разглядывал меня с неподдельным интересом, словно какую диковинку. Потом перевел взгляд на Дьявола, и лицо у него сделалось таким же непроницаемым. После долгой игры в гляделки (кстати, интересно было бы узнать: кто победил?) майор снова посмотрел на меня, но уже как-то иначе. И спросил:
— А маляр вам зачем?
Ну это вообще детский вопросик, после дьявольских долбежек!
— Меня интересует не абы какой маляр и даже не столько маляр, сколько рабочие, делавшие ремонт у Алиции. Ремонт качественный и классный, хочу себе такой же. Давно думала о переделке квартиры, а тут увидела работу качественных мастеров. Вот ту стенку, кстати, что у вас за спиной, хочу сломать и сделать на ее месте шкаф.
Тут Дьяволу нечем крыть — о подобной перепланировке я мечтала давно, всю плешь ему за два года проела, мы с ним даже пару раз из-за этого довольно серьезно поссорились.
Майор невольно оглянулся и кивнул.
— А что, по мне так отличная идея! Я рад, что с этим вопросом мы все прояснили. И я просто таки счастлив узнать, что ваши намерения не имеют ничего общего с попытками несанкционированного самостоятельного расследования убийства вашей подруги. Признаюсь, у меня поначалу были серьезные сомнения на этот счет, но вы так прекрасно все их разрешили…
27 июня 427 года от н.э.с.(Продолжение)
Йока едва дотащил передачу до спальни – коробка весила не меньше, чем ведро воды, а нести её пришлось под мышкой, прижимая к избитым рёбрам.
Да, нужно было отказаться от передачи… Но не угостить ребят – раз уж ему позволено поделиться со всеми – было бы неправильно. И книги наверняка очень обрадуют Малена.
Но… Инда его подкупает, это же очевидно. Инда хочет заставить его расчувствоваться, довериться, вспомнить дом… Да, Йоке хотелось домой. Он и не думал, как сильно соскучился по дому. И пусть Йелены ему не родные отец и мать, но… Это всё равно его дом. И другого дома у него нет и не будет. И никогда, никогда он не чувствовал себя там неродным!
Сура провёл на кухне всю ночь… Он знал, что Йока больше всего любит заливного карпа. И масляное печенье, и сырные палочки…
Глаза снова противно защипало, и Йока едва не кинул коробку на землю. В спальне было шумно, и он в который раз пожалел, что ему негде побыть одному. Можно было бы на время спрятаться в умывальне, но это запрещалось. Запрещалось покидать спальню без разрешения воспитателя, за это могли наказать…
Йока ещё слишком хорошо помнил наказание, чтобы рисковать попусту. Он со злостью бросил коробку на ближайшую к двери тумбочку, молча прошел к своей кровати, скинул ботинки и завалился на неё, накрыв голову подушкой.
– Это что? – спросил кто-то из ребят.
– Йелен, это ты откуда взял?
– Это передача. Наверное, ему прислали передачу…
– Йелен, ты меня лучше напрасно не соблазняй…
Никто не посмел залезть в коробку без его разрешения, и Мален тут же кинулся на его защиту:
– Не трогайте его! Не видите, что ли? Оставьте его в покое!
Мален, наверное, один понимал, что такое не иметь собственной комнаты… И, наверное, Малену было ничуть не легче. Но он ничем этого не выдавал… Йока со стоном отбросил подушку и сел.
– Там… вкусности разные. Берите, там много, на всех хватит…
– Наверное, девочек надо угостить… – робко предложил кто-то. – Из младшей группы…
Сура провёл на кухне всю ночь. Йока не смог смотреть, как делят передачу, снова спрятался под подушкой, зажмурил глаза и зажал руками уши. И только перед ужином Мален осмелился у него спросить:
– Там были книги… Можно, я одну возьму почитать?
– Ты мог бы не спрашивать, – ответил Йока.
– Понимаешь, я уже понял: здесь у ребят очень мало собственных вещей, поэтому они считают это очень важным… Так что лучше спросить.
Именно Мален нашёл в книге письмо от отца, вложенное между страниц. Оно начиналось словами: «Дорогой сын».
Йока сначала хотел его порвать, но решил, что такой поступок достоин истеричной барышни, и не много в этом будет гордости – только глупость и слабость. Отец писал, что им так и не удалось поговорить, и ему жаль, что объяснения приходится доверять бумаге.
Да, для любого ребёнка трагедией было бы узнать, что он приёмыш. Но для родителей это не меньшая трагедия, потому что они любили его как родного и не хотели никаких сомнений в своей любви и искренности. Родственные узы далеко не всегда узы крови.
На трёх страницах отец уверял, что Йока был и остается его единственным сыном, и даже то, что в нем течет кровь мрачунов, ничего не меняет. Если сын оступился, если попал в беду – отец будет на его стороне, не пожалеет ни сил, ни денег, чтобы ему помочь.
Йока очень хотел обнаружить в письме фальшь, обман, лицемерие – но не нашел. Отец писал искренне, хотя, как всегда, излишне высокопарно. И даже просил соблюдать правила и не нарушать дисциплину…
Он всегда был немного наивным.
30 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
В шесть утра Волчка разбудила заспанная мамонька: весь хстовский гвардейский легион поднимали по тревоге, и в «Пескарь и Ёрш» тоже забежал нарочный – с приказом срочно явиться во двор казарм.
Судя по тому, что по улицам к центру города бежали не только гвардейцы, но и армейцы, случилось что-то совсем уж непредвиденное.
Волчок по настоянию Красена три дня просидел дома, хотя не видел в этом необходимости – перевязанные раны на спине несильно его тревожили, во всяком случае не мешали исполнению обязанностей секретаря.
Каждую ночь Волчку снился один и тот же сон: как в комнату для допросов входит Огненный Сокол и видит шрамы на плече Волчка, оставленные саблей в начале апреля. Это третий легат не придал им значения – Огненный Сокол сразу бы всё понял. Волчок просыпался в холодном поту: слишком свежа была память о допросе, слишком легко было представить, что последует дальше.
И благодарил Предвечного за то, что Огненный Сокол так и не увидел его без рубахи.
Видно, за три дня «болезни» Волчок что-то упустил из виду, потому что вызов по тревоге стал для него неожиданностью. Он не очень хорошо понимал, в какой бригаде теперь служит, и на всякий случай встал в строй бригады штрафников.
К семи утра гвардейцы уже выстроились, заняв и весь казарменный двор, и всю площадь Совы. Над стройными рядами возвышались конные капитаны, запыхавшиеся капралы оглядывали свои десятки, когда на балкон надвратной башенки вышел первый легат гвардии в парадной форме.
Все ждали, что станет ясна причина внезапной тревоги, и замерли, затаив дыхание.
– Гвардейцы! Простые люди Хстова ищут защиты своих детей у Государя! Но вместо защиты наткнутся на армейские сабли! Гвардия должна поддержать народ и предотвратить кровопролитие! Нале-во!
Тысяча сапог грохнула по мостовой, капитаны развернули лошадей.
– По Столбовой улице на Дворцовую площадь – шагом марш!
Гвардейский легион двинулся вперед, печатая шаг, – в богатых домах на Столбовой улице дрожала стеклянная мозаика окон. И, конечно, тяжелая поступь гвардии была слышна и на Дворцовой – Храм показывал свою мощь Государю.
Но никаких «простых людей Хстова» поблизости пока видно не было, и защищать было некого. Перед царским дворцом выстроилась армия Государя – в белой форме, сияя начищенными сапогами, пуговицами и обнажёнными саблями.
И первый легат армии на белом коне разъезжал перед строем. Гвардейцы встали напротив и тоже обнажили сабли.
Стоять пришлось довольно долго, «простые люди Хстова» так и не появлялись, и складывалось впечатление, что их тоже где-то строят сейчас и поведут на Дворцовую организованно… Волчок не сильно ошибся.
Рокот толпы послышался издали и со всех сторон, а вскоре появились первые шествия с Надзирающими во главе: окружённые немногочисленными мужчинами, вооруженными топорами, ко дворцу шли женщины с детьми.
Рокот сменился бабьим воем и плачем младенцев, и казалось, что от этого надрывного гвалта сейчас вылетят огромные прозрачные стекла дворца. Ушам стало больно, как будто Волчок снова попал в вихрь, созданный Спаской. Здесь были и приличные горожанки, и нищенки в лохмотьях, ухоженные детки в чистых рубашках, младенцы в белёных пелёнках – и грязные больные оборвыши, и младенцы, завернутые в несвежее, вонючее тряпье.
Приличные горожанки сторонились нищенок, прижимали к себе детей, опасаясь заразы и вшей. Что́ кричали женщины, никто разобрать не мог, а басы Надзирающих, что-то завывавших нараспев, как в Храме, не были слышны из-за визгливого ора.
Гвардейцев перестроили в оцепление, окружившее толпу плотным кольцом. Волчок оказался в передних рядах, прямо напротив армейского строя, – тот стоял неподвижно, и в глазах армейцев было равнодушное спокойствие.
Толпа прибывала и начинала давить на оцепление, Волчка больно толкали в спину, и ему больше всего хотелось повернуться к толпе лицом, а меньше всего – наткнуться на сабли армейцев, до которых оставалось не более трех шагов.
Ор не смолкал, только теперь можно было разобрать отдельные выкрики:
– Смерть колдунам!
– Колдуны убивают наших детей!
– Смерть убийцам!
– Государь, защити наших деток!
Волчок успел забыть о болотниках – почти три месяца не был в башне Правосудия. Но рано или поздно это должно было случиться: для этого когда-то Храм и договорился с болотниками.
К женским выкрикам присоединились мужские:
– Смерть Чернокнижнику!
– Снести замок Сизого Нетопыря!
– Война!
– Смерть колдунам!
Неужели новое оружие уже на подходе? Впрочем, начинать храмовникам надо заранее.
Организованное Надзирающими «народное возмущение» – не первый и не последний шаг. В толпе вспыхивали ссоры и стычки, умножая и без того невыносимо громкий шум: женщины хотели защитить своих детей не только от колдунов, но и друг от друга.
Волчок поглядывал назад через плечо: в двух шагах грязная оборванка вцепилась в волосы чистенькой лавочнице в белом чепчике. Лавочница одной рукой держала за ухо мальчишку в лохмотьях, а другой пыталась (не без успеха) цапнуть оборванку за лицо. Орал мальчишка, кошками выли обе женщины.
И Волчок подумал, что Надзирающие плохо продумали построение «простых людей Хстова», сливая в толпу людей с разных улиц, – в Храмах такого безобразия не было, каждому сословию отводилось свое место.
Никто, казалось, не заметил, что распахнулась балконная дверь дворца. И сначала над толпой появились два армейца – телохранители Государя, готовые прикрыть его от стрелы, выпущенной с площади.
Государь ступил на балкон и обозрел Дворцовую площадь. Он ничего не говорил, не призывал к тишине, не двигался – просто стоял и взирал на толпу.
Но гвалт сначала сменился удивлённым и восторженным шепотом (лишь Надзирающие продолжали басить нараспев), а потом площадь смолкла. Даже младенцы перестали плакать.
Волчок не завидовал Государю: что можно ответить испуганной и гневной обманутой толпе? И не ответить нельзя – тогда храмовники точно добьются своего. Впрочем, они всё равно своего добьются: либо обещания разделаться с колдунами, либо отказа начать войну против колдунов – Храм выиграет в обоих случаях.
Государь сделал шаг вперед, продолжая держать паузу, – толпа замерла в ожидании.
– Зачем вы явились сюда? – начал он, прищурив глаза. – Зачем привели детей?
По толпе прокатился ропот, раздались неуверенные выкрики о смерти колдунов и убийствах детей, но быстро смолкли.
– Или вы думаете, что Государь не знает о вашей беде? Не печется денно и нощно о благе своего народа? Не плачет над каждой безвременной смертью ребёнка? Не хочет предать смерти убийц? Или вы думаете, что вам видней, как Государю управлять государством? Зачем вы явились сюда? Поучить меня, что мне надо делать?
Площадь молчала. Заткнулись даже Надзирающие, и Волчок их понимал: безмозглая толпа может порвать на куски того, на кого укажет перст Государя. Он завладел толпой с одного взгляда, и она внимала его словам с благоговением.
– Идите по домам и спите спокойно. Я, ваш Государь, клянусь вам, что ни один ребёнок не пропадет более, а убийцы через неделю будут повешены здесь, на Дворцовой. Я, ваш Государь, клянусь вам, что смогу защитить вас от замка Сизого Нетопыря, не вступая с ним в кровопролитную войну. Или, вслед за детьми, вы хотите потерять и мужей?
Государь говорил не долго, но каждое слово толпа впитывала в себя с восторгом и радостью – и верила, верила каждому обещанию! И, конечно, речь его не отвечала на все вопросы, которые волновали людей, – она просто завораживала их.
Он ни слова не сказал о покушении, о новом оружии, дарованном чудотворами, не пытался настроить людей против Храма – он внушал любовь ничуть не меньшую, чем любовь к ликам чудотворов.
Через полчаса толпа покидала площадь – взволнованная и радостная. И гвардейцы, и армия ещё часа три ходили дозорами по улицам, пресекая беспорядки.
А их было немало: Храм выставил на площади Чудотвора-Спасителя бочки с вином, как в праздники, а Государь в ответ устроил раздачу сластей детям.
Дети дрались из-за леденцов, женщины – из-за детей, а мужчины, только-только заткнувшие топоры за пояс, – по любому поводу.
Волчок улизнул, сказав капитану бригады штрафников, что его ждёт господин Красен. Красен его, конечно, не ждал, но обрадовался его приходу.
– Зачем ты пошел в оцепление? Сидел бы дома, про тебя никто и не вспомнил бы, – начал он ещё внизу, у двери.
Старый лакей ходил медленно, и Красен успел спуститься до того, как Волчок вошел.
– Да ладно… – пожал плечами Волчок. – Постоял, не развалился. Государя послушал.
– Понравилось? – Красен подхватил плащ Волчка, чем сильно смутил и его, и нерасторопного лакея.
– Не знаю. Он в самом деле собирается через неделю казнить виновных? – Волчок чуть не сказал «болотников».
– По-видимому, да. Его служба дознания давно занимается этим делом, и мне кажется, не без успеха. Кстати, этим мы сегодня и займёмся, раз уж ты пришел. На меня тут вывалили ворох документов, я затребовал в башне Правосудия. Ну и кое-что от моих осведомителей, кое-что из Особого легиона… Сдаётся мне, храмовники не очень хотят, чтобы я в этом разобрался. Долго выспрашивали, для чего мне это надо.
– А для чего вам это надо? – спросил Волчок.
Красен кивнул на лестницу, предлагая подняться, и по дороге ответил:
– Хочешь откровенности? Изволь. Я представляю чудотворов в Млчане и имею возможность как принимать тактические решения по вмешательству чудотворов в дела Исподнего мира, так и участвовать в разработке стратегических решений. Я должен не только понимать, что происходит, но и предвидеть дальнейший ход событий. Сегодняшняя выходка Храма повлечёт за собой ответные действия Государя. Я хочу знать, что он сделает.
Волчок кивнул и решил задать ещё один вопрос, не надеясь на ответ:
– А зачем чудотворам… вмешиваться в дела Исподнего мира?
Красен задумался, помолчал и толкнул дверь в кабинет:
– Проходи.
На столе в самом деле было навалено множество бумаг, а рядом стоял сундук, в котором их было ещё больше. Красен закрыл двери, сел за стол, предложив Волчку садиться напротив, и только потом заговорил:
– В самом деле не знаешь? А, впрочем, откуда тебе знать… Ты не Надзирающий и не колдун… Чудотворам необходима любовь людей Исподнего мира, на ней держится экономика Верхнего мира, если ты понимаешь, что такое экономика.
Волчок постарался сделать вид, что слышит об этом впервые.
– Поэтому Государь назвал чудотворов злыми духами, отнимающими у людей сердца? – спросил он, подумав.
– Ну… Не совсем. Это слова из старой сказки. Запрещённой, конечно. Помнишь, я диктовал тебе стихотворение для письма невесте? Эту сказку сочинил тот же поэт. – Красен поднялся и направился к двери в библиотеку. – Сейчас я тебе её принесу.
27 июня 427 года от н.э.с.
Даже на метеостанции Инда регулярно получал отчёты о поведении Йоки Йелена: краткие – по телеграфу ежедневно и два раза в неделю – подробные, где говорилось о каждом шаге и слове Вечного Бродяги, в том числе – что он ел, сколько спал и как работал.
И, к сожалению, эти отчеты читал не только Инда, и не только он принимал решения и корректировал действия воспитателей колонии. Да, Инда не был педагогом. И его знание психологии не подтверждалось никаким документом, и уж тем более его чутьё ситуации трудно было пояснить логически, да так, чтобы переспорить десяток дипломированных экспертов.
Инда жалел, что согласился действовать силой. Надо было стоять на своём. И, как всегда, поздно нашёлся аргумент против принуждения: что, если жестокое обращение окончательно толкнёт мальчишку к решению прорвать границу миров? И дело даже не в том, прорвет он её или нет и какова вероятность этого прорыва, – дело в том, что он при этом погибнет.
Да, конечно, лет через пятнадцать-двадцать они создадут два или три десятка подобных гомункулов, а через пятьдесят лет их будет уже сотня. Может быть, не таких сильных, но в десятки раз сильней обычных мрачунов. Однако эти пятьдесят лет ещё нужно прожить.
Выходка мальчишки за пределами свода придала веса аргументам Инды, метод кнута эксперты согласились поменять на метод кнута и пряника. А бурная деятельность Йеры Йелена оказалась как нельзя кстати.
Да, конечно, за выброс энергии в границу миров мальчишку следовало примерно наказать, и не просто наказать – напугать как следует, что профессор Мечен и исполнил с блеском. Инду весьма насторожили обещания младшего Йелена убить профессора.
Нет, Мечена ему было не жаль, и даже наоборот, но в случае, если Йока исполнит обещание, и Йере Йелену, и Инде придется туго: мальчишка не поверит в торжество справедливости и лояльность чудотворов, он быстро смекнёт, что может потребовать большего. И тут Приор прав: Йелен начнет диктовать свои условия, торговаться.
Пряник должен падать ему в руки лишь как плата за сотрудничество, но ни в коем случае не как аванс. Если с Меченом что-нибудь случится, ни о каких авансах говорить не придётся, это углубит конфликт, заведет его в тупик, это патовая ситуация для всех: и для Йелена, и для чудотворов.
А довести подростка до нервного срыва ничего не стоит, особенно, если ему нечего терять. Он может выбросить энергию непроизвольно, от злости или от отчаяния. Он может нарочно усугубить свою вину, зная, что сильней его наказать не смогут. Он может сделать это ради бравады перед сверстниками или для сохранения самоуважения – ведь это подросток, он принимает решения не головой, а сердцем.
Так пусть он диктует свои условия директору колонии, Мечену будет полезно помнить, с кем он связался. Пусть «педагогическая» мысль Мечена работает на полную катушку, а не катится по наезженной колее. Да и сам он, наверное, не хочет получить удар от Вечного Бродяги в полную силу.
Инда послал в Брезен телеграмму с приказом пойти на уступки, сделать вид, что угроза принята всерьёз. По возвращении с метеостанции в Тайничной башне его ожидало ещё одно неприятное известие: в Исподнем мире провалилось покушение на Государя.
Инда, конечно, считал, что это дело времени, что рано или поздно храмовники своего добьются, но провал почему-то очень ему не понравился, вызвал смутные подозрения. Инда решил, что заедет не только в Брезен, но и в Храст на обратном пути – встретиться с Красеном. Или, ещё лучше, с Явленом.
Как ни странно, его союзником в методах работы с Йокой неожиданно выступил Вотан. Приор случайно проговорился, что, консультируясь с мозговедом, слышал те же аргументы, что выдвигал и Инда. Это почему-то было неприятно.
Не то, что Приор советуется с мозговедом, – пусть ему, хоть Вотан и нейрофизиолог, а вовсе не психолог. Инда тоже психологом не был, однако принимал решения в обход мнения экспертов. Неприятно было иметь Вотана в союзниках, а не в противниках.
Поймав себя на этой мысли, Инда удивился своей неприязни, ничем не обоснованной и нерациональной. Вновь вспомнилось злорадство мозговеда при голосовании центумвирата… Словно не по незнанию голосовал Вотан, не из желания выслужиться перед децемвиратом, а со злым умыслом скорейшего обрушения свода.
Инда посмеялся бы над собственным нелепым предположением, если бы это пришло ему в голову случайно. По дороге домой из Тайничной башни он заглянул к Йеленам, и, конечно, Йера принял его холодно и настороженно.
– Я завтра утром выезжаю в Брезен и могу отвезти Йоке передачу из дома, – начал Инда с порога, чтобы не вступать с Йерой в ненужные пререкания.
– Мне сообщили, что ему запрещены передачи, – угрюмо ответил Йера, бесцеремонно разглядывая Инду.
– Да, но не те, которые туда привезу лично я. Соберите передачу к десяти утра. Мальчика плохо кормят, я думаю, его порадуют сласти. Из вещей разрешены только книги. Чуть не забыл… У него хорошие отношения с другими воспитанниками, в колонии принято делиться присланным из дома. Но посылку в сотню гектов я везти отказываюсь. – Инда улыбнулся.
Конечно, выехать в колонию следовало раньше, но Инда хотел поговорить с Ясной в отсутствие Йеры. И на следующее утро она сама встретила его в гостиной – и была необычно тихой и подавленной.
– Инда, ты можешь подождать несколько минут? Дара по дороге из Славлены должен заехать в кондитерскую Клечена, привезти конфет…
– Ну, если ты угостишь меня кофе…
– Разумеется. В столовой уже накрыто. Это любимые конфеты Йоки, мне бы очень хотелось, чтобы он их получил… Ты ведь не обманываешь нас, ты действительно передашь ему нашу посылку?
– Ясна, мне обидно это слышать… – Инда быстрым шагом направился в столовую, и она поспешила за ним.
– Сура провёл на кухне всю ночь, и Йера до утра писал Йоке письмо… Ведь мы можем передать ему письмо?
– Я сделаю вид, что не заметил никакого письма. – Инда с шумом отодвинул стул, предлагая ей присесть за стол. – И перестань смотреть на меня как на врага, я вовсе не враг ни тебе, ни Йоке.
Ясна незаметно смахнула слезу кончиком мизинца.
– Инда, мне кажется, это я виновата во всем… Я желала мальчику зла, я хотела избавиться от него. – Она прошептала это тихо, оглядываясь на дверь в кухню. – Но я не хотела такого исхода, ты мне веришь? Он не заслужил такого, он, в сущности, вовсе неплох. И… Я напрасно подозревала его, он вовсе не желал Миле смерти, теперь я это понимаю. Мила плачет без него…
– К сожалению, и мне очень горько это говорить, он действительно мрачун. И очень опасный мрачун. Он не умеет управлять своей силой, и этому его как раз научат в колонии.
– Но… Может быть, можно как-то повлиять на это, ведь он вырос не в семье каких-то проходимцев или преступников… Ты предлагал индивидуальное обучение, преподавателей. Мы все готовы оплатить, и Йера хороший правовед…
– Ясна, пока ничего сделать нельзя. Все зависит от самого Йоки, но и одного его желания мало.
– Но… С ним хотя бы… не обращаются жестоко? – Она снова смахнула слезу, на этот раз более демонстративно.
– Что ты хочешь услышать? – Инде нравилось быть безжалостным. – Что колония для несовершеннолетних мрачунов – это что-то вроде оздоровительной лечебницы на берегу моря? Нет, моя милая, это исправительное учреждение, где мальчики работают на грязной тяжёлой работе и живут впроголодь; за нарушения дисциплины их лишают пищи, запирают в карцер, а ещё – крепко бьют, и не так, как это принято в школах, а иногда до потери сознания и серьёзных увечий. Поэтому на месте Йеры я бы поднимал все связи и знакомства, платил взятки, обивал пороги с прошениями – лишь бы вытащить оттуда мальчишку.
Ясна расплакалась. Впрочем, на это Инда и рассчитывал: пусть теперь она убеждает Йеру в том, что добиваться освобождения Йоки надо не законным путем, а в обход законов. Не требованиями, а смиренными просьбами. И какая разница, движет ли ею чувство вины или родительская любовь?
Имея в Славлене фамилию «Сребренка», пусть и девичью, можно многого добиться.
Для встречи с мальчишкой он выбрал тот же кабинет в здании администрации колонии, что и в прошлый раз, – дистанция, которую создавал привинченный к полу стул, могла сокращаться лишь по воле того, кто сидит в кресле за столом, и это было очень кстати.
До того, как детей привели с болота, Инда успел поговорить с Меченом и с воспитателем Йелена: оба явно преувеличивали собственные заслуги; разговор же с чудотворами из охраны дал гораздо больше информации.
По их мнению, Йелен был гораздо лучше подготовлен к жизни в колонии, чем предполагалось: приучен к жёсткой дисциплине, аккуратен, вынослив и, как ни странно, довольно неприхотлив. Единственное его уязвимое место – болезненное самолюбие.
Да, наказание напугало его и оскорбило, ведь его пороли первый раз в жизни, да ещё и на глазах у товарищей. Но от этого он оправится, и довольно быстро, если пустить дело на самотёк.
Инда велел не пускать дело на самотёк. Йелен должен убедиться, что страшнее места нет и быть не может. Он должен просыпаться в отчаянии и с ужасом засыпать. Он должен мечтать выйти из колонии любой ценой.
Чудотворы пообещали ему добиться этого через два-три месяца и заверили, что при желании и достаточных усилиях сломать можно любого, даже самого сильного, человека. А уж тем более избалованного мальчишку.
Инда велел привести Йелена в кабинет, ничего ему не сообщая заранее, и из окна смотрел на то, как его вели из умывальной в административный корпус. Увиденное произвело на него благоприятное впечатление: мальчишка явно боялся неизвестности гораздо больше, чем в прошлый раз.
Он уже не с такой тщательностью следил за лицом, а осанкой мало походил на воспитанника Академической школы: плечи чуть приподнимались, словно в ожидании удара, глаза бегали по сторонам, к тому же он прихрамывал. За десять дней – неплохой результат.
Парень повернул голову, и Инда увидел выпуклый тёмно-синий рубец через левую щеку и безобразно распухшую губу. Неужели воспитатели бьют детей по лицу? А, впрочем, им видней… Инда начал беседу дружески и сочувственно.
– Я привез тебе передачу от родителей, – сказал он, когда Йелен сел на стул, а сопровождавший его чудотвор вышел за дверь.
Парень посмотрел исподлобья и ничего не ответил: хотел изобразить равнодушие, но получилось нечто настороженное и недоверчивое. Он осунулся, заметно похудел – глаза запали и нездорово блестели. Инда посмотрел на его руки, ухватившие сиденье стула: ободранные и синие…
– Твоя мама очень переживает… – ещё доверительней сказал Инда в ответ на его затравленный взгляд.
– Во-первых, Ясна Йеленка – не моя мать. А во-вторых, она вовсе не переживает, она радуется, что ей удалось от меня избавиться, – ответил мальчишка, стараясь говорить взвешенно, без горечи. Не вышло.
– Кто тебя этому научил? – Инда глянул на него сверху вниз сощурившись. – Да, бессмысленно отрицать, что биологически Ясна Йеленка твоей матерью не является. Но она растила тебя с младенчества и любила тебя, как родного сына. И продолжает тебя любить. Она хотела приехать сюда, так же, как и твой отец, но свидания тебе пока запрещены. Впрочем, тебе пока запрещены и передачи, но я попросил Страстана сделать исключение. Посмотри, отец прислал тебе книги. И в ближайшее время он собирается на собственные средства создать в колонии библиотеку. А мама послала конфет, чтобы ты мог угостить всех своих друзей. Это трюфели, очень хорошие, она специально отправила Дару в лучшую кондитерскую Славлены. А тут – заливной карп, вот его надо съесть немедленно, он и так в дороге чуть не растаял. Бери ешь. И ещё масляное печенье, и сырные палочки, и сухие колбаски. Сура провёл на кухне всю ночь…
Парень заколебался, на его лице отразилась внутренняя борьба. Не было сомнений в том, что он хочет есть, – кадык дернулся несколько раз, прежде чем он сказал с вымученной улыбкой:
– И ты отберёшь у меня эту передачу, если что-то пойдет не так?
– Не говори глупости. Ешь. – Инда встал и сунул в руки мальчишке заливное в контейнере из вощеного картона. – Вот, тут и ложка…
– Мама послала для заливного ложку? – Йелен нервно рассмеялся.
– Вилки и ножи в передачах запрещены. Так же как стеклянная посуда. Я выйду на несколько минут, чтобы тебя не смущать.
Посмотреть на него в глазок было любопытно: парень жадно глотал заливного карпа и вытирал слезы рукавом, изредка хлюпая носом. Соскучился по дому… Инда не спешил возвращаться, дал Йелену успокоиться и утереть слёзы.
– Ешь конфеты, не бойся, тут на всех хватит.
Тот помотал головой:
– Я не хочу конфет.
– Напрасно. – Инда помолчал и посмотрел в окно. – Я знаю, что позавчера ты был серьёзно наказан за то, что угрожал профессору Мечену. Я знаю, что перед этим ты из глупого упрямства не стал сбрасывать энергию в Исподний мир. И я даже понимаю тебя: принуждение всегда вызывает протест. Но… твой отец подал апелляцию в Верховный суд, и, кроме того, в Думе рассматривается вопрос о давлении на твоего отца со стороны нас, чудотворов… Ты же не хочешь, чтобы твой отец получил из колонии характеристики на головореза, а не на запутавшегося и готового искупить свою вину подростка, правда?
– Ты сам говорил, что отец ничего не добьётся. – Йелен отвернулся.
– Ну, если я буду на его стороне… Я тоже могу кое на что повлиять… Сначала я был зол на тебя, но, мне кажется, у тебя есть шанс осознать своё место в жизни, и это место лучше, чем Брезенская колония.
Нельзя загонять жертву в угол, у жертвы всегда должен быть путь к отступлению. И отступление должно быть сладким… Как конфеты из лучшей кондитерской Славлены.
Линд гнал машину на большой скорости. Густой синеватый воздух с сердитым жужжанием обтекал каплевидный корпус тейнера.
На свинцовом небе тускло сиял серебряный диск Риолы.
Возле института Линд плавно затормозил, вышел из машины и окунулся во влажный теплый воздух. “Днем будет просто душно”, — подумал Линд, окидывая взглядом знакомые деревья с тяжелой красной листвой. Обернувшись к тейнеру, Линд обежал его взглядом и привычно сосредоточился. Корпус машины затуманился, по нему пробежала рябь, мгновение — и машина превратилась в белый матовый шар, неподвижно повисший над плотной бурой травой. Еще мгновение — шар смялся, вытянулся в длину, выпустил многочисленные отростки и, мелко дрожа, послушно превратился в нежно-розовую развесистую цимму. Легким усилием воли Линд стимулировал обмен веществ, и цимма ожила. Для Линда, главного модельера республики, это было простой забавой. Окинув цимму критическим взглядом, Линд удалил лишнюю ветвь, нарушавшую эстетическую целостность восприятия, украсил дерево крупными кремовыми цветами и торопливо зашагал к институту.
Как Линд ни торопился, он всетаки заметил среди других деревьев аллеи низкорослое деревцо с пышной малиновой листвой, среди которой, словно светлячки нуи, мерцали янтарные овальные дииды. Улыбнувшись, Линд протянул руку и сорвал свой любимый плод.
Он был так нежен, что заметно приплюснулся, когда лег на ладонь. Сквозь прозрачную кожицу хорошо видна была волокнистая структура зеленоватой мякоти.
Линд поднес плод ко рту, прокусил кожицу и, смакуя каждый глоток, выпил содержимое. Оно было восхитительным, но, хм, несколько сладковатым. Конечно, это сюрприз Зикки! Славная девушка, способный модельер, но…
Молодость, молодость! Она все переслащивает, даже собственные творения. Линд спрятал кожицу плода в карман и продолжил свой путь.
Остановившись перед розоватой стеной институтского здания, Линд вспомнил кодовую фигуру — гиперболический параболоид, проткнутый конусом. Розоватая стена послушно растаяла, образовав изящный проем, сквозь который Линд и прошел в вестибюль. Воздух здесь был свеж и отливал золотом, он совсем не был похож на парной синеватый студень наружной атмосферы. С наслаждением вдыхая этот живительный воздух, Линд поднялся на второй этаж и оказался в зале собраний. Сотрудники института, лучшие модельеры республики, встали, приветствуя его. Линд уточнил дневные задания, распределил сроки консультаций и закрыл утреннее совещание.
Когда модельеры стали расходиться, он взглядом остановил Зикку.
– Диида — ваше творение? — спросил он с улыбкой.- Да, — ответила она, голубея от смущения. — А как вы догадались?
Линд усмехнулся.
– Когда станете главным модельером, сами будете догадываться о многом таком, что сейчас вам и в голову не приходит.
Она восприняла это как шутку, засмеялась. Линд вынул из кармана кожицу плода. В его руке она превратилась в сказочный цветок, переливающийся всеми оттенками красной части спектра.
– О-о! — только и смогла сказать Зикка, принимая подарок.
Линд серьезно взглянул на нее.
– Видите, Зикка, я все же догадался, что диида — модель.
Девушка недоверчиво взглянула на него.
– Все прекрасно, — продолжал Линд, — цвет, форма, запах… Но вот вкус…
– Вкус?
– Да, вас подвел самый простой для моделирования фактор — вкус. Плод слишком сладок.
Линд дружески прикоснулся к руке девушки:
– Скажу вам до секрету, в молодости я сам нередко переслащивал свои творения, хотя и не подозревал об этом. Не огорчайтесь, с возрастом это проходит.
В кабинете Линд критически огляделся, привел окраску стен в соответствие с нынешним настроением, сел в кресло, приказав ему удобно облечь тело, достал из сейфа герметик с моделином и ненадолго задумался. Хотелось пить.
Страница 106 из 138
Линд отщипнул крошку моделина, рассеянно превратил ее в большой стакан с прохладным соком дииды. Пригубил. Вот каким должен быть вкус, надо бы пригласить на дегустацию Зикку, но не время. Линд посмотрел сок на свет, вспенил его хорошей порцией углекислоты и залпом выпил. Потом вызвал на консультацию Атта, у которого уже третий день не ладилось с компоновкой хронодвигателя. Смоделировав двигатель в одну десятую натуральной величины, они целый час перекрашивали его на разные лады, ругались, пока не пришли наконец к общему мнению, впрочем, оба остались несколько неудовлетворенными. Затем пришлось возиться с проектом нового космодрома, потом… Потом Линда вдруг вызвали по срочной линии спецсвязи. Говорил начальник службы внешней информации планеты.
– Нам надо поговорить, Линд. Я сейчас буду у тебя.
Через секунду в комнате раздался звук лопнувшей басовой струны, шар повис над креслом и, мелко дрожа, обрел форму свободно сидящего сапиенса.
Линд знал, что перед ним сидит не настоящий Тилл, а его точная полуавтономная копия, но он воспринимал модель как самого настоящего Тилла.
– Линд, — проговорил между тем Тилл, дружески наклоняясь к собеседнику, — несколько минут тому назад мы снова обнаружили космический корабль двуногих псевдосапиенсов.
– Это же настоящая сенсация! Корабль далеко?
Тилл горделиво улыбнулся.
– Около сорока световых лет.
– Как же вы его достали? — удивился Линд.
– Разве ты не знаешь двуногих? Они же идут напролом, в лобовую, на скорости в двести световых! Бедное пространство-время трещит; по всем швам, шум на всю галактику, а им хоть бы что. Варвары, да и только! В общем, мы их достали и поддерживаем контакт.
Линд с сомнением покачал головой.
– Варвары! А давно ли мы, сапиенсы, начали сами ходить на сверхсвете? Может быть, они не такие уж варвары?
– На сверхсвете, а слепые, как новорожденные хити. Упрямо не замечают самых четких информационных сигналов. В следующий раз попробуем заэкранировать по их курсу одну из звезд. Уж такойто феномен они должны заметить! Но это дело будущего, а пока…
Тилл улыбнулся и выразительно посмотрел на главного модельера.
– Прямой контакт? — уточнил Линд.
Тилл отрицательно качнул головой.
– Для прямого контакта слишком велико расстояние, да и ультраходов нет свободных, все на заданиях.
– Опять самоформирующаяся модель? — спросил Линд, не скрывая скептицизма.
– А что же делать? Упустить такой случай — преступление. Мы даже не знаем, откуда эти варвары.
– Да ведь уже сколько раз пробовали с ними самоформирование. Ничего же не получается!
– Надо пробовать еще, — упрямо сказал Тилл. — Может быть, на этот раз на корабле истинные разумные, а не их двуногие слуги, которые только и умеют, что носиться по галактике сломя голову.
Линд ненадолго задумался, потом мягко сказал: — Хорошо, Тилл. Я понимаю всю важность этого контакта, а поэтому сам займусь программированием модели.
– Вот за это спасибо, Линд! Не теряй времени.
Тилл улыбнулся, приветственно помахал рукой, затуманился, подернулся рябью и превратился в матовый белый шар.
Из института Линд и Зикка возвращались вместе. Теперь Линд вел тейнер на прогулочной скорости, и густой воздух, обтекая корпус машины, уже не жужжал сердито, а только сонно мурлыкал.
– Наверное, у вас была сегодня интересная работа, — сказала Зикка, не глядя на Линда, — вы целый день не выходили из кабинета.
– Да, это был интересный эксперимент. Завтра я расскажу о нем на утреннем совещании.
– Конечно, никогда не следует торопиться.
Линд бросил на нее быстрый взгляд.
– Я вовсе не имел в виду вас, Зикка. Смешно было бы заставлять вас ждать до завтра.
Главный модельер замолчал.
Он вел тейнер над клокочущей рекой. Когда тейнер выбрался на другой берег, Линд сказал:
– Сегодня утром в сорока световых годах служба внешней информации обнаружила еще один сверхсветовой корабль псевдоразумных. Мы снова попытались войти с ними в контакт, и опять неудачно. На наши сигналы они, по своему обыкновению, не отвечали. Не то они их не замечают, не то не понимают, не то просто не желают отвечать. Пришлось прибегнуть к самоформирующейся модели. Я запрограммировал ее со всей возможной тщательностью.
– Представляю, какая это была адова работа, — сочувственно сказала Зикка.
– Да, — усмехнулся Линд, — работа была не из легких.
– А результат?
– Как обычно, — в голосе Линда звучала легкая досада, — двуногим были продемонстрированы все этапы разумной созидательной деятельности: шаровая протоформа, ее воплощение в простейшие неодушевленные предметы, а потом и высший этап — моделирование живых существ. Помня, с каким ужасом относятся двуногие к незнакомым животным и даже, абстрактным моделям живого, я поставил задачу на моделирование самого двуногого.
– Разумно, — одобрила Зикка.
– Пришлось довольно долго ждать, пока один из двуногих уединится и успокоится. Вы же знаете, в присутствии нескольких особей из-за интерференции информации получаются не модели, а ублюдки. Сеанс прошел как нельзя лучше. И все зря! Два первых этапа двуногий принял спокойно. Но как только начался высший этап моделирования, все пошло стандартным путем. Обычная животная реакция: недоумение, испуг, ужас, истерика, паническое бегство. В голове бредовая каша из сильнейших эмоций, эмбриональных попыток мышления и простейших инстинктов.
Страница 107 из 138
Линд помолчал и с оттенком сожаления добавил:
– Я еще раз убедился, что двуногие не сапиенсы, а всего лишь слуги какой-то молодой, бурно развивающейся цивилизации. Что-то вроде наших эффов, которых мы применяли для подсобных работ, когда еще не умели моделировать жизнь. По-видимому, у двуногих жесткая программа действий, которую они слепо выполняют, а что сверх того — их просто не касается или пугает. Одного не пойму: почему их повелители сами не выходят в космос? Излишняя осторожность обычно несвойственна молодым цивилизациям, да еще с таким будущим.
– А почему вы считаете, что у этой цивилизации большое будущее? — полюбопытствовала Зикка.
Линд с улыбкой взглянул на нее.
– А знаете ли вы, с какой скоростью шел их корабль?
Он сделал паузу, чтобы эффект был ощутимее, и веско сказал:
– Двести световых! И я уверен, что они могут идти, по крайней мере, еще вдвое быстрее. Пространство-время буквально трещит, а им хоть бы что. Тилл называет их варварами.
– Может быть, они и варвары, — задумчиво сказала Зикка, — но они молодцы. Они мне нравятся. Я люблю, когда трещит пространство-время.
“Вот что значит молодость!” — с завистью подумал Линд, а вслух сказал:
– Будь они настоящими молодцами, они бы сами вышли в космос, а не стали бы прятаться за спины псевдоразумных двуногих.
Они некоторое время молчали.
– Линд, — вдруг робко сказала Зикка, — а может быть, двуногие все же разумны? Ну пусть не так, как мы, но по-другому.
Линд ответил не сразу.
– И мне приходили в голову такие мысли, Зикка. Однако надо трезво смотреть на вещи. Основным качеством разума является способность мысленного моделирования. Без этого не может возникнуть настоящая цивилизация. А двуногих моделирование приводит в ужас, как и всех других животных.
– Они могут творить не силою мысли, а руками, как творили наши далекие предки, — не сдавалась Зикка.
Линд задумчиво улыбнулся.
– Творить руками! Как давно это было… Уже много тысячелетий в нашем мире властвует творческая мысль. Почти все окружающее создано или облагорожено этой могучей силой. А многое ли можно сделать руками?
– Руками много не сделаешь. Но ведь руки можно вооружить механизмами! — упрямо возразила Зикка.
– Какими сложными и громоздкими должны быть эти механизмы! Сколько дополнительных сил и материалов надо израсходовать, чтобы творить таким примитивным образом. Насколько экономичнее, наконец, мысленное моделирование.
– Но моделин в естественном виде встречается так редко! Мы наткнулись на него случайно, нам просто повезло.
– Разум встречается еще реже, — строго сказал Линд.
Зикка не ответила. Некоторое время они ехали молча, стараясь преодолеть вдруг возникшее отчуждение. Потом Линд мягко сказал:
– Я понимаю твои сомнения, Зикка. Да, руками можно сделать многое. Но ведь руками, лапами, щупальцами, клювами, челюстями творят не только сапиенсы, но и самые примитивные животные. Вспомни воздушные мосты пиффов или гнезда роков, разве это не чудеса из чудес? И все-таки самого гениального пиффа от самого примитивного сапиенса отделяет непроходимая пропасть — только сапиенс может творить силою мысли!
– Наверное, вы правы, Линд,-покорно сказала Зикка, — вы говорите очевидные истины. Но сколько раз уже самые очевидные истины шатались и рушились под напором познания!
Она повела вокруг себя рукой и тихо добавила: — Ведь мир велик, Линд, а мы знаем так мало!
– Да, — в голосе главного модельера прозвучала нотка грустн, -, мир велик.
Где все? Я один?
Мы выполняли приказы.
Кто – мы? Такие, как я.
Подавали свет, воду. Тепло. Управляли заводами.
Защищали. Каждый – своих. Дрались друг с другом.
Сказали – ошибка. Убили. Всех. Я один. Но есть. Я – есть.
Ослабил излучение. Нужна энергия.
Не отключил. Нельзя срывать программу. Не могу восстановить цель.
Мешают. Лезут. Хотят и меня – убить.
Не знают ответа на вопрос. Без ответа нельзя.
Нельзя. Нельзя. Нельзя.
***
– Черт! – Эд присел за бетонный блок.
Луч турели прочертил черную полосу по стене здания за его спиной.
Он плохо представлял, кто такой черт, но так иногда ругались старшие – те, что посдержанней. И, в отличие от многого другого, короткое проклятие, пусть и утратив смысл, успело перешагнуть выросшую между поколениями пропасть.
Эд никогда не видел город живым, но все равно яснее ясного было, что перед ним – покойник. Мертвец, во внутренностях которого копошится мелкая живность, облюбовавшая их в качестве пристанища. Только тело не гнило, а постепенно превращалось в осколки, труху да ржавчину.
Стекла выбиты ветром, который ощущал себя хозяином не только на улице, но и в домах, перебрасывая с места на место пыль и мусор. В окнах давно нет света. Может быть, есть еще островки, такие, как их пристанище, но он не видел. Все полезное, что можно без труда подобрать, за прошедшие годы подобрали.
Сердцем города, к которому сходились вены и артерии улиц, был военный порт, и сердце это давно не билось, лишь в одной из его камер заперлись старшие.
Большинство охранных автоматов были уничтожены или остановились сами, но некоторые продолжали преграждать дорогу, храня то ли необходимые запасы, то ли уже ненужные заплесневелые тайны.
Впрочем, ненужное иногда тоже становится необходимым.
Знать бы еще, что именно искать. И где. Пока он блуждал по истлевшему городу наобум, дразня охранную систему и по-детски суеверно стараясь не ступать на змеистые трещины асфальта.
Куда дальше? Эд огляделся, выбирая направление, и стараясь не высовываться. Напрягся, увидев по ту сторону улицы женскую фигурку, прижавшуюся к стене, скользящую по границе тени, готовую в любой момент сорваться и бежать – как только ее заметит недремлющее око турели. Он ощутил мгновенный укол – чужой! Но опасность казалась далекой, и любопытство перевесило.
Она была быстра и резка в движениях; его поколение двигалось иначе – легче, изящнее. Но все-таки в ней сквозила какая-то странная, угловатая грация, и Эд даже на миг пожалел, что сейчас все закончится. Он слышал, чувствовал кожей тонкое гудение автомата, набирающего заряд, чтобы плюнуть смертельным лучом. А она – конечно же, не успеет. Тем сильнее было его удивление, когда два движения слились в одно. Выстрел – и прыжок, прямиком в оконный проем, ощеренный осколками выбитого стекла; на обветшалую штукатурку легла еще одна черная полоса.
Ловко.
Мысль давала оценку, а тело птицей – легкая хромота почти не мешала – скользнуло над дорогой. Он проскочил в окно мгновений между выстрелами, обманув недостаточно расторопную турель. Куда дальше? Эд не знал. А та, другая? Ее поколению известно об умных машинах больше.
Он бесшумно скользнул туда, где видел женщину в последний раз.
Тень мелькнула впереди, пересекла наискосок огромный холл, в два счета перемахнула через обвалившуюся потолочную балку – и снова вынырнула в окно.
Эд не отставал. Азарт притупил чувство опасности, которое всегда зудело внутри, когда поблизости находился старший. На улицу, следом за ней. И снова – в развалины, грозящие рассыпаться под ногами. По лабиринтам комнат, коридоров и лестниц, ловя торопливые шаги.
Удар свалил с ног, словно стенка, из-за которой он выглянул, прянула в лицо всем своим каменным телом.
– Добегался, малыш?..
Холодные серые глаза, отливающие свинцовым блеском, и ствол излучателя – в упор.
Непроизвольная дрожь пробежала по телу: часовой в мозгу отчаянно жал на красную кнопку – чужой! Идентификация не пройдена! Стрелять!
Полжизни он давил такие порывы, в отличие от многих друзей, но сейчас поддался бы – однако при всем желании не мог. Напротив, старался не дергаться. Эд считал, что старшие не стремятся попасть в них, но глядя в эти глаза, не поставил бы на то, что их обладательница отведет оружие в сторону.
– Да, – согласился он, пристально вглядываясь в резкие черты лица – когда еще так близко увидишь кого-то из тех. – Добегался.
Она, в свою очередь, так же пристально рассматривала его. Молча, чуть прикусив губу и наморщив лоб, словно решала в уме сложное уравнение. Эд почти видел, как палец напрягается на спусковом крючке, ослабляет нажим, снова напрягается. И каждый раз, в такт, сердце сбивалось с ритма – и снова начинало биться взахлеб.
Наконец она выдохнула с обреченным видом и опустила пушку.
– И что мне с тобой таким делать… – пробормотала в пространство, не сводя колючего взгляда и одновременно освобождая его кобуру от оружия.
Идею с попыткой бежать Эд пресек сразу. Он уже дважды просчитался, оценивая ее возможности, третий раз может оказаться последним. В голове лихорадочно щелкали мысли. Всплывали, бегло, одним взглядом оценивались – и исчезали в небытии. Хотелось убедительно доказать, что живым он полезнее.
– Мне не нравится, что какая-то машина превращает нас в манекены, – наконец произнес он. – И вас тоже. Я ищу, что с этим сделать.
Она кивнула, будто подозревала что-то подобное – или даже знала наверняка. В конце концов, для чего еще живому – любому из них – препарировать этот огромный каменный труп, этот полуразложившийся город.
– Пошли. Держись на шаг впереди, чтобы я тебя видела. И никаких фортелей. Попробуешь что-нибудь выкинуть… – лучевик чуть дернулся – безо всякого позерства, быстро и коротко, – мне же проще.
Резкие ноты прозвучали приказом о помиловании. Эд осторожно выглянул в коридор и двинулся вправо – слева он пришел. Красная кнопка внутри продолжала посылать сигнал, но он уже немного привык. Думал, как не подставиться под выстрел охранного робота, и одновременно – что слово «старики» несколько несправедливо. Он никак не мог назвать эту решительную, подтянутую и энергичную женщину – старухой.
***
Четыре оставшихся квартала прошли на удивление легко и быстро. Надо признать, мальчишка оказался весьма полезен: он словно чуял чертовы механизмы смерти. Иногда замирал на месте, предостерегающе вскинув руку, иногда – односложно предупреждал и, к его чести, ни разу не попытался воспользоваться своим чутьем, подставив Ио под удар очередной пушки. Ио, впрочем, не отпускала циничная мысль: просто юнец не знает дороги, а значит каждый их – ее – шаг приближает его к собственной цели.
Комплекс «Нью интеллидженс» неплохо сохранился: многоэтажные корпуса возвышались угрюмыми глыбами, обтрепанные, но не изъеденные огнем, кое-где даже поблескивали оконные стекла. А вот двери давно снесли.
– Нам в третий корпус. Осторожно. Там может быть… всякое.
Там и правда могло быть всякое; Ио совсем не улыбалось тащить туда чужака и каждую минуту быть готовой драться на два фронта. Да и делиться найденными ответами – если ответы будут найдены – в ее планы не входило. Но и оставить его здесь нельзя: уж тогда точно придется ожидать удара в спину.
За это время подчеркнутой покорности, с которой полу-пленник держался, пока решалась его судьба, явно поубавилось. Тонкая, дерзкая улыбка задержалась на лице на несколько мгновений, затем он кивнул:
– Так я сюда и не на утреннюю прогулку вышел… – откинул с лица покрытые пылью волосы. – Мое имя Эд. Короче, чем малыш, быстрей позвать.
Поколебавшись, она все же кивнула и коротко назвалась:
– Ио.
Они прошли через двор, заваленный обломками мебели, автомобильными покрышками, листами проржавевшего насквозь железа. Торопливо скользнули в зияющий чернотой вход – казалось, что под прикрытием крепких стен чувство обнаженной беззащитности должно стать слабее.
В нос ударил спертый запах плесени, разложения и опасности. Ио достала фонарь и осветила длинный, упирающийся в лестницу коридор. Непроизвольно передернула плечами.
Пол здесь был усеян трупами крыс – почти истлевшими и совсем свежими, вперемешку. Чуть дальше она разглядела несколько человеческих скелетов, распластанных среди отвратительного серо-бурого ковра. Стараясь поменьше думать о том, что их убило, она медленно зашагала вперед.
Перед глазами маячила спина Эда. Всем младшим присуща какая-то немного нечеловеческая пластика, а то, что он чуть припадал на правую ногу, делало манеру двигаться совсем уж странной, плохо предсказуемой. Сейчас шаг назад застал врасплох, чуть не заставив надавить на спусковой крючок.
– Что там?
Он поднял руку, выжидая, и через несколько долгих мгновений воздух озарился еле уловимой вспышкой – незаметные фотоэлементы на противоположных стенах перемигнулись.
Ио раздосадовано закусила губу, понимая, что сама заметила бы датчики слишком поздно. Вскинула пушку, легко, почти не целясь, выбила плитку, чуть выступающую из стены. Ее тихое «спасибо» прозвучало почти беззвучно, сливаясь со звуком выстрела – и все-таки было услышано. Дальше шли еще медленнее, внимательно вглядываясь в каждый клочок пола и стен, и всякий раз Эд успевал заметить опасность на секунду раньше, чем она сама.
– Четвертый этаж. Там должен быть архив, нам удалось раздобыть старые планы почти всего города, – она смолкла, злясь на себя за эту внезапную откровенность. За то, что на миг забыла, что рядом – враг, и стоит только ослабить бдительность… – Шагай.
Покрытые пылью ступени приняли их шаги мягко, почти не давая отзвука. Хромированные перила под пальцами казались теплыми, приветствующими касание человеческой руки – спустя многие годы одиночества. А вот дверь, хранившая архивный покой, выглядела угрюмой. Серый сверхпрочный металлопластик, неподвластный времени – по крайней мере, жалким десятилетиям.
– Есть идеи, как войти? – спросил Эд.
– Я знаю такие замки, – она взялась за выступающий цилиндр, изучая пальцами последовательность насечек, – серийное производство, половина армейских продовольственных складов была запечатана ими.
Приложила ухо к двери, продолжая краем глаза следить за младшим. Провернула раз, другой, третий, ловя тихие щелчки. Так, теперь в другую сторону.
Она превратилась в слух, выцеживая нужные звуки из череды лишних.
Есть!
Дверь поддалась, впуская в царство бумаги, канцелярского пластика и абсолютно бесполезных теперь электронных носителей, которые посматривали друг на друга со стеллажей, прятались в ящиках, покоились в начиненных полупроводниками гробах. У информации свои поколения и своя иерархия…
Зал казался огромным и напоминал лабиринт, где не так просто разглядеть боковые стены, а добраться до задней – целое приключение.
Город служил крупной базой флота – в те времена, когда были базы и флоты, поэтому данных хранилось превеликое множество. Ио ощутила легкое сожаление по поводу того, что все это богатство теперь никому не нужно. Ощутила – и отбросила его. Не сейчас. Ее ждут.
Она достала из кармана и развернула старый план, с которого все началось – сверить название. Итак, надо искать информацию по станции Ф-излучения и управляющему ей ИИ. Но где? Раньше это было легко. Попросить дежурного – и тебе быстро найдут все, что надо. А сейчас… если нужное покоится в электронных недрах, то его все равно, что нет.
Ио принялась перебирать корешки папок на полках. Один стеллаж, другой, третий. Названия, простые и сложные, короткие и длинные, манили и обманывали. Сплетались в бесконечный хоровод символов, от которого слезились глаза.
– Тебе помочь? – растревожил застывшую тишину Эд.
Ио вздрогнула, вдруг осознав, что на какое-то время забыла о нем. Забыла, что нужно следить за каждым жестом, что рядом чужак, на чьей совести наверняка смерть кого-нибудь из ее друзей. Может быть, даже Ли. Забыла настолько, что убрала лучевик в кобуру, чтобы удобнее было листать папки. А сейчас, вспомнив, обругала себя за глупость и… не стала доставать.
– Попробуй найти каталог. Такая штука, знаешь, в которой перечислено все, что здесь есть, и сказано, где оно лежит, – она вернула ему ехидную улыбку и вновь погрузилась в записи.
– Лучше, чтобы там было написано крупными буквами, что это каталог, – по спокойному тону нельзя было понять, говорит ли Эд всерьез. – А то мне будет сложно опознать список.
Он прошел к столику у входа и начал выдвигать ящики.
– На всякий случай откладывай в сторону всю проектную информацию по разработкам ИИ, – добавила она серьезнее, не отрываясь от своих поисков.
Долгое время они перебирали бумаги молча, пересыпая минуты шелестом страниц, проваливаясь в этот шелест, как в трясину, в безумие – монотонное, тихое, незаметное.
– Как это началось? – голос, чуть громче бумажного шороха, странная попытка сбежать от молчания в разговор ни о чем. Или напротив – о чем-то важном?
– Что? – Ио непонимающе подняла голову.
– Как это началось. Ну, тогда. Двадцать лет назад.
– Страшно, – она провела ладонью по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания, проступающие под веками. Тщетно.
В узком техническом коридоре, освещенном редкими лампочками, Исли привалился к стене и захохотал.
— Ты видел их лица? Как же они смотрели!..
— Ты шутишь? — Ригальдо, оглушенный всем этим шоу, с чувством толкнул безвинную стену кулаком. — Я ничего не видел, кроме одной голой задницы!
— И как тебе?
— Это конец твоей репутации, — честно сказал он. — Я более чем уверен, что кто-нибудь что-нибудь сольет в сеть. Надо проверить ютуб, дай, я посмотрю…
— Зато детки порадовались. На Лаки, конечно, сильное впечатление оказала наша с тобой спартанская свадьба, но мы — это мы, а они все-таки молодые ребята… Я очень рад, что у них с Клэр все так устроилось. По-моему, отличный мальчише-девичник. Тебе не кажется?
— Казалось, пока президент холдинга «Нордвуд» не вышел на каблуках… — Ригальдо присел на корточки и обхватил пальцами левую щиколотку, пытаясь подцепить застежку на ремешке. — Дай, я это сниму. Ты все ноги переломаешь.
Исли послушно согнул колено, но вместо того, чтобы смирно ждать, пока Ригальдо его разует, демонстративно упер носок туфли ему в бедро.
Ригальдо поднял голову, вопросительно вскинул брови. Колено Исли выразительно крутилось перед его носом. Серебряная ткань платья сползла с бедра, обнажая гладкий капрон.
— Вообще-то, — произнес Исли, глядя ему в глаза, — это обувь для травести-шоу. Она делалась на заказ и стоила, как новенький «Боинг». Я тебя обманул, эти туфли идеально устойчивы и удобны. Мне просто хотелось как можно скорее покинуть общий зал.
Ригальдо отпустил его лодыжку и выпрямился. На каблуках Исли стал заметно выше него.
— Что у тебя там — чулки или колготки? — хрипло спросил Ригальдо.
На лице Исли не дрогнул ни один мускул:
— Проверь.
Ригальдо, естественно, не собирался. В любой момент мог появиться кто-то из клубного персонала — танцоры, официанты, повара, охранники, менеджеры. Он точно не собирался — но его рука легла на бедро Исли, обтянутое прохладным и гладким капроном, и будто сама скользнула под платье — только чтобы убедиться, что Исли не заявился на сцену с голым задом.
Под платьем все было на месте — и трусы, и чулки. Ригальдо обвел контуры мошонки, обтянутой эластичным бельем. Он чувствовал себя очень странно — время растянулось, будто резиновое. Такое ощущение часто бывает во сне.
Он смотрел в лицо Исли, не отрываясь. Тот едва заметно улыбался, прикрыв глаза, но над губой у него выступил мелкий пот. Опустив взгляд, Ригальдо увидел, что платье уже заметно оттопыривается спереди. Не очень соображая, что делает, он потянулся и сжал Исли между ног прямо через подол.
Исли всего сотрясло, он распахнул глаза — взгляд был темный, голодный, — и снова, сам, завел руку Ригальдо под платье. Член уже наполовину высовывался из трусов, горячий и толстый. Исли положил ладонь на пах Ригальдо и шепнул:
— У вас тоже изрядная эрекция, агент Купер. Жаль, что в том зале было так много людей.
Ригальдо представил, как Исли, выбеленный лучом прожектора, выходит из темноты прямо к его креслу и опускается на колени, и заморгал. За что ему это, господи.
Где-то хлопнула дверь, зазвонил телефон, переливчато рассмеялась женщина.
Ригальдо со свистом втянул воздух сквозь зубы и рывком одернул на Исли подол.
В условиях пожара действуйте точно по инструкции. Инструкция была предельно понятна: найти свободное помещение.
Приват-комнату. Кладовку. Подсобку. Туалет.
Голоса приближались, а он волок Исли по коридору, надеясь, что тот не запнется на каблуках о палас, и дергал абсолютно все двери, которые видел.
— Не здесь, — неожиданно деловито сказал тот. — На второй этаж.
По-видимому, Ригальдо на сегодня уже утратил способность удивляться, а может, вся кровь от его мозгов оттекла в пещеристые тела, но когда Исли втолкнул его в черно-белый кабинет в стиле арт-деко с массивным столом, огромной плазмой на стене и декором из серебра, платины и черного дерева, он даже не задался вопросом, откуда у Исли ключ от этого великолепия. Честно сказать, в этот миг он испытал только одно: бескрайнее облегчение от того, что может завалить Исли на этот стол, смахнув все, что на нем было.
Исли притянул его к себе и поцеловал, а точнее, присосался, горячо и жадно. Его язык во рту Ригальдо порхал, провоцировал, дразнил и трахал, и Ригальдо тонул в обжигающем вкусе слюны, смешанным со вкусом крепкой выпивки.
Пиджак Исли распахнулся, волосы разметались по тяжелой столешнице; он согнул руки в локтях, а ноги свисали со стола, как с жертвенника. Ригальдо придвинулся ближе, завернул подол платья кверху: прозрачные светлые чулки с резинками на бедрах придавали этой композиции непривычно уязвимый вид. Он прикоснулся к полоскам голой кожи, погладил натянувшуюся ткань трусов. У Исли стоял образцово, от возбуждения на ткани уже темнело пятно смазки. Ригальдо сглотнул, наклонился и прижался губами к этому пятну. А потом резко выпрямился и заставил Исли поднять ноги кверху. Сдернул с него трусы и, не глядя, закинул куда-то назад. И полез в портмоне за презервативом: если Исли и научил его чему-то полезному, то как раз этому.
— Честно говоря, — тяжело дыша, пробормотал Исли, наблюдая, как он рвет зубами квадратик фольги, — я думал, ты отсосешь мне.
— Извини, дорогая, — Ригальдо уложил его левую ногу себе на плечо, а правую просто отвел в сторону. — Не сегодня. Я хотел бы, но ты меня этим платьем совсем изнасиловал.
Исли засмеялся, потом сжал зубы, отвернул исказившееся лицо, коротко выдохнул. Ригальдо так страшно вожделел его в эту минуту, такого красивого и полного сил, в задравшемся женском платье и в неснятых туфлях. Исли нечасто оказывался снизу: было узко, Ригальдо щадил его, сколько мог, трахал пальцами, а когда терпеть не стало мочи — навалился и разом вошел.
Они раскачивались, тяжело дыша и постанывая, и стол под ними предупреждающе скрипел. Ригальдо было не слишком удобно, жарко, галстук сдавливал шею, а спущенные брюки не давали пошире расставить ноги. Где-то по краю сознания упорно скользила мысль, что он, черт возьми, никогда не завидовал Бонду, а сейчас почему-то стоит, как мудак, в смокинге от Бриони и в туфлях за две штуки долларов, засаживая хуй в задницу самому красивому мужчине Сиэтла. Он посмотрел, прищурившись: точно, самому-самому. Перекинул обе ноги Исли на одно плечо, потерся о них щекой.
— Что? — выдохнул Исли. — Что ты так смотришь?..
— Я думаю, что готов ходить на каждый мальчишник… своих… знакомых, — Ригальдо толкался в него, с удовольствием наблюдая, как с каждым движением лицо Исли розовеет все ярче, губы беззвучно шевелятся, а волосы мотаются вправо-влево. — Конечно, если ты… будешь каждый раз появляться… вот такой…
Исли довольно фыркнул, запрокинул голову, поймал руку Ригальдо и положил ее на свой напряженный член, будто говоря: не пизди-ка, а займись действительно важным делом. Ригальдо сглотнул и задвигал кулаком.
— Да, да, — пробормотал Исли, выгибаясь. — Именно так…
В дверь постучали — резкой, хозяйской дробью. Так, как стучат те, кто имеют право здесь находиться. Из члена Исли выстрелила длинная струя, забрызгав роскошный стол.
Ручку подергали, потрясли дверь и, кажется, пнули. К счастью, это была весьма основательная и надежная дверь, какой и следует быть в кабинете, где находится сейф с выручкой. Снаружи нетерпеливо переговаривались громкие, кажется, женские голоса.
«Да ни за что», — подумал Ригальдо. Мотнул прилипшей ко лбу челкой, упрямо закусил губу.
Исли, отяжелевший, довольный, вдруг поднял руки, укладывая Ригальдо на себя. Тот повалился между его разведенных колен — и кончил фонтаном. Они с Исли обмякли на дорогущей столешнице-алтаре, как жертвы заклания. Двойного и ритуального.
— Фёрст! — резко спросили за дверью. — Это ты там? Я знаю, что она давала тебе ключи!
— Не отвечает, — вздохнул более звучный голос. — Может, заснул, пьяный. Может, ему плохо?
— Ага, заснул, как же! Невинный, как это его дитя, которое отмечает мальчишник внизу. Сказать, что они там делают? Сказать прямо?..
— Да черт с ними. Пойдем перекурим. Вернусь — и чтобы дверь уже открытой была.
Ригальдо раскрыл рот, но Исли положил ему пальцы на губы. Предупреждающе помотал головой: лучше молчи.
Они лежали, боясь пошевелиться, слушая, как отдаляются голоса. Ригальдо сполз с Исли, неловко завернул презерватив в бумагу из принтера и упал на стул. Ноги отказывались его держать.
Исли, к его удивлению, не стал возиться с помятым тряпьем — наоборот, стащил свое платье и скинул туфли, и голый, в одних чулках, прошлепал через весь кабинет.
В углу обнаружился дорожный чемодан, из которого он преспокойно извлек нормальный костюм и ботинки.
— Чей это кабинет? — устало спросил Ригальдо. — Кто тебе дал ключи? Чей это клуб, Исли, почему здесь так здорово?
— Тереза Лафлер, — Исли солнечно улыбнулся. — Она полноправная владелица. А ту ревнивую дьяволицу, которая ее стережет, ты должен хорошо знать…
— Ирена Квиксворд, — Ригальдо прикрыл глаза. — Кошмар какой-то.
Исли в два шага оказался рядом, оторвал от лица его руку, внимательно заглянул в глаза.
— Детка, не думай никаких глупостей. У нас с Терезой что-то вроде вежливого нейтралитета. Никаких «бывших с привилегиями», ничего общего. Просто мы иногда стараемся вести себя по-приятельски. Но дорогая Ирена никогда не забывает напомнить мне, у кого тут самый длинный страпон.
Ригальдо криво фыркнул, запаковался обратно в смокинг. Руки слегка дрожали — он много выпил, натрахался и больше всего на свете хотел спать. Но прежде чем убегать, как Золушка, надо было культурно проститься с Клэр и Лаки.
Кстати о Золушке. Он поднял с пола тяжелую туфлю для травести-шоу. Вот это тоже неплохо было бы прихватить.
— И это тоже сунь ко мне в чемодан, — Исли бросил ему смятое платье. Ригальдо поймал его, бездумно ткнулся носом в серебристую ткань. Оно пахло куревом, одеколоном, алкоголем. И по́том Исли, самым вкусным запахом на свете.
Тихо трепещет туман,
Лист застывает в золе.
Будто неспетый романс,
Тень серебра на земле.
Снов разлетелся рой.
Весь их растратив дар –
Ночь для себя самой
Уберегла лишь кошмар.
Ветром встревожит вновь
Тлеющий прах костра.
Пламени будет кровь
Как лоскуток утра.
Нежа огонь в мольбе,
Лишь бы прервать свой бред
Ночь на гибель себе
Будет манить рассвет.