Рескатор, опираясь на плечо мавра, медленно шел по палубе захваченного корабля. Он направлялся к пленникам, угрюмой толпой стоявших на шкафуте под охраной его людей. Победа досталась дорогой ценой. Он схватился с одноглазым верзилой и уже выбил из его рук абордажную саблю, как вдруг откуда-то сверху раздался выстрел, и левое плечо обожгло. Он бы все равно свалил противника, но за эту секунду тот успел подхватить валявшийся под ногами обломок реи и обрушить его на голову Рескатора.
И теперь в глазах все мутилось, по шее щекочущей струйкой сбегала кровь, а плечо при каждом движении пронзала резкая, дергающая боль. Сквозь повязку, наспех наложенную Абдуллой, уже проступили алые пятна, но хуже всего было то, что пуля не прошла навылет и оставалась в плече. Бедный мавр готов был броситься в море: в неразберихе боя он отстал и не успел защитить своего обожаемого хозяина.
Язон настаивал, чтобы монсеньор Рескатор немедленно позволил заняться собой. Что касается пленников, то было достаточно отдать приказ – и с ними расправились бы безо всякого сожаления, из мести за кровь своего капитана и погибших товарищей. Но Рескатор медлил, желая посмотреть на тех, кто так яростно с ним сражался. Этот бой стал для него неожиданностью – ведь обычно пираты, благодаря договоренностям, достигнутым с их вожаками, не досаждали ему.
***
– Дьявол побери твою душу, проклятый пират! – произнес по-арабски хриплый голос.
Де Пейрак в удивлении остановился. Кто мог обращаться к нему здесь, за тысячи миль от Средиземного моря, на арабском языке? Он взглянул на говорившего: невысокий широкогрудый человек злобно смотрелна него. Похож на грека, однако де Пейрак видел его впервые. К чему гадать? Ведь он уже решил предоставить пленников их судьбе, пригласив прогуляться за борт.
Сделав следующий шаг, он встретился взглядом с пронзительными и удивительно спокойными глазами мужчины лет тридцати в погнутой вороненой кирасе, который стоял немного впереди прочих пиратов. Судя по всему, это и был капитан Ле Сан.
Во время схватки им не пришлось сойтись в поединке. Де Пейрак видел, как он увлекал своих корсаров в бой, и начал уже прорубаться к нему, когда на его пути появился тот одноглазый головорез. И теперь он молча рассматривал своего противника.
Если Жоффрей де Пейрак понимал что-то в людях, – а у него были основания так полагать, – то Ле Сан совсем не соответствовал образу, нарисованному Истерлингом. Он больше походил на испанца, чем на француза. В синих глазах де Пейрак не увидел ни следа порока или алчности, обычных для пиратов всех мастей, – напротив, в них читались ум и мужество.
Несмотря на потрепанный после боя вид, на всем его облике лежал отпечаток изящества и благородства, и об этом же говорила гордая посадка головы и манера держаться. Ле Сан вдруг показался де Пейраку похожим на него самого в этом возрасте.
«Что за вздор, – тут же подумал он. – Что может быть общего у меня, калеки, который был, невзирая на увечье, эпикурейцем, любившем жизнь во всех ее проявлениях, с жестоким пиратом? Возможно, только это упорство во взгляде – упорство человека, не желающего склоняться перед судьбой, какой бы она ни была…»
Все же он признался себе, что этот человек принадлежит к одной с ним породе. Ну что же, и благородные господа становятся разбойниками, он сам тому пример. Что это меняет? Разве полная опасностей жизнь не научила его, опального графа, потерявшего все, а потом вновь достигшего всех желаемых им высот, что не стоит проявлять слишком много милосердия, ибо это может привести к тяжелым последствиям? Он давно уже отвык оставлять у себя за спиной живых врагов.
Он не будет обманываться благородным видом. Этот человек вступил с ним в противоборство и проиграл. Vae victis, как говорили римляне. Но неожиданно для самого себя де Пейрак вдруг решил заговорить с корсаром.
***
Питер Блад смотрел, как к ним медленно приближается победитель. Все складывалось вполне удачно для них, пока в бой не вмешался этот высокий крепкий мужчина, одетый в черное. Он оказался страшным бойцом, никто не мог устоять перед ним. Волверстону повезло, что кто-то из корсаров, стреляя с мачты, ухитрился попасть в Рескатора. Но они все равно потерпели поражение.
Однако Блад не собирался терять присутствие духа, даже когда стоящий рядом Коста обрисовал ему их печальные перспективы, в красках расписывая жестокость мусульманских пиратов. Пока что Блад не нашел ничего, что позволяло бы отнести Рескатора к их числу. Правда, он заметил нескольких мавров в его команде – один из них повсюду сопровождал своего капитана.
Блад услышал, как Коста хрипло и гортанно сказал что-то, прекрасно понятое капитаном «Голдсборо». Тот остановился напротив них, потом его мрачные черные глаза изучающе глянули на Блада.
Блад, чей ум лихорадочно искал выход из положения, в свою очередь разглядывал Рескатора. Это был человек лет пятидесяти, с властным лицом и твердой линией губ; старые рубцы, пересекающие щеку, говорили о непростой жизни. Он был без камзола, по его белой рубахе расплывались кровавые пятна. По тому, как он наваливался на плечо идущего рядом мавра, Блад мог сделать вывод, что раны Рескатора не были пустяковыми. Тот некоторое время молча смотрел на него, а потом спросил по-французски:
– Это вы командовали этим кораблем? Вы капитан Ле Сан?
Если Блада и удивило, что Рескатору известно его имя, то он не подал виду и ответил тоже по-французски:
– Мое имя Питер Блад, и да, я капитан этого корабля.
– Бывший капитан, – язвительно поправил его Рескатор. – Теперь корабль принадлежит мне.
Глаза Блада строптиво сверкнули, но он оставил обсуждение этого вопроса до более благоприятного момента.
– Вы англичанин? – Рескатор перешел на английский.
– Ирландец, – уточнил Блад. – А вы, как я полагаю, капитан Рескатор?
Тот в знак согласия наклонил голову, немедленно взорвавшуюся сильной болью.
Черт! И плечо горит, как в огне. Следовало побыстрее кончать с этим.
– Как вы намерены поступить с нами? – Блад успешно скрывал чувство неуверенности и даже обреченности, которое возникло в нем после ужасных рассказов Косты.
– Ну а как бы вы поступили на моем месте?
– Я бы дал уцелевшим шлюпку и велел убираться к дьяволу.
Он издевается? Рескатор не удержался от сарказма:
– Да ну? Разве капитан Кровь оставляет кого-нибудь в живых? Я слышал совсем другое.
Неожиданно пленники, до сих пор в молчании слушавшие их разговор, зароптали, из их толпы выступил молодой пират, глядевший на Рескатора со смелостью человека, которому нечего терять:
– Монсеньор Рескатор, кто поведал вам столь гнусную ложь? У капитана Блада есть свой кодекс чести, и он никогда бы не пошел на бессмысленную жестокость!
Рескатор прищурился, глядя на нового участника их беседы, речь и манеры которого были уместны скорее при дворе, чем на залитой кровью палубе, и только взгляд выдавал лихого искателя приключений.
– Благодарю тебя, Ибервиль, но это было излишне, – сухо произнес Блад.
Де Пейрак едва не рассмеялся, настолько происходящее показалось ему абсурдным. Право, скоро в Карибском море будет не протолкнуться от благородных разбойников! На этом корабле они так и кишат.
Интуиция подсказывала ему, что Истерлинг лгал ему, по какой-то причине желая этого боя. Однако в этот момент он больше всего на свете хотел лечь и был не в том состоянии, чтобы заниматься поисками истины. Иль-а-Ваш находился не так далеко, и у пиратов был шанс, хоть и небольшой, добраться до него вплавь – а там пусть полагаются на милость Всевышнего.
– К большому сожалению, господа, вынужден прервать нашу светскую беседу. Даже если это и правда, я не последую вашему примеру и предложу вам перешагнуть через борт, – голос Рескатора звучал глухо.
От Питера Блада не ускользнуло, что держится его противник из последних сил, и внезапно ему пришла в голову одна мысль.
– Несмотря на то, что вы настроены так решительно, монсеньор Рескатор, позвольте предложить вам сделку.
– В вашем ли положении говорить о сделке?
– И, тем не менее, я рискну. Я окажу врачебную помощь вам и членам вашей команды в обмен на наши жизни.
– Вы что, врач?
– Medicinae baccalaureus, – ответил Блад на латыни.
Еще и врач к тому же? Рескатор хотел было отмахнуться от неожиданного предложения, ему было не привыкать к ранам, но волной поднявшаяся дурнота заставила его пошатнуться.
Пожалуй, он недооценил полученный по голове удар. К тому же у него в плече сидела пуля, а арабский врач Абд-эль-Мешрат, почти всегда сопровождавший его, в этот раз остался в Голдсборо: старому ученому нездоровилось, и Рескатор не взял его в плавание, полагаясь на собственные познания в медицине.
– Черт с вами… Я потом решу, как с вами поступить. Сейчас ваши люди будут заперты в трюмах этого корабля, а вас покорнейше прошу проследовать за мной на борт «Голдсборо»… Мы вернемся к Иль-а-Ваш.
– Среди моей команды тоже есть раненые, я должен буду помочь и им. – Дерзость корсара не знала границ.
– Хорошо, вам будет предоставлена некоторая свобода передвижения. Если ваш соратник не лжет, мне будет достаточно вашего честного слова. Обещайте, что вы не попытаетесь бежать или не устроите какую-нибудь каверзу.
– Монсеньор Рескатор! – вскричал возмущенный Ибервиль.
– Ибервиль, успокойся. Я даю вам слово. Я должен взять лекарства и инструменты…
– Не нужно. Можете быть уверены: сундук корабельного врача на «Голдсборо» вас не разочарует.
17–20 августа 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Граду Горена Инда представлял себе иначе – экзальтированным юношей с внешностью и манерами кисейной барышни. Нет, тот оказался совсем другим: простой хамоватый парень, похожий скорей на речинских мастеровых. Ничего женственного в нём не было отродясь.
Неверное представление о младшем Горене предполагало немного иную линию поведения, и пришлось перестраиваться на ходу. Действовать силой смысла не имело – Горен, даже если испугается, лишь замкнётся в себе. Инда умел быть обворожительным и обезоруживающе улыбаться – и теперь боялся только переборщить.
– Я иначе представлял себе сына Югры Горена, – сказал он, демонстрируя открытость и искренность – позой, глазами, выражением лица. Как вдруг поймал взгляд невысокого и немолодого человека, сидевшего за столом, – по всей видимости, магнетизёра Изветена. И вспомнил: такие штуки – его семейный промысел.
– Меня зовут Инда Хладан, я куратор службы управления погодой Славленской Тайничной башни.
– Что вам нужно? – довольно холодно спросил Горен. И за этой холодностью стояла не только неприязнь, но и страх.
– Я хотел взглянуть на портрет девочки, которая обрушит свод, – честно ответил Инда.
Честность иногда тоже творит чудеса. Горен посмотрел вдруг на Изветена, будто спрашивая совета, и тот неожиданно кивнул.
– Пойдёмте, – пожал плечами Горен и указал Инде на лестницу в мансарду. Захотелось показать Йелену язык.
Горен с упоением рассказывал о своих снах и видениях, потому что нашел в лице Инды внимательного слушателя. Наверное, мозговед Вотан сумел бы объяснить их поразительное соответствие реальности, Инда же не стал думать о теоретическом обосновании этого феномена.
Повторяющийся сон Горена и сделанный им рисунок не поразили воображение Инды – скорей, подкинули интересную и логичную мысль. Хотя, конечно, стоило бы удивиться: Горен не только довольно похоже изобразил дочь оборотня, он нарисовал храм Чудотвора-Спасителя с теми деталями, которых видеть не мог.
И теперь, имея перед глазами сложенную головоломку, Инда думал только об одном: что делать? Впрочем, первые два шага не вызывали его сомнений: написать требуемый отчёт в Афран и встретиться с Йокой Йеленом (а также профессором и, пожалуй, сказочником).
Да, он не сомневался, что сложил головоломку, и собирался уйти, когда в комнату неожиданно постучал магнетизёр Изветен.
– Господин… Хладан, – вроде бы неуверенно начал он, но Инду эта неуверенность не обманула. – Вряд ли Града серьёзно относится к одной короткой цитате из дневников его отца. Но, мне кажется, вы могли бы оценить её значение. Града, покажи господину чудотвору цитату Войты Воена.
Горен посмотрел на магнетизёра скептически, но достал тетрадь из-под подушки, открыл на нужной странице и протянул Инде.
– Дело в том, что важные записи в дневнике Югры Горена начинались с местоимения «я», – разъяснил Изветен. – Эта запись начинается не с местоимения, но с буквы «я»…
Инда кивнул и заглянул в тетрадь. «Ядрена мышь, как нелепо инодни сущее… Нарушение всеобщего естественного закона преодолено может быть посредством громовых махин, суть собирающих небесное электричество и направляющих сие через межмирие в любое место, кое человеку заблагорассудится…»
Войта Воен по прозвищу Белоглазый оставил после себя не только дифференциальное исчисление и векторный анализ, его труды в области магнитодинамики изучали в самом начале курса прикладного мистицизма; уравнения Воена, описывающие магнитные поля, снились студентам в страшных снах, а историю его жизни знал каждый школьник-чудотвор.
Инда узнал цитату, на самом деле она звучала совсем иначе, ни о каких «громовых махинах» Войта Воен никогда не упоминал. Из учебников была изъята «едрена мышь», написанная Белоглазым через «е», но Инде случалось встречать эту цитату и в академических трудах, где она приводилась полностью:
«Едрена мышь, как нелепо инодни сущее… Нарушение всеобщего естественного закона преодолено может быть лишь посредством использования естественных магнитоэлектрических сил, но препятствие к тому непреодолимое есть: способливость чудотворов к возбуждению магнитного поля».
Эту цитату не пытались изъять из биографий Воена: считалось, что в те времена о законе сохранения энергии знали слишком мало, чтобы делать выводы о его нарушении. Не обращали внимания и на презрительный смысл слова «способливость» вместо «способность» – мало ли что оно значило в стародавние времена?
Инда усмехнулся: до сегодняшнего дня ему не приходило в голову, что Воен раньше сказочника предсказал грядущую катастрофу и сделал это, пользуясь лишь научным знанием, без привлечения того, что называл «метафизикой».
Но «громовыми махинами» Воен не занимался, это знание Югры Горена, и знание, в отличие от «метафизики» с обрушением свода девочкой, полученное в Ковчене. Времена изобретателей-одиночек прошли, да и не был Горен изобретателем.
Инда долго размышлял, делая вид, что листает тетрадь, и с трудом скрывая внутреннюю дрожь. Нет, он рано успокоился, он ещё не сложил мозаику. Возможно, это лишь гипотеза, одно из направлений научного поиска – ведь от стратегии максимального сброса энергии никто не отказывался.
Но Горен его упомянул наряду с новой конфигурацией свода, а значит считал важным. И возможно, собирался говорить с Приором и об этом тоже.
– Града. – Инда поднял глаза, сложив брови домиком. – Мне надо знать содержание того письма, которое ты прочитал в кабинете отца. Это очень важно. Может быть, в этом письме ключ к спасению Обитаемого мира. Может быть, и нет, я не могу утверждать наверняка. Но если есть хоть один шанс, мы должны его использовать, понимаешь?
– Да если бы я помнил, я бы давно рассказал обо всем судье! – фыркнул Горен-младший.
– Я понимаю, что ты этого не помнишь. Более того, я даже знаю человека, который заставил тебя забыть об этом. И я должен его одолеть.
Инда выбрал верный тон и верные слова. Магнетизёр Изветен пытался объяснить, насколько это опасно для душевного здоровья Горена, но в конце концов с досадой махнул рукой и сказал, что чудотворы добиваются своего, не считаясь не только со здоровьем, но и с человеческой жизнью.
Горен же был полон энтузиазма спасти мир ценой собственной жизни, вслед за своим отцом: счастливое свойство молодости – не дорожить собой.
21 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
Спаска не верила в то, что кости можно вправить во сне, и Волче не верил в это тоже. Но доктор Назван на самом деле оказался волшебником, который творит чудеса…
Конечно, после этого Волче сначала стало намного хуже, он кашлял, его рвало, сердце билось слабо и неровно, но всё равно приходилось давать ему маковые слёзы – сутки он пребывал в полусознании, и Спаска не отходила от него больше чем на минуту.
Зато потом ему стало легче: лубки, маковые слёзы и порошки со странным названием «пирамидон» помогли пережить самые тяжёлые дни, и вскоре Волче иногда говорил со Спаской, но очень быстро уставал. Маковые слёзы туманили его сознание, прогоняли страх, горечь, мысли о будущем; он засыпал ненадолго, но просыпался от малейшего звука, как в комнате, так и за окном.
Спаска боялась пошевелиться и слишком громко вздохнуть, если его дыхание становилось спокойным и ровным, но со Столбовой улицы всё равно доносился шум, иногда неожиданный и резкий. Впрочем, его сны из сладких грёз часто сползали в кошмары – Спаска видела его сны.
А однажды к нему вернулось Воспоминание, которое до поры в его мысли не пускали маковые слёзы. И было оно столь невозможным, столь упорно изгоняемым из головы, что Спаска не только увидела его – ощутила. И хотела закричать: «Не надо, я не хочу этого знать, я не смогу с этим жить, не отдавайте мне этого воспоминания!»
Но это было бы нечестно. Этот человек глумился и злорадствовал, он наслаждался криками и мольбой, изливавшийся гнев притуплял его досаду на собственный промах, вершившаяся месть стала суррогатом победы. Он знал, что проиграл. Но он заставил Волче пожалеть о том, что тот победил.
Стук множества копыт по мостовой Спаска услышала издали – и это был не армейский разъезд из десятка всадников, а, наверное, целый легион – так грохотали подковы. И Волче, конечно, проснулся, беспокойно покосился на окно.
– Не бойтесь, – поспешила сказать Спаска. – Сюда никто не войдёт. Ну? Ну что вы… Не бойтесь.
Он отвел взгляд от окна и сказал:
– Я не боюсь.
Спаска улыбнулась ему – он солгал, он боялся, и это было понятно: пережив такое, не имея возможности шевельнуться, всякий боялся бы стука копыт за окном.
А оттуда уже слышался грохот кареты, которую сопровождали верховые. И, к удивлению и испугу Спаски, они остановились перед дверью в дом Красена, в окне замелькали тени всадников, множество коней переступало с ноги на ногу, цокая по брусчатке… Она побоялась приоткрыть окно, чтобы рассмотреть прибывших, но на всякий случай поднялась на ноги: если эти люди явились с недобрыми намерениями, они сюда не войдут…
Колокольчик у входа зашёлся требовательным звоном, старый слуга прошаркал мимо по коридору, но вскоре Спаска услышала голос Красена, спускавшегося по лестнице.
– Я открою сам!
Спаска подалась немного вперёд, стараясь встать между дверью и Волче, послышался стук засова, и Красен без всякой опаски заговорил:
– Здравия тебе, Дубравуш, и долгих лет жизни.
Спаске показалось, что чудотвор то ли глумится над пришедшим, то ли подшучивает над ним. А ведь прибывший был, наверное, очень богат и знатен, если приехал в сопровождении сотни верховых.
– Я бы никогда не переступил порог твоего дома, – раздался сильный, певучий голос гостя. – Но я должен видеть девочку-колдунью.
Спаска постаралась успокоить себя: у нее довольно силы, чтобы уничтожить всю гвардию Храма, а не только сотню всадников.
– Мне лестно принять тебя здесь, – весело ответил Красен. – Но, чтобы не пугать ребёнка, войди, пожалуйста, один. Я даю тебе слово, что в моём доме никто не причинит тебе вреда.
Спаска не поняла, о каком ребёнке идет речь…
– Дорого ли стоят обещания злого духа?
Гость назвал чудотвора злым духом? Спаска совсем растерялась… Но незнакомец всё же зашел – по коридору зазвенели подковки на его сапогах. Если Красен его впустил, значит, опасаться нечего?
– О Предвечный… Мне это снится? – отчетливо шепнул Волче за спиной, и Спаска оглянулась.
Его взгляд метался по сторонам, и Спаска с ужасом поняла, что он пробует встать.
– Нет, Волче, не надо… Не шевелитесь, пожалуйста, не надо! – Она бросилась к его изголовью, положила руки ему на плечи.
Дверь распахнулась: Волче смотрел не на Спаску, а на вошедшего и снова подался вперёд, зажмурившись от боли и бессилия… Гость переступил через порог, и Спаска оглянулась, не зная, как его встретить.
Это был белокурый молодой человек в ослепительно белых одеждах, аристократически тонкий, высокий и красивый. Наверное, она напугала его своим злобным взглядом, потому что гость замер на пороге и покачал головой.
– Что вам здесь нужно? – Спаска почувствовала себя неловко, стоя перед ним на коленях, поднялась, поправляя платье, и прикрыла Волче спиной.
– Я не позволю вам…
Волче глухо застонал, и она осеклась. За спиной гостя показался Красен.
– Что же ты встал, Дубравуш? Проходи…
– Я не так представлял себе дочь Змея, – пробормотал незнакомец и добавил, снова покачав головой:
– Богиня… Даже в этом простом платье – богиня…
Волче застонал снова, Спаска оглянулась и увидела слезу, выкатившуюся на висок из зажмуренного глаза… Гость шагнул вперёд, вслед за ним вошел и Красен.
– Не бойся меня, прелестное дитя, – свысока улыбнулся незнакомец. – Я хорошо знаю и уважаю твоего отца.
– Моего отца многие знают и уважают, – ответила Спаска, продолжая злиться из-за того, что гость потревожил Волче.
– Богиня… – снова восторженно проговорил гость. – С таким достоинством говорить со мной может только богиня.
Наверное, он в самом деле был очень знатен – и повадкой напоминал убитого князя Нравича, который когда-то встречался с отцом в Волгороде.
Спаску это не смутило: Милуш тоже был знатен, но это не мешало отцу относиться к нему запанибрата. Скорей всего и с этим Дубравушем отец не церемонился.
17–20 августа 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Нет, всё-таки Вотан умел быть неожиданным. Инда подумал вдруг, что это проклятое повышение вовсе не так ему желанно. Нет, не тщеславие (и даже не честолюбие) толкало его вверх – любопытство.
Первая ступень посвящения – вот что его манило, а вовсе не возможность иногда заседать на собраниях тригинтумвирата. Влиять на решения децемвирата – и владеть полной информацией для этого. Иногда он задыхался от этой мысли, она кружила ему голову. Не власть – знание.
Но почему-то теперь предложение подняться на самую верхнюю ступень выглядело похожим на подкуп… Ему предлагали вступить в клан богов – на этот раз тех богов, что стоят над богами.
Некто Врана Пущен, нечудотвор и морфинист, получил нужное знание путем логических умозаключений, располагая теми же фактами, что и Инда. Так зачем Инде продаваться?
– Я догадывался, что такой отчёт послужит поводом для моего повышения, – уклончиво ответил он. – А первая ступень посвящения позволит принимать верные решения в столь напряженной ситуации.
– Не вижу повода для иронии, Хладан.
– А кто тебе сказал, что я иронизирую? Кстати, хотел спросить у тебя совета: куда бы мне отправить семью на отдых в этом году?
Вотан не улыбнулся, и взгляд его не стал теплей.
– По-моему, сентябрь в Афране – самое лучшее время. Не вижу повода раньше середины ноября искать лучших мест.
Можно быть тысячу раз мозговедом, но так и не понять некоторых элементарных вещей. Драго Достославлен тоже не понимал, как можно не хотеть принадлежности к клану богов, как не захотел этого молодой философ-сказочник.
Однако именно сказочник стал богом Исподнего мира. И его сказки до сих пор читают – особенно ту, что издана в Обитаемом мире под псевдонимом и большим тиражом, – а имя Драго Достославлена похоронено в пыльных архивах Тайничной башни, и его «пророчества» давно никого не интересуют, несмотря на тот же псевдоним.
Встреча с Вотаном стала решающей: уже через час Инда направлялся к дому судьи Йелена. Йера встретил Инду теплей, чем ожидалось, – во всяком случае, не выставил на улицу сразу, а, наоборот, пригласил в библиотеку и предложил вина.
Он выглядел удручённым, рассеянным (будто думал о чем-то напряженно, отчего терял связь с реальностью) и невыспавшимся.
– Йера, у меня к тебе предложение. Не хочешь ли ты проведать Йоку? – начал Инда, расположившись в глубоком кресле. – Я могу это устроить.
Судья не удивился, посмотрел на Инду пристальным (и подозрительным) взглядом, кивнул и произнёс, приподняв подбородок:
– Чего ты хочешь взамен? Чтобы я выступил с опровержением своего доклада? Чтобы я написал опровержение на все опубликованные мною статьи?
Инда обещал самому себе быть корректным, но еле-еле удержался от смеха.
– Нет, Йера, – сказал он, старательно пряча иронию. – За это я хочу прочитать отчёты Пущена, которые хранятся у тебя в сейфе.
– С ними произойдёт то же, что с тремя томами энциклопедии Исподнего мира? – Йелен сузил глаза, что было для него совершенно нехарактерно, и стал похож на одержимого.
– И снова нет. Меня устроят копии, если ты опасаешься за подлинник.
– Да, на этот раз о копиях я позаботился заранее, – кивнул судья. – И я надеюсь, твоё предложение о встрече с Йокой – это не блеф и не обман.
– Ни в коем случае. К сожалению, завтра я занят, а вот в субботу мы вместе поедем в Брезен и оттуда на вездеходе отправимся к домику профессора Важана. Можешь положиться на моё слово.
– Мне ли не знать, чего стоит твоё слово! – Йелен натянуто рассмеялся, этим тоже напомнив безумца. И оборвал смех неожиданно, если не как безумец, то как человек явно неуравновешенный. – Можешь просмотреть отчёты здесь, при мне. А в субботу, после встречи с Йокой, я отдам тебе копии.
– Меня твое предложение вполне устраивает, – согласился Инда. Это думской комиссии требуются бумаги и доказательства, Инде же нужна была только информация.
Йелен открыл сейф, оглядываясь, не подсматривает ли за ним Инда, и видеть это было смешно и страшно, потому что человек в здравом рассудке не станет вести себя столь невежливо и… параноидно.
Пачку отчётов Йера кинул на столик перед Индой так, будто швырял их ему в лицо. Они рассыпались по гладкому стеклу, покрывшему столешницу, и те, что были снизу, – контурные карты, изрисованными цветными чернилами, – упали Инде на колени.
Инда понял всё, едва взглянул на три рисунка из двух десятков. Поднял глаза на равнодушного и гордого Йелена, который сидел в кресле прямо, будто проглотив кол.
– О Предвечный… – вырвалось у Инды. – За это могут убить и меня…
Лицо Йелена немного изменилось, растеряло высокопарность и гордыню.
– В самом деле? – спросил он и ненадолго стал похож на здорового человека.
Возможно, Пущен и сам не понял толком, к каким выводам эти рисунки могли привести доктора прикладного мистицизма. И, судя по обилию вариантов, которые он зафиксировал на контурных картах, для него это было уравнение с гораздо большим числом неизвестных, нежели для Инды.
Пущен знал, как между собой соединены аккумуляторные подстанции Северских земель, но не догадывался о скорости продвижения Внерубежья в Обитаемый мир.
– Пущен сделал эти рисунки до сжатия свода, я полагаю? – переспросил Инда.
Йелен кивнул. Не знал Пущен и о том, как быстро Исподний мир будет втягивать в себя энергию Внерубежья, но предположил, что от этого зависит скорость отключения подстанций, вызванного прорывом границы миров. Да, Пущен в своем роде был гениален…
Но он не мог сделать тех выводов, которые бросились Инде в глаза: переданный Гореном план обрушения свода предполагал полное уничтожение Обитаемого мира на севере и востоке с минимальными потерями для юга и запада. И план этот разработали в Ковчене больше шести лет назад.
Вряд ли о нём знал Приор Тайничной башни. А не Вотан ли научил дочь оборотня удару чудотвора против привычного ей вихря? Не сам, конечно, – посредством Праты Сребряна.
Не знал Пущен и точек, где истончалась граница миров, но почти безошибочно указал, в каких местах её можно прорвать, чтобы план сработал, – это вытекало из новой конфигурации свода и прочерченной Югрой Гореном линии, которая брала свое начало между Брезеном и Магнитным.
– Йера, а что Пущен говорил о последнем пророчестве Горена? По которому свод рухнет по воле юной девушки? – спросил Инда как бы между делом, не отрывая глаз от контурных карт. И Йелен купился на уловку.
– Он сказал лишь, что ещё не разгадал смысла этого пророчества. Но его разгадал я сам.
– Вот как? – Инда не поднял взгляд, но изобразил на лице скептическую усмешку. И снова не прогадал.
– Да. Благодаря младшему Горену. Это девушка-призрак, дочь сказочника. И живет в Исподнем мире, существование которого ты так упорно отрицаешь.
Если это стало очевидным судье Йелену, которого Инда не считал чрезмерно умным, значит судья располагал какой-то ещё информацией, кроме дневников Югры Горена.
– И как тебе в этом помог младший Горен?
– Он нарисовал её портрет.
– Вот как? Мне бы хотелось на него взглянуть. И поговорить с Гореном-младшим.
– Ради твоей прихоти я не открою чудотворам места, где прячется Града Горен. – Йера снова надулся гордостью и развернул плечи.
– Если бы чудотворы хотели найти Граду Горена, они бы это сделали за один день. Ты, может, ещё не понял, Йера? Девочка может обрушить свод, толкнуть Обитаемый мир к катастрофе, о которой ты твердишь в своих статьях и которой так боишься. Не злые чудотворы, Йера, а эта девочка.
Инда подумал, что чудотворы по крайней мере сделают это планомерно, но осёкся – планы чудотворов он только что увидел на контурных картах. И девочка этим планам не мешала.
– Исподний мир имеет на это право, – высокопарно ответил судья. – Мы можем лишь смиренно умолять его о пощаде…
– В субботу мы поедем к Йоке, где непременно встретимся со сказочником. Можешь заранее подготовить пылкое обращение к Исподнему миру – сказочник его передаст. То есть я хотел сказать «смиренную просьбу», конечно, а не пылкое обращение. Не уверен, правда, что Исподнему миру есть до нас какое-то дело.
– Нам тоже не было никакого дела до Исподнего мира, – вспыхнул судья.
Бесполезно. Сумасшедший он или нет – всё равно. Если человек дурак, это надолго.
– Я советую тебе передать выводы Пущена, а главное – эти контурные карты профессору Важану, – проворчал Инда, не уверенный, что Йелен до этого догадается сам.
17–20 августа 427 года от н.э.с.. Продолжение
– Я не понимаю… – Йера сжимал виски, облокотившись на хлипкий стол посреди террасы. – Ну почему, почему никто не понял, что́ нам грозит?
– Все очень просто, судья, – грустно улыбнулся Изветен. – Люди не верят в то, во что верить не хотят. Более того, попытка заставить их в это поверить вызывает известное раздражение и даже злость. А вы думали, все бросятся пахать землю сохой и одеваться в домотканые рубахи?
– Да, думал! Думал!
– Бросьте, вы в это не верили. Вы хотели заставить их бояться. Гнева Исподнего мира. Вы хотели доказать, что его гнев оправдан. Только никакого гнева Исподнего мира нет – есть собранная за сводом отработанная энергия, полутысячелетняя дань. И не Исподний мир грозит Обитаемому, а именно эта энергия.
– Нет, не бояться! Я хотел, чтобы люди ощутили свою вину…
– Ещё лучше – этого точно никто не хочет. Но тут результат всё же есть: два благотворительных фонда, спасающих от чувства вины.
– Но эти фонды – ерунда, мелочь! Они никому не помогут!
– Помогут, ещё как, – хмыкнул Изветен. – Я же говорю, их цель помочь не Исподнему миру, а тем, кто испытывает чувство вины перед ним. И работает это безотказно.
– Откупиться от Исподнего мира этими подачками нельзя… – буркнул Йера, понимая, что неправ.
Свои аргументы магнетизёр повторял не раз, этот спор шел по кругу не меньше месяца.
– От него и не надо откупаться. Но глупцов, которые надеются откупиться от Внерубежья, нет. Ему игрушек никто не посылает… Страх перед падением свода вызвало появление чудовища над Буйным полем, а не факт существования материального Исподнего мира. Но оптимисты и до ваших разъяснений, и после них продолжают надеяться на чудотворов и чудеса, а пессимисты – рыть подвалы и собирать консервы и крупу.
– Вы хотите сказать, что людям всё равно, кто виноват в скором падении свода?
– Нет. Не всё равно. Им очень важно сознавать, что в этом нет их вины. А если и была – они эту вину искупили старыми куклами с чердаков. Им даже не всё равно, чудотворы или Исподний мир довели нас до катастрофы, им гораздо больше нравится обвинять в этом Исподний мир. Потому, что тогда их вины в этом точно нет и можно дальше полагаться на чудеса чудотворов. Впрочем, некоторым больше нравится вина чудотворов. Но, судья, я ещё раз повторяю: люди будут верить в то, что им нравится, на ваши аргументы им плевать.
Звонка, мурлыча песенку, бабочкой влетела на террасу с подносом в руках – всё утро она старалась испечь пирог на примусе.
– Как она прелестна, судья, – вздохнул Изветен. – Вы не находите?
Похоже, комплименты магнетизёра (неизменно в третьем лице) очень помогали Звонке от навязчивого желания бороться за свои избирательные права. И иногда Йера думал, что Горен ревнует не напрасно, – Звонка пребывала в восхищении Изветеном. Но, тем не менее, ночевала в комнате Грады.
Отведав приготовленное кушанье, магнетизёр сказал, что лучшего пирога на примусе приготовить нельзя. И был недалек от истины – приготовить пирог на примусе казалось Йере делом невозможным. Однако ирония Изветена тоже восхищала Звонку, а вовсе не задевала.
– А мне нравится, – проворчал Града, потянувшись за вторым куском.
Она взглянула на него так, что у Йеры отпали сомнения в её верности Горену: как мало, оказывается, девушке надо для счастья! Не с благодарностью она смотрела и не с любовью – он сделал её счастливой на несколько долгих минут.
Вот после этого чаепития и случилось невероятное: в домик прибыл Инда Хладан. Доказывая Йере, что чудотворам на поиски Горена достаточно всего нескольких часов.
Града, побледневший, но решительный, поднялся и шагнул навстречу чудотвору, будто хотел прикрыть собой присутствующих и принять вину за побег из клиники на себя.
Но я ничего не успела дать ни по порядку, ни без оного, не успела узнать последние новости о контрабанде, не успела затронуть тему, которую отложила напоследок — тему исчезнувших останков Алиции. Мы прибыли на место.
Нас провели в шикарную резиденцию. Речь сразу же зашла о кофе, и в этой связи нам продемонстрировали столь эффектный и многообразный технический инструментарий, что я не могла скрыть своего восхищения. Прямо как в американских шпионских боевиках! Галантный джентльмен, изъяснявшийся по-французски, стал священнодействовать над кофейными принадлежностями. А я смотрела на него чуть ли не с благоговением.
— Надо же, датчанин, а вполне прилично знает французский, — сказала я Дьяволу по-польски.
Дело в том, что весь мой предыдущий опыт наказывал мне избегать в этой стране разговоров на французском, поскольку датский акцент превращает этот язык в неузнаваемую тарабарщину. Окончательно доконал меня случай в банке, когда я переводила деньги в Польшу. Обходительный клерк изъяснялся со мной на французском, то и дело употребляя слово «sfecle». Я никак не могла взять в толк, то ли он подчеркивает вековые традиции своего заведения, а стало быть, его надежность, то ли дает понять, что мои денежки застрянут в его недрах лет эдак на сто. Я зациклилась на этом «столетии», совсем потеряв нить разговора. Лишь под конец выяснилось, что он говорил «чек», только с датским произношением.
— Может, это потому, что он француз? — хмыкнул Дьявол. — Из Интерпола. Дожили, тобой интересуется уже и международная полиция.
— Большая честь. Погоди, — спохватилась я. — Пока они хлопочут об угощении, позвоню-ка я Аните. Надо же извиниться и сказать, чтобы не ждали меня к ужину.
Телефон тут же предоставили к моим услугам. Я взяла в руки записную книжку, потому как номера Аниты не помнила. Сразу же под Анитой Ларсен в моей собственной, родимой книжке печатными буквами стояло: «Лаура Линце, Краков, Флорианская, 8, кв. 2».
Вот же черт…
Я так выразительно таращилась в записную книжку, что привлекла к себе всеобщее внимание. Дьявол подошел ко мне и тоже в нее уставился, сделав правильный вывод о безнадежности задавания мне вопросов.
— Линце, — прочитал он. — Ну вот, отыскалась твоя Линце… Постой, ты же говорила о мужчине?
Лаура Линце! Кароль Линце, сын Лауры! Я собственноручно вписала сюда эту фамилию в тот день, когда Алиция, уезжая, диктовала мне, кому какие вещи переслать! Тогда-то она мне и продиктовала на всякий случай адрес Лауры! Надо же быть такой идиоткой, вот почему эта фамилия стояла у меня перед глазами!
Кароль Линце… Почему Анита сказала, что он уехал в Грецию? А я еще с нею рассуждала о нем, потом имела глупость расписать его фамилией плитку… Анита? Зачем ей понадобился этот спектакль с шампуром?!
— Воды! — простонала я. — Много! Холодной! Содовой! А не то я сейчас потеряю сознание или еще что-нибудь!
Все выказали живейшее участие к моему состоянию, и вскоре я получила стакан минеральной, которую выпила одним глотком. В голове была полная каша.
— Вы говорили о Линце с одной лишь мадам Ларсен? — спросил джентльмен из Интерпола, когда я выложила им все… ну, почти все. — Кто-нибудь мог вас подслушать?
— Слышать могли многие, а вот понять вряд ли, — ответила я. — В комнате еще сидел ее шеф, а в соседней — две сотрудницы. Дверь была открыта.
— А вы упоминали его фамилию?
— Да, и не раз.
Джентльмен из Интерпола переводил мои ответы с французского, а я, пользуясь паузами, соответственно — Дьяволу на польский. Чтобы все были в курсе, о чем идет речь. Последнее мое сообщение вызвало оживленную дискуссию.
— Да, сваляла ты идиотку по-крупному, — сообщил мне Дьявол итог дискуссии, в которой он принимал участие на немецком языке. — Теперь понятно, почему на тебя напали. Вот что бывает, когда к следствию привлекают дилетантов.
— Если уж на то пошло, — разозлилась я, — то при чем здесь Линце? Он ведь уехал в Грецию!
— С чего ты взяла? — хладнокровно парировал Дьявол. — За последние два месяца ни один поляк не получил визу в Грецию. Они сейчас из коммунистических стран никого к себе не впускают. Но политика — слишком грубая матери для тебя, ты же в ней не разбираешься!
И не поспоришь. По мне так легче разобраться в математике, чем в политике.
— Не могли бы вы предоставить нам на время бумаги вашей подруги? — спросил джентльмен из Интерпола. — – Мы снимем копии.
— Что, прямо сейчас?
— Если можно…
Никогда не умела отказывать галантным мужчинам!
С достойной похвалы оперативностью меня отвезли на Кёбмагергаде, а потом обратно. Когда я вернулась, Дьявол разговаривал по телефону.
— Сообщаю фамилию, — говорил он. — Восемнадцать, шесть, двадцать один…
Наверное, я могла бы освоить их с майором шифр, я ведь знала, о какой фамилии идет речь. Но зачем? Мне он вряд ли пригодится.
Я спустился между кустами утесника и колючками. Уэльсцы давно ушли. Издалека доносились отдельные крики и звуки битвы, небольшие группы занимались поиском и вылавливанием беглецов.
Внизу, на равнине, сражение завершилось. Раненых уносили в Кэрконан. Повсюду мелькали факелы, долину заполнило светом и дымом. Люди перекрикивались, неслись крики и стоны раненых, лошадиное ржанье, резкие команды, топот носильщиков. То там, то здесь в неосвещенных местах появлялись люди по одиночке или по двое, рыская между павших. Они нагибались и поспешно переходили от тела к телу. Иногда, где они останавливались, раздавался крик, неожиданный стон, блеск металла и звук удара. Мародеры делали свое дело среди мертвых и умирающих, опережая войсковых спасателей. Кружили вороны, едва не задевая крыльями факелы. Парочка птиц уселась неподалеку от меня на камне. С наступлением ночи появятся и крысы, набежав из сырых подвалов замка поживиться мертвечиной.
Работа по спасению раненых выполнялась быстро и действенно, как и все, что делалось в армии Князя. Когда все вернутся, ворота запрут. Я решил, что найду отца, выполнив основные задачи. Наверное, ему сказали, что я уже благополучно вернулся, и он догадается, что я помогаю докторам. У нас еще будет время поужинать и поговорить.
На поле носильщики по-прежнему разбирали своих и чужих. Мертвых саксов сваливали в кучу на середине поля. Я понял, что их сожгут по их погребальному обычаю. Рядом с растущей грудой тел стоял в карауле взвод воинов, охранявших нагромождение из сверкавшего оружия и украшений, снятых с мертвых. Погибших бриттов складывали рядами у стены для опознания. Небольшие группы людей во главе с командирами наклонялись над каждым из них. Пробираясь по взбитой многими ногами грязи, смешанной с пропахшей кровью маслянистой слизью, я прошел мимо тел нескольких оборванцев, судя по виду, бродяг или крестьян. Один из них, пришпиленный к земле, как насекомое, сломанным саксонским копьем, продолжал извиваться под оружием, оставшимся в его теле. Я поколебался, затем подошел и наклонился над ним. Лишенный способности говорить, он следил за мной глазами. Видно было, что он продолжает надеяться. Если бы его закололи более чисто, я бы вытащил лезвие и он умер бы от потери крови, но сейчас для него имелся более быстрый выход. Я достал свой кинжал, откинул плащ, отошел так, чтобы на меня не попала струя крови, и вонзил кинжал ему в шею. Вытерев кинжал о лохмотья мертвеца, я выпрямился и встретился с холодным взглядом человека, наблюдавшего за мной. В руках он держал наготове меч.
Страница 101 из 141
К счастью, я знал его. Он тоже узнал меня, рассмеялся и опустил меч.
— Ты везуч. Я чуть было не проткнул тебя со спины.
— А я и не подумал. — Я убрал кинжал обратно в ножны. — Досадно умереть, попытавшись обокрасть такого. Что у него, по-твоему, можно забрать?
— Ты не представляешь себе, что они только не забирают: все, начиная от мозольного пластыря и кончая ремешком от порванного сандалии. — Он кивнул головой на высокие стены крепости. — Он ищет тебя.
— Я иду.
— Говорят, ты предсказал все это, Мерлин? И Довард тоже?
— Я сказал, что Красный Дракон одолеет Белого. Но думаю, что это еще не все. Что с Хенгистом?
— Там. — Он снова показал на крепость. — Он бежал к крепости, когда саксонские ряды дрогнули, и был захвачен прямо у ворот.
— Я видел. Он внутри и жив?
— Да.
— А Окта, его сын?
— Бежал. Он и его кузен, как его, Эоза? Ускакали на север.
— Значит, еще не все. За ними организовали погоню?
— Пока нет. Он сказал, что времени хватит. — Он посмотрел на меня. — Хватит?
— Откуда я знаю. — Я не хотел ничего говорить. — Сколько времени они собираются здесь оставаться? Несколько дней?
— Говорят, что три. Чтобы похоронить мертвых.
— Как поступят с Хенгистом?
— А как ты думаешь? — Он сделал рубящее движение ладонью. — Давно пора, если спросишь. Они как раз совещаются там по этому поводу, хотя судом это не назвать. Князь пока не высказался, но Утер призывает его убить, да и жрецам надо немного крови, чтобы закончить достойно день. Ладно, мне пора выискивать мародеров. — Поворачиваясь, он добавил: — Мы видели тебя на холме во время сражения. Люди говорят, что это было предзнаменование.
Он ушел. Сзади с карканьем взлетел ворон и уселся на грудь убитого мною человека. Я позвал факельщика осветить мне путь и направился к главным воротам крепости.
Я был уже у моста, когда в воротах показалось факельное шествие и из крепости вывели под конвоем связанного светловолосого гиганта, в котором я узнал Хенгиста. Воины Амброзиуса образовали каре, внутрь которого завели саксонского вождя. Там его, наверное, толкнули на колени, и светлая голова исчезла за рядами британцев. На мосту показался Амброзиус. Слева его сопровождал Утер, а справа незнакомый мне человек в одеянии христианского епископа, заляпанном кровью и грязью. За ними следовали остальные. Епископ что-то горячо шептал Амброзиусу на ухо. Лицо Амброзиуса застыло, превратившись в непроницаемую маску — холодное, ничего не выражающее лицо, так знакомое мне. Он сказал что-то вроде: «Увидишь, они будут довольны» и что-то еще, после чего епископ наконец умолк.
Амброзиус занял свое место и кивнул командиру. Прозвучала команда, свист и звук удара. Из толпы послышался шум, похожий на рычание. Епископ произнес победным хриплым голосом:
— Так сгинут все неверные, враги единого бога. Бросить его тело на съедение волкам и коршунам!
Тут раздался голос Амброзиуса, холодный и спокойный:
— Он отправится вместе со своими воинами к своим богам, как велят обычаи их народа.
— Скажешь мне, когда будет все готово, я подойду, — добавил он, обращаясь к командиру.
Епископ вновь начал кричать, но Амброзиус, Утер и остальные уже отвернулись, не слушая его, и зашагали в крепость. Я пошел следом. Копья, сомкнувшиеся было передо мной, разомкнулись. Крепость охранялась британцами Амброзиуса, и меня узнали.
Внутри находился большой квадратный двор, заполненный людьми и лошадьми. Раздавались топот, шум, крики. На дальнем конце двора невысокая лестница вела в главную залу и башню. Группа во главе с Амброзиусом начала подниматься по ступеням, а я свернул в сторону. Можно не спрашивать, где разместили раненых. На восточной стороне стояло длинное двухъярусное здание, отданное под перевязочный пункт. Я сориентировался по звукам, несшимся оттуда. Меня с благодарностью принял главный доктор, у которого я обучался в Бретани, человек по имени Гандар. У него явно не было работы для жрецов или волшебников, но очень кстати пришлась, пара умелых рук. Он дал помощников, нашел кое-какие инструменты, коробку с мазями и лекарствами и втолкнул меня — в буквальном смысле этого слова — в длинную комнату. Комната была немногим лучше, чем крытый сарай, но она вмещала тем не менее около пятидесяти раненых. Я разделся до пояса и принялся за работу.
Где-то к полуночи самое худшее осталось позади, и работа пошла спокойнее. Я находился в дальнем конце, когда легкий шум у входа заставил меня обернуться. Амброзиус, Гандар и пара военачальников обходили раненых. Они останавливались около каждого человека, около тяжелораненых вполголоса консультировались с доктором.
Я зашивал рану на бедре, она была чистая и скоро зажила бы, если бы не глубина и разрывы по краям. К всеобщему облегчению, человек потерял сознание. Я работал, ни на кого не глядя. Зашив, я потянулся за повязками, приготовленными помощником, и забинтовал рану. Закончив, поднялся. Помощник принес таз с водой. Окуная руки в воду, я заметил, что Амброзиус улыбается. Он еще не снял свою изрубленную и помятую броню, но выглядел свежим и бодрым, готовым снова участвовать в битве. Глядя на него, раненые словно набирались сил.
Страница 102 из 141
— Милорд, — приветствовал его я.
Он наклонился над потерявшим сознание человеком.
— Как он?
— Ранение мягких тканей. Он поправится и пускай всю жизнь благодарит бога за то, что рана не пришлась на несколько дюймов левее.
— Ты неплохо поработал, я гляжу.
Я вытер руки и, поблагодарив, отпустил помощника. Амброзиус протянул мне руку.
— Приветствую тебя, Мерлин. Мы в долгу перед тобой. Я имею в виду не эту работу, а Довард и сегодняшнюю битву. Как бы то ни было, так считают люди, а если уж воины решили, что это к удаче, значит, так тому и быть. Я рад видеть тебя в добром здравии. У тебя, наверное, есть для меня новости.
— Да, — ответил я невыразительно, поскольку вокруг нас были люди. Улыбка потухла в его глазах. Амброзиус поколебался и тихо обратился к сопровождающим:
— Оставьте нас.
Они ушли. Мы поглядели друг на друга над телом бессознательного человека. Поблизости ворочался и стонал воин, другой отвечал ему стенаниями. Стоял отвратительный запах — пахло кровью, потом, больной плотью.
— Так какие новости?
— Они касаются моей матери.
По-моему, он уже знал, что я скажу. Амброзиус медленно заговорил, взвешивая слова, будто каждое из них имело для него особое значение.
— Люди, сопровождавшие тебя сюда, привезли известие о ней. Они сказали, что она болела, но поправилась, вернувшись благополучно в Маридунум. Разве это не правда?
— Это было правдой, когда я уехал из Маридунума. Если бы я знал, что болезнь смертельна, я бы не оставил ее.
— Смертельна?
— Да, милорд.
Амброзиус замолчал, глядя невидящим взором на раненого. Раненый заворочался, скоро он придет в себя, а вместе с сознанием вернется боль и страх смерти.
— Выйдем на воздух? — спросил я. — Я закончил здесь. К этому человеку я кого-нибудь пришлю.
— Хорошо. Только возьми свою одежду. Сегодня ночь холодная. Когда она умерла? — добавил он, не сходя с места.
— Сегодня на закате.
Амброзиус быстро и внимательно взглянул на меня, сузив глаза, затем кивнул, приняв все, как оно есть. Он повернулся к выходу и жестом пригласил меня с собой. Когда мы вышли, он спросил:
— Ты думаешь, она знала?
— Думаю, да.
— Она ничего не передавала мне?
— Ничего непосредственно. Она сказала, что вы встретитесь, и встретитесь скоро. Не забудь, она христианка, а они верят…
— Я знаю, во что они верят.
Снаружи донесся шум, чей-то голос выкрикнул пару команд, раздался топот. Амброзиус помедлил, прислушиваясь. Кто-то быстро шел в нашу сторону.
— Поговорим позже, Мерлин. Тебе нужно многое мне рассказать. Но сначала мы должны отправить дух Хенгиста к его отцам. Пошли.
Мертвых саксов сложили на огромную поленницу, облили маслом и обложили торфом. Наверху пирамиды, на грубо сколоченных досках, лежал Хенгист. Как уж Амброзиус смог сделать так, чтобы его не обобрали, не знаю. Но его щит лежал у него на груди, а меч по правую руку. Перерезанное горло прикрыли кожаным щитком, который носят воины. Он был украшен золотом. От груди до ног его покрывал пурпурный плащ, складками спускавшийся на грубое деревянное ложе.
Внизу положили факелы, и пламя жадно охватило свои жертвы. Стояла тихая ночь, и дым черным столбом устремился в небо, перемежаемый языками пламени. Огонь захватил плащ Хенгиста, его края почернели и свернулись. Хенгист исчез из виду в облаке дыма и огня. Пламя щелкало, как множество плетей, дрова обугливались и разваливались. Подбегали чумазые и вспотевшие люди, подбрасывали еще. Даже нам на нашем отдаленном месте стало жарко. Запах горящего дерева, жира и мяса наполнил сырой ночной воздух. За освещенным кругом наблюдавших в поле виднелись факелы. Слышен был глухой стук лопат, вгрызавшихся в землю, — хоронили погибших бриттов. Над величественным погребальным костром за темными склонами далеких холмов висела полная майская луна, застилаемая дымом.
— Что ты видишь?
Я вздрогнул от голоса Амброзиуса.
— Вижу? — удивленно взглянул я на него.
— Да, в огне, пророк Мерлин.
— Ничего, кроме поджаривающихся мертвецов.
— Тогда постарайся рассмотреть кое-что для меня, Мерлин. Куда делся Окта?
Я рассмеялся.
— Откуда я знаю? Я же сказал тебе, что я вижу.
Но он даже не улыбнулся.
— Посмотри внимательнее. Скажи мне, куда скрылся Окта, а также Эоза? Где они окопаются и будут ждать меня? И когда?
— Я же говорил, я не ищу ничего сам по себе. Если я вижу, то по воле бога. Вещи являются мне в пламени, в ночи, приходят в тишине, неожиданно, как стрела из засады. Я не ищу лучника. Все, что от меня зависит — встать с открытой грудью и ждать, пока в нее ударит стрела.
— Так поступи же так сейчас, — упрямо настаивал Амброзиус. Я видел, что он не шутит. — Ты видел тогда, у Вортигерна.
— Ты называешь это «видеть» — предсказать его смерть? Когда я предсказывал, я даже отчета себе не отдавал, что я говорю. Горлуа, наверное, рассказал тебе, что случилось. Даже сейчас я не могу вспомнить. Мне неизвестно, когда я начну видеть и когда перестану.
— Прямо сегодня ты узнал о Ниниане, без всякого огня и темноты.
— Верно, но не понимаю как, равно как и в случае с Вортигерном.
Страница 103 из 141
— Люди прозвали тебя «пророком Вортигерна». Ты предсказал нашу победу у Доварда и здесь. Тебе верят и они, и я. Не лучше ли именоваться «пророком Амброзиуса»?
— Милорд, ты знаешь, что я приму любой титул, который ты соизволишь мне пожаловать. Но исполнение твоей просьбы зависит не от меня. Я не могу выполнить ее по заказу, но если она важна, она исполнится. Когда придет время, я скажу тебе. Ты же знаешь, что я служу тебе. Сейчас же я не знаю ничего об Окте и Эозе и могу лишь по-человечески догадываться. Они по-прежнему сражаются под знаменем Белого Дракона так?
— Да, — его глаза сузились.
— Тогда предсказание «пророка Вортигерна» остается в силе.
— Я могу сказать об этом людям?
— Если так надо для них. Когда вы собираетесь выступить?
— Через три дня.
— Куда?
— На Йорк.
— Тогда твоя догадка командирская совпадает с моей колдовской. Ты возьмешь меня?
Он улыбнулся.
— Будет ли мне от этого польза?
— От «пророка», возможно, нет. Но разве тебе не нужен инженер, врач или пускай даже певец?
— Один, но стоит многих? Знаю, знаю, — он рассмеялся. — Но только священника не изображай передо мной, Мерлин, у меня их хватает.
— Можешь не бояться.
Пламя угасло. Подошел ответственный командир и, отсалютовав, спросил, можно ли отпустить людей. Амброзиус дал разрешение и поглядел на меня.
— Ладно, поехали со мной в Йорк. У меня есть там для тебя работа. Настоящая работа. Мне сказали, что дворец наполовину разрушен, и мне потребуется руководитель для инженеров. Треморинус в Карлеоне. А сейчас найди Кая Валерия и скажи, чтобы он помогал тебе во всем, присмотрел за тобой. Пусть придет с тобой через час. А тем временем, если что-нибудь явится тебе в темноте, как стрела, дай мне знать, ладно? — И добавил он через плечо: — Если только это в самом деле не окажется стрелой.
Он рассмеялся и ушел. Рядом неожиданно оказался Утер.
— Ну что, Мерлин — побочный сын? Рассказывают, что ты выиграл для нас сражение со своего холма?
Я с удивлением отметил, что в его голосе не было злобы. Он вел себя расслаблено, легко и игриво, как отпущенный на свободу невольник. Наверное, это было следствием долгих лет отчаяния, проведенных в Малой Британии. Сиротой Утера забросило за Узкое море, прежде чем он успел возмужать, и развеялись многие его мечты. Сейчас же он чувствовал себя ястребом, впервые вылетевшем на охоту. Он ощущал в себе силы. Это было заметно и мне. Мощь окрыляла его. Я сказал что-то в ответ, но он прервал меня:
— Ты видел чего-нибудь сейчас в огне?
— И ты туда же? — беззлобно отозвался я. — Князь, похоже, считает, что стоит мне взглянуть на факел, и я готов предсказать будущее. Я пытался объяснить, что так не бывает.
— Ты разочаровываешь меня. Я собирался узнать о своей судьбе.
— Клянусь Эросом, нет ничего проще. Не позже, чем через час, когда ты разберешься со своими людьми, ты окажешься в постели с девчонкой.
— Не так уж просто. Какой дьявол тебе подсказал, что мне удалось найти девчонку, их здесь немного? Одна на полсотни человек. Мне повезло.
— Это я и имею в виду. Если на пятьдесят человек приходится одна женщина, то она достанется Утеру. Я называю это закономерностью жизни. Где мне найти Кая Валерия?
— Я отправлю с тобой кого-нибудь, чтобы тебе показали. Я бы сам пошел, но не хочу попадаться ему на глаза.
— Отчего?
— Когда мы разыгрывали девчонку, он проиграл, — весело ответил Утер. — Так что у него хватит для тебя времени, в его распоряжении вся ночь. Пошли.
У меня в душе звенит тальянка,
По ночам собачий слышу лай.
Разве ты не хочешь, персиянка,
Увидать далекий, синий край?
С.Есенин, «Персидские мотивы»
Наступил день переселения в старый храм.
Из железных ворот дома Лал Чандра потянулся длинный караван. Впереди шли восемь слонов, груженных деревянными и металлическими частями водяного колеса и большой машины молний.
Накануне, когда слоны впервые появились во дворе, пришлось изрядно поломать голову: как их вьючить.
Федор таких чудных зверей, конечно, никогда еще не видывал. Из книг знал, что слон ростом выше самого высокого дерева. Увидев же воочию, разозлился на сочинителей сих непотребных книг: слоны оказались ростом всего-то в неполные две сажени.
Прибывшие со слонами опытные погонщики-карнаки растолковали Федору, что хоботом слон может поднять и перенести более трехсот пудов, но для дальних перевозок, когда грузы приходится подвешивать по бокам, нельзя вьючить больше сорока пудов. Зато с таким грузом слон проходит полтораста верст за день.
Вьючили долго. Потом карнаки взгромоздились слонам на шею, вернее — на то место, где голова переходит в туловище. В руках у них были железные анки — короткие копья, — это вместо кнутов.
Слоны двинулись неожиданно легкой рысцой и быстро скрылись в облаке пыли. За ними ехало несколько пароконных повозок с мастеровыми: им нельзя было отставать от слонов, чтобы сразу разгрузить их на месте. В передней повозке ехал Федор с Джогиндаром Сингхом и Бхарати. А сзади, отставая все больше, тряслись неторопливо повозки, запряженные широкорогими быками гаялами.
На быках везли те материалы, что не к спеху: медлительные гаялы должны были достичь храма лишь на третьи сутки, в то время как слонам и конным повозкам потребно было не более двадцати часов.
Вброд переправлялись через многие полувысохшие реки и речушки. Слоны, не любители солнцепека, каждый раз, забираясь в воду, отдыхали и освежались на свой, слоновый манер: набирали полный хобот воды и поливали себе голову и спину.
Федор, забыв о своем первоначальном разочаровании, любовался могучими животными.
— Ну и скотина же! Умная да работящая…
— А у вас совсем нет слонов? — спросила Бхарати.
— У нас нет. — Федор подавил невольный вздох. — Да и господь с ними, со слонами, и без них проживем. Только бы домой попасть…
Джогиндар Сингх покосился на погрустневшего Федора и спросил:
— Есть ли там у тебя родные?
— Как не быть. Есть и батюшка с матушкой, и сестра…
Страница 56 из 182
— А жена, дети?
Федор усмехнулся:
— Житье наше военное, все времени недоставало своим гнездом обзавестись.
— Отец, чужестранец утомлен дорогой, а ты засыпаешь его вопросами, тихо сказала Бхарати.
Она сидела, отвернувшись от Федора. Он протянул руку, осторожно коснулся ладонью плеча девушки. Плавным движением она отстранилась.
Повозку тряхнуло, колеса застучали по камням: переезжали сильно обмелевшее русло одного из бесчисленных притоков Рави. На том берегу остановились, выпрягли коней, расположились на отдых в тени большого дерева. Неподалеку, ниже по течению, слоны нашли место поглубже: стоя по брюхо в воде, усердно поливали друг другу спину.
Плотник развел костер. Бхарати взялась за дорожную стряпню. Было еще светло, огонь костра казался бледным.
Федор взял сухую ветку, принялся обстругивать ее своим ножом. Вдруг старик сказал, понизив голос:
— Если ты смел, то можешь бежать отсюда.
— Бежать?!
Сингх сильно сжал Федору руку повыше локтя:
— Говори тихо, здесь много чужих ушей… Слушай. Речка, на которой стоит храм Кали, впадает в Инд. Если спуститься по Инду на лодке, то за десять дней ты доберешься до моря.
— До моря? — прошептал Федор.
За годы плена он составил себе представление о местности между Индом и Сатледжем, но очень смутно представлял себе ее положение относительно морского побережья.
— Незадолго до впадения в море Инд делится на много ветвей, — продолжал Сингх. — Если ты поплывешь крайней северной ветвью, то выйдешь в море возле деревни Карачи…
Карачи! Федор живо вспомнил карту, которую изучал еще перед походом вместе с Кожиным. Да, да, на той карте значился Карачи. Да и раньше слыхивал Федор об этом поселении, излюбленном персидскими купцами. Теперь Федор сразу представил себе, где находится.
— Заходят ли туда корабли из европейских земель? — спросил Федор.
— Не знаю. — Старый плотник помолчал, задумавшись. — Но если ты говоришь о воинах, пришедших с далекого запада, то тогда тебе надо держаться южных ветвей Инда, а потом плыть морем вдоль берега на юго-восток. Там есть остров Диу. Его давно захватили португезы и построили там крепость. Знаешь ли ты португезов?
— Подожди, старик… — Федор крепко потер ладонью лоб.
Он был взволнован. Он мучительно старался припомнить португальские карты, виденные еще во Франции, при обучении морскому хождению. Диу. Диу…
— Но Диу — это где-то очень далеко на юге. Миль полтыщи от Карачи…
— Не знаю, как измерить этот путь, — ответил Сингх, — но он не длиннее, чем путь по Инду. Смотри. — Он взял из рук Федора веточку и стал чертить на земле, показывая, как надо плыть вдоль берега.
Федор вскочил, заходил возле костра.
Море! Он словно бы услышал посвист штормового ветра, увидел синюю ширь… Море! Через него лежал единственный путь на родину.
Вдруг он опомнился. Сел, снова принялся обстругивать веточку. Сказал потускневшим голосом:
— Спасибо тебе за добрый совет. Да ведь в ореховой скорлупе-то по морю не поплывешь…
— Слушай! — Сингх придвинулся к нему и зашептал: — Дай мне рисунок, и я построю для тебя какую хочешь лодку. У храма Кали будет много работы, и я обману людей Лал Чандра — они ничего не узнают. — Помолчав, старик добавил: — Но, прежде чем бежать, ты должен рассказать нам все, что знаешь о чудесах, которые готовит Лал Чандр…
Вскоре караван снова тронулся в путь. Джогиндар Сингх уснул на дне повозки. Федор сидел на козлах и задумчиво смотрел на белую в свете луны дорогу, по которой ходкой рысью бежали отдохнувшие лошади.
Все одно и то же рисовалось его воображению: крепко запалубленный бот с низким парусным вооружением. Непременно надо сделать выдвижной киль шверт, вроде тех, что на туркменских фелюгах. Тогда никаким шквалом не опрокинет… Господи, неужели близко избавление!..
Вдруг он услышал тихий плач. Обернулся, посмотрел в темную глубину повозки, крытой холщовым навесом. Бхарати! Федору стало стыдно: нечего сказать, хорош, возликовал, как малое дитя, и обо всем позабыл…
Он гладил в темноте ее волосы и плечи, жарко шептал:
— Хорошая моя, да разве я без тебя куда пойду? Ты не бойся, ваши моря теплые, а я мореходец изрядный, сберегу тебя. А доберемся до России хорошо заживем…
Девушка всхлипнула, подняла заплаканное лицо.
— А как я оставлю отца? — прошептала она.
— Мы и его возьмем! Вот дай час, расскажем ему все, он поймет…
— Нет. — Бхарати грустно покачала головой. — Он никуда не уедет. Он не покинет свой народ. А я его не покину…
Федор подавленно молчал.
— Послушай, — сказала девушка. — А если наши победят, если сикхи будут сами править Пенджабом? Ведь тогда ты сможешь остаться с нами?
Что мог он ей ответить? Что не пристало ему, дворянину, бунтовщикам помогать?.. Вспомнился раб, задушенный шнуром… Разве не доброе дело он сделает, если поможет сикхам одолеть злодея Лал Чандра? Ох, и трудная же судьбина выпала тебе, Федор Матвеев!..
На рассвете караван остановился у храма, и Федор спрыгнул с повозки. Голова его была пустой от бессонья, а мысли — путаные и несвязные.
От зари до зари обливались потом рабы Лал Чандра и мастера-сикхи под безжалостным солнцем. На пересохшей речке, чуть выше водопада, забивали сваи под плотину, рубили скалистый берег, чтобы вода, перехваченная плотиной, могла пройти к желобу. В ложбине, что вела к храму, ставили толстые бревна — опоры под желоб. Делали сруб для водяного колеса.
Страница 57 из 182
Федор был так занят с утра до ночи, что почти не видел Бхарати, а с Сингхом, кроме как о плотине на желобе, ни о чем говорить не мог: все время крутились рядом надсмотрщики «Пал Чандра.
Однажды вечером Лал Чандр спросил Федора:
— Если мы на несколько дней уедем в мой дом, справится ли без тебя Джогиндар Сингх?
— Управится.
— Тогда с утра расскажи ему все, что надо. Дай ему, как любишь, на каждый день урок — что должны сделать его люди. Готовься — завтра, когда жара спадет, мы тронемся в путь.
Утром Федор передал Сингху несколько эскизов и начал объяснять, что к чему.
Они расположились на мостках, уложенных на свайные опоры будущего желоба. Рядом никого не было.
Перебирая эскизы, Федор хотел порвать один из них, но плотник взял у него скомканный листок и расправил его на колене.
Это был эскиз, сделанный в одну из тоскливых бессонных ночей: палубный бот с выдвижным килем.
— Ни к чему это, — угрюмо сказал Федор. — Не нужна мне лодка. Потому что я люблю твою дочь. А она не может покинуть тебя в такое время…
Джогиндар Сингх закрыл глаза и долго молчал.
— Мы сделаем все, чтобы спасти тебя до праздника, — сказал он наконец. — Но может случиться всякое…
Многое изменилось в доме Лал Чандра. Всюду слонялись незнакомые люди, переговаривались на неведомых наречиях. Это были бродячие факиры — они готовились к празднеству обновления храма, упражнялись: показывали друг другу всякие чудеса. Федора не стеснялись, и он видел, что все это ловкие фокусы.
Однажды под утро к Чандру прошли трое с тяжелыми узлами. Были они оборванные, исхудалые, обросшие волосами, темные тела — в ссадинах и кровоподтеках.
Рам Дас потом разузнал, что они вернулись с Гималайских гор. Лал Чандр посылал их во время счастливого расположения звезд разложить на высочайших снежных вершинах большие лепешки из драгоценных, редких смол, чтобы приблизить смолу к звездам. И посланцы, страдая от морозов, питаясь скудными запасами, ждали в горах, трепеща от страха перед горными духами и опасаясь ужасных снежных людей, у которых шерсть выше пояса растет кверху, а ниже пояса — книзу, а ступни выворочены задом наперед. Из семерых посланцев четверо погибли в пути — в трещинах ледников и пропастях. Больше Рам Дас ничего не узнал. Сказал только, что троих вернувшихся со смолой больше никто не увидит…
А вскоре в доме появился рослый, осанистый брахман в белом. Лал Чандр обращался с ним очень почтительно, а в день появления под каким-то предлогом услал Федора из дому до самого вечера.
Федор заметил, что глаза знатного брахмана обычно были полузакрыты, но, когда он на мгновение приоткрывал их, они поражали какой-то непонятной силой.
Однажды эти глаза остановились на Федоре.
В тот день он по приказанию Лал Чандра протягивал медные жгуты канаты, обернутые просмоленным шелком, — от машины молний в сад, к бассейну, на краю которого еще недавно Федор и Бхарати сиживали по вечерам.
Канаты надо было подпирать подставками из сухого, пропитанного смолами дерева: Лал Чандр велел, чтобы канаты нигде не ложились на землю.
По обе стороны бассейна возвышались стойки из такого же пропитанного маслом дерева; со стоек в воду опускались медные штанги, к их концам были приделаны медные, гладко отполированные вогнутые зеркала, обращенные под водой друг к другу.
Федор, взобравшись на одну из стоек, прилаживал канат к медному хомуту, укрепленному в верхней части штанги.
Вдруг он почувствовал на себе чей-то упорный взгляд. Оглянулся и увидел знатного гостя Лал Чандра. Брахман, скрестив руки, стоял у края бассейна и смотрел на Федора тяжелым, недобрым взглядом. Федору стало не по себе. Он неловко повернулся, стойка под ним зашаталась, и он, потеряв равновесие, плюхнулся в бассейн.
Вынырнув, он увидел, что брахман все смотрит на него — смотрит с холодным презрением.
Зло разобрало Федора. Вот колдуны проклятые, навязались на его голову! Двумя взмахами он подплыл к краю бассейна, вылез и, решительно сжав кулаки, пошел прямо на брахмана. Тот не шевельнулся. Только черные его глаза сузились, стали колючими.
От этого неподвижного взгляда Федор почувствовал странную тяжесть в переносье. Тело вдруг расслабилось, ноги одеревенели, отказались повиноваться. Не было сил отвести взгляд…
Но внезапно гаснущее сознание пронзила мысль: «Одурманили тебя, Федя! Теперь, как куренку, шею свернут!..»
Сделав над собой нечеловеческое усилие, Федор резко тряхнул головой. Забытье, длившееся несколько секунд, исчезло, дурман улетучился, тело снова налилось силой.
Брахман повернулся, быстро зашагал прочь.
Федор понял, что одержал важную победу: значит, он может сопротивляться колдовским взглядам, о которых уже не раз слышал!
Федор по-мальчишески, в два пальца, свистнул вслед брахману и во весь голос затянул озорную песню, сложенную кем-то из питомцев Навигацкой школы:
Навигацкие ребята — питухи
Собиралися у Яузы-реки,
Во кружале, во царевом кабаке,
Они денежки зажали в кулаке.
Они денежки складали на пропой
Два алтына да деньгу с полуденьгой.
Страница 58 из 182
Целовальник — он не хочет им служить,
Не хватает полденьги доложить!
Из дому вышел Лал Чандр и направился к бассейну. Федор нарочно сделал паузу, а когда Лал Чандр подошел, пропел ему прямо в лицо:
Не напоишь — мы разбоем разобьем,
Что не выпьем — по двору разольем,
А напоишь — завтра книги продадим,
Продадим да тебе деньги отдадим!
— Ты поешь песню? — спросил озадаченный Лал Чандр.
— Я и сплясать могу, — весело отозвался Федор. — Не хочешь ли компанию составить, господин Чандр?
Лал Чандр пробормотал что-то, а потом сердито сказал:
— Идем проверим, все ли готово к пробе.
Возле бассейна башней возвышалась огромная бочка, склепанная из листовой меди, диаметром в две сажени, высотой — в добрых пять.
Федор делал эскизы этой башни совсем недавно, в храме Кали, и был по приезде немало удивлен, увидев ее уже готовой. Два дня подряд люди Лал Чандра носили по мосткам воду из бассейна; больше десяти тысяч ведер пришлось влить в ее медную утробу. А потом Лал Чандр, поднявшись на мостки, самолично всыпал в воду несколько мешков каких-то своих снадобий.
С мостика свисала в воду толстая медная цепь. Сама бочка и цепь соединялись с хомутами у бассейна такими же медными, обвитыми шелком канатами.
В стороне стояло малое подобие бочки — медный сосуд. От него отходили две проволоки: одна тянулась вокруг бассейна к противоположной, опущенной в воду штанге, другая, короткая, лежала на краю бассейна, возле второй штанги; под ее обнаженный конец была подложена пропитанная маслом дощечка.
Федор знал, что сила, исходящая из машины молний, свободно идет по металлу куда угодно, а шелк и дерево, пропитанные маслом, не пропускают ее. Масло было на простое: добывали его из какого-то редкого растения. Дерево, пропитанное им, вскоре начинало блестеть, как лакированное.
И еще знал Федор: сила эта охотнее всего тянулась в землю, и от земли особо надо было отделять все металлические части.
Лал Чандр вместе с Федором внимательно осмотрел все соединения. Потом сказал обычным ласковым тоном:
— Ударь в гонг, чтобы привели машину в действие.
К бассейну подошел важный брахман. На Федора он и не взглянул, будто и не испытывал его колдовским взглядом. Лал Чандр почтительно объяснял ему что-то на непонятном Федору языке, и оба они не сводили глаз с поверхности воды в бассейне.
Вода была неспокойна. У одной из штанг она пузырилась и кипела ключом, будто ее подогревали невидимым пламенем. У другой штанги вода бурлила гораздо слабее, но там поднимался легкий, странно пахнущий дымок.
Лал Чандр взял свободный конец проволоки, отходивший от малого сосуда, и, стараясь держаться подальше, поднес его к той штанге, у которой бурлила вода…
Треск, яркая вспышка молнии — и из воды вымахнул огромный огненный столб.
Федор отскочил в сторону. Ошалело смотрел на яркое пламя. Вот огонь стал ниже, но не потух. Рассказал бы кто Федору, что вода горит, — ни в жизнь не поверил бы. А теперь…
— Разорви путь тайной силы, — бросил ему Лал Чандр.
Один из канатов проходил через деревянный станок особого устройства: медный брусок одним концом укреплялся в шарнире, а другим опирался на медную плиту.
Федор потянул за шелковый шнурок — брусок поднялся; на мгновение между ним и медной плитой сверкнула молния.
Вода у штанги тотчас перестала бурлить. Пламя потухло.
— Теперь снова открой дорогу силе, — скомандовал Лал Чандр.
Федор отпустил шнурок, медный брусок упал на плиту. Снова запузырилась, забурлила вода, но пламени больше не было.
Лал Чандр взял глиняный кувшин с душистым маслом, осторожно наклонил его и вылил немного масла в воду, над зеркалом, прикрепленным к штанге.
Мгновенно масло метнулось сквозь воду на другую сторону бассейна. Было видно, как оно, собравшись в шар, остановилось у противоположного зеркала.
Тогда, позвав на помощь Федора, он вместе с ним поднял большой кувшин, в котором было не меньше трех ведер такого же душистого красноватого масла, и сразу вылил его в воду.
Федор отчетливо увидел: масло не расплылось по воде, а ушло под поверхность и длинным жгутом пробежало под водой к противоположному зеркалу. Там теперь собрался порядочный масляный шар.
Лал Чандр взял ковш на длинной ручке и зачерпнул им масло. И тайная сила не поразила его…
Долго сидел Федор в своей комнате и думал обо всем, что довелось сегодня увидеть.
«Дознаться до всего, чего б ни стоило!» — решил он.
Февраль начался с резкого потепления до минус пяти ночью и до плюс одного днём. Уставшие от холодов киборги обрадовались и выпавший снег расчищали охотно и даже радостно – скоро весна! – и на берегу лепили снеговиков. Нину такие перепады температуры не радовали совершенно, так как после похолодания будет скользко на дорожках. Да и перепады давления радости не добавили – и она после катания в санях уходила в зимний сад и редактировала свои статьи или отвечала на вопросы на сайте.
Первого февраля Гопал начал выгуливать коров по дорожкам между коровником и конюшнями, Бизон выпускал гусей и лебедей на пруд на весь световой день, Ян со Свеном начали готовить в леваде конное шоу с Рыжиком и двумя молодыми мезенскими меринами, а Хельги с разрешения Нины после обеда снова уходил на тренировку с конём.
Второго февраля на островах и в деревнях отмечали Громницы. За полчаса до полудня волхв собрал всех, кто не был занят на работах или на дежурстве, на капище и перед началом обряда славления объяснил новичкам и тем, кто не был на капище в прошлом году:
— Громница — единственный день зимой, когда может приключиться гроза — можно услышать гром и увидеть молнии. Посвящается жене Перуна Додоле — богине молнии и кормления детей… Громница напоминает в разгар зимы нам о том, что даже среди самых страшных бедствий может быть лучик света — как ярая молния посреди лютой зимы. Всегда остается надежда…*
После славления супруги Перуна случилось диво: в чистом небе сверкнула молния и тут же возникла радуга – и все радостно решили, что Додола услышала волхва и явилась сама, чтобы присутствовать на празднике.
И поэтому до самой темноты на островах жгли костры, прославляя солнечных богов, на передвижных кухнях перед домом пекли блины и ели их с мёдом и вареньем. Клара как помощница волхва, подавая Нине блины к чаю, сказала народную примету:
— Какой сегодня день, такая и весна будет. А раз сегодня плюс два и ясная погода, то весна будет ранняя и тёплая…
— Помечтать не вредно, — остановила её Аглая, — впереди посевная, а площадей под зерновые явно мало… нас всё больше и больше, и зерна надо выращивать больше вдвое. Но если будет тёплая весна, сможем подготовить поля вовремя.
— И сможем к началу июня сделать ещё одну насыпь под будущее поле, — обрадовал её Платон, — и вообще… надо подумать об аренде участка леса на том берегу озера под сенокосы. Получить разрешение на вырубку кустов и старых деревьев. И на этом месте поставить сначала модуль мест на десять-двенадцать, а позже построить дом для киборгов. Летом заготовки всего, в том числе и кормов, зимой охрана леса и разрешённая охота… это возможно.
— Всё возможно, — усмехнулся волхв, — но не прямо сейчас. Сейчас мы славим Солнце, в каком бы образе оно нам не являлось. Где Клим и Май? Клара, найди их по сети, пусть сыграют плясовую. Будем веселиться до темноты… Аглая, отпусти из теплиц ребят попраздновать хоть на полчаса. Злата, отвези по тарелке блинов и по баночке варенья охранникам на внешних островах. Змей, заводи бузу… после свадьбы бузить будешь с мужиками и не каждый день. Фрида, присмотри, чтобы на медпункте все получили хотя бы по паре блинов… Сегодня всё-таки встреча Зимы и Весны…
Ян снова показывал, что умеет Рыжик, Хельги ездил верхом на своём коне, Свен привёл Ливня, чтобы все желающие могли с ним сголографироваться, а Руслан по просьбе Нины до самой темноты катал в санях на Восходе парней и девушек.
Потом было чаепитие в банкетном зале столовой с пирожными, вареньями и мёдом, потом концерт – и домой Нина попала только к ночи.
***
Четвёртого февраля так же резко похолодало до минус двадцати двух – и Нина с перепадом давления и с подскочившей температурой весь день пролежала в постели. Платон предлагал вызвать любого врача из города, но Нина согласилась только на приход Сани – и то только для того, чтобы муж успокоился.
Саня после сделанного анализа капли крови посоветовал покой, тепло, чай с малиновым вареньем и положительные эмоции – и потому она весь день смотрела снятые киборгами и скинутые Пушку видеозаписи о жизни на островах и в деревнях.
***
Перед полуднем шестого февраля Нине позвонил Лёня и сказал, что в их филиал только что привезли два десятка армейских DEX’ов для исследования с окраины сектора:
— Но они в таком состоянии, что ещё одного лабораторного вскрытия просто не переживут, а киборгов из этих партий нигде более нет и… «шестёрок» вообще почти не осталось, не производят их больше. А если они выживут, то пробы крови и тканей у них можно будет взять и позже. И поэтому уже завтра привезу их на острова. Но у нас прооперируют тех, кого будет нужно… поэтому своего кибертехника можете не дёргать.
— Хорошо, места будут, — и Нина тут же сообщила новость Платону и Сане.
Саня связался по видеосвязи с Ираидой Петровной и попросил её выписать обезболивающее и прислать с дроном на медпункт, а потом вместе с Волчком и Эдгаром начали освобождать палаты в медпункте, срочно распределяя выздоравливающих киборгов по общежитиям и по комнатам в модуле. Эдгар выдал всем бельё, обувь и утеплённую одежду, а Фрида и Ральф отводили киборгов в общежитие или в комнаты в модуле.
Платон после обеда вместе с волхвом и Самсоном полетели в Кузино, в Кедрово и в Кротово, чтобы на местах узнать, не примут ли в селе ещё по несколько киборгов.
Директор Кузинской школы сказала, что до десятка DEX’ов они возьмут и даже дадут места в общежитии, но только парней, к тому же на сельском медпункте столько коек свободных нет, всего одна палата на две койки, и фельдшер только один – и потому волхв решил пока DEX’ов в Кузино не отправлять, если только после выздоровления и с их согласия.
В Кедровском медпункте оказались две двухместные палаты, в школе перспективе привоза DEX’ов обрадовались, но поселить было некуда. Одного или двух киборгов Живка могла поселить в здании сельского клуба, хотя у неё и так был Декабрь и две DEX-девушки. Ратмир, только что вернувшийся с сессии, готов был принять двух или трёх киборгов в бригаду, но только парней. И потому Велимысл пообещал прислать пару DEX’ов после лечения и с их согласия.
В Кротово явились уже в пятом часу пополудни. Отец Дробота вышел к прилетевшим гостям из мастерской, расположенной в десятке метров от дома, поздоровался, внимательно выслушал Платона и волхва — и махнул рукой в сторону входной двери:
— Проходите в дом, нечего мёрзнуть. Сначала паужин. Потом разговор.
Велимысл и оба киборга спокойно вошли в большой дом и поднялись по узкой крутой лестнице на второй этаж, где находились основные жилые комнаты. Платон, уже знавший, что слово «паужин» означает полдник, сходу обратил внимание, что на первом этаже, где в основном были хозяйственные помещения, вход на сеновал и в хлев, напротив лестницы были две двери – и отправил запрос на связь обоим живущим в доме киборгам.
Отозвался только Mary Дар: «Здесь места есть. Я с Дроботом живу в нижней квартире, он поправился полностью, но живёт со мной. Квартира рядом пустая пока. DEX получил имя Олег, он неразумен, спит у входа на лавке, а сейчас охраняет пилораму».
После плотного почти ужина родители Дробота показали гостям дом и двор – и волхв согласился отправить к ним пару DEX’ов, так как есть условия для проживания, достаточно еды и есть работа. А Платон добавил:
— Ведь Дар медик? Тогда вы вполне можете поставить модуль медпункта и принимать больных. И не надо будет мотаться в село.
— Я подумаю, — ответил отец Дробота, — место есть. А вот денег лишних нет. Вот будут DEX’ы, на рыбалку-охоту пойдут, заработаем все деньги… начнём сыну дом строить… вот тогда и о медпункте можно подумать. Только парней давайте.
На этом и закончили договариваться. Волхв сказал крестьянину, что позвонит, когда можно будет прилететь за киборгами – и гости полетели обратно.
***
Лёня прилетел на служебном флайеробусе в этот же день за полчаса до полуночи, голодный, злой и взвинченный, так как лететь на острова ночью особого желания не было. Оскар внешне был спокоен, но по внутренней связи сразу сообщил Платону, в каком состоянии были привезены киборги, и скинул ему видеозаписи как Борис Арсенович орал на привезшего киборгов дексиста, что он заплатил за киборгов как за исправных, а получил полутрупы, и как он же вызвал две бригады кибертехников и чуть позже орал уже на них, чтобы они срочно прооперировали тех, кому это жизненно необходимо, дали киборгам кормосмесь и обезболивающее и скинули все записи в ОЗК.
А уставший Лёня в это же время просто выплёскивал на Нину накопившиеся за день эмоции, фактически дословно повторяя то, что когда-то говорил в своём кабинете Борис:
— Как же так можно? Довести технику до такого состояния… DEX’ы оружие, их посылают вместо людей, это я понимаю. Но издеваться-то зачем? У них не только боевые раны, от плазмы или от ножа… но и от явных пыток! Регенерация уже не справлялась… ожоги, следы наручников, переломы… следы побоев… а ведь почти все девчонки… вот ведь изверги! У некоторых сохранились записи этого! – он выдохнул, понимая, что не здесь и не сейчас надо возмущаться этим, и постарался говорить уже спокойнее:
— Их ровно двадцать, держите документы. Вы и Платон уже прописаны с первым уровнем. Оскар поможет выносить, — он отошёл в сторону, чтобы не мешать Оскару и Сильверу осторожно выносить на носилках укрытых одеялами еле живых боевых киборгов. Когда они вынесли первого DEX’а, в салон с носилками и одеялами вошли Самсон и Хельги.
Для помощи медикам пришли из дома Авиэль, Арнольд и Альберт – и сразу включились в работу, давая новичкам лекарство и/или кормосмесь. Из двадцати киборгов пятнадцать оказались девушками, остальные пятеро парней – подростками, почти у всех были множественные рваные раны на телах и следы ожогов.
— Их полдня оперировали и кормили, — продолжил объяснять Лёня, — всяких видел, но эти… жалко девчонок. Если бы не запрос Бориса Арсеновича… их точно убили бы. Армейский дексист поверил, что нам нужны именно эти киборги с уникальным генотипом… но запросил по пять тысяч с доставкой к нам.
— Это слишком дорого… — Нина проводила взглядом очередные носилки, — но у них теперь хотя бы есть шанс выжить. И жить нормально… там ещё есть киборги?
— Скорее всего, это последние DEX’ы… в смысле, «шестёрки». Их давно не производят, а когда начались срывы, массово изымали и утилизировали. И теперь армейские их только утилизируют… или выкупают их разные филиалы ОЗК, оставляют у себя или сразу отвозят на Кассандру. В некоторых воинских частях от них избавляются только если есть «семёрки» на замену. А их производство сильно ограничено и полностью под контролем ОЗК. Но Борис Арсенович…
— Имеет такие связи, что ему отказать не смеют? — договорила за него Нина, — значит, есть вероятность, что он сможет выкупить ещё несколько «шестёрок»… верится с трудом, но он сможет, если захочет. Но… вот как-то не верится в его благотворительность. Что ему нужно?
Лёня странно посмотрел на неё, так как смена темы оказалась для него неожиданной — и Платон с усмешкой спросил:
— Такой большой секрет? Так мы всё равно узнаем. Если надо платить, так и скажи… сколько? Деньги у нас есть… пока что.
— Ну… Сильвер сообщил, что у вас снова есть жемчуг. Этот дикарь… Одинец… ездит на снегоходе и оставляет его у модуля рядом с медпунктом. Сильвер его сканирует каждый раз на наличие оружия. Недавно он приезжал с пакетом жемчуга, а возвращался уже без него. Значит, передал Вам. И здесь есть ювелир… наш филиал заплатил за двадцать киборгов по пять тысяч… значит, в изделиях…
— А вы там слегка не охренели ли? — возмутился Платон, — они дороже трехсот галактов не стоят! Но… деваться некуда, да, жемчуг есть и есть ювелир. Нужно изделий на сто тысяч… так?
— Да! — облегчённо выдохнул дексист, — а если дадите больше…
— «А если позвоните нам прямо сейчас…» — повторила Нина рекламный призыв, — то вы дадите нам ещё столько же битых киборгов? Есть изделия… Ворон делает. Везите… конечно, посреди зимы устроить всех будет сложно… но мы постараемся. Платон, сообщи Остину для Юрия Сергеевича о том, что есть киборги-подростки… и после выздоровления он может их увезти. Хельги, сообщи Ворону, что нужны готовые изделия на сумму не менее ста тысяч галактов. И желательно к утру и под запись.
— Уже сообщил, — ответил Платон, — Остин прилетит сюда с двумя медиками утром. Конезаводу нужны DEX’ы.
— Хорошо. А пока… Лёня, можешь отдохнуть и погреться чаем в столовой. И переночевать тоже. Улетишь утром. Кстати, ты сам повезешь изделия из жемчуга или прилетит кто-то другой?
— Спасибо за приглашение… погреться чаем стоит. А изделия и я могу увезти. Если они есть. И если доверяете. И… ничего, если я на днях прилечу со звонницей? У вас есть киборг, снимающий видео, а мне для заявки на следующий фестиваль нужна видеозапись звона на природе. Можно?
— Можно. Давай… дня через два… я сообщу Арнольду, он будет готов. А пока иди в модуль, и Оскара накорми. Флайер не тронут, не беспокойся. Уже полвторого ночи… извини, придётся спать на диване в гостиной, свободных комнат нет. Тебя ночью не ждали.
— Ничего страшного. Я могу и на диване. Спасибо, — и обрадованный возможностью отдохнуть Лёня махнул рукой Оскару и с ним вместе пошёл в модуль.
Нина хотела помочь, но Платон уверил её, что уже вызвал на помощь волхва, Фрола и Григория и с их помощью справится и что ей надо отдохнуть, чтобы снова не слечь с давлением – и она вместе с Хельги в два часа ночи всё-таки пошла домой.
Темный переулок, заброшенный дом, старый подвал… и отчего молодежь всегда тянет именно в такие места? День и людная площадь куда удачней отвлекают внимание нежелательных наблюдателей. Встреча и разговор среди толпы – это одно, а встреча в этом глухом переулке среди развалин – совсем другое.
Впрочем, если этим юнцам уже два с лишним месяца удается морочить голову обозленным вельхо, то не все так худо у них со скрытностью.
Пало расстегнул на всякий случай левый рукав (щитовые и пару самых нужных боевых понимающие маги впечатывают прямо на ладони, чтоб далеко не тянуться при случае) и, подвесив на всякий случай Знак Тье, скользнул в беззвучно приоткрывшуюся дверь. За дверью точно так же царили тишина и темнота… и затхлый запах старого дерева и не менее старой глины. Не будь у Пало в Знаке отзвука привешенного к одному из юнцов маячка, он бы, наверное, и не догадался искать именно здесь. Но маячок уверенно подавал знак, что искомый оскорбитель вельхо пребывает именно тут. Просто хорошо прячется. Как же они сюда приходят? Дверь выглядела непотревоженной, даром что петли смазаны. Неужели парни уже освоили Шаг и прибывают на место встречи, минуя двери, усыпанный обломками пол и левую стену, явно подумывавшую рухнуть? Тогда не так уж они неправы, выбирая это заброшенное здание. Талантливые, хоть и зеленые личинки.
Еще шаг, еще. Сигналка справа, обезвредить. Еще одна, глушим. Молодцы, однако, хорошее приложение, менее опытный мог бы такую и пропустить. А здесь явно какой-то ограничитель, ну-ка, ну-ка, что там такое требуется? Пароль? Ну, представь, что я его тебе дал, активируем обманку. Признаешь за своего? Вот и хорошо, идем дальше…
Движение воздуха. И наконец-то голоса впереди.
— Да не пройти нам эту проверку, ясно? Пара вопросов и приказ отвечать только правду – и мы попались.
— Удивительно, что они только сейчас эту проверку затеяли. Мы ведь уже два месяца…
— Два месяца страдаем дурью! Надписи на площади малевать – много хитрости не надо! Лучше б чего толкового сотворили. Чтобы хоть не зря…
— Что могли — делали.
— Надписи тоже нужны были. Люди…
— Люди с удовольствием почитали и даже согласились. И толку?
— Ты же помнишь, мы надеялись, что найдем еще хоть кого-то…
— И? Мы в итоге никого так и не нашли, кроме такой же зелени. Зато нас теперь найдут – и явно не пирожками будут кормить в знак признательности за развлечение!
— И что ты предлагаешь?
— Формально у нас есть три выхода. Мирно ждать проверки и послушно сдаться, когда нас найдут. Попытаться драться…
— Именно что попытаться! Нас Наставник в одиночку скручивал, если брыкаться пробовали. А тут маги посильней того старого подонка.
— …Или попытаться удрать.
— Найдут. Наставничьи узы с нас не сняли, отыщут даже на дне болота.
— Ну, если другого выхода нет, то, может, пусть там и ищут? Или…
— Или. Куда угодно, только не к этим тварям на расправу.
— Никогда не думал, что буду выбирать, где утопиться.
— А я все-таки побрыкаюсь. Я боевые учил!
— Вы рехнулись?
— Еще нет.
— Делать-то что?
— Не знаю. Не знаю я, ясно?
Пало вздохнул. Мальчишки. Самое сложное время у вельхо – время отрочества. Именно на годы с тринадцати до семнадцати приходится наибольший процент потерь. Естественный процесс бунта и протеста, поиска себя и жажды к самостоятельности. Недопустимые для вельхо черты, которые те выжигают любой ценой.
Хорошо, что он вовремя успел.
В следующую минуту юные конспираторы нервно вскочили, активируя все что можно и нельзя – в их тайном убежище материализовалась фигура взрослого человека. Отбил «усыплялку», впитал еще парочку Знаков и приветливо улыбнулся:
— Здравствуйте! Я слышал, у вас трудности?
— Вы кто?
— Подожди, Тим-Тим!
— Вы… я вас знаю! Это же вы тогда помогли нам уйти?
— Я, — Пало осмотрел заговорщиков. Парней было одиннадцать. Взъерошенные волосы, настороженные глаза, пальцы нервно подрагивают, готовые в любой момент схватиться за Знак. – Вас интересует возможность ослабить Зароки? Приглушить подчинение?
Столица. Подземелье. Община драконоверов
Драконоверы – люди основательные. Даже вынужденные переезжать и бросать свои дома, в новом жилище они терпеливо обустраивали все для пользы и удобства. Так и катакомбы, куда ушли не пожелавшие оставить столицу сектанты, были сейчас вполне жилыми и даже симпатичными. Трудолюбиво заделанные щели, продуманно размещенные светильники, создающие весьма убедительную иллюзию приглушенного солнечного света, бегущие вдоль стен дорожки из плиток сушейника, полезного минерала, вбирающего излишнюю влагу, чистый ровный пол.
И не скажешь, что месяц назад тут была сырая пещера во мхе и плесени.
Драконоверы верны себе, и гостей, пришедших под их крышу, встречают блюда с лепешками, молочный напиток и тонко нарезанные ломтики пирога со сладким сыром. Как они пекут здесь и где берут молоко, спрашивать не принято. Но такой небогатый стол – именно для первой встречи желанных гостей. Незваным или подозрительным подается совсем иное…
Приверженцы четырех стихий и их олицетворения в драконах внимательно рассматривают своих необычных гостей. К ним приходили маги-отступники, являлись вельхо, приходил даже Крылатый! Но чтобы рука об руку явились вельхо, собрат по вере и Крылатый – такого члены общины ранее не могли даже представить.
— Теттава Илмар. Теттава Рэймор.
Двое мужчин, один седой, второй кажется седым из-за очень светлый волос, поочередно кивают.
— Теттава-втори Сауссли. Маг Терхо. Крылатый Макс. Примите угощение и скажите, чем мы можем помочь.
Молодой Крылатый тянется к сладкому пирогу. Конечно. Все знают, что Крылатые любят сыр. Впрочем, он откусывает лишь кусочек.
— Вы можете помочь. Нужно, чтобы по столице и за ее пределами прошли следующие слухи…
Столица. Харчевня «Жареное и печеное»
Эту харчевню любили и вельхо молодые, только из личинок, и маги рангом постарше. Для молодых тут была пусть не самая изысканная, зато недорогая и сытная кормежка, незатейливая музыка и хорошенькие подавальщицы. Отдельным плюсом были рассказы старших о своих подвигах на службе. Вельхо поопытней ценили отличную выпивку и хорошую компанию, а также неподдельное уважение — хозяйка харчевни когда-то была замужем за вельхо и привечала коллег мужа не за страх, а за совесть. Тут могли три раза угостить в долг, коли с деньгами беда, тут могли и оставить ночевать, коли идти до казарм невмочь, а позволение отлучиться было.
Вельхо не наглели – все знали, что в харчевню похаживает сам Рит. И за красотку вдову он любому наколдует такое, что судьба трех придурков с сиянием в штанах (прошлая выходка старины Рыка) покажется радостью. Так что и вдовушка, и две ее дочки были неприкосновенны, как статуи богов! Для всех, кроме самого Рыка, конечно.
Вот и сегодня глава службы порядка заявился на обед, кивнул на приветствия и только успел пригубить взвар и откушать похлебки с пирогами, на которые здешняя поварша была отменным мастером, как вдовушка притерлась рядом, что-то промурлыкала, завлекательно улыбаясь – и старина Рык потопал за ней на второй этаж, даже не доев обеда.
Правда, в комнатах хозяйки Рит быстро снял руки с талии своей красотки и всмотрелся в полутьму.
— Макс?
— Я.
Из полутьмы соткалась знакомая фигура.
— Я пока принесу вам вкусного? – вопросительно улыбнулась хозяйка.
— Но…
— Но-но, юноша! От меня еще ни один гость не ушел голодным! – мурлыкнула хозяйка и ушла.
— Рит, тут такое дело…
Столица. Славка
Резкие свистки разнеслись по коридору, и люди облегченно зашевелились. Обед. Славка устало прикрыл глаза, помигал, растер ладонями, отгоняя усталость. Кажется, он до конца жизни будет ненавидеть зонтики.
Подошел кузнец, молча взвалил на руки и поволок в столовую. Слабость после сна об атаке на остров обошлась дорого. Он не успел увернуться тогда, на общих работах, когда на него в суете свалили ящик. Кто-то из «вымогателей». Обошлось переломом ноги и злобным шипением местного лекаря. Больных и раненых тут лечили, но как-то странно. Лекарств и особого питания пациентам не светило, постельного режима тоже – их все равно отправляли на работы, просто «посильные». А что именно сочтет посильным господин надзирающий – одному Ульве известно.
Славке повезло. Наверное.
У него уже была своя команда, пусть и слабосильная. Они как могли помогали дойти до столовой, подносили детали, получили за него белье и смену одежды. Что было бы, останься он одиночкой, кто знает?
Впрочем, помогала не только команда. Кузнец взял на себя доставку «больного мастера» в «едовую», помощник лекаря, оглянувшись по сторонам, всучил обезболивающие порошки, та швея, что когда-то зашила рубашку, уронила рядом с ним вязаный теплый шарф и быстро ушла, не слушая удивленного оклика. Столяр вчера грубо заявил, что ему нравится Славки табурет, и под одобрительное хихиканье «вымогателей» мебель сменила хозяина – но у нового табурета имелось подобие спинки, и к нему в дополнение шла скамеечка для больной ноги. Какая-то девчонка попыталась впихнуть свое печенье… Этого Славка не стерпел и сунул вкусность обратно, а девочка сказала, что за его помощь она бы все отдала, но может только это…
Какую помощь?
— Ну как же. Вы ведь за меня заступились… перед надзирающим.
Славка только вздохнул. Несмотря на нарастающее недовольство начальства, заступался он все-таки часто. Пока это сходило ему с рук – вкусности, спасибо Максу, поступали в Подвалы каждые три дня. Но брать за это гонорар? Нет уж!
Приглядываясь, Славка теперь легко вычленял из множества бледных от отсутствия солнца лиц их – тех, кто наперекор всему оставались людьми.
Интересно, что ему скажет Макс в ответ на просьбу помочь сбежать всем? Тут никого нельзя оставлять.
А вечером его ждал сюрприз.
— Слав, привет, — прошелестело над ухом. – Ты тут еще по бабушке не соскучился?
Накануне второй пресс-конференции Мартин заупрямился.
Нет, он не мог позволить ей остаться один на один с этой стаей — стаей организованной, подготовленной, сомкнувшей ряды, вооруженной, ощетинившейся аудио- и видео аппаратурой, выслеживающей, вынюхивающей слезу и дрожь, тень сомнений и страха. Это были не объективы, это были глазастые, дальнозоркие телескопы, соперничающие по мощности со строящимся «Саганом». Квантовый телескоп на орбите изучал термоядерное сияние звезд, потоки излучения, выбросы звездного вещества, идущие за миллионы километров, он фиксировал стадии перерождения гигантских космических скоплений, по сравнению с которыми сам был только песчинкой. Эти же сканирующие и наблюдающие устройства были предназначены не для уловления равнодушных фотонов, а для объектов живых, дышащих, их сокровенных, потаенных волнений.
Нет, в отличие от него, подопытного, Корделию не будут привязывать к лабораторному столу или фиксировать в стенде. Формально она будет свободна. Сможет двигаться, вставать, поворачивать голову. Сможет даже упасть. Или сбежать. Тем не менее, путы, которые будет держать ее во власти информационных вивисекторов, надежны и нерушимы. Эти путы невидимы, неосязаемы, они не впиваются в кожу и не препятствуют кровотоку, но они надежны и нерушимы, ибо эти путы Корделия назначает сама.
Когда-то на Геральдике она простила ему выходку с коммом (он активировал «последний приказ»).
Мартину необходимо было убедиться в функциональности и действенности устройства, да и не верил он ей. До конца не верил. Да, Корделия нашла его в лесу, защитила от браконьеров, пошла ради него на конфликт с соседями, вместо вполне заслуженного наказания колола витамины и отпаивала молочным коктейлем. Это значительно сместило чашу весов в ее пользу, но и противоположная чаша не пустовала. Сомнения оставались. Она была человеком, хозяйкой, всемогущим богом. Он был в ее власти. Он зависел от нее. Она была единственной, кто стоял между ним и тем страшным, кровавым миром, из которого он был извлечен.
Для Мартина причина этого извлечения все еще оставалась загадкой. Объяснение, данное Корделией, было смутным, расплывчатым, скорее внушающим недоверие. Душевное спокойствие… Он немало часов провел, размышляя над этим. Но мало что понял. Что это — душевное спокойствие? Никто из людей, кого он наблюдал, подобных эфемерных потребностей не испытывал. Он оставлял Корделии право на элементарную жалость. Некоторым человеческим существам, особенно женщинам, это свойственно. Они жалеют слабых и беззащитных. Вероятно, это доставляет им какое-то особое удовольствие. Кейт приносила ему в бокс сладости и обезболивающее. Тоже… жалела.
Но порыв жалости и сострадания мимолетен. К тому же, Корделия гораздо прагматичней, хладнокровней и рассудительней. За этим ее порывом могут стоять совершенно иные планы. Она вложила в спасение Мартина крупную сумму, она рисковала, и потерять свое приобретение позволить себе не может. Игрушка слишком дорогая. Приказ она запишет, потому что ей придется отвечать на вопрос, а детектор киборга не обманешь. Но вот какой приказ? И Мартин, недолго думая, активировал комм.
Ему и в голову не пришло подумать о ней, наблюдающей его агонию. Человек, наблюдающий за умирающим киборгом. За Мартином десятки раз наблюдали. В порядке эксперимента. И сам Бозгурд, и нейротехники, и лаборанты. Ему отдавали приказ на самоуничтожение и смотрели. Снимали необходимые данные, изучали. Это была стандартная, устрашающая своей обыденностью процедура. Что чувствовали эти люди? Да ничего. Любопытство, возможно, отвращение. Мартин и от Корделии иного не ждал. Она ничего не почувствует. Или почувствует досаду. Или рассердится. А потом отменит приказ. Это же просто. Как делали те, в лаборатории. Но Корделия, в отличие от них, почувствовала… Она почувствовала! Мартин до сих пор помнил ее глаза… Побелевшее лицо… Ее сердце, человеческое сердце, без контроллера миокарда, претерпело те же болезненные преобразования, ведущие к омертвению и разрушению, что и его. Будто и для нее прозвучал тот же приказ. Тот же неумолимый, пресекающий дыхание гонг.
Как же ему было стыдно… Как же стыдно…
Он сказал, что все понял. Это было не совсем правдой. Пощечина — наказание мягкое и справедливое. Он заслуживал гораздо большего за свою выходку. И чем больше проходило времени, тем неотвратимей он убеждался. Он не только себя убивал, он убивал и ее, он останавливал и ее сердце. Информация от его рецепторов пробегали и по ее нейронам, по невидимой, общей для них кровеносной системе.
— Я не тебя увидела в той подземной лаборатории, — сказала однажды Корделия, — я увидела себя.
Есть некая глубинная, всепроникающая общность, постижение которой и есть подлинная цель, подлинная взрослость разумного существа. Для Мартина пришло время постижения этой взрослости.
Уже подготовленный для мероприятия зал походил на лабораторное стекло с обездвиженным, разъятым препаратом, а множество корыстно любопытствующих нацелились на этот препарат своей сверкающей линзой. Когда Мартин это представил, по спине пробежала дрожь. С ним когда-то делали то же самое, над ним нависали, пялились, изучали, ощупывали холодные, искусственные глаза. Его тоже сканировали, исследовали. Через датчики и детекторы информация ложилась графиками на кристаллы. Вздох, слеза, содрогание — все оцифровывалось, подвергалось анализу, сверялось и каталогизировалось.
— Я не останусь дома, — решительно заявил он. — Я не ребенок, не беспомощный младенец. Я — киборг, с боевой программой и навыками телохранителя. Выберусь через крышу. Или вызову беспилотник из ближайшего супермаркета.
Вадим, прибывший за своей подопечной на бронированном флайере, смерил его мрачным взглядом. Корделия, утомленная препирательствами, вздохнула.
— Блокатором его и в транспортный модуль. Чтоб не путался под ногами, — проворчал бывший спецагент.
— Вадим… — Корделия поморщилась.
Мартин не обиделся. Он уже привык к этой неприязненной, почти враждебной манере нового шефа службы безопасности. Дэна Вадим даже ударил, а потом спас. Безопасник и киборг несколько секунд играли в «гляделки», потом Вадим сдался. Видимо, оценил возможный ущерб от побега киборга.
— Пусть замаскируется как-нибудь.
Мартина обрядили в форменный комбез сотрудников СБ, а лицо скрыли за внушительным «визором». После всех камуфляжных манипуляций он стал близнецом одного из DEX’ов-семерок.
— Вот так-то лучше, — буркнул Вадим.
Мартин едва сдерживался, чтобы не издать победный клич. Нет, он не останется дома, запертый и ненужный. Он больше не прячется. Он — сильный, он уверен в себе. Он хочет быть со своим человеком и выполнять то, для чего был создан. А создан он — быть защитником.
Дрон взорвался через час после начала пресс-конференции. Мартин, в своем форменном, обезличивающем комбезе стоявший в двух шагах от Корделии, засек разрастающуюся тепловую кляксу и успел среагировать: прыгнул вперед, заслоняя собой хозяйку. Два DEX’а-телохранителя мгновенно оттеснили толпу и создали коридор для выхода охраняемого объекта. Уже во флайере Корделия спросила:
— А что случилось?
Через час Вадим, проведя предварительное расследование, доложил, что следов взрывчатых веществ не обнаружено. Да и откуда они могли взяться, если всех подававших заявку на участие журналистов допускали в зал только через сканер и короткое общение с двумя «семерками». Причиной взрыва, не повлекшего за собой никакого значимого ущерба, если не считать двух царапин у сидевшего в первом ряду репортера канала «Меньшие, но лучшие», послужил заводской брак. Что-то там замкнуло и перегрелось. Тем не менее, в прессе немедленно началась шумиха по поводу очередного покушения на главу холдинга «МедиаТраст». «Кто на этот раз?» вопрошали огромные голографические заголовки. «Заводской брак или диверсия?» взывали бегущие по вирт-окнам строки.
Корделия покачала головой.
— Ну все, не будет нам покоя.
Тогда же и возник план побега — инкогнито, на пассажирском лайнере, вторым классом.
— А почему мы летим через Аркадию? — спросил Мартин после того, как забронировал два билета на свое имя. — Через Шии-Раа ближе и безопасней.
— Потому что на Аркадии живет моя мать. А искать меня на одной планете с Катрин Эскот не догадается самый отчаянный журналист, — ответила Корделия.