Два человека шагали, обходя валуны, которыми природа отметила путь к небольшой бухте, словно врезанной ножом в скалы.
Один из них, атлетически сложенный джентльмен в дорогой куртке, уверенно шагал впереди. Весь вид, костюм и обувь выдавали в нём профессию моряка, а слегка размашистая поступь и уверенный взгляд серо-голубых глаз — бритландского дворянина.
Второй более походил на тощего высокого мальчишку, только перевалившего отрочество и вступающего в юношескую пору. Тщательно приглаженные рукой, соломенно-жёлтые вихры уже разобрал на пряди ветер. Юноша внимательно ставил ноги, стараясь огибать, а не перескакивать препятствия, но это не прибавляло ему солидности, а скорее развлекло бы стороннего наблюдателя.
Спустя четверть часа они подошли к небольшой бухте, которую окрестные рыбаки гордо именовали заливом. Вершина замыкающего её срединного утеса напоминала рождающуюся луну и далеко виднелась с моря хищным полумесяцем. Большие треугольники белых чаек с криками носились над тёмно-зелёной водой, выискивая себе завтрак. Туман лениво уползал в остывшее за ночь море, а оно лениво волочилось, ещё пытаясь укутать каменный берег своей стылой водой.
Так, неторопливо изгоняющий ночную тьму, день сумел прочертить в миле от берега громаду большого, непривычно удлинённого, корпуса галеона, который гравюрно смотрелся в свете нового утра. И хотя сам корабль не мог бы произвести впечатления своей наружной отделкой на неискушенного наблюдателя, цепкий глаз профессионала тут же определял в нём хороший военный корабль, особенно учитывая отсутствие высоких надстроек. А его необычная форма явно позволяла ходить круче и быстрее к ветру, развивая хорошую скорость, которая могла дать фору даже быстроходным фрегатам.
Мысли у обоих спускающихся к воде людей были далеки от этой маленькой бухты, красот гранитных берегов и запаха моря. Одному вспоминалась недавняя морская битва и тонущий флагман, который бесславно ушёл за пояс Ориона в мерцающем золоте таинственной Голконды в созвездии Южного Креста. Тем не менее, удачливый и немного авантюрный характер обладателя голубых кровей не хотел мириться с поражением и верил, что среди этих удивительных созвездий, южнее экватора, находится и его звезда — звезда удачи и надежды.
Второму наяву грезились: костёр, запах горящего мяса и крики неиствующей в едином порыве толпы, белые одежды человека, которого он называл отцом и маленький золотой амулет, сорванный с его шеи и втоптанный в песок у помоста. Он не верил звёздам. У него не было планов и судьбы…
От корабля бесшумно отчалил шлюп.
— Нас ждут, поторопись, — кивнул голубоглазый споткнувшемуся парню.
Капитан, три месяца назад похоронивший жену и сомнительно приобретённого и тут же потерянного новорождённого сына, гранд и мессир золотого копья, капитан галеона «Морской мозгоед», граф Станислав Бертран Эль Грейсток добился разрешения на невероятно авантюрную попытку найти затерянную в далёких морях волшебную страну Эльдорадо. Высочайшее согласие было получено, но связываться с неудачником, потопившим свой флагманский фрегат и, единственным, сохранившим при этом свою команду, никто не решался. Последний из четырёх кораблей, вышедший тогда невредимым из бури, пользовался дурной славой проклятого судна. На бушприте его сидела вырубленная из палисандра дева, с женскими достоинствами весьма солидного размера. Из таверны в таверну передавался слух о живом дереве проклятого корабля.
И, тем не менее, капитан собрал свою старую команду. Двадцать шесть матросов, знающих толк в портовых шлюхах и погоде, боцман, со смешным именем Боб и прозванный за свирепость Акулой, помощник капитана — черноволосый южанин Теодор Гризли, заслуживший в драках кличку Леопард. И, наконец, только вчера нанятый штурман — молчаливый рыжий юнец, в потрепанных штанах и неопрятном рыжем камзоле — парень, назвавший себя Деном Руджем.
***
Шёл третий месяц с того раннего утра, когда скалистое побережье растаяло за кормой корабля, но ещё ни одно судно не повстречалось с галеоном на просторах Южного океана. Они шли восточным курсом. Туда, где Эльдорадо скрывает свои сокровища, а вожделенная Голконда отсыпает их в трюмы торговых шлюпов.
— Пресветлая, — ругался на баке Боб, отшвырнув деревянную кружку с вином, — какого рогатого тащит нас Станислав на этой громадине в пекло акульей требухи? Разве роммские скуди звенят хуже индских дублонов?! Вот уже целый летний сезон прошёл, как мы здесь, но ни один захудалый медяк не попал ещё в мой карман! Где они, мои звонкие кружочки? С чем, ради святого престола, я появлюсь в трактире «Лживый кусь», где даже Господу Богу нальют виски только за наличные! Где моя золотая прелесть?
День уходил за горизонт, лёгкий бриз постепенно заполнял паруса, и жаркая, неподвижная марь переходила в тёплое дуновение, которое придаёт бодрость телам и остужает разгоряченную душу.
— Пойдем, Гризли. Через полчаса новая вахта, и мне следует проверить лоботрясов: все ли они на местах; а горло сухое, будто я с утра проглотил плохо разжёванную Библию. Темнота и сиськи! Помнишь, когда Бурый Вилли был с нами, у него всегда находилась лишняя бутылочка старого Франкского. Хороший был шкипер, но какой дерьмовый человек! Что не выпил-то, мой мальчик?
— Потише, Боб! Не зли капитана, он не любит вспоминать Бурого.
— Ну, здесь он нас не услышит.
— Гризли, а верно ли болтают ребята, что Вилли тогда просунул лапу за картой Станислава?
Гризли, снял с шеи платок и превратил его на голове в подобие банданы…
— Если бы все наши ребята остались тогда живыми, мы сейчас не болтались бы в этом аду, как сухая коровья лепешка. Сидели бы тихо и ни в чём не терпели бы нужды, на службе Её Величеству. Но, Боб, насчет карты я советую тебе помалкивать. Ты же знаешь, она пропала. У Станислава умная голова, и он умеет быстро спускать курок…
Дуновение ветра слегка качнуло настил, и в борт сильнее обычного плеснула вода. Гризли умолк и огляделся вокруг.
— Маааальчики, развлекаемся, значит? — раздался певучий голос, — и на них уставилась пара немигающих глаз, в обрамлении пышных деревянных ресниц-щепочек.
— Нуууу! Ну… А мнеее, безутешной вдовицее тожеее надо узнать текущий баланс нашего Стааасикааа…
Оба говоруна вмиг побледнели и, вскочив, наперебой принялись убеждать собеседницу, в обманчивом взгляде на данный животрепещущий вопрос.
Дева позволила им пополировать свои пышные достоинства и, благословив, отпустила с кормы…
***
На перламутровых крылышках пронеслась стайка летучих рыб, отметившая ход корабля над волной, ярким разноцветным росчерком. Они без всплеска ушли в глубину, оставив трепыхаться на корме свою неудачливую подругу. Боб ногой откинул рыбку назад и отметил:
— Акулья падаль! Ты ж посмотри, Гризли, наша-то молодежь, шкипер, высунул морду из каюты! Хорошая лихорадка свалила мальчишку с ног. Вторую неделю валяется в койке! Молокосос, ветер ему под руль, а я в его-то годы в кровь натирал, ммм руки, об девок. А этот, того и гляди, завернётся в парусину с ядром на груди! Но ведь хорош, маленький, дьяволёнок! Как аккуратно тянет нас в треклятые воды. Хотя жара здесь, что на адовой сковородке! И куда интересно, милость наша, не к обеду помянутая смотрит?
— Эй, салага, я кому велел лежать, щучья плесень! Я что, так и буду лекарем при дрыщах состоять? Марш отседа! Я Боб Акула, развели, понимаешь, рыжих!
Между тем, рыжий парень, при свете заката, похожий скорее на жёлтый пергаментный скелет, поднял руку и молча указал на восток.
— Боб, да там пожар! Корма и свиньи! Мы что, проворонили свой праздник? — зарычал, в миг разозлившийся Гризли.
В этот момент все услышали крик дозорного:
— Слева по корме, смотри! Пожар на горизонте!
Практически голая, одетая в холщовые штаны и татуировки, в странных головных уборах, созданных из обрывков ткани и соломенных корзин, команда высыпала на палубу. Следом, одетый как на парад, неторопливо вышел, держа подзорную трубу, его светлость Эль Грейсток.
Только один, причем насильно сжатый в объятьях Боба — молодой шкипер был препровождён вниз. Почти всё время находясь в вязком забытье от высокой температуры, высушившей его внутри, и от дикой духоты снаружи, он, захлебываясь глотал солоноватую тёплую воду, а потом стучал зубами от бьющего его озноба, кутаясь в тонкое одеяло. Ему было всё равно…
Леопард подал команду, и матросы, подгоняемые скорее радостным ожиданием перемены, чем руганью Боба, бросились к снастям. Галеон медленно разворачиваясь под парусами, ложился на курс.
Будто увеличившаяся деревянная фигура на носу плавилась под лучами уходящего солнца, и её шёпот слышали все…
— Мааальчики, Ваша Мерии начааалааа исторгааать печааалиии. Соседний корааблик тонет. Стааасик, береееги меня, своюю мечтууу…
Они быстро подходили к месту боя, стал хорошо виден зловеще полыхающий вдали факел. Не один, а целых два огромных костра развевали по небу чёрные жирные столбы пламени, почти без искр и дыма. Очевидно, горели торговые корабли, шедшие под флагом Вест Индской торговой флотилии.
Вскоре команда «Морского мозгоеда» разглядела на фоне зарева, быстро уходящие от места трагедии суда, по-видимому, не желающие делиться добычей со свеже прибывающим охотником.
— Не мы учуяли добычу! — со вздохом сказал Хьюго своему дружку Джекобу. — Но, будь я трижды помянут, если мы не ухитримся найти поживу и в чужой драке. Готовься к делу, старый осьминог! Наконец-то, мы разомнём усталые кости на настоящей работе!
***
Его светлость, граф Станислав Бертран Эль Грейсток имел репутацию опасного и наглого в бою капитана. Особо отмечались его удачливость и ум. Во времена Великих открытий он сыскал бы себе славу первооткрывателя. Но в уменьшающемся мире становилось всё меньше пятен; да и они исчезали с мировой карты со скоростью приплывшей покушать обед акулу. Считающие себя морскими, державы, в лице торговых компаний, захватывали власть на исконных туземных территориях, нотариально заверяя лицензии на их владение под той, или иной короной, а затем медленно, но верно выпивая все соки из богатейших земель.
Прикинув свою выгоду, Станислав решил, что служба Отечеству — дело чести, но война — это что -то определённо грязное и пахнущее страхом умиравших, дельце. Поэтому, он нашёл, что гораздо гигиеничнее дружить с Родиной и извлекать золото из магистров торговли слегка не дружественных стран. Притом, что некоторые особенности его галеона без особого труда позволяли осуществлять заработок даже с двух, а то и трёх судов одномоментно. Главным было соблюдение очерёдности и отсутствие нежелательного кровопролития. Имея в запасе козырную даму, в виде живого дерева, капитан ещё ни разу не вышел побеждённым из своих авантюр. Предавшая же его в последнем бою держава вину свою признавать не собиралась.
Корабль с горсточкой не раз проверенных друзей-головорезов, которые не особо любили думать о будущем, вполне мог причинить в водах Внутреннего моря такой ущерб торговым судам, что недолго подумав правительство сера Питта, именем королевы, выдало официальное предписание, на организацию некоей экспедиции, попутно разрешив считать частные мореходные компании и одиночных морских искателей приключений собственностью победителя и своим процентом от сделки.
— Ослиные яйца! Не предупреди меня шкипер — и возможная добыча, была бы у Нептуна в гостях! — заорал Станислав.
— Где были твои глаза, Машка?
— Чего ждёт чертов Боб, помесь старого идиота с ишаком! Через полчаса и эта горящая телега потонет. Скоро ночь, Акуле соли в ягодицу! Торопитесь, черти!
Через несколько минут шлюпы, с вооруженными до зубов авантюристами, уже подлетали к тонущей бригантине.
Пираты кинулись к трюмам. А Гризли и боцман с двумя матросами — к каютам уже разграбленного корабля. Их оказалось всего три: первая, совсем маленькая, рядом с каютой капитана, и более просторная дальняя, соседствующая с небольшим салоном. В маленькой каюте, взломанной Бобом Акулой, не оказалось никого, зато нашлось много мейсенского фарфора и серебряные столовые приборы. Картина Греза и мужская дорогая одежда, обнаружилась у капитана. Когда же Гризли, Хьюго Пью и Джейкоб Скелет снесли дверь самого большого помещения, то оттуда грянул пистолетный выстрел. Споткнувшись от неожиданности, они буквально ввалились в двери.
От пиратов отшатнулся небольшого роста, пухлый, лысоватый мужчина в голубой шёлковой рубашке с кружевами. Он уронил с грохотом повторного выстрела ещё дымящийся пистолет и, тут же рухнул на колени, слезливо и испуганно кланяясь. Прихватив его воротник, Гризли приподнял трясущегося стрелка и замер в изумлении:
— Бога ради, прекратите это шоу, мистер Владимир, нас уже спасают, — раздался голос, исходивший, казалось, из-под кровати. И действительно, оттуда появилась вначале круглая девичья попка в синих кружевных панталонах, заставив зажмуриться, а потом и само дивное видение — стройная обладательница густых каштановых локонов, кареглазая и длинноногая девушка, которая злобно сощурившись, тянула одной рукой застрявшие юбки, а в другой смело держала взведённый пистолет!
***
Спустя три месяца, после выхода из памятной бухты на рассвете, все матросы, включая кока, пассажиры и капитан стояли на палубе «Морского Мозгоеда»! После мучительного перехода в жарких тропических водах, галеон, наконец, подошёл к цели своего путешествия.
Солнце, ещё окутанное розоватой вуалью, поднималось из синих далей, угадываемого только по скоплению облаков, огромного континента. По курсу же корабля постепенно вырастали очертания довольно большого гористого острова. Корабль продвигался медленно — Маша опасалась рифов.
Наконец, вдали показались пенящиеся в коралловом заливе волны. Корабль не рискнул подходить ближе и встал на якорь.
— Всё это попахивает сумасбродством и авантюрой, — бормотал стоящий на палубе Боб.
— Поиски! Чего поиски-то? Какую очередную выходку задумал наш капитан? — у Теодора от азарта блестели глаза и раздувались ноздри, он был жизнерадостен и возбуждён.
Рядом стоял невозмутимый штурман, неопределённого возраста: что-то среднее, между высоченным подростком и не выросшим юношей. Тем не менее, этот немногословный мужчина-мальчик сумел правильно рассчитать курс и без ошибок привёл судно к месту назначения.
Появившись совершенно абсурдным способом, тут же свалившийся в жесточайшей лихорадке и выживший только стараниями боцмана, рыжеволосый чужак, проводивший всё своё свободное время с Мери, сумел приобрести себе ту капельку доверия капитана, которая позволила ему остаться и быть членом команды.
Вынужденные находиться с пиратами, учёный-натуралист Владимир и его воспитанница, которую эсквайр взял с собой, собираясь оставить гувернанткой в семье генерала Орильи в Вест-Индии, также находились на палубе. За последний месяц естествоиспытатель восстановил свой вес и увеличил толику наглости, слегка увядшей во время нападения на караван.
***
— Я почти пират! Вокруг меня самые настоящие пираты! — думала в этот момент мисс Полина, поглядывая на своего компаньона. — Но какое благородство и бесстрашие в душах этих людей! Какой мальчишеский задор и отчаянная решимость написаны на их лицах! А капитан просто рождён для подчинения себе других! Эта профессия необходима обществу. Умрёт она — погибнет авантюра и предпринимательство! Их отдают под суд и сажают в тюрьму, ради какой-то старомодной веры в социальную справедливость. Избавив моря от флибустьеров, мы избавим себя от духа приключений и перестанем совершать мировые открытия! Лично для меня — для той, которую везут приживалкой, пираты являются светом надежды. Негодяй Владимир так быстро завладел моей собственностью! Мной! Я не позволю ему отправить меня гувернанткой! Я буду пиратом!
Владимир же тоскливо слонялся по палубе. Несмотря на звание ученого естественных наук, даже отдалённые крики неведомых птиц были зловещими. Берег, с переливающимися на солнце кварцевым песчинками, казался ему отблесками костров, которые развели дикари, и в их ловушку он неминуемо должен угодить. Тоска и страх сжимали его сердце.
Гризли тихо окликнул с мостика Полли и её компаньона.
— Вон там, — указал он рукой направление на восток, — Совсем рядом, находится великий Бхенин. Небось, какой-нибудь учёный-географ позавидовал бы вам, мистер Владимир! Быть в такой близости от Волшебного Царства!
Владимир хотел выругаться, но не успел. С мостика, к ужасу линдонского городского естествоиспытателя, внезапно раздался отвратительный булькающий звук. Это Хьюго Пью весьма искусно воспроизвел ночной хохот гиены. Не успел Владимир опомниться, как с берега, раздался ответный, мало отличающийся от предыдущего, приветственный звук! И не менее зловещим показался ему нежный смех живой деревянной скульптуры, тихо примостившейся под бушпритом!
Высадились.
Гризли, в высоких сапогах, рубахе, закрученной в узел на поясе, стоял в песке, уперев руки в бока. Двустволка висела за спиной. Два пистолета торчали из-за пояса. В сапоге нашёл свое место широкий тесак. Теодор был в восторге от предстоящего похода.
Встав на колени, юный Ден Руж тщательно и неторопливо готовил заряды для своего ружья, лежащего рядом. Аккуратно разложив на парусине всё необходимое, он маленькой меркой ровно насыпал порох и тщательно затыкал отверстие пыжом. С другой стороны капсуля насыпалась дробь и так же тщательно затыкалась. Подготовленные патроны шкипер аккуратно складывал в патронташ.
За ними на выброшенном приливом бревне сидел мистер Владимир в широкополой шляпе. Он держал в руках ружьё и считал, что имеет достаточно воинственный вид.
Было решено организовать временную стоянку на холмистом берегу, чтобы отсюда предпринимать вылазки вглубь острова, ежедневно возвращаясь ночевать на корабль, под охрану бдительной Мери.
Владимиру показалась всё это излишним. Он считал не очень желательным тревожить животных, тем более, что с этого места открывался чудесный вид на небольшую речушку, здесь впадавшую в океан. Прекрасный вид на верхнее её течение открывал возможность просмотра шести лежащих в ряд крокодилов. А за мангровыми деревьями простиралась подозрительно зелёная долина, которая потом переходила в явно звериную тропу.
Итак, категорически отказавшись изучать флору и фауну в живом виде, мистер Владимир, выбрав подходящую корягу и соорудив себе некое подобие шалаша, бросил туда плащ и моментально уснул.
Вскоре, в стороне от песчаного холма затрещал костёр, и из кустов вылез невероятно довольный Теодор, а за ним и Ден. Оба, перемазанные тиной и чем-то скользко зелёным, они с трудом тащили, только что подкарауленного и убитого кабанчика.
Солнце стояло уже низко над рекой и лесом, когда запахи шашлыка заставили учёного открыть оба глаза.
Наевшиеся и разомлевшие от солнца, моря и света, пираты, категорически не собирались возвращаться на корабль, и даже приказ строгого начальства не пугал сейчас команду. Скорее всего, ввиду отдалённости последнего.
Некоторый запас виски, заботливо прихваченный хозяйственным Акулой, завершил счастливый вечер.
Стало прохладно. Первым оставили присматривать за костром Дена.
Чтобы хоть как-то стряхнуть дремоту, он сделал несколько смоляных факелов, пошевелил костёр, подбросил ещё дров. Но, так как было съедено много мяса, выпито немало вина, а день был бесконечно длинным и насыщенным событиями, он тоже начал дремать под звуки дружного похрапывания спящих и под баюкающее пение цикад. Так прошло больше двух часов. Внезапно, где-то далеко в излучине реки раздались: рычание, затем басовитое фырканье и глухая поступь тяжёлого зверя. Совсем рядом грохнуло, как будто сломалось и упало большое дерево. Ден вздрогнул и сразу проснулся. В полной темноте паренёк проверил замок своего ружья и взвёл оба курка.
По какому-то необъяснимому предчувствию опасности Боб Акула, которого не могли разбудить ни толчки, ни крики на корабле, тоже мгновенно открыл глаза и резко сел, несмотря на яркий костёр, озираясь вокруг.
До его слуха тоже донеслись тяжёлый топот и треск ломаемых деревьев. Он уже не сомневался — что-то большое и сильное прямиком ломилось сейчас через заросли. Где-то совсем близко чавкала грязь, и слышалось шумное дыхание могучих легких.
В отуманенном сном и горячительными напитками сознании пиратов этот миг запечатлелся на всю жизнь. Прямо перед ними, в мерцающем свете костра, возникла огромная серая живая гора с раззявленной пастью-сундуком и большими квадратными зубами. В следующий миг перед Хьюго Пью сверкнул длинный язык огня, и ухнул выстрел. Затем прозвучал второй. Земля вздрогнула, и прямо в костёр, повалилось содрогающееся тело огромного гиппопотама.
Незадачливые охотники за приключениями, сгрудились у ещё вздрагивающей туши. Голова бегемота, вся в складках и буграх, была залита кровью. Две точно вогнанные в череп пули, разворотили мозг. Выстрелы оказались меткими и удачными, промедли Ден и Боб на мгновение — пираты были бы затоптаны бегущей тушей.
Все молчали. Узкий серп рождающейся луны висел над миром. Даже цикады не продолжали своих мелодий. Живой лес, стоящий чёрной стеной, ядовито ухмылялся и тоже молчал.
Влажный туман подбирался к берегу, трава у самой кромки песка шелестела, и казалась наполненной кишащими в ней ядовитыми насекомыми. Прошел всего один час, а пасторальная картинка пикника на природе превратилась в полную кошмарных ужасов маску. Ещё две тени не спеша вышли из чащи…
Уже сидя на бортике лодки, Теодор и Ден, с содроганием, наблюдали за тем, как две львицы, фыркая, и, огрызаясь друг на друга, начали слизывать кровь и с громким плюющимся чавканьем проглатывать кровавые куски.
Команда, побросав нехитрые пожитки, быстро влезла в лодку и, оттолкнув её от берега, споро взялась за вёсла. Только на середине пути, Боб понял, что одного не хватает. Трижды помянув прародителя Адама, боцман приказал вернуться. Команда, в ужасе, издалека некоторое время наблюдала, как звери выдирают из-под тяжёлой туши ошмётки кого-то в бархатных чёрных сапогах. Так естествоиспытатель закончил свой жизненный путь.
На небе постепенно исчезали мелкие звёзды, и разворачивало огненное кольцо горячее южное солнце. Новый день из сливающегося с морем синего неба приходил на смену ночным кошмарам и темноте. Теодор, как руководитель вылазки, приказал вернуться на галеон, туда, где ждали мягкие постели, и не было ни бегемотов, ни львов…
***
Низкий потолок каюты, блестящий дорогим корабельным лаком испускал солнечные зайчики зеленоватого цвета. Отблески ярких лучиков дробились о бурунчики волн идущего корабля и проникали сквозь круглое окошко в маленькое помещение. Вся команда только что закончила обед и тихо расползлась по своим местам.
Судно держалось недалеко от береговой линии острова, огибая его с запада на восток. Мери занималась картографией. Сухой ветер близкого континента доносил мельчайшие песчинки, которые проникали сквозь одежду, больно жаля своим знойным дыханием. Полина дремала, полулёжа на койке. На её густых ресницах повисла маленькая слезинка. Послышался слабый стук, и дверь открылась.
Капитан Станислав Бертран Эль Грейсток заглянул в каюту и, увидев спящую, полюбовавшись с минуту хотел уже удалиться, но молодая леди пошевелилась и открыла глаза. Дремавшая девушка подскочила от неожиданности, но была остановлена властным взмахом руки.
— Сядьте, мисс Полли, и успокойтесь, — приветливо начал капитан.
— Понимаю, в силу не зависящих от вас ужасных обстоятельств, вы попали в не совсем приличествующую для леди компанию. К моему сожалению, ни я и ни вы теперь не в силах ничего изменить. Более того, если этот корабль будет захвачен, то вас ждёт ужасная судьба. Поэтому я и решил сделать вам, некоторым образом, странное предложение. Я дворянин. Мой герб занимает почетное место в рыцарском ряду Адмиралтейства и при любых самых трагических обстоятельствах не будет посрамлён, или забыт. Я предлагаю вам…
Сердце Полины забилось так быстро, что казалось, побежало перед галеоном, прокладывая путь кораблю.
— Я согласна, — почти прокричала она. — Мессир Станислав, я согласна! Я, конечно, согласна!
— Согласны с чем? — после минутного замешательства, иронично спросил капитан.
Полина запнулась, покраснела и, осознав весь кошмар своего поведения и ситуации, прошептала: «Я на всё согласна, мессир, лишь бы остаться на «Морском мозгоеде». Ведь вы же не сделаете со мной ничего плохого!»
Эта девушка напоминала ему свежий луг, в его весеннюю пору цветения. Она одновременно являлась дикой гвоздикой и мягкими ослепительно белыми цветами апельсиновых деревьев. Она обладала удивительным сочетанием ландыша и сирени. Сама наивная чистота, майский морской бриз, нежный и терпкий. Именно он подхватывал и разносил в садах лепестки отцветающих вишен.
Он вздохнул, отгоняя наивные воспоминания из своего прошлого, и продолжил: «Так вот, мисс, я предлагаю вам своё официальное, заверенное моей гербовой печатью, опекунство. В случае катастрофы нашего предприятия, вы сможете вернуться домой и даже рассчитывать на небольшую ежегодную ренту».
***
За три месяца до описываемых событий…
Регулярный линдонский дилижанс остановился перед главным подъездом столичного отеля «Медведь». Из него, с трудом разминая ноги от долгого сидения, вышел джентльмен в дорожном плаще.
Едва сняв номер, путешественник стал активно интересоваться работой заведений виноторговли, таверн и портовых ресторанчиков. Регистрируясь, он важно записал своё имя и звание в журнале: «Купец Микеле Плачидо, собственник, виноградарь, проездом из Ситилии».
Поговорив с представителем администрации, горделиво возвышавшимся тощей каланчой над конторкой, о ценах и торговцах, постоялец поинтересовался политическими новостями и городскими сплетнями. После чего, пополнив ежемесячное жалование приказчика на несколько существенных купюр, виноградарь под вечер отправился в порт.
Уточнив по дороге маршруты и расписание торговых судов, он выбрал несколько готовых к отплытию и стоящих на ближнем рейде. Подойдя к первому кораблю, уходящему из порта ранним утром следующего дня, господин, не торгуясь, быстро договорился о месте на судне и, оплатив себе путь до Нампля, торопливо отбыл за оставленными в отеле вещами.
Прогулявшись по набережной, и, перекусив, будущий пассажир неторопливо направился к католической часовенке, расположенной в начале Морского проспекта. Сгущающуюся мглу тускло освещали газовые фонари, на севере темнело небо, затянутое тяжёлыми низкими облаками, и в сумерках, еле заметным пятном сквозь листву, мерцал свет, освещавший жилые покои капеллана. Виноградарь дважды медленно обошёл часовню и, только убедившись, что поблизости никого нет, легко нагнувшись, бросил в окно горсть стылой земли из палисадника. Занавеска в окне дрогнула. Синьор Плачидо удостоверился, что его узнали, после чего медленным шагом двинулся в сторону порта.
Через несколько минут неслышно открылась калитка, и следом за уходящим торопливо заспешил капеллан. Наконец, они поравнялись. Виноградарь извлёк из плаща небольшой свёрток и, уронив его, стал быстро удаляться. Святой отец, подобрав находку, проследовал следом, уже не спеша, и, пройдя по Морскому проспекту, достиг, наконец, серых корпусов столичного Инвалидного дома.
Поднявшись на крыльцо одного из боковых флигелей, он стукнул молотком в дверь. Внутри раздался звук колокола, и заспанный служка грубо спросил: «Чего надо?!». Затем, увидев вошедшего, раскланялся и проводил к ждущей слова Божьего и утешения пастве.
Старательно исполнив свои христианские обязанности перед страждущими обитателями богадельни, капеллан, глубоко вздохнув, решил отдохнуть и попросил чаю. За чаем он извлёк пакет. В нём оказалась записка, торопливо написанная разборчивым итальянским почерком.
«Нет никаких сомнений, что меня вычислили. Обменять деньги на интересующий нас документ не успеваю. С ответным письмом будьте на третьей скамье слева в десять вечера. Немедленно покидаю город.
Брат Л.Л.».
В пакете находилась большая пачка ассигнаций и письмо, заклеенное сургучным оттиском саламандры. Аккуратно вскрыв его ножом, капеллан перечитал написанное дважды, затем повторил, беззвучно шевеля губами и сжёг в пламени свечи, внимательно понаблюдав, как медленно горит дорогой пергамент.
Отставив подальше опустевший чайник и чашку, святой отец уселся поудобнее, подвинул к себе чернильницу, взял перо, быстро и размашисто начал писать. Уже через четверть часа разогретым на пламени сургучом он опечатывал послание. На свежем штампе красовалась маленькая гордая огненная саламандра.
Разложив по карманам ассигнации, капеллан отправился домой.
Был уже совсем поздний вечер. Вдоль тёмного фасада и лесов строящегося собора Адмиралтейства, недовольно поглядывая на редких прохожих, ходил констебль.
Старуха-нищенка, с тяжёлым вздохом, опустилась на третью по счёту скамью и замерла, отдыхая. На городской ратуше десять раз отбил колокол. Святой отец, в чёрной блестящей сутане и блеснувшем в свете фонарей белом воротничке, обратил внимание на сгорбленную фигуру старой женщины. Служитель Господа не смог пройти мимо и не остался безучастным.
Констебль на отдалении услышал тихий шелест его слов:
— In nomini Jesu!
— Amen — шепнула ночь в ответ.
Благословив нищую он произнёс:
— Дочь наша, Храни нас Господь. В твою тяжёлую минуту, не обрети отчаянья и возьми эти деньги, дабы греховные потребности, направленные на усмирение слабостей наших не мешали тебе чаще обращаться ко Всевышнему.
Старуха торопливо облобызала кисть монаха. На старческой артритной руке гордо сидела маленькая татуированная ящерка. Нежно проведя рукой по седым нечесаным прядям, патер повторно благословил её и направился восвояси.
Поражённый сценой, молодой констебль долго и восхищённо смотрел вслед святому отцу, который из своего скудного дохода находил возможность оделять нуждающихся.
Правда он не обратил внимания на старуху, которая, забыв про хромоту и артрит, почти бегом покинула Соборную площадь.
***
По дороге в Нортон шагали два молодых человека. Их мешки уже опустели, одежда испачкалась, и было видно, что они идут издалека.
В эту пору многие несмышленые юноши, мечтающие о военной славе или лёгкой наживе, собирались в Нортоне на ярмарке моряков. Часть прибывших бежала за мечтой и уходила в плаванье. Большинство из них никогда больше не возвращалось к этим берегам. Но далеко не все счастливцы уходили в море, некоторые оседали в прибрежных кабаках, нанимаясь в грузчики и заканчивая свои дни с ножом под левым ребром.
Рассвет лишь только наметил себя на линии горизонта, когда два искателя приключений дотопали до края густого леса. Здесь был самый неприятный отрезок пути. Дорога опускалась в большую низину, напоминавшую овраг. Лента главного имперского тракта змеилась между густым подлеском, как между рядами крепостных стен. Местность была жутковатой. На самом дне, через неглубокий ручей, был перекинут старый горбатый каменный мост. По легенде, именно в этом самом заповедном месте и произошло нападение на вороватого епископа, из столичного Бодрума, который так и не смог купить себе у восточных пройдох росток живого дерева. Знаменитый разбойник Роберт из Лонтли подкараулил святошу на этом мосту. С тех самых пор не только мост и весь участок тракта, но и прилегающий к ней лесной массив носил название «Фок бридж», напоминая всем путникам, как епископа закололи вилами.
Переходя дугу моста, на котором с трудом разъезжались почтовые кареты, незадачливые путники в рассветных сумерках, заметили лежащего у кромки воды человека. В зарослях на дне оврага, в стороне от моста, стояла лошадь и мирно обрывала ближайший куст.
Спустя три четверти часа, эти двое поднялись на противоположную сторону лощины. Тело седока свисало с коня, как мешок, а следопыты быстро шли в сторону пригорода. Сдав коня и труп местному констеблю, крестьяне остановились в трактире «Подержанная шавка» и заказали себе по куску баранины с луком и по кружке эля. Переход выдался из не простых, и мужики здраво рассудили, что небольшой отдых под черепичной крышей им не повредит. После раннего ужина они завалились спать в отведённое им место в общем зале. Утром, два окоченевших трупа нашла служка, пришедшая будить заспавшихся постояльцев.
Ночное убийство на мосту и двойное убийство в «Подержанной шавке» вызвали переполох в городке. Граждане, собирались в трактирах и строили предположения о личности нового Роберта Лонгли. Иные обращались в храм божий, усмотрев в этом происшествии происки Мефистофеля. Другие же, не возводя напраслины на чертей, с их устаревшим набором козней, объясняли убийство вполне по-житейски — жаждой наживы. И только в Главном Полицейском Управлении столицы знали печальные подробности данного события.
***
Лорд полицмейстер, полноправный хозяин ГПУ ничего не хотел слышать. Он задыхался и готов был рвать на себе одежду. Трубка, отделанная тотельмским нефритом, задетая локтем, упала и разбилась… Его светлость, милорд Ампл, даже не обратил внимания на этот факт.
— Поверьте мне, мой лорд, сколь огромна неприятность… — продолжал между тем, без запинки, обер-камергер по делам разведки и внешних отношений державы.
— Перед лицом революционных потрясений в Фиренции… Наши дела… Милостивое расположение к вам Её Величества … Боже мой, сэр, позвольте поддержать вас!
Наконец, милорд смог взять себя в руки и повторно прослушать донесение:
«Всемилостивейший государь, доводя до вашего сведения ситуацию прискорбных событий, произошедших в … пятницу, сего года на Фок-бридж роуд, позвольте сообщить. При проведении дознания и вскрытии тела, была обнаружена утерянная карта местонахождения интересующих государство объектов. Она была тщательно скрыта и поэтому использована, как портянка, несколько утратив первоначальный облик. Однако, долгота и широта незначительно подверглись воздействию потожировых наложений, и сохранены».
Уже совсем успокоившись, милорд, уставился на обломки любимой трубки и промолвил:
— С другой стороны, благодаря ношению на ногах, её и не нашли!
***
Около памятника герцогу Ренгвару Смелому, близ Морского проспекта, на скамье, отдыхал средних лет гражданин в дорогом твидовом костюме.
Вся его поза, слегка обрюзгшее лицо и тяжёлые мешки под глазами, выдавали презрение к бесконечной глупости несовершенного миропорядка. Шляпа его находилась рядом и имела подобный хозяину вид. Слегка же плешивое темя мужчина подставил под тёплые солнечные лучи, видимо надеясь, что они помогут вырастить у него на голове что-то путное. Дорогая массивная трость с серебряным набалдашником предупреждала любителей посидеть рядом, о нежелательности таких попыток. Как только какой-нибудь мало наблюдательный зевака, или продавец пытался построить свой маршрут в сторону скамьи, сидящий брал свою трость в руки, и прохожие шарахались в сторону. При виде же молоденьких дам, отдыхающий подтягивал живот, распрямлял спину и, поглаживая ухоженные усы, горделиво начинал оценивать мир и проходящих мимо красоток. Неестественно чёрному цвету его усов могли позавидовать все мавры Евгипта, и, вероятно, именно эта деталь была предметом особой гордости джентльмена.
Наконец, башенные часы пробили дважды, и господин решил прервать свой отдых.
Стоящий на паперти недостроенного храма, нищий старик в рваном плаще разогнулся и последовал за уходящим господином. Между ним и обладателем чудесных усов шла шумная кучка матросов, вероятно, недавно отпущенных с корабля. Пристроившись к их группе, старик следовал незамеченным.
Наконец, джентльмен скрылся за стеклянными дверями отеля. Старик же, завернув за угол, снял с плеча свою котомку. Через несколько минут, вместо старого бродяжки в сторону стеклянных дверей направлялся хорошо одетый пожилой человек. В руке он держал кожаный дорожный баул, который в умелых руках, будучи вывернутым наизнанку, имел крайне неприглядный вид.
За конторской стойкой в этот момент находился сам хозяин отеля «Медведь». Он аккуратно вносил запись в журнал регистрации постояльцев «Буоно Поваротти, художник». В это время гость, пробежав глазами страницу прочёл: «Купец Микеле Плачидо, собственник, виноградарь. Проездом из Ситилии». Напротив фамилии стояла цифра пять.
Между тем, разговорчивый художник обратился с подкупающей вежливой просьбой:
— Выбор Вашего отеля прежде всего связан с удивительными видами на городские кварталы из окна пятого номера. Я хотел бы их написать. Нет ли возможности занять именно этот номер?
Хозяин, сверившись с регистром, предоставил ключ. Оставив в руке отельера серебряную монетку, и, удостоившись титула «монсеньёр», художник поднялся на второй этаж. В полутьме коридора он вставил ключ в замочную скважину своего покоя. Закрыв за собой дверь, художник снял пиджак и приступил к обыску. Он искал тайник.
Наконец, после двух часов безуспешного простукивания стен и передвигания мебели, он, уже отчаявшись, обнаружил под старой доской, составляющей основу дна и полок шкафа, небольшую щель. В её просвете лежал пергаментный конверт.
***
Хмурым вечером, когда дождь, шедший весь день, закончился, и в воздухе висела серая капельная марь, епископ Гарвик, выполнив свой долг, в краткой молитве, автоматически спросил разрешения Всевышнего на отдых, после длительной проповеди. В течение двух утомительных часов, он старался довести до умов прихожан мысль, о виновности грешников в соседней Фиренции, которые в своей распутной безнаказанности посмели посягнуть на королевскую власть, врученную самодержцу самим Господом. Речь преданного Всевышнему служителя, рассмотрев корни этих явлений, привела прихожан к сокрушительному умозаключению, что врагу людскому, Вельзевулу, удалось проникнуть на грешную землю, и пастве, как никогда следует сплотить свои ряды и пресекать появление в умах любых признаков фиренцкого еретического свободолюбия.
Сейчас, в этот предоставленный ему час отдыха, епископ наслаждался Вест-Индским какао, вкушая его из сервиза бесценного мейсенского фарфора.
Луна и недавно изобретенные газовые фонари не разгоняли мглы на пустынном Олдпорт-сквер, с его искривлёнными от старости липами. Сквозь тихую темень прорезался звук подъезжающего экипажа. Выглянув в окно, его преосвященство увидел извозчика и слуг в зелёных сюртуках и клетчатых фирменных кепи. Экипаж остановился перед крыльцом особняка.
Помощник постучал в двери просторного кабинета, а после специально выдержанной угодливой паузы, спросил:
— Не угодно ли вам принять отца Викента Морини?
Епископ кивнул в ответ, автоматически погладив массивное золотое кольцо-печатку с золотой саламандрой.
Высокий, слегка сутулящийся отец Викент возник на пороге. В противоположность плотному епископу, этот священник был поджар, как гончая, и неприметен. В его чёрных глазах нельзя было рассмотреть ни мыслей, ни вспыхивающих чувств. Но мягкий голос настолько успокаивал, что очаровывал всех грешников.
Вошедший обладатель волшебного гипнотического таланта, расположился и, получив разрешающий кивок головы, неторопливо начал:
— Ваше преосвященство, меня привело к вам неотложное дело, которое затронуло наши интересы. Вы, несомненно, в курсе дел одного нашего общего знакомого. Я говорю о почётном прихожанине вашего собора, владельце линдонского отеля «Медведь», благодаря которому мы можем без технических сложностей обмениваться интересующей нас информацией. Мужа сего едва ли следует называть истинно верующим, но и еретические взгляды его касаются только плотского греха, поэтому остальные благодетельные услуги его долгое время были важны для общего спокойствия нашей паствы. Успехи его неоднократно были оценены Великим Римским Триумвиратом. Однако, у нас появилось подозрение в утечке передаваемой нам информации. Этой господней душе пора отдохнуть от своих трудов, к тому же, у него есть молодой и способный воспитанник.
Подумав, священник утвердительно кивнул головой:
— Насколько мне известно, прихожанин… Ммм, занимался многими славными делами. Несомненно, это покровительство коснется и следующего достойного прихожанина.
Отец Викент продолжал:
— Мы получили прискорбное свидетельство величайшей потери. Интересующий нас документ попал в руки имперских служек и расшифрован. Хотя официальной экспедиции в Бхенин, конечно, не будет (кто рискнёт сунуться к берегам богов Эдо!), но послать кого-то неофициально, они себе в удовольствии не откажут. Также, мною получено сообщение от святого отца Руиллиди Мариолани, что герцог Ампл усиленно занят поисками подходящей кандидатуры.
Лицо епископа выражало вежливое внимание:
— Кому же будет поручена экспедиция? Это весьма неприятная новость!
— Станислав Бертран Эль Грейсток, младший отпрыск хранителей научных коллекций и предметов искусства во дворце. Он, готов действовать, как лицо, с полномочиями, полученными от самого герцога.
— Если цепь розысков не оборвется на его гибели в индских водах, то наши усилия тоже не пойдут на пользу: и, хотя герцога устранят, но и Святой Римский Триумвират недополучит около двадцати миллионов. В этом случае наше соглашение между двумя ветвями ордена, то есть с вами, также не сохранит свою силу: часть договора не поступит в распоряжение вашего епископства. Если же Эль Грейсток вернётся с истиной, то и герцог сможет легко сохранить своё положение. В этой ситуации все усилия церкви, окажутся бесполезными.
— Это совершенно невозможно! Представьте себе размеры катастрофы, которая разразилась бы в Северном владении…
— Согласен, но меня больше волнует размер ущерба, для нас. Позвольте обратиться с прямым вопросом: можем ли мы рассчитывать на вашу помощь, как и раньше?
— То, что возможно, я готов сделать для… Общей пользы нашей паствы…
— Аминь! — выдохнул его собеседник. — Я буду рад, передать эту новость Святому Престолу.
— Затрудняюсь что-либо посоветовать. Однако, если Триумвират не получит ростки, то вся прибыль от морской торговли станет тесно связана с нагло набирающей обороты толстой островной жабой!
Епископ кивнул, соглашаясь.
***
Полковник Бруно (бывший несколькими днями ранее художником Поваротти) и два его офицера только что завершили расследование событий, казалось бы, так не связанных друг с другом в начале, и так скрученных в тугой узел в конце следствия. Пока пресса возмущённо требовала навести порядок и настаивала искать виновников всех злодеяний, происходящих в Отечестве в соседних странах, сыщики трудились. При участии властей, они выяснили, что убийство на Фок-бридже, гибель двоих человек на постоялом дворе, внезапное исчезновение агента Триумвирата и странные, подслушанные ими разговоры в отеле — звенья одной цепи. Доклад лёг на стол руководства, которое, сделав соответствующие пометки и выводы, отнесло его на утверждение выше.
В этот же день вечерним дилижансом прибыл в поместье Грейстоков курьер с депешей военного ведомства. В этом письме министр спешил известить, что Её Величество Королева повелела объявить наглого искателя приключений и младшего отпрыска старинного рода прощённым, несмотря на недавнюю потерю трёх её галеонов. Британскому флоту было поручено «не увидеть» новый путь единственного оставшегося корабля. Кроме того, королева изволила пожелать доброго пути сэру Станиславу.
***
Мистер Буркло, владелец отеля «Медведь» собрался посмотреть свет. Ему предстоял путь до Ливорно на корабле «Эссенсиональ». В пути же он сделал себе недельную остановку в Маарсе. Тёплый южный портовый город встречал весну. Морской ветер будоражил предприимчивый ум, и проглатывающий запахи пробуждающейся весны, тёплого солнца и ветра, новоиспеченный турист искал себе друга на ночь. Щедрость южного ветра меркла перед щедростью нувориша. И уж совсем на прощанье, он показал «этим южанам», на что способен джентльмен, завершающий свой отдых!
Чудесные усы, аккуратно подкрашиваемые каждый день басмой, предмет его гордости и восхищения победно смотрели вперёд. Прошло всего две недели, как он заимел свободу и чек на предъявителя в банке «Маарс». Вещи отдыхающего находились на корабле, а сам он охотно стал центром внимания портового кабака. Красное, от чувства собственного превосходства, лицо выражало полное пренебрежение к количеству требуемой с него наличности.
Оплачивая счёт он швырял ассигнации с такой силой, что имей бумага вес полноценных серебряных монет, мраморная столешница треснула бы, а металл расплющился.
Наконец, успокоившись и присмотревшись, он сам подсел к чернявому морячку с плутовским лицом. Этот бывалый авантюрист, назвавшийся шкипером и якобы отставший от своего корабля по причине весьма скользкой, только что пережил суд по поводу своего грехопадения и искал работу. Любитель молоденьких мужчин с сомнительной репутацией и его новый друг, в результате знакомства, выпили и предполагаемый морской волк пустился провожать своего друга до самой корабельной стоянки. Оставшиеся на пирсе видели, как оба сели в шлюпку. По дороге весёлый мистер Буркло развлекал знакомца анекдотами о своих житейских неудачах, а морячок делился своими.
Через сутки перед отходом корабля боцман проверял наличие пассажиров в каютах, вещи мистера Буркло оказались на месте, но сам он на борт не взошёл. В трактир же не вернулся его провожатый, вероятно, окончив свои дни в какой-нибудь портовой драке.
Трактирщик и боцман не догадывались, что на шлюпе эти два относительно почтенных джентльмена, говорившие между собой с грубыми ошибками, долго убеждали
друг друга, подкрепляя убеждения солидными оплеухами и ножевыми ударами. Невезучий матрос шлюпа тоже исчез. Через трое суток на берег вынесло страшный предмет. При внимательном рассмотрении предмет оказался человеческой обкусанной рыбами кистью, на тыльной стороне которой четко выделялась татуировка в виде саламандры.
***
Через несколько дней там же состоялась другая, но уже не прогнозированная встреча.
— Бумаги-то у тебя в порядке? — подозрительно осведомлялся скептически настроенный Станислав.
— В полном порядке, господин, я четыре года учился на шкипера и проходил практику на корабле «Альтона».
— Фамилия?
— Рудж. Деннис Ханс Рудж, сер.
— Гамбуржец?
— Наполовину, милорд.
— Давай бумаги.
Капитан недолго изучал документы и, посмотрев только на качество бумаги, велел на следующее утро явиться к заливу Полумесяца, находящемуся в пригородах Маарса. Предупредив, что ждать при опоздании последнего не будет, быстро покинул таверну.
В тот же день на борту к тощему рыжему парню подошёл круглолицый и широкоплечий боцман, оказавшийся знатоком родины Дена. Поприветствовав нового члена экипажа хлопком ладони по спине, и, отметив про себя тонкие музыкальные пальцы на жилистых руках, он поинтересовался на языке Гёте особенностями вязания узлов на родине новоприбывшего. Сопляк, вздрогнув, внезапно показав белоснежные зубы и без акцента заявил, что в итальянских водах он отлично объясняется на языке матрон, продающих своё тепло под мирным синим небом всем желающим, у немецких берегов — на языке бюргеров он будет просить кусок окорока, а у берегов её величества королевы поговорит об особенностях поэзии Байрона.
— Успеем ещё поговорить, друг! — закончил он свою речь. — «Эх, Альтона, последний путь…» — пропел парень звонко, отходя подальше, от земляка на другой конец палубы.
Проходя мимо носа корабля, тощий морячок споткнулся. Посмотрев себе под ноги, он узрел корень дерева, который вырастал из досок палубы круглой гладкой отлакированной корягой и уходил внутрь настила живым ростком.
— Кудаа спешиит маарячок? — услышал Ден певучий женский голос.
Обернувшись, юноша, к своему ужасу, увидел деву, недобро щурившую под лучами заката огромные миндалевидные глаза. Лицо её было деревянным!
Небольшая гибкая ветка обвилась вокруг лодыжек и споро добралась до пояса рыжеволосого паренька. Морячок, сам по себе вросший от ужаса в палубу, оказался при этом намертво обездвиженным.
— Паагаварим, — хихикая, продолжила скульптура.
Поздно ночью, когда Ковш Большой Медведицы ласково обнял повернувшегося медвежонка, Боб Акула решил поинтересоваться мнением подружки. Ответ его обескуражил.
— Отстань от мальчишки, Боб. Он не опасен, — ровно сказала дева. Потом, скрипуче хихикнув, продолжила: — Присмотрись. Пожалей ребёоонка! Милашечку подкормииить, и человечееек полууучится!
***
На тёмном небе горели звёзды, жёлтая луна заливала всё вокруг своим призрачным светом, умеющим пробуждать только мёртвые плоды и давать лишь ведунам злую мощь. С ознобом в огромном теле, он наблюдал, как чёрный зверь мстительно бежит по небу за светлым диском, гасит звёзды и старается целиком заглотить его луну. Но каждый раз та уворачивалась, или выскальзывала из пасти, разорвав острым серпом его чрево, неторопливо вываливалась от туда. Прошло уже более тридцати тысяч нападений, и он знал, что его знакомая обязательно вернётся на прежнее место. Ему было одиноко. В ночном небе мелькнула широкая тень. Крылан — ночной повелитель — вылетел на охоту из гнезда. Маас ощутил его только по быстро исчезающей тени и звёздам, потухшим и загоревшимся вновь. Затем, на землю дохнуло потоком воздуха и запахом шерсти, смешанным с ароматами ночного мха и испарениями недалёких болот. Маас не любил его, время зверя наступало, когда на смену ярким, лёгким и тонкокрылым бабочкам приходили толстые и мохнатые пауки. Они щекотали кору и пытались грызть его молодые побеги. Он подумал, что столько ночных зверей иметь неправильно, и они где-то прячутся днём, и пусть уходят от него ночью. Другая же часть сознания таинственно подсказала, что это дневные превращаются в ночных, и без утренних не будет и вечерних. Только он будет теперь всегда. При этом, желание выпустить из себя нечто, что живет в нём и только ждёт своего часа, временами становилось невыносимым.
Эта ночь обозначила себя новыми звуками. Такой шум он слышал во время бури, когда с неба падал обжигающее яркий свет, и только влага всегда сырого леса не давала болезненным укусам повредить его ствол. Маас не был любопытен. Неизменность течения времени не обязывала к дополнительному знанию, но установленный им порядок должен был быть соблюдён. И вырастив дополнительный росток, он направил свой взгляд к далекому берегу.
***
Остров оказался не маленьким.
Неделю они вынужденно медленно и без остановок, осторожно, продвигались вокруг него, огибая прибрежные мели. Мери перестала занудно подшучивать над командой, каждый раз заставляя вздрагивать, проходивших мимо. Она опасалась рифов.
Наконец, было выбрано место стоянки.
С одинокой, но высокой горы вулканического острова, окружённой складчатыми уступами, осторожно извиваясь, спускалась река. Где-то в чаще буйного леса она медленно текла, огибая камни и пузырясь водоворотами, где-то ныряла с уступов, с грохотом падая на гранитное дно, но подходя к океану, уже успокоившись, неторопливо текла по песчаному руслу. Это движение нанесло поперёк течения мели из чистейшего белого песка. А подмытые корни деревьев по берегам казались блестящими щупальцами то ли гигантского спрута, то ли семейки резвящихся кальмаров. Там, в глубине чащи, где река была мутной и глубокой, она являлась общежитием семейства бегемотов и крокодилов, а здесь — у берега, обмелев, вливалась многочисленными чистыми прозрачными ручейками в глубокое синее море. Бурелом вблизи пляжа резко превращался в скромную, но аккуратную полянку с невысокой травой и здесь Станислав решил произвести высадку.
Почти двое суток все рубили подлесок вокруг и ровняли землю. После печальных событий недавней ночи готовились основательно. Едва рассвело, Теодор и Ден, встав на краю организованной площадки в основном при помощи громких воплей руководили пятнадцатью полуголыми мужиками, которые тащили сбитый шатёр. Издалека казалось, что на красноватой глинистой почве расположилась огромная зелёно-коричневая, ядовитая медуза, выброшенная на берег прибоем. Постепенно, эту кучу, сшитую из рваных парусов, смогли натянуть на сбитые шесты. Получился гигантский гриб дождевик.
Со стороны леса, на удалении от шатра, поставили частокол двухметровой высоты с зазубренными верхушками-колами. В результате, позади остался влажный и тёмный тропический лес. Отсюда он казался плотной зелёной стеной, скрывающей за своим фасадом из непроницаемой мглы листьев таинственную и ужасную тропическую флору и фауну.
На рассвете четвертого дня, вдали показались точки быстро перемещающихся по морю долблёных каноэ. Издалека они показались кучкой черных поганок.
А с высокого борта галеона на группу подплывающих печально смотрел Гризли. Повернувшись к стоящему рядом Хьюго, он, наконец, мрачно сообщил: «Пойду, за бутылкой подкрепляющего!».
Через три четверти часа на борт забрался шустрый гонец, который, получив увесистое булькающее стеклянное послание, споро отправился к вождю!
Вечером, восседая на табурете в кубрике, как белолицый Хозяин перед аборигенами, Теодор важно повествовал: «В этом краю он — нечто, вроде нашего роммского Папы. Его слово для них закон. И, вообще, здешний Рон — смешной хитрец, ну а надежно подружиться — это, прежде всего, доказать, что мы ТОЖЕ понимаем толк в… напитках, скорее всего и в женщинах», — последнюю фразу Леопард сообщил присутствовавшим страшным шепотом.
Ещё через двое суток, благоустроенная стоянка напоминала деревню. Вокруг прямо под ногами сновали куры, доносился лай собак, и слышался крик сумасшедшего петуха, встречающего свой собственный рассвет, каждые полчаса.
Станислав в подзорную трубу грустно рассматривал эту суету. Вокруг наспех сооруженных шалашей, хаотически перемещались взявшиеся из ни откуда люди. Они сверкали разукрашенными голыми телами, и Станислав подумал о том, что молодой девушке, находящейся на корабле, не стоит наблюдать представленные во всем разнообразии мужские достоинства.
Торговцы с обеих сторон демонстрировали свои товары прямо на земле. Получился пёстрый ковёр несуразно наваленных вещей. Но и обладатели этих богатств, и покупатели, не обращая внимания на разный цвет кожи и внешний вид, одинаково радостно теснились, отчаянно спорили, болтали и размахивали руками. Чего только здесь ни обменивалось! Станислав был не то что удивлен, он поразился размерам импровизированного рынка, организованного за пару суток совместного ведения хозяйства! Продавалась крупная речная рыба, уже прокопчённая на костре и насаженная на короткие палки; тут же подвяливалась и распространяла запахи тухлятины якобы свежая рыба. На земле валялись тюки тканей, изъятых со сгоревшего корабля, которые пытались поменять на морской жемчуг чудесного розового и голубого цветов. Среди этих ярких пятен мелькали куры, бегающие и сидящие в плетёных корзинах. Лежали, собранные в ближайших джунглях фрукты, лесные орехи и другие неведомые плоды. С веревок свисали выпотрошенные ящерицы и крысы. Продавалась какая-то глиняная посуда, металлические иголки, порох, клизмы, парусиновые туфли, невесть откуда взявшиеся, детские пелёнки и пальмовое вино, разлитое в выдолбленные тыквы. За всем этим безобразием важно наблюдал Акула Боб и неизвестный темнокожий, в голубой шёлковой набедренной повязке и недавно приобретённой охотничьей шляпе с фазановым пером!
***
Из дневника Полины.
«Весь вечер я шила себе костюм. Придумала широкие юбку-штаны, которые получились из подола платья, который я разрезала на четыре части и сшила по краям. По-другому было бы неудобно ходить. И ещё, рискнув, я подрезала подол на пару сантиметров. Теперь целиком виден башмак, и даже часть лодыжек. На такой конфуз долго не решалась. Но строгий Боб сказал, что на острове по-другому мне не бывать.
Утро только наступало. Облачка цвета розового шёлка с маленькими белыми кружавчиками висели над морем. Я спустилась в лодку. На охоту в первый раз уходили мои знакомцы. Возглавлял поход хмурый с похмелья Теодор.
Горы обволакивал и скрывал туман, а на траве ещё не высохла роса. Семь аборигенов и семь полуодетых загорелых пиратов шагали гуськом. Я стояла на холмике и махала им вслед. Наконец, они свернули на узкую извилистую тропинку, что вела в сторону гор и исчезли из виду.
Мистер Грейсток предпринял очередную попытку общения с предводителем аборигенов. Того звали Роном. Это имя он сообщил ещё при первой своей встрече. Вождь и его воины приплыли с северных островов. По его словам, они прибыли убивать огромную птицу, которая прилетает к ним, унося скот, и даже людей. Палочкой на песке Рон нарисовал… Птеродактиля!
Зачем мой благодетель приплыл сюда, я так и не выяснила. Но Джейкоб, имеющий маленький пухлый живот, и совсем не похожий на скелет, шепнул мне, что нас послала сама Её Величество, за несметными сокровищами!
После полудня меня выманили из палатки громкие крики и смех!
Подойдя к торговым рядам, я увидела небольшое собрание. Три или четыре матроса с галеона и столько же местных бурно выражали радость и куда-то показывали, тыкая пальцем!
— Что там? — спросила я, стараясь говорить как можно громче.
— Тут зверь, мисс, — я посмотрела на частокол.
— Мисс, дайте мне сачок. — Сказал один из ловцов.
— А какого зверя вы там нашли? — спросила я.
— Крыса, мисс. Она сидит на частоколе. Дикари поймали её и хотят съесть. Говорят, такое мясо очень сладкое и вкусное!
С этими словами он взял сачок и пошёл с ним к ограде. Тут столпились люди, они все разом кричали, как лучше достать зверька.
— Где он?
— Вон там, мисс, наверху.
Я тоже подошла к самому забору и подняла голову. Перед моим лицом сидела крыса — шёрстка полосато-серая, с чёрной линией на рёбрах, а опирался зверёк только на одну лапку. Вторая, нелепо вывернутая, висела вдоль забора. Хвост длинный, лысый и в поперечных полосках. В передних лапках крыса держала ветку и злобно пища, показывала зубы! Я протянула руки. Крыска из последних сил изогнулась и прыгнула ко мне на руки».
***
Без особых проблем были налажены дипломатические отношения.
Сборная команда первопроходцев, состоящая из семи рослых аборигенов и семи отчаянных пиратов, ушла вглубь острова. Задачи туземцев и естествоиспытателей, несмотря на различия, в целом, совпадали. Где-то скрывался монстр, не первый год терроризирующий население окружающих остров, и там же в глубине заповедного леса, росло чудесное живое дерево, которое должно было служить Короне, а не прохлаждаться в диком лесу.
Уходить от понятного и открытого берега в чащу, кишащую дикими тварями, без проводников, было верхом авантюризма; при этом охота на монстра, без огнестрельного оружия, выглядела изощрённым способом самоубийства.
Несмотря на языковой барьер, вечер в уютном кругу тлеющих углей, с кусочками, нанизанного на острые колышки, мяса и виски, напополам с пальмовым вином, прошёл в тёплой и дружественной обстановке.
— Однажды, мой отец ходил по лесу, — объяснил Огг, после выпитого напитка. Сидящие рядом белокожие внимательно его слушали. — Потом увидел летуна. Все побежали очень, но он схватил бывшего друга моего отца, а отбить его воины не сумели.
— А я тебе не верю! — говорил в ответ Оггу — Гог!
— Это же было тогда, когда твой отец ходил за рыбой и не смог поймать ни одной, хотя у него была верёвка! Он увидел летуна и убежал! А бывший друг твоего отца остался, и его унёс этот змей!
— А ты тогда гадил за спиной своей матери, — отвечал ему Огг. А белокожие внимательно их слушали, поблескивая весёлыми огоньками глаз в свете угасающего костра.
Тени двоились и троились, крылатый змей летал над миром, мясо источало кровь, и белоснежные крепкие зубы двух рас дробили попадавшиеся хрящи. Два вождя планировали свой поход.
***
Великан, обёрнутый в коричнево-серую кору, напоминающую плащ, Зловеще шевелил руками-ветками. А выражение лица напоминало выточенных звериных богов из храмов. Подобные лица изображали старинные фрески.
Его росток, похожий на небольшую лесную крыску, не вернулся в указанный родителем срок.
Изредка Маас вздымал к небу мощные стволы-руки, и тогда лес замолкал, опасаясь гнева повелителя природы. Весь же вид живого дерева был ужасающе прекрасен!
— Конфеты или смерть?
— Ну вот, ты опять все напутал! — педантично уточнил Санек, когда дверь перед ними закрылась (аккуратно так закрылась, медленно, словно ее изнутри еще и рукой придержали помимо сервоприводного замедлителя, чтобы это уж точно нельзя было счесть слишком поспешным закрытием перед носом — двумя носами — и классифицировать в качестве акта агрессии). — Надо говорить: «Сладость или гадость?», ну или хотя бы «Конфеты или жизнь?»! А «Конфеты или смерть?» — так нельзя говорить!
— Почему? — Друг склонил голову к плечу, краем программы продолжая сканировать находящееся в зоне его ответственности близлежащее пространство, но большую часть внимания сосредоточил непосредственно на объекте опеки в ожидании ответа: ему действительно было интересно. Ответы Санька были понятны в среднем в одном случае из шести, но почти всегда доставляли удовольствие длительного обдумывания. Да и вообще слушать Санька и наблюдать за ним Другу нравилось. А сегодня вечером — особенно.
Санек не подкачал, растерялся было на секунду, но потом сурово насупил светлые бровки и отрубил:
— Потому что так положено! Все так делают. Понял?
В такие минуты он становился очень похожим на своего отца, прописанного основным хозяином. Даже программа слегка сбоила, заново перепроверяя генокод-голос-интонацию и снова убеждаясь: нет, совпадение не превышает 40% и не может послужить основанием для переустановки флага приоритета. Другу не надоедало играть со сбойнувшей программой в эту игру, в которой он не то чтобы надеялся когда-нибудь победить, но вовсе не исключал подобной вероятности из веера развития возможных событий. Не сегодня. Когда-нибудь. Почему бы и нет, вероятность ненулевая. а перспективы… интересные.
Сегодня же он только кивнул, лишний раз убедившись в правильности собственного решения, пусть и принятого вопреки прямому приказу подлежащего охране лица с правом управления третьего порядка. Противоречия приоритетному приказу основного хозяина программа не усмотрела и не препятствовала внесенной Другом в ритуальную формулу коррекции — как вербальной, так и вспомогательной.
Что там и куда было положено у Санька, Друг так и не понял. А вот то, что только что в их шоппер было положено сто двадцать грамм шоколадно-карамельных конфет сорта «Лунник», сто восемьдесят грамм шоколадно-вафельных сорта «Мишка на Марсе», сто пять грамм «Параславяночки» в шоколадной глазури и девяносто восемь грамм лакрично-мятных леденцов «Улет» — было понятно. И весомо. Почти на 42% весомей, чем когда Друг не применял в качестве дополнительных элементов улыбку и включение ночного режима, при котором его глаза вспыхивали красным. И на 83,5% весомей, чем когда ритуальную фразу произносил Санек, и произносил правильно. Результат был подтвержден экспериментально уже тринадцатый раз, вполне достаточная выборка.
Светлана Турина. Санек и его Друг. Друг — 2. Конфета или смерть. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЭМПИРИЧЕСКАЯ
Время: двадцать три часа пятнадцать минут.
Локация: загородный коттеджный поселок «Медное озеро», северо-западный сектор. Температура: восемь градусов выше точки замерзания воды. Влажность воздуха 96%, в момент проведения эксперимента осадки временно отсутствуют. Ночной режим включен.
Эксперимент произведен киборгом линейки «гард» модификация «юнит» под наблюдением человека. В эксперименте также принимали участие конфеты шести разных систем, выбираемые рандомно и последовательно.
Проверенная первой конфета системы «Параславяночка» весила 15,7 грамм. Выбранная второй конфета системы «Лунник» весила 17,4. Вскрытие показало, что корпус конфеты «Параславяночка» частично состоит из воздушного риса, что и послужило причиной значительно меньшего веса по сравнению с конфетой «Лунник» с ее более плотной жидко-карамельной начинкой.
Примечание 1: имеются сомнения в истинно шоколадной сущности конфеты «Лунник», не исключена подмена шоколада кондитерской псевдошоколадной массой. Ради чистоты эксперимента рекомендуется провести взвешивание с последующим тщательным анализом содержимого каждой отдельно взятой конфеты еще от трех до двадцати пяти раз с разными сортами.
Примечание 2: в ходе эксперимента ни одна конфета не уцелела.
Светлана Турина. Санек и его Друг. Друг — 2. Конфета или смерть. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИТОГОВАЯ
Переходя той ночью в режим сна, Друг подумал, что хеллоуин — отличный праздник. Может быть, самый лучший из всех. Полтора килограмма съеденных за вечер конфет еще не до конца переработались и навевали приятное ощущение не просто сытости, а сытости вкусной. Но куда важнее было то, что он сумел выполнить приватный приказ хозяина и, потребив в процессе эксперимента подавляющее большинство добычи, существенно снизил угрозу кариеса и диабета для объекта охраны — в среднем на 62,6 и 78,5 процентов.
Санек тоже засыпал счастливым. Отец когда-то крепко-накрепко запретил ему кормить Друга конфетами, но ведь сегодня он вовсе и не кормил, присвоив потреблению сладостей статус важного научного эксперимента. На экспериментирование отец никаких запретов не накладывал.
Друг, конечно, местами тупил. И очень. Но кое-чему поучиться можно было и у него — например, искусству обхода прямых запретов.
— И что мне с этим делать? — спросил удивленный Руслан, развернув пакет. В нём оказался огромный светло-серый пуховый платок, связанный вручную.
— Девушке подари, — весело ответил Змей, — ты здесь уже успел со всеми познакомиться, наверняка есть девушка, которая тебе понравилась. Вот ей и подари. Я тоже сейчас что-нибудь достану и свой приз Мире подарю, и остальные парни своим подружкам дарить будут. Смотри, вот они стоят, — и показал в сторону группы девушек, — за своих парней болеют, подбадривают… так что смелее вперёд!
— А если возьмёт? И что делать дальше?
— Будешь с ней дружить особенно старательно, прогуливаться с ней вечерами, дарить подарки, потом зашлешь сватов, подерёшься с её братьями и женишься на ней. Все так делают. Будет у тебя своя семья.
— А если она не захочет? – продолжал спрашивать Руслан. — А если… она человек? А если её сейчас здесь нет?
— Если её сейчас здесь нет, то можно подарить позже. А человек она или киборг не имеет значения. Если ты ей нравишься, то подарок она примет. И после этого ты можешь гулять с ней, ухаживать за ней… при условии, что у неё нет парня или даже жениха.
— Понял, — обрадовался Руслан, — как только встречу, так сразу и подарю. Это же замечательно хорошо! Сейчас поеду дальше.
Когда Руслан на тройке мезенских жеребцов уехал на ипподром, Змей разделся до штанов и тоже полез на столб. Уже наверху столба он понял, почему никто не мог понять, для чего всё это – купленная Платоном упаковка для призов оказалась изготовленной с использованием защиты от сканирования и было совершенно не понятно, что внутри пакетов.
Змей осмотрелся, нашёл в группе девушек Миру, помахал ей рукой, затем выбрал самый маленький пакет, решив, что у него и так много чего есть, а ребятам содержимое пакетов может быть нужнее, аккуратно снял его, спустился и оделся.
В пакете оказался неровно-овальный кулон из обработанного янтаря на серебряной цепочке. Змей поднял кулон на уровень глаз, повернул камень к заходящему солнцу – и камень, вобравший в себя энергию солнца восходящего, словно засветился изнутри. Вволю полюбовавшись и сделав для себя запись, Змей подошёл к девушке и вручил свой приз. Мира мгновенно покраснела, поблагодарила его и вместе с Зимой побежала к флайеру, в котором уже ждал её Лютый.
Флайер взлетел, чтобы успеть в свою деревню на сожжение чучела, а Змей обратился к парням:
– Кто ещё хочет получить приз, чтобы подарить его своей подруге? – и желающие тут же нашлись. За следующие полчаса парни – и люди, и киборги – сняли с обоих столбов все пакеты и развернули их.
В пакетах оказались варежки, вязаные шарфы и шапки, две пары серёжек, кружевные воротнички, заколки, ленточки, косники, отрезы красной и зелёной шёлковой ткани… — все упакованные вещи явно были подобраны так, чтобы парни могли подарить их девушкам, и потому большинство парней тут же пошли к своим подругам, чтобы вручить подарки.
Когда начало смеркаться, волхв объявил, что пришло время расстаться с Зимой – и Змей с Волчком понесли чучело Зимы на вершину снежной горки, сделанной из остатков разрушенной крепости. Перед тем, как зажечь, Велимысл сказал, глядя в основном на Одинца и Горана:
— Мы сейчас здесь сжигаем не саму Мару, её сжечь невозможно, она вернётся через полгода, а её старые одежды. А ещё мы сжигаем свои прошлые обиды и проблемы, свою боль и ненависть, свои разочарования и совершённые ошибки. Жизнь идёт по кругу и после зимы всегда приходит весна, потом лето и осень… и снова приходит зима, но обновлённая и дающая отдых земле. Поэтому все желающие могут взять приготовленные заранее венички, — и он оглянулся на Клару, которая уже раздавала всем желающим крошечные венички из трёх-пяти прутиков сантиметров по пять длиной, перевязанные красными ленточками с бантиками, — тихонько наговорить на них свои обиды и беды и бросить их в костёр, где они сгорят без остатка. Миритесь, если вы в ссоре, и живите дружно, ведь вы все равны перед богами.
Нина с Платоном тоже взяли по веничку – Клара называла их «банчеными», так как на каждом веничке был завязан бантик — и Нина задумалась о том, что сказать на веничек: вроде всё было хорошо и очень уж больших бед и обид не было. Да и ритуал этот был для неё новым, хотя и неплохо описанным в специальной литературе… сам ли волхв придумал только что провести его или просто пришло время для него?
— Обидно, что мы не можем спасти всех на свете киборгов, — чуть слышно заговорила она на веничек, — и до обидного мало у нас сенокосов и пастбищ, и не построен манеж… обидно, что я не начала всё это раньше… и что раньше не встретила Платона… — она оглянулась на разбредшихся по площадке людей и киборгов, что-то своё наговаривающих на венички. Интересно, что наговорит Змей? А Волчок или Авиэль? Какие обиды может вспомнить уже переодевшийся Златко, пришедший с конюшни пешком? Она выдохнула и закончила наговор: — Пусть сгорят все обиды и пусть всё пройдёт и пусть всё всем будет хорошо.
После наговора люди и киборги стали складывать свои венички среди дров, которыми была обложена жердь с чучелом Зимы – и вскоре волхв поднёс к дровам поданный Кларой зажжённый факел.
Кто не успел положить веничек до зажжения костра, бросали их в огонь. Нина вслед за Платоном тоже кинула свой веничек в костёр, когда пламя охватило всю фигуру Зимы – и он мгновенно сгорел среди почти сотни других таких же веничков.
Пока горел костёр, Нина смотрела на своих ребят и на прилетевших гостей — почти все из них наговорили на венички свои обиды и бросили их в огонь. О чём они думали при этом? Какие обиды накопили, и что из этого сейчас сгорает вместе с чучелом Зимы… с потрёпанными одеждами Мары. И что наговорили на свои венички Платон и Змей, Одинец и Горан? Но теперь эти обиды сгорели и их больше нет. И можно жить дальше. Нужно жить.
Подопечные тёмного волхва выглядели более спокойными, чем утром, а ведь вначале они еле переносили друг друга. Горану скоро шестнадцать, психологический возраст Одинца ненамного больше, но они уже спокойнее стоят рядом и больше не смотрятся двумя врагами.
Змей, Ворон, Клара, Волчок, Полкан, Клим, Забава, Варя, Авиэль, Хельги, Аля, Морж… — почти все её приёмные дети-киборги стояли в круге и смотрели, как сгорают их беды и неудачи, исчезают ошибки прошлого, но при этом думали, как избежать этих обид и ошибок в будущем.
Когда костёр догорел и пепел от него был засыпан снегом, волхв объявил праздник законченным и пригласил на общую трапезу в банкетном зале столовой — и за общим столом объявил о следующей игре «Что? Где? Когда?», которая в этот раз пройдёт в школьной столовой села Кедрово, где большинство киборгов ещё не были, в первых числах апреля и попросил придумывать вопросы на эту игру.
Гости, выпив чаю с пирогами, стали расходиться и улетать в деревни и в город. Филипп улетел делать репортаж, но пообещал закинуть на сайт ОЗК весь отснятый материал.
Домой Нина попала почти в восемь вечера, уставшая, но успокоившаяся после сожжения обид и ошибок прошлого. Платон устроил только для неё романтический ужин, отпустив с её согласия Хельги и Алю в игровую комнату. После ужина они танцевали — и, когда через пару часов Аля и Хельги вернулись, переместились в спальню.
***
Утром следующего дня, двадцать шестого марта, Нина проснулась совершенно счастливая. Всё было просто замечательно: отличная солнечная погода, на дворе всего минус двадцать, катание в санях, на которое она пригласила Герду с девочкой, вкусный обед и катание верхом через час после него… — всё было идеально… пока не позвонила Карина и не сказала, что девушка её сына Левона хочет забрать с островов своего названного младшего брата.
— Но… у нас нет её брата! — возмутилась Нина, — и вообще… почему она сама не подошла ко мне и не сказала об этом? Вообще, о ком она говорила? Может быть, он не захочет лететь к ней!
— Есть у вас такой киборг… сама не поняла толком, кто он. Но он когда-то давно прилетал с твоим Василием на чайную плантацию, откуда она родом. Ты ещё в музее работала. И её отец хотел усыновить его и даже дал имя… но документы почему-то не оформил. А потом его не стало в музее… и он не стал узнавать, опасаясь привлечь внимание дексистов.
— Точно с Василием? Сейчас его добавлю, — она набрала номер всё ещё работавшего в музее DEX’а и спросила, с кем и когда он летал на чайную плантацию.
— Так с Агатом мы летали, — удивлённо ответил Василий, — он после этого начал с Кларой чайные церемонии проводить в музее. Тогда ещё ему там новое имя дали и в семью приняли… а теперь, кажется, вспомнили об этом. Агату тогда понравилось… его японское имя Акира, с ним он проводил мероприятия в музее. Сейчас скину записи… хотя у Кузи в архиве всё есть.
— Вот оно что! — воскликнула Нина, — Агат! Помню, летали вы на плантацию… ему там понравилось… Хельги, сообщи, пожалуйста, Агату об этом звонке. И, если он не слишком занят, пусть добавится в звонок.
Агат отозвался через полминуты с планшета волхва в его модуле, удивлённо выслушал и Нину, и Карину – и ответил:
— Мне и здесь неплохо. Конечно, было бы интересно слетать туда… но в гости и ненадолго. И… не прямо сейчас. Там хорошо… но они не вспоминали обо мне столько времени… а сейчас почему-то стали искать.
— Хорошо, — ответила Карина, — тебя никто насильно не заставит переселиться на плантацию. Но в гости слетать ты мог бы, тебя там встретят, как родного…
— Встретить-то встретят… — вмешалась Нина, — а что же они о таком родственнике не вспомнили раньше?
— Так Левон только перед новым годом собрался проверять киборгов на плантациях, — ответила Карина, — а чайные плантации большие и разбросаны по всем тропическим островам, острова огромные и холмистые, намного больше ваших, поэтому это заняло много времени. К тому же он не знал, о ком ему говорит дочь этого фермера-самурая, в которую он влюбился… потом понял и пригласил её сюда. Но они не нашли его здесь!
— Но она могла бы спросить у меня и здесь, — заметила Нина, — я никуда не скрывалась, была на виду… да и Агат никуда не скрывался, чай разливал сначала на площадке, где крепость, потом у дома… или они не узнали его?
— Короче, — вмешался Платон, — давайте так. Василий, когда у тебя выходной? Слетай с Агатом снова на ту плантацию в гости и привези его обратно, если Агат решит вернуться. Например, через неделю… адрес того фермера-самурая у тебя наверняка ещё есть, да и Светлану Юрьевну ты ещё помнишь, она работала зав просветотделом, а теперь там живёт.
— Не проблема, — ответил Василий, — слетаем. Сам договорюсь со Светланой Юрьевной. Я и Зою позову, тоже посмотрит, может, ещё что-то для музея привезём. Завтра схожу к директору, он опекун Зои… и перезвоню, когда летим. Агат, будь на связи. Пока.
Когда Василий отключился, Нина попросила Хельги передать запись разговора волхву, чтобы он тоже смог посетить ту чайную плантацию и решить на месте, останется там Агат или вернётся обратно, ещё немного поговорила с Кариной о предстоящей свадьбе Амины и Игоря, который обещал девушке открыть при ОЗК ветеринарную клинику, и отключилась, чтобы сразу позвонить Светлане.
— Почему не сказали мне заранее, я бы встретила их с Агатом, — спросила Нина, — твой муж так долго не вспоминал о нём… и почему она не позвонила заранее? Невеста Левона ведь тебе падчерица, не так ли?
Но Света сказала, что Кику уже взрослая девушка и сама в состоянии позвонить и всё узнать. Нина ещё с полчаса проговорила с бывшей коллегой по музею, пригласила в гости и отключилась.
***
В субботу, двадцать седьмого марта, в половине одиннадцатого на берег Жемчужного острова опустился арендованный у школы флайеробус и три флайера. Первыми вышли Некрас и прилетевший на выходные Стожар, за ними — Голуба и Искра, а потом из салона вышли почти полсотни детей разного возраста. Вместе со школьным программистом прибыли два школьных киборга, Лиса и Кот.
Драган поздоровался с встречающими их Ниной и Платоном — и Нина показала на стоящих у модуля запряженных в сани пятерых лошадей: Руслан правил Восходом, Динара подъехала на Диване, Свен запряг Ливня в двухместные санки и трое ездовых приехали в розвальнях на мезенских кобылах.
Голуба и Искра подошли к Нине поздороваться и поговорить, а мужчины помогли детям сесть в сани – и ездовые повезли катать первую группу школьников, а Кот побежал за последними санями для присмотра. Все они сразу в санях не поместились — и с оставшимися подошедшие волхв с Фридой завели групповую игру в ручеёк, а потом начали лепить снеговиков. Когда вернулись первые покатавшиеся дети, то освободившиеся места в санях тут же заняли остальные дети. Сопровождали их уже оба школьных киборга.
Старик сразу после этого попросил Голубу и Искру проводить детей в столовую модуля, чтобы накормить их и отдохнуть самим. А Нина с киборгами осталась ждать, когда вернутся уехавшие дети. После возвращения их в сани сели следующие дети, а покатавшиеся вместе с Ниной и Хельги пошли в столовую.
В пятом часу пополудни накатавшиеся и наигравшиеся гости улетели в Орлово, а Нина успевшая поговорить с обеими прилетевшими женщинами, поблагодарила Руслана и его помощников и с Хельги пешком пошла к дому.
Но она так изменилась, так похорошела… Я смотрел на
нее и с ужасом чувствовал, что опять превращаюсь в
неотесанного деревенского мальчика.
Ч.Диккенс, «Большие надежды»
Люди, командированные в Москву, давно уже привлекают внимание юмористов. С их легкой руки в литературе выработался стандартный тип командированного.
Это несчастный мученик. Шофер такси везет его с вокзала в соседнюю гостиницу вокруг всей Москвы. В гостинице ему не дают номера. Начальство его не принимает. Иногда его даже обворовывают.
Все это не так. Обмануть командированного шофер не может, потому что командированный, как правило, хорошо знает Москву. Несколько раз в день он пересекает огромный город из конца в конец. Из «Гипронефтемаша», что на Шаболовке, он спешит в Химки, в ЦНИИМОД, оттуда — за Крестьянскую заставу, в институт, а попутно успевает забежать на один-два завода и, конечно, в свое главное управление. Каждый вечер он, сидя в гостинице, составляет график завтрашней беготни, с учетом приемных дней и часов.
Несмотря на такую загрузку, он бывает в театрах и музеях чаще среднего москвича.
Подобно жителю Чукотки, безошибочно находящему Дорогу в бескрайней снежной пустыне, командированный знает все ходы и переходы в огромных служебных зданиях. Он ловко обходит референтов и секретарш, оберегающих звуконепроницаемые двери. Он хорошо знает номера телефонов, по которым не отвечают, и другие номера, безошибочные.
Почти не выбиваясь из собственного графика, Привалов носился вместе с Николаем по институтам и лабораториям. Вежливо, но настойчиво он преодолевал секретарские заграждения у дверей нужных кабинетов. Инженеры оформляли договоры со смежными организациями, писали докладные записки, готовили проекты приказов, вели междугородние разговоры…
Николая увлекла эта напряженная жизнь. Ведущие институты раскрыли перед ним многосложность современной науки. Он жадно набрасывался на все незнакомое, исписывал и покрывал эскизами блокноты, ворошил груды информационных бюллетеней.
Настроение у него было приподнятое и радостное. «Молодцом, Николай Сергеевич!..» Приятно было вспоминать эти слова академика.
Нет, он не переоценивал своих возможностей: слишком привык к мысли, что он обыкновенный инженер, какими хоть пруд пруди. Но иногда сам давался диву: как же залетела к нему в голову эта идея? «Превосходная идея!» — он сам слышал, так сказал один из крупнейших физиков страны…
То, что Николай увидел и услышал в Институте поверхности, ошеломило его. Он начал было писать подробное письмо Юре, но бросил, не дописав и до половины. Грандиозные перспективы, вскользь намеченные академиком, не сразу укладывались в голове, нужно было с ними освоиться, «переварить» их.
По вечерам в гостиничном номере они с Приваловым допоздна беседовали об этих перспективах.
— Второй час ночи, — спохватывался Привалов. — Ну-ка, спать, спать!
Сон не шел. Николай лежал с открытыми глазами, ворочался под одеялом. Хотелось курить.
— Борис Иванович, вы спите? — громким шепотом спрашивал он.
— Чего еще? — сонно откликался Привалов.
— Перестроенное вещество, — быстро говорил Николай, — это ведь совершенно новые материалы, сплавы невиданной прочности, немыслимые до сих пор соединения…
— Да спите вы!
Минут десять было тихо. Потом раздавался голос Привалова:
— Если говорить о химии полимеров, то…
Утром они пили чай у себя в номере. Борис Иванович, прихлебывая из стакана, читал купленного вчера «Эйнштейна» из серии «Жизнь замечательных людей». Дома жена не позволяла ему читать за едой. Зато, выезжая в командировки, Борис Иванович широко пользовался неограниченной свободой.
В дверь постучали.
— Четыреста седьмой, возьмите письма, — сказала дежурная по этажу.
Писем было два: Привалову от жены и второе, с размашистой надписью «Авиа», — Николаю от Юры. Николай вскрыл конверт, пробежал первые строчки и ухмыльнулся: Юрка верен себе.
Письмо начиналось так:
«Николасу С.Потапкинсу, эсквайру.
Сэр, почтовый дилижанс наконец притащился к нам на участок. Вместо обещанного подробного письма я получил жалкую депешу. Годдэм, сэр, я простой человек, сэр, и я сожалею, что считал Вас за джентльмена. Но я пишу Вам, хотя правильнее бы взять не перо, а добрый винчестер — лучшее средство против проклятых койотов вроде Вас. Прочтя Вашу депешу, я вскочил в седло и понесся как ветер. Я привязал своего мустанга к кусту чаппараля и вошел в ворота Вашего ранчо…»
Видно, у Юры не хватило терпения продолжать в бретгартовском духе, и дальше он писал попросту:
«…Долго торчал в подворотне и ждал, пока дяди Вовина жена выйдет во двор. Тогда я случайно встретился с ней, расшаркался и со страшной силой затрепал языком, наводя ее на вопрос: правда ли, что дядя Вова с помощью нашего акваланга нашел нечто, упавшее в море с «Узбекистана»? «Откуда вы знаете? — спрашивает мадам с подозрительностью во взгляде. — Вы разве тоже были на «Узбекистане»?» Нет, говорю, я на яхте был, которая подобрала женщину в красном. Тут она берет меня за руку, отводит подальше от окон Тараканши и такое рассказывает, братец ты мой…»
Страница 107 из 182
И Юра подробно описал происшествие на борту теплохода.
Прочитав это место, Николай вскочил из-за стола.
— Что случилось? — Привалов поднял на него глаза.
— Читайте, Борис Иванович! Вот отсюда.
Привалов быстро пробежал страничку.
— О-о! — воскликнул он. — Матвеевский нож и вправду существует! Ну-ка, что дальше?
Дальше Юра сообщал, что Вова, оказывается, выехал в Москву вместе с Опрятиным. Затем описывал, как после разговора с Клавдией Семеновной он поднялся наверх, к матери Николая, чтобы передать ей зарплату, полученную по доверенности. Тут Юра внезапно перешел на стиль матвеевской рукописи:
«А матушка ваша убивается, что, слыхать, на Москве морозы лютые, за полсорока градусов по цельзиеву расчислению, вы же не токмо валяных сапог, ниже того, теплого споднего взяти с собою не возжелали, матушкины о том немалыя просьбицы отвергнув…»
Привалов засмеялся:
— Узнаю вашего друга. И охота ему язык ломать!
«…Тем часом, — писал Юра, — некто, постучавшись, взошел. И был то муж дебелый, ликом зверовиден и, против указу, не брит и не чесан…»
Действительно, в тот вечер Юра имел разговор с Вовиной женой, а потом зашел к Вере Алексеевне и передал ей зарплату Николая.
Вера Алексеевна угостила Юру чаем с вареньем, а сама села напротив и стала жаловаться на сына, не захотевшего взять с собой теплого белья. Юра ел варенье и утешал Веру Алексеевну, ссылаясь на то, что у Николая молодой и здоровый организм.
Тут раздался стук в дверь, и вошел плотный мужчина средних лет, небритый, взъерошенный. Он кинул мрачноватый взгляд на Юру и Веру Алексеевну, поздоровался, спросил:
— Могу я видеть инженера Потапкина?
— Это я. — Юра сделал за спиной знак Вере Алексеевне. Он узнал незнакомца и решил выведать, зачем тот пришел.
— Моя фамилия Бенедиктов.
— Очень рад. Снимайте пальто, пожалуйста. Садитесь.
Пальто Бенедиктов не снял. Он сел на стул и положил на колени шляпу и перчатки.
— Пришел к вам с ответным визитом, — сказал он. — В общем, без предисловий. Мне говорила жена, что вы интересовались какими-то железными коробками. Не могли бы вы объяснить, что это значит?
— Вы знаете это лучше, чем я, товарищ Бенедиктов, — ответил Юра. Ящичек с рукописью был выброшен из вашей квартиры. Нас заинтересовала рукопись, и мы решили разыскать другие два ящичка, о которых там упоминалось. Очевидно, в одном из них был матвеевский нож. Очень жаль, что он утонул. Или его уже нашли?
Руки Бенедиктова беспокойно дернулись.
— Хорошо, — сказал он, прокашливаясь. — Если ваша осведомленность простирается столь далеко, то скажите: что спрятано в третьей коробке?
— Не знаю.
Они помолчали немного. Затем Бенедиктов проговорил:
— Насколько мне известно, вы занимаетесь проблемой проницаемости. Мы тоже кое-что делаем в этом направлении. Я слышал, вы собрали оригинальную установку и получили интересный эффект. Если не секрет… — Он замолчал и выжидательно посмотрел на Юру.
— Секрета, конечно, нет, — медленно, выбирая слова, сказал Юра. — Мы занимаемся проектированием нефтепровода. Попутно нас заинтересовал вопрос о диффузии жидкостей. Что касается наших опытов — к сожалению, не могу посвятить вас… Не уполномочен. У нас есть дирекция. Обратитесь с официальным запросом.
— С официальным запросом? — Бенедиктов невесело усмехнулся и встал. Благодарю за совет, товарищ Потапкин. Рад был с вами познакомиться. — Он нахлобучил шляпу на лохматую голову.
— Я тоже, — любезно ответил Юра, поднял с пола упавшие перчатки и протянул их Бенедиктову. — Это, кажется, ваши. Вы узнали мой адрес через адресный стол? — спросил он вскользь.
— В этом доме живет один наш сотрудник.
— Ах, ну да, конечно… Между прочим, было бы очень интересно взглянуть на матвеевский нож. Если не секрет.
— Вы сами сказали, что он утонул, — буркнул Бенедиктов.
Юра вышел в галерею проводить гостя. Здесь Бенедиктов немного замешкался, глядя на голубую штору.
— Вы правы, — ответил Юра на его невысказанный вопрос: — Опыт был поставлен именно здесь.
Он широким жестом откинул штору. Бенедиктов невольно шагнул поближе, но увидел только большой стол, на нем — магнитофон причудливой конструкции, а под столом — два-три черных ящика с аккумуляторами.
— Установку мы разобрали, — пояснил Юра. — А знаете что, товарищ Бенедиктов? Если вы работаете в том же направлении, то почему бы нам не объединиться? Зашли бы к нам в институт…
Биофизик взглянул на Юру из-под тяжелых, припухших век. Ничего не сказал. Попрощался и вышел. Юра, отогнув оконную занавеску, смотрел, как он медленно, шаркая ногами, спускается по лестнице.
— Любопытные новости, — сказал Привалов и налил себе еще чаю.
— С самого начала, с того самого дня, я чувствовал, что неспроста упала она с теплохода. — Николай, зажав в руке Юрино письмо, принялся расхаживать по комнате. — Она нырнула за ножом, это ясно. Если бы она нашла его, то, конечно, отдала бы мужу, ну, а тот работает вместе с Опрятиным… Но Опрятин искал нож на месте ее падения. Значит, Маргарита Павловна не нашла его… Выходит, нож все еще лежит на дне или… — Он замолчал.
Страница 108 из 182
— Или? — спросил Привалов.
— Или Опрятину удалось его разыскать.
— В таком случае, — спокойно сказал Борис Иванович, — надо поговорить с Опрятиным и попросить у него нож для исследования. Это очень облегчит нам работу.
— Вряд ли.
— То есть как это — вряд ли? Мы всесторонне исследуем нож и…
— Я не про то, Борис Иванович. Вряд ли Опрятин отдаст вам его.
— Почему? — удивился Привалов. — Я же объясню ему, для чего нужен нож. — Он сделал несколько медленных глотков. — Вот что. Костюков пишет, что Опрятин в Москве. Садитесь-ка за телефон и обзвоните гостиницы. Начните с «Золотого колоса» и «Ярославской».
Это была титаническая работа — обзвонить огромный гостиничный городок. То «занято», то «у нас такие не значатся», а то, не слушая вопроса, говорят «мест нет» и кладут трубку.
Вдруг из седьмого корпуса «Золотого колоса» деловитый женский голос ответил:
— Опрятин? Минуточку… Инициалы?.. Да, есть. Опрятин и Бугров. Сто тринадцатый номер.
Посыпались гудки отбойного зуммера.
— Здорово! — Николай хохотнул. — Живет в седьмом корпусе, напротив нас, а мы и не знали.
Привалов закрыл «Эйнштейна», посмотрел на часы.
— Половина девятого. Рановато, пожалуй, звонить…
Он подошел к окну. На улице вихрилась белая метель. Было еще темно, в окнах гостиничного корпуса напротив горел свет.
— Впрочем, он не из лежебок. — И Привалов решительно набрал номер и попросил дежурную по этажу вызвать Опрятина.
Некоторое время он ждал. Услышав ответ, оживился:
— Николай Илларионович? Рад приветствовать вас в Москве… Привалов… Да, и более того: живу тоже в «Золотом колосе», по соседству… Откуда узнал? — Привалов запнулся на секунду. — От общих знакомых.
Он сказал, что хотел бы поговорить об одном важном деле, и Опрятин ответил, что будет рад встретиться, только попозже: он должен ехать по делам. Они договорились встретиться в двенадцать в вестибюле метро «ВДНХ».
— Прекрасно! — Привалов положил трубку. — В час у меня совещание в Главнефтеспецмонтаже — как раз успею. А пока приведу в порядок записи. Вы, Коля, поезжайте в управление, пробейтесь к Бубукину и проявите настойчивость. Сегодня проект приказа должен быть завизирован.
Николай горестно вздохнул. Он не любил ходить в управление. Тамошние нескончаемые коридоры угнетали его и вызывали в памяти строчки из Багрицкого:
Ой, чумацкие просторы
Горькая потеря!
Коридоры в коридоры,
В коридорах двери…
— И вот что еще, — сказал Привалов. — Закажите себе билет на среду.
— Себе? А вам?
— Мне придется на несколько дней задержаться. Съезжу в Подольск, на завод, — там полно наших заказов.
— Хорошо, Борис Иванович. Придется на городскую станцию… По телефону только за пять дней, а среда послезавтра…
К полудню метель немного утихла, но все же мело еще порядочно. Пока Привалов, придерживая на голове папаху, шел по дорожке меж сугробов к проспекту Мира, его основательно залепило снегом.
Перейдя проспект, он вошел в вестибюль метро. Его обдало теплым электрическим ветром. Очки запотели. Борис Иванович снял их и протер. Восстановив остроту зрения, он огляделся и почти сразу увидел Опрятина, только что сошедшего, с эскалатора.
Опрятин был в элегантном пальто с меховым воротником и пыжиковой шапке. Он устремился к Привалову и поздоровался с ним, как показалось Борису Ивановичу, с преувеличенной радостью.
— Как приятно встретить в московской сутолоке земляка! — Он энергично потряс руку Привалова. — Очень, очень рад, Борис Иванович!
«Что это с ним? — удивленно подумал Привалов. — Всегда такой сдержанный… Впрочем, земляка и впрямь приятно встретить».
Они отошли в сторонку. Обменялись обычными при таких встречах фразами. Потом Опрятин спросил, как бы между прочим:
— Что говорят в академии о записках Матвеева?
— Пока изучают их. Кстати: высказывается предположение, что до наших дней дошли не только записки.
— Что же еще? — Опрятин насторожился.
— Матвеевский нож.
— Вы верите в индийские сказки?
Привалову не понравилось это. К чему увертки? Он решил идти напрямик.
— Николай Илларионович, мы знаем, что матвеевский нож был у вашего сотрудника Бенедиктова. Потом вы искали его в море, на месте падения женщины с «Узбекистана». Если вы нашли нож, то в академии с интересом послушали бы ваше сообщение. Вы же серьезный ученый и понимаете значение для науки…
— Это и есть дело, по которому вы хотели со мной говорить? — прервал его Опрятин. Теперь от него веяло холодом, радостного оживления как не бывало.
— Да, по этому делу.
— Вас неверно информировали, — ледяным тоном сказал Опрятин. — Я не имею ни малейшего представления о ноже.
— Позвольте, но вы искали…
— Мои «розыски», как вы говорите, в море связаны только с проблемой уровня Каспия. Больше ни с чем. Что касается Бенедиктова, то он ведет у нас в институте определенную работу, а чем занимается в неслужебное время, не знаю.
Это была отповедь. Вежливая, но решительная. Привалову стало неловко: действительно, какие основания были у него для подобного разговора? Письмо Костюкова? Болтовня какой-то вздорной «дяди Вовиной супруги»?..
Страница 109 из 182
— Извините, — сказал он. — Видимо, меня неправильно информировали.
— Да, неправильно. — Опрятин вдруг заторопился, взглянул на часы. Должен вас покинуть, Борис Иванович. Дела! — Он улыбнулся одними губами, пожал Привалову руку и быстро пошел к выходу.
Привалов озадаченно посмотрел ему вслед.
Если бы он знал, что в эту самую минуту Опрятин, идя по дорожке, протоптанной в снегу, и заложив руку за пазуху, нащупывает в кармане рукоятку матвеевского ножа!
Проведя несколько томительных часов в управлении, Николай поехал на Курский вокзал.
У касс предварительной продажи было много народу. Николай стряхнул снег со шляпы и подошел к хвосту очереди.
— Кто последний?
Приземистый гражданин в коричневом кожаном пальто оторвался от газеты и неодобрительно глянул на Николая:
— Я крайний. Только не лично. Лично за мной занимала гражданка… — Он осмотрелся. — Вон она, в черной шубе. Будете за ней.
Николай мельком взглянул на гражданку в черной шубке и белой шапочке. Она стояла спиной к нему у киоска «Союзпечати».
Кожаное пальто, простуженно потягивая носом, углубилось в международное обозрение. Николай, пользуясь преимуществом роста, от нечего делать стал просматривать через плечо гражданина газетные заголовки. Его заинтересовала заметка о выставке «Трофейная техника шпионажа и диверсий», открытой недавно после ремонта. В заметке описывались новые экспонаты. Остатки самолета-разведчика одной заморской державы, сбитого нашими летчиками… Бесшумные пистолеты… Портативные рации… Отравленная булавка… Оборудование итальянского диверсанта из пресловутой Десятой флотилии, который погиб в 1942 году в одном из Каспийских портов, — его тело было случайно найдено в прошлом году в подземелье. Диверсант, очевидно, принадлежал к ордену иезуитов, так как носил на шее толстую пластинку с выгравированными начальными буквами…
Что такое?.. Николай подался вперед и впился взглядом в петитные строчки.
«…Начальными буквами девиза иезуитов «AMDG»…
Кожаное пальто раздраженно сказало:
— Не люблю, молодой человек, когда мне в ухо дышат.
— Извините, — пробормотал Николай и кинулся к газетному киоску. «Московскую правду», пожалуйста.
Он схватил газету и тут же, у прилавка «Союзпечати», стал перечитывать про итальянца.
Вдруг он почувствовал чей-то пристальный взгляд. Досадливо покосился на соседку — ту самую, в черной шубке. И даже головой дернул, как от удара в челюсть: рядом с ним стояла Маргарита Павловна.
— Вы… вы в Москве? — растерянно сказал он.
— Как видите. — Она пристально смотрела на него, глаза у нее были невеселые.
— А я в командировке… — Николай кашлянул и начал складывать газету.
«Дурак! — выругал он себя. — Очень ей интересно, что ты в командировке…»
— Вы едете домой? — спросила Рита, наблюдая за нервными движениями его пальцев.
— Да. Хочу на среду взять билет. А вы?
— Завтра уезжаю.
Николай сунул многократно сложенную газету в карман. Рита повернулась к продавщице:
— Я возьму эти открытки.
Она отложила пять или шесть открыток с цветными репродукциями. Николай рассеянно взглянул на них. Какой-то северный пейзаж. Левитановский «Март». «Вирсавия». Картинка в билибинском духе: корабль с выгнутым парусом, на котором изображено солнце, подходит к пристани, где бородатые люди в длинных кафтанах стоят у пушек, окутанных клубами дыма…
Он сказал первое, что пришло в голову:
— «Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят».
— Да. — Рита расплатилась с продавщицей и сунула открытки в сумочку. С детства люблю эту сказку.
— Я тоже, — сказал Николай. — Когда-то в детстве я перерисовывал эту картинку.
— Перерисовывал? — Рита резко повернулась к нему и посмотрела в упор. А рисунок никому не дарили?
У Николая перехватило дыхание. Во все глаза он смотрел на это милое, переменчивое, вопрошающее лицо — и вдруг увидел… Проступили давно знакомые черты… задорный нос, обсыпанный веснушками, озорная улыбка, желтые воинственные косички…
— Желтая Рысь? — прошептал он.
И как хватит он по струнам.
Как задаст им, бедным, жару!..
Чтоб тебе холера в брюхо
За твой голос и гитару!
Г.Гейне, «Сосед мой дон Энрикец»
Голубой автобус с прозрачной крышей несся по заснеженному шоссе. Мелькали за окнами березовые рощи, проплывали поля, прикрытые белым одеялом зимы. Автобус миновал небольшой подмосковный город, прогрохотал по мосту через замерзшую реку, и вдруг стало темно: дорога врезалась в вековой бор.
Николай с любопытством смотрел в окно. Стена могучих разлапых сосен. Буреломы. Тяжелые ветки тянутся к автобусу и, вздрогнув, осыпают снег. Заповедный лес, в котором некогда охотился на красного зверя царь Иван Васильевич…
Позавчера Николай и Привалов прилетели в Москву по делам Транскаспийского. Вчера весь день они провели в управлении по строительству трубопроводов. Теперь они ехали в Институт поверхности, один из новых академических институтов.
Шершавые стволы раздвинулись, зимнее солнце брызнуло в окна, и в автобусе сразу стало уютно.
— Приехали, — сказал Привалов, складывая газету.
Они вышли из автобуса. Голубой морозный полдень. Тишина и острый запах хвои. Покалывает в ноздрях. Весело хрустит под ногами снег.
На Привалове теплое пальто с меховым воротником и высокая генеральская папаха. Снаряжение Николая куда легче: на нем демисезонное пальто и шляпа.
Страница 102 из 182
— Вам не холодно, Коля?
— Нисколько. — Николай косится на приваловскую каракулевую башню: — А вам не тяжело?
— Жарковато, — признается Привалов и поправляет папаху. — Жена заставила надеть. Конечно, из самых лучших побуждений…
Хруп, хруп! — похрустывает снег под ногами.
— Даже странно, — говорит Николай, — шестнадцать градусов мороза, а у меня перчатки в кармане лежат: нет надобности.
— Сейчас жесткость погоды здесь меньше, чем у нас, — замечает Привалов.
— Жесткость погоды?
— Да. Градусы мороза плюс удвоенная скорость ветра.
— Не знал, — говорит Николай. И тут же принимается подсчитывать: Шестнадцать градусов без ветра, значит, жесткость — шестнадцать единиц. А у нас зимой не бывает ниже пяти градусов, зато ветер — скажем, четырнадцать метров. Значит, жесткость — тридцать три!.. Теперь понятно, почему я не мерзну в Москве.
— И почему москвичи мерзнут у нас, — добавляет Привалов.
Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок института. Белые двухэтажные коттеджи на зеленом фоне леса — красиво! Неизбежные кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье… Еще полоска леса — и вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов.
— Здорово! — восхищается Николай. — Вот это размах!
— Видите круглое здание? — показывает Привалов. — Там, наверное, ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон.
По тропинке, протоптанной в глубоком снегу, они идут к небольшому двухэтажному дому. Войдя в вестибюль. Борис Иванович поскорее стягивает с головы папаху и вытирает платком лоб и затылок.
Зеленая дорожка коридора. Номерки и таблички на дверях. Привалов и Николай вдруг останавливаются: из-за толсто обитой двери со световой вывеской «Не шуметь!» приглушенно доносятся музыка и пение. Они вяжутся со строгой обстановкой Института поверхности не лучше, чем мычание коровы с симфоническим оркестром.
Бренчит гитара. Басовые струны щелкают по медяшкам ладов, и под лихой топот подошв молодой голос задорно выводит:
Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня.
Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня…
Николай и Привалов переглядываются: Юрин голос… Сверточек ферромагнитной ленты со звукозаписью «обстановки эксперимента» уже попал сюда…
В институте предупреждены о приезде Привалова и Николая. Их ведут в большую комнату без окон. Ее стены сплошь уставлены пультами и панелями приборов. В потолке — широкий овальный световой люк. Голубой глаз неба…
Из-за стола навстречу инженерам поднимается сухощавый человек в черном костюме. У него высокие скулы, резко очерченный нос, аккуратный седой пробор. Николай осторожно пожимает ему руку, запинаясь, называет свою фамилию. Он чувствует себя стесненно: перед ним — ученый с мировым именем.
— Садитесь, товарищи. — Коротким жестом ученый указывает на кресла. Рад познакомиться с вами. Сейчас подойдут сотрудники и расскажут, что мы тут делаем с вашей музыкой.
Николаю очень хочется провалиться сквозь землю. Вечные Юркины выходки! Полно на свете приличных песен — так нет же, выбирает самую идиотскую! Ему-то, Юрке, хорошо сейчас: он не видит, как вежливо улыбается один из ведущих физиков страны.
— Признаться, если бы не личное свидетельство Бахтияра Халиловича, мы бы не поверили, — продолжает ученый. — Ваш отчет вполне обстоятелен, но мы с интересом послушаем живой рассказ. — Он смотрит на Николая: — Кажется, вы участвовали в опыте с начала до конца?
— Да. — Николай встает.
— Сидите, пожалуйста. Это вы придумали схему установки?
— Мне принадлежит только идея использования поверхности Мебиуса…
— Как вы к ней пришли?
— Меня навела на мысль рукопись Матвеева. Если помните, Григорий Маркович, он там описывает какую-то «сукрутину»…
— «Сукрутина в две четверти». Помню, — говорит ученый. — Мы тоже заинтересовались этим местом… Как ваше имя-отчество?
— Николай Сергеевич.
— Молодцом, Николай Сергеевич! Превосходная идея.
Николай польщен. На лице его сама собой появляется неприлично широкая улыбка — от уха до уха. С трудом согнав ее, он говорит торопливо:
— Схему установки нам помогли разработать специалисты по автоматике на основе предложения инженера Костюкова. Он же пел. Понимаете, Григорий Маркович, эта песенка… то есть получилось такое стечение обстоятельств…
— Не смущайтесь. — Ученый дружелюбно смотрит на Николая. — В вашем возрасте и я певал «Сербияночку». А про стечение обстоятельств нам известно. Вы поступили правильно: пока проблема не решена, лучше, чтобы о ней поменьше говорили. Во избежание нелепых толкований. Помните статью о «чуде в Бабьегородском переулке»? Неправильно истолковали коэффициент полезного действия и расписали в газете, что, дескать, на заводе кондиционеров создана установка с КПД больше ста процентов… Ваша-то установка не в переулке ли была? — спрашивает он вдруг.
— В переулке, — немного растерянно отвечает Николай. — В Бондарном переулке…
— Вот видите. — Григорий Маркович негромко смеется. — Чудо в Бондарном переулке.
Страница 103 из 182
В комнату входят трое: китаец неопределенного возраста, в восьмиугольных очках, молодой — чуть постарше Николая — невысокий крепыш в спортивной куртке и румяная девушка в сером костюме. Пожимая руку крепышу, Николай замечает у него на лацкане куртки значок яхтсмена-перворазрядника. Крепыш тоже видит такой же значок в петлице Николая. Они улыбаются друг другу. Николай пугается, как бы в его улыбке не проскользнуло чувство превосходства, свойственное морякам соленой воды при встречах с пресноводными коллегами, и гонит ее с лица. Что-то у него сегодня неблагополучно а улыбками.
Николай рассказывает об опыте в Бондарном переулке. Все внимательно слушают. Китаец записывает в блокноте.
— Таким образом, — заключает Николай, — мы вовсе не думали о проницаемости. Мы хотели усилить поверхностное натяжение ртути, и только.
— Картина представляется яснее, — говорит академик. — А теперь послушаем Василия Федоровича.
Крепыш в спортивной куртке раскладывает на столе несколько схем и фотографий. Следует короткое сообщение. Они построили установку, полностью дублирующую опыт в Бондарном переулке. Конечно, она снабжена точными записывающими приборами. Камертонный прерыватель заменен более совершенным устройством. Вот принципиальная схема…
Затем Григорий Маркович приглашает инженеров осмотреть установку. Она в другом здании, так что приходится одеться и выйти.
Снова похрустывает под ногами снег, морозный день искрится и щедро льет смолистый хвойный дух.
Григорий Маркович с Приваловым и китайцем идут впереди. Молодежь немного приотстала. Николай узнает от своих спутников, что китаец — доктор наук, специалист по поверхности раздела жидкостей, а зовут его Ли Вэй сэн. И что Василий Федорович недавно защитил кандидатскую диссертацию об электростатических явлениях, возникающих в клеевых пленках при схватывании клея. Румяную девушку зовут Лида Иванова, можно без отчества, она не физик, а инженер из управления по строительству трубопроводов, а здесь она находится для координации вопросов новой техники; ей нравится Ефремов, хотя лично она «Туманность Андромеды» написала бы иначе.
Кроме того, Николай успевает обменяться с Василием Федоровичем мнениями о способах складывания спинакера и договориться на воскресенье вместе поехать в Химки, чтобы Николай попробовал свои силы на парусном буере.
Они входят в небольшое одноэтажное здание. Вот и установка. Николай смотрит во все глаза. Да, это тебе не Бондарный переулок, думает он. Впрочем… Впрочем, в принципе никакой разницы. И здесь, как в переулке, возвышается кольцо Мебиуса.
Внутри кольца укреплены две штанги, прижатые друг к другу мощными электромагнитами. Когда режим установки создаст условия проницаемости, штанги проникнут друг в друга. Но пока режим не найден. Стрелки приборов стоят на нулях.
В том, первом здании, в звуконепроницаемой комнате магнитофон воспроизводит злосчастную «Сербияночку». Звук преобразуется в электрические колебания, которые записываются на ферромагнитную ленту в виде, пригодном для обработки на электронно-счетной машине. Цифры, обозначающие частоты, переводятся в двоичную цифровую систему, имеющую только два знака: ноль и единицу.
Число, которое в обычной десятичной системе изображается знаком «2», в двоичной системе пишется, как «10», тройка — «11», четверка — «100», пятерка — «101», и так далее. Для людей эта система слишком громоздка: число «16», которое мы обозначаем двумя знаками, в двоичной системе пишется пятью: «10000». Но для электронной машины это очень удобно. Все ее действия основаны на комбинациях: есть импульс — значит, единица; нет импульса — ноль. Когда задача выражена такими цифрами, машина справляется с ней мгновенно.
Институтская электронно-счетная машина имела такую задачу. Она «знала» все параметры схемы, где была только одна неизвестная величина. Если бы Валерик не опрокинул камертонный прерыватель, грузики остались бы в том же случайном положении, когда получилась проницаемость. А теперь приходилось пропускать установку через все частоты, встречающиеся в Юриной музыке. Электронная машина непрерывно составляла и решала ряды уравнений; их результаты в виде электрических команд последовательно передавались на установку.
— Человеческой жизни не хватило бы, чтобы перебрать все комбинации, говорит Григорий Маркович. — У вас получилось случайное совпадение, а повторение случайности — дело практически немыслимое. Будь это лет двадцать назад, пришлось бы просто махнуть рукой.
— Григорий Маркович, разрешите узнать, — осторожно спрашивает Привалов, — у вас уже сложилось мнение относительно… э-э… причин проницаемости?
— Об этом, Борис Иванович, говорить еще рано. Но, полагаю, наш друг Багбанлы в принципе совершенно прав: все дело в перестройке внутренних связей вещества. При перестроенных связях проникновение идет по межатомным и межмолекулярным пустотам, которые огромны сравнительно с элементарными частицами.
— А если орбиты внешних электронов пересекутся при встрече? спрашивает Николай.
Академик улыбается:
Страница 104 из 182
— Жолио-Кюри как-то сказал, что, говоря о структуре атома, надо отказаться от образных представлений. Человеческому воображению это не пол силу. Только математика может дать представление о действительности. Но, если попробовать выразить словами, никаких круговых орбит нет. Есть амплитуды колебаний электронов.
— Еще вопрос, — говорит Привалов, — какова, по-вашему, физическая природа поля кольца Мебиуса?
Ученый шутливо поднимает вверх обе руки.
А Ли Вэй-сэн, показав в улыбке крупные зубы и тщательно выговаривая слова, замечает:
— Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год.
— Пока что могу сказать вам только одно. — Григорий Маркович, слегка сутулясь, подходит к Привалову и выставляет вперед длинный и тонкий указательный палец. — В обычном кольце токи высокой частоты, текущие по наружной и внутренней поверхностям, проходят разный путь. В кольце Мебиуса, имеющем одну поверхность, токи текут не обычным путем. Происходят какие-то особые явления. Разумеется, в определенной частотной обстановке. Ну-с, пойдем дальше. — Он ведет гостей в другое помещение. — Поверхность Мебиуса в высокочастотном контуре — на редкость счастливая догадка, говорит он, идя по широкому коридору. — Она открывает отличные перспективы, о которых вы, быть может, и не подозреваете. Но, поскольку выдвинута конкретная задача — подводный нефтепровод, — мы решили на первом этапе привязать работу именно к этой задаче. Собственно, задач у нас две. Усиленное поверхностное натяжение должно придать нефтяной струе локальную форму — это раз. Сопротивление ее движению требуется свести до минимума и-ли вовсе снять за счет проницаемости — это два. Правильно?
— Совершенно верно, — подтверждает Привалов.
— Ну-с, вторая задача — дело еще далекое, а вот первая… Впрочем, смотрите сами.
Он распахивает дверь.
Посреди комнаты — круглый бетонный бассейн диаметром в три с половиной метра, облицованный белым кафелем. Стенки бассейна — почти в человеческий рост. Его опоясывает желтой металлической лентой большое горизонтальное кольцо, укрепленное на ребристых изоляторах.
— Кольцо Мебиуса? — нерешительно спрашивает Николай, разглядывая желтую ленту. — Ну да, вот перекрутка… Вот это колечко!
Вслед за Григорием Марковичем они поднимаются на площадку вровень с верхним краем бассейна. Отсюда видно: чаша бассейна залита до половины густой черной жидкостью с зеленоватым отливом.
— Масло, — коротко бросает академик. — Десять тонн. А теперь смотрите.
Он нажимает кнопку на пульте.
Поверхность масла вспучивается в середине, растет… Края начинают отходить от стенок бассейна, обнажая дно… Все быстрее и быстрее… Какая-то могучая сила стягивает черную жидкость в трехметровый шар почти правильной формы. Поверхность его становится глянцевитой, переливчатой, радужной, и в ней отражаются фигуры на площадке — уродливо искаженные, как в «комнате смеха».
Но, конечно, никому и в голову не приходит смеяться.
— О-о! — вырывается у Привалова.
Николай изумленными, счастливыми глазами смотрит на черный шар, лежащий в бассейне.
— Попробуйте проколоть! — Григорий Маркович протягивает Николаю эбонитовый стержень с острым наконечником.
Николай берет стержень и упирает острие в шар. Поверхность не поддается. Он давит изо всех сил. Он чувствует — поверхность шара пружинит. Она лишь слегка прогибается под острием, но не прокалывается, нет!
— Не прокалывается! — кричит он.
Академик тихо смеется. Смеется Лида Иванова, усмехается Василий Федорович. Ли Вэй-сэн обнажает крупные белые зубы.
Галерея в Бондарном переулке… Пульсирующая капля ртути… Все отодвинулось, заслонилось огромным черным шаром. Так вот ты какое, поверхностное натяжение!
— Частота… На какой ч-частоте? — Николай заикается от волнения.
— Все расскажем. Эта сила пока недостаточна. Она еще не может заменить десятимиллиметровую стенку стальной трубы.
Академик выключает ток — и шар сразу опадает. Растекается в чаше бассейна. Черная маслянистая поверхность тяжело колыхнулась концентричными волнами, отраженными от стенок, и застыла.
— Сто тонн, — говорит Привалов. — На погонный метр шестнадцатидюймовой трубы при внутреннем давлении в восемь атмосфер действует сто тонн. Неужели это…
— …будет, — кивает академик. — Кольцо Мебиуса даст нам и такое поле усиления. Вы, — он наставляет указательный палец на Николая, — шли правильным путем, мы добавили к вашей схеме совсем немногое.
— Товарищи с юга и-зо-бре-тательны. — Ли Вэй-сэн отчетливо произносит каждый слог. — Увеличение поверхностных сил — крупное открытие. До сих пор мы умели обращаться с жидкостями, только заключая их в сосуды. Теперь… Теперь мы будем уметь больше.
— Верно, товарищ Ли, — говорит Григорий Маркович. — «Будем уметь больше» — сказано хорошо. Кольцо Мебиуса дает именно поле увеличения поверхностных сил. Но — и это закономерный в физике обратимый процесс — на каком-то узком режиме, который нам еще неизвестен, оно дало прямо противоположный эффект: ослабление, раскрытие связей. Строго говоря, случай с пальцем вашего лаборанта, проницаемость, — явление побочное.
Страница 105 из 182
— Паразитное, — вставляет, улыбаясь, Василий Федорович.
— Именно.
Все смеются.
— Кстати, товарищи, — академик переводит взгляд с Николая на Привалова, — вы представляете себе масштаб этого «паразитного» явления?
Николай молчит. Он давно уже дал себе слово не заноситься. Только трубопровод — больше ничего…
— Всего, конечно, себе не представишь, — говорит Привалов. — Но мы думаем… Переворот в холодной обработке металлов — резание без сопротивления…
Академик кивает.
— Строительство шахт и проходка нефтяных скважин проницающим инструментом, — продолжает Привалов, воодушевляясь. — Я даже думал… Только не смейтесь… Думал о метеоритной защите для космических кораблей…
— Может быть, может быть, — медленно, раздумчиво говорит Григорий Маркович. — Но каждый случай практического применения потребует специальных решений. Нелегких решений… Поверхность вещества обладает энергией, и, кажется, она будет у нас в руках…
— Новый вид энергии?! — Привалов запускает руку в шевелюру.
— Новый источник, — поправляет академик. — Более близкий и доступный, чем ядерная энергия.
С минуту все молчат.
— Ну-с, давайте спустимся с небес на землю.
Один за другим они спускаются с площадки. Коридор. Вестибюль. Снова хрустит под ногами снег.
Теперь в кабинете академика они обсуждают программу дальнейших работ.
— Перестроенное вещество… — говорит Григорий Маркович. — Подержать бы его в руках… Когда еще наша установка выдаст первый образец… Жаль, что эффект с пальцем вашего лаборанта оказался нестойким. Вот если бы к нам попал каким-нибудь чудом нож Матвеева. Если, конечно, он существовал в природе…
— А может быть, нож и сейчас где-нибудь валяется? — несмело говорит Лида Иванова. — Ведь Матвеев привез его в Россию.
Нож где-нибудь валяется?..
В памяти Николая живо встает летний день, залитый жарким солнцем. Парусные гонки. Моторка Опрятина, и Вова у борта моторки. Он, Николай, подплывает к ним и слышит, как Вова говорит: «Мне, кроме ножа, ничего не нужно». Что-то в этом роде. У Вовы акваланг. У Опрятина в моторке поисковый прибор. Они ищут в том месте, где упала за борт Маргарита Павловна. Перед этим Опрятин приходил к ним в институт — выведывал координаты места падения. И спрашивал… Да, спрашивал, не было ли в руках у женщины металлического предмета… Нож! Матвеевский нож — вот что они искали! Ведь если ящичек с матвеевской рукописью был выброшен из Дома Маргариты Павловны — в этом Николай не сомневался, — то у нее же мог быть и матвеевский нож… Ну конечно, он мог быть в другом ящичке!..
Николай припоминает эскизы на последнем листе рукописи. «Источник» так назывался ящичек, в котором они нашли рукопись. Потом был эскиз другого ящичка, под названием «Доказательство». Доказательство! Что, как не этот нож, могло служить лучшим доказательством!..
И еще: Юрка видел у Опрятина в лаборатории ламповый генератор. Юрка уверял, что не для поднятия уровня моря Бенедиктов и Опрятин возятся с высокой частотой…
Наконец-то он, Николай, связал разрозненные впечатления в единую картину. Есть матвеевский нож! О нем знает Маргарита Павловна, его ищут Опрятин и Вова. Или — уже нашли?..
Ему хочется немедленно рассказать о своей догадке, но он сдерживает себя. Здесь не место. Потом.
Он прислушивается к разговору старших.
— …Если Матвеев мог держать нож за рукоятку, значит, она была из обычного вещества, — говорит Григорий Маркович. — В ноже существовала какая-то переходная зона…
«Дать телеграмму Юрке? — думает Николай. — Пусть попробует выведать что-нибудь у Вовы или у его жены Надо достать этот нож. Обязательно достать нож…»
Снова он заставляет себя прислушаться к разговору.
Теперь говорит Ли Вэй-сэн:
— Связи в веществе непостоянны. Они находятся в непрерывном изменении…
«Как же мы с Юркой раньше не догадались? — думает Николай. — А тут она сказала, что нож где-то валяется, — и меня осенило…»
— Возможно, нам понадобится практическая помощь вашего института, говорит академик. — Как отнесется к этому ваше руководство?
— Не знаю, Григорий Маркович, — честно признается Привалов. — Пока мы проектируем Транскаспийский из обыкновенных труб. Срок есть срок, задание есть задание, а идея беструбного нефтепровода — не более чем идея.
— Вам поможет управление по трубопроводам, а точнее — сия девица, представляющая управление. Несмотря на свою привлекательную внешность, она настоящее дитя джунглей. В канцеляриях ей ведомы все шорохи и тропы.
— Григорий Маркович! — восклицает, смеясь, Лида Иванова.
Инженеры прощаются. Привалов со вздохом водружает на голову генеральскую папаху и вместе с Николаем покидает Институт поверхности.
— Борис Иванович, — взволнованно говорит Николай, — девушка права: матвеевский нож существует!
А приехав в Москву, он первым делом бросается на почту и дает фототелеграмму Юре:
«Уверен, что О. и В. искали матвеевский нож. Срочно наведи справки. Попробуй выведать у Вовиной жены. Николай».
Позади была бешеная скачка в Корнуолл.
Пасха в этом году наступила раньше обычного. Весна едва успела начаться. Стояла черная непроницаемая ночь, когда мы остановили своих лошадей на вершине скалы неподалеку от Тинтагеля и тут же попали в лапы к ветру. Нас было только четверо — Утер, я, Ульфин и Кадал. Все пока шло гладко и по плану. Скоро наступит полночь, а за ней двадцать четвертое марта.
Игрейн следовала всем моим указаниям до последнего. В ту ночь, в Лондоне, я не посмел пойти от нее прямо к Утеру: об этом тотчас доложили бы Горлуа. Да и Утер, в любом случае, должен был спать. Я навестил его рано утром, пока он мылся и готовился к коронации. Он отослал всех слуг, кроме Ульфина, и я рассказал ему, что он должен делать. Со сна он выглядел лучше, встретил меня оживленно и внимательно слушал, неотрывно глядя на меня блестящими запавшими глазами.
— Она поступит, как ты велел?
— Да, она дала слово. А ты?
— Я сделаю все, — он прямо взглянул на меня. — А ты не скажешь мне об исходе?
— Я уже сказал. Ребенок.
— Ах, это, — он нетерпеливо повел плечом. — Ты так похож на моего брата. Он больше ни о чем другом не думал. По-прежнему «работаешь» на него?
— Можно сказать и так.
— Рано или поздно это должно случиться. Нет, я имею в виду Горлуа. Что будет с ним? Наверняка риск есть?
— Без риска ничего не бывает. Ты должен поступать, как я, — верить, время покажет. Могу сказать, однако, что ты и твое королевство переживете эту ночь. — Последовало молчание. Он смерил меня взглядом.
— Больше мне от тебя ничего не требуется.
— У тебя все будет нормально. Ты переживешь его, Утер.
Он неожиданно рассмеялся.
— Какая жалость! Я сам мог это предвидеть. Уже тридцать лет ему не сидится дома во время войны. Поэтому я не хочу, чтобы мои руки оказались запятнанными его кровью. Поэтому и…
Утер повернулся к Ульфину и начал давать распоряжения. Передо мной был прежний Утер, энергичный, четкий, боевой. Отправить посланца в Карлеон и направить оттуда в Северный Корнуолл войска. Сам Утер направится туда прямо из Лондона с небольшой охраной и встретится с войсками в лагере. Таким образом король будет следовать за Горлуа по пятам, несмотря на то, что Горлуа выйдет сегодня, и на то, что Утер должен провести четыре дня, празднуя со своей знатью. Другой человек немедленно выезжал по нашему корнуолльскому маршруту обеспечить свежих лошадей через небольшие промежутки на всем пути следования.
Все шло по моему плану. Игрейн присутствовала на коронации, собранная и прямая, глаза опущены вниз. Она была настолько бледна, что не встреться я с ней ночью, я поверил бы в ее болезнь. Никогда не перестану удивляться женщинам. Даже при таком могуществе, как мое, невозможно узнать, что у них на уме. Ни герцогине, ни продажной девке не требуется учиться мастерству обмана. Похожим образом обстоит дело с рабами, живущими в страхе, и с животными, инстинктивно изменяющими свою внешность, чтобы выжить. Всю церемонию она просидела, словно восковая, готовая в любой момент растаять. Я успел заметить, как окруженная женщинами, она покидала процессию, которая толпой направлялась пировать в зал. В разгар празднества, когда вино не раз прошло по кругу, я увидел, как Горлуа незамеченным покидает зал вместе с несколькими людьми, выходящими за естественной надобностью. Утер, на взгляд посвященного, играл свою роль не столь убедительно, как Игрейн, но в перерывах между овладевавшими им яростным ликованием и томлением (в предвкушении будущего) в его игру можно было поверить. Мужчины вполголоса переговаривались о королевском гневе по поводу отсутствия Горлуа и клятве с его стороны отомстить, как только разъедутся высокие гости. Но гнев был несколько наигран, а угрозы слишком жестоки по отношению к герцогу, чья единственная вина заключалась в том, что он хотел защитить собственную жену. Видимо, королю не терпелось представить свои чувства людям как часть цельной картины. Звезда Утера взошла столь высоко и сияла так ослепительно, что Лондон простил бы ему сейчас даже публичное изнасилование. Менее снисходительно лондонцы отнеслись бы к Игрейн, ответившей королю отказом.
Итак, мы прибыли в Корнуолл. Посланец справился со своей задачей, и мы меняли лошадей через каждые двадцать миль, прибыв на место за ночь и два дня. В специально выбранном месте нас ждали войска. Лагерь разбили в нескольких милях от Геркулес-Пойнт, прямо за корнийской границей. Уже пришло сообщение, что Игрейн находится в Тинтагеле с небольшой группой верных людей, а ее муж со своим войском прибыл к Димилоку и бросил клич среди людей защищать своего герцога. Он, должно быть, знал о наличии королевских войск на своих границах и ждал нападения после прибытия в войска короля. Но он и представить себе не мог, что король уже с ними.
Страница 129 из 141
В сумерках мы тайком проникли в лагерь и отправились не в королевский штаб, а к одному из командиров, которому доверял король. Кадал находился уже в лагере, обогнав нас, и готовил грим для изменения нашей внешности. Нам оставалось ждать Ральфа из Тинтагеля, когда тот сообщит, что время пришло.
Мой план отличался простотой, служащей залогом успеха. Мы решили использовать привычку Горлуа, появившуюся у него после свадьбы, навещать свою жену ночью, возвращаясь даже из самых дальних крепостей, или Димилока. Ральф рассказал, что над влюбленным стариком начали подшучивать, и он сделал свои визиты тайными, используя потайной черный ход, куда, не зная точно его расположения, было не просто попасть. Я придумал переодеть и загримировать Утера, Ульфина и себя, чтобы проникнуть ночью в замок, если возникнут трудности, под видом Горлуа, его спутника и слуги. У потайной двери встанет на дежурство Ральф, он и проведет нас к госпоже. Игрейн удалось каким-то образом уговорить Горлуа не приезжать этой ночью, а также она отпустила всех своих дам, кроме Марции. Ральф и Кадал договорились, какую одежду нам следует надеть: во время коронации корнуолльцы покинули Лондон в такой спешке, что оставили после себя большую часть багажа. В седельных сумках мы нашли одежду с гербами Корнуолла и даже одну из всем знакомых боевых накидок Горлуа с двойной серебряной каймой.
Последнее послание Ральфа обнадеживало. Время настало, стояла черная ночь. Она спрячет нас от людей Горлуа, которые в свою очередь предпочли не выходить наружу. В полной темноте мы незамеченными выскользнули из лагеря. Определившись, мы галопом направились к Тинтагелю. Только очень уж подозрительный человек мог заметить, что это отнюдь не герцог Корнуолла со своими тремя спутниками спешит ночью к своей жене. Утеру выбелили бороду и наложили на часть лица повязку, чтобы скрыть угол его рта и оправдать изменившийся голос. Опущенный капюшон (неудивительно для ночной поездки) скрывал черты лица. Он был выше и крепче Горлуа, но это легко было изменить. Чтобы не узнали руки, принадлежавшие отнюдь не старику, он надел боевые рукавицы. Ульфин вполне сошел за Джордана, одного из слуг Горлуа, — тот был больше всего похож на Ульфина. Я переоделся под Бритаэля, друга и командира отряда войск Горлуа. Он был старше меня, но наши голоса походили один на другой, и мне нетрудно было говорить на корнийском. У меня всегда получалось подделывать голоса. Кадал не переодевался. Ему поручили ждать нас с лошадьми у замка и быть готовым передать послание.
Я подъехал к королю и сказал ему на ухо:
— До замка осталось меньше мили. Сейчас мы спустимся на берег. Там нас проводит Ральф. Я поеду вперед?
Он кивнул. Даже в кромешной тьме я заметил блеск его глаз. И добавил:
— И будь сдержанней, а то тебя никогда не примут за Горлуа, у которого такой стаж семейной жизни.
Утер рассмеялся. Я обогнал его и начал осторожно спускаться по истоптанному кроликами склону в узкую долину, спускавшуюся к морю.
Долина оказалась не более чем оврагом с небольшим ручейком на дне, бегущим к морю. Ручей был в ширину около трех шагов, и лошадь спокойно могла его перейти. В конце он спадал со скалы на галечный пляж. Мы поехали вдоль него по одному в ряд, оставив ручей слева. Справа высился крутой, заросший кустами склон. Ветер дул с юга-запада, долина же выходила на север, поэтому ее склоны защищали нас от бури. Наверху же кусты трещали под напором шквалистого ветра, вниз летели ветки и целые сучья, падая прямо перед нами. Дорога была трудной, даже если не считать погоду. Лошадям передавалось наше напряжение, — один Кадал был спокоен, как скала, — и мы с трудом их сдерживали. За четверть мили до моря мы свернули и направились через поток. Моя лошадь прижала уши и встала. Когда я пустил ее галопом вверх по тропинке, от темноты отделилась тень, испугавшись которой, лошадь опять остановилась и взвилась на дыбы, чуть не рухнув вместе со мной со скалы.
Фигура метнулась вперед и перехватила уздечку, притягивая голову лошади вниз. Животное встало, дрожа, все в поту.
— Это Бритаэль, — сказал я. — Все в порядке?
Послышалось восклицание, и человек приблизился на шаг, вглядываясь в темноту. Сзади остановился серый конь Утера. Человек неуверенно спросил:
— Мой господин Горлуа?.. Мы не ждали вас сегодня ночью. Какие-то новости?
Голос принадлежал Ральфу.
— Ну как, в темноте сойдем? — спросил я своим голосом.
Ральф перевел дыхание.
— Да, милорд. Я уж подумал, что это на самом деле Бритаэль. Да и серая лошадь… Это король?
— На сегодня это герцог Корнуолла. Все в порядке?
— Да, сэр.
— Тогда веди, у нас немного времени.
Он взял мою лошадь под уздцы и повел за собой. Я был ему благодарен за это. Тропа была по-настоящему опасной, узкой и скользкой. Она следовала за каждым изгибом берега между шелестящими кустами. Я не пожелал бы себе ехать по этой тропе на незнакомой и испуганной лошади даже днем. За нами слышался неторопливый цокот копыт лошадей Кадала и Ульфина. Сразу за мной фыркал на каждый куст серый жеребец Утера, он пытался вырваться из рук седока. Но тщетно, Утер мог укротить самого Пегаса.
Страница 130 из 141
Моя лошадь опять чего-то испугалась, споткнулась и слетела бы в обрыв, если бы не Ральф. Я выругался.
— Далеко еще? — спросил я его.
— Шагов двести до берега, сэр. Там мы оставим лошадей. На мыс мы заберемся пешком.
— Клянусь богами бурь, я был бы рад очутиться, наконец, под крышей. Неприятностей не было?
— Никаких, сэр, — ему приходилось кричать, чтобы я услышал. Но в такой шторм нас невозможно было услышать, находясь дальше, чем за три шага. — Моя госпожа лично сказала Феликсу — это привратник, — что она попросила герцога приехать к ней, как только войска встанут в Димилоке. Все знают, что она беременна, и поэтому неудивительно, что ей хочется быть рядом с мужем, даже когда армия короля так близко. Она предупредила Феликса, что герцог воспользуется потайным ходом, так как король мог уже разослать своих лазутчиков. Воины герцога не должны были знать, что он оставил гарнизон в Димилоке, сказала она, это могло породить ненужную тревогу, а король вряд ли окажется в Корнуолле так быстро… Феликс ничего не подозревает. Да и с какой стати?
— Привратник стоит на воротах один?
— Да, но в сторожке сидят два воина.
Ральф обрисовал помещение за потайной дверью. За небольшой дверцей в стене замка шла длинная лестница наверх, огибавшая стену справа. На полпути находилась широкая площадка с комнатой охраны сбоку. Потом лестница снова вела наверх и заканчивалась секретной дверью, выводившей в покои.
— Охрана знает? — спросил я.
Он покачал головой.
— Мы не посмели, милорд. Всех людей, оставшихся с леди Игрейн, выбирал лично герцог.
— Лестница хорошо освещена?
— Факелом. Я позаботился, чтобы он главным образом дымил.
Я оглянулся. Ко мне серым привидением приближался жеребец Утера. Ральфу приходилось перекрикивать ветер, шумевший наверху, в долине. Король, видимо, заинтересовался нашим разговором, но он хранил молчание, не нарушая его, с самого начала поездки. Похоже, он в самом деле доверился времени и судьбе. Или мне.
Я повернулся к Ральфу, наклоняясь через плечо лошади.
— Пароль есть?
— Да, милорд. Пароль — «пилигрим». И леди послала королю кольцо. Иногда его носит герцог. Вот, тропинка кончается. Начинается берег. — Он остановился, успокаивая мою лошадь. Она спрыгнула вниз, захрустев галькой. — Лошадей оставим здесь, милорд.
Я с радостью спрыгнул на землю. Мы находились в небольшой, защищенной от ветра бухте. Слева нависала большая скала. Ее выступ подтачивали морские волны, разбиваясь о нее и падая на берег белыми потоками с шумом, будто сталкивались две армии. Справа высилась другая скала, а между ними по берегу лежали черные валуны, вгрызающиеся в белую пену. Наш ручей впадал в море двумя каскадами, обрываясь на ветру тонким волосом. За всеми этими водопадами, под самой большой скалой имелось место для лошадей.
Ральф показал на крупный мыс слева.
— Тропинка там. Скажи королю, чтобы шел за мной и следуй за ним вблизи. Один неверный шаг, и прежде чем ты успеешь позвать на помощь, тебя уже унесет волной к западным звездам.
Серый жеребец топтался сзади. Король спрыгнул с коня и восторженно рассмеялся. Даже если его ночное путешествие обманет его ожидание, он останется собой: Утер не мог жить вне опасности и риска.
Подъехали Утер с Кадалом и спешились. Кадал взял поводья. Утер встал со мной плечо к плечу, глядя на неистовый водоворот воды.
— Придется сплавать ради нашей цели?
— Может и до этого дойдет. Кажется, что волны подмывают самые стены.
Утер неподвижно стоял, забыв о ветре и дожде. Подняв голову, он смотрел на мыс. Высоко, в штормовой мгле, горел огонь.
Я дотронулся до его руки.
— Послушай. Все идет по плану. В комнате охраны находятся два стражника, а у двери привратник Феликс. Света будет мало. Ты знаешь, где вход. Будет достаточно, если при входе ты буркнешь Феликсу слова благодарности и быстро поднимешься наверх. Старая дама Марция встретит тебя у покоев Игрейн и проведет туда. Остальное предоставь нам. Если случится худшее, то нас, как и их, трое, в такую ночь никто не услышит ни звука. Я поднимусь за час до рассвета и пошлю за тобой Марцию. Все, больше мы не сможем говорить. Иди вслед за Ральфом внимательно, дорога очень опасна. У него есть кольцо для тебя и пароль. Иди.
Он безмолвно отвернулся и зашагал по сыпучей гальке к ожидающему пажу. Рядом со мной оказался Кадал, державший в руке поводья четырех лошадей. Как и у меня, лицо его было мокрым, накидка облаком сбилась вокруг него.
— Ты слышал, что я сказал. За час до рассвета, — сказал я ему.
Он тоже смотрел на скалу, где в высоту уходил замок. Через секунду я увидал в разрыве облаков стены крепости. Она срослась со скалой, почти вертикально уходившей в море. Мыс и материк соединял узкий скалистый гребень, отточенный морем подобно клинку. С берега, где стояли мы, казалось, не было иного выхода, как через долину. Ни крепости, ни дамбы, ни замка на скале, куда можно было бы забраться. Неудивительно, что здесь не оставили часовых. Дорогу же к потайной двери мог защитить один человек, сражаясь против целой армии.
Страница 131 из 141
— Я буду держать лошадей под навесом, в укрытии, — обратился ко мне Кадал. — И бога ради, если только охваченный страстью король не задержится, не опаздывайте. Если там только почуют неладное, мы окажемся здесь, как крысы в западне. Эту долину можно перекрыть так же спокойно, как и дорогу к замку. А я особо не горю желанием пускаться в плавание.
— И я. Ладно, Кадал, ты же все знаешь.
— Я верю тебе. Что-то такое в тебе сегодня вечером есть… Ты говоришь с королем особо не задумываясь, резче, чем со слугой. И он слушается тебя, не говоря ни слова. Да, ты знаешь, что делаешь. И хорошо, что так, хозяин Мерлин. В противном случае на карту поставлена жизнь короля Британии из-за одной ночи любви.
И здесь я поступил совершенно необычно для себя, что я обычно никогда не делаю. Я положил свою руку на руку Кадала, державшего поводья. Лошади стояли спокойно и горестно, подставив себя ветру и опустив головы.
— Если Утер попадет сегодня ночью во дворец и окажется с ней в постели, — сказал я, — то клянусь богом, Кадал, не будет уже иметь никакого значения, даже если его убьют в постели. В итоге сегодняшней ночи появится король, чье имя станет щитом и надеждой для всех людей, населяющих нашу землю от моря до моря, и останется им, пока море не поглотит землю, а люди не переселятся жить к звездам. Ты думаешь, Кадал, что Утер — король? Это регент, живущий до него и для него, кто придет после, — короля прошлого и будущего. Сегодня ночью он даже не регент, а средство, а она — сосуд, я же… я — дух, слово, создание воздуха и тьмы. Я могу помочь не больше, чем тростник, гнущийся под ветром, направляемым богом. И я, и ты, Кадал, мы беспомощны, как сухие листья, попавшие в воды этого залива. — Я снял свою руку с его. — Итак, за час до рассвета.
— До встречи, милорд.
Я оставил его и, сопровождаемый Ульфином, последовал за Ральфом и королем, направился по гальке к подножию черной скалы.
Утер не преувеличивал, заявив, что леди Игрейн хорошо охраняли. Они с мужем разместили свой двор к западу от королевского замка. Помещения были заполнены корнийскими воинами. Они толпились в прихожей, а в спальне находилось пять-шесть женщин. При нашем появлении самая старая из них, седоволосая взволнованная женщина, поспешила нам навстречу, на ее лице отразилось облегчение.
— Принц Мерлин, — она почтительно присела и, с благоговением глядя на меня, повела к постели.
В комнате было тепло, и пахло духами. В лампах горело ароматное масло, а камин топился яблоней. Кровать стояла по центру у стены, напротив камина. Подушки покрывал серый шелк с золочеными кисточками. Покрывало было украшено богатой вышивкой из цветов, невиданных зверей и крылатых созданий. Единственная женская комната, которую я видел до этого, принадлежала моей матери. Там были простая деревянная кровать, резной деревянный сундук, ткацкий станок да потрескавшаяся мозаика на полу. Я прошел вперед и стал в ногах у кровати, глядя на жену Горлуа.
Если бы меня спросили тогда, что она из себя представляла внешне, я бы затруднился с ответом. Кадал говорил мне, что она красива, я видел желание на лице Утера и знал, что она привлекательна. Стоя в надушенной комнате и глядя на нее, лежащую на шелковых подушках с закрытыми глазами, я не мог сравнить ее ни с какой из виденных мною женщин. Я забыл о находившихся в комнате людях. У меня в глазах, словно в хрустальном шаре, плясал и пульсировал свет.
Я заговорил, не отводя от нее взгляда.
— Пусть одна из дам останется, остальные выйдут. Вы тоже, милорд, пожалуйста.
Горлуа вышел без возражений, провожая впереди себя, как стадо овец, женщин. Приветствовавшая меня дама осталась с хозяйкой. Когда за ними закрылась дверь, женщина на постели открыла глаза. Несколько секунд мы молча глядели друг на друга.
— Зачем ты позвала меня, Игрейн? — спросил я.
— Я послала за тобой, принц, потому что мне требуется твоя помощь, — твердо ответила она.
Я кивнул:
— В отношении короля.
— Так тебе уже известно? — напрямую спросила она. — Когда ты шел сюда с моим мужем, ты догадался, что я не больна?
— Да, догадался.
— Тогда ты догадываешься, чего я хочу?
— Не совсем. Скажи мне, разве ты не могла поговорить с королем раньше? Это было бы лучше и для него, и для твоего мужа.
Ее глаза расширились.
— Как я могла это сделать? Ты проходил через двор?
— Да.
— Значит, ты видел воинов моего мужа. Как ты думаешь, что случилось бы, если бы я обратилась к Утеру? Я не могла говорить с ним при народе, а если бы мы встретились тайно, то через час об этом знал бы весь Лондон. Нет, не могла я ни поговорить с ним, ни передать послание. Молчание служило мне защитой.
— Если бы послание заключалось в том, что ты верная и преданная жена и что ему следует поискать себе другую, то его можно было передать в любое время и с любым человеком, — медленно произнес я.
Она улыбнулась и наклонила голову. Я вздохнул.
— Это я и хотел узнать. Ты честна, Игрейн.
— Какой смысл лгать тебе? Я наслышана о тебе. Конечно, я знаю, нельзя верить всему, о чем поется в песнях и говорится в легендах, но ты умен, мудр и рассудителен, ты не любишь женщин и не служишь никому из мужчин. Поэтому ты сможешь выслушать и рассудить. — Она поглядела на свои руки, лежавшие на покрывале, и снова подняла глаза. — Но я верю, что ты видишь будущее. Я хочу, чтобы ты предсказал мне его.
— Я не предсказываю будущее, как старуха. Ты только за этим позвала меня?
— Ты знаешь, зачем я вызывала тебя. Ты единственный человек, с которым я могу поговорить, не вызвав гнева и подозрений моего мужа, к тому же ты имеешь доступ к королю.
Несмотря на то, что она была только женщиной, к тому же молодой, и лежала в постели, она походила на королеву, дающую аудиенцию. Она поглядела мне прямо в глаза.
— Король говорил с тобой?
— В этом нет необходимости. Все знают, что его гложет.
— Ты скажешь ему о том, что узнал от меня?
— Все зависит от ряда обстоятельств.
— Каких?
— От тебя самой, — медленно ответил я. — Пока ты поступала мудро. Будь ты менее осторожной в своих словах и поступках, могли бы произойти серьезные неприятности, и даже война. Я так понимаю, что ты не позволяла себе остаться одной или без охраны ни на минуту, и вообще старалась держаться на виду?
Она некоторое время смотрела на меня молча, затем приподняла брови.
— Конечно.
— Многие женщины, желая добиться того, чего желаешь ты, оказались бы неспособны на такое, леди Игрейн.
— Я не из «многих женщин».
Слова ее были, как вспыхнувшая молния. Внезапно она села на кровати, отбросив назад темные волосы и откинув покрывала. Старая дама подхватила длинное голубое одеяние и поспешила к ней. Игрейн набросила его сверху на белую ночную сорочку и спрыгнула с постели, направившись беспокойной походкой к окну.
Страница 126 из 141
Она отличалась высоким, для женщины, ростом и фигурой, которая впечатляла бы и более непреклонного человека, чем Утер. У нее была длинная, стройная шея, гордая посадка головы. Темные распущенные волосы струились по ее плечам. Голубые глаза, но не такие, как жестокая и холодная голубизна у Утера, отливали кельтской синевой и глубиной. Гордо очерченный рот. Она была прекрасна и создана не для минутных утех. Если Утер хочет ее получить, то ему придется сделать Игрейн королевой.
Она остановилась, не доходя до окна. Если бы она подошла, то ее могли увидеть со двора. Нет, она не из тех, кто теряет голову.
Игрейн обернулась.
— Я дочь короля и имею королевское происхождение. Разве ты не видишь, до какого отчаяния я должна быть доведена, что допускаю подобные мысли? — Она страстно повторила: — Разве ты не видишь? В шестнадцать лет меня отдали замуж за повелителя Корнуолла. Он хороший человек, которого я чту и уважаю. До приезда в Лондон я была согласна усохнуть и умереть в Корнуолле, но вот он привез меня сюда, и это случилось. Теперь я знаю, чего хочу, но не могу этого достичь; жена Горлуа из Корнуолла бессильна. Чего еще ты от меня хочешь? Ничего не остается, кроме как сидеть и молча ждать. От моего молчания зависит не только моя честь и честь моего мужа и дома, но и безопасность королевства, за которое умер Амброзиус, а Утер заплатил за него огнем и кровью.
Она сделала два быстрых шага к окну и вернулась.
— Я не какая-то Елена, ради которой сражаются и погибают люди, сжигаются королевства. Я не стою на стене как награда сильному победителю. Я не могу позволить себе обесчестить и Горлуа, и короля в глазах людей. И я не могу встречаться с ним тайно и уронить свое достоинство в своих собственных глазах. Да, я женщина, которая изнемогает от любви, но я также Игрейн, герцогиня Корнуолла.
— И поэтому ты собираешься ждать момента, когда с честью сможешь явиться к нему в качестве королевы? — спросил я холодно.
— Что еще мне остается делать?
— Это и есть послание, которое мне следует ему передать?
Она промолчала.
— Или ты пригласила меня предсказать будущее? Сказать, сколько проживет твой муж?
Она все хранила молчание.
— Игрейн, это одно и тоже. Допустим, я скажу Утеру, что ты любишь его, но не можешь прийти к нему, пока жив твой муж. Сколько лет жизни ты отведешь в этом случае Горлуа?
Снова молчание. Она умела им пользоваться. Я стоял между ней и огнем. Вокруг нее сияли блики, набегая на белое и голубое в ее одеяниях, свет и тень чередовались волнами воды в реке, или травой, колышущейся от ветра. Огонь разгорался, и моя тень догоняла ее. Они сливались и росли, отражаясь на стене, но не золотым или пурпурным драконом, не звездой с горящим хвостом, а туманным слиянием света и тьмы, растущим и уменьшающимся вместе с пламенем, пока постепенно не вырисовывалась тень ее одной, тень стройной и прямой, как меч, женщины. Там же, где стоял я, ничего не осталось.
Она шагнула в сторону, и свет светильника вновь залил комнату. Было тепло, и пахло яблоней. Игрейн смотрела на меня с каким-то новым выражением на лице. Наконец, она спокойно сказала:
— Я уже говорила, что от тебя ничего не скроешь. У тебя хорошо получилось выразить все это словами. Я обо всем этом думала. Посылая за тобой, я надеялась оправдать себя и короля.
— Темная мысль, облаченная в слова, оказывается на свету. Если бы ты была простой женщиной, то давно могла утолить свое желание, впрочем, как и король. — Я помолчал. В комнате все замерло. Слова приходили мне на язык ниоткуда, я не думал о них. — Я скажу тебе, если хочешь, как ты сможешь обрести любовь короля, выполнив свои и его условия, сохранив честь свою, его и мужа. Если я скажу, пойдешь ли ты к нему?
— Да. — По голосу я ничего не понял.
— Если ты повинуешься мне, я смогу устроить это для тебя.
— Что я должна делать?
— Я уже получил твое обещание?
— Ты слишком спешишь, — сухо сказала она. — Разве ты заключаешь сделки, не зная своих обязательств?
Я улыбнулся.
— Нет. Ладно, хорошо, тогда слушай. Притворившись больной, чтобы вызвать меня, что ты сказала мужу и дамам?
— Что мне плохо, и я не хочу видеть людей. Если хотят, чтобы я присутствовала на коронации, пусть вызовут ко мне врача и дадут лекарства. — Она криво улыбнулась. — Я по-своему готовилась не оказаться рядом с королем на коронации.
— Неплохо… Скажи Горлуа, что ты ждешь ребенка.
— Что я жду ребенка? — Впервые она была сбита с толку и удивлена.
— Это возможно? Он старик, но, я думаю…
— Возможно. Но я… — Она прикусила губу и спокойно продолжала: — Ладно, что дальше? Я спросила твоего совета и должна выслушать его.
Мне не приходилось встречать раньше женщин, в разговоре с которыми надо было выбирать слова, с которыми я разговаривал бы, как с мужчинами.
— У твоего мужа нет оснований подозревать, что ребенок не его. Поэтому ты сообщишь ему об этом и скажешь, что боишься за здоровье ребенка в случае, если вы останетесь в Лондоне, окружаемые сплетнями и вниманием короля. Скажи ему, что хочешь уехать сразу после коронации, что не желаешь участвовать в празднествах и притягивать внимание короля, служить мишенью для пересудов. Отправляйся с корнийскими войсками завтра, перед тем как на закате запрут ворота. Утер ничего не узнает, пока не начнется праздник.
Страница 127 из 141
— Но, — она снова взглянула на меня, — это безумие. Мы могли уехать в любое время за эти три недели, если бы не боялись навлечь королевский гнев. Мы вынуждены оставаться, пока не получим разрешения на отъезд. Если мы уедем подобным образом, то какая бы ни была причина…
Я остановил ее.
— В день коронации Утер ничего не сможет поделать. Ему придется задержаться здесь на праздники. Он не сможет оскорбить Будека и Меровиуса, других королей, приехавших сюда. Вы доберетесь до Корнуолла, прежде чем он сможет что-либо предпринять.
— Но когда он предпримет, — она сделала нетерпеливый жест, — начнется война. Ему надо строить и восстанавливать, а не ломать и жечь. И он не сможет победить: если он одержит верх в битве, то потеряет поддержку запада. Победа или поражение, в любом случае Британия окажется раздробленной и канет во мрак.
Да, быть ей королевой. Она тянулась к Утеру всей душой, как и он к ней, но в отличие от него она думала. Она была умнее Утера, имела светлый ум и, я думаю, была сильнее его.
— Да, он двинется за вами. — Я поднял руку. — Но послушай, завтра перед коронацией я переговорю с королем. Он будет знать, что сказанное тобой Горлуа — выдумка, что это я сказал тебе уехать в Корнуолл. Он притворится разъяренным и принародно поклянется отомстить за оскорбление, нанесенное ему Горлуа во время коронации. Утер последует за вами в Корнуолл по завершении праздника.
— Но к тому времени наши войска уже беспрепятственно выйдут из Лондона. Ага, понятно. Продолжай. — Она спрятала руки в рукава своего платья и взяла себя за локти, опершись грудью на руки. Она была теперь не так спокойна, эта леди Игрейн. — А потом?
— Ты окажешься дома, в безопасности. Твоя честь и честь Корнуолла останется незапятнанной, — ответил я.
— Да, в безопасности. Я окажусь в Тинтагеле, где даже Утер не сможет меня достать. Ты видел крепость, Мерлин? На побережье высокие и обрывистые скалы, а на остров с замком ведет узкая каменная дорога. Мост настолько узок, что по нему проходит лишь один человек, и даже лошадь не помещается. Воды и провианта в замке хватит на год. Даже та часть моста, что выходит на сушу, защищена небольшой крепостью. Это самое сильное укрепление во всем Корнуолле. Его не взять ни с суши, ни с моря. Если ты хочешь спрятать меня ото всех, и в том числе от Утера, туда я и должна попасть.
— То же самое слышал я. Значит, туда тебя Горлуа и пошлет. Согласится ли Горлуа просидеть в крепости целый год, как зверь в клетке, если за ним последует Утер? Может ли он взять в крепость войска?
Она покачала головой.
— Хотя крепость неприступна, в ней нельзя разместить войска. В ней можно лишь выдержать осаду.
— Тогда ты должна убедить его самому выйти навстречу для битвы, если он не хочет, чтобы Корнуолл опустошили, разграбили королевские войска.
Она сцепила руки.
— Так он и поступит. Он не сможет прятаться, пока Корнуолл будет страдать. Но я все равно не понимаю твоего замысла, Мерлин. Если ты хочешь избавить короля и королевство от моей особы, так и скажи. Я могу притвориться больной, пока Утер сам не согласится отпустить меня. Тогда мы отправимся в Корнуолл без взаимных оскорблений и кровопролития.
— Ты сказала, что выслушаешь меня, — резко перебил я. — У нас мало времени.
— Я слушаю. — Игрейн вновь была спокойна.
— Горлуа спрячет тебя в Тинтагеле. Где он встретит со своими войсками Утера?
— У Димилока, что в нескольких милях от Тинтагеля, на север по берегу. Там имеется хорошая крепость и подходящее место для сражения. Но что потом? Ты думаешь, Горлуа не будет сражаться? — Она подошла к камину и села, положив руки на колено. — Или ты полагаешь, что король явится ко мне в Тинтагель, независимо от того, будет там Горлуа или нет?
— Если ты поступишь, как я сказал, то вы встретитесь с королем, спокойно и в безопасности. Но, — сказал я, увидев, что она вскинула голову, — предоставь это мне. Здесь начинается волшебство, и тебе придется довериться мне во всем. Уезжай в Тинтагель и жди. Я доставлю туда Утера. Я также обещаю, от имени короля, что он не будет сражаться с Горлуа, а после вашей встречи Корнуолл будет жить в мире и покое. Как это произойдет, ведомо лишь богу. Я говорю лишь то, что я знаю. Силы, которыми я сейчас располагаю, — от бога. В его власти создавать и разрушать. Еще я могу сказать тебе, Игрейн, что я видел пылающий огонь, а в нем — корону и меч, стоящий на алтаре, как крест.
Она вскочила с кресла, и впервые в ее глазах мелькнул страх. Игрейн открыла рот, хотела что-то сказать, но потом ее уста снова сомкнулись, и она повернулась к окну. Вновь, не приближаясь к нему, она подняла голову, словно набирая воздух в легкие. Ей не хватало крыльев. Проведя юность взаперти за стенами Тинтагеля, она хотела летать. И неудивительно.
Игрейн подняла руки и откинула со лба волосы.
— Я выполню это. Если я скажу, что жду ребенка, он отправит меня в Тинтагель. Именно там родовое гнездо всех герцогов Корнуолльских. После этого мне придется довериться тебе. — Она повернулась ко мне и опустила руки. — Если бы я могла поговорить с ним… просто так. Но если по твоей вине прольется кровь из-за меня в Корнуолле, если ты принесешь смерть моему мужу, тогда я проведу остаток жизни, молясь всем богам, чтобы ты умер из-за женского предательства.
Страница 128 из 141
— Согласен пострадать от твоих молитв. А теперь я должен идти. Ты пошлешь со мной кого-нибудь? Я приготовлю снадобье и пришлю тебе. Это будет настойка мака, можешь выпить его, не боясь.
— Пойдет Ральф, мой паж. Он за дверью. Это внук Марции. Ему можно доверять, как я доверяю ей самой. — Она кивнула старой даме, направлявшейся к двери, чтобы открыть ее для меня.
— Тогда, если мне нужно будет передать послание, я передам его Ральфу через моего слугу Кадала. А сейчас спокойной ночи.
Когда я уходил, она, не двигаясь, стояла в середине комнаты, освещаемая отблесками огня.
Никимир Киннер помнил лишь, как после громкого хлопка дверью завалился на кровать, не раздеваясь. Организм требовал отдыха. Сновидения у астральщиков во время их пребывания в мирах вне Соларистеллы – явление редкое и исключительное. Логично. Иначе это уже какой-то дополнительный «сон во сне» формируется. Зато по пробуждении никак не получается почувствовать, сколько времени проспал – несколько часов или несколько минут. Но Ники смог сориентироваться. Судя по отсветам заката в окнах соседнего корпуса, проспал он до вечера. И, вопреки первому желанию никуда из комнаты в обозримом будущем не выходить, всё же поплёлся в столовую. Подкрепиться не мешало. А так как все разговоры велись исключительно об одном единственном событии, то за время ужина, вслушиваясь в реплики студентов, парень понял в общих чертах почти всю картину происшествия. А радости-то в голосах звучало сколько! Будто и сами поучаствовали в защите жилых и промышленных районов от затопления. И будто не предстоит ещё общими усилиями восстанавливать разрушенное стихией: все эти поля, пастбища, не говоря уже о дорогах. Награды и титулы за героизм и профессионализм это, конечно, хорошо, но как-то не представлялось Никимиру, что полноправные бойцы Домена в восторге пищат от того, что им наконец-то выдалась возможность показать себя и свои способности во всей красе!
— Зря всё же ни один вулкан не рванул, был бы по палантиру настоящий фильм-катастрофа. А так даже на драму не тянет, — высказался кто-то с деланным сожалением. Его поддержали хохотом.
«Пустомели-пересмешники никогда не переведутся», — вспомнил Никимир слова Стана и, выходя из столовой, не к общежитию свернул, а отправился искать друга.
До корпуса с комнатами для полноправных бойцов он добрался быстро. Удивился тишине царящей вокруг и внутри.
«Может, как раз все отправлены на ликвидацию последствий наводнения и не вернулись ещё», — сообразил парень и решил уже возвращаться ни с чем, но «чувство своих» засвидетельствовало, что кто-то приближается со стороны коридора.
В поле зрения появилась высокая сухощавая бабуля в рыжем вязаном берете на седой голове. Облаченная в мягкие кожаные сандалии и в длинное коричневое платье с узором — крупной серой клеткой — она не прошла, а буквально прошествовала к месту вахтёра. Левитацией переместила за собой два плотно запакованных мусорных контейнера. Обратила внимание на Никимира.
— Что стоишь посередь холла? Или потерял кого?
Парень решил отвечать вежливо и сразу по существу.
— Я прошу прощения, если отвлекаю, но мне нужно знать, где комната Станмира Орнера с первой ступени обучения.
— С первой ступени? Так их общежитие ближе к внешней стене…
— Я точно знаю, что он живет здесь. Получил разрешение поселиться.
— А, да, есть тут и такие. Нет бы жили спокойно в своём корпусе, нумерацию не путали, — женщина извлекла свиток из глубин конторки, — Как говоришь, студента зовут?
— Орнер. Станмир.
— Тебе направо. И подняться на третий этаж. Комната семьдесят три… нет, подожди-ка, — остановила вахтёрша повернувшего к лестнице студента, — Ведь он без вести пропал. Тут и запись есть.
— Ч…то? – У новичка даже дыхание перехватило, — Как же так? Когда? Во время сегодняшнего наводнения?!
Бабуля потёрла переносицу.
— Нет, что ты, давно уже, во время экспедиции на Наррон. Ой, так ведь тут Ладмир Орнер записан, а не как ты сказал. Станмир, да? Просто свиток подвернулся старый. Сейчас переписанный возьму…
Парень с облегчением выдохнул, но неприятное ощущение от услышанного прошло не сразу. Пусть и непреднамеренная ошибка, но она всколыхнула то отчаяние и ту ненависть, что возникли после гибели Олмис.
«Нет, не должен был Стан никуда пропасть, он же телепортировался к учебной группе. Неужели бы полез на рожон… Да и не говорил никто в столовой о погибших и потерявшихся. Только о легкораненых и магически истощенных…»
Меж тем, вахтер всё же прокрутила свиток до нужного места.
— Странно. Надо же, тоже семьдесят третья. Всё верно. Иди, иди, милок.
Ники поблагодарил за информацию и продолжил путь.
«Ну да, Стан ведь именно в комнату брата попросил переселения», — отметил он мысленно и, добравшись до места, постучал в дверь.
— Кто? – появился на пороге чем-то крайне недовольный староста группы. – А, это ты, Киннер. Не то, чтобы рад тебя видеть, но входи, раз пришел.
— Хотя бы честно, — буркнул Ники, действительно входя, раз позволили. От его взора не укрылось то, как непринужденно Станмир подтолкнул ногой под кровать какую-то пожелтевшую от времени бумажку.
— Если у тебя ко мне какое дело, то выкладывай сразу. Или ты просто от скуки заглянул?
— Знаешь, я беспокоился всё-таки. Вы же на квест ушли, а там такое твориться начало! – новичок попробовал разрядить атмосферу. – И ещё, представляешь, женщина на вахте меня чуть не добила известием о том, что ты без вести пропал.
— А с чего это я без вести пропал? Точно помню, что по приходу отмечался, – заинтересовался Стан, присаживаясь к столу. – Отметка о прибытии сама по себе слететь не могла.
— Да просто свиток не тот попался. Более ранний. И бабуля сведения о Ладмире озвучила. А я уж было перепугался… Ты только не сердись, что тем самым я тебе о брате напомнил.
— Ну, напомнил и ладно, — хозяин комнаты широким приглашающим жестом махнул в сторону стульев. – Просто забудь.
— Да без вопросов. Тут же забуду. Уже забыл. — Никимир сел на ближайший стул и посетовал, что не взял с собой ничего съедобного из столовой, а затем продолжил, – Знаешь, а то, что есть и пожилые люди в Домене, меня порадовало. Опасался, что наши до старости вообще не доживают. –
— Доживают. Некоторые. Так что не бери в голову и спи спокойно.
— А часто у вас на Рагаде такие катаклизмы, как сегодня, случаются? А то, к примеру, засыпаю себе на Земле и не знаю, что материализовываться придётся уже под водой или в озере бурлящей лавы…
— Ну, если катастрофа произойдет не одномоментно, наши успеют задействовать ментальный маяк на всю мощь. И материализуешься ты, как и прочие потенциальные бедолаги, непосредственно около него, а там уже и в курс дела введут.
— Ментальный маяк? А, ведь точно, тот графитовый обелиск… Он настолько важен? Что-то я не замечал, что он сильно охраняется. А… если он будет к тому времени разрушен или окажется в ещё более опасной зоне?
— Значит, всё. Тут ты сам лично уже ничего не поделаешь. Заранее всего не предусмотришь, в местах падения соломки не подстелишь. Меня больше другое беспокоит, – помассировал виски староста.
— И что же? Если на то пошло, мне ты можешь сказать. Не уверен, что чем-то смогу помочь, но хотя бы выслушаю.
— А ты здраво оцениваешь свои возможности, — на губах собеседника всё же появилась усмешка, — Ничем не поможешь. Это точно. — Парень опустил голову так, что распущенные волосы заслонили лицо, да и голос стал заметно глуше, когда он всё же продолжил, — Просто это только моя проблема. Личная. Кто-то узнал о моих отношениях с девушкой из местных и уже попытался нас рассорить. Я вовремя успел вернуться к ней и «по горячим следам» разрулить ситуацию. Мы договорились не видеться какое-то время и при встрече использовать условные знаки, чтобы избежать повторного обмана или попытки стравить друг с другом, но такая защита ненадёжна, а что-то более действенное я придумать не могу.
— Печально, – согласился Никимир, — Но почему на близкие связи с местными запрет стоит? Что не так? Ведь мы же общаемся с ними нормально. Торгуем. Сотрудничаем. И даже за примерами далеко ходить не нужно, в момент опасности доменовцы первыми начали жителям Рагада помогать.
— Да наводил я уже справки. До обидного банально всё – не верят нам местные. Нашим словам, нашим чувствам. Чужие мы для них. И по их меркам – медленно взрослеем и медленно старимся. Неизвестно откуда являемся в их мир уже взрослыми и неизвестно куда исчезаем. Какая девушка согласится связать свою жизнь с астральщиком, когда на Рагаде он проводит всего дней пять-шесть, максимум — семь, а остальные четырнадцать – неведомо где. Ни поддержка, ни опора, ни защита. И детей в таком браке быть не может! – Парень даже ударил кулаком по ни в чём не повинной столешнице, — Но, помимо неприятия со стороны рагадовцев, больше всего обидно то, что наше руководство так же считает серьезные отношения с местными пустой тратой времени. И сил. Действует негласное правило «нераспыления» магического дара. Для них оптимальный вариант – чтобы студенты выбрали себе пару из своих же астральщиков, да ещё совмещая по возможностям и предрасположенностям Глубинного. Не знаю, как тебя, но меня это жутко раздражает!
— Так я ведь недавно в этом мире, — развёл Ники руками, — Не мне о таких сложностях рассуждать. Я ещё ничего не знаю о местных обычаях и законах. Что по ним разрешено, что запрещено…
— В том-то и досада, что нет никакого законодательного запрета! Но я и сам понимаю: не смогу сделать Аниту счастливой, как она того заслуживает! Она никогда не унывает, искренняя, добрая, поддерживает меня так, как никто другой. Я рад, что познакомился с ней. И я терпеть не могу, когда наши пренебрежительно отзываются о местных. Как же меня достало это всё! Иногда я думаю, что это издёвка какая-то. Вот почему меня тянет лишь к ней?! Ни на Земле, ни вне её не нашлось никакого другого столь же родного человека! Да, может, я идеализирую её, смотрю сквозь пресловутые «розовые очки» влюблённости. Но откуда-то же пришло это чувство, что мы знаем друг друга очень и очень давно?! Когда мы общаемся, я вообще не чувствую скованности или неудобства. Она вошла в мою жизнь и мои мысли. Накрепко поселилась в них. Но что с этим делать, я не знаю…
— Слушай, а когда ты станешь полноправным бойцом Домена, ты имеешь право поселиться где тебе угодно? Не обязательно же близ Академии. Вот и возьмёшь девушку с собой, подальше от людей, знающих и тебя и её. Разве нет?
— До этого ещё дожить надо. Да и Аните могут подыскать жениха, она понравится ему, а он — ей, видеться-то и общаться они по-любому будут чаще…
Никимир ободряюще похлопал друга по плечу.
— Ну-ну, не кисни, если любит по-настоящему, то точно тебя дождётся.
— А ты-то почём знаешь?
— Так я и не знаю. Просто взял и высказал наиболее приятное и обнадёживающее предположение. Но как ты вообще начал встречаться со своей девушкой? – перевёл разговор в несколько другое русло Никимир.
— Да как-то вышло так. Нашел тайник брата. И неотправленное письмо. Загорелся идеей доставить. А уже в поисках адресата познакомился. Хочешь, письмо покажу?
— Да как сам решишь. Я не настаиваю.
— Всё равно скоро сожгу его. Пусть и жалко немного. Но ничего, я и так наизусть помню, – Стан пошарил рукой под кроватью. Нашёл. Пробежал глазами по убористым строчкам сверху, пустому пространству внизу. Передал лист одногруппнику, тот покачал головой.
— Забыл, что я только-только начал изучать местную письменность?
— Ладно, прочитаю вслух.
Милая моя Ани!
За портрет спасибо! Хранить буду, как настоящее сокровище. Образ, запечатленный в кристалле – это одно, а вот работа настоящего художника-умельца – совсем другое. Я рад, что мастер так точно передал твой прекрасный облик. Нарисовал совсем как в жизни. Ты у меня просто чудо!
Свой портрет прилагаю, у меня не так качественно, но тоже на формате в половину ладони, чтобы удобнее было хранить и, если потребуется, прятать.
Не хочу тебя расстраивать, но не успел я вернуться на Рагад, как мне поручили ещё одно задание. На этот раз отправляют в составе небольшого отряда аж в мир Тэтраииро. Задание будет длительным, узнаю подробности уже через пару минут, а пока как раз пишу тебе эти строки. Отправлю всё с посыльным, как и условились — и письмо, и портрет, и небольшой подарок.
Уже зовут, допишу чуть позже.
— Да, жалко, что не дописал, — вздохнул Никимир. — И всё же не понимаю, что в этом письме такого, чтобы его уничтожать. Разве подобное противозаконно? А портреты упомянутые ты тоже сжигать будешь?
Но парень встретил лишь усталый взгляд исподлобья. Затем Стан достал из личного подпространства оба изображения — действительно хорошо сработанные и будто вплавленные в плоский тёмно-серый камень.
— Такие не сожжешь, только разве что расколешь и разотрёшь в труху. Или под высокие температуры… в плавильную печь, например, под шумок сунешь, если вообще близко подпустят…
Пока Станмир разглагольствовал о способах уничтожения памятных камушков, новичок, наконец, понял, почему тот во время ходок до деревни Страйк зачесывал высокий хвостик. На брата он был похож чрезвычайно. И, по всей видимости, прическу такую же использовал в надежде, что адресат именно по ней вспомнит и узнает. И отыщется быстрее.
— Под высокие температуры, значит? Действительно, хороша прочность… но тут вроде парочка вулканов имеется. Не сподобившихся на извержение, правда. Но, если что, помогу донести. — Попробовал пошутить Ники.
Стан продемонстрировал кислую улыбочку. Достал маленький, оформленный под бархат футляр. Внутри оказалось кольцо — неширокое, гладкое по ободу и ничем не примечательное.
— Подарок для той самой «Ани»? А ты его на какие-нибудь тайные письмена не проверял? — спросил Никимир Киннер.
Стан сразу вспомнил о достаточно известной земной книге.
— Предлагаешь в камин кинуть?
— Зачем? У вас же разные информационные заклятия есть. — Ники книги этой не читал и экранизацию её не смотрел, так что друга не вполне понял.
— Ой, точно, не в камин кидать, а лучше сразу и без хождений по пересеченной местности утилизировать в жерле вулкана… И вообще, если бы не сопровцы с их попыткой проникновения в наш мир, ни о какой опасной тектонической активности мы бы в ближайшие годы вообще не слышали!
Возвращался Никимир к себе в комнату в дурном настроении. А всё потому, что путём несложных рассуждений о бойцах СНА в целом и сью Ветамис в частности он вышел на мысль, которая пробрала до костей. Если ситуация на озере Катроми-Гидреак – это прямое следствие действий сопровцев, то косвенно в ней виновен и сам Никита Алыкин. Как тот, через кого пыталась провести Поиск упомянутая выше Вета. Чтоб ей пусто было! Чтоб ей икалось до ломоты в суставах и холодного пота!
Доменовец сжал кулаки. «Мы ещё посмотрим, кто окажется проигравшим!»
Да, верно, сейчас он сам бессилен на что-то повлиять, но должен, просто обязан контролировать подвластные ему силы! Использовать всё, чтобы научиться жить и выживать в этом мире, пока есть такая возможность, пока он находится под опекой и защитой других! Ведь в словах халдира Велмира Авнера так и сквозила уверенность: «Чем дольше он будет помнить Олмис, тем прочнее будет защита».
И парень точно знал, о переезде в какую комнату он будет просить разрешение уже завтра.
10 сентября 427 года от н.э.с. (Продолжение)
После возвращения из-за свода Йелен проспал всего полчаса, а проснувшись, вышел в кухню, чего никто не ожидал.
Ничта отдавал себе отчёт в том, что его постепенное выздоровление связано скорей не с лечением, которое организовал Черута, а с тем, что парень с каждым днём делается всё более неуязвимым для Внерубежья – молнии уже не оставляют следов на его теле, камни не долетают до его головы, ветер не способен сбить его с ног.
Энергия, которую он пьёт, не только выливается в Исподний мир, но и способствует быстрому заживлению ран, а кроме того будит в его теле небывалые для человека жизненные силы. Черута накинул на Йелена пушистый халат, усадил за стол, госпожа Вратанка кинулась разводить огонь в плите – завтрак собирались готовить не раньше, чем через час.
Йелен посмотрел вокруг страшным невидящим взглядом, остановил его на лице Важана и сказал хрипло, с безумной блуждающей улыбкой:
– Я убью его.
Он часто повторял эту фразу, но на этот раз она прозвучала как совершенная уверенность. Будто речь шла о факте, а не предположении. И Ничта не стал, как обычно, отвечать: «Не говори „гоп“…», а проворчал:
– Ты мог бы поспать ещё немного.
– Мне не хочется спать. – На секунду взгляд Йелена прояснился, и он добавил:
– Сейчас что-то случится. Я не знаю, что. Но оно шепнуло мне: «Вставай».
И он оказался прав, потому что через минуту в двери домика постучали.
– Входите, – крикнул Важан, оглянувшись на дверь, и на пороге появился один из чудотворов-наблюдателей.
Они несколько дней назад познакомились и в некотором роде подружились с наблюдателями, будто с добрыми соседями. Всё началось с того, что один из них зашел в домик попросить соли, пообещав за это свежих яиц вместо яичного порошка. Змай сказал, что с этими чудотворами надо дружить, потому что у них есть вездеход, поболтал с пришедшим, напросился в гости – и трое из них нанесли ответный визит.
В появлении чудотвора не было ничего из ряда вон выходящего – это мрачуны привыкли долго спать по утрам, чудотворы всегда считались ранними пташками. Но Йелен напрягся, Ничта ощутил, как натянулись его нервы, будто по ним прошла молния: казалось, дотронься до его руки – и молния ударит, обожжёт.
– К нам приехали ребята с метеостанции, – начал чудотвор, усевшись за стол. – И мы сочли своим долгом вас предупредить…
Он говорил долго, и с каждым его словом, вслед за Йеленом, напрягались остальные, а первым из них был Змай: в его глазах тоже появился нездоровый блеск одержимого. Чудотвор говорил, что началось смутное время, что ослабление потока энергии чувствуют все, что её едва хватает на поддержание свода – теперь это заметно каждому чудотвору.
До окончания эвакуации остаётся пять дней, но люди не желают следовать гениальным планам чудотворов и в панике бегут прочь от границ свода – в Славлену, где штурмуют поезда. Накануне толпа перегородила рельсы, а потом опрокинула с насыпи остановившийся поезд. Третьего дня случился бунт в бывшей магнитогородской тюрьме, несколько сотен уголовных преступников сейчас идут по рельсам в сторону Славлены – они злы и напуганы, они уверены, что чудотворы бросили их умирать.
И возможно, так оно и есть, потому что эвакуация тюрем отложена на неопределенное время – паника и неразбериха сдвинули положенные сроки.
Доподлинно известно (от чудотворов из Брезена, которые привозили наблюдателям продукты) – в Брезенской колонии просто открыли двери, и две сотни детей-мрачунов остались предоставленными сами себе – никто не позаботился даже об их питании. Говорят, это сделали по приказу директора, который сбежал и теперь наверняка благополучно добрался до Натании, но это лишь слухи.
Чудотворы, охранявшие колонию, думали организовать вывоз детей хотя бы к железной дороге, но среди ребят прошел слух, будто мрачуны собираются на Речинских взгорьях, где должен произойти прорыв границы миров. С чудотворами отправили только самых маленьких, неинициированных ребят, а остальные пешком отправились в Речину.
Собственно, прибывшие с метеостанции чудотворы хотели рассказать именно об этом: мрачуны стекаются к Речинским взгорьям, едва ли не все мрачуны Северских земель, не только из тюрем и колоний, но и вполне мирные обыватели, получившие посадочные талоны на поезда. Слух был пущен давно – они собираются помочь Вечному Бродяге прорвать границу миров.
Откуда взялся этот слух – никто не знает, все были бы уверены, что это работа профессора, если бы профессор не сидел у границы свода в домике без телеграфного аппарата…
– Разумеется, я не принимал участия в роспуске этих слухов, – невесело усмехнулся Ничта. – Но в том, что этому слуху поверили, нет ничего удивительного: многие поколения мрачунов воспитывались с мыслью о том, что когда-нибудь их помощь потребуется Вечному Бродяге. Они лишь ждали сигнала. Но я не давал сигнала и тем более не распространялся о том, в каком месте будет прорвана граница миров. Впрочем, теперь это всё равно…
– Вы понимаете, что все они погибнут, если падение свода случится раньше намеченного срока? – тихо и испуганно спросил чудотвор. – Их там тысячи…
– Я знал, что не всем чудотворам плевать на жизнь тысяч мрачунов, – весело вставил Змай.
Наблюдатель вскинул голову и посмотрел на Охранителя испепеляющим взглядом.
– Ни один чудотвор не получил посадочного талона. Никто из нас не покинет этих мест, пока остаётся возможность спасти хоть кого-то из нечудотворов, – в нашем распоряжении вездеходы, рассчитанные на работу за пределами свода, и после отключения аккумуляторных подстанций они могут двигаться только непосредственно созданным нами полем.
– Скажите, любезный, а что заставляет лично вас поступать столь неестественным для живого существа образом? – глумливо спросил Змай. – Я интересуюсь этим с теоретической точки зрения…
– Мы – стоящие свыше, – без предполагаемого пафоса, скорей устало вздохнул чудотвор, – мы отвечаем за людей, которые могут погибнуть по нашей вине.
Ничта покосился на Йелена, когда-то задавшегося этим вопросом, но тот думал о другом – в его безумных глазах горел азарт охотника, почуявшего дичь.
– Змай, сейчас не время для теоретических изысканий, – проворчал Важан. – Вернемся к мрачунам, собравшимся на Речинских взгорьях. Насколько я понял, вы пришли сюда не пересказывать сплетни. Так что же вы хотите мне предложить?
– Мы послали телеграмму в Тайничную башню, но ответа не получили. А потому я действую неофициально. И предложение это исходит лично от нас, наблюдателей, а не от нашего руководства. Теперь каждому понятно, что, если вовремя не прорвать границу миров, мы все погибнем. И мы подумали… У нас есть вездеход, мы можем помочь вам добраться до Речины. Никто не знает, когда рухнет свод: может, завтра, а может – через неделю. И лучше бы Вра… Вечному Бродяге быть поближе к тому месту, где её легче всего прорвать.
– А это интересное предложение, профессор, – снова вставил Змай, пока Ничта думал, что на это ответить. – И заметьте, как уважительно чудотворы называют теперь Йоку Йелена.
– С чего вы взяли, что границу миров нужно прорвать на Речинских взгорьях? – спросил Важан, пропустив слова Змая мимо ушей.
– Но… так считают все мрачуны…
– Никто из мрачунов понятия не имел о том, в каком месте истончается граница миров. Не путайте психологическую готовность помочь Вечному Бродяге, появления которого мрачуны ждали несколько столетий, и конкретные действия конкретных людей. Вечный Бродяга – это мечта, легенда, как и прорыв границы миров. А Речинские взгорья – это точка на географической карте, о ней ни в легендах, ни в Откровении нет ни слова. Потому мне кажется, что я участвую в чьей-то комбинации, хитро сплетённой интриге, причем на правах болвана.
– Брось, профессор, – усмехнулся Змай. – Сейчас мы с чудотворами играем на одной стороне. Я зуб даю, это Инда пустил слух, не зря мне так не хотелось его убивать – я чуял, что он нам ещё пригодится.
– Я не люблю играть за болвана, даже если на первый взгляд кажется, что всё идёт по-моему.
– Да ладно, нам всё равно надо в Речину, – пожал плечами Змай. – Так почему бы не перестраховаться и не отправиться туда немедленно. Или мы хотим отправить Йоку Йелена в Исид, как нужно Афрану?
– Йоку Йелена никто никуда против его воли не отправит. Потому я и хочу понять, в чем же состоит новый гениальный план децемвирата и какое место в этом плане отводится нам с тобой.
– Я думаю, это не новый план децемвирата, а новый план Инды – как спасти Славлену. И этот план полностью совпадает с нашим.
– Хорошо, – согласился Ничта. – У нас будет время подумать. И ничто не помешает нам сделать это на Речинских взгорьях. У меня есть только одно возражение: Йелен до сегодняшнего дня не мог обходиться без встреч с Внерубежьем, а от Речины до свода несколько часов пути на поезде.
Йелен отозвался сразу, будто внимательно следил за разговором (чего никак нельзя было сказать по его выражению лица):
– Оно само придёт ко мне. На Реченские взгорья. Я подожду его именно там.
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Если куратор лабораторий получил распоряжение от Вотана, он ни за что не позволил бы Инде выехать из Ковчена с этой папкой в руках. И потому Инда сделал вид, что внимательно просматривает выданные ему журналы.
Выпил кофе. Пообедал. Посидел ещё некоторое время – он был уверен, что от еды его потянет в сон, но нервическое возбуждение не стало слабей, Инду била крупная дрожь, мысли в голове метались от крайности к крайности, от надежды к отчаянию.
Он был готов убить (в прямом смысле) Вотана, равно как и весь децемвират, лишь бы остановить неизбежное падение свода, – он с самого начала верил, что выход есть, он до последнего сомневался, что стратегия локального обрушения так уж нужна Обитаемому миру. Иногда он не был уверен, что имеет право решать за весь Обитаемый мир, иногда малодушно думал, что напрасно ставит себя выше децемвирата.
Но сомнения быстро сменяла уверенность Инды в собственной правоте. Потому что за этой правотой стояли человеческие жизни, множество спасённых человеческих жизней – и не только они.
Стратегия максимального сброса не требовала выбора между белыми храмами Элании и набережными Славлены. И, пожалуй, лучше отдать власть в руки таких, как Ветрен, чем разрушить две трети Обитаемого мира и сохранить власть за чудотворами.
Потянув время, чтобы не вызвать подозрений у куратора, и старательно сделав вид, что спокоен, Инда явился к нему в кабинет и сказал, что более не может оставаться в Ковчене. И даже убедительно изобразил разочарование. А в заключение потребовал вездеход, который доставил бы его в Славлену как можно быстрей, – поскольку двигаться по дорогам навстречу толпам людей и авто будет просто невозможно, а вездеход может идти и по пересеченной местности.
Конечно, вездеходы в Ковчене были, и, конечно, куратор жался и морщился, не желая отдавать столь ценную в данных обстоятельствах машину. Но в итоге отдал – аргументы Инды выглядели сильней и убедительней.
Пущена он посадил в вездеход незаметно, что было не трудно в суете и неразберихе сборов. И драгоценная папка (а также ещё десяток папок с материалами по природному электричеству, которые Пущен прибрал к рукам во время погрузки документов) лежала на сиденье позади водительского места.
Инда выехал за ворота и направился к железнодорожной станции, изучив по карте проселки и просеки вокруг Ковчена, по которым мог бы пройти вездеход. И если утром на платформе царили порядок и дисциплина, то сейчас напирающая на вагоны толпа издали бросилась в глаза.
Инда не сразу понял, с чем связана такая разительная перемена, пока не подъехал поближе: нет, не ученые и преподаватели устроили давку на платформе – поезд штурмовали толпы беженцев, добравшихся до Ковчена. И, надо сказать, вблизи давка выглядела чудовищно и напомнила неприятный инцидент на Дворцовой площади Хстова, который Инда наблюдал с балкона особняка чудотворов.
С платформы на землю кое-где капала кровь, в крови была ведущая на неё лестница – толпа давила и топтала тех, кто послабей. Люди лезли на платформу и под её ограждением, с противоположной от поезда стороны и со стороны поезда, в узкую щель между ним и платформой.
Инда видел, с каким остервенением люди лупят каблуками по рукам пытающихся подняться наверх, – и с особенным остервенением те, кому только что удалось подняться. Наиболее предприимчивые лезли на крышу поезда, но и там шла непримиримая борьба за место под солнцем: Инда заметил отца семейства, который сбросил вниз мамашу с двумя детьми, расчищая пространство для своих детей.
В вездеход не проникали звуки снаружи…
– У вас есть только один способ остановить локальное обрушение, – неожиданно заговорил Пущен, сидевший рядом.
– Да? И вы его знаете? – осведомился Инда, разворачивая вездеход (платформа выпала из поля зрения).
– Уничтожить Врага. Их остановит только принципиальная невозможность прорвать границу миров.
10 сентября 427 года от н.э.с.
Многочисленные корпуса Ковченского университета Инда увидел лишь утром следующего дня, и прошло не менее двух часов, прежде чем удалось добраться до въезда в академический городок.
В отличие от университетов с многовековой историей, Ковчен, выстроенный не более пятидесяти лет назад, занимал огромную территорию и не имел даже ограды (не говоря о традиционных крепостных стенах). Учебные корпуса и научные учреждения от жилых зданий отделял роскошный парк, к краю городка подходила железнодорожная ветка с небольшим зданием вокзала и высокой, как в Славлене, платформой, а с противоположной стороны расположился спортивный комплекс.
Инда бывал здесь неоднократно и неплохо ориентировался в городке. Здесь не было никакой паники, и в стоявший у платформы поезд люди садились спокойно и организованно. Позади него на рельсах стоял ещё один поезд, но пока без магнитовоза.
В студенческом городке и возле лицея для старших школьников было непривычно тихо – видимо, молодёжь эвакуировали в первую очередь.
Инда на секунду испугался: а вдруг из Ковчена уже вывезли материалы научных исследований? И попытался успокоить себя тем, что в плане эвакуации на первом месте стоят люди. Но результаты исследований – это не заводские станки… А, например, Ковченская библиотека – ценнейшая из библиотек Обитаемого мира, оставить её Внерубежью – страшная потеря, гораздо страшней гибели людей из какой-нибудь деревеньки.
И, планируя эвакуацию, это наверняка учли.
Инда доехал до лабораторий прикладного мистицизма, окруженных собственным маленьким парком (с высокими и густыми деревьями) и обнесенного чугунной оградой, остановил авто у ворот и нажал на клаксон. Даже если большинство сотрудников лабораторий уже эвакуировались, должны были остаться чудотворы и люди, отвечавшие за вывоз оборудования (весьма, надо сказать, дорогостоящего) и документации.
Ворота никто не открыл, и пришлось идти на проходную самому. На проходной дежурил молоденький чудотвор, слишком бдительный, и Инде пришлось долго объяснять, кто он такой и почему имеет право въехать на территорию лабораторного комплекса, – знак отличия первой ступени посвящения ни о чем охраннику не говорил.
Непросто было побороть раздражение: из отпущенных семи дней у Инды уже осталось только шесть, и эта глупая задержка после долгого пути вывела его из себя.
Парк заканчивался в сотне шагов от лабораторных корпусов – так же как вокруг крепостей Исподнего мира всегда лежало открытое пространство, чтобы никто не мог приблизиться к стенам незаметно.
В административном корпусе, как ни странно, было суетно, хотя и немноголюдно, – в деревянные ящики, расставленные по всему вестибюлю, сотрудники укладывали книги и папки с документами, и Инда выругался про себя: найти нужные ему материалы будет непросто, если они уже упакованы. Чудотвор с блокнотом в руках, руководивший процессом, указывал кончиком карандаша, куда уложить ту или иную стопку папок, а на ящиках стояли номера, что немного обнадеживало, но только немного.
Инда, спросив дорогу, поднялся в кабинет куратора лабораторий, и, к счастью, застал того на месте. Первая ступень посвящения куратора Инду не удивила и не смутила, странным показалось, что раньше он никогда не видел этого человека.
– Моя фамилия Хладан, я запрашивал у вас материалы несколько дней назад, – начал Инда с порога.
– Да, – куратор улыбнулся широко и доверительно, – я сам подбирал их для вас.
Он был моложе Инды, но не намного, очень невысок, но весьма обаятелен, с открытым мальчишеским лицом, и наверняка, как и Инда, имел степень доктора прикладного мистицизма.
– Вы не включили в подборку материалы о сбросе в Исподний мир природной электрической энергии, – продолжил Инда, игнорируя обаятельную улыбку.
– Простите, но я не понял… – Куратор снова улыбнулся и искренне развел руками.
Другого ответа Инда не ожидал.
– Лет шесть назад в ваших лабораториях работал некто Горен… – Инда посмотрел в искрящиеся правдивостью глаза, надеясь разглядеть в них хотя бы тень беспокойства.
– Да, я помню Югру Горена. Я тогда ещё не был куратором всех лабораторий, возглавлял направление стратегии локального обрушения, и он работал под моим началом.
Первая ступень посвящения…
Этот человек прошел ритуал и избавился от шор, мешающих управлению миром… Взывать к его совести или здравому смыслу бесполезно. Мысль, пришедшая в голову, была неуместной, несвоевременной: Обитаемым миром управляют куклы, болваны. Очень умные болваны, но лишенные того, что делает человека человеком…
Тени беспокойства в глазах куратора не было, и он спокойно продолжал:
– Он был весьма талантливым учёным, к тому же на четверть чудотвором, но потихоньку пропивал мозги, пока не стал совершенно бесполезным. Так, что Горен?
– Горен обратился с письмом к Приору Славленской Тайничной башни, в котором сообщил, что в ваших лабораториях разработан метод сброса электрической энергии в Исподний мир.
– Ну, мало ли что Горен мог придумать в пьяном угаре! – улыбнулся куратор. – Я думаю, ему приснился этот метод, и плод собственного воображения он принял за истину.
– Я в этом не уверен, – сказал Инда мрачно, может быть даже с угрозой.
– А я уверен. – Куратор тоже переключился на серьёзный тон и бросил улыбаться. – Потому, что Югра Горен не имел доступа к разработкам по стратегии максимального сброса, не мог даже предположительно знать, какие темы там рассматривают. Поверьте, здешние тайны охраняются слишком ревностно.
Это звучало убедительно, гораздо более убедительно, чем предположение Инды о существовании означенного метода. Но проклятая интуиция говорила об обратном, хотя Инда отдавал себе отчет, как легко обмануться, спутать интуицию и попытку выдать желаемое за действительное.
– Я должен убедиться в том, что этот метод не рассматривался в ваших лабораториях. Или рассматривался, но не увенчался успехом.
Инда не имел никакого права отдавать распоряжений этому человеку, не мог требовать – они стояли на одном иерархическом уровне. А Вотан мог отдать куратору приказ. Как и гроссмейстер.
– Вы же понимаете, что это невыполнимая задача, – снова улыбнулся куратор. Улыбчивый был человек… – Очень трудно показать то, чего нет.
И Инда подумал, что, если убьёт этого улыбчивого человека, то сможет требовать с его подчинённых ответов на свои вопросы. Мысль напугала его – не слишком ли радикальное решение пришло ему в голову?
– И всё же я попрошу вас попытаться. – Инда сжал губы.
– Документы уже наверняка упакованы, найти их в этом хаосе не просто…
– Никакого хаоса я не заметил. И не вижу причин для препирательств. Я добирался сюда почти сутки, а моё время сейчас очень дорого стоит.
Нет, они бы не посмели уничтожить результаты исследований – если Йока Йелен не сможет прорвать границу миров, от этого будет зависеть жизнь и децемвирата тоже. Более того, документы такого рода надо беречь пуще глаза.
– Пойдёмте, – вздохнул куратор и решительно поднялся. – Я покажу вам все документы по стратегии максимального сброса. Замечу, материалы по этой стратегии были доступны четвёртой ступени посвящения, и вы давно знакомы со всеми направлениями нашей работы.
– Вы, наверное, неправильно меня поняли. Мне не нужны документы по стратегии максимального сброса. Мне нужны документы по изучению природных электрических сил.
– В наших лабораториях не велось таких исследований. Югра Горен попросту выдумал эти громовые махины! – Куратор снова улыбнулся, на этот раз снисходительно.
Инда ни слова не говорил о громовых махинах. И вряд ли этот улыбчивый человек читал дневники пьяницы Горена. Конечно, Горен мог выдумать их ещё во время работы в Ковчене и кричать о них на каждом углу… Но гораздо вероятней, что в разговоре с куратором их упомянул Вотан.
Куратор понял, что проговорился, но не отступил:
– Он твердил о громовых махинах, ещё когда работал здесь, у нас о них ходили анекдоты. Не обольщайтесь, Хладан. Выхода нет…
– Я не склонен обольщаться, я аналитик, а не прожектёр.
Удар чудотвора, направленный в лицо, ломает шейные позвонки… И на вопросы Инды будут отвечать чудотворы второй ступени посвящения…
– Я говорю со всей ответственностью: мы не изучали природного электричества. Вы ведь тоже в некотором роде учёный и должны понимать…
– Я аналитик. Администратор. И только в некотором роде – да, учёный, – кивнул Инда. – И вы, и я отлично понимаем, что изучение небесного электричества обесценивает наши способности и ставит крест на власти чудотворов. Но вам не кажется, что лучше быть живым хлебопашцем, чем мёртвым властелином мира?
– Во времена Войты Воена считали иначе. – Куратор вскинул глаза. – Но, в конце концов, вы можете просмотреть все наши материалы. А раз вы не доверяете мне, я подкреплю сказанное финансовой отчетностью – другого способа доказать вам свою честность у меня нет.
– Подкрепите, уж будьте так добры, – кивнул Инда.
Ему выдали несколько десятков журналов с помесячными графиками работы лабораторий и выписки с бухгалтерских счетов о денежных поступлениях.
Инда думал, что его поставят перед необъятными коробками и длиннющими полками с документацией, но проверить сказанное куратором оказалось значительно проще. И, просиди Инда дня три над полученными документами, он бы смог свести концы с концами, сбить остатки на счетах и время работы по каждой теме. Но у него не было этих трёх дней – и куратор лабораторий об этом догадывался.
А потому не было смысла даже читать выданные журналы, но Инда всё же читал – в надежде обнаружить темы, близкие к изучению природного электричества.
Секретарь предложил ему кофе – это было кстати, от однообразия записей быстро потянуло в сон, а Инда вёл авто сутки напролет.
Кабинет, в котором он расположился, ещё недавно занимали несколько человек, и если бумаги уже вынесли, то мебель стояла на месте: пустые этажерки и тумбочки, пустые столы, задвинутые под них стулья – и цветы на окнах…
Инда подумал, что цветы завянут раньше, чем до них доберётся Внерубежье, и вспомнил игрушки, усаженные на скамейке в Магнитном…
Он услышал, что отворилась дверь, но не поднял головы, уверенный, что это секретарь принес обещанный кофе. И весьма удивился, когда вошедший молча остановился перед столом, за которым Инда сидел, – поднять глаза пришлось поневоле.
Напротив Инды стоял человек в форме грузчика, высокий и худой, с помятым лицом, и лицо это выражало крайнюю степень презрения и брезгливости. Он, наверное, намеревался что-то сказать и, казалось, собирал силы для преодоления неприязни, но в итоге молча бросил перед Индой пухлую папку, на крышке которой ничего, кроме номера в верхнем углу, не значилось.
Инда тоже ничего не сказал, лишь приподнял брови от удивления. Человек продолжал стоять, и Инда развязал тесёмки у него на глазах. Первые два десятка листов, прошитых ниткой, были выписками из архивов – копиями черновых записей Войты Воена, посвященных изучению природного магнетизма и связи магнитных и электрических сил.
Очевидно, эти труды Белоглазого не изучали ни в школах, ни в университетах – копии были доступны лишь первой ступени посвящения, о чем на каждом листочке стояла соответствующая пометка.
Дальнейшее Инду не разочаровало: с каждой просмотренной страницей нарастало нездоровое возбуждение, внутренняя дрожь перешла в озноб, а на лбу выступили капли пота – Инду бросало то в жар, то в холод. Нет сомнений, это было описание «громовых махин» Югры Горена – а их работоспособность подтверждалась изящной простотой решений.
Да, чтобы обеспечить быстрый сброс электрической энергии в Исподний мир, требовалось множество людей, но это представлялось вполне посильной задачей – за десять лет можно было существенно снизить давление Внерубежья на свод, а за пятнадцать-двадцать и вовсе от свода отказаться.
Электрические силы давали не только свет, не только движение предметов в магнитных полях, но и тепло – то, что ученые так и не научились получать из энергии чудотворов. И на первый взгляд представить себе энергию, текущую по проводящим её материалам вместо вездесущих магнитных полей, было трудновато, но на это Инде вполне хватило воображения.
Да, эти разработки делали очевидной никчёмность власти и богатства чудотворов… Недаром почти шестьсот лет чудотворы ревностно прятали эту тайну даже от самих себя.
– Я полагаю, ваше имя – Врана Пущен? – Инда поднял глаза.
Человек слабо усмехнулся.
– Я рад, что вам хватило мозгов не вернуться к наркоманической зависимости, – поднявшись, сказал Инда холодно и бесстрастно. – Хотя я на это не надеялся, так же как не надеялся на столь неожиданную помощь. Мне надо немедленно возвращаться в Славлену, и, думаю, вам лучше поехать со мной.