«Каждый человек живет или так, как хочет, или так, как
заслуживает. Впрочем, для шеров это, как правило, одно и то же».
Бруно светлый шер Майнер, «Основы ментальной гигиены».
Как же ты красив, мой свет…
Впрочем, было бы странно, наверное, окажись все иначе: императорская кровь не водица и все такое, и дает она кровным потомкам не только глаза цвета морской волны. Истинный дар урожденных Брайнонов — вызывать у подданных безусловную любовь и безграничное обожание, просто так, ни за что. Нравиться кошкам и детям, с первого взгляда влюблять в себя женщин… ну и не только женщин, чего уж там. Крайне полезный для правителя дар — вызывать у народа такую вот искреннюю всеобъемлющую любовь. Чем сильнее дар — тем популярнее у народа его носитель…
Но ведь для этого тебе вовсе не обязательно быть настолько красивым, Дайм! У тебя потрясающе сильный дар, с таким внешность и поведение становятся делом не десятым и даже не сотым, они вообще переходят в разряд величин почти что мнимых. упорно стремящихся к нулю. Ты мог бы быть беззубым горбатым уродом и трахать гусей перед завтраком — и тебя все равно продолжали бы любить. Обожать. Сравнивать с богами… и не сказать чтобы в лестную сторону для Двуединых. Королевский дар Брайнонов — он такой.
Но ты ведь еще и красив.
Сука! Как же ты красив… Слишком, Дюбрайн. Ну правда, слишком — даже для носителя благословенного королевского дара и не менее благословенной королевской же крови. Это настоящее преступление против человеческой морали и выдержки — быть настолько красивым!
На тебя же больно смотреть. И дышать рядом с тобою тоже больно, горло перехватывает… особенно когда ты скользишь горячими губами по коже… ох… по животу… вниз… а потом… Боги!
Злые боги!
Как. Ты. Красив…
И — словно эхом, отражением собственных мыслей:
— Как же ты красив, мой темный шер… Роне…
Вот так, наотмашь. Хлестко и от души.
Больно-то как…
Дайм… ну зачем? Так издевательски. Так зло. Можно подумать, Роне ничего про себя не знает. Можно подумать, в зеркало не смотрелся… ни разу. Да, не урод, некоторым даже нравится (и некоторым предпочел бы нравиться куда меньше)… Но не в сравнении же с носителем дара Брайнонов!
Ты менталист и способен проникать под иллюзии… даже скорее не так — ты не способен под них не проникать. Но промолчать-то уж мог бы! А не бить по больному, по незажившим шрамам, даже если иллюзии для тебя ничего не значат и ты отлично видишь, куда бить…
Стоп.
Но ведь шрамов больше нет. Их просто нет больше! Никаких позорных болезненных шрамов. Никаких нестираемых напоминаний о годах жути и беспомощности, унизительной, несмываемой, распластывающей до сих пор, даже одними напоминаниями… никаких паучьих меток и печатей. Их больше нет, Дайм не может их видеть. И издеваться тоже не может. Не умеет. Нет, не то чтобы совсем, издеваться он умеет и может, и довольно часто, та еще ехидина светлая… но… иначе. Не так и не над тем. Это же Дайм!
И значит что?
Значит, он это искренне? Вот все это, что только что было?..
Вот тогда-то Роне чуть и не кончил. Впервые. За тот вечер впервые, в смысле, и в смысле что чуть не. До собственно секса, до проникновения, до минета, еще даже до первого поцелуя… Да что там! До первого укуса даже, до того, как Дайм прикусил кожу сбоку в низу живота и потянул, так сладко, мучительно сладко… и Роне выгнулся со стоном, хватаясь за первое, что подвернулось под руки — просто чтобы удержаться на краю обрыва, не слететь в безудержные судороги наслаждения сразу, толком ни до чего не дойдя…
А первым под руки подвернулся Дайм…
Но все это было потом. А первый раз случился (вернее, как раз не случился!) именно тогда. Просто от слов, сказанных голосом хриплым и тающим. От осознания, что Дайм не издевается. Опять. Что он все это всерьез и на самом деле…
Ну — вот это вот все.
«Бытие определяет сознание только тому, кто отказывается
определять его для себя сам».
Бруно светлый шер Майнер, «Основы ментальной гигиены».
Скажи, кого для тебя убить, мой светлый Дайм?
Тьма. Свет. Наслаждение. Боль. Густая плетенка перламутровых искр, горячее черное кружево, сплетение разностихийного макраме. Теплый лед бирюзы. Черно-алый огонь, который не обжигает, а только греет, греет, греет… Кого мне убить, мой свет, чтобы тебе больше не было больно?
Только не молчи…
Ты ведь не любишь делать это сам, мой светлый шер, правда? Палач Императора, который не любит убивать, какая ирония… Ты, конечно, хорошо держишь лицо, другие могут ничего и не заметить, но Роне не другие, Роне видел, как тебя перекашивает каждый раз при одном только упоминании. Ну вот и не надо, мой светлый… Дайм. Больше не надо..
Роне сделает. Все. За тебя. Сам.
Мой Дайм…
Только представь: у тебя будет свое ручное чудовище. Отродье Ургаша, кровожадная тьма на страже твоих государственных интересов. Наводящая ужас и трепет на подданных, безжалостная к врагам и послушная лишь тебе одному. Жуткий монстр на службе у благородного Света. Это же просто прекрасно, правда? Символично. Подданные умрут от восторга, враги от ужаса, соседи — от зависти.
Триумвират, Дайм! Ты только представь!
Ману пошел неверным путем, предлагая единение лишь на двоих, в этом и заключалась его основная ошибка! Две точки опоры дают слишком неустойчивое равновесие. Возможно, именно это и привело его последователей к безумию. Ну и отсутствие доверия. да, но две точки опоры мало. Три — куда надежнее. Устойчивее. основательнее. Триумвират, Дайм! Светлый, темный и сумрачная. Это устойчиво, это красиво. Триумвират должен сработать! Просто не может не.
Единение на троих. Свет, Тьма и Сумрак.
Свобода…
Не думай, что Роне предлагает все это лишь ради власти. Вовсе нет! Он с удовольствием уступит тебе хлопотную должность короля. И королеву уступит тоже. Вы хорошо будете смотреться на официальных портретах. Прекрасная пара… А Роне даже на роль принца-консорта не претендует, зачем дразнить гусей… Твой придворный маг — чем плохо, мой светлый Дайм? Твой придворный палач. Твой придворный шут, в конце концов… Да кто угодно!
Лишь бы твой.
Ты подумай, Дайм, подумай…
Роне сумеет быть полезным. Это основа выживания для темных — быть полезным. И скромным. Быть тем, кто тебе нужен. Хиссово семя, порождение Бездны, чудовище… Твое ручное чудовище, мой светлый Дайм. Мы бы были хорошими соправителми, ты не находишь? Крайне выгодными друг для друга, и потому верными до травы. Взаимная выгода — лучшее основание для истинного доверия, ты ведь и сам это знаешь, правда? Куда надежнее всех этих эфемерных чувств. Взаимная выгода — основа любви.
А секс ерунда… То есть, конечно, не ерунда, а очень даже приятно и полезно, и Роне не станет возражать. если ты вдруг… когда-нибудь… ну, возможно! Почему бы и нет?.. Но секс… понимаешь, мой светлый Дайм, это такая штука, которой можно заниматься с кем угодно. А вот сильного светлого, который не против поделиться собственным светом, еще попробуй найди. И поиски переходят в разряд миссий практически невыполнимых, когда светлому предлагается поделиться не с кем-то, а с темным! Что-то Роне таких не встречал. Может, их вовсе и нет таких больше.
Кроме тебя, мой светлый Дайм.
Мой свет…
Проклятье! Он что — сказал это вслух? Вот это вот все, в том числе и про “кем угодно, лишь бы…”? Шисов дысс… Или все-таки не сказал? Наверное, все-таки нет, ведь Дайм не разозлился.
Проклятье…
Он слишком пьян. Или же наоборот, пьян недостаточно. Дайм упорно пялился в стенку, но зачем-то запустил по комнате множество светящихся глаз. И как минимум половина из них смотрела на Роне. Пристально, не моргая. С немой укоризной. Бирюзовые, как и положено глазам королевских пусть даже бастардов. И никуда от них не деться.
Роне схватился за полупустую бутылку, как утопающий за спасательный круг.
В Бездну!
— Точно! — откликнулся Дайм с отчаянным весельем. Наверное, Роне думал слишком громко. — Счастливые вы, темные: вас она ждет лишь после смерти. За Бездну, Бастерхази! За Бездну, которая всегда с тобой. Со мной то есть…
И он шатнулся вперед, вытянув руку с бутылкой. И как-то так получилось, что…
Проклятье!
Как-то так получилось, что Дайм буквально упал… а Роне качнулся вперед, подхватывая. И успел. И успел подумать, что зря. Что лучше было бы не поймать, тот самый случай…
Но отпустить уже не успел.
Так близко, так жарко, дыхание в шею. Твердые ладони обжигают плечи, и под твоими ладонями чужое горячее тело, и ты вцепился в него так, что наверняка останутся синяки, и он тоже держит… Удержать. Удержаться… Ох, Дайм… пожалуйста. Удержись… Удержи. Потому что Роне не сможет точно, он сейчас недостаточно для этого пьян. Вернее, как раз достаточно пьян, но…
Пьян тобою.
Весь день.
Весь этот семью екаями драный день!
Утонченная пытка: видеть тебя так близко — и не иметь ни малейшей возможности прикоснуться. Даже случайно, даже на миг, даже словно бы ни на что и не намекая. Улыбаться словно бы мимо, смотреть лишь краем глаза и молчать, молчать, молчать… потому что бесполезно, потому что все равно не ответишь, только поморщишься и пришпоришь коня, и придется снова перерабатывать собственную боль, не давая ей прорваться наружу. И смотреть, и улыбаться — снова мимо.
А потом сидеть на дальнем конце кровати, сплетаясь стихиями… восхитительно, безумно, сладко, но — мало! Как же этого мало, когда тебя буквально наизнанку выворачивает от совершенно иного желания…
Держись, Дайм. Пожалуйста. За двоих держись. Потому что Роне держаться может лишь за тебя…
— Бастерхази, — сказал Дайм вдруг совершенно трезвым голосом. — На тебе слишком много одежды.
И потянулся губами… но почему-то вовсе не к пуговицам.
Если Роне все правильно понял сегодня про Дайма, то в этом-то все и дело. И именно такая неоформившаяся пацанка с мальчишеской фигурой и могла показаться Дайму идеальным вариантом. И даже понравиться. Вылитый же мальчик! И он наверняка сразу же счел это любовью с первого взгляда, хорошо если в истинные не записал… Менталисты великолепно умеют обманывать не только других, но и себя. Роне вон еще шис знает когда научился, чем Дайм хуже? Ничем…
Тогда ему действительно сегодня очень плохо и больно. И дальше будет только больнее. Нет, сейчас-то Роне всю вкусноту из его ауры вытянет, нечего добру пропадать, но ведь это письмо не последнее. И Роне не сможет всегда быть рядом. Вот уже завтра, наверное, и не сможет.
Надо бы не просто увести девочку из-под носа у Люкреса, надо бы еще и помочь Дайму при этом остаться как бы не при делах. Как-нибудь так исхитриться, чтобы она не слишком на него обиделась. когда раскусит обман. В конце концов. от Роне же не убудет, если еще и светлый… этот светлый…
Странная мысль, конечно. Но если подумать — не такая уж и странная.
Выгодная даже. Со всех сторон. Благодарность полковника Магбезопасности (а он будет благодарен! он умеет) — штука весьма полезная. Таким не разбрасываются. К тому же полковник будет ему благодарен дважды: Роне ведь не жадный, он с ним поделится. Дайму сумрачная нужна совсем для другого, ну вот пусть это другое и забирает, Роне не жалко. А Роне достаточно света. И от нее… и от…
О-о-ох…
Интересно, Дайм действительно так погружен в свои переживания и бутылку (уже вторую), что и на самом деле ну абсолютно не замечает, что творят их ауры? Совершенно обнаглевшие ауры, сплетающиеся самым бесстыдным и восхитительным образом… и приятным до дрожи. Свет и тьма… Боги! Как же это сладко… пронзительно, невероятно, мучительно сладко… Так остро, что иногда Роне с трудом удерживался от стона. Неужели Дайм не чувствует ничего такого? Совсем-совсем? Даже когда вот так? Бо-о-оги…
Дайм вдруг резко вздохнул и залился краской до самых ушей. И Роне отдернул взгляд, боясь спугнуть, хотя и смотрел только самым краешком глаза. Но кто их знает, этих светлых менталистов…
Секс ерунда. Никакой секс не даст вот такого острого, почти болезненно нестерпимого наслаждения слиянием противоположных сущностей. Тьмы и света, пронизанных рубином и бирюзой. И ни один светлый никогда не поделится своим светом ни с одним темным. С Роне, который уже знает, как же это мучительно сладко, который уже хочет еще…
Только Дайм. Единственный.
И Роне не такой дурак, чтобы все испортить попыткой захапать большее, то, чего не предлагают. Нет уж!
Хорошо, что сел так далеко: даже если вдруг поведет, все равно не коснешься, даже случайно. Прикосновения лишние, можно и не удержаться, не ограничиться одним только случайным прикосновением. А это уж точно будет лишним. Дайм светлый, напридумывает себе потом разных проблем и угрызений совести по поводу измены своей Грозе, которую он уже наверняка записал в единственные и до травы любимые. И начнет Роне ненавидеть за невинное по сути удовольствие, возведя его в ранг предательства… ну или хотя бы неприязненно относиться начнет. Он же светлый. У светлых всегда виноваты темные.
И тут уж никакого света от него не получишь. Даже от него. Нет. Слишком высока цена. На дысс такое удовольствие!
Слишком…
Роне не такой… не будет… не… о-о-ох… не…
Только сидеть рядом, и то даже и не рядом вовсе, на другом конце кровати. Только смотреть в сторону, только молчать, все теснее и глубже сплетаясь аурами. И стараясь дышать, просто дышать. Без стонов. Как можно более ровно.
Роне заговорил первым — когда двойное сбивчивое дыхание стало слишком быстрым, рваным и громким, чтобы его и дальше удавалось прятать в молчании. И продолжать делать вид, что никто ничего не замечает.
— У тебя такое лицо… словно ты… собрался на Мертвого… с одной рогаткой.
Осторожно так. Тихо и в сторону. И почти не надеясь, что короткие запинки не похожи на задавленные всхлипы. И что Дайм ответит — почти не надеясь тоже.
Но Дайм ответил, чуть шевельнув плечами в слабом пожатии:
— Рогатка — страшная сила…
И улыбнулся так вымученно, что Роне очень захотелось кого-нибудь убить. И он обязательно найдет, кого. Чтобы Дайм снова стал улыбаться нормально, как и положено светлому.
Нет.
Как положено Дайму.
https://author.today/u/ann_iv
месяц Бурь, Рагаста
Северный ветер разогнал мутную знойную пелену, заволакивающую небо в течение многих дней, и на черном бархате проступили крупные звезды.
Заштилевшее море чуть покачивало «Этансель» на мелкой зыби, в воде дробились отражения кормовых огней стоящих на рейде кораблей. Арно отхлебнул прямо из бутылки позаимствованный у Джузе агуардиенте; горечь обожгла рот, горячий ком рухнул в желудок.
— Ну и… зелье Тьмы!
Он сел на палубу, скрестив ноги и привалившись спиной к фок-мачте. Больше двух лет он был либеросом, и это его вполне устраивало Однако посещение Талассы, вызвавшее из небытия призрак прежней жизни, поколебало душевное равновесие, которое ему удалось достичь. В чем же причина?
«Если однажды вам наскучит этот род деятельности и захочется чего-то иного…»
В словах Конти, милости герцога Монтего и ощущении, что он находится среди равных? Или в черных очах доны Лары, как продолжал бурчать Микеле, угадывая то, в чем Арно сложно было признаться себе. Его тянуло к Ларе, и напрасно он твердил, что его не может и не должна волновать чужая невеста, едва ему стоило увидеть ее на палубе, сердце замирало. Их недолгие беседы, воспоминания о невольном объятии на сходнях, от которого его бросило в жар…
…Когда сьер Эранан назвали имя Оденара, он обомлел и и не сразу справился со своими чувствами. Ананк не скупится на выдумки, если он спас невесту Ноорнского Волка! Того, чье умелое руководство обороной Брейтца доставило королю Гаспару и всей галейской армии столько хлопот.
Арно помнил промозглый холод, проникавший, казалось, до костей, обледеневшие снасти «Разящего» и себя, восемнадцатилетнего лейтенанта, до ломоты в висках вглядывающегося в серые волокнистые пласты тумана. Фелуки с продовольствием для осажденных в такие ночи пытались пробраться в порт Брейтца.
Он клял упрямство ноорнцев, не желавших принимать поражение и смирятся с ним. И недоумевал: на что те надеются, когда вся страна уже покорилась Галее? Неужто воинство Странника на драконах спустится с небес им на подмогу? А потом во время неудачной атаки Брейтца с моря, погиб лейтенант Велье, с кем он дружил, и многие из тех, кого просто знал, и к недоумению добавилась ненависть.
Если бы он знал, кому предназначалась в жены дона Лара… То — что изменилось бы? Не согласился бы на предложение дона Винченцо и вернулся в Рагасту или… попытался соблазнить его дочь? — спросил Арно себя с беспощадной язвительностью.
И усмехнулся: это он изменился, раз пожал руку Волку. За два года ему довелось столкнуться с самыми разными людьми. Имея дело как с черной подлостью, так и высоким благородством, и сам неоднажды идя на компромисс со строгими принципами дворянской чести, он оказался в состоянии признать в Оденаре достойного противника, а за ноорнцами — право на защиту своей земли.
Арно вновь отпил крепкого пойла. Полно. Дона Лара осталась в далекой Талассе и уже стала женой Волка. Не стоит ему слишком задумываться об этом.
— Фальго? — услышал он голос Орсалы.
Тот поднялся на палубу и озирался, не замечая сидевшего в отбрасываемой фок-мачтой тени капитана.
— Я здесь.
Джузе подошел к нему и присвистнул:
— А я-то думаю, где мой агуардиенте.
— Извини, на всей «Этансель» это была единственная бутылка. Завтра наведаюсь к папаше Клико и возмещу твои убытки.
Оба посмотрели в сторону мерцающего редкими огнями берега, лежащего в четверти мили.
— Тебе еще осталось. Садись.
— Что с тобой, капитан? — опускаясь на палубу рядом с ним, негромко спросил Джузе. — Как из Талассы вернулся, ты сам не свой.
— Не важно.
— А… что ты решил по поводу меня?
Арно вздохнул. С того памятного абордажа Орсала вел себя абсолютно разумно, и поколебавшись, он решил таки оставить лекаря в команде:
— В последний раз поверю тебе на слово.
— Не пожалеешь! — в голосе Джузе прорвалась радость.
— Надеюсь. Как Мануэла?
— Лучше. Сестры довольны, говорят — совсем должна поправится. Правда, не знают, когда…
— Ты сильно привязался к ней.
— Мы с Мануэлой… понимаем друг друга. А вот ты меня беспокоишь.
— И чем же?
— Микеле сболтнул.
— Язык у него без костей, то и сболтнул.
— То-то ты сидишь тут с бутылкой.
Желая сменить тему, Арно спросил:
— Ты не передумал вернуться к своим? Не надоело по морю болтаться да парней штопать? Да и мать, поди, глаза выплакала.
— Полагаю, родители знают, что я жив. Полгода назад встретил на рынке купца из Амальфи, компаньона отца. Мы поговорили, у отца все благополучно, и уверен, купец поведал ему о нашей встрече… — Лекарь мотнул головой и приложился к горлышку бутылки. Поперхнувшись, выдохнул, затем проговорил: — Когда захочу на покой, куплю домик у Терм, заберу Мануэлу из Обители и буду пользовать богатеев снадобьями для укрепления мужской силы, а их жен и любовниц — молодильным элексиром. И все же — откуда такие мысли? Тебе, что ли, надоело?
Арно допил остатки агуардиенте и со стуком поставил бутылку на палубу:
— Звезд-то высыпало сегодня. Не надоело. Но кто знает, что будет завтра. Иди спать, Джузе.
https://author.today/u/ann_iv
Оденар, стоя перед большим зеркалом, рассматривал себя со смешанными чувствами, среди которых преобладали скепсис и легкая растерянность, заставляющая его с досадой хмурить брови. Камзол из серебристого атласа, украшенный широким, тонкой работы позументом, сидел безупречно, но Оденар ощущал себя скованно. Вокруг него суетился Маниго, поправляя то кружевное жабо, то складки алого офицерского шарфа. Косые лучи утреннего солнца проникали сквозь наборные стекла, рождали блики на золоченым эфесе парадной шпаги и вставленных в рукоять красных турмалинах. День обещал быть погожим.
Сегодня, если судьба не выкинет еще какого фортеля, он обручиться с доной Ларой. И наконец-то увидит ее лицо, — хмыкнул он про себя.
Месьер Эрнан достаточно подробно описал девушку, однако у Оденара, как он ни пытался вообразить ее, ничего не получалось, и в конце концов он оставил это бессмысленное занятие, находя даже своеобразное удовольствие в неизвестности.
Прежде тихий дом полнился топотом ног и голосами, среди который выделялся пронзительный тенор мейстера Журбена. Раймон решил предоставить западную половину дома в распоряжение супруги. Видимо, так было заведено и у прежних владельцев, и привести комнаты в порядок не составило большого труда. На первом этаже была гостиная, на втором — просторная, выходящая окнами в сад спальня, к которой примыкали будуар и еще одна небольшая комната, могущая служить детской. Если, конечно, Странник пошлет им детей. Он усмехнулся: ему все еще было сложно в полной мере принять грядущие изменения в жизни, хотя определенные шаги уже сделаны.
Ему передали, что сьера Магдала отпустила одну из своих горничных прислуживать доне Ларе. Заботой меньше. Помимо прежних слуг, Маниго нанял садовника, который спешно привел дикие заросли в некое подобие сада, кучера, двух лакеев и рослую крепкую девушку по имени Мариза, призванную помогать Каролине. На кухне также командовал теперь мэтр Грассе, повергая бедную Каролину в священный трепет строгостью, но еще больше — кулинарными талантами.
Со двора донеслось ржание и стук колес: карета, запряженная четверкой белых болонэ — свадебный подарок месьера Эрнана, уже ожидала его.
— Пора, — Оденар, резко развернувшись, как будто был на плацу, вышел из спальни.
Главный храм Талассы представлял из себя равносторонний крест, ориентированный по сторонам света и с увенчанным шпилем куполом на перекрестье. Внутрь вели четыре двустворчатых двери, обитых бронзой; нефы сходились в центре круглой площадки, где высилась статуя Странника в его милостивой ипостаси: длиннобородый мудрец держал в руках чашу, в коей собралась вся скорбь мира, собираясь испить ее. У подножия статуи в треножнике горел негасимый Священный огонь. Храм возносился в небо на полсотню туазов, и до сих пор не дозволялось строить ничего выше. Он был воздвигнут на заре Эры Странника, древние стены, сложенные из белого мрамора Восточного Рубежа, были свидетелями взлетов и падений Альби, и уже пять веков как храм изображался на гербе принчипата.
Карета въехала на Звездную площадь, гудевшую от голосов. Занавеска была отдернута, и Оденар мог видеть не меньше десятка экипажей и несколько портшезов; жители окружающих домов выглядывали из окон, за цепью гвардейцев, предусмотрительно расставленных по периметру площади, толпились простолюдины: распространившаяся по Талассе история с пленением и чудесным спасением невесты придала событию романтический флер и привлекла немало любопытствующих. Оденар велел править к западным дверям. Карета остановилась возле высокого крыльца, на котором собрались приглашенные. Его взгляд сразу нашел принчепса с супругой и графа Оверне, почтивших свадьбу своим присутствием, чуть поодаль стояли граф Риардо и его сын. Оденар усмехнулся, заметив кислое выражение лица сьера Бодуэна — кажется, женитьба северного выскочки на дочери дука, пусть и от морганатического брака, воспринималась им как очередной незаслуженный подарок высших сил.
Он распахнул дверцу и спрыгнул на мощенную плитами площадь. Толпа разразилась приветственными криками. Оденар поднял руку, вызвав еще большее воодушевление, и легко взбежал по ступеням.
— Пусть все свершится по милости Странника, сьер Раймон, — тепло сказал принчепс.
Сьера Магдала благосклонно улыбнулась. Оденар поклонился в ответ и решительно вошел внутрь храма.
Высокие стрельчатые окна были завешаны тяжелыми драпировками, и глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку после залитой солнцем площади. Магистр Вальен в белой хламиде уже стоял возле треножника, где горел Огонь, еще пятеро жрецов выстроились полукругом позади изваяния Странника. Вальен милостиво кивнул. Не выказывая ни спешки, ни неуверенности, Оденар подошел к нему и встал слева от треножника. Он посмотрел на мраморный лик Посланца Звезд, обращенный к югу. Всполохи пламени делали его живым.
Храм постепенно заполнялся гостями. Жениху и невесте положено было заходить с противоположных сторон и встречаться у подножия статуи. Как ни старался Оденар убедить себя, что предстоявший брак — ничто иное, как выгодный политический союз, ему потребовалось усилие, чтобы справиться с неожиданным волнением. Он перевел взгляд на восточный вход и подобрался: дук Конти шел по проходу, а рядом, опираясь на его руку, будто плыла невысокая стройная девушка в платье цвета молодой листвы, расшитом золотыми узорами. На ее голову была накинута длинная белая вуаль, спускавшаяся на грудь. Подведя дочь к треножнику справа, дон Винченцо остановился.
— Мы собрались, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину, — начал магистр Вальен, — для доли лучшей и худшей. И помните, что не тела, но души соединяются, чтобы вместе идти земными дорогами, а когда закончится отпущенный срок — дождаться друг друга на Звездном мосту. Возьмитесь за руки.
Он шагнул навстречу нареченной, и дон Винченцо торжественно откинул белый шелк с лица дочери.
… Раймон взглянул ей в лицо и замер, будто налетел на невидимую стену. На миг ему показалось, что перед ним стоит Ивэн. Сердце споткнулось. Он сморгнул, чувствуя, как на висках выступает пот: да нет же, дона Лара совсем на нее не похожа. Точеные черты лица, большие глаза, оттененные густыми ресницами, смуглый тон кожи и четко очерченные губы… Дочь дука и вправду была красива — необычной, приковывающей взгляд красотой. Морок, порожденный то ли неверными отсветами пламени, то ли его воображением, взявшимся шутить дурные шутки, рассеялся, лишь в сердце остался отголосок тягучей тоски.
— Примите мою руку, дона Лара, — глухо проговорил Раймон, протягивая руку ладонью вверх, — в знак того, что отныне моя жизнь — одно с вашей.
Дон Винченцо, держа руку дочери за запястье, вложил ее в руку Оденара и отступил.
— Примите мою руку, сьер Оденар, в знак того… — Лара запнулась и уставилась в пол, ее пальцы дрогнули, затем ее лицо стало отрешенным и она твердо договорила: — Что отныне моя жизнь — одно с вашей.
— Да будет Священный Огонь свидетелем ваших клятв, — заключил магистр.
Раймон, слегка сжав тонкие пальцы девушки, медленно повел их соединенными руками над треножником. Багряное пламя внезапно рванулось вверх, на мгновение жгучей болью опалило кисть. По тому, как вздрогнула Лара, он понял, что огонь коснулся и ее. Однако боль тут же стихла, а покосившись на кисть, Раймон не увидел даже покраснения.
Собравшиеся в храме ахнули, на лице магистра Вальена тоже мелькнуло изумление.
— Давно не случалось подобного знамения, — севшим голосом сказал он и прокашлялся: — Однако истинно говорю вам, что сей знак — благой.
Один из жрецов приблизился, держа перед собой поднос с двумя золотыми обручальными браслетами.
Оденар, взяв женский — тонкий, с замысловатым узором, пристально вгляделся в лицо теперь уже не невесты, а жены, и негромко спросил, надевая браслет ей на правую руку:
— Вы обожглись, дона Лара?
Она вскинула глаза и так же тихо ответила, беря мужской браслет — гладкий и массивный:
— Нет… сьер Раймон.
Прохладный метал обхватил запястье Оденара.
— И да благословят звезды этот союз! — возвестил Вальен.
С окон одновременно упали портьеры, и солнечный свет, преломляясь в витражах, хлынул в храм. Возбужденно заговорили, засмеялись гости.
— Аве! — слышалось то тут, то там. — Аве, сьер Раймон! Аве, дона Лара!
***
… Лару тронуло великодушие сьера Оденара, но особенно она была благодарна ему за несколько дней отсрочки. На следующий день в апартаменты доставили ее приданое. На удивление, злоключения пути не сказались на дорогих тканях, и Ларе пришло в голову, что иногда жизнь человеческая оказывается более уязвимой, чем тонкий шелк. В этот же день ей прислали подарок — украшения с изумрудами. Она залюбовалась искусной работой, к тому же мастер неведомо как угадал ее любимые цвета. Однако, подспудно ожидая записку от нареченного, в футляре она обнаружила лишь карточку с вытесненными золотом надписью — «Несравненной». Лара тихонько вздохнула. Она пыталась представить, что сьер Раймон, которому также суждено увидеть будущую жену только в храме, может чувствовать. Что побудило его дать согласие?
На Талассу опустилась влажная духота, как часто бывало перед началом осенних бурь равноденствия. Мгновения текли вязкой патокой, и Лара почти сожалела, что просила отложить свадьбу: не лучше ли было, если бы все уже свершилось? Оставившая за спиной Джинеру и прежнюю жизнь, она казалась себе древней стрекозой, застывшей в куске окаменелой смолы.
В мыслях теснились воспоминания о событиях последних дней, и Лара была вынуждена признать себе, что в них немало места отводилось капитану Фальго. И в то же время она понимала, насколько беспочвенны и даже вредны неясные мечты. Что проку терзать себя? Ей следует думать о том, как стать достойной супругой сьеру Раймону, а не о синеглазом либеросе. Она подолгу расхаживала по отведенным им покоям или сидела на мраморной скамье в лоджии, затененной разросшейся старой глицинией. Из лоджии открывался вид на город и далекие холмы меж которых петляла полноводная Роана; желто-бурые полоски убранных полей перемежались с виноградниками и серебристыми пятачками оливковых рощ. Промаявшись весь день, Лара обнаруживала, что наступил вечер, и солнце уже растворилось в оранжевой дымке, застилающей горизонт на западе. Отец напротив, был спокоен и умиротворен, и предпочитал не замечать ее настроения, а она не заговаривала с ним ни о чем, что напрямую бы не касалась подготовке к церемонии.
За все время она лишь однажды вышла из гостевых апартаментов — ее пригласила сьера Магдала на малый прием, где собирались придворные дамы. Супруга принчепса не утратила статность и все еще оставалась красивой женщиной, несмотря на то, что ее возраст приближался к пятидесяти годам. Она ласково приняла Лару, и с искренним участием расспросила ее о драматическом путешествии. Выяснив, что новая горничная устраивает Лару, она предложила оставить Вивьен в услужении, и на прощание сказала:
«Полковник Оденар — достойный человек, но вы здесь вдали от родных. Помните, вы всегда можете обратиться ко мне, если возникнут затруднения, дона Лара…»
Из присутствующих на приме Ларе запомнилась графиня Жизель Оверне, жена маршала Востока — кареглазая шатенка, которая располагала к себе сердечностью и веселым нравом. Молодую графиню интересовала жизнь Джинеры, а по остроумным ремаркам, Лара поняла, что их взгляды во многом совпадают. Что касается других дам, то они показались Ларе чопорными и холодными, хотя никто, разумеется, не позволил проявить хоть малейшую неучтивость в присуствии супруги принчепса.
Ночь перед свадьбой Лара провела без сна. И когда на рассвете Вивьен пришла в спальню, то обнаружила госпожу сидящей перед зеркалом.
Процесс одевания занял порядочно времени. Платье из блестящего золотисто-зеленого шелка было великолепным, и Вивьен восхищенно ахала. А Ларе казалось, что все происходит не с ней. Наконец, горничная закончила одевать госпожу, после чего застегнула колье на ее шее и вдела в уши серьги. Наряд довершила длинная белая вуаль.
На Звездной площади и в прилегающих улочках толпились люди. Лара слышала гул голосов, и даже короткие канцоны, исполняемые под гитару и воспевающие красоту невесты, и это контрастировало с царящим в карете молчанием. Впрочем, путь был недолог, и вот уже отец повел ее по проходу погруженного в полумрак храма к негасимому огню Стоявший возле треножника высокий широкоплечий мужчина в серебристом камзоле обернулся к ним.
…Суровое лицо, твердо сжатый рот. В прищуренных глазах — настороженность. Темно-серое предгрозовое море…
Отец откинул вуаль и сьер Раймон, уже шагнувший к Ларе, вдруг застыл, пораженно вглядываясь в нее. Будто увидел призрак. В следующий миг его лицо дрогнуло, он глубоко вздохнул и протянул ей руку.
…Слова магистра ордена Пастыря, широкая ладонь сьера Раймона… Словно со стороны она услышала свою брачную клятву, и вдруг — взметнувшееся пламя. Боли не было, Лара лишь на миг испугалась — неужели это ее проклятье напомнило о себе? Но миновало… Сверкает на запястье обручальный браслет. Уже?
— Вы обожглись, дона Лара?
Глуховатый голос мужа вывел ее из странного оцепенения. Спохватившись, она надела ему на руку мужской браслет, и приглашенные — а оказалось, в храме много людей! — разразились ликующими возгласами. Храм затопило светом — это с окон сдернули портьеры. Сьер Раймон продолжал пристально смотреть на нее, и в холодном северном море его глаз играли солнечные блики…
— Благослови тебя Странник, Лара, — растроганно сказал отец, — и вас, сьер Раймон.
К ним с улыбками на лицах подошли сьер Эрнан и сьера Магдала, и Лара присела в реверансе.
— Мои поздравления, Раймон!
— Надеюсь, Странник пошлет вам счастье, — чуть растягивая слова добавила Магдала и обратилась к Ларе. — Моя дорогая, на днях я жду вас у себя.
Рука об руку они вышли на крыльцо храма. Площадь буквально взорвалась криками. Лара, оглушенная, растерянно оглянулась на мужа. Тот чуть улыбнулся уголком рта и указал ей на запряженную четверкой белых лошадей карету.
— Прошу вас, сьера Лара.
***
В карете Лара откинулась на стенку, обитую мягким голубым велюром, и вздохнула, борясь с волнением.
— Вам нравится Таласса? — светским тоном спросил сьер Раймон, усаживаясь на сидение напротив нее.
— Я надеюсь… полюбить ее. Но пока у меня не было возможности узнать… — она смущенно замолчала.
— В самом ближайшем время, думаю, такая возможность у вас появится. Альбийцы — открыты и горячи сердцем.
— Да пошлет Странник ненасытность жене и неутомимость мужу! — завопил кто-то.
— А вот и подтверждение, — усмехнулся сьер Раймон.
От выкрика Лару бросило в жар и она потупилась: в Джинере шутник мог за дерзость поплатиться ударом кнута. Однако казалось, что мужа это только забавляет. Карета тронулась с места и, сопровождаемая здравицами в честь новобрачных разной степени фривольности, покатилась по улице.
— Празднества Урожая и Плодородия прошли, но уже в следующем месяце, чтобы умилостивить бурное море, состоится Жертвоприношение роз — когда в морские волны кидают цветы. Это… красиво. Есть предание, связанное с ритуалом. Полагаю, что сьера Магдала поведает его лучше, чем я. Двор месьра Эрнана любит увеселения, так что скучать вам не придется.
В карете повисло молчание, и, чтобы развеять его, Лара спросила:
— А вам… бывает скучно в Талассе?
— Я провожу недостаточно много времени в столице, сьера Лара, чтобы начать скучать. Но покровительство сьеры Магдалы сделает вашу жизнь яркой и насыщенной событиями.
«Не хочет ли сьер Раймон сказать, что оставит меня в столице одну?»
Удивленная, она отважилась вновь поднять глаза на мужа:
— Но разве не должно жене следовать за мужем и разделять его земные дороги?
Рамйон изогнул бровь, изучающе рассматривая ее.
— Но и мужу должно оберегать жену от тягот и бед, — помолчав, ответил он. — Мы обсудим все позже, сьера Лара.
Карета свернула, мимо окна проплыли столбы и кованные ворота, увитые лентами и гирляндами цветов, затем копыта застучали по плитам двора, и у Лары забилось сердце: они подъехали к дому сьера Раймона, который теперь станет и ее домом.
***
Опираясь на руку мужа, Лара вошла в пиршественный зал и и даже растерялась от великолепия убранства и роскошных нарядов гостей. Стены украшали драпировки из кремового атласа, собранные в складки; алые и бордовые розы в напольных вазах наполняли воздух благоуханием. Столы располагались «вратами» — два длинных вдоль стен, и один, короткий, — под прямым углом к ним, на возвышении. Разнообразные и изысканные кушания порадовали бы самого искушенного в мирских утехах и смутили сделавшего своей стезей воздержание. Музыканты же, размещенные на балкончике, призваны были услаждать душу гитарными переборами и нежными звуками флейты и виолины.
У самого входа ее ждал отец. Он на миг обнял ее и тихо сказал:
— Ступай, дочь. И помни мои слова. Впрочем, я уверен, ты справишься со всем, что будет ниспослано тебе…
В горле встал ком, она хотела что-то ответить, но ее уже обступили другие приглашенные, и она почувствовала себя в центре пестрого вихря: незнакомые лица, поздравления, сыплющиеся со всех сторон, на которые она отвечала односложно и, как ей казалось, невпопад. Она обрадовалась, заметив Жизель Оверне, графиня тоже искренне улыбнулась ей.
— Дорогая Лара, я так рада за вас! Будьте счастливы.
Сьер Раймон обменялся рукопожатием со стоящий рядом мужчиной в фиолетовом атласном камзоле и сказал:
— Граф Оверне, позвольте представить вам сьеру Лару, мою жену.
У Оверне было удлиненное лицо с тонкими губами под изящными усиками. Темные волосы волнами падали на кружевной воротник, голубые глаза с дружелюбным любопытством смотрели на Лару.
— Почту за честь знакомство с вами, — поклонился он и сверкнул белозубой улыбкой. — Моя супруга рассказала мне о вас, но только теперь я понимаю, как повезло сьеру Оденару. Уверен, вы с Жизель быстро найдете общий язык.
— О, разумеется, Шарль! — графиня бросила на мужа лукавый взгляд. — Мы создадим союз — оборонительный и наступательный, против суровых мужей.
— Для меня не только честь, но и большая радость дружба сьеры Жизель, — Лара окончательно смутилась.
— Мои поздравления, сьер Оденар, — протянул низкий голос. — Ваша супруга станет украшением двора.
Перед ними стоял еще один из гостей — важный, несколько полноватый мужчина с холодным взглядом.
— Благодарю, сьер Риардо.
Голос мужа прозвучал сухо, и у Лары возникло ощущение, что он не слишком жалует разряженного вельможу.
Сьер Раймон подвел ее к возвышению, лакей в темно-серой ливрее отодвинул обитый бордовым бархатом стул с резной спинкой. Она села, и множество взглядов — любопытных, оценивающих и даже скептических устремились на нее. Муж занял стул слева от нее, места для ее отца и принчепса Эрнану с супругой также были отведены за этим столом. Она поймала ободряющий взгляд сьеры Магдалы; та подняла руку со скрещенными указательным и средним пальцем — этррурский древний знак оберега от всяческого зла.
Лара была приятно удивлена расположением как супруги принчепса, так и графини Оверне. Однако оброненные мужем слова про то, что он редкий гость в столице, несколько озадачили ее.
«Разве у месьера полковника не может быть других забот, кроме как развлекать жену, навязанную ему по политическим соображениям? — размышляла она, украдкой поглядывая на его резко очерченный профиль. — И разве это не то, чего я в глубине души хотела бы?»
Перемена блюд следовала одна за другой, однако она лишь сьела кусочек паштета с телячьим сердцем, по альбийской традиции обязательно подаваемого к столу новобрачных. Тесто так и таяло во рту, а в начинку добавили пряностей, «дабы разжечь страсть».
«Жена да покорится желаниям мужа…», — слова жрицы вдруг всплыли в памяти, и внутри свернулся колючий еж. Брак не исчерпывается клятвами у негасимого огня, и ей весьма скоро предстоит испытать силу этого мужчины на ложе…
— Вы почти ничего не едите, — вдруг сказал сьер Раймон. — Мэтр Грассе будет в отчаянии, его старания пропали зря.
Она виновато ответила:
— Блюда мэтра Грассе изумительны, но у меня нет аппетита.
Муж понимающе кивнул:
— Не смущайтесь, сьера Лара, это многим из здесь присутствующих должно смущаться вашей красотой. Вы бледны. Выпейте вина, оно вернет вам румянец и аппетит, — он указал на позолоченный кубок, — «Роза Альби», у него тонкий вкус. И нет риска, что с непривычки… — он запнулся подбирая слово, затем с легкой усмешкой договорил: — У вас закружится голова. И отведайте утиную грудку в гранатовом соусе.
Прямолинейность высказываний мужа была непривычной, но парадоксальным образом успокоила ее. Лара решила последовать совету и осторожно отпила из кубка. Ароматное розовое вино понравилось ей, и она поняла, что голодна. А необычный изысканный вкус тонко порезанного мяса, залитого рубиновым соусом, и в правду говорил о немалых стараниях мэтра Грассе.
Незаметно стемнело, слуги зажгли свечи в канделябрах. Музыка стала громче, однако голоса раскрасневшихся от обильных возлияний гостей почти заглушали ее. Раздался хлопок, фонтаном взметнулись разноцветные бумажные шарики, и в пространство между столами колесом выкатились акробаты в пестром трико.
— Чем мне нравятся обычаи альбийцев, — так это тем, что женщина вольна покинуть любое собрание, не оправдываясь и не объясняя причин, — тихо сказал сьер Раймон. — Если вас утомляет шум, Вивьен ожидает у выхода. Она проводит вас в ваши покои.
Лара с благодарностью посмотрела на него и ответила, вставая:
— Вы очень добры, сьер Раймон…
***
Темнота осенней ночи затопила город, лишь на башнях Фортеса горели сигнальные огни, да главные улицы подсвечивались тускло-оранжевым пламенем факелов. Стих стук колес и цокот копыт, последние из захмелевших гостей разъехались, и воцарилась тишина, изредка прерываемая окликами ночной стражи.
Раймон, сменивший камзол на черный шелковый баньан*, стоял на балконе, вдыхая прохладный воздух.
Что дук Конти, что месьер Эрнан сегодня выглядели довольными — все разрешилось к их вящей радости, и, как успел понять Раймон, дук собирается вложить средства в строительство новых кораблей. А им с Ларой еще предстояло выстроить путь друг к другу. Если он подспудно ожидал увидеть жеманную размалеванную куклу, то его опасения были напрасны. Красота нареченной не оставила его равнодушным. Во время пира он наблюдал за Ларой. Она выглядела растерянной, но не напуганной, и глубокой скорби на ее лице он также не заметил. Хороший знак, и поскольку он не собирается слишком докучать ей своим обществом, то к определенной гармонии их союз придет. Скорее всего. И пусть его потрясло явление тени той, что светлой печалью все еще звенела в душе, но… Чего еще ему желать? Милость принчепса и красавица жена с богатым приданым. Сегодня зависть мелькала в глазах некоторых приглашенных. А кое у кого — и откровенная неприязнь.
Он пригласил отца и сына Риардо не столько стремясь следовать приличиям, но и с целью понаблюдать за теми, кого имел основания считать врагами. И не удивился бы отказу, однако приглашение было принято. Сьер Бодуэн, впрочем, ограничился присутствием на церемонии в храме, зато его сын Филип одним из последних покинул пиршество, и Раймон не раз перехватывал мрачный цепкий взгляд, устремленный на него и Лару. Что же, можно считать, что позиция обозначена. По возвращению в Карду он прикажет усилить бдительность часовых, и с особым вниманием относиться к новым в крепости людям. Ну а пока… Раймон поднял голову, подставляя лицо под скупой свет серпика юной луны, повисшего над островерхими крышами Талассы. Благое время для начинаний, будь то новое дело или зарождение новой жизни. Альбийцы называют первый месяц супружества Лунным, ведь Ночная гостья подобна людям — рождается и растет, достигая расцвета, а затем умирает. Улыбнувшись, он вернулся в дом.
Перед дверями спальни жены Раймона охватила странная нерешительность. Он взялся было за дверную ручку, но отдернул руку. Что не так? С этим следовало разобраться. Вместо того, чтобы просто открыть дверь, онпостучал.
— Войдите, — послышался тихий голос.
Тогда он толкнул створку. Лара сидела на постели, натянув покрывало до горла, и в упор смотрела на него распахнувшимился на пол-лица глазами. Сказать по правде, он не относил себя к искушенным любовникам и хотя не подвергал сомнению права супруга, ему меньше всего хотелось бы видеть отвращение в глазах жены. Отвращения и не было, но ее взгляд удерживал его, подобно строгой руке.
Не показывая замешательства, Раймон огляделся. Спальню освещали свечи в вычурном канделябре, стоящем на прикроватном столике. Кроме канделябра на столике были два бокала и графин с рубиновым вином, мисочки с шишками артишока в меду, миндалем и финиками. Золотистые отсветы падали на постель и изящную, покрытую завитушками мебель, выдержанную в светлых тонах. Но идиллию нарушало напряжение в позе жены. Неужто она боится?
— Все ли у вас благополучно, сьера Лара? — как ни в чем ни бывало, осведомился Раймон.
— Да, — прошептала она.
— Вам нравятся отделка ваших покоев? — он обвел рукой спальню.
— Благодарю вас, сьер Раймон, она великолепна… — однако Лара продолжала упорно и жестко смотреть на него.
Он неторопливо приблизился и остановился в шаге от кровати. Подобное он переживал впервые, и не в его правилах было брать женщину, кем бы она ни была, пусть даже простой селянкой, против ее желания. И тем более, если это его жена. Но и отступать перед чем-то непонятным, тоже было не в его правилах.
— Не кажется ли вам, что наедине мы могли бы отбросить высокопарный стиль? Ведь если вы скажете — о, сьер Раймон, не соблаговолите ли вы обратить ваше внимание на сие насекомое, именуемое оса, которое угрожает вашей супруге — то оса успеет вас ужалить?
Ее губы дрогнули:
— Думаю, оса ужаснется и улетит прочь.
— Вот и отлично, тогда мне не придется лишать ее жизни.
— Оса жалит, потому что такова ее природа, ведь боги не дали ей разума.
— В отличии от неразумного насекомого, боги даровали людям свободу выбора, — проговорил он. — Пусть мы не всегда вольны следовать зову своего сердца, но можем выбрать, принимать ли испытания стойко или роптать.
— В испытаниях закаляется дух. Но… какую неожиданную тему вы избрали… — она запнулась,.
— Для беседы в брачную ночь?
Раймон посмотрел на заботливо приготовленные мэтром Грассе яства, предназначенные для поддержания любовного пыла. Лара также бросила взгляд на столик, и на ее щеках разлился румянец.
— Странник судил нам стать мужем и женой, однако мы впервые увидели друг друга в храме. Но скажу так: иногда даже долгие годы, проведенные вместе, не позволяют узнать друг друга настолько хорошо, как короткий разговор.
В глазах Лары мелькнуло удивление, и Раймон понял, что напряжение, которое было почти осязаемым, исчезло. Он шагнул вплотную к кровати и мягко спросил:
— Скажите, Лара, вы знаете, зачем я здесь?
— Знаю… — она опустила длинные ресницы.
— Возможно, я неприятен вам? Тогда я уйду и поклянусь никогда не переступать порог вашей спальни.
— Нет. Останьтесь… Раймон.
— Так значит, мы поладим?
— Я… надеюсь.
На ее губах появилась слабая улыбка, а у Раймона вдруг забилось сердце:
— Вы позволите?
Лара промолчала, тогда он скинул баньян и, оставшись в одной рубашке, опустился рядом с ней на постель.
…Полупрозрачная сорочка скорее будоражила, чем что-либо скрывала. Раймон различал полукружья грудей с темными сосками, крутую линию бедра. Он легко поцеловал жену в губы, затем, заметив, что она не противится, — уже с большей страстью. В теле нарастало напряжение, однако он не спешил, сдерживая желание и позволяя Ларе привыкнуть к его прикосновениям. И вот она несмело обвила его шею руками, тогда его ладони легли на ее бедра, скользнули вверх, сминая тонкую ткань сорочки…
…Он коротким движением толкнулся вперед, преодолевая сопротивление тесной жаркой плоти, и Лара, болезненно выдохнув, затрепетала в его объятиях.
— Тише…Все хорошо, — шепнул он, целуя опущенные веки. — Теперь будет все хорошо, ведь так?
* Баньян — домашняя просторная одежда мужчин и женщин в европейской моде на рубеже XVII—XVIII веков
https://author.today/u/ann_iv
Среди стоящих на пирсе дворян выделялся статный русоволосый мужчина средних лет в темно-бордовых камзоле и широких панталонах. Простота его костюма составляла контраст с расшитыми и украшенными лентами одеждами остальных дворян, однако по тому почтению, которое ему оказывали, Арно понял, что это и есть герцог Эрнан Монтего, принчепс Альби. Его приближенные окружили дону Лару, учтиво приветствуя ее и поздравляя с избавлением от опасностей. Из-за их спин донесся тихий голос девушки, благодарившей всех за участие. Арно вздохнул и помог перебраться на берег светловолосой служанке; та поспешила вслед за госпожой. Гулко застучали копыта, мужчины расступились и на набережную выехала запряженная четверкой светло-серых коней карета. С запяток соскочил лакей и распахнул дверцу, на которой был изображен герб Альби. Дон Винченцо подвел дочь к карете; уже поднявшись на ступеньку, дона Лара оглянулась, встретилась глазами с Арно и грустная улыбка тронула ее губы. Он поклонился в ответ. Судьба затейлива в своих забавах. Вполне вероятно, что жених прекрасной доны — среди этих блестящих вельмож. А ему следует выбросить из головы мимолетные фантазии и сосредоточится на насущных делах. Велев Ниградо готовиться к разгрузке, он сошел на пирс.
Однако сосредоточится ему не удалось: дук, вместо того, чтобы присоединиться к дочери, вернулся и громко провозгласил:
— Позвольте представить вам капитана Фальго, сьер Эрнан. Благодаря его храбрости мы получили возможность прибыть в Талассу в кратчайший срок.
— Храбрость либеросов сида Танкреда заслуживает быть воспетой в балладах, — милостиво кивнул принчепс, скользнув по Арно взглядом.
— В этом смысл становится либеросом, сьер Эрнан, — ответил Брикасс и с неожиданной дерзостью добавил: — Служение и честь, долг и вера.
Уже шагнувший в сторону принчепс остановился, в светлых глазах мелькнул интерес:
— Воистину так, капитан Фальго, — он внимательно и цепко вглядывался в лицо Арно. — И вы, по праву заслуживаете благодарность. Мне бы хотелось побеседовать с вами. Надеюсь, вы не откажете мне в такой любезности? Сейчас мы направимся в Фортес и я приглашаю вас присоединиться к кортежу.
Не успел удивленный изменением настроения правителя Арно что-либо ответить, как принчепс повелительно махнул рукой, гвардейцы, повинуясь знаку, оттеснили горожан, расчищая проход.
Как из-под земли перед Арно возник тщедушный человечек.
— Капитан Фальго, я — Труве, секретарь его светлости Эрнана. Если вы не возражаете, то прошу вас проследовать вон туда, — он указал на темно-коричневый экипаж, стоявший в отдалении.
***
Арно не покидало странное ощущение, что он вернулся домой. Таласса отличалась от Боннена, где большей частью протекала его жизнь в последние годы, и от Ардижа, а воздушность арок и галерей Фортеса — от тяжеловесной монументальности Луара, резиденции галейских королей. Но нечто, неуловимо знакомое сквозило в говоре и манерах людей, в запахах готовящейся снеди, вырывавшихся из открытых окон и дверей многочисленных таверн и постоялых дворов. По-другому пахли Барадос и Джинера, и что уж говорить о Рагасте… В городе готовились к празднику Плодородия и Сбора урожая: украшали гирляндами цветов окна и балконы, протягивали надо улицами разноцветные ленты. Веселье начнется вечером, но предвкушение зажигало на лицах людей улыбки, и это тоже казалось знакомым Арно, пусть даже краски Юга были ярче.
Если верить легендам, то давно — еще до эпохи Тьмы, один народ жил к востоку от Пиррея и до самых лесов Эрминаля, и от Закатного до Срединного моря. Не эти ли предания стали отправной точкой для идеи о Великой Галее, что владела умами короля Гаспара и его сына Лодо? Ноорн захвачен, на очереди — Альби? Пришедшая мысль должна была бы воодушевлять аристократа, радеющего о величии державы, и мало волновать безродного либероса. Но Арно не знал, как к этому относиться.
Труве привел его в небольшой зал и оставил одного. С интересом Арно разглядывал бронзовые панели на стенах, где были вычеканены знаменательные сцены прошлого Альби, лепнину на потолке и изящную резную мебель. На всем лежал отпечаток отменного вкуса и гармонии, которому невольно радовалась душа.
Позади послышались шаги, и он обернулся. Герцог Эрнан быстрым шагом вошел в зал, за ним с поразительной для возраста прытью семенил седовласый, одетый в темное человек.
Арно склонился в низком поклоне.
— Приветствую вас, капитан Фальго, — произнес Эрнан. — С вашего позволения, при беседе будет присутствовать Гильем Лора, мой хронист. Ведь для истории бывает важен подчас каждый миг.
— Разумеется, ваша светлость.
— Либеросы редко заходят в Талассу, сьер капитан, — вставил Лора, — Вы не возражаете, если я потом задам вам несколько вопросов, в том числе — об острове Коэрт, где мне давно хотелось бы побывать?
— Буду рад, если мои ответы окажутся полезными, господин Лора, — позволил себе усмешку Арно.
Он терялся в догадках, что понадобилось от него месьеру Эрнану, однако некогда затверженные светские условности напомнили о себе, заставляя сдерживать нетерпение.
Хронист устроился за столиком в углу и достал письменные принадлежности. Арно покосился на его. Уж точно ли хронист, а не полицейская ищейка? А хотя бы и так, ему что до того?
Принчепс не стал садиться в массивное кресло, а остановился в паре туазов от Арно.
— Дон Винченцо рассказал мне о драматичных обстоятельствах своего путешествия. Вы заслуживаете награды, не только за храбрость, но и за великодушие.
— Я лишь выполнял свой долг, месьер.
— Да. Но выбор есть всегда, и от выбора одного зависит многое. К сожалению мы переживаем не самые светлые времена. Вы даже не представляете, какое значение для Альби и Этррури — а возможно для судеб всего Орнея имеет ваше решение, — он помолчал, потом спросил: — Судя по выговору, вы уроженец Севера. Давно ли вы служите сиду Танкреду?
— Почти два года.
— Ваше лицо как будто напоминает мне… Скажите, у вас есть родичи, к примеру — в Галее?
В груди екнуло, но Арно постарался сохранить на лице выражение вежливого внимания. Впрочем, его ответ прозвучал совершенно искренне:
— Нет, месьер. Не осталось никого, в ком бы текла родная мне кровь.
— Что же, печально, когда достойный род пресекается… — задумчиво проговорил принчепс, затем, после паузы, сказал уже иным тоном: — Впрочем, отчего же пресекается. Надо ли говорить, что вы будете желанным гостем в Альби? Сколько вы собираетесь пробыть в Талассе?
— Нам потребуется пара дней на разгрузку и пополнение припасов для обратного плавания, — спокойно ответил он, несмотря на внутренне напряжение, возникшее от странных слов герцога.
— Завтра, в час вола, в присутствии представителей лучших семейств, вам вручат грамоту, позволяющую свободно входить в любой порт Альби. Дабы некие, чей дух, увы, ослаб, увидели в том пример для себя. Но — я вижу кровь на рукаве. Вы были ранены?
Запредельные Твари и все Демоны впридачу! Рана на предплечье поджила, скорее всего, шов разошелся, когда он удерживал дону Лару от падения в воду. Он ощущал легкое жжение, но не придавал этому значения. И только сейчас заметил расплывшееся по батисту рубахи кровяное пятно.
— Это не стоит вашего внимания, месьер.
— И все же, я велю позвать моего врача, — принчепс подошел к столику и, взяв колокольчик, встряхнул его.
Арно не знал, куда себя деть от неловкости и досады, к которым примешивалась еще и смутная тревога. С какой стати принцепсу потребовалось проявлять такое участие? Однако, подавив свои чувства, он предоставил многострадальную руку заботам мейстера врачевания Динье. Затем сьер Эрнан пожаловал ему кошелек с золотыми кронами и, распрощавшись, покинул зал. Тогда за Арно взялся хронист Лора. Он подробно расспрашивал о служении либеросов, жизни Рагасты, делая пометки в растрепанной тетради. Лишь после вечернего гонга Арно вышел из ворот Фортеса.
Праздник уже начался. На Звездной площади собралась толпа: на помосте смуглый мужчина в черных шароварах и украшенной металлическими клепками безрукавке на голое тело жонглировал горящими факелами. Арно остановился, с любопытством наблюдая за огненным действом. Борода жонглера была заплетена в косицу, в ухе покачивалась серьга в виде полумесяца. Неуж сахрейнец? Что же, не все сыны пустыни промышляют разбоем.
Ловко собрав факелы, мужчина поклонился, вызвав аплодисменты, затем сунул факелы в бочонок с водой, оставив только один, повертел его в руках и вдруг, выгнувшись назад и запрокинув голову, выдул вверх струю пламени. Толпа взревела от восторга, на помост полетели монетки. Арно, хмыкнув, тоже бросил серебрянную полукрону и, протолкавшись сквозь людей, зашагал по направлению к гавани. Он размышлял о том, кого мог бы напоминать его светлости. В семейных преданиях ничего не говорилось о связях с домом Монтего. Не явилась ли причиной пристального внимания дерзновенно и почти намеренно сказанный им девиз рода Брикассов, и не будет ли опрометчиво задерживаться в Талассе? Отогнав не самую достойную мысль о западне, Арно встряхнул головой: нет смысла правителю Альби идти на такие уловки, когда можно без труда арестовать его — во дворце, например. И в чем цель? Выдать опального аристократа королю Лодо? Между Альби и Галеей нет горячей дружбы. Что бы ни сподвигло принчепса к таким шагам, бегство под покровом ночи будет постыдным для человека чести, коим, несмотря на превратности судьбы, Арно все еще себя считал.
***
Следуя совету сьера Эрнана, Оденар постарался отстраниться от нерадостных размышлений как об участи своей невесты, так и о сгущающихся над Альби тучах. И за те неполных три дня, что он провел в Талоне, ему это почти удалось. Тому в немалой степени способствовала полная беспечной неги жизнь, присущая приморскому городишке, который находился в десяти лигах к юго-западу от Талассы и являлся излюбленном местом для летнего отдыха альбийской аристократии. Оденар остановился на постоялом дворе «Золотой скипетр», известном далеко за пределами Талона своей кухней и особым лоском, и который по размерам мог бы соперничать с небольшим поместьем провинциального дворянина. Хозяин, мэтр Кишон, в молодости служил поваром при дворе прежнего принчепса, герцога Амадео, и со всем тщанием поддерживал репутацию заведения. «Золотой скипетр» был расположен на берегу; росшие вокруг пинии вплетали смолистые ноты в запах моря. Второй этаж опоясывала арочная галерея, увитая виноградом. Большинство семей уже вернулись в столицу, постоялый двор пустовал, что несказанно радовало Оденара.
В рубахе, распахнутой на груди, и кюлотах он устроился на поставленной прямо в галерее сахрейнской кушетке и смотрел на море, сверкающее под лучами закатного солнца. Внизу Уно с дикими воплями плескался на мелководье. Оденар тоже не отказал себе в удовольствии окунуться в бирюзовые волны. Он не считал себя искусным пловцом: бурное Закатное море и холодные северные реки не располагали к частым купаниям, однако мог уверенно проплыть сотни две туазов, и поэтому решил, что будет нелишним научить и Волчонка держаться на воде. Ошалевший от такой чести парнишка пришел в полный восторг и, храбро ринувшись в море, немедленно нахлебался воды. Однако рвения не утратил, и к третьему дню у него что-то начало даже получаться.
Где-то внутри здания громко заговорили, затем раздались приближающие шаги. Оденар повернул голову. В дверном проеме показался человек в темно-зеленом мундире сержанта вестовой службы. Серые разводы на потном лице и пыль, покрывающая одежду и ботфорты, свидетельствовали, что он приехал издалека. Звеня шпорами, сержант быстро шел по галерее, и Оденар поднялся с кушетки, стряхивая блаженную расслабленность.
— Сьер Оденар, — поднося пальцы к шляпе, просипел вестовой, — для вас срочное письмо от его светлости принчепса.
«… по милости Посланца Звезд, дук Конти вместе с дочерью сегодня прибыли в Талассу…»
Раймон ожидал чего угодно, вплоть до объявления Галеей войны, но только не этакой новости. Он перечитал строчку два раза, словно сомневаясь, что верно понял смысл написанного, и позвал:
— Мэтр Кишон!
Из дверей выглянул хозяин.
— Я должен вернуться в столицу. Пусть конюхи седлают лошадей. — Оденар взглянул на вестового: — Сержант?
— Со мной еще рядовой. Ежели не возражает ваша милость, и лошади сменные у господина Кишона будут, то к вам присоединимся…
— Лошадей на смену всегда держу, — веско и не без обиды в голосе прогудел дородный хозяин, — А то Кишон порядок не знает!
— Отлично, — кивнув, Оденар подошел к перилам и крикнул:
— Уно! Вылазь из воды, мы возвращаемся в Талассу!
По дороге он прокручивал в голове послание принчепса. Дука Конти спас один из коэртских либеросов, на его корабле дук и прибыл в Талассу. Завтра, в час вола, намечен прием по этому случаю. «… Я видел дону Лару и могу утверждать, дон Винченцо ничуть не отступил от истины, говоря о красоте и манерах дочери, — писал сьер Эрнан. — Однако, Раймон, приезжай в Фортес утром, дабы окончательно решить вопрос с бракосочетанием».
Все-таки открылись некие факты, порочащие сиятельную дону, и сьер Эрнан желает дать ему еще одну возможность отказаться от нежеланного брака? Отчего-то это вызывало раздражение — будто сейчас не существовало ничего важнее, чем добродетель несчастной девушки. Он подгонял вороного Нера, время от времени оглядываясь на скачущих позади и выискивая взглядом Уно. Держится. Прав Стерен, будет из него толк.
Звезды уже зажглись на зеленоватом, быстро темнеющем небе, когда небольшой отряд въехал в Талассу. Город мерцал огнями — в закрепленных на стенах домов плошках с маслом плавали горящие фитильки, на площадях разложили костры. Пахло печеным на углях мясом и сладкими пончиками. Нарядные горожане кружились в хороводах, или, взявшись за руки, пестрой вереницей текли по улицам; отовсюду доносились взрывы смеха. Раймон вспомнил, что сегодня — канун праздника Плодородия. Колдовская ночь, когда позволено многое, и всем — от бедного селянина до высокородного дворянина должно радоваться. До сих пор в некоторых уголках Орнея в эту ночь женщины сами выбирали себе возлюбленных, а зачатые дети считались благословением.
Они свернули в узкий проулок и неожиданно на них хлынул целый дождь из цветочных лепестков; кони всхрапнули, мотая мордами. Раймон вскинул голову — с балкончика улыбалась девушка в ярко-красной юбке и белой сорочке. Черная полумаска закрывала ее лицо, позволяя видеть аккуратный носик и улыбающиеся губы; в прорезях маски лукаво блестели глаза.
— Экая красотка, — хмыкнул сержант и подкрутил ус.
Она приложила палец к губам, затем поманила к себе. Раймону захотелось подхватить девчонку в седло, с гиканьем умчаться в поля, где уже поднимался туман. Он коснулся рукой шляпы и послал усталого Нера вперед.
***
Для переговоров сьер Эрнан выбрал голубую гостиную. Оденару приходилось бывать в ней: небольшая комната с высокими окнами, выходящими в парк, со всевозможными оттенками голубого и синего в драпировках и обивке мебели. Цвет, по мнению мудрецов, призванный смирять страсти и настраивать на созерцательный лад. Уж не поэтому ли сьер Эрнан выбрал эту гостиную, а не строгий кабинет или пышный главный зал? Оденар переступил порог не без волнения, обьяснить которое себе толком не мог. Ожидал увидеть свою нареченную? Разумеется, ее не было. В центре гостиной, образуя правильный треугольник, стояли три кресла. В двух сидели принцепс и человек лет пятидесяти, с волнистыми волосами и остроконечный бородкой, одетый в камзол из черного бархата, расшитого галуном. На его груди лежала золотая цепь из крупных квадратных звеньев со знаком власти этррурских дуков — рукой, сжимающей факел. Оденар отметил, что суда по напряженным лицам собеседников, созерцательности им пока достичь не удалось.
Принчепс Эрнан кивнул ему и сказал:
— Дон Винченцо, представляю вам полковника Раймона Оденара.
Оденар учтиво поклонился:
— Да будет милость Странника со всеми присутствующими. Дон Винченцо, примите мои поздравления со скорым разрешением ваших неприятностей на пути в Талассу.
Дук, чуть наклонив голову, негромко произнес:
— Приветствую, сьер Оденар. И надеюсь, что все беды уже позади
— Садитесь, сьер Оденар, — придав голосу официальное звучание, сказал принчепс и указал на пустующее кресло. – Я не буду тратить время на долгие предисловия и предоставлю говорить дону Винченцо.
— Моя дочь клянется Священным Огнем, что во время плена не подвергалась поруганию, — глухо проговорил Конти, прямо и твердо глядя ему в глаза. – В подтверждение своих слов и чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения, она предстанет перед почтенными матронами по вашему выбору и мейстером врачевания.
Раздражение, которое Раймон испытывал от этой нескончаемой канители с браком, усилилось. Наделенные властью и умудренные жизнью мужчины собрались, чтобы в который раз решить судьбу двадцатилетней девушки. Дон Винченцо в своих амбициях не собирается щадить чувств дочери, которая еще не оправилась от потрясений пиратского плена, но теперь должна пройти еще через одно испытание – унизительное освидетельствование. А что он сам? Оскорбит ли он будущую жену недоверием к ее словам? Видимо, он молчал слишком долго, поскольку принчепс вопросительно поднял бровь.
— Клятва, данная женщиной, не должна цениться меньше клятвы, данной мужчиной, — твердо ответил Оденар. — Тот, кто усомнится в непорочности доны Лары, будет отвечать передо мной по закону чести.
Лицо Конти расслабилось, на губах мелькнула слабая улыбка:
— Благодарю, вас сьер Оденар — за великодушие и благородство. И я с радостью вложу руку Лары в вашу перед Священным огнем. Для свадьбы была выбраны празднества Урожая, однако, если у вас нет еще каких-либо возражений, моя дочь просит отсрочить церемонию на седмицу.
— Как вам будет угодно, дон Винченцо.
— Дона Лара не почтит своим присутствием сегодняшний прием? — спросил принчепс, вставая на ноги.
— Увы, по нашим обычаям, последние седмицы перед свадьбой жених и невеста проводят порознь. К тому же, Ларе надо восстановить силы. Нет-нет, ничего, чтобы требовало помощи врача.
— Ну что же, не смею настаивать, — принчепс взглянул на Оденара: — Сьер Оденар?
— Надеюсь, что дона Лара в самом ближайшем времени оправится от тягот пути, — поклонился Раймон.
***
До начала приема еще оставалось время, и Раймон решил заглянуть к мейстеру искусств Дюпону. Из дворца по крытой галерее он перешел в Башню Арте. Двухэтажное здание действительно несколько веков назад было башней, но с тех пор не однажды перестраивалось и теперь выглядело как небольшой форт. В Башне размещались златошвейки и чеканщики, а так же ювелирная мастерская знаменитого Дюпона.
Ученик, перерисовывающий из растрепанного фолианта на клочок бумаги рисунки с этапами огранки диаманта, указал на дверь, за которой находилась святая святых — комнатка, где мейстер Дюпон обдумывал и воплощал в виде эскизов свои шедевры. Оденар вошел внутрь. Мейстер, сидевший за освещенным двумя лампами столом, отложил лупу, через которую разглядывал надпись на широком, потемневшем от древности браслете, и поднял голову.
— Сьер Оденар, гарнитур для вашей невесты готов! — воскликнул он вместо приветствия и извлек из ящика стола плоский футляр. — Я отправил записку еще позавчера…
Увлеченного красотой камня ювелира мало волновали дела мирские, и он ничего знал ни о нападении на дука, ни о его спасении. Сказать по правде, вчера Оденар не стал просматривать ворох депеш и записок, ожидавший его в кабинете, и поэтому с запоздалым угрызением совести ответил:
— Я был в отъезде, мейстер Дюпон.
— А, понимаю. Надеюсь, доне Ларе понравится.
Раймон открыл крышку. На подкладке из черного атласа лежали серьги и колье. В свете ламп вспыхнули крупные изумруды, обрамленные жемчужинами, заискрились золотые стебли и листья, которые переплетались, образуя изящный венок.
— Изумруды из копей Ибера, обратите внимание на цвет — он насыщенный, с оттенком синевы, — пояснил Дюпон.
— Великолепно! Окажите ли вы мне любезность послать украшения от моего имени доне Ларе?
— Разумеется.
— А что с другим заказом? — спросил Оденар, понижая голос: вместе с подарком для невесты он решил изготовить кулон со Звездой.
— Об этом я тоже писал в записке, — произнес Дюпон. Он нажал на что-то под столешницей, Раздался тихий щелчок, и сбоку выдвинулся незаметный прежде ящик. Порывшись в нем, ювелир достал сложенные вдвое плотный лист бумаги и шкатулку. — Работа оказалась сложнее, чем я предполагал, тем более, вы пожелали оставить оправу в неприкосновенности. Основная проблема была в том, чтобы найти серебро, схожее по виду. Два дня назад мне доставили из Бриена образец, он темнее обычного, однако же светлее их знаменитого черного серебра, и показался мне подходящим, но я ждал вашего одобрения. Взгляните… — он вынул из шкатулки брусок темно-серого цвета и Звезду.
Оденар взял в руки камень, подержал, будто бы тот наконец мог откликнуться, затем приложил его к бруску.
— Кажется одинаковым.
— Цвет оправы все еще чуть светлее, но вряд ли возможно найти идентичное серебро, — ювелир развернул лист. — А вот эскиз, размеры — два инча в длину и полтора в ширину.
На рисунке была изображена голова волка, державшая в пасти камень и Оденар усмехнулся: слова Амарры подсказали решение.
— Как вы и указывали, камень будет большей частью скрыт под металлом, хотя скрывать сапфир такой редкой красоты… но дело ваше. Для цепочки я планирую использовать эрминальское плетение, считающееся наиболее прочным. Что думаете? Но увы, на изготовление потребуется декада…
— Сколько бы не потребовалось, мейстер Дюпон. Полагаюсь на ваш талант и благодарю вас за терпение.
***
Главный зал был полон гостей; у Оденара в глазах рябило от пестроты и роскоши нарядов и драгоценностей, отбрасывающих разноцветные блики. Голоса сливались в гул, напоминающий шум прибоя, и впечатление усиливалось непрерывным волнообразным перемещением по залу приглашенных, стремящихся произвести выгодное впечатление на того, кто мог быть им полезен, или понаблюдать за врагами. Кто-то жаждал услышать свежие сплетни или самому запустить таковые, а некоторые ухитрялись передать записку тайному возлюбленному или договориться о свидании.
Лакеи разносили подносы с высокими бокалами, наполненными игристым белым вином; столы вдоль стен были заставлены вазами с фруктами и огромными блюдами, на которых лежали пирожки округлой формы с разнообразными начинками — традиционное угощение праздника Урожая и Плодородия.
Оденар был знаком со многими представителями знатных семейств, в большинстве своем — избравшими для себя военное поприще; с некоторыми у него сложились приятельские отношения, однако он ни с кем особо не сближался. Он испытывал глубокое уважение к графу Оверне, под чьим командованием находились горные стрелки Восточного Рубежа. Оверне тоже выделял его, невзирая на разницу в положении, но друзьями они вряд ли могли считаться.
Оденар поискал глазами маршала Востока, но не нашел, зато заметил графа Риардо, который беседовал с сьером Люмажем, время от времени бросая хмурые взгляды на гостей. Его сын, стоявший рядом, напротив, сосредоточился на разглядывании бокала с вином, из которого время от времени прихлебывал. Командир Марсалльского полка, откуда был переведен Бестье. Еще одна нераскрытая загадка. Оденар знал, что «старая знать» с настороженностью и без особой любви относилась к «ноорнскому варвару», вне всякого сомнения, незаслуженно осыпанному милостями сьера Эрнана. Мог ли маршал Запада видеть в нем помеху для карьеры сына, ведь оказаться в Карде куда престижнее, чем прозябать в Марсалле? И — мог ли он решиться на измену и сговор с галейцами? Верить в такое решительно не хотелось, но и исключать было нельзя. Оставалось ждать результатов расследования Тайной стражи.
Особый статус Кардского полка, размещенного на вечно тревожной границе с пиррами, давал широкие полномочия Оденару, однако, поскольку граф Риардо формально оставался его командиром, и он отдал военное приветствие. Риардо, брюзгливо поджав губы, ответил холодным кивком.
Гвардейцы отворили тяжелые бронзовые двери, и в зал, чеканя шаг, вошел сьер Эрнан. По случаю торжественного приема на нем была алая мантия, голову венчала золотая корона, инкрустированная рубинами. Чуть позади шел дук Конти и незнакомый Раймону мужчина лет двадцати пяти — тридцати, темноволосый, с обветренным, покрытым загаром лицом. Одет он был в простой камзол военного образца. Секретарь Труве, державший в руках бордовую папку, замыкал шествие.
Гул стих, взоры всех обратились к принчепсу.
Сьер Эрнан вознес хвалу Страннику за ниспосланное дуку Конти и его близким спасение в лице либероса, капитана Фальго, и пожелал, чтобы небесные молнии поразили сахрейнских акул. Затем призвал оставить дрязги и обиды в прошлом, «ибо грядут непростые времена, и только сообща возможно противостоять силам Тьмы», приведя либеросов сида Танкреда как пример храбрости и верности долгу.
В зале пронесся шепот, причем шептались преимущественно женщины: доблесть и привлекательное лицо капитана Фальго с правильными чертами взволновали не одно сердце.
Слово взял дон Винченцо. Его речь также была краткой: начав с благодарности Страннику Милостивому, он выразил надежду, что союз Джинеры и Альби послужит на благо обоих государств
Труве, открыв папку, зачитал указ, по которому либеросу Фальго дозволялось «беспрепятственно и невозбранно входить в любой порт Альби, не платя никаких пошлин», а капитанам портов предписывалось «с пристальным вниманием относится к его нуждам», после чего сьер Эрнан вручил ему грамоту, заключенную в серебряный тубус с выгравированным гербом Альби. Наклонив голову, Фальго принял из его рук тубус.
— Благодарю за оказанную честь, месьер Эрнан. Становясь либеросом, я поклялся — как и многие до меня — сражаться с пиратами. И так будет и впредь. Борьба с хищной угрозой продолжится, пока воды Срединного моря не станут безопасны.
Шепот усилился, особо впечатлительные дамы восхищенно ахали — сказанные слова добавили капитану поклонниц.
На этом официальная часть оказалась законченной, Труве взмахнул рукой, и с балкона раздалась музыка.
Оденар заметил, что сьер Эрнан подзывает его. Он приблизился, с любопытством разглядывая Фальго. Среди могущественных вельмож тот держался на удивление свободно, без подобострастия, но и без развязности. Как… равный?
— Капитан Фальго, перед вами сьер Раймон Оденар. Его невесту вы вырвали из рук пиратов, — произнес принчепс.
Раймон шагнул вперед:
— Примите мою самую глубокую и искреннюю признательность, капитан Фальго.
Он протянул руку, капитан тоже сделал движение ему навстречу, но вдруг замер:
— Ноорнский Волк?!
Фальго свел брови, в синих глазах появилось странное выражение — будто бы названное имя неприятно поразило его. Пришел черед Оденара пристально вглядываться в его лицо.
— Да, так меня называют в Галее, и в той ее части, что когда-то была независимым Ноорном. Мы встречались ранее?
— Нет. Но у вас громкая слава, сьер Оденар, и она вышла далеко за пределы Галеи, — капитан несколько принужденно улыбнулся, но, казалось, справился со своим изумлением. — Рад лично познакомиться с вами, — добавил он и крепко пожал руку Оденара.
— Сколько вы еще пробудете в Талассе? — светски осведомился принчепс, явно желая сгладить заминку.
— Для отплытия все готово. С вечерним отливом снимаемся с якоря, месьер. Товарищи ждут меня на Эрбо, а задержка оказалась непредвиденно долгой, — вежливо ответил Фальго и обернулся к Оденару: — Позвольте поздравить вас с грядущим радостным событием, сьер Оденар. И пусть Священный Огонь зажжет любовью ваши сердца, а супружество принесет счастье вам и доне Ларе, — необычное, на грани дерзости, пожелание непостижимым образом сочеталось с искренностью в голосе: — Месьеры, да будет с вами милость Странника.
— И с вами, сьер Фальго, — ответил принчепс.
Капитан отступил в сторону и склонился в учтивейшем поклоне, после чего развернулся и быстро пошел к дверям.
Озадаченный, Раймон перевел взгляд на принчепса:
— Вы знаете этого человека, сьер Эрнан? Фальго — это же не имя, а прозвище.
Тот покачал головой:
— Нет, Раймон. А вот он, похоже, наслышан о тебе. И он с севера.
— Галея? — Оденар, хмурясь, смотрел в сторону выхода. По выправке в Фальго угадывался военный, а в галейской армии о Ноорнском Волке что-то да слышали многие. Галеец, которому он теперь обязан спасением жизни и чести своей невесты! Поневоле задумаешься о причудливом сплетении случайностей и судеб.
— Что галейскому офицеру делать в морских рейнджерах сида Танкреда?
— А что ты делал в рейнджерах Эйрланда? — тихо спросил принчепс. — Пути Странника неисповедимы.
— Воистину так, месьер. Позвольте и мне отправиться домой, нужно распорядиться о возобновлении подготовки к церемонии и… прочие дела накопились.
***
Вечерний свет окрашивал в теплые тона обстановку кабинета. Эрнан с облегчением откинулся на спинку кресла и расстегнул тесный парадный камзол.
После приема последовала утомительная процедура согласования дополнительных пунктов к договору, призванных упрочить союз с Джинерой, и с Альянцем в целом. Помимо прежних договоренностей, Дон Винченцо предложил строить корабли на джинерской верфи, и даже — организовать товарищество на равных паях. Предложение было весьма кстати, но еще больше радовал вексель на обещанный займ, позволяющий получить деньги в представительстве банкирского дома Этррурского Альянца хоть завтра.
Наконец Эрнан остался один, не считая хрониста, который еще перебирал и складывал бумаги.
— Все устроилось, — тихо сказал Эрнан, беря со стола бокал с «Рохья фьямма».
Терпкое, густое вино Ибера, вызывающее в памяти далекие образы. В Альби любят иные вина — ароматные белые, сладкие красные… «Рохья» слишком тяжела для «самого веселого и пышного» двора Орнея.
— Так, как вы желали, месьер, — отозвался Лора, убирая письменные принадлежности.
— Это дает нам надежду, — Эрнан отпил из бокала, позволяя легкой горчинке растечься по языку и задумчиво пробормотал: — Долг и вера…
Воспоминания неумолимо влекли его в знойный летний день, много, много лет назад. Алькарас, куда он шестнадцатилетним юнцом прибыл в свите отца, чопорный королевский двор и синева глаз девушки в строгом бордовом платье. Антея Серрано. От ее взгляда Эрнан потерял голову. Несколько седьмиц ослепительного счастья, ведь его чувства были взаимны. И ледяное дуновение зимы: отец Антеи был категорически против их брака, и даже отправил дочь в известную суровым укладом Алькарасскую обитель Сестер Странника. Причину Эрнан так и не узнал. А через пару лет до него дошли сведения, что Антея вышла замуж за знатного галейского дворянина из рода Брикассов.
— Вы что-то сказали, сьер Эрнан?
— У тебя превосходная память, Гильем, и ты знаток генеалогии. Не поведаешь ли мне, историю Брикассов из Галеи? Не начиная с Эпохи Тьмы, разумеется, а… за последние лет двадцать.
Хронист взглянул удивленно:
— Я должен свериться с летописью, но это не займет много времени.
Гильем ушел, а Эрнан, осушив бокал, вновь наполнил его вином. Тогда он считал, что его сердце навеки разбито. Однако жизнь шла своим чередом, Антея отступала в прошлое, становилась тенью, сладкой и неуловимой грезой. Политические интриги, женитьба на Магдале и рождение сыновей, борьба за избрание принчепсом…
— Увы, сведения скудны, — из воспоминаний его вырвал голос хрониста. В руках он держал толстый фолиант, раскрытый ближе к концу: — Графиня Антея Брикасс скончалась в девятьсот семьдесят седьмом, граф Гийом Брикасс и двое из трех его сыновей — старший и младший — казнены в девятьсот восемьдесят шестом за участие в заговоре против короля Лодо, судьба среднего неизвестна. Титул должен был перейти к нему, ибо иных прямых потомков мужского пола не указано. Однако недавний эдикт дает право королю лишать титула и конфисковывать все владения в случае тяжких преступлений, коими считаются измена и покушение на особу королевской крови, таким образом…
— Как звали среднего сына? — перебил его Эрнан.
— Сьер Арно Брикасс. Вас интересуют еще какие-либо сведения, месьер?
— Нет. Может, позже… Ступай, Гильем. День был трудным.
…Он не знал о смерти Антеи — к тому времени между Альби и Галеей наступило охлаждение. Черты ее лица почти стерлись из памяти. Но глаза — глаза он не позабыл. И в лице молодого капитана, словно сквозь толщу воды, вдруг проступило лицо когда-то любимой женщины. Шебека либероса Фальго уже на полпути к Эрбо. Если бы он смог вспомнить раньше! Хотя — что это бы изменило?
— Долг и Вера… — повторил он. — Мне очень жаль, сьер Арно.
https://author.today/u/ann_iv
Шторм задержал отплытие, но в последующие два дня ветер оставался неизменно благоприятным, и в Талассу «Этансель» пришла ранним и по-осеннему прохладным утром на третий. Ларе хотелось взглянуть на конечный пункт полного опасностей и горестей путешествия, и она ушла на нос шебеки. Отец, вопреки ожиданиям, не стал призвать к соблюдению благопристойности, а последовал за ней.
Кутаясь в шаль, она смотрела на медленно надвигающийся город, окутанный сиреневой дымкой. В небо горделиво возносились его знаменитые башни, и в огромной — даже большей, чем в Джинере, — гавани покачивался целый лес корабельных мачт. Ларе не верилось, что все завершилось. Завершилось ли? Страшные картины жестоких сражений и гибели людей продолжали стоять перед ее мысленным взором. Она узнала, что такое смерть, когда увидела на погребальном ложе мать, застывшую в мраморной красоте и впервые не отвечающую на ее призывы и плач. Но тогда, где-то в глубине еще детского сознания, Лара понимала, что та обрела покой. Иное дело — люди, умиравшие вокруг нее в эти дни; их лица, искаженные ненавистью или мукой, и — искры, гаснущие в ночном море… Можно ли надеяться, что гневные души погибших за Пределом тоже ждет покой?
Перед отплытием она еще раз проведала Мануэлу. Девушка так и не пришла в себя: испуганно озиралась по сторонам, перебирая пальцами ткань одеяла, и только в присутствии Орсалы затихала. Скрепя сердце, Лара оставила ее на острове, на попечении лекаря, уступая его просьбе и заверениям капитана Фальго, что в Рагасте Мануэлу перепоручат заботам Сестер Странника.
Поразительно, что ввалившийся в капитанскую каюту человек оказался искусным и сострадательным врачом, ведь в первый миг Лара необыкновенно остро ощутила его ненависть и жажду убивать. Впрочем, Орсала держался почтительно, и она решила, что все дело — в безумии, охватывающем людей в пылу боя.
Она зябко передернула плечами. Как встретит ее, побывавшую в руках пиратов, будущий супруг? Правитель Альби и его двор? Об этом не думалось в первые дни после освобождения, но затем мысль о позорном плене все чаще приходила в голову. На лице отца ничего нельзя было прочесть, но Лара догадывалась, что и ему далеко до безмятежности. Она оглянулась на шкафут и увидела капитана Фальго — вооруженного и в кирасе, собранного, как перед новым сражением, и тревога вновь кольнула ее изнутри. Он негромко отдавал распоряжения своему помощнику, затем заметил пассажиров и поклонился:
— Доброе утро — и надеюсь что все дурное позади, и это утро будет действительности добрым.
Отец кивнул в ответ, Лара потупилась. К своим стыду и негодованию, в эти дни она обнаружила, что ей слишком нравится смотреть на капитана, и стремилась избегать общения.
— Вам следует спустится в трюм. Для вашей же безопасности.
— Вы думаете, что нам может что-то угрожать? Здесь? — вырвалось у Лары прежде, чем отец успел что-то сказать.
— Не думаю, ведь штандарт либероса известен во всех государствах Срединного моря.
Лара невольно взглянула вверх, где на фок-мачте развевался узкий бело-голубой флаг.
— Но нельзя исключать человеческой глупости… или подлости, — продолжал Фальго.
— Согласен с вами, капитан, — поддержал его отец. — Лара, спустись вниз, я приду позже.
Ей захотелось возразить, но она понимала, что перечить не стоит. Опустив голову, она пошла в сторону ведущего в трюм трапа.
Арно проводил ее взглядом и взглянул на невозмутимого дука.
— А вы, дон Винченцо?
— Успеется. Я подготовил вексель, — Конти протянул ему плотный конверт, — И письмо банкиру Скьяветти, он представляет финансовые интересы дуков Джинеры здесь, в Талассе. Груз останется в трюмах вашего корабля, пока вы не получите деньги. Вас устраивают такие условия?
— Вполне. Хотя я верю вам на слово.
— Пусть и у ваших людей не остается сомнений. Поднимите мой штандарт. Не думаю, что командующие флотом Альби не знают него. И помните — я сдержу и другие свои обещания, сьер Фальго.
Из форта, расположенного на узком мысу и защищающего вход в гавань, донесся пушечный выстрел. Белое облачко дыма поплыло в их сторону
Конти вскинул голову, однако Арно спокойно сказал:
— Холостой, — и затем скомандовал: — Ниградо, ответить на приветствие. И поднять штандарт дука Джинеры.
***
— …Поскольку милость Странника безмерна, следует ожидать нам известий из Джинеры, и ожидаючи, не торопиться идти по стезе, что привести может к гиблую трясину. Считаю нападение на галеру дука Конти трагической случайностью и предлагаю послать петицию эмиру сахрейснкому, дабы неповадно татям посягять было…
Граф Риардо, маршал Запада, говорил получасие*. Или больше. Но принчепс, не выказывая ни малейшего нетерпения, выслушивая многословную и витиеватую речь графа, который выступал против усиления флота. Эрнан ожидал большей поддержки со стороны военной знати, однако и сьер Люмаж, маршал Севера, приближающийся по возрасту к разменявшему седьмой десяток главе дома Риардо, внимал тому со всем вниманием и время от времени кивал. А вот маршал Востока, молодой граф Оверне, раздраженно барабанил пальцами по столешнице. Принчепс подумал, что на месте маршала Запада желал бы видеть совсем другого человека, и даже знал — кого, но многочисленный род Риардо, «старая знать», был весьма влиятельным и действовать следовало осторожно.
Лучи солнца медленно перемещались по бордовым портьерам и полу из белого мрамора. Два цвета. «Служение и Честь. И нет ничего выше» — так говорила древняя присяга. Овальный дубовый стол и одиннадцать простых стульев, дабы не ублажать черезмерным удобством тело в ущерб разуму. Обстановка зала Равных отличалась традиционной аскетичностью, и прежде надлежало являться на совет в самых простых одеждах. Теперь же в солнечном свете вспыхивали золотое шитье и драгоценные камни. Жил ли еще дух Посланца Звезд в помыслах собравшихся?
Эрнан исподволь разглядывал лица остальных шести аристократов. Согласие, вежливая скука или недоумение пополам с недовольством — даже малейшие оттенки эмоций были внятны ему. Оверне, как главы еще трех домов, явно на его стороне. К сожалению, адмиралу Делакуру недостало родовитости, чтобы войти в совет Равных. Голос его самого приравнивался к двум, получалось шесть «за» и пять «против»… Для того, чтобы решение было принято, необходимо по крайней мере семь голосов. Значит, придется обрабатывать тех, кто колеблется. Своей властью он отложит голосование, а завтра переговорит с каждым. Возможно, стоит обратится к магистру Вальену, дабы наставил кое-кого на путь истинный. Эрнан с горечью подумал, что вряд ли найдет понимание у старшего сына: Фабиана интересуют только охота и женщины. Вчера Магдала сетовала, что невестка, не в силах терпеть постоянные измены Фабиана, собирается вместе с детьми вернуться во владения свого отца. Только этих осложнений не хватало! Он должен серьезно поговорить с сыном…
— И напомню высокому собранию, что содержание флота уже обходится казне в кругленькую сумму, а строительство кораблей означает новые налоги и подати. Да и зачем, если иберийские владыки издревле готовы прийти на помощь Альби, как и заповедано нам Великим договором? И король Анэстас свято чтит его… — граф Риардо закашлялся и отпил из стоящего перед ним бокала.
«Король Анэстас чтит лишь свои интересы!» — едва не вырвалось у Эрнана. Однако он подавил гнев, и, поднявшись со своего места, заговорил:
— Все мы слушали с должным вниманием и почтением речь графа Риардо. Ничуть не сомневаясь в его мудрости и опыте, также позволю себе напомнить благородным месьерам, что сахрейнские «акулы» с каждым годом все ближе подбираются к берегам Альби. Но многим удобного того не замечать. Нападение на галеру дука Конти вовсе не случайность. А наш устаревший и полусгнивший флот не в силах противостоять им. Великий договор когда-то сплотил народы, но прошли века, и что же осталось от орнейского союза? Уже давно все владыки блюдут свою выгоду. Захват Ноорна тому пример. Высокому собранию ведомы настроения при галейском дворе. Особенно достопочтенному маршалу Запада. Ведь так, сьер Бодуэн? – Эрнан посмотрел в упор на Риардо: — Сколько раз за последние седмицы к вам поступали донесения о вылазках со стороны Ветанга?
Граф встрепенулся и проскрипел:
— Стоит ли предавать такое значение обычным пиррейским разбойникам, которые от века были и будут до скончания времен?
— Разбойники, вооруженные новыми мушкетами, — парировал принчепс, – среди которых половина – переодетые галейцы!
На впалых щеках Риардо проступили неровные пятна гневного румянца, однако Эрнан не дал ему возможность сказать что-то еще:
— Пришло время для новых союзов. Поэтому, опираясь на ваше согласие, месьеры, я заключил новый двусторонний договор с Джинерой, и надеюсь, что этррури не откажутся от него, несмотря на печальные обстоятельства. Однако плох тот правитель, что в лихую годину уповает на помощь других, а не на собственные силы. Если в казне недостаточно денег, то я жертвую личные средства на постройку военного корабля. И предлагаю за основу взять опыт мастеров полуночных стран. И — возможно, кто-то последует моему примеру, — среди аристократов поднялся ропот, они переглядывались, пожимали плечами. Но в глазах Оверне принчепс видел одобрение. Как и в глазах тех, кого уже определил себе в союзники. Добрый знак! Шум нарастал и Эрнан возвысил голос: — Не стоит решать немедленно, ибо вопрос требует осмысления. Черед три дня я вновь соберу вас. Да будет со всеми нами милость Странника. Объявляю окончание совета.
Взяв маленький бронзовый гонг, лежащий перед ним на столе, принчепс ударил в него. Как только замер протяжный звон, гвардейцы, стоящие в почетном карауле снаружи зала, распахнули двери.
В зал вбежал Труве. Привлеченные необычным поведением бесконечно невозмутимого и сдержанного секретаря, члены совета Равных, которые уже поднялись со своих мест и направлялись к выходу, замедляли шаги и оборачивались. Труве бросился к принчепсу и проговорил срывающимся голосом:
— Срочное и важное известие! Дук Конти прибыл в Талассу!
— Но… Как такое возможно?! — воскликнул Эрнан, не смея верить.
Радость, облегчение, страх, что это может оказаться ошибкой — нахлынувшие чувства были насколько сильны, что вызывали физическую боль. Секретарь протянул сложенный вчетверо листок. Принчепс развернул его но от волнения строчки прыгали перед глазами, однако одно он смог уловить: короткое послание, без сомнения, было написано доном Винченцо. Он вздохнул и прижал руку к груди.
— Только что в приемную прибыл капитан порта, — начал сбивчиво рассказывать секретарь: — В гавани бросила якорь шебека либероса Фальго. Она шла под штандартом дука Джинеры, и на ее борту действительно оказались дон Винченцо с дочерью. В подтверждение он написал вам записку…
— Погоди, Труве. Месьеры! — обратился Эрнан к остолбеневшим аристократам. — Новости, впервые за долгое время, хорошие. И я вижу в этом знак милости Посланца Звезд. Сейчас я отправлюсь в гавань, чтобы лично поприветствовать дона Винченцо. И, надеюсь ни у кого не вызовет протеста, если он будет присутствовать в качестве гостя на следующем совете.
***
Пушечный выстрел заставил Лару вздрогнуть, однако никаких приготовлений к бою она не видела, и поняла, что их приветствуют — по-видимому, флаг либеросов и в самом деле был знаком альбийцам. А ведь она ни разу не замечала в порту Джинеры таких флагов. Пожалуй, стоит спросить у отца — почему. Лара окинула взглядом полутемный трюм. Задумавшись, она утратила счет времени. Никто не собирается на них нападать, так не подняться ли на палубу?
Отец так и стоял на носу, спиной к ней. Часть парусов была убрана и «Этансель» замедляла ход. Одна из пушек большого трехмачтового корабля, мимо которого они проходили, выстрелила, также салютуя им, с шебеки ответили. Удивленная такой торжественностью, Лара огляделась и заметила, что к бело-голубому полотнищу либеросов добавился штандарт Конти на грот-мачте. Странно, что отец сразу не велел поднять свой флаг…
— Мои опасения были напрасны. — раздался рядом с ней звучный голос капитана. — И к имени причепса Эрнана не зря добавили прозвище Справедливый.
Оказывается, он подошел к ней, а она не услышала шагов. Борясь со смущением, Лара отважилась взглянуть ему в лицо.
— А что символизируют цвета вашего флага?
— Голубой — цвет моря и доблести. А белый — свобода.
— Но ведь флаг коэртского владыки Танкреда выглядит иначе?
— Вы правы, однако храбрецы, сражающиеся против сахрейнских разбойников, существовали издревле. Лишь в последнее столетие сиды Коэрта обуздали стихийную силу и задали ей… верное направление.
— Благодарю капитан, за любезное разъяснение.
Теплая улыбка появилась на его губах, однако в синих глазах девушка уловила тень печали и еще — понимание? Сочувствие? Почему он так смотрит? Это смутило ее еще больше.
— Видите — от причала отвалила лоцманская лодка и идет к нам. Скоро мы пристанем к берегу. Со временем ужас, который вам пришлось пережить, забудется, как кошмарный сон.
— Возможно, нам больше не удастся поговорить, — тихо сказала она. — Я не хочу ничего забывать – напротив. Каждый миг, прожитый в эти дни, трагичный или наполненный надеждой и светом – ценен для меня. У вас благородная душа, сьер Фальго, и я рада, что узнала вас.
— Вот как? — он вдруг кашлянул. — Я тоже… рад. И надеюсь, ничто более не омрачит вашу жизнь, дона Лара.
Кровь прилила к щекам, и Лара, отведя взгляд, посмотрела за спину капитана. И вздрогнула: хмурящийся отец быстро шел к ним.
— Капитан Фальго?
— Дону Лару интересовало значение флага либеросов, месьер, — Фальго слегка поклонился и шагнул в сторону.
Конти проводил его взглядом и обернулся к дочери:
— Лара, полагаю, капитан Фальго уже исчерпывающе ответил на твои вопросы. Берег близко. Вернемся в каюту, нужно собраться.
В каюте отец что-то быстро написал на листе бумаги, затем устало сказал:
— Конечно, тебе не надо напоминать, что некие вольности, позволительные из-за перепетий нашего путешествия, теперь недопустимы?
Лара открыла было рот, чтобы возразить, но отец жестом остановил ее:
— Это уже неважно. Понимаю, что справляться без камеристки было сложно. Я обратился с просьбой к сьеру Эрнану. К тебе пришлют служанку, чтобы достойно предстать перед альбийцами. Все это… весьма неприятно, но случилось то, что случилось, и я намерен отстоять наши интересы.
— Но какой ценой?
— Принчепс Эрнан — человек слова, и союз нужен ему так же, как и Джинере. Однако та часть договора, что касается твоего брака — я не дам поставить под сомнение твою непорочность. Но и ты должна быть готова подтвердить…
От возмущения у Лары на глаза навернулись слезы. Воспоминания об другом «подтверждении» — унизительном осмотре, устроенном ей на пиратской шебеке, вызвали жгучий стыд.
— Надеюсь, месьер Эрнан не пожелает убедиться в моей невинности самолично?!
— Опомнись, как можешь ты так думать?!
Она не ответила, но и не опустила глаз.
— Нам было ниспослано тяжкое испытание, — уже спокойнее сказал отец. — И я поражен твой стойкостью и храбростью. Это делает честь правителю… или правительнице. Ты — дочь дука Джинеры. Моя дочь. Будь сильной всегда, даже если покажется, что во всем мире не осталось родной тебе души.
— Хорошо, папа… — помолчав, ответила она. — Я поняла.
***
Отец ушел, сославшись на важные вопросы, требующие срочного решения. Лара, в ожидании камеристки, присела на табурет перед столом, в ящике которого нашлось небольшой зеркало. Она вгляделась в свое отражение. Солнце и ветер сделали смуглее кожу, еще резче обозначились скулы и под глазами залегла синева. Да уж, красавица-невеста для приближенного владыки Альби, где всегда восхищались мраморной белизной лица и рук. Хорошо, что ей принесли шкатулку с косметикой. Лара подняла крышку и принялась разглядывать баночки с кремами и краской для век и губ и бутыльки с притираниями, как если ей никогда не приходилось пользоваться ими. Она открыла наугад одну из баночек. Внутри был крем из лепестков роз, и в воздухе разлилось благоухание, кажущееся чуждым и неуместным на военном корабле. Лара чуть улыбнулась — теперь капитану Фальго придется долго проветривать каюту, дабы избавиться от воспоминаний о хлопотных гостях.
Она подумала о спасшем их человеке. Кем он был — прежде? Обстановка каюты разительно отличалась от роскоши «Эль-Харише». Мебель из дерева темных пород, инструменты, предназначения которых Лара не знала, на столе — несколько книг и скатанные в рулон карты. Мягкий акцент в произношении свидетельствовал, что капитан Фальго не являлся ни иберийцем, ни — тем более — этррури. Гордая осанка бывала присуща простолюдинам, по милости судьбы получивших власть. Однако его речь и непринужденная, полная внутреннего достоинства манера держаться… И шпага — подобное оружие подобало бы дворянину, а не охотнику за головами. Что же, либеросами становятся разные люди…
Камеристка появилась даже раньше, чем Лара полагала, и оказалась бойкой светловолосой девушкой лет шестнадцати по имени Вивьен. Она сразу взялась за дело. Лара выбрала платье простой отделки из светло-синего атласа, с корсетом более темного оттенка. Процесс одевания довершила полупрозрачная шелковая вуаль, закрывающая голову и плечи. Пока Вивьен собирала ее густые волосы в прическу, Лара успела узнать, что за сноровку та недавно попала в услужение к самой сьере Магдале, супруге принчепса, и результат, а главное — расторопность — подтверждали слова девушки.
Лара еще раз взглянула в зеркало. Если верить отражению, благопристойный вид был соблюден. Почти.
Выйдя на палубу в сопровождении Вивьен, она увидела на пирсе несколько человек в богато расшитых камзолах и шляпах с пышным плюмажем, среди которых был отец. От толпы любопытствующих горожан их отделяла цепь гвардейцев в черных мундирах и сверкающих под ярким солнцем шлемах. На борт шебеки были перекинуты сходни. Рядом с ними стоял капитан, и Лара отметила, что он был чисто выбрит и сменил свободную одежду моряков юга на кюлоты и колет из тонкой замши цвета охры. Батистовая рубашка проглядывала в разрезах рукавов, у бедра на широкой перевязи висела шпага.
Фальго низко поклонился и указал на сходни.
— Дона Лара, прошу вас.
— Смелее, дочь, — сказал отец, подходя ко краю пирса.
Она ступила на пружинящие, не внушающие особого доверия доски и шагнула вперед. Накатившая волна подняла «Этансель», и Лара, теряя равновесие, покачнулась. Ее обдало холодом. В голове промелькнула картина, как она барахтается в мутной зеленоватой воде, полной отбросов, а черный борт шебеки надвигается, грозя раздавить ее о сваи. Лара зажмурилась. И ощутила сильную руку, обхватившую ее за талию.
Открыв глаза, она обнаружила, что ее удерживает от падения вспрыгнувший на сходни капитан. Намотав на другую руку свисающий с рея канат, он балансировал на шатком помосте. Из толпы собравшихся на набережной людей раздались одобрительные восклицания.
— Спокойствие, дона Лара, — улыбнулся Фальго. — Я не дам вам упасть.
Она выдохнула. На мгновение ей хотелось крепче прижаться к нему.
— Лара! — С пирса протягивал руку отец, на его побелевшем лице был написан ужас.
— Да будет с вами милость Странника, сьер Фальго. Прощайте, — прошептала Лара и, отстранившись, оперлась на руку отца.
* стоит напомнить что час в Орнее равен нашим трем часам
Клэр он набрал уже из машины. Она ответила после третьего гудка — хрипло и сонно: он ее разбудил.
— Что, их нашли?..
В ее голосе звучала такая надежда, что Ригальдо мгновенно стало безумно стыдно за все, что он делает, но… по-другому он просто не мог.
— Нет, — тяжело сказал он, и Клэр сразу умолкла. — Я хотел тебе сказать… Мне надо уехать, на какое-то время. Присмотри за моей девочкой.
Вот теперь сон с нее как рукой сняло: голос у Клэр стал серьезный и настороженный:
— Что-то еще случилось? Ты сейчас… где?
Он очень четко представил, как она садится на диване, со щекой, примятой со сна, как подтягивает к себе внутренний телефон, убеждается, что связь с КПП работает, втаптывает ноги в ботинки, морщится, обнаружив вдавленный в ладонь ключ…
— Ничего, — соврал он. Посмотрел в зеркало заднего вида: забор, ворота и крыша дома неуклонно удалялись, почти невидимые в темноте, и только фонари на территории еще мелькали за деревьями, далекие и теплые, как голос Клэр. «Мустанг» медленно катился по лесной дороге, фары двумя желтыми конусами скользили по стволам сосен.
— Это как-то связано с Присциллой?
И тут он снова соврал, особенно не заботясь о достоверности:
— Нет. Мне нужно уехать… по работе.
— Так, — было слышно, как Клэр толкает дверь дома и выходит на улицу. Ее ботинки простучали по крыльцу. — Ты уверен? Ригальдо? Тебе нужна помощь?..
И в третий раз он соврал, отрезая себя от возможности сделать все «правильно».
— Нет. Я только прошу… присмотри за Бекки. Пожалуйста.
— Пиздец, — помолчав, сказала Клэр. — И… сколько времени могут занять твои дела «по работе»?
— Двое суток, — заторопился он. — Потом… Потом я должен вернуться. Или можешь звонить в полицию.
— Хорошо, — пробормотала она. И почти взмолилась:
— Но ты сам понимаешь, что делаешь?
— Да, — помедлив, ответил он, и выключил телефон.
С ненавистью поправил зеркало, чтобы лучше видеть заднее сидение.
Отсыревший плед из «дома на дереве» пополз вниз, и Присцилла, вынырнув из-под него, почесала лохматую голову.
— Вы все такие миленькие, — сказала она, зевая. — Но бесполезные. Как котята. Только и можете, что огнетушителями махать.
Она качнулась вперед. Ригальдо рефлекторно вдавил тормоз в пол, и машина встала.
— Выброси телефон, — посоветовала она. — Твоя подружка не выдержит и позовет копов. И с телефоном они найдут тебя раньше, чем Исли, — она задумалась. — И тогда он умрет. Мы никак не сможем его спасти.
Ригальдо раздул ноздри и пролаял:
— Не указывай мне!
Но он уже знал, что играть придется по чужим правилам.
Он понял это, еще когда целился в Присциллу, неподвижно стоящую под деревом, и противный липкий снег сыпался им на головы, а лицо Присциллы мокро блестело.
***
О, как она шипела на него, застыв на расстоянии в несколько шагов!
— Как ты мог это допустить, — было первым, что он услышал. — Ты остался с ними, значит, ты должен был их беречь!
На ней была мешковатая куртка «Сиэтл сихокс» и синие джинсы на пару размеров больше, чем нужно. Ригальдо смотрел на гладкий, белый, без единой морщины, лоб Присциллы, на темные провалы глаз и думал, что в отличие от них с Исли, она за эти восемь лет совсем не изменилась.
Тюрьма ее сохранила, как бабочку в янтаре.
— Где Исли? — прорычал он в ответ, глядя в прицел на этот ровный белый лоб. Вот так. Он был бы совсем не против отстрелить ей башку, если она дернется. Но сперва нужно было узнать, куда она дела Исли.
С дерева сорвалась какая-то птица, уронив вниз толстую лепешку мокрого снега. По земле стучал омерзительный дождь. Ригальдо не думал о Майкле, который где-то там шляется в глубине леса, обходя камеры вдоль забора, не думал о том, что их разговор может привлечь внимание кого-то еще.
Только о том, что Присцилла стоит здесь во плоти, живая, осязаемая, наглая, а значит, он не зря ждал ее все эти годы.
Что вовсе не отменяло того, что насчет Исли она была права.
Ригальдо должен был беречь своих близких, и он не справился.
Кровь стучала в висках.
Присцилла скривила губы:
— Глупый гомик. Чем вы там занимались с полицией семьдесят два часа?! Искали меня, когда надо было искать Исли! Только поэтому я и вернулась…
Ригальдо покрепче перехватил ствол, потому что руки вдруг ослабели. Цевье заскользило в мокрой от пота ладони.
— Не пизди, — хрипло сказал он. — Ты убежала, чтобы причинить нам зло, сумасшедшая дрянь. Это из-за тебя он исчез. Он хотя бы жив? А Заки?..
Присцилла издала губами презрительный звук, похожий на хлопок пузыря жвачки, и у Ригальдо что-то взорвалось в груди.
Он двинулся к ней, полный желания сгрести ее за шиворот, а потом резко опомнился и сделал шаг назад, не опуская ствола.
— Я не верю тебе, — выдохнул он. — Ты опять врешь. Ты украла его, украла вместе с ребенком, а теперь вернулась…
Присцилла раздраженно зашипела на него.
— Да раскрой глаза! — она шагнула к нему, потом отступила. Он обратил внимание, что она движется немного боком, как краб. — Если бы я увезла их, меня бы уже здесь не было! Мы бы сейчас жили, как раньше, только я, Исли и Лаки, в каком-нибудь тихом месте в горах, смотрели бы каждый день на снег, на туманы и как облетают красные лозовые клены, мы снова были бы семьей! А теперь их нет, нет, их украли у меня, снова украли, как папу, и я не прощу этому… этим… Не прощу…
И она заметалась по поляне, как рысь, потерявшая детенышей, забыв про ружье в руках Ригальдо, как будто оно было пластмассовым. Ригальдо хотел прикрикнуть на нее, но звуки застряли у него в горле.
Присцилла выглядела слишком… раздавленной. Как будто ее в самом деле обокрали. И даже ярость, с которой она упрекала его, сейчас казалась обреченно-бессильной.
— Хочешь сказать, это не ты? — наконец, с трудом выговорил он.
Она обернулась так резко, что из-под ее ног брызнул растаявший снег.
— Конечно, нет! — она пригнулась, напряглась. Ее черные глаза без блеска, глубокие, как дула огнестрела, смотрели на Ригальдо снизу вверх, и он подумал: нет, она совсем не слаба. — Это сделали другие. И когда я их найду, они пожалеют, что на свет родились.
«Ты пожалеешь, что вообще подошел к нашей семье».
Это его отрезвило, он снова прицелился ей в грудь.
— Стой, где стоишь.
— Не будь дураком, — презрительно сказала она. — Без меня полиции их не найти. Ну-ка, скажи, что они там нарыли? Есть ли у них другая версия… кроме меня?
Ригальдо недоверчиво молчал.
— А у тебя самого?..
«Она блефует, — орал внутренний голос Ригальдо. — Все врет, запутывает, дурит тебе голову. Зови охрану, звони в полицию, а лучше стреляй, стреляй, хотя бы в ногу, ты же так этого хотел…»
— Ты врешь. Если бы ты что-то знала, зачем явилась сюда?! Зачем пряталась?!
Внезапно Присцилла улыбнулась. Контраст получился ужасный — нежная, чуть мечтательная улыбка и неподвижные глаза.
— У вас хороший домик, — держась за бок, она прошла по снегу к веревочной лестнице и ласково коснулась перекладин. — Такой уютный. У меня тоже в детстве такой был. Это домик для Лаки? Он тоже играет здесь?
«Это дом моей дочери», — хотел он ответить, но в последний момент передумал. На всякий случай — ни слова о Бекки.
Тут он представил, что его девочка могла прибежать в домик и столкнуться нос к носу с этим чудовищем, и втянул воздух сквозь зубы. Как они разминулись? И разминулись ли?
Господи, он так ненавидел и боялся Присциллу, даже теперь, когда она стояла перед ним с голыми руками.
Вместо этого он сказал:
— Лаки уже взрослый. Пропал его сын — Закари.
— А, да, — Присцилла тряхнула головой. — Я видела в новостях фото. Маленький мальчик… — она вздохнула. — Они так похожи. Я все время их путаю.
«Да нет, милая. Ты просто припизданутая на голову», — подумал Ригальдо и снова с нажимом повторил:
— Так ты не ответила. Зачем ты сюда явилась?
Она посмотрела на него с удивлением.
— Конечно же, за тобой. Мне понадобится помощник, — она привалилась к сосновому стволу, почти спрятавшись в широкой тени. Ее голос звучал деловито и пугающе воодушевленно. — Я думаю, будет сложно. А ты не согласен?..
Ригальдо сжал зубы так, что, кажется, треснула эмаль. И с ненавистью прохрипел:
— Согласен.
— Вот и хорошо, — Присцилла была безмятежна. — Тогда пригони свою тачку поближе, чтобы я могла в нее спрятаться. И опусти уже ствол. Ты все равно не застрелишь меня.
Они с Майклом встретились уже во дворе, когда он выводил машину. Тот удивился и заметно встревожился от того, что босс уезжает среди ночи. Ригальдо его успокоил парой слов, выслушал отчет о поломанных камерах. Да, действительно, во всем был виноват мокрый снег, он забил «зрачок» у одной, а вторая камера просто рухнула на землю вместе с отяжелевшей веткой.
Какое удобное объяснение.
«Утром заменим», — пообещал Майкл и открыл ворота. Ригальдо вытер лоб и сел в машину, надеясь, что мужик не заметит, что пока он бродил, исчезли записи с камер внутреннего круга, в том числе с той, где они так занимательно пообщались с Присциллой.
Когда-то Тони научил его, как это можно сделать. Ригальдо казалось: это было в какой-то другой жизни. В той, где у него были счастливые молодые друзья, где можно было упахиваться вусмерть, зарабатывая все больше денег, а на уикендах целоваться с Исли в снегу, топить печку, ссориться, мириться и до изнеможения трахаться. Сниматься в киноговне, слушать планы Исли по покорению Конгресса и каждый вечер возвращаться домой, к коту и самой лучшей в мире девочке.
Ничего этого не осталось: он ехал в мокрую темноту, почти наугад, а на заднем сидении свернулась калачиком сумасшедшая убийца. Капли холодного дождя усеивали ветровое стекло, собираясь в ледяную кашу. Ригальдо отрегулировал дворники, но дождь пошел сильнее. Наверное, где-то рыдал его ангел-хранитель, вертя пальцем у виска.
***
— Мне понадобится краска для волос, — деловито сказала Присцилла, разворачивая бургер. — И тампоны. Но это подождет до утра. Тебе надо поспать, а то ты будешь за рулем клевать носом.
Запретив себе реагировать на провокации, он молча опустил жалюзи на окнах мотеля, проверил замок и подвинул к двери кресло, и так же молча уселся в него. Он твердо решил не спускать с нее глаз, и с этого места его могли вынести или с этим креслом, или вперед ногами. Присцилла, сидящая на кровати и жующая котлету с салатом с механической тщательностью, проглотила то, что было у нее во рту, облизнула губы и сказала с почти пугающим равнодушием:
— Если ты думаешь, что это кресло остановило бы меня — то нет, — она сунула палец в соус. — Но я не собираюсь уходить отсюда до завтра. Я шла пешком пятнадцать часов, а потом еще столько же, а потом увидела в магазине новости про Исли — и пошла назад. Так что остаток ночи я буду спать, чтобы восстановиться.
Ригальдо почувствовал, как у него внутри закипает ярость. Проспать ночь! В то время как где-то там Исли… И Заки… Эта сука над ним издевается!..
— И еще утром надо будет купить иголку, нитки и бинты. И виски.
Она махнула рукой вдоль правого бока, и до него вдруг дошло, почему она все время сидит так скособочась. Он подался вперед:
— Что там у тебя?
— Царапина, — она аккуратно вытерла пальцы салфеткой. — Но кожа в том месте выворачивается наружу. А если я дерну футболку, опять потечет.
Она отодвинула в сторону полу куртки. Весь правый бок серой футболки, присохшей к коже, был бурым.
— Кто тебя ранил?
Присцилла метнула в него короткий взгляд из-под ресниц и уверенно произнесла:
— Ты не хочешь этого знать. Я очень долго шла. Мне встречались разные люди.
И все. Он мог орать на нее, мог угрожать, мог требовать ответа — если она не хотела отвечать, она молчала.
Присцилла смотрела на него с кровати без интереса. А потом, поджав ноги, задушевно спросила:
— Как ты думаешь, кто мог желать ему зла?
Он утомленно взглянул на нее. Конечно же, детективы расспрашивали его об этом. Ригальдо им честно на это ответил: да кто угодно. От бизнесменов, которым Исли перебежал дорожку, до конкурентов в предвыборной гонке. Те, кого могла зацепить поднимаемая им волна реформ. Нельзя было также забывать и про войну с Блэкмэнами. Римуто все еще сидел за покушение на Исли, но мало ли.
Он так и ответил Присцилле, пытаясь сдержать свое раздражение. И услышал в ответ:
— Очень хорошо. Значит, мы убьем их всех.
Он дернулся в кресле. Тупая усталая сонливость, одолевавшая его, мгновенно лопнула, как порванный гондон.
— Шутка, — Присцилла улыбнулась краем рта, но ее глаза не смеялись. А в следующую минуту она добавила:
— Я так и думала. Ничего-то вы на самом деле не знаете.
Ригальдо разозлился.
— Я знаю только одно: к нему подходила девушка. Единственная, кого могут подозревать, сидит передо мной. Или выкладывай, или заткнись! Или я вызову полицию.
Она посмотрела на него совсем не хорошо. Потом ее лицо смягчилось, стало задумчивым. Кончик языка пробежал по нижней губе.
Присцилла поерзала и заговорила:
— После того, как я оказалась в женской тюрьме, мне на «Фейсбук» начали приходить сообщения.
Ригальдо удивился:
— У тебя есть «Фейсбук»?
— У всех есть «Фейсбук».
— И как ты узнала об этом в тюрьме? У тебя был интернет, телефон?
— У меня было все, что я пожелаю, — оборвала его Присцилла. — Ты еще не выбросил телефон? Дай, я покажу. Я не веду его, но когда-то зарегистрировалась, с закрытым аккаунтом. Так просил Исли.
Конечно, он не дал телефон ей в руки, но она послушно назвала пароль.
Ригальдо раскрыл сообщения.
Там было что почитать. Кто-то писал Присцилле в течение нескольких лет. Писал отвратительные грязные штуки, угрозы, рассказывал, что сделает с ней, когда она попадет ему в руки. Ригальдо подсчитал — слово «казнь» было использовано восемнадцать раз. Во всех остальных словах и методах казни автор не повторялся. Последнее сообщение пришло уже после побега Присциллы, как раз накануне исчезновения Заки и Исли.
«Теперь ты поймешь, что значит все потерять. Я сделаю с ними все, на что у тебя не хватило твоей жалкой фантазии. Поспеши, может быть, ты успеешь на казнь».
Он оцепенел. Кровь прилила к голове, а рукам почему-то стало так холодно, что он почти не чувствовал пальцев, особенно с левой стороны. «Не хватало еще получить инфаркт», — подумал он и уставился на Присциллу:
— Ты понимаешь, что это настоящая зацепка?! Вот с этим как раз стоило бы идти в полицию! Они могли бы что-то узнать, найти сервер-хуервер…
— О да, — она презрительно скривилась. — Они бы нашли. Они и найдут — трупы в мешках.
Присцилла качнулась вперед и прошептала в лицо Ригальдо почти интимно:
— Ты разве не понял? Он хочет, чтобы я успела застать их живыми. Он знает, что если они умрут раньше, это испортит задумку. Он собирается убивать их у меня на глазах, чтобы меня наказать, — она сделала торжественную паузу. — Чтобы все было точно, как я тогда рассказала. А если полиция меня арестует, он точно расправится с ними.
— Кто — он? — рявкнул Ригальдо. Он смотрел на аккаунт: какой-то «Перезосо». Пол — мужской, возраст — шестьдесят пять лет. Что еще за хуй?
— Perezoso — по-испански…
— Ленивый. Я в курсе.
— Да, — сказала Присцилла, сверля его своими огромными темными глазами. — А еще это holgazán, haragán, gandul, echado…
— Vago. А еще иногда huevón — ленивый хуй, — перебил Ригальдо. Он каждую неделю слышал всю богатую палитру испанского на кухне «Звезды Севера». — И что?
— Диего Ваго, — произнесла Присцилла одними губами. — Так звали мужика, которого я посадила. Он хорошо так присел по моим показаниям восемнадцать лет назад.
— Тот, который…
— Да, да. Наркотики и оружие. И его красивая жена, permosa puta, из-за которой папочка хотел бросить мамочку. Он так жестоко поступил с ними на глазах у подростка, что присяжные были неумолимы. Когда я давала показания, плакал даже детектор.
Ригальдо медленно поднялся из кресла. Выпрямился, сжимая телефон, пытаясь собраться с мыслями: почему, черт возьми, то, что Присцилле, возможно, пишет оклеветанный криминальный авторитет, должно пугать его больше, чем эта самая Присцилла. Как он так глубоко вляпался?
— И что, — прохрипел он. — Что с ним теперь?!
— А это ты и узнаешь, — зевнула Присцилла. — Звони кому хочешь. Я знаю, что у тебя есть знакомые среди журналистов, а еще есть старый-добрый Галк, который может что-то узнать по своим каналам… Но если ты позвонишь в полицию — не увидишь больше ни меня, ни Исли. Так что спокойной ночи… дядюшка.
Она повернулась спиной к нему и принялась раздеваться. Скинула куртку, спустила джинсы, оперлась коленом на постель, оставшись в трусах.
На крестце у нее была татуировка — единорог с ярко-голубыми глазами.
Из пасти у него кольцами свисала мертвая змея.
***
Утром Ригальдо почувствовал на свое шкуре, как это — не быть Исли.
Ему не хватало той уверенной легкости, с которой тот, очаровательно улыбаясь, вил из людей веревки, побуждая их делать невозможное, нарушать должностные инструкции и выпрыгивать из трусов. Он не мог просто так задушевно подкатить: «А скажи-ка мне, Патрик…» В итоге Ригальдо звонил самым странным людям, чего-то неловко плел, мучительно изворачиваясь, как угорь на разделочной доске.
В итоге по-настоящему ему помог именно Галк. Не задавая вопросов, пропал на час, а потом перезвонил и вздохнул в трубку: «Вот, если вам надо, мистер Си». И даже не спросил, где он, что с Исли и кто сейчас стоит у руля «Нордвуда». Золотой мужик. Если бы Ригальдо был девой в беде, он бы, пожалуй, влюбился. Может быть, даже рискнул бы попросить помощи. Но он был мудаком в беде, поселившимся в номере с ходячей часовой бомбой. Часы тикали, поэтому следовало молчать.
Ночью он сочинил для «Перезосо» ответ от лица Присциллы, написал тому в личку максимально прямо и с вызовом: хочешь мне отомстить? Поговорим об этом лицом к лицу. И после этого не спал — ждал сообщения, боялся, нервничал, караулил Присциллу, вздрагивая от каждого звука и борясь с желанием уронить голову на грудь. А утром внезапно проснулся — затекший от неудобного положения в кресле, небритый и с головной болью. И обнаружил, что пока он спал, Присцилла выбиралась из номера. Она вылезла в окно, купила все, что ей было нужно, и вернулась, и теперь расхаживала в трусах и футболке, с замотанной в полотенце головой. Когда она смыла краску с волос, то оказалась желтой, как цыпленок.
— Зачем это тебе? — спросил он, с отвращением глядя на ее голову. — Ты думаешь, что это сможет кого-то обмануть?
Она пожала плечами.
— Просто так. Захотелось побыть на стороне света. Я же теперь на этой стороне, да?
Его перекосило, и она светло улыбнулась. Беззастенчиво задрала футболку до лопаток:
— Помоги.
Ригальдо посмотрел на ее голую спину. Над ребрами ярко краснел длинный порез. Кожа вокруг слегка воспалилась и розовела, из раны выпирала желтоватая клетчатка. Присциллу это, казалось, не слишком смущало. Ригальдо уже знал о ее феноменальной невосприимчивости к боли и холоду.
— Не буду, — холодно сказал он. — Сама справишься.
Он был расстроен тем, как легко она обошла его с вылазкой в окно.
Присцилла еле слышно засмеялась, дезинфицируя нитку с иголкой.
— Шов будет некрасивый. Спорим, тебя-то зашили хорошо?..
В руках Ригальдо лопнул пакет с сухим соусом, и сырный порошок разлетелся по всему номеру. Он представил шею Присциллы в своих пальцах. Вдохнул-выдохнул, выдохнул-вдохнул.
Напомнил себе, что делает это ради Исли и его внука.
На месте Диего Ваго он бы мечтал закатать Присциллу в бетон. Но вместо того чтобы схватить ее и бить головой об стену, пока та не покроется трещинами, Ригальдо уступил еще кое в чем — сменил машину на скучный серый «Ниссан».
Глупо было пускаться в преследование на красном маслкаре.
— Ну вот, — безмятежно сообщила Присцилла, когда он конвоировал ее к новой тачке. — Теперь никто не поверит, что ты мне не сообщник. Признавайся, ты хотел сделать вид, будто я похитила тебя?
На это он мог ответить только одно:
— Иди к черту.
На улице Присцилла налетела на ребенка. Маленькая девочка ростом пониже Бекки шлепнулась на задницу и громко заревела.
Мать, возившаяся с пакетами на парковке, подняла голову и обругала их.
— Ты это нарочно, что ли? — зашипел Ригальдо, примирительно поднимая руки и извиняясь перед девочкой и ее матерью.
Присцилла выглядела сбитой с толку.
— Откуда она взялась, ее же там не было, — растерянно пробормотала она, почесывая ключицу. И пошла по тротуару, как сомнамбула. Ригальдо пришлось дернуть ее за руку и почти втолкнуть на заднее сидение «Ниссана».
— Как ты вообще смогла сбежать из тюрьмы? — рявкнул он, когда они выезжали. — Если ты даже под ноги смотреть не умеешь!
В зеркало ему было видно, как Присцилла прижимается виском к боковому стеклу.
— Не знаю, — ответила она спустя некоторое время со странной тоской. — Так было и в «Санта Розе». Иногда меня словно что-то зовет — и тогда я иду, и меня невозможно остановить.
***
Семь лет назад, когда журналисты раструбили подробности суда над Присциллой, адвокат Диего Ваго настоял на амнистии. Прошение было удовлетворено, и той же зимой Ваго освободился.
Ригальдо еще раз сверился с адресом, который добыл ему Галк, и медленно покатил по чистенькой дорожке между газонов.
Пару часов назад они с Присциллой въехали в Центральный Вашингтон, в угрюмом молчании наблюдая, как быстро меняется природа по эту сторону Каскадов. В какой-то момент исчезли тяжелые тучи, маскирующие вершины гор, просохла морось на лобовом стекле, и темный еловый лес на высоких склонах тоже пропал, как не было. Будто кто-то переключил канал телевизора, и окна «Ниссана» вдруг стали транслировать мягкие выгоревшие холмы с ветряками под широким небом, низкий пыльный кустарник и проложенные ледниками каньоны. Один за другим сменялись маленькие одноэтажные городки, манящие полосатыми закусочными, и одинокие фермы. Чем дальше, тем сильнее Ригальдо овладевало отчаяние. Ему казалось, что они ошиблись, он ошибся, и чем дальше, тем слабее шансы кого-то найти.
— Когда поедем обратно, вези нас через «гусиные поля», — пробормотала Присцилла, забравшаяся с ногами на заднее сидение. — Я там была несколько раз, еще с папой. Знаешь, что это такое? Тысячи птиц собираются в декабре возле Маунт-Вернон. Когда они все взлетают, в воздухе стоит такой шум! И небо все в птичьих крыльях. Очень хочется плакать.
Ригальдо смерил ее взглядом, но смолчал. Он искренне не понимал, как можно куда-то стремиться и чего-то хотеть, если Исли пропал.
Чувство вины и потери разъедало его почти все время, как кислота.
Частный дом «Мидоуз Плейс» в Элленсбурге выглядел так, что его нельзя было ни с чем перепутать. Острая треугольная крыша, белые окна и белые колонны. Две маленькие елки перед входом уже украсили к Рождеству.
Присцилла недоверчиво разглядывала массивную табличку рядом с живой изгородью.
— Это же…
— Да, — Ригальдо сжал зубы. — Именно это. Будем надеяться, что наш «Перезосо» действительно окажется здесь.
То, что информация, которую он получил от Галка, была верной, стало ясно уже через несколько минут. Приветливая женщина вела их с Присциллой через анфиладу комнат — бильярд, музыкальный зал, столовую, библиотеку, гостиную с камином. Навстречу им попадались сплошь чистенькие, аккуратные пожилые люди с ходунками и в инвалидных креслах. Воздух пах вафлями, какао и мышиным запахом старости.
— Сюда, — сказала женщина, пропуская их на маленькую веранду. — В это время дня, если нет дождя, он обычно сидит здесь. Papá Diego! Проснитесь, сегодня у вас гости! Так, подождите минутку. Почему вы не вытираете рот, видите, у вас есть платок…
В молчании Ригальдо переглянулся с Присциллой.
Вне всякого сомнения, «papá» Диего был тем самым человеком, все выложенные в сети снимки которого Ригальдо пристально изучил в ночи. Но вместо того крепкого хмурого сорокасемилетнего мужчины, который ворвался в особняк Фёрстов, ударил горничную и жестоко избил зятя Исли, обзывая его «козлом» и «шлюхиным сыном», а потом якобы убил, в глубоком кресле сидел укрытый по шею пледом старик с пустыми глазами и свисающей из приоткрытого рта ниточкой слюны.
Однако жизнь учила не доверять внешнему виду, и когда дверь в дом закрылась за сотрудницей, Ригальдо тряхнул старичка за плечо.
— Эй, Ваго. Посмотри, кто приехал.
Присцилла наклонилась, сунулась деду в лицо:
— Я здесь, старый шалун. Ты звал на казнь? Я пришла.
Какое там. Они пытались расшевелить Ваго еще минут пятнадцать, вполголоса оскорбляя и провоцируя, подсовывая ему под нос фотографии Исли и Заки, но не добились ничего. Под конец старик громко пернул. По веранде расползлось облако вони.
В отчаянии Ригальдо отправился беседовать с той самой приветливой сотрудницей, постаравшись продемонстрировать все крохи своего обаяния и на всякий случай подкрепив их парой купюр.
— Говорят, у него был энцефалит в тюрьме, после ушной инфекции, и вышел он оттуда уже вот такой. Я не знаю, каким он был до того, но сейчас это самый послушный и мирный жилец: где посадишь — там и сидит. Приходится его тормошить, чтобы он совсем не ушел в себя…
— Он может передвигаться?
— Да, но медленно и с поддержкой.
— Компьютер, интернет, телефон?
— Что вы, сэр. Он и мыться-то сам разучился.
— А кто за него платит?
— Это… конфиденциальная информация…
Ригальдо молча прибавил две бумажки.
— Думаю, это его дочь, — сказала женщина, пряча купюры.
Такого ответа Ригальдо не ожидал.
— Разве у него есть дочь?! Не жена?!
— Кажется, он в разводе, и его жену я не видела. Но дочь его навещает.
— Когда она последний раз здесь была? — жадно спросил Ригальдо. И услышал спокойный ответ:
— Четыре дня назад.
Он посмотрел на бейдж на груди и задушевно попросил:
— Миранда! Мне очень нужны ее адрес и телефон. У вас наверняка есть координаты для связи. Я хочу написать книгу о мистере Ваго.
Женщина испугалась.
— Нет, нет, — пробормотала она. — За такое меня могут уволить. Мне нужна эта работа.
Ригальдо так и не смог сломить ее сопротивление. Взволнованный, он бегом спустился к парковке — и чуть не подавился стылым зимним воздухом.
За густой живой изгородью, окружающий «Мидоуз Плейс», Присцилла, заботливо улыбаясь, пыталась утрамбовать Ваго в багажник «Ниссана». Старик уже сидел своим костлявым задом на краю, а Присцилла старательно поднимала его негнущиеся ноги.
— Какого черта тут происходит? — Ригальдо коршуном налетел на нее и оттащил от дедули. — Ты ебанулась?!
А потом вспомнил: ебанулась, и давно.
Присцилла, которую он откинул за шкирку, как кошку, не обиделась.
— Я хочу взять его с собой в тихое место, — сказала она серьезно. — Уверена, мы сумеем его разговорить.
Ригальдо передернуло.
— Оставь его в покое, ты не видишь — он дед в маразме?!
— У этого деда руки в крови, а нос в кокаине, — Присцилла пожала плечами. — Почему ты на его стороне?..
— Да потому, что он бы не смог украсть Исли! — рявкнул Ригальдо, торопливо помогая Ваго отойти от машины. — А на все прочее мне насрать! И еще потому, что нельзя похищать людей среди бела дня — ты что, хочешь, чтобы нас арестовали?..
Присцилла попыталась его обойти, чтобы опять приблизиться к деду, настойчивая, как бультерьер, и он с силой толкнул ее в плечо и завалил в живую изгородь. Присцилла ойкнула — кажется, ветки вонзились в ее раненый бок. Ригальдо очень ярко представил, как легко его руки сойдутся на тонкой шее. Как глаза Присциллы вылезут из орбит, и она захрипит, а потом будет послушной девочкой.
Лицо Присциллы, прижатой его телом к изгороди, не изменилось. Она разлепила губы и с любопытством произнесла:
— Кто такая Бекки? — и он отпрянул.
Присцилла выбралась из немного помятой туи и отряхнулась. И предупредила — мирно, без всякого вызова:
— Еще раз так сделаешь, останешься без яиц.
— Присцилла… — низко, с угрозой в голосе начал Ригальдо.
— Присцилла! — воскликнул старичок, про которого они забыли.
Диего Ваго прямо лучился, и радостно повторял:
— Присцилла! Якима! Присцилла! Якима! Присцилла…
— Это какой-то шифр?
— Это послание, — сказал Ригальдо, отмерев. — От того, кто на самом деле писал тебе с аккаунта «Перезосо». Мне кажется, нам надо ехать в Якиму.
— Хлебные крошки, — кивнула Присцилла. — Как в сказке. Хорошо.
***
На съезде с хайвея висел знак «Добро пожаловать в Якиму, Палм-Спрингс штата Вашингтон».
Ригальдо бывал в Палм-Спрингс во время съемок «Дочерей Бездны» и юмор не оценил. Кроме пустыни вокруг, между городками не было ничего общего. Якима была знаменита невероятными урожаями местных яблок и хмеля, суровым климатом — жарким летом и холодной зимой, и преступностью, особенно в сезон сбора. Коренное население схлестывалось с мигрантами, белое население тоже было расколото. Зимой стоянка для трейлеров пустовала наполовину, зато свободное место оккупировали бомжи. Прямо от города начинались бескрайние, убранные до весны сады и виноградники, а позади пустынных холмов над перламутровыми предзакатными облаками плыл далекий Рейнир.
Все остальное в Якиме было как в любом маленьком городе. Баптистская церковь, протестантская церковь, еще одна церковь никому не известной секты, статуя герою Мексиканской войны, построенные в последние десятилетия торгово-развлекательные моллы по сторонам главной улицы и бесконечно пылящие через центр города грузовики.
В начале декабря смеркалось рано. После машины бесснежный воздух действительно казался очень холодным. Ригальдо прошел через площадь, сунув руки в карманы и пригибаясь от ветра с холмов, заказал кофе в первой же придорожной закусочной и сел у окна, дожидаясь, когда принесут ужин. После общения со стариком Ваго им овладело нервозное воодушевление, и он гнал из Элленсбурга на пределе разрешенных скоростей, но здесь, в Якиме, это чувство стекло с него, как краска со старой скамейки. Он отчетливо начал понимать, какой микроскопической оказалась эта кинутая им «хлебная крошка». Если, конечно, это была она, а не просто циклический бред безмозглого старика.
Конечно же, днем он позвонил Галку еще раз и, почти унижаясь, попросил уточнить по своим каналам информацию насчет родственников Ваго. Новости его не обрадовали. До ареста у Ваго в самом деле были дочь и жена, но после шумного скандала с убийством его делами демонстративно заинтересовались спецслужбы, до этого подозрительно долго нюхавшие ромашки. И после суда с одной стороны и передела влияния с другой семья Ваго исчезла с радаров. Женщина подала на развод и увезла дочку. Возможно, они сменили фамилию и больше ни в какие уголовные дела не ввязывались.
Европа Ваго — вот как звали дочку Диего. Когда Присцилла обвинила ее отца, Европа была как Лаки — одиннадцать лет.
Присцилла тоже зашла в кафе и отправилась в туалет. Как только за ней закрылась дверь, Ригальдо вытащил телефон. Коря себя за слабость, он вглядывался в сумерки за окном и слушал гудки в трубке. Не выйдет из него одинокого рейнджера, лютого волка прерий с железными яйцами и непробиваемой шкурой. Он слишком оброс привязанностями, но что делать, если где-то остались люди, за которых он вроде как нес ответственность, как патриарх, прости господи, их семьи. Вернее, второй патриарх — после Исли.
Клэр была очень встревожена и очень сердита.
— Не знаю, что ты задумал, но мне это не нравится. И извини, но ты немного ведешь себя как дурак.
— Я знаю, — признался он, наслаждаясь ее голосом в трубке. — И не «немного». Но я не могу по-другому. Я сдохну, если не буду его… их… искать.
— Конечно, — она невесело хмыкнула. — А мы пока посидим здесь и подождем автобуса.
— Да, я понимаю, это полный отстой, — он потер лоб. — Но, Клэр, я больше ни на кого не могу рассчитывать, кроме тебя. Спасибо, что прикрываешь. Меня кто-нибудь искал?
— Конечно искали, ты всем сразу понадобился. О тебе спрашивали и ФБР, и журналисты, и люди из штаба Исли, постоянно были звонки с работы, а еще приезжала на «Бентли» Кларисса Фортисью и привезла тебе мясной пирог! Я всем сказала, что ты отсутствуешь в связи с коллапсом на производстве.
— Спасибо, — пробормотал он. — Как… Бекки?
— Уже лучше. С утра грустила, пока Лаки не взял ее на себя. Сейчас они смотрят мультфильмы внизу на диване.
— А ты сама как?
— Ну, — она вздохнула. — Сегодня ездила опознавать мертвого мальчика.
Ригальдо ощутил спазм гортани. Сука, и он их оставил! Бросил с этим со всем!
— Но это не Заки, — поторопилась уточнить Клэр, и он ожил. И прохрипел:
— Господи, Клэр, когда все закончится, мы будем неделю пить не просыхая.
— Я тоже люблю тебя, — сказала она. — Пожалуйста, будь осторожен.
Она отключилась, и он прижался щекой к трубке.
Он не заслужил своих друзей. Просто не заслужил.
На стол упала тень, и Присцилла беззвучно возникла рядом.
— Что, бургеры еще не принесли? Ты заказал мне без бекона?
— Без, — он поднялся, не в силах находиться с ней рядом. — Пойду отолью. Никуда не уходи.
— Да куда же я денусь, — пропела она, скользнув на его место.
Застегнув ширинку, Ригальдо посмотрел в мутное зеркало. Он выглядел плохо — в мятой одежде, глаза как у кролика, подглазники алкаша. В черной щетине на подбородке, почему-то с одной стороны, отчетливо серебрилась седина. Что там писал «Перезосо» Присцилле, какие придумывал способы казни?..
Если с Исли что-то случится, он даже сдохнуть не сможет. У него же теперь Бекки.
Он ударил по хлипкой раковине так, что она возмущенно крякнула, и вывалился на улицу, судорожно хватая ртом воздух. Было уже почти совсем темно, красный зимний закат догорал над черными холмами. Температура упала еще ниже, как всегда бывает рядом с пустыней, и Ригальдо стоял в темноте и холоде, клацая зубами и вздрагивая от озноба, очень надеясь, что ветер прогонит его истерическое желание рыдать.
На шоссе и над магазинами зажглись вечерние огни. Мимо протопал бомж, очевидно, заинтересованный в помойке трак-спота. Ригальдо проводил его взглядом, не очень понимая, что не так, а потом до него дошло.
На бомже была канадская лыжная куртка Исли.
На снегу сидела лиса. Ригальдо кинул в нее шишкой, и только тогда она неохотно подняла рыжий зад и, поминутно оглядываясь, потрусила к деревьям.
— Наглая тварь.
Он поднял поставленные на снег канистры и потащил их в домик по сугробам, стараясь ставить ноги в свои же следы, чтобы не проваливаться по новой. Под расстегнутой курткой гулял мороз, вокруг лица курилось белое облако пара. Ригальдо в рекордные сроки пересек поляну и, дернув на себя стеклянную дверь, ввалился в теплое помещение.
— Щетка на улице, — немедленно отозвался Исли из своего стратегического укрытия в постели. — Здесь нет домработницы.
Ригальдо фыркнул:
— О, я прямо замечаю, как резко ты стал демократичнее и ближе к народу…
— Щетка, скотина, — ласково повторил Исли. — Я уже два раза вытирал пол.
Подавив желание нарочно натопать, Ригальдо покорно поперся за дверь и принялся обметаться, пока весь снег, который он притащил на себе, не стал водой.
Вокруг стеной стоял настоящий канадский лес, о котором Исли говорил с придыханием — все эти ели Энгельмана, дугласии, сосны, хемлок и бальзамические пихты. Ригальдо оглядел развесистые мохнатые лапы, тяжело прогибающиеся под снегом. Для него все они были просто елками, пока не попадали на склад в виде аккуратно выструганных брусков и досок. Такими аккуратными досками, к примеру, был обшит этот самый снятый ими дом — крошечное шале, принадлежащее канадскому отелю, в получасе ходьбы пешком от места регистрации. Лаки смеялся: ну вы даете, когда мы с Клэр предложили взять вашу девчонку на выходные, я был уверен, что вы рванете куда-нибудь, где тепло. Вы же и так живете в лесу, чего вы там, елок и снега не видели?..
Ригальдо так и не смог подобрать приличных слов, объясняя, почему им захотелось сейчас, на самом пороге декабря, оказаться в лесах, где «еще больше елок», «еще снежнее», «еще севернее», где от холодного воздуха перехватывает дыхание, а лед раскалывается на морозе с резким звуком, похожим на выстрел. Где никаких развлечений, кроме растопки маленькой круглой печки, готовки, спанья и блужданий в лесу, и где вообще никого, ни одного журналиста, а связь с отелем осуществляется по рации, потому что сеть не везде ловит.
«Потому что мы заебались», — в итоге признался он, и Лаки радостно заржал: это было понятно.
6 ноября Исли был избран от округа Скономиш в нижнюю палату, выиграв 68 процентов голосов против 32 процентов от другого кандидата демократической партии. Его предвыборная кампания была яркой, как фейерверк. Ригальдо пересматривал дебаты снова и снова. Когда самые острые моменты из выступлений Исли внезапно появились в интернете в виде мемов с Эльзой из «Холодного сердца», он оскорбился до глубины души — а Исли был безмятежен, только пошутил, что зря обстриг косу. Эльза Фёрст так Эльза Фёрст. И после всего этого безумия, после гонки рейтингов и бесконечных катаний в Олимпию, им просто до трясучки требовалось побыть только вдвоем. И тогда Лаки, «бесценный мальчик», предложил на три дня забрать к ним с Клэр Бекки.
И, к своему изумлению, Ригальдо согласился. И не стал возражать, когда Исли поволок его на север провинции Альберта.
В первый же вечер, когда они тащились по лесной тропе, нагруженные, как верблюды, Исли внезапно отшвырнул сумки и навзничь повалился на снег; он лежал, набрасывая его себе на грудь, и хохотал. Ригальдо наклонился поднять этого дурака, пока тот не отморозил свои многострадальные яйца, но тут Исли дернул его за руку, и он упал. Он валялся поперек живота Исли, утонув голыми руками в обжигающе холодном снегу, и ругался на международном языке своих поваров: chupa mis huevos, pede-maricón-puto, дай мне подняться, и я насую этот снег тебе в culo, — и здесь, среди леса, некому было упрекнуть, что он слишком груб для супруга политика.
Потом они долго ворчливо отряхивали друг друга, потом был момент паники, потому что им показалось, что они потеряли ключи. И когда деревья разошлись, они увидели на поляне миниатюрный скворечник из светлых досок, со скошенной крышей и сквозными окнами от пола до потолка.
— Господи, да он выглядит, как потерянный детеныш нашего дома, — задумчиво сказал Исли, а Ригальдо понял: им будет здесь хорошо. Внутри они поставили сумки на пол и постояли, не двигаясь, втягивая запахи обшитых кедровыми досками стен, остывшей печки, сложенных за перегородкой дров. Ригальдо прошелся по крошечной остекленной веранде, забрался по лестнице на кровать под потолком, а когда обернулся, обнаружил, что Исли лениво раскачивается в комнатном гамаке. Свитер на животе задрался, кожа над ремнем покрылась мурашками. Ригальдо подошел, сумрачно посмотрел сверху вниз и вместо вопроса, кто будет топить, а кто готовить, наклонился и засосал этот твердый живот.
И следующие сутки они почти не разговаривали. Они кололи дрова, топили печку, варили кофе, кормили друг друга, а все оставшееся время гуляли, спали и трахались — в навесной кровати, на мини-кухне, в гамаке и среди снегов в дымящемся чане с горячей водой. Ригальдо вякал, что это антисанитария, что неизвестно, кто и чем занимался в этом чане до них, что перепады температур опасны для сердца — а сам уже тянул под воду руки или позволял Исли мять его зад. А когда они, сонные и отъебанные, выбирались из дома, чтобы немного размяться, то обнаруживали, что к ним заглядывали олени, лисы и совы. Лис Ригальдо невзлюбил после того, как они опрокинули мусорный бак и игриво растащили по снегу его содержимое.
Пока Ригальдо отряхивался, красноватый закат и сумерки, в которых он ходил в отель позвонить младшим Фёрстам, вдруг сменились кусачей ледяной темнотой. Над головой засияли белые звезды. Исли ему вчера показывал Орион и Плеяды, а когда Ригальдо скептически спросил: «Откуда ты это знаешь?», засмеялся: «У меня, вообще-то, ребенок в скаутах. Девочки-скауты знают все!»
Отбрасываемый домиком теплый свет вдруг показался приманкой для чего-то голодного и косматого, а сам домик рядом с черной стеной леса — незащищенным и крошечным. Ригальдо расправил плечи, сказал себе, что он не неврастеник, демонстративно не спеша переступил порог и с облегчением задвинул засов.
И сразу же услышал мерзкие скрежещущие, чавкающие звуки и шумные вдохи, которые ни с чем бы не перепутал.
— Выключи эту херню, — буркнул он, стягивая куртку. — Поверить не могу, что ты опять ее смотришь.
— Я посмотрел ее раз пятьдесят, — в голосе Исли не чувствовалось ни малейшего раскаяния. — И посмотрю еще столько же. Почему мне нельзя отдать должное твоему актерскому таланту?
— На хер пошел.
— С удовольствием, но по очереди. Ох… и почему на этом месте всегда так колотится сердце? Это же как сожжение полицейской в «Сайлент Хилле». Отвратительно, но глаз не оторвать.
Ригальдо встал на нижнюю ступень деревянной лестницы, ведущей на «ложе страсти», подтянулся, и когда его голова поравнялась с краем кровати, сказал, глядя Исли в глаза:
— Или ты выключаешь, или я ложусь в гамаке. Когда я это слышу, у меня начинаются вьетнамские флэшбэки о съемках.
— Ладно, — Исли убрал планшет, аккуратно смотал провод и сунул под подушку. Он лежал под грудой одеял, такой довольный, что Ригальдо на самом деле ужасно к нему захотелось. — Какой же ты зануда! Ты не заслуживаешь своего прекрасного фанклуба.
Ригальдо обреченно вздохнул. Исли бил точно в цель.
***
Осенью состоялась премьера «Дочерей Бездны». Ригальдо принял этот факт без ожидаемой рефлексии, довольно поверхностно: ему было не до того, он переживал за выборы. Дома он слегка хорохорился и повторял, что хочет, чтобы «Дочери» скорее ушли в небытие. При этом какая-то его часть раздувалась от ужаса и гордости, а еще одна часть, самая маленькая, понимала, что съемки, пусть даже в говнохорроре — наркотик, и он уже сам втер его себе в десны.
Он в самом деле это сделал. Наступил на горло своему прагматизму и снялся в абсурдистском кино в крошечной роли потрепанного жизнью мужика, который два раза появлялся в кадре, чтобы наехать на главных героев, а на третий раз его графично сжирала копошащаяся лавина голых женщин с зашитыми глазами. Исли почему-то как одержимый пересматривал и пересматривал эти кадры, а Ригальдо не мог, потому что ревниво отмечал: вот тут маловато экспрессии для человека, у которого жуют яйца, а вот тут его погружающаяся в живую массу рука неосознанно плагиатит «Властелина колец».
Нормальный человек — к которым он больше не мог себя причислять — плюнул бы и забыл: господи, да всем насрать, кто вообще помнит, кого из неписей сожрали лавалантулы. Но в случае Ригальдо все было непросто.
У его персонажа внезапно появился фанклуб, и Ригальдо смотрел за его раскручивающейся активностью с томительным ужасом.
Фанклуб возглавляла Джессика Смит. Его младшая сводная сестра.
«Как это ты «смотрела десять раз в пиратской записи»? — взвыл Ригальдо, когда она сама позвонила ему, чтобы излить свои восторги. — Тебе сколько лет, ты вообще не должна была увидеть этот фильм!»
«Ты рассказал о нем Саре, а мистер Фёрст — маме, — хихикнула Джессика. — И новый мамин мужик его для нас записал. И что за эйджизм, мне что, по-твоему, восемь лет, что ли? И, кстати, я его активно пиарю всем знакомым. Так жалко этого Рикардо…»
«Кого?!» — проскрипел Ригальдо.
«Ну, это мы так с друзьями его называем. Твой герой. Мы решили, что он будет Рикардо!»
Ригальдо с трудом это переварил. После восхитительной атмосферы съемок у Гейбла-среднего он называл своего персонажа не иначе как «тот мудила, которого сожрала куча баб».
За несколько недель у Рикардо появилась кучка фанартов, десяток фанфиков и первый холивар. Ригальдо с изумлением узнал от Джессики, что некоторые люди в интернете считают его персонажа трансгендером.
«Но почему?» — изумился он. Джессика горячо его поддержала: «Я тоже не понимаю! Я против этого фанона, и еще я… шипперю гет».
Исли валялся от смеха на ковре, когда узнал. Какое-то время от Джессики не было новостей. Ригальдо почти успокоился: девочки наигрались.
Глаза ему внезапно раскрыла Сара, которая тайно коварно следила за «фанклубом».
«Ты в курсе, что эти идиотки пишут про тебя РПС?»
Ригальдо не был в курсе, но аббревиатура ему не понравилась.
Чутье не обмануло его. РПС оказался проклятьем сатаны. Оно настигло его в виде рассказов о сценическом тройничке с исполнителями двух главных ролей, а также с Гейблом-средним и Санни Норманом. Он глубоко задумался, кого бы засудить за клевету.
«А еще существует РПС-ау про средневековье и стимпанк…» — с жалостью рассказывала ему Сара.
На этом Ригальдо решил, что все, хватит, больше ящик Пандоры приоткрывать нельзя. Он взял с Сары обещание, что никогда, ни за что на свете она не будет ему рассказывать о том, что еще происходит с Рикардо в интернете.
Впрочем, у него тоже был от сводных сестер секрет.
— Мой замечательный фанклуб не должен знать, что Гейбл планирует для «Дочерей» сиквел, — признался он Исли. — Это пока запрещено к разглашению. А главная тайна — что я тоже буду сниматься. Гейблу так понравилось, как моего мудилу сожрали, что он хочет это повторить.
— Но как, моя радость?! Если он уже помер?!
— Не знаю. Может быть, его клонируют.
Исли ужасно веселился, предрекая ему франшизу. Ригальдо думал о своем слабоволии и страдал. «Слава богу, Маргарет уже этого не увидит», — повторял он, пока Исли это не надоело. «Очнись, твоя тетя была безответно влюблена в рок-звезду кукурузных полей. Она бы тебя поняла».
***
— Ах ты пиздабол, — обреченно вздохнул Ригальдо и начал слезать.
— Стой, стой, ты куда? Ты же обещал!
— Я весь день в ботинках, у меня ноги воняют.
— Да мне плевать, — Исли свесился вниз. — Иди ко мне, я тебя уже целый час жду.
Ригальдо капитулировал, оставил ботинки внизу и полез под потолок.
Сегодня, когда он ходил в отель болтать с Бекки по телефону, поднявший трубку Лаки бесхитростно спросил: «Ну как там горы, красивые?», а Ригальдо что-то такое промямлил и поспешил завершить разговор, потому что за прошедшие дни чаще всего видел член Исли — несомненно, очень красивый! — а окрестные горы как-то даже толком не оценил.
Когда он вскарабкался, Исли погасил свет. И сразу же оказался везде, шаря по всему телу Ригальдо, пока тот стягивал джинсы и свитер — лежа делать это было не слишком удобно. Исли был уже полностью раздет. Он повернулся на бок, щекотно пробежавшись пальцами по коже живота; Ригальдо почувствовал легкое бархатное прикосновение его члена к своему голому бедру и моментально завелся. Как будто они с Исли не делали этого пару часов назад.
Все было, как в первый день отпуска.
Через секунду они с Исли целовались — мокро и глубоко, хватали друг друга за что попало, и их руки в беспорядке скользили под одеялом. Ригальдо чувствовал, как пальцы Исли с силой впиваются ему в плечи, а колено раздвигает ноги. Он задыхался, придавленный к постели, щупая ребра, влажную крепкую спину, глубокую ложбинку на позвоночнике и зад. Маленькие круглые ягодицы Исли едва заметно дрожали и напрягались у него под ладонями. Ригальдо жадно сжал их, нетерпеливо заваливая Исли на себя. Ему не хотелось никаких долгих прелюдий. Здесь, в навесной кровати под потолком, они были словно в норе, в темном укромном логове. Снаружи, кстати, темнота отступила — из-за туч вышла растущая ноябрьская луна и залила сугробы и лес бледным серебристым светом.
Одеяло сползло, скомкалось в ногах. Исли нетерпеливо отпихнул его и попросил:
— Повернись.
Ригальдо с готовностью перевернулся, расставил колени, нашел под подушкой флакон и щедро выдавил гель на ладонь, пока Исли искал презервативы. Просунул руку между ног и от души смазался. Гель охлаждал и успокаивал, гладить себя было приятно, и он, не удержавшись, несколько раз провел ладонью по члену. От прикосновения прохладной ладони к напряженной горячей коже сладко передернуло. Исли сзади шуршал фольгой. Внезапно раздался глухой стук и досадливый возглас.
Ригальдо укусил себя за палец, чтобы не ржать. Модная кровать под потолком имела и существенный минус.
— Что, — не удержавшись, спросил он, — опять головой?..
Исли зарычал. Он дернул Ригальдо к себе за бедра, развел пальцами ягодицы и немного приподнял, притираясь. В задний проход знакомо уперлось округлое, скользкое и теплое, с нажимом проскользнуло внутрь, в растянутое дневным сексом отверстие. Слизистую защипало, заставив Ригальдо поморщиться; Исли почувствовал, как он сжался, что-то прошептал и обнял поперек живота, наклонился ниже, укладываясь голой грудью на спину. Ригальдо показалось, что соприкосновение их обнаженных тел обожгло. Жесткие пальцы обхватили его колом стоящий член, задвигались, отвлекая, смывая все мимолетные неприятные ощущения. Он чаще задышал и сильнее поднял зад, повернул голову, прижался щекой к подушке. Теперь Исли нависал над ним на выпрямленных руках, громко дыша и медленно двигаясь, и его член входил в кишку плотно, как поршень, а бедра с все нарастающей силой ударяли по ягодицам, вызывая тягучие спазмы. На спину упала тяжелая капля пота. Ригальдо молча сжимал кулаки, чувствуя, как в груди, за ребрами, что-то ширится и растет, какое-то огромное чувство, от которого трудно дышать и остро и сладко перехватывает горло. Это все Исли, вдруг совершенно ясно подумал он, это все из-за него, от того, какой он. Тот как будто услышал — толкнул вперед, выпрямил спину, чудом не ударившись макушкой, и принялся сильно и быстро вбиваться, входя глубоко, заставляя Ригальдо сотрясаться от каждого резкого шлепка бедер о ягодицы, и наконец сдавшись, он просунул руку между ног и начал быстро дрочить. В какой-то момент Исли замер, Ригальдо прислушался к нему, к пульсирующим ощущениям в промежности и подумал: кончает. Тот хрипло дышал и вдруг, наклонившись, поцеловал за ухом и легонько прихватил мочку зубами. Ригальдо закричал. Оргазм был, как шаровая молния, до судорожного подергивания рук и ног, а после Ригальдо как будто расплющило в труху. Когда вернулась способность соображать и он смог сделать вдох, он понял, что Исли лежит на нем, тяжелый, горячий и бессильный, вместо того, чтобы слезть, нежно прижимается к загривку щекой.
— После такого, — сказал Исли ему в волосы, — я обязан жениться на тебе.
Ригальдо чихнул в подушку, промокшую насквозь от того, что он напускал на нее счастливых слюней, а может, от слез, а может, от пота, повернул голову и выговорил с трудом:
— Я, может, и даю безвестному лесорубу, но замуж выйду только за конгрессмена.
И они еще целые сутки вели растительное существование — спали, готовили, смотрели скачанный сериал, занимались любовью, подкармливали в лесу оленей. К вечеру следующего дня к ним на квадроцикле приехал менеджер — принимать дом.
— Как вам понравилось? — вежливо спросил он. И Исли широко улыбнулся и выдал: «Очень!», а Ригальдо промолчал. Ему казалось, что домик насквозь пропитался ядерным духом их ебли.
Когда они добрались до парковки отеля и загружались в «Брабус», телефон поймал сеть. Исли мгновенно пришли уведомления о звонках.
— Это Лаки, — сказал он, листая журнал. — И это, и это Лаки, это Клэр, а это не знаю кто.
Ригальдо смотрел на его длинную тень на снегу, наморщив лоб, а потом быстро выхватил телефон из рук Исли.
Лаки ответил сразу. На заднем фоне слышалась музыка, и Ригальдо немного расслабился — никто не смотрит мультфильмы, если с детьми что-то стряслось.
— Как Бекки? — спросил он вместо приветствия. Исли покачал головой. Ригальдо закатил глаза: да, знаю, что невежливо. — Ты звонил столько раз…
— Привет, мужик, — Лаки хмыкнул. — С Бекки все хорошо. Мы же с тобой вчера разговаривали. С ней, честное слово, все в порядке. Да, это Ригальдо Сегундо, — сказал он в сторону, и Ригальдо снова насторожился. К кому это он обращается? Позади вроде бы что-то произнесла Клэр, ей ответил мужчина. — Как отдохнули?
— Отдохнули хорошо, — Ригальдо потер лоб. — Очень хорошо. Лаки, а кто там басит? Что у вас происходит?
— Ригальдо, — Лаки вздохнул. Из его голоса наконец-то пропала фальшивая легкость, которая резала слух. — У нас тут ФБР. Присцилла сбежала.
Телефон выскочил из замерзших пальцев Ригальдо и вертикально воткнулся в сугроб, все еще продолжая работать. И сразу стало понятно, что этот сказочный уикенд был последним подарком уходящего года.
Больше так хорошо и спокойно им не будет никогда.
***
Кажется, это был первый раз за много лет, когда они чуть не поссорились с младшими Фёрстами.
Исли считал, что тем следует немедленно переехать на «фазенду».
— Там безопаснее, — терпеливо повторял он, загибая пальцы. — Ворота, периметр, непрерывное наблюдение, служба безопасности, сигнализация. Ригальдо обо всем позаботился. Что ты так смотришь, Лаки?
— Ты тоже считаешь, как эти мужики из ФБР? — щеки Лаки ярко горели. — Что она непременно будет мстить?
Исли вздохнул.
— Твоя жена ее посадила, — напомнил он. — Ты настоял на пересмотре дела о смерти родителей. Она опасна, Лаки. Я не хочу, чтобы с кем-то что-то случилось.
— Я знаю, — стоя посреди комнаты, Лаки смотрел в окно на лодки, мерно покачивающиеся у причалов, и плавающий на поверхности воды мокрый снег. — Но прошло восемь лет. Мало ли что у нее в голове. Может быть, она уже на полпути в Мексику…
— Ага, — не сдержавшись, вмешался Ригальдо. — А может, в Диснейленд.
— Я к тому, что неизвестно, когда и где она снова появится… Там, у вас или у нас — или на улице, по пути на работу или в парке, в магазине… Ты же не можешь приставить охрану к каждому члену семьи, так что не вижу смысла переезжать…
— Я — не могу? — прищурился Исли. Он сидел на диване, раскинув руки по спинке, так и не сняв лыжную куртку, а Заки копошился у него в ногах, с урчанием катая грузовик по коленям. — Я могу — и я сделаю.
— И сколько мы будем жить у тебя под крылом?
— Пока ее не поймают. Ты слышал, что сказал агент? Они считают, что психическое состояние Присциллы нестабильно, и что на воле она будет дезориентирована и станет совершать ошибки.
— А если это случится через месяц? Через полгода, через год?.. — Лаки обернулся к Ригальдо. — А ты как считаешь?
Очень любезно, подумал Ригальдо, что ты об этом спросил. И сказал не кривя душой:
— Была бы моя воля, я перевез нас подальше. К примеру, на Шпицберген.
Лаки отмахнулся, Исли тоже издал досадливый вздох, и только молчавшая Клэр пристально посмотрела через всю комнату. Ригальдо ответил ей хмурым взглядом.
Он ни одной секунды не шутил. Последние десять часов он испытывал такой адреналиновый шторм, что его дважды в туалете вырвало желчью.
Они сидели вчетвером в маленьком домике Клэр и Лаки на берегу озера Вашингтон — незадолго перед рождением ребенка те наконец сломались и переехали из съемной квартиры в собственное жилье. Из окон гостиной открывался вид на гидросамолеты, катера и яхты, по крошечному причалу без спросу расхаживали дикие гуси. На узком клочке земли вокруг фундамента торчала присыпанная снегом рыжая трава, а на двери темнели индейские рисунки. От крыльца к прибрежной дороге, где были разбросаны магазины, таунхаусы, детские площадки и рыбачьи эллинги, вел деревянный мост, переброшенный через инженерную канаву.
Лаки шутил, что его сердце стремится к лодкам даже когда он дома.
Ригальдо смотрел на темную размытую тучу над дальним концом озера — небо под ней было будто заштриховано, это сыпался снег; скоро туча была должна дойти и досюда, — и чувствовал, как у него немеют руки.
Они с Исли примчались так быстро, как только смогли, и уже по горло наобщались с полицией и агентами. Присцилла пропала из тюрьмы два дня назад во время стихийно вспыхнувшей массовой драки — таких чудовищных беспорядков в этом заведении не было почти десять лет. Пока охранники разнимали дерущихся и укрощали зачинщиц, Присцилла исчезла. Все выглядело так, будто она просто ушла и растворилась в пустыне, причем голышом. На земле нашли ее робу и белье. Полицейская собака, взявшая след, сорвалась с поводка — и была найдена в холмах истекающей кровью, с воткнутой в горло и язык острой куриной костью. Не удалось выяснить, были ли у Присциллы соучастники, но когда о ее исчезновении стало известно другим заключенным, то одна из зачинщиц драки с облегчением плюнула на пол. «Слава богу, мы ее больше не увидим. Слава богу».
Ригальдо не верил в такие совпадения, как и в череду небольших несчастных случаев в тюрьме, которые происходили именно с теми, кто пытался оказывать на Присциллу давление.
С его точки зрения, чертова сука всегда замечательно себя контролировала. Просто с теми, кто ей не нравился, приключался коллапс.
Заки ползал по ковру и бубнил, музыкальная машинка в его руках заливалась трелями, не переставая. В соседней комнате брошенная Бекки громко смотрела мультфильмы. Ригальдо со всей этой хуйней даже не успел подержать ее на руках, не спросил, как она тут жила три дня. Вошел и сразу упал в этот котел.
— А что говорят копы? Они сами что-нибудь делают?
— Да, все то, что обычно принято делать, но у них пока нет зацепок. Ни информации по машине, ни кредиток, ни телефона; неизвестно, есть ли у нее наличка и сколько. Никто не заявлял о мелких правонарушениях и преступнице с такими приметами. Все, что у них есть — это мы.
Заки докатился до стола и зацепил скатерть, которая поползла вниз. Лаки поймал стопку медицинских журналов, уже готовых свалиться его сыну на голову.
Исли со вздохом поднялся, прогнулся в пояснице.
— Решайте, дорогие. Я устал переживать, у меня уже сердце болит. Мы будем на качелях, мне надоело смотреть, как тупят наши дети.
И он действительно упаковал Заки в теплый комбинезон и вывел на улицу вместе с Бекки, от нетерпения едва натянувшей шапку на уши. Ригальдо смотрел, как он спокойно и уверенно шагает по мосту, светя красиво подстриженной серебристой макушкой, и уныло завидовал его умению «держать лицо». Через минуту с улицы уже вовсю слышался скрип железных качелей.
А Лаки купился, как маленький, на слова о сердце. Он затоптался на месте упрямым бычком и исподлобья взглянул на Клэр.
Клэр подняла с пола музыкальную машину, катнула ее по ладони.
— Что ты так смотришь, — вздохнула она. — У тебя сын. Если мистер Фёрст считает, что без бронированного бункера никак, будем его гостями, пока Присциллу не поймают. Постараюсь взять в этом месяце больше дежурств, чтобы не вставать в четыре утра каждый день…
— Спасибо, — пробормотал Ригальдо. — Спасибо и от него, и от меня. Клэр, мы не будем вас заебывать. Просто считайте, что мы на полувоенном положении. Немного в осаде.
— Значит, сидим и не ноем, — Клэр поднялась. — Начну собираться. Лаки, грузи пикап. Ригальдо, вы с Исли можете ехать вперед, на самом деле; по-моему, он очень устал. Мы еще не забыли, где вы живете.
Бекки вбежала с улицы, с размаху впечаталась в Ригальдо и сунула цветной флаер ему под нос:
— Папа, смотри, какое представление, давай туда пойдем!
— Дорогая, — он поднял ее на руки и уставился в яркий лист. Ничего интересного, студенческий волонтерский спектакль — сбор помощи приюту для животных. Двуногие плюшевые драконы, рыцарь и принцесса. — Нам сейчас не до того!
— А папа взял флаер и сказал: «Может быть!» И Заки тоже взял флаеры, сразу пачку!
Ригальдо закатил глаза.
— Твой папа неисправим! А я вот впустую обещания не раздаю!
— А ты ходил без меня на представления, когда ездил на «взрослый уикенд»?
— Конечно же, нет, — Ригальдо постарался не думать о том, как именно они с Исли развлекались три дня. — Без тебя мне неинтересно, принцесса.
Вокруг них молча и удивительно слаженно собирались Лаки и Клэр, и, чтобы не мешать, он отошел в сторону. Бекки обеими руками обнимала его за шею, давила на предплечье своей теплой детской тяжестью, и у Ригальдо внутри что-то заныло: как ее уберечь. Она узнает, обязательно узнает из их взрослых разговоров про Присциллу.
Качели больше не скрипели. Он выглянул в окно. Исли и Заки уже ушли с площадки. Наверное, потащились к машине. В бардачке «Брабуса» у Исли теперь все время лежали какие-нибудь сладости.
Клэр сунула им с Лаки по сумке, велев отнести в машину. Ригальдо послушно спустил Бекки с рук и вышел на улицу, с каким-то даже удовольствием сделав глоток сырого холодного воздух. Снег уже падал, крупными редкими хлопьями летел по ветру. Ригальдо поежился и закрутил головой. Исли нигде не было видно. На качелях качался чужой толстый мальчик.
Он набрал Исли и приложил телефон к уху. Ну еб твою мать. На его звонок Исли поставил саундтрек из «Дочерей Бездны». Ну какая зараза!
Телефон звонил и звонил. Саундтрек немного фальшивил. Ригальдо оглянулся через плечо. Да где же, где?..
Чужой мальчик соскользнул с качелей и деловито потрусил к дороге, ища источник звука.
— Пошел вон оттуда! — взревел Ригальдо, еще до конца не веря, но уже понимая. — Нахуй пошел!
У него за спиной странно, по-девчоночьи ахнул Лаки.
Мальчик покраснел, отпрянул в сторону и заревел.
Телефон Исли звонил, звонил и звонил из мусорной урны.
***
— Пьянствовать будем?
— Нет, — вяло сказал Ригальдо.
— Ладно, — Патрик ловко воткнул бутылку виски между подлокотником и сидением дивана. — Но пусть на всякий случай побудет неподалеку.
— Убери, — прохрипел Ригальдо. Голос звучал, как скрип ржавой фермерской тачки. Ригальдо то ли сорвал его, то ли простыл. Горло болело. Вчера он много бродил по лесу раздетый. — Может прийти социальная служба, а может, ваши придут. Исли не нужны статьи «Муж нового члена законодательного собрания — тайный алкоголик».
— Хорошо, — Патрик убрал бутылку. — Рад, что ты внятно соображаешь.
— На самом деле нет, — Ригальдо прикрыл глаза. — Это инерция.
Тот покрутил головой:
— А дочка где?
Ригальдо вздрогнул, будто проснувшись. Прислушался и рванул наверх. В горле что-то противно трепетало, будто там схлопывались жабры. Почему не слышно Бекки?! Сколько времени он уже не видит ее?! Почему он такой тупой, как он мог, господи…
Он судорожно заглянул в детскую, потом рванул дверь гостевой спальни.
Поперек застеленной кровати лежала Клэр и читала Бекки про Лотту с Горластой улицы.
При появлении Ригальдо она не пошевелилась, только подняла глаза — сухие, страшные.
— Извините, мэм, — промямлил у него за спиной Патрик и ловко вывел Ригальдо за плечо в коридор. — А… Это она? В смысле, мать из новостей?
— Да, — пробормотал Ригальдо, поднося руку ко лбу. — Это наша Клэр. Они теперь у нас с Лаки ночуют по очереди.
— Понятно, — Патрик выпрямился и ужасно официально сказал: — Мистер Сегундо, я хочу посмотреть, в каком состоянии оружие, хранимое в доме.
Ригальдо пожал плечами и показал ему сейф. Осмотрев ружья, Патрик расслабился.
— Извини. Мне просто надо было убедиться, что у тебя по дому не валяются заряженные стволы.
— Я что, похож на идиота? — ощерился Ригальдо, а потом опомнился: конечно, похож.
И первые два дня он действительно просидел на диване, зажав ружье между колен и раскачиваясь взад-вперед, пока в какой-то момент не вскочил и не разбил прикладом зеркало при входе.
…но это было намного позже, а сперва он стоял над урной и хватал ртом воздух, и куда-то рвался, и дергал ручки припаркованных машин, а потом замер посреди улицы и взвыл, как осиротевший волк.
Потом начался ад — копы, ФБР, показания, и он тихо и зло повторял: нет, мой муж не имеет привычки раскидывать телефоны и исчезать; нет, блядь, не тогда, когда на свободе разгуливает агрессивная психопатка.
Бекки все время рассказывала одно и то же: папа качал Заки, пришел толстый мальчик, подошла тетя с флаерами. «Какая тетя?» «В красной бейсболке с козырьком и в красной пушистой куртке, как «Курочки Смит», в огромных желтых очках, вся красная». Когда ее стали расспрашивать повторно в участке, она расплакалась и обмочилась, потому что ее забыли отвести в туалет. Эти три дня Бекки не ходила в школу — Ригальдо боялся столкнуться там с журналистами, да к тому же стерег остатки своей семьи, как дракон.
Репортеры караулили их возле дома Клэр, и возле полицейского участка, и возле «фазенды». Ригальдо чувствовал, что скоро сорвется, но пока еще сдерживался. Про Присциллу теперь только ленивый не писал. На свет опять вытащили подробности резни в доме родителей Исли, побеги из «Санта Розы» и, вишенкой на торте, Хэллоуин. «Кровавая убийца снова на свободе», «Похищен депутат законодательного собрания штата Вашингтон», «Безумный единорог». Ригальдо блевал от заголовков дальше чем видел.
Телефон разрывался от звонков, и на каждый неизвестный номер он отвечал с содроганием, ожидая и боясь услышать «тот самый» звонок. Кроме репортеров звонили знакомые: волновались, ужасались и соболезновали. Их тоже хотелось обложить хуями, но Ригальдо терпел. Он не сдержался только однажды — когда ему позвонила калифорнийская бабушка Лаки и закатила истерику, что Исли погубил ее правнука. Вот тогда Ригальдо прорвало, и он орал на бабку, стуча кулаком по подоконнику, пока не разбил руку в кровь. Но это было даже хорошо — минутка здоровой ярости. Все остальное время он испытывал какое-то душевное оцепенение. Внутри болело так, что он дышать не мог. Он смотрел на портреты Присциллы, и мир рассыпался как разбитое стекло, и в эту дыру между острых осколков сквозило холодом.
Дни были темные, постоянно шел мокрый снег. Он падал на землю и таял через пару часов, так что земля вокруг дома превратилась в грязные хляби. Ночью Ригальдо выходил на улицу, чтобы вдохнуть — его грызла бессонница, и когда опускалась темнота, он не мог даже просто находиться в большом полупустом доме, его просто выжимало волнами страха за Исли. На второй вечер он обнаружил, что в ванной комнате его ребенка моет Клэр. Было уже совсем поздно, ближе к полуночи.
— Что ты здесь делаешь? — тупо спросил он.
— А на что это похоже?
Ригальдо тогда потоптался на месте, а когда Клэр вышла с полотенцем в руках, неуклюже попытался обнять ее в коридоре.
Клэр посмотрела на него таким взглядом, что он почувствовал себя идиотом. Они оба замерли, сбитые с толку. Клэр немного постояла, задумавшись, а потом произнесла невпопад:
— У тебя есть топор?
В полночь первого декабря Ригальдо стоял на веранде под фонарем, и наблюдал, как Клэр колет дрова у него во дворе. На ней был широкий и длинный свитер Лаки, она тяжело дышала и не произносила ни слова. Когда лезвие врезалось в белую древесину, Ригальдо представлял, что это пробор Присциллы. Дерево раскалывалось со звуком, похожим на выстрел.
На следующий день Клэр сказала, что больше не может, позвонила куратору и вышла к своим больным. Ригальдо ее понимал. Он-то в эти дни поддался на уговоры и делегировал все вопросы «Нордвуда» директорам, поставив над ними Галатею, но от безделья только почувствовал себя хуже. Честное слово, лучше бы он тоже работал. Клэр сменил Лаки — хмурый, собранный, молчаливый. В его сумке со сменным бельем лежала музыкальная машинка. Ригальдо, случайно заметив это, ногой задвинул сумку поглубже под стол.
Когда прошло семьдесят два часа, а требований о выкупе так и не поступило, приехал Патрик Келли — без приглашения, но с бутылкой, — и безыскусно предложил напиться.
Ригальдо понимал почему.
В итоге он сварил черный кофе, и с Патриком они сидели вдвоем на крыльце, чувствуя, как отсыревает одежда от влаги, стоящей в воздухе. Снова пошел мокрый снег, тяжелый, как птичий помет. Разговаривать не хотелось.
Скрипнула дверь. Бекки в непромокаемой куртке вышла, как мышка, обняла его со спины, тепло подышала в темя.
— Мистер Келли, а почему вы без Сандры?..
— Сандра сейчас живет у своей матери, детка. Она приедет к тебе в гости, но потом.
Бекки притихла, а потом сказала под нос:
— Но Сандра говорила, что поедет к маме только после Нового года…
Патрик пошевелился, неловко хмыкнул и закурил. Он ей соврал, понял Ригальдо. Он просто сейчас не хочет привозить сюда дочь. Не когда вокруг копы, журналисты и Присцилла.
Но Бекки не отставала. Она немного повозилась за спиной у Ригальдо, а потом тонко произнесла, раз в сотый за сегодня:
— А папа скоро вернется?.. А когда? А он же не пропустит Рождество?
Это оказалось выше его сил. Ригальдо развернулся и рявкнул:
— Господи, да отстань ты!.. Иди домой! Почему ты еще не в постели!
Бекки всплеснула руками и шарахнулась от него. Ее глаза заблестели, нос мгновенно покраснел; она издала горлом высокий звук и, поднырнув под перила веранды, бегом скрылась за углом дома.
Ригальдо зарычал и с силой провел ладонями по лицу. Злобный козел. Она ни в чем не виновата, ну что ты, в самом деле.
— Поздравляю, — спокойно сказал Патрик, не двигаясь. — Вы прошли левел «ощути себя мудаком». Неявное чувство вины и должно сопровождать вас постоянно все время вашего отцовства. Это и отличает настоящего мужика и отца от какой-нибудь гламурной пипетки из инстаграма, у которой все хорошо.
Ригальдо криво усмехнулся, не обидевшись на «пипетку». Парадоксальным образом ему стало легче. Патрик был прав. Нельзя срываться на своих. Хочешь выплеснуть пар — дрова поколи, что ли.
— Пойду, верну ее, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Холодно.
Патрик тоже встал.
— Иди. Все-таки там лес, темно. А я поеду, раз мы все равно не будем сегодня пьянствовать.
Он неторопливо направился к машине. Ригальдо посмотрел, как прощально мигнули красные огни, когда «корвет» Патрика миновал ворота, и торопливо зашагал в обход дома.
— Бекки! — громко позвал он. — Где ты, девочка?
Лес молча шевелил мохнатыми лапами, темный и густой. Молодые елки, которые Ригальдо задел, пробираясь по мху, закачались и упруго выпрямились, обрызгав его мокрым снегом.
Ноги глубоко утопали в разросшемся ягеле. Ригальдо закрутил головой. Нет, искать так не выход. Бекки была мастерицей прятаться и знала кучу разных местечек в лесу. Он будет бродить в темноте до второго пришествия.
Он сложил руки рупором и закричал:
— Бекки, иди ко мне. Пожалуйста, — он помолчал и сказал: — Я очень тебя люблю.
Деревья молчали, и ему снова сделалось страшно. Ригальдо набрал полную грудь воздуха, чтобы опять заорать, и тут Бекки появилась перед ним из подлеска, будто отпочковавшись от зарослей. Он так и не понял, где она пряталась — то ли стояла неподвижно за папоротником, то ли сидела в корнях. Ее капюшон и шапка были присыпаны снегом, а лицо оказалось бледным и мокрым от слез. Она без слов вцепилась в одежду Ригальдо, приникла всем телом, вздрагивая. Он содрогнулся от того, какая она холодная, рывком вскинул на руки и понес.
Когда он уже поднимался на крыльцо, позвонил Майкл, охранник.
— Босс, — виновато доложил он. — У нас сдохли две камеры. Вы там как?
Ригальдо замер с занесенной ногой. Внутренний параноик встрепенулся.
— Две рядом?..
— Нет, через одну. Самые дальние, за стрельбищем. Я их проверю. Закройтесь в доме на всякий случай.
— Ладно, — он опустил ботинок на ступеньку. — Отзвонишься.
Дом пропитался запахом кофе. Под ноги бросился кот. Клэр спала на диване в гостиной, набросив на плечи куртку и свесив одну руку до пола. Ригальдо захотелось укрыть ее пледом, но сперва он был должен извиниться перед своей девочкой, которую совсем забросил в эти проклятые дни. И он отнес ее в детскую, умыл, переодел и переплел ей волосы, и даже принес зефир — баловство из заначек Исли. Бекки обрадовалась, но ее глаза все равно оставались встревоженными, и Ригальдо это нервировало. В голову лезли мысли о камерах, и чтобы отвлечься, он погладил Бекки по голове, накрыл одеялом:
— Ну, чего ты, чего придумала?..
— А меня отдадут обратно в приют? — еле слышно спросила она. — Раз папы теперь нет? Меня всегда отдавали, когда что-то случалось.
У Ригальдо запылало лицо. Ну разумеется; вот чего она так боится.
— Нет, — с трудом выговорил он. — Ты не вернешься в приют. Ты же моя девочка, моя навсегда. Бекки Сегундо.
Бекки взяла его за пальцы, крепко стиснула их в кулаке. И спросила, глядя в сторону:
— Папа умер?
— Нет, — отрезал Ригальдо, сказав себе, что не трус и не лжет. Пока еще — нет.
Она прерывисто вздохнула и повернулась на бок. Закрыла глаза и натянула одеяло до ушей. И уже совсем полусонно пожаловалась:
— Кто-то лазал в мой домик.
Ригальдо моргнул.
— Кто-то поколол орехи и съел все конфеты, — пробормотала Бекки. — Это были наши с Сандрой запасики на зиму, как у белки и бобра. Может, это полицейские?..
Он молчал. Бекки повозилась и сонно задышала, приоткрыв рот.
Ригальдо сидел над ней, не шевелясь, а потом выскользнул в коридор и набрал Майкла:
— Ну, что там?
— Я еще иду, босс, — было слышно, как охранник шумно дышит. — Такая же херня вчера была с другими камерами. Их залепил мокрый снег.
— Конечно, — сказал Ригальдо. — Конечно, снег. Только будь осторожнее.
Он запер детскую снаружи, а ключ вложил в руку спящей Клэр. Очень спокойно зарядил «Ремингтон». Постоял с телефоном в руке в мучительных сомнениях, звонить Майклу или нет, потом приглушил звук и вышел в сырую ветреную темноту, в которой ярко светился их дом и два фонаря перед ним.
В груди разливалось знакомое злое спокойствие.
Он не уступил бы эту свою вендетту никому.
В этот раз он не торопился, и поляна для барбекю, которую в прошлый раз он пересек бегом, открыла ему, какой он слепошарый дурак. Как и вся лесная земля, она была покрыта мокрым, неприятно чавкающим снегом, и на этом снежном ковре чернели отпечатки следов, ведущих к «дому на дереве». Маленькие следы — это Бекки; вот тут она бежала в свое убежище, несчастная и обиженная, не нашла припасов, расстроилась и перепряталась. Но были еще и другие отпечатки. Более старые; их уже занесло снегом, они оплыли и едва проступали на земле. И была совсем свежая стежка узких черных следов — Ригальдо отчетливо видел их даже в ночном сумраке. Тот, кто их оставил, носил узкие ботинки с удобным устойчивым каблуком. Совсем небольшие ботинки.
Он вскинул ружье, упер приклад в плечо и позвал:
— Выходи. Я знаю, что ты здесь.
И подумал, что если его попробуют обдурить, он просто изрешетит чертов домик. Выпустит в него из «Экспресс Тактикал» все семь патронов.
А через мгновение он в самом деле чуть было не пальнул, потому что это стало бы испытанием для любых нервов — когда изнутри деревянного дома для детей вынырнули две цепкие руки, и Присцилла по-паучьи вылезла на помост, а потом, минуя веревочные лестницы, мягко спрыгнула вниз.
Примолкший темный лес тонул в дымке, ветви деревьев казались черными на фоне тусклого серо-лилового неба, а над водой стелился туман — он медленно плыл над поверхностью, а потом поднимался выше, укутывал берег, клочьями повисал на прибрежных кустах.
Озеро было теплым, как ведьмин суп. Исли вошел в него по пояс, на мгновение задержав дыхание, когда вода коснулась его обнаженного живота, набрал полные ладони и умыл лицо, полил на грудь, поскоблил кожу в паху, пытаясь отскрести присохшую зелень. Поймал себя на желании затянуть волосы в узел, чтобы не липли потом к мокрой шее, и улыбнулся. Фантомное ощущение длинных волос. Надо же, как глубоко въелись некоторые телесные привычки. Вместо этого он быстро присел, окунаясь, и, вынырнув, помотал головой, отфыркиваясь. Посмотрел на небо — над серединой озера висел светлый месяц, примерно четверть от будущей луны, но отражения на поверхности не было видно — его будто пожрал курящийся туман.
Вода манила, и Исли, оттолкнувшись, поплыл вперед, сильными, ровными гребками. Потом спохватился, что сзади тихо, и обернулся.
Ригальдо еще находился на середине расстояния между ним и берегом, и его длинное голое тело будто светилось в полутьме, и только грудь и пах чернели короткой порослью. Он опустил голову и расслабленно касался пальцами воды; та без единого плеска расходилась в стороны волнами, и выглядела густой и вязкой. Длинная черная челка завесила лицо, спрятала глаза, и он казался не человеком — какой-то лесной нежитью, вышедшей на охоту. Исли, откинувшись на спину, засмотрелся на то, как плавно движутся его руки, как медленно поднимается вода по животу. И на его глазах Ригальдо сделал очередной шаг и беззвучно канул в воду, и та сомкнулась над ним. Исли непроизвольно вдохнул и начал считать. Лес вокруг замер молчаливой черной стеной, только где-то насмешливо ухнула сова и снова затихла. По воде прошла едва заметная рябь, качнула зеленые круглые листья лилий у берега. Ноздри щекотал запах тины и сырости. Исли так и висел на глубине, не касаясь ногами дна озера, и медленно двигал руками. Ригальдо не было видно. Сердце против воли принялось колотиться сильнее и чаще. Он сглотнул ставшей вязкой слюну. Вдруг показалось, что теплая, как молоко, торфяная вода стала холодной.
Конечно, он запретил себе пугаться по-настоящему — сам сто раз проделывал такой фокус, дожидаясь, пока Ригальдо занервничает. И все равно, когда темная вода перед его грудью вдруг всколыхнулось, и из глубины поднялось бледное, кажущееся почти зеленым лицо, вокруг которого короной вились черные пряди волос, Исли испытал несравнимое чувство облегчения. Ригальдо вынырнул, обдав его брызгами, мотнул головой, тяжело дыша. Исли поймал его, ухватил за шею и прижался лбом к мокрому лбу.
— Все хорошо?
— Ага, — Ригальдо уперся ему в грудь, лег на спину, широко развел руки и ноги, как морская звезда. Исли немного понырял и поплавал вокруг него, а потом вдруг оказалось, что они с Ригальдо медленно плывут в сгустившемся светлом тумане бок и бок, беззвучно рассекая перед собой воду, как два ленивых каймана.
— Исли, — вдруг позвал Ригальдо, не прекращая грести.
Исли взглянул с любопытством: его муж хмурил брови.
— Да, детка?..
— Я, кажется, пережил свой намечавшийся кризис. А ты?
Исли фыркнул в воду, вызвав фонтанчики.
— Мне кажется, он из меня сегодня… многократно выплеснулся.
— У тебя еще есть какие-то сомнения в своих силах?
— У меня есть сомнения, не стерся ли я в процессе, — честно сказал Исли. — А все остальное, ну… несущественно.
— Это хорошо, — Ригальдо перевернулся на спину, поплыл, медленно поднимая руки. — Но если ты еще раз позволишь себе скрыть, что заболел…
Он без предупреждений двинул рукой по воде, посылая в лицо Исли волну брызг, потом еще один раз — довольно агрессивно. Исли попытался отвесить ему оплеуху, и тогда Ригальдо, обхватив за талию, оплетя руками и ногами, увлек его вниз, в зеленую воду. Исли не успел задержать дыхание, и она оказалась везде — во рту и в носу.
Когда они пробкой вылетели на поверхность, то задыхались оба.
— Я понял, — сказал Исли, откашлявшись. — Ты меня утопишь. Был не прав, раскаиваюсь. В следующий раз, если у меня отвалится жопа, обязательно напишу служебную записку.
Ригальдо довольно хмыкнул, смахнул волосы с глаз и махнул в сторону берега:
— Раз все понял, плыви к берегу. Вроде бы холодает, не хватает еще тут задубеть.
— А ты?..
— Я скоро буду, — и он беззвучными плывками скрылся в тумане.
Исли показал ему в спину средний палец и погреб к берегу. Во всем теле медленно разливалась усталость. Когда он предложил Ригальдо купаться, то совсем не планировал такой долгий заплыв. Интересно, сколько их уже нет, встревожился ли охранник Джек и не подглядывает ли за берегом озера?..
Он вышел на берег, отлил у кустов и тяжело опустился на корень сосны, чувствуя голым задом все его неровности. Очень скоро от воды раздался плеск шагов, и Ригальдо вышел из тумана, прижимая к груди что-то темное.
— Ой-ей, — сказал Исли, разглядывая его ношу. — Это что?..
Ригальдо скривил губы — и опустил ему на голову грубый венок из тяжелых и мокрых ломких стеблей водяных лилий, на которых покачивались сомкнутые бутоны. Судя по виду стеблей, дергали их так яростно, что кое-где болтались луковицы и корни.
— Это тебе. Давно хотел это сделать. И еще… спасибо за уикенд.
Исли потрогал толстые глянцевые листья. С длинных стеблей текло холодным на шею и на грудь, но он не мог стащить подарок Ригальдо, пока тот смотрел на него… так.
— Но ты же понимаешь, что я не просто так кис? — очень тихо спросил он, всматриваясь в Ригальдо. — Пройдет пять или десять лет… или раньше, если «мотор» не выдержит… и я все равно превращусь в развалину.
Ноздри Ригальдо раздулись.
— Ну так и я уже не мальчик, — сердито сказал он. — Исли, проснись, я давно уже выдираю у себя седые волосы. Но ты ведь сам знаешь — некоторым вещам время идет только на пользу.
— Например?..
— Древесине, — Ригальдо коснулся его щеки, потер большим пальцем кожу. — И вашингтонским королям лесорубов.
Этого Исли уже не мог просто так вынести. Он вскочил на ноги, чуть не свалив с головы пахнущий тиной венок, подхватил на руки своего уже-не-мальчика — сто восемьдесят фунтов живого и орущего веса — и, не слушая брань, потащил к дому, чувствуя во всех мышцах необыкновенную силу и легкость.
***
Его хватило только до веранды, а там уже потребовалось спустить Ригальдо с рук.
Освободившись, тот унесся в дом, хлопнув дверью. Исли стащил с головы тяжеленный венок и медленно опустился на верхнюю ступеньку. Он сидел абсолютно голый, ежась от ночного ветерка, и размышлял, не развалится ли теперь нахуй его с таким трудом отремонтированная спина.
Позади приоткрылась дверь, простучали шаги, и Ригальдо опустил ему на плечи огромный теплый плед. Исли укутался и благодарно подпихнул край пледа под зад; Ригальдо пристроился к нему с правого бока, тоже плотно завернулся. Они прижались друг к другу, как две подмоченные дождем вороны. Из-под пледа торчали их голые ноги, облепленные озерным песком.
— Не хочешь пойти в дом?
Исли покачал головой. Он начал согреваться, как только Ригальдо сел рядом: от его бока шло ровное сильное тепло. Исли даже задумался, а какого черта он такой разгоряченный. Но все же, пожалуй, не лишним было бы погреться и изнутри. Может быть, даже чем-то покрепче «Якимской долины».
Ригальдо кивнул, когда он в этом признался:
— Сделаем.
В этот раз его не было довольно долго, а потом он наконец появился с початой бутылкой «Хевен Хилл».
— Ночное пьянство — еще одна благословленная часть уикенда? — пробормотал Исли, с интересом принюхиваясь к слабому запаху меда и дубовых листьев. В желудке с первого же глотка потеплело; во рту долго чувствовался крепкий сладкий вкус.
Вместо ответа Ригальдо забрал у него бутылку и сделал долгий глоток, потом залихватски повторил. Вытер рот тыльной стороной кисти и резко подышал в сторону.
— Завтра мы будет работать, — строго сказал он. — Весь день. Хотя нет, во второй половине дня. Утро мы посвятим уборке.
— Да, разумеется, — согласился Исли, думая о том, что завтра весь день будет спать — и поднять его из кровати сможет разве что бульдозер.
— Нельзя опускаться, — добавил Ригальдо. И Исли опять же с ним согласился: нельзя, а потом отхлебнул бурбона и подумал, что с удовольствием бы продолжал пить, хулиганить и развратничать, пока ребенок не вернется — но прямо сейчас его главным желанием было упасть, пристроив голову на колени Ригальдо.
И тут Ригальдо недвусмысленно сунул руку ему между ног и деловито потискал то, что, как считал Исли, до утра уже точно должно было оставаться в спящем режиме.
Он скосил глаза и убедился, что Ригальдо явно что-то замыслил. Тот очень медленно провел кончиком языка по губам. Его дыхание пахло крепким бурбоном. Пальцы помяли мошонку, обхватили член и занялись им осторожно и в то же время нетерпеливо.
Исли так удивился, что даже перехотел спать.
— Да ладно? — спросил он, почесав голую ключицу. — А кто недавно обзывал меня похотливым лосем?..
Вопрос был риторический, Исли понял это, когда его завалили спину. При этом Ригальдо так выразительно зыркнул, убирая бутылку в сторону, что Исли не рискнул продолжать трепаться — мало ли какие фантазии придут тому в голову. Но, кажется, Ригальдо фантазировал немного в другом ключе.
Такого у них давно уже не было.
«Да ты шутишь, — думал Исли, пока Ригальдо целовал его, опрокинув на доски веранды, с весьма условной подстилкой в виде пледа. Под спиной сочно хрустели смятые лилии. — И что, даже не будешь орать, что мы здесь ногами ходим, и про бактерии, и про зомби-бобров…»
— Не буду, — хрипло сказал Ригальдо, когда Исли повторил это вслух. — Я слишком люблю это все. И тебя тоже, лосина.
О, Исли это почувствовал голым бедром, в которое уперся окрепший член, и искренне восхитился своим мужем. Как будто у них в самом деле отпускной порномарафон, только вместо тропической ночи — ветер, пахнущий озерной водой и хвойным лесом, резкие крики сов и темные стволы сосен вокруг дома.
Правда, в себе он совсем не был уверен.
— Детка, — позвал он, посмотрев вниз. Ригальдо целовал его голую грудь, так увлеченно, будто делал это впервые в жизни. — Не думаю, что что-то получится. Просто я…
Ригальдо на мгновение прервался, сверкнул глазищами, уперся руками в доски веранды и наклонился еще ниже. Исли загляделся на оттопыренный зад и гибко изогнутую поясницу, а потом уже мог смотреть только на потолок над крыльцом, потому что Ригальдо решительно потерся лицом о волосы на лобке, лизнул мягкий член, пройдясь от корня до скрытой под крайней плотью головки. Его язык гулял по вверх-вниз по стволу, теплое влажное дыхание согревало кожу, и Исли думал: да все равно ничего не получится, у нас даже смазки нет, я лучше просто ему отдрочу — и вдруг оказалось, что его распрямившийся член уже упирается Ригальдо в горло. Тот выпустил его с мокрым чмоканьем, облизнулся, как довольный зверь, и Исли не выдержал — завалил его на себя. Целоваться, лежа голыми на крыльце, и хватать Ригальдо за ягодицы было до странности естественно и в то же время бесстыдно. Мир сузился до размеров пледа, запаха леса, ощущения твердых досок под спиной и обжигающе-горячих прикосновений. Исли больше не думал ни о выключенных камерах, ни о том, что с ними будет завтра после таких приключений — только о том, как приятно ощущать вес Ригальдо, сидящего на его бедрах. Он даже не понял, в какой момент тот его оседлал, просто посреди поцелуя вдруг оказалось, что Ригальдо полулежит сверху, и они трутся стояками — а потом его муж выпрямился. Он приподнялся, глядя Исли в глаза, стиснул его член — и резко опустился на него. Тот не успел ни подставить руки, ни «сдать назад» — стало так хорошо, что потемнело в глазах.
Он рефлекторно схватился за зад Ригальдо и дернул на себя. И уже после этого с облегчением засмеялся: его член двигался без натуги, а руки были в масле. Ригальдо успел смазаться, пока ходил за вином. Вот коварный.
Он вскинул бедра, примеряясь, но тут Ригальдо уперся ладонью ему в грудь: нет, лежи. Хочет вести сам, понял Исли, и облизнул пересохшие губы. Ригальдо сидел на нем, плотно сжав ногами, и глядел сверху вниз, не шевелясь. Бледный лоб светился сквозь спутанные волосы, а глаза казались двумя черными провалами. У Исли внутри заворочалось что-то тугое, горячее и пугающее, ему даже вдруг показалось, что Ригальдо ненастоящий, как весь этот долгий, изнурительный вечер, полный дождя, темноты и секса. И любви, подумал он, с силой сжимая пальцы. Белое твердое бедро дрогнуло под его ладонью; Ригальдо выпрямился еще больше, выгнулся в пояснице и задвигался, сперва очень медленно, а потом все быстрее. Его запрокинутое лицо выглядело удивительно непривычно: расслабленная линия рта и сосредоточенно-жесткая складка над бровями. Движения становились все слаженнее и быстрее, он приколачивал Исли к полу, поднимаясь и опускаясь с ловкостью объездчика диких жеребцов. Исли метался под ним, вскидывал бедра, пытаясь его сбросить, чтобы перекатиться и подмять под себя, но Ригальдо раскачивался — и снова обретал равновесие. В нем столько сил, думал Исли, прикрывая глаза и высоко вскидывая руки, касаясь кончиками пальцев мокрой груди, твердых сосков; как это, черт возьми, здорово, что он еще такой молодой. Пусть как можно дольше себя таким чувствует.
Ригальдо резко уперся коленями в доски, поднялся, позволяя Исли выскользнуть из него. Опустился обратно, придавив ноги скользкой, выпачканной в масле промежностью, прижался к влажному члену Исли своим и с оттяжкой додрочил им обоим.
Кончая, Исли распластался на крыльце, распадаясь от удовольствия на молекулы, и чувствуя, что в нем после этой скачки не осталось ни одного целого куска.
Ригальдо просто не оставил ему ни единого шанса.
***
Что-то надрывно курлыкало и вибрировало.
Исли приоткрыл глаз. Почему-то это потребовало от него таких усилий, как будто он вчера лично разгрузил фуру с брусом.
Он тут же зажмурился: солнце было везде. Горячий свет из окна заливал спальню, дрожал на противоположной стене, играл в шерстинках спящего на одеяле кота и золотил голые разметавшиеся ноги Ригальдо. Исли всмотрелся из-под полуопущенных ресниц и расплылся в улыбке: он вспомнил. Вчера они кое-как поднялись на второй этаж, держась друг за друга, как пьяные, и, не принимая душ, упали в постель и вырубились, судорожно обнявшись. К утру Исли стало жарко, и он укатился в сторону, а Ригальдо, наоборот, навертел на себя толстый кокон из одеяла. Вот только ниже пояса на нем ничего не было, и солнце бесстыдно золотило его бледный зад и голые, местами грязные ноги. Исли хотелось бы размотать его, прижаться губами к шее, к нагревшейся под одеялом коже. Но он совсем не был уверен, что сможет пошевелиться. Нет, вовсе нет.
Где-то внизу опять закурлыкало, и наконец его осенило, что это: входящий вызов с планшета, который вибрирует на полу.
«Бекки!..» — сообразил он и свесился с края кровати.
Крестец знакомо прострелило, и Исли закусил щеку. Черт, как больно!
Ладно, с этим они с Ригальдо разберутся потом.
Он целомудренно подтянул одеяло до шеи, наскоро расчесался пятерней — с короткими волосами это даже стало возможно, — и подключился к скайпу.
Бекки уже прыгала от нетерпения.
— Ну наконец-то! — завопила она, как только Исли сказал «привет». — Пап, где ты ходишь, у нас скоро отберут телефоны! Пап, мы доехали, здесь бревенчатые дома…
Она продолжала важно перечислять: здесь река и горы, мы сейчас будем распаковывать свои вещи, а один мальчик уже сел попой в колючки, а мы видели ястреба и дикую козу…
Исли кивал, едва находя возможность вставить полслова в этот поток. Оказывается, пока он спал, Бекки отправила им с Ригальдо вагон снимков, сделанных из окна автобуса. Ну что за девочка. Разве не молодец?..
— Папа, ты что, до сих пор в кровати? — вдруг гораздо тише спросила Бекки. — Ты не заболел?
Она хмурила темные брови и смотрела точь-в-точь как Ригальдо. У нее за спиной виднелось синее небо и горы с белыми шапками, и Исли вдруг снова ощутил невыразимую нежность.
— Нет, дорогая, просто я вчера немного устал, — пробормотал он, ерзая на подушках и следя, чтобы с его голого торса не съехало одеяло, и в то же время пытаясь расположиться так, чтобы солнечные лучи не слепили глаза.
— А папа где? Я думала, он сто раз за утро позвонит!..
Исли усмехнулся и осторожно развернул планшет, демонстрируя прилично укрытую часть Ригальдо, а потом навел камеру на лицо.
— И папа спит? — ахнула Бекки. — Ну ничего себе!
Кот влез под руку, принялся бодать угол экрана. Гора из одеял зашевелилась: Ригальдо проснулся и попытался стратегически перегруппироваться, полностью спрятаться. Исли усмехнулся уголком рта: поздно, твою сонную небритую рожу все уже видели, мир запомнит тебя таким.
Кот наступил ему на живот; Исли поморщился и попытался спихнуть рыжего гада и, видимо, как-то не очень удачно пошевелился.
Больно было так, будто ему в гузку воткнули шипы акации.
Похоже, он вчера перестарался.
Доктор Кристенсон убьет его за это.
— Папа?! — подозрительно спросила Бекки, отмахиваясь от Сандры, которая теребила ее за локоть. — Ты чего там?..
Ригальдо тут же выставил из-под одеяла встревоженную морду. Даже кот сунулся посмотреть, чего это он тут ерзает и шипит.
— Все хорошо, дорогая, — ласково сказал Исли, вытирая навернувшиеся на глаза слезы. — Просто немного болит спина. Я вчера… много отжимался и поднимал тяжелое полено!
Ригальдо сделал страшные глаза. У него на лице читалось «Больше никакого дикого секса!»
— Я так и знала! — огорченно воскликнула его дочь. — Стоило вас оставить, и вы поломались!..
И Исли заржал, откинувшись на солнечные подушки, чувствуя, как медленно отступает боль.
***
История со спиной получила неожиданное продолжение. Потом Ригальдо все время думал: «Господи, ну как же так?..» — и пришел к выводу, что с ним случилось кармическое воздаяние за грехи в прошлых жизнях. Возможно, он был тираном и угнетал женщин и сирот. А может, он был львом и сожрал пару праведников где-то на пустошах.
А может быть, это была последняя загробная шутка Даэ. Ригальдо подозревал, что на него в «день икс» повлиял чей-то паранормальный флер.
Так или иначе, но месяц спустя Исли торжественно привез его в Лос-Анджелес — якобы на бизнес-конференцию, но на самом деле ради очередного «уикенда без детей». Ригальдо таскался за ним следом по жаре, мечтая о прохладе отеля, и ему даром не были нужны ни знойное небо, ни пляж, ни пальмы, ни Аллея Звезд, но он терпел. Какое-то время назад они с Исли серьезно поговорили о том, что да, ритм жизни пошел какой-то однообразный: работа, еще работа, рестораны, предвыборная компания, ребенок, барбекю с «младшими Фёрстами», в лучшем случае хайкинг по выходным — и что хорошо бы иногда устраивать маленькие приключения, чтобы они, «старые пидорасы», могли снова чувствовать себя в бою. Когда на второй день Исли посадил его в машину, велел не задавать вопросов и свернул к холмам, он только пожал плечами. Исли еще и пытался завязать ему глаза платком, но Ригальдо велел не дурить. Чего он в этой колыбели иллюзий не видел.
И в результате большую часть пути он яростно переписывался с управляющим «Звезды Запада», обсуждая поставки рыбы и морепродуктов. Даже когда Исли оставил машину на парковке и торжественно, как на свадьбе, повел их между павильонов, Ригальдо все еще больше занимали устрицы и дорада. Поэтому он совершенно пропустил, как их занесло туда, где они в конце концов оказались. Только удивился, когда Исли вдруг извлек из кармана пропуск и показал его нервному человеку, загородившему проход.
Когда Ригальдо спохватился, было уже поздно.
— Исли, что мы здесь делаем? — спросил он, переступая пучки кабелей, змеившиеся по асфальту, как щупальца. Он огляделся и надвинул на нос темные очки: грузовики, фургоны, погрузчики, съемочное оборудование, деловито снующие люди. Пришлось сделать шаг назад: мимо пронесли старинную вывеску, затем огромную, в человеческий рост, опунцию, колючую, как сатана. Ригальдо посторонился — и оказался перед бутафорским крыльцом. «Салун», — догадался он и ухмыльнулся краешком рта.
Исли уже ушел далеко вперед. Ригальдо посмотрел, как изящно тот перепрыгивает провода, бодрый и свежий в своем легком светло-сером костюме, и покачал головой. Даже без длинной гривы Исли все равно выглядел королем эльфов. Черт знает, как это ему удавалось. Какой-то врожденный талант.
Тем временем Исли подвалил к группе мужчин, яростно жестикулирующих посреди улицы, — «И тут ты отъезжаешь назад, очень медленно, потом захватываешь ту деталь и резко вверх, а следующий план…» — и приятельски хлопнул одного по плечу. Мужик обернулся и молча уставился на Ригальдо.
Ригальдо это совсем не понравилось, к тому же возникло странное ощущение, что он уже где-то видел этого кудрявого носатого типа. Он сделал шаг в тень.
— Эй, вы, посторонитесь!
Мимо на вороной лошади проехала девица в халате, из-под задранных пол которого торчали высокие сапоги. Подковы громко цокали по асфальту. За ней бежали два ассистента, а третий собирал в пакет конские яблоки.
— Объявляется перерыв пять минут! — заорал дядька, который до этого общался с Исли, и кивнул в сторону белого фургона. — Через пять минут снимаем 14-С!
Исли уже был тут как тут, возле правого плеча Ригальдо. Глаза его светились юношеским задором.
— Пойдем, у нас всего пять минут. И то чудо, что у него нашлось время, тут все панически боятся отставания от графика, гонка похуже, чем на кухне твоего ресторана в обеденные часы… Как будто если они начнут на пару минут позже, случится конец света…
— Да?! — фыркнул носатый, материализуясь у левого плеча Ригальдо. В это плечо он и вцепился, и на всех парах поспешил к фургону. Ригальдо слегка обомлел. — А кто будет платить актерам за переработку, если мы не закончим ровно в 21:45?!
— Джи-Ди, — покачал головой Исли. — Не дави. Я тебе не бездонная копилка.
— Все, понял-понял, отвалил.
У Ригальдо закружилась голова от их болтовни. Он сделал попытку взвиться на дыбы:
— Я никуда не пойду без объяснений!
Исли со вздохом обнял его за талию:
— Зря ты не захотел повязать на глаза платок. Запорол весь сюрприз.
Больше Ригальдо ничего не успел: маленький человек загнал их вверх по ступенькам.
Внутри фургон был, как изрядно замусоренный дворец. Ригальдо оглядел диваны в подозрительных пятнах, внушительную батарею бутылок, россыпь таблеток, вряд ли купленных по рецепту, и белый порошок на столе, и на всякий случай убрал руки за спину, чтобы ни до чего не дотрагиваться. Исли, напротив, небрежно опустился на диван. Напротив него восседал тучный мрачный мужчина и мешал какой-то адский коктейль.
Ригальдо из чувства противоречия остался стоять.
— Это Санни, наш главный продюсер, — носатый повёл своим выдающимся носом, посмотрел на таблетки и сглотнул. — Это мистер Фёрст, наш независимый, м-м, спонсор. А это его, м-м, мальчик.
— Да какой он мальчик, — тучный Санни захрюкал. — Ему сороковник. Ты на него без очков посмотри.
Ригальдо не сразу понял, про кого это они. До него дошло, только когда носатый хищно обернулся. «Если он снова сунется ко мне, дам ему в рыло», — набычившись, подумал он. И тут Исли, приподнявшись с дивана, аккуратно снял с него тёмные очки.
Лица у новых знакомых стали задумчивыми.
— Ничего, — наконец вынес Санни свой вердикт. — Такой себе Роланд из Гилеада, если вы понимаете ход моих мыслей. Только чего же он такой деревянный; деревяннее, чем эбеновый дилдо моей бабушки. У него выражение лица вообще не меняется. Ты уверен, Джи-Ди?
— Уверен, — носатый шмыгнул носом, алчно глядя на рассыпанный по столу кокаин. — Так, а чего бы ему не постоять с этим деревянным лицом те три сцены, там общий траффик на восемь минут. Вы, мистер…
— Сегундо, — подсказал Исли.
-… ружье в руках держали когда-нибудь?
— У меня «Ремингтон», — проскрипел Ригальдо. — Приз клуба за стрельбу.
— Вот! У него приз, — оживился носатый. — Давайте-ка, повернитесь… А ничего, ничего. Потом надо проверить, как смотрится, но вообще камера таких любит…
— У него мать была королевой красоты штата, — подал голос Исли. — А прадед выступал укротителем львов. Сценических данных — навалом!
Где-то в этом месте Ригальдо почувствовал, что его мозг закипает. А сердце, наоборот, сделало странный кульбит и как-то тревожно затрепыхалось. Слегка отвлекшись на предательское поведение своих внутренних органов, он чуть не прослушал, как Санни вынес снисходительный вердикт:
— Ладно, делайте, что хотите. Гейбл, это на твоей совести. Возможно, это самое странное, что ты когда-либо протаскивал на площадку. Но уговор есть уговор… — он посмотрел на Исли.
Тот улыбался спокойно и со значением. А потом выдал:
— Я уважаю независимое кино.
И вот тогда паззл в голове у Ригальдо сложился окончательно, и на нем было выложено алое слово «Тревога». Ригальдо покосился на стол, на толстого продюсера и на второго мужика, и засипел:
— И-Исли!
— Так, мои пять минут закончились, — хлопнул в ладоши Джи-Ди Вашингтон Гейбл-средний. Режиссер. — Я пришлю помощницу, она отведет его к директору по актёрам. Надеюсь, он морально готов? Он выглядит не особо дозревшим…
— Дозреет, — пообещал Исли, опуская ресницы. Ригальдо захотелось разбить о его голову один из элитных коньяков, украшавших фургон.
Санни М. Норман, человек, спродюсировавший десятка три фильмов, которые Ригальдо смотрел в разном возрасте, закинулся своим коктейлем и ревниво прикрыл порошок на столе:
— Иди, Джи-Ди, тебя ждет площадка. Если просрешь график, тебя даже ударное вложение мистера Фёрста не спасет!
Всё это было уже слишком для Ригальдо. Он вылетел из фургона, вдохнув раскаленный воздух киностудии, как спасительный масочный кислород. В двух шагах обнаружился незанятый стул под зонтом, на который Ригальдо рухнул, с облегчением вытянув ноги и обмахивая горячее лицо. Исли мгновенно оказался рядом, сунул под нос минералку:
— На, попей.
Ригальдо отмахнулся:
— Я не уверен, что вы с новыми охуенными друзьями ничего туда не подмешали! — но, увидев на лице Исли обиду, взял себя в руки и начал пить.
Сделав четыре больших глотка, он наклонился и вылил воду себе на голову.
Исли терпеливо ждал, опираясь на спинку стула.
— Исли, — отдышавшись, сказал Ригальдо. — Это был Гейбл-средний.
Его муж сдержанно кивнул.
— Гейбл-средний, — собираясь с мыслями, повторил он. — Тот, который снял «Рассветных зомби», и «Незабудки на кладбище», и «Беги, если успеешь», и «Тропой большеберцовых костей».
— И ещё «Цыпочки на вертеле», — напомнил Исли.
— Точно, — кивнул Ригальдо и содрогнулся. Сцена из «Цыпочек», в которой человека запекали заживо внутри гигантского хлеба, когда-то оказала на него неизгладимое впечатление, а ведь с тех пор он видел много всякой херни.
— Знаешь, я все его фильмы до дыр засмотрел, когда мне было лет двадцать.
— Знаю, — согласился Исли. — Тем более что с того времени он ничего известного не снимал.
— Писали, что он похоронил себя в сериалах. А теперь, выходит, вернулся?
— Выходит, — Исли развёл руками. — Со своей лебединой песней.
Ригальдо окинул уличные декорации новым взглядом.
— И что это будет?
— Постапок-паропанк-вестерн-панк-зомби-муви.
— О, — Ригальдо задумался. — Но… Что тут можно снять нового? Это было уже сто раз.
— Там ещё будут женщины-мутанты. Но на самом деле все это сон ксеноморфной самки вампира-священника.
— Я понял, — Ригальдо сморщился. — Это будет эталонное кино-говно. И теперь мы подходим к самому важному. Что это там сейчас происходило, в фургоне? Вы, блядь, разговаривали, как будто меня там вообще не было. Мне на минуту показалось, что ты проиграл меня в покер. Или что я, не знаю, мальчик-раб.
Исли склонил к плечу голову и задумчиво расправил воротник рубашки Ригальдо.
— Всё не так, моя радость. Тебе даже будет причитаться какой-то гонорар.
Ригальдо с минуту изучал его лицо, а потом выдохнул:
— О нет!..
— Ну почему же! — вскинулся Исли. Ригальдо замотал головой:
— О нет, нет-нет-нет, погоди, ты же не серьёзно! Ты же не мог заманить меня в Эл-Эй, чтобы я снялся у Гейбла-среднего в его космо-зомби-муви… Не мог?!
Исли вздохнул и признался — кротко, как монашка на исповеди:
— Я просто хотел тебя поразить, как раньше. Ты теперь такой самостоятельный взрослый мальчик со своим бизнесом, да к тому же бог секса, попробуй тебя чем-нибудь удиви…
Ригальдо прикрыл глаза и застонал.
— Но Исли, бог мой, я же не могу сниматься в кино, пусть даже таком трешовом…
— Почему?
Он рассердился.
— Да потому, что я не актёр! Я… деревянный, ты же их слышал, я играть не умею! Мне скоро сороковник, и я, блядь, обычный скучный менеджер! Когда на меня наведут камеру, я буду стоять навытяжку, как тотемный столб тлинкитов!
— Тише, тише, — Исли быстро зыркнул по сторонам. — Тебе и не надо особенно играть, моя радость. Ты тот самый чувак, который появляется, чтобы его съели мутантки.
— А… — Ригальдо открыл рот.
Закрыл.
Ему было сложно оформить свою мысль словами, но он смог:
— И что, ради съеденного непися он повел нас знакомить с продюсером?!
Исли подарил ему косой внимательный взгляд, прежде чем сказать:
— Ну ты же понимаешь, детка, тут все дело в том, «как» съели непися. Думаю, что это будет самая б-р-р сцена…
Ригальдо почувствовал холодок.
— Только это секрет. Гейбл, вообще-то, не должен был давать мне сценарий, — добавил Исли. — Просто… Так получилось. В общем, я его прочитал.
Мимо их зонтика быстрым шагом прошла известная когда-то актриса в сопровождении свиты. Из-под кринолина за ней тянулся длинный зелёный хвост.
— Как ты вообще снюхался с Гейблом, — проворчал Ригальдо. — Что ты ему пообещал за эту эскападу?
— О, сущие пустяки, — невозмутимо ответил Исли. — Всего пару раз дал в свою старую жопу в мужском туалете…
Он сделал паузу, но Ригальдо на это не купился, и Исли, широко ухмыльнувшись, раскололся:
— Ладно, ладно, не будем про жопу! Я просто немного спонсирую этот треш.
— То есть, простыми словами, ты протащил на площадку своего мужа?! И все понимают, что этот муж получил роль… через постель?!
Вот тут Исли прямо-таки зашелся. А отсмеявшись, уткнулся носом Ригальдо в темя:
— Господи, да ты же просто создан для этого фильма. Ну пожалуйста, соглашайся!
— А Бекки? — простонал Ригальдо. — А «Нордвуд»? А рестораны?! А вдруг меня узнает кто-то из Эймса? А как это отразится на твоей политической карьере?!
— Ригальдо, — в голосе Исли прорезались твердые нотки. — Это все несущественно. Ты мне самого главного не сказал.
— Хочу ли я сдохнуть от зубов мертвых теток, как непись в претенциозном космическом псевдовестерне категории «B»?..
Ригальдо задумчиво обозрел декорации. К нему осторожными шажками приближалась девушка, прижимающая к груди клипборд, видимо, та самая помощница режиссера. Она неуловимо напомнила ему Фортисью.
— Господи, да я и мечтать о таком не мог. Это самое лучшее, что могло случиться в моей жизни.
Он встал, поправил пиджак и не дрогнув пошел навстречу калифорнийскому зною и своей суровой судьбе.