Мы приехали в город в преддверии майских праздников. По пути в аэропорт, мы заехали на один из местных рынков Бишкека. Было холодно, почти все прилавки были пусты. И вдруг яркий мазок холодного, переходящего в алый, красного цвета приковал мое внимание.
Я двинулась к этому чуду, не видя ничего вокруг, кроме солнечного всплеска-призыва. Нелепый странный наряд, меня не смущал. Представьте черный ватник, опоясанный офицерским ремнем, широченные целинные штаны, подвернутые и закрепленные выше щиколотки, огромные черные туристические ботинки, болтавшиеся на стопе, не смотря на толстые носки. Либо сумасшедшая, либо обкуренная.
Сначала продавец дернулся — рынок почти пуст, на помощь придти некому. Я же завороженно уставилась на прилавок. На деревянном дощатом столе лежали ЯБЛОКИ. Какие выбрать? Разные, почти полностью красные с редкими вкраплениями желтых и зеленых пятен. Хороши и те, у которых красный бок переходил в коричневатые полоски. Или вот эти, полностью желтые, они несли на этой желтизне продольные полоски вуали из красных точек и пятнышек. Легендарный Алма-Атинский Апорт! Я купила два.
Я до сих пор не знаю, что заставило восточного человека отдать мне яблоки по малой цене, не торгуясь. Потому ли, что сумасшедших здесь чтили. Может быть прочитал эмблему, вышитую сакральным для средне — азиатов тамбурным швом, или заметил внушительную фигуру Павла Петровича, оглядывавшего рынок в поисках меня.
Мы приехали в аэропорт заранее. Надо было встретить Иру, нашего лаборанта. Ждали выдачи ее багажа и объявления регистрации на рейс Миши.
Ирина оказалась очень симпатичной, открытой девушкой. С ней было легко. Пока мы были в ожидании, я решила подойти к Мише со своей личной просьбой. Ира пошла со мной и стала невольной свидетельницей сцены, для меня очень горькой. Подошла к Мише и попросила захватить яблоки в Москву и передать их для сына моему свекру. Михаил отказался. И ушел. Я приняла отказ, просьба личная, и спрятала яблоки.
По дороге на Иссык-Куль мы остановились пообедать. Павел Петрович, в отличном настроении, рассказывал об Александре Македонском, его армии, которая совсем немного не дошла до великого озера, так была опасна торная дорога. Оползни, сели, плюс землетрясения, которые их вызывали. Показывал бетонные высокие стены — заградители ущелья, по которому шла дорога вглубь Киргизии. На десерт я подала, нарезанные дольки Апорта.
— Откуда яблоки?
Вмешалась Ира.
— Лена купила яблоки для сына, Миша отказался их взять.
Павел Петрович помрачнел, приподнятое настроение у всех пропало.
— Пора ехать, собираемся.
И был день на берегу озера, заросшего колючей облепихой. Вершины гор в снежных шапках. Нашелся проход к воде и мы с Павлом Петровичем попробовали войти в прозрачную воду, закатав штанины «целинных» костюмов до колена. Холодная вода меня отрезвила и выгнала из головы мысль о купальнике. Зато мы вымыли ноги. Ира, вдохновленная нашим примером, почти окунула свой розовый пальчик с ярким педикюром, и, как котенок, отдернула его от обманчивой воды.
Сашка схватил, скорее облапил, девушку. Ирина завизжала! Она попыталась вырваться, и они вместе заскользили в воду. Павел Петрович успел схватить Сашку за шкирку и удержал обоих от падения.
Почему я пишу об этом дне на Иссык-Куле. Не потому ли, что, начав вспоминать, я «проявляю» плёнку прожитых лет? Или оттого, только с такого удаления ко мне пришло понимание — этот день стал поворотным в жизни отряда? Именно с него начались, сначала не очень заметные, изменения отношений в отряде. И причины этих изменений могут не понять люди 21 века.
Фрунзе, ныне Бишкек, расположен в высокогорье. Надо сказать, что Средняя Азия находится в полосе резко-континентального климата. Но эта континентальность очень разная по перепадам температур. На стоянках мы, как аристократы, переодевались в день по нескольку раз. Утром выползаешь из палатки в лысом овчинном полушубке, умываться идешь в телогрейке, завтракаешь в свитере и ветровке. К обеду снимаешь рабочую одежду и облачаешься в парадный костюм.
Мой был вьетнамского происхождения, материал — качественный хлопок сплетенный с шелковой нитью. Оттого слегка блестящий. Я к нему даже передник сшила.
Но не в этом соль. У меня её было несколько кульков. Первый — я умела носить одежду, любую. И беречь ее. Меня этому учили. Второй — с помощью одежды я умела создавать образ. Этому меня тоже учили и приговаривали, мол, образ позволяет тебе убедить всех вокруг, что так надо. Простой «прикид» и даже рубище не скроют сути. Создать образ нищенки это одно, а быть нищенкой совсем другое. И третий гласил — весь гардероб должен сочетаться минимум по двум параметрам и способен из отдельных частей составить новый наряд. Завершало этот ряд кредо, следовать которому в те годы было очень трудно.
«Не носить чужих вещей, не отдавать на время своих… Список достаточно большой, чтобы эти требования моей бабушки можно было легко воплотить в эпоху поголовного увлечения импортом или подпольным «самостроком». В конечном итоге их можно было свести в тезис:
— «… любое изделие нашего швейпрома можно купить или НЕ КУПИТЬ. Не гонись за чужим мнением, у тебя достаточно вкуса, чтобы увидеть модель, подходящую для тебя. ТВОЮ вещь. Новое можно найти и в «уценёнке», и в Детском мире. И преобразовать малыми усилиями её так, что тебе записная модница позавидует. У тебя для этого есть светлая голова и умелые руки.»
Из верхней одежды здесь у меня имелся, кроме перечисленных полушубка, ветровки, телогрейки, так называемый «целинный костюм». Свитер и ветровку к ней можно было отнести условно.
Целинный костюм — особая песня швейной промышленности той поры. Откуда взялось прилагательное «целинный» к рабочей одежде, которую выдавали на базах ИГЕМа геологам для работы в поле, не знаю. Эти костюмы шились только на мужчин по соответствующим лекалам. Прямого кроя куртка длиной ниже талии, с отложным воротником, Длинные рукава на манжете, правая застежка, три накладных кармана, один прямо над сердцем. Прямого кроя длинные брюки, плохо посаженые на пояс, имели мягкие защипы в самых неожиданных местах. Такой «шедевр» мог изуродовать любую фигуру, не это главное, двигаться в них удовольствия не доставляло. Добавьте сюда, бирки с размером, указанном на комплекте, редко совпадали с реальным, а размеры куртки и брюк еще и друг с другом.
Если мужчинам хоть как-то удавалось найти для себя подходящее, то как из этой ситуации выходили женщины? На складе Ташкентской базы мне подобрали костюм, напоминавший сценическую одежду известного в то время циркового клоуна Олега Попова. Широкие просторные штанины волочились по земле, куртка болталась на мне, как пиджак на огородном пугале, и доходила почти до колена, рукава тоже болтались где-то там. Портить ножницами выданное имущество категорически запрещалось.
Вечером первого дня села в своей комнатушке с иголкой, наперстком, клубком льняной бечевы и стальными крючками с петлями для шуб. Мне нравился материал целинных костюмов, плотная ткань сатинового плетения хорошо будет защищать от ветров. Ровно до тех пор, пока я не начала вшивать петли под крючки. Измучилась изрядно. Зато результат меня удовлетворил. Все рукавно-брючные длинноты аккуратно подвернутые закреплялись плетеными шнурками с двух сторон на рукавах и штанинах. Получилось авангардно. Но город, столицу Узбекистана, шокировать я авангардом не стала. Упаковала в свой рюкзак.
Выбор телогрейки тоже был не прост. Удалось накопать самый маленький, всего лишь на три размера больше нужного! Партия ватников нам попалась черного цвета и на мне мой выглядел как просторное полупальто или морской бушлат.
В моих запасах была катушка красного цвета. Села я у стола посреди двора, свернула нить несколько раз и вышила тамбурным швом под воротом красную букву «Е». Чтоб знали — моё. А то еще кто-нибудь на вещь позарится! За этим занятием меня застал шеф. Попросил, вежливо, если смогу, если захочу, вышить ему Инициал. Вышила.
Михаил и Александр подошли, когда я заканчивала большую букву «П». Саша подошел ко мне. Почти швырнул мне стол телогрейку и приказал:
— Вышей!
Я молча закрепила вышивку, отодвинула его телогрейку и стала собирать швейные принадлежности. Миша, учел, улыбнулся Голливудской улыбкой и интимно, кончиками пальцев, погладил вышивку на моем бушлате:
— Красиво! Хочешь я тебе вон ту гроздь винограда достану?
В Ташкент приходила весна, зацветал миндаль. Его запах окутывал весь город. За дувалами среди резных листьев уже проглядывали бусинки ягод винограда. Во дворе базы у забора были врыты металлические столбы выше роста человека. Самая близкая лоза, толщиной в мою руку, тянула свои плети по натянутому проводу к стене. Её, еще нежная листва не могла скрыть повисшие вертикально маленькие грозди. Они впитывали щедрое солнце и увеличивались на глазах.
— Не нужно. Пусть растет.
— Михаил! Руки оборву!
— Что вы, Вера, я пошутил.
Из здания склада вышла заведующая. Вера обладала феноменальной памятью. Она помнила, что получал у нее на складе Шиловский десять лет назад, в каком виде сдавала его повариха двух конфорочную газовую плитку. Гоняла всех без разбора, покушавшихся на виноград. От нее зависело слишком многое, чтобы ссорится с ней. И Михаил сник. Его льстивый ответ не понравился Вере. Это было заметно. Но к Павлу Петровичу она обращалась с глубоким искренним уважением и старалась помочь, добавляя банки тушенки и сгущенки сверх нормы, выбирая для его отряда самые лучшие фляги, палатки, спальники, кошмы и прочее. Оказывается Павел Петрович помнил о моей «сковородочной» просьбе. Я получила из ее рук хорошо отожженный ковш для отмывки породы, похожий на невысокий сотейник с длинной деревянной ручкой. Как же он пригодился! Она нашла мне красные и зеленые нитки, шило и даже дратву.
Не буду утомлять подробностями нашего пребывания в Ташкенте, но честно говоря я не раз себя похвалила (молча), за то, что слушалась умных советов Деда.
Ещё в Москве Павел Петрович увидев, какие красивые эмалированные миски и кружки, я купила для отряда, он застенчиво попросил составить набор для хорошей женщины в Ташкенте и дал для покупки свои деньги.
Он вручал Вере посуду не по приезде, а на старте нашей экспедиции. Уезжали мы рано утром. Они оба не умели выражать свои чувства словами. Но как же наполнились добротой, засияли её глаза, когда в свете первых лучей солнца вспыхнули бока красных в белый горох мисок, воссияли белизной кружки от большой на литр для кипячения молока до самой маленькой с блюдечком, похожей на кофейную чашку. Но больше всего её потрясла кастрюля тройка. Эта новинка появилась в продаже накануне нашего отлёта. Белая коническая кастрюля с красивой цветочной композицией на боку скрывала под крышкой глубокую миску и дуршлаг.
Не знаю, как Саша с Мишей, но я была в отличном настроении. Телогрейки я им вышила. Наш водитель, оренбургский казак, заржал аки конь, увидев мое творчество:
— Лычки получили, как в РККА. Ты, Сашка, самый низший по званию.
Его шутка никому не понравилась.
Я еще не подозревала, что наше пребывание на Ташкентской базе повлияет на наше поле. Мое подробное описание одежды сыграет свою роль. Случались казусы с ней связанные. Некоторые смешные и веселые, другие вполне драматические.
Павел Петрович не дождался нашего вызова. Пришел на склад и увидел наполовину заполненный короб. Мы застали Шиловского в тот момент, когда он прохаживался вдоль ближайшего стеллажа. На нем были выложены образцы последних поступлений оборудования, инструментов и аппаратуры, рядом лежали листы описания. Был карман из плексигласа с надписью «для заявок» и плакат «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ», под надписью изображение черепа с перекрещенными костями.
Павел Петрович давно услышал скрип груженой тележки и наши шаги, но головы не повернул
— Паша, заканчивай дуться! Лучше девушке помоги. А эту линзу я тебе уже положил.
Началась феерия. Павел Петрович заглянул в короб, развернулся ко мне. Снял с моего плеча фал, забрал небольшой рюкзак. положил в короб. Отдал мне команду:
— Стоять! Караулить!
Пошел вглубь склада и прикатил еще одну тележку. Слегка крякнув, поднял короб с пола, поставил его на тележку. Походя подписал у Деда счет-фактуру и акт передачи. Доложил в короб свертки и коробки с тележки Василия Григорьевича, и покатил нашу к грузовому лифту.
Я наконец-то поняла Великую Истину! Любой мужчинка на Земле от горшка до седых волос обожает все, что крутится-вертится, приборы, машины и машинки и прочие гаджеты. Когда джентльмен, обуянный страстью к новинке, ею любуется, то у него можно просить хоть Луну с неба. Я попросила большую чугунную сковородку. И таки не чугунная, она у меня в этом поле была! И, как бонус, мне достался круглый походный котелок литра на четыре. Живем!
Истина меня озарила, а понимание не вполне. Начальник Мужчина и демократ по обстоятельствам, в пользу дела.
Татьяна, которая посылала приглашения по списку, внесла в текст коррективы. На левом развороте были перечислены организаторы, начиная с Министерства Культуры СССР и по нисходящей до ВООПИИК. И под ними — Спонсор выставки «Мосхосторг». На правом текст приглашения. Дата и время открытия — вернисаж в 12. На два лица. Внизу разворота было не крупно написано — залы для просмотра открываются в 11.00. Я не ожидала, что это сработает. Но чего в жизни не бывает!
Девочки сделали входное объявление — афишу, написали несколько плакатов, нарисовали стрелки-указатели, сделали даже некоторое подобие бейджи. Сами некурящие, нашли урну для курильщиков. У мединститута поставили и плакатик разместили «Место для курения». Урну мы потом увезли, медики свою поставили, плакатик попросили подарить на бедность.
Зина колдовала над икебаной на тумбочке, где лежала «Книга отзывов». Явились мои макетчики в прекрасных строгих костюмах и дипломатами. Я уставилась на черную лаковую кожу переносных сейфов. За простыми в очередь записывались, а тут сейфы! Сашка бригадир сказал тезке
— Ты тут проверь, а я в залах 2 и 3 проверю.
Тезка положил шикарный дипломат, набрал код замка…
Я не сдержала возгласа восхищения. Это был полный набор импортного компактного инструмента слесарно-электромонтажной мастерской! Саша откинул пластину, закрывавшую левую часть створки и извлек коробочку. В ней было два предмета, один, укрепленный в держателе небольшой флакон и корпус старого штемпеля:
— Лак, французский, без запаха. А это сами смастерили.
Он «это» показал. Низ старого штемпеля был аккуратно очищен от резины на его место лег точно по размеру кусочек стеклянной шкурки нулевки. И я до сих пор не уверена, что им было труднее достать французский «корабельный» лак для корпусов яхт или нашу отечественную шкурку нулевку.
Время близилось к одиннадцати. Мне хотелось курить и «2Саша2» решили перекурить со мной.
{У Александров было много задумок. Многие из них вернулись в качестве брендов импортного товара.
Ответьте себе на вопрос, когда вы впервые увидели коробочки с губками для чистки обуви?
Кольцевую металлическую мочалку знают все хозяйки. Я увидела в магазине большую кольцевую мочалку, насаженную. на широкий пластмассовый диск с ручкой только неделю назад}
Горько, что таким парням с золотыми руками и светлой головой долгое время после развала Союза не находилось никакого применения. Не это ли одна из причин большого количества алкоголиков у нас?}
***
На улице несколько человек прохаживались, по такой хорошей погоде немудрено, рассматривали декор Избы, и не выказывали нетерпения. У тротуара парковался ПАЗ с надписью по бОрту «Телевидение» Из окон торчали головы, некоторых журналистов и операторов я узнала. Из автобуса выскочила молодая журналистка. Потом показалась спина — оператор вытаскивал через узкую дверь свою аппаратуру.
— Толя, быстрей! — умоляюще попросила девушка.
— Не гони лошадей!
Анатолий повернулся, повесил большой кофр на одно плечо, на второе штатив. И добродушно сказал девушке:
— Канарейка, я для тебя Анатолий Иванович.
— Толя! Не мучай девушку.
— Ух, Алёна Батьковна, обижен, обиж-жен! Дорогу к нам забыла!
— Не жужжи. Забегала и не раз. Тебя застать невозможно, все время на съемках. Ты мне лучше скажи, каким ветром тебя в репортажку занесло?
— Начальственным. Лозунг олицетворяем «Экономия должна быть экономной». Не понимаешь? И мы не понимаем. Позволь представиться — дежурный оператор оперативной группы. Вот дежурю.
— Ладно, Толь. Девушку представь.
— Валентина, лучше Тина.
— Саши, — кликнула я своих парней, — Знакомьтесь. Анатолий … Иванович. Мои друзья и коллеги, оба Александры. Саша, — обратилась я к бригадиру, — Толя приехал с тяжелой камерой и штативом. Побудь у него за ассистента. Толь, у Саши золотые руки и светлая голова, а в дипломате у него Форт Нокс Мастерового.
Времени оставалось мало, минут десять до одиннадцати. Оглядев свою команду, повела вдоль ограды за угол, там был вход через небольшую калитку, сейчас запертую. По дороге «включила руководителя». Все подобрались, кроме растерявшейся Тины. Я хмыкнула, и отвернулась к бригадиру:
— Саша, ты ведешь Толю и Тину к экспозиции. Запоминай, в зале №1 покажешь всю графику, соборы, две панорамы к ним, во второй комнате Северный Казахстан. Они самые большие и там можно снимать со штатива, в остальных с плеча. Ты с чем приехал, с Панасоником?
{Panasonik — профессиональная камера, аналоговая, модели 80-х годов использовались для репортажных съёмок.}
Толька ухмыльнулся:
— Знакомься, Батяня!
— Неужто Бетакам?
{Betacam — аналоговая профессиональная камера. Камеры этой платформы давали по качеству самое высокое приближение к киносъемке, что позволяло снимать художественные телефильмы.}
— Дерзай, Анатолий Иванович. А мы сейчас быстро пройдемся по выполненным пунктам …
Мы уложись в график с точностью до минуты. Первые посетители вошли ровно в одиннадцать. К открытию в залах было тесно. Вернисаж открывали двое. Председатель профкома Мосхозторга, приятная неожиданность, и куратор мероприятия, у которой едва хватило мужества поблагодарить присутствующих и передать слово председателю профкома.
Многие охотно писали добрые слова в книге отзывов о пейзажах, представленных на выставке, меньше о графике. С десяток выразили свое мнение потрете. Самый простой: — «Хотел бы я иметь такого Деда! Он бы всю дурь из меня выбил». И отзыв, не скрою, очень мне польстивший, явно незаслуженный и усиливающий моё чувство вины перед старым другом. «… очень сильное впечатление производит немногочисленная графика, представленная в экспозиции. Наиболее яркий, выполненный в смешанной технике, лист «Дед». Его незаконченность сродни незаконченности «Голгофы» Н.Н. Ге»…
Не сразу, значительно позже, этот отзыв позволил мне осознать другой совет, данный мне Другом за кружкой кофе: —
— Геологи не любят туристов. Они едут в поле не за сильными впечатлениями, — работать. В маленьких отрядах всё на виду. Не будь туристом, ищи свое равновесие между тем, что должно и тем, что надо.
Он умер незадолго до открытия моей выставки в Погодинской избе в начале лета 1987 года …
Я несколько раз принималась за портрет Деда. Зарисовок, набросков и этюдов было достаточно много, чтобы начать писать станковый портрет. Но … Я до сих пор жалею об этом.
В экспозицию выставки живописи своей волей включила незаконченное графическое изображение Деда и для гармонии экспозиционной развески несколько листов малого формата памятников архитектуры Пскова, стилизаций карт города 16-17 веков, и натюрморт с инструментами археолога для работы в раскопе. Графические листы можно компоновать под одним стеклом, если художник считает их связанными по теме, или желает показать некоторые особые материалы и промежуточные разработки для станкового произведения.
Выставка была организована Всесоюзным обществом охраны памятников истории искусства и культуры (ВООПИИК) и должна была разместиться в другом памятнике деревянного зодчества — Погодинской избе, получившей свое название по фамилии владельца славянофила и академика Михаила Погодина. Дом задумывался как гостевой флигель усадьбы Погодиных. Сама усадьба погибла во время авиа налета в 1942 году. Изба изрядно пострадала.
Первоначальный облик был восстановлен и отреставрирован в 1972 году. Общество сразу после реставрации стало проводить в Избе художественные и фотовыставки, потом какое-то время там существовал музей.
Художники и мастера фотографии даже молодые, предпочитали ждать годами, чем выставляться на Погодинской улице в доме 12А.
У меня возможности отказаться не было, я была членом этого замечательного, действительно замечательного Общества. Но только это позволило мне настоять за пять дней до вернисажа включить в экспозицию графику. Настаивая на этом, я рисковала, графику надо БУДЕТ СДЕЛАТЬ! Мы договорились с ответственной за выставку, если я не успею подготовить графические листы до развески, я звоню ей, и мы оставляем прежний вариант. А она постарается освободить комнаты от экспозиции детского рисунка чуть раньше.
Я не стала говорить доброй женщине, что одна из причин отказов от этого выставочного зала, — художники не хотят доверять свои работы не охраняемому объекту без страховки. Я кстати, тоже.
Вечером, приехав домой с Яузского бульвара, там сидела администрация Общества, наскоро приготовила ужин.
Пока ехала, пока готовила, принимала душ, в голове вертелись варианты, как лучше подать портрет Василия. Графику Пскова решила выполнить черной тушью кистью и пером.
Псков волновал меня мало, старинные карты в малом формате у меня были, их в свое время я рисовала и использовала для афиши юбилейной выставки Псковской Археологической Экспедиции. Для моей надо было сделать три авторских повтора трех известных соборов. Эти картины стояли у меня дома, подготовленные к развеске.
Я резала картон, ватман и время от времени смотрела на набросок. Даже перевернула его вверх ногами, так можно увидеть все неточности графики. Где-то в два ночи идея выкристаллизовалась в моей горемычной голове. Упаковала сделанное. Потянуло носом. В квартире пахло горелым. Настежь распахнула все окна и входную дверь. Источник запаха стоял на плите. На сковороде уныло засыхали остатки подгоревшей гречневой каши и сожженные до углей корки от котлет. Зря не добавила в готовый ужин немного воды … В холодильник даже не заглядывала, знала, что пуст так же, как пуста хлебница.
Чайник на плиту, сама под контрастный душ и с большой чашкой черного кофе и заныканой плиткой шоколада снова склонилась над эскизом. В пять утра сложила в большие конверты сделанное, упаковала сумку, в которой возила картоны, холсты, стираторы и прочее. Написала мужу записку:
— «Почисти сковородку, завтракай у мамы. Не забудь, вернисаж послезавтра, в 12. Я на работу. Пока.»
И ушла. День предстоял суматошный. Рабочие будни главного художника Декоративно- художественной мастерской Мосхозторга никто не отменял. Я не смогла бы управиться без помощи своих друзей из ДХМ.. Завтра развеска.
На следующий год я уезжала в экспедицию с другим геологом. Полевой сезон был длинным с весны до середины осени, сначала стационарный лагерь в Северном Казахстане, потом с заездом в Москву, галоп по Северному Кавказу. Мне нужно было утрясти организационные вопросы и у себя на Худграфе, и в ИГЕМе. Обязательно навещала Деда. Незадолго до Нового года я увидела его с палкой. Он шутил, что палкой он от Нюры отмахивается. Я привезла ему в подарок бутылку армянского коньяка, пирожки с капустой и две трехлитровые банки консервированных огурцов с помидорами.
Рабочий день закончился. Мы втроем, Дед, Аня и я немного выпили, как водится, запели. После нескольких попыток поняли, что мы трое разных поколений любили и пели разные песни. Только народные и казачьи были в репертуаре всех троих. Пели, мы пели, того и гляди голоса сядут.
Пили мы коньяк со вкусом. Из лабораторного стекла — мензурок, они были похожи на коньячные стаканчики, вытянутые, узкие цилиндрики на 30 миллилитров. Наливали 2/3 объема, слегка грели в руках, пригубливали, неспешно прокатывали каплю вокруг языка, давая вкусу и запаху заполнить рот и только тогда делали маленький глоток.
Мы затихли. Эта минута тишины объединяла нас, откуда-то появился тихий звук. Длинная «ля»… уже на следующей ноте я с пол слова встроилась в песню, потом и Анна подхватила тихий напев:
«…мне малЫм мало спалось, ой, да во сне привиделось …»
Голос Василия Георгиевича такой же глуховатый, как у Булата Шалвовича Окуджавы был ниже, чем у нашего кумира. Дед пел с закрытыми глазами, очень тихо, как-то по-особенному проговаривая слова. Сначала я, потом и Аня запели без слов, сжатыми губами. От этого песня приобретала другой смысл, наш бек-вокал создавал иллюзию многократного эха. Не здесь, где-то вдали … Невозможно было понять где, впереди или за спиной, пел свою песню сай {горная речка, ручей}, выпевая судьбу казака:
«…Ой, пропадет, он говорил, твоя буйна голова …»
Мужской голос стал невозможно тих, замолкли женские, оставив после себя неуловимый след замолкающего эха …
{Память. Что такое память?
Шов на вылеченной ране. Боль к дождю,
Как ожидаемый подарок
От вчерашнего сегодняшнему дню.
Память.
Ну, зачем дана нам память в сумерках воспоминаний?
Меня привели на склад! На пороге нас встретил седой мужик. Именно Мужик! Какая фактура! Конечно я совершенно неприлично уставилась на незнакомого человека. Человек поднял абсолютно черные брови. На эту пантомиму ответил Шиловский:
— Елена Владимировна твой череп считает. Она заготовка художника.
Сказано это было с неподражаемой серьезностью и веселым ехидством.
— Так есть у тебя амбарные книги?
— Есть. И инвентаризационные журналы есть. Не прошитые. Вы Елена Владимировна…
— Лена.
— На «ты»?
— Конечно.
Василий Григорьевич был минимум на 40 лет меня старше.
— Леночка, Павел Петрович тебе объяснит…
— Нет, Вась, это она мне объяснять будет, её идея.
— Наконец-то дождался! Ты Паша будешь первым начальником за 15 лет, у которого будет не стряпуха, а экономка. … Разница есть. Такая что выпал тебе шанс с такой хозяйкой приехать не в минусах с долгами по инвентарю, а без потерь, даже колышек. Если она повариха с умом, то экономия по деньгам тоже будет. Будет из чего отрядным премию платить. Ты Павел Петрович нам часика через два понадобишься тогда и приходи. Лен, где там твой список с вопросами?
Василий Григорьевич оказался тем человеком, который мне был необходим именно сейчас, понятия не имеющей о буднях работы геологов. Мы быстро решили часть моих вопросов, над какими-то он обещал подумать и спросить у сотрудниц, которые с удовольствием ездили в поле и часто готовили. А чем-то предложил заняться самой, дав несколько ценных советов. Один из них гласил:
— От чего больше всего устают мужики? От однообразия пищи и отсутствия живого мяса, а не из консервной банки. Я сам — мужик, еще помню свои поля. В поле едят, что дают. Лишь бы было и желательно много.
Мы сидели на деревянном диванчике в своеобразном алькове, в полутьме. Между нами лежало льняное полотенце, на котором расположились коробка с бутербродами, две белые эмалированные кружки и большой термос кофе. Василий Григорьевич самодельным ножом вскрыл банку сгущенки, столовой ложкой ополовинил её в мою кружку и налил в нее черный кофе под край:
— Ты пей, вон бутерброд с докторской бери …
— Слишком сладко.
— Ты отпей на один прикус, я тебе еще долью. Пока со дна дойдет, если подливать, как раз будет.
— Сгущенка — деликатес, для мозгов сладкое полезно, а тушенка быстро кончается. Еще хуже, когда заканчивается питьевая вода. В поле бывает всякое. Задурит погода, застрянете. Или машина сломается. Рации вам не положено. Значит ждать оказии, чтобы выручили. Это-то забота Павла, а твоя иметь НЗ и хранить его в тайне от всех, кроме начальника.
Он неспешно пожевал, посмаковал кофе:
— Хоть и натуральный, а из термоса — безликий. Мне обещали привезти растворимый индийский. Так вот о Павле. Его вернули из Германии в срочном порядке. Нормальных людей все уже разобрали. С мая по октябрь институт пуст. Только высокое начальство, аналитики, секретчики и уборщицы, да мы, складские, не выездные … У вас отряд половину поля из четырех человек. И двое не пойми какие. Тебя кто привел?
Я сказала.
— Это человек надежный, плохих не рекомендует. Мишку, геолога вашего второго, все знают. Скользкий, карьерист… Да и… Я к чему, ты поосторожней там с ним, дистанцию старайся держать. Если что, говори Дед не велел. Он меня опасается. Будешь меня Дедом звать?
Он улыбнулся на мой кивок. Да он и в старости красавец. Каким же в молодости был!
— И вот еще, если вы успеете создать и утвердить новую опись в инвентаризационный журнал, то и вам лишнего веса брать не придется. И остальные геологи вам в ножки поклонятся. Скажи, кому сегодня нужна шорная мастерская, запас подков и прочее лошадиное хозяйство? Допила, вот и умница. А то сладко слишком! Пойдем-ка я тебе кое — что пособираю, пригодится.
Дед повел меня вглубь склада, мимо стеллажей с палатками, спальниками на некоторых висели самодельные бирки с именами, одеждой в коробках, с закрепленными на них списками. Дальше расположились стопки костюмов и ветровок по размерам, все цвета хаки. Он оглядел одежное хозяйство и выкликнул:
— Нюра! Принеси мне костюмчик, который от вьетнамцев остался. Принеси к 13 стеллажу.
Шли мы шли, недалеко правда, и пришли в рай! Тринадцатый стеллаж, чертова дюжина, был просто дьявольским соблазнам для дизайнера. Я шарила глазами по полкам с жадностью гибрида хомяка с хапугой, сопровождая процесс вопросами:
— Сколько положено? Сколько сверху? Списано или будет списано?
Попутно отвечая Василию Григорьевичу, как это можно использовать в поле. Не все мысли были здравы, но большинство задумок потом оправдало себя. И все время, пока длился этот кросс по полкам, мои глаза возвращались к высокой наплечной корзине, прильнувшей к стеллажу. В ней, устремленные одним концом вверх, стояли рулоны чертежного ватмана, кальки под туш и карандаш, калька — миллиметровка и более короткие искусственного пергамента.
Я не знала тогда, что такое крафт. Сначала я приняла рулон, стоявший у корзины за бумагу, которой пользовались для упаковки товара в магазинах инструментов, обоев, такой обматывались рамы велосипедов и мотоциклов, предохраняя эмалевое покрытие от царапин. Мне разрешили упаковать два начатых рулона ватмана побольше с биркой «6,25 м.» и небольшого с пометкой «2,45». Дед подал мне самодельный косяк вместо ручки обмотанный проводом. Он смотрел, как я отматываю на глазок от рулона нужный размер упаковки, работаю косяком, надрезая кромку. Заламываю от надреза небольшими ногтями строго по вертикали край будущего листа для упаковки рулона ватмана и точным движением ножа ровно отрезаю крафт. Отошел и принес с десяток разных коробочек.
{Косяк (жарг.) — нож для обрезания картона проводов, нарезки плотной бумаги, работы по дереву. При правильной заточке и постановке руки прием работает на плоскости, как «гильотина», на криволинейных поверхностях, как фреза, не оставляя «лохматости». Изготовляется из твердых марок нержавеющей стали, одностороннее лезвие затачивается выше от середины полотна под углом примерно 75 градусов, от острого кончика срезается в другую сторону под 45, толщина полотна не превышает 3 мм.}
— Пакуй, вот те рулоны кальки, и рулон пергамента. А я карандашиками займусь.
— Какая твердость карандашей? ТМ побольше …
— Вот хомяк!
— У моего Хомяка девиз -«А чтоб булО!»
Дальше мы работали молча, изредка перебрасываясь короткими фразами.
И опять мне повезло. Я подружилась с очень хорошим, интересным человеком, умным, добрым и щедрым.
Василий Григорьевич разрешил мне называть его Дедом. Далеко не всем он это позволял.
Наша дружба продлилась почти одиннадцать лет.
18 марта наш отряд вылетал вечерним рейсом в Ташкент. Не знаю, кто как добирался в аэропорт. Мне в хлопотах о закупках для хозяйства отряда, которые надо было сделать здесь, в Москве, было не до того. Мои представления о республиках Средней Азии, включая Казахстан, ограничивались школьными учебниками географии и БСЭ. Благо она, почти полная, стояла дома на полке. Но там информации о том, где и какие продукты покупают для семьи в южных республиках, не было. А уж о дефиците! Самая секретная информация тех времен!
Накануне моего решающего визита в ИГЕМ, нам поставили телефон. Я сочла это хорошим знаком.
В 9 утра мы стояли в очереди у окошка во второй отдел. Народу было немного. Мы были третьи. Первый, — этот молодой мужчина с небольшой, аккуратно и красиво подстриженной бородой, вполне соответствовал моему псевдоромантическому представлению о геологах. Я, может быть слишком внимательно рассматривала профиль незнакомца, склонившегося к окошку. Это не укрылось от Павла Петровича, а от меня не укрылась его явно негативная реакция на мою невежливость. Я сочла нужным пояснить:
— Набросок сделать не могу, не успеваю и нечем, профиль черепа рассчитываю…
Захлопнула рот, поняв, как по-идиотски звучит со стороны моя фраза. Слово не воробей, вылетит не поймаешь! Ко мне тотчас повернулись головы людей, ждавших своей очереди. Послышались возгласы, разные по интонации:
— «Профиль — знакомо!», «То же считаем…», «Художники- и-и…», «Подожди, интересно».
Шиловский молчал. Не найдя у него поддержки, подумала, а почему он должен меня защищать? Я еще никто, только кандидат в отряд, до статуса члена отряда осталось два шага и их надо сделать самостоятельно. Я хорошо помнила подслушанное, если сейчас он сочтет меня психом, то … Я расправила плечи, всем широко улыбнулась и возвестила:
— Вот так и рождаются легенды о сумасшедших художниках. Мне польстило, что вы меня к ним причислили. Я только учусь, пока лишь заготовка художника. А рассчитать череп, значит найти реперные точки, по которым можно его построить и понять индивидуальную конструкции головы и лица.
Парень, который стоял перед нами, слегка наклонил темноволосую голову и произнес фразу, которая действовала на всех моих сокурсников, как красная тряпка на быка:
— Напишите мой портрет!
«Ну куда бедному хрестьянину податься?». Уйти нельзя, хамить нельзя, промолчать тоже не выход. Я включила «актрису».
(Удивление, с ноткой томности) — Вы рискуете мне позировать?
(без паузы на одном дыхании, нижний регистр) — Вдруг я абстракционист? (легато) Или настолько (глубокий вздох, с ноткой скромного сожаления, взгляд вверх с надеждой) талантлива, что сумею отразить (выделение, восхищение) всю сумеречную часть Вашего характера?
Парень захохотал, и представился:
— Володя.
Все заулыбались, в окошке торчала улыбающаяся во всю ширь ехидная физиономия КГБешника.
— Тебе еще нужны документы? Или позировать побежишь?
Не успела я облегченно вздохнуть, как услышала команду.
— НапИшите, устройте для нас показ!
— Товарищи, Елена Владимировна у нас только второй день. Мы улетаем примерно через неделю. Аркадий Андреевич, Вы просите или приказываете МОЕЙ сотруднице?
Народ намек понял. Когда нам выдали вожделенную бумагу, нас провожали улыбки и добрые пожелания всех присутствующих, кроме Аркадия Андреевича.
***
Мы сидели в кабинете МОЕГО начальника, да, все получилось! Мне выдали в блестящей картонной обложке временное удостоверение/пропуск с фотографией и надписью на развороте «Научно- исследовательский Институт Геологии Минералогии, Петрографии и Геохимии рудных месторождений АН СССР». В своей эйфории я не сразу заметила, Большой Босс ждал, моей ли реакции, или, пока еще не знакомых мне других участников экспедиции. Не знаю, сам скажет.
Павел Петрович, без преамбулы, лаконично сообщил, сколько народа в отряде, в каких регионах будем работать, кочевать на Газ-66 с местным водителем, летим самолетом, вероятно из Домодедово, билеты привезет второй геолог. Пауза. Вежливый Биг-босс спросил:
— Вопросы?
Я вытащила свой блокнот с составленным в 2-х экземплярах списком. Блокнот у меня был на пружинках, большой, годился и для зарисовок, и для записей. Лист был заполнен с двух сторон. Вопросы занимали обе страницы. Еле места хватило. Подала ему один лист и попросила:
— Ставьте галочки у вопросов, на которые знаете ответ, и минус, если не знаете. Можете озвучивать.
И начала допрос Биг-босса по каждой позиции. Он увиливал и был в почти полной несознанке. Вопрос о кухонной утвари и посуде заставил его задуматься. Я ждала, потом уточнила, чем утварь отличается от посуды. Наконец, он с легким вздохом родил информацию о хранящимся на Ташкентской базе индивидуальном ящике Шиловского с кухонными принадлежностями и комментарием, что он мало помнит его содержимое.
Мы довольно быстро закончили список: — галочек было мало, минусов втрое больше, еще и знаки вопроса появились. Прошлись по галочкам. Лаконизм — наше все! Каждый ответ рождал просьбу пояснить, рассказать, или покупать и сколько. К середине «галочек» на физиономии начальства стала собираться гроза, к концу — признаки бури. Я тут же закончила процедуру вопросом. у кого и где я могу спросить … Павел Петрович сверкнул очками:
— У Миши, нашего второго геолога. Вот телефоны — сюда прямой, на крайний случай мой и Мишин домашний. Тяжести не таскать, у нас для этого рабочий есть. Складываем здесь. — Он достал из сейфа приличную пачку денег. — Здесь сто рублей. Под отчет.
Да-а! «Верунчик, сама, сама». Ну, что же! Поймем и не заметим. И спросила, забивая последний гвоздь в разговор, не оправдавший моих надежд.
— Павел Петрович! Вы не знаете, где можно приобрести амбарную книгу?
— Зачем Вам? — удивился шеф.
— Она большая, разлинована по столбцам. Часть книги можно пустить под закупки и расход, и можно выделить часть под промежуточную инвентаризацию. При переездах меньше потеряется.
— Интересно!
Он позвонил по внутреннему телефону.
— Василий Григорьевич! Приветствую. Тебя Шиловский беспокоит. … У кого же просить, как не у тебя?
Амбарные книги, 2 штуки. …
В те годы ИГЕМ ежегодно отправлял из Москвы более трехсот экспедиционных отрядов по Союзу и за рубеж. Каждый начальник такого отряда имел право набирать к себе людей и из сотрудников института, и со стороны. Объявлений не давали, работало местное сарафанное радио. Не знаю, как попал к Павлу Петровичу Сашка, меня к нему привела родственница соседки. Между нами состоялся весьма примечательный разговор. Сначала мы молча разглядывали друг друга. Потом Шиловский меня спросил:
— Вы не боитесь ехать в пустыню?
— Так ведь повезут.
Мне сообщили, что меня берут на должность коллектора, а работать буду поварихой. Я заполнила анкету, написала автобиографию и меня куда-то повели. Остановились перед дверью с окошечком и дОсточкой, прикрепленной под ним. Ой, какая знакомая конструкция! Вспомнился родной МАИ.
У нас взяли анкету и биографию, попросили дописать паспортные данные и куда-то отдали. К нам подошел мужчина с очень импозантной внешностью.
— Давно вернулся? — спросил он Павла Петровича, пожимая ему руку.
Но в это время нам вернули документы. Импозантный посторонился, а Шиловскому товарищ в окошечке сказал, что ответ будет через два дня, но он не видит проблем. И захлопнул окно. Импозантный стал стучать в дверцу …
— Это 1-й отдел? — спросила я.
— 2-й. — лаконично ответствовал шеф, глядя на меня сверху вниз с некоторой долей любопытства. Я решила соответствовать и лапидарно ответила, глядя на него снизу вверх:
— МАИ.
Он даже улыбнулся! Молча пошел по коридору, предлагая мне следовать за ним. На этой двери, в отличие от предыдущей весела шикарная табличка «Экспедиция №1. Отдел кадров». Мы вошли. Дальше все шло, как в советских фильмах на производственные темы. Отыграв ритуал, кадровик предложил сесть. Мы сели. Кадровик протянул одну руку к Шиловскому, вторую ко мне.
— Документы.
Я положила паспорт, студенческий билет Худграфа, вложенную в него справку об отчислении из института по семейным обстоятельствам, с пометкой от руки «С правом восстановления». На всем печати, очень четкие и ярко синие. Я же недаром, пока бегала между Пироговкой и Госпитальным валом носила пузырек со штемпельными чернилами. Скопировать свежую печать просто, зато подобрать нужный оттенок чернил перьевой ручки Ректора, которой он подписывал справки и приказы получилось не сразу.
Тем временем кадровик заглянул в мой паспорт, внимательно изучил его. Я ждала, Павел Петрович смотрел в окно. Кадровик продолжал анализ анкеты и моей биографии.
— Павел! Ты девушку будешь зачислять специалистом или техником?
— Коллектором.
Один начальник кивнул другому, полез в стол и положил передо мной три бумажки. Два бланка и чистый лист. Павел Петрович, не церемонясь, взял оба бланка, бегло глянул, отдал один кадровику.
— Еще не решил!
Я не знала, как зовут начальника отдела кадров, почему мне готовят допуск секретности и что за зверь 1-я экспедиция. Меня больше волновало другое, возьмут или не возьмут в отряд.
Тем временем, начальник кадровый снова заглянул в мой паспорт, и снова внимательно изучил его:
— Елена Владимировна, напишите заявление о приёме от руки, без помарок. Вот образец.
Мне был передан бланк с текстом, написанный от руки красивым, явно женским почерком. Текст был с прОпусками, в которые полагалось вставлять нужное. В скобках указывалось, что именно. Стоял штамп «образец. утверждено. ОК 1Э». Инструктаж продолжался в прежнем лапидарном стиле.
— Вот записочка. Пройдете к флигелю, это слева от главного входа. Там сделаете шесть фотографий. Будут готовы через час. И вернетесь, — он сделал паузу, глянул на Павла Петровича, тот кивнул, — в кабинет Павла Петровича. Там напишите заявление о приеме. Дату оставите открытой. Повторяю. Во дворе флигель слева от входа в институт, сделать фотографии на документы, вернуться в комнату, где Вы беседовали с Павлом Петровичем. Написать от руки заявление о приеме без ошибок и помарок. Дата открытая. Полное название института списать из шапки бланка образца, скобки не писать, подставить то, что в них указано. Действуйте. Всего доброго!
Прикрывая дверь, услышала:
— Павел — она художник!
Тихо прикрыла дверь. Я знала, о чем идет речь. Всех художников априори гуртом зачисляли в категорию людей с неустойчивой психикой, способных на неожиданные поступки, выходящих за рамки «нормальных», далеких от дисциплины, отторгающих приказы. В этой реплике порадовало одно, меня назвали художником, сама я себя таковым не считала, пока, но все у меня впереди. Если, нет, КОГДА я восстановлюсь на ХудГрафе. А сейчас мне отдан военный приказ, это тоже проверка. Задача поставлена, время отведено. Я шла к флигелю и думала:
— Какие все-таки здесь работают талантливые люди!
Коротко, ясно, функционально! Известно, что краткость сестра таланта. И мне это только что было продемонстрировано Павлом Петровичем, начальником отдела кадров, сотрудником 2-го отдела и даже Импозантным. И ни одного произнесенного вслух перед незнакомым человеком имени! Это тоже входило, как сейчас говорят, в секретную базу данных.
Есть такая пустыня Моюнкумы. Плотный кристаллический песок. На западе по горизонту тянется к северу хребет Каратау. Где-то на юге Каракумы, на юго-востоке начинаются хребты Тянь-Шаня. Огромное открытое пространство на высоте 300 м. и выше над уровнем моря обращено на север и открыто его ветрам. Пространство в своей середине, скрывающее чудо — озеро Кызыл-Коль.
Красно-коричневая чаша, наполненная почти пресной водой. Ровный стол пустыни резко обрывается в воду. Высокий берег круглой подковой замыкает акваторию. Не теряя линии, высота снижается до метра. Проехать к воде можно только в одном месте — через незамкнутые «ворота » подковы в озеро устремляется песчаная коса. Но мы увидим его позже.
А пока мы едем к нашей последней точке работы. Нас снова четверо. Все устали от частых переездов, трудных дорог, вездесущего песка, пыли в небольших поселениях и городках, куда мы изредка заезжали, чтобы зайти в магазин купить хлеба, обменять газовый баллон и запастись на водокачке пресной водой. А, если повезет, купить свежей зелени, моркови и лука.
Павел Петрович крупный мужчина за метр девяносто ростом, с лысиной, обрамленной венчиком седины и большой потерей зрения, — прекрасный организатор и логистик. Он так организовывал наши маршруты и переезды, что мы шли с опережением графика, у нас всегда хватало питьевой воды и бензина. Но хотелось побыстрее добраться до базы в Ташкенте, встать под горячий душ, выспаться на кровати с чистым бельем, а не на раскладушке, с подстеленной под спальник кошмой, от души закупиться фруктами, ягодами, виноградом, чтобы поесть здесь и взять с собой в Москву… и расстаться с нашим шофером, Павлом Герасимовичем.
Он был ОЧЕНЬ обижен, на Павла Петровича — за то, что с самого начала ввел сухой закон. На меня, — что оберегала от поползновений водителя выклянчить или стащить из кухонного вьючника пол бутылки столичной водки, хранимой в медицинских целях, и остатков чистого спирта для лабораторных исследований.
Наш рабочий,»студент-расстрига», Сашка бухтел всегда, на все и на вся. На зелень в супе — между зубов застревает. На частые переезды — разгрузить/загрузить машину, поставить/снять лагерь. Но больше всего его возмущало требование педантичного начальника соблюдать до минуты распорядок дня и работать (камералить) с образцами. На камералку, хотя образцов было не очень много, и их не надо было растирать в порошок, он с завидным постоянством возмущался вслух. Формально Сашок был прав. Помните, меня зачислили коллектором? Это ему вменяется обязанность работать с образцами.
Я же кошеварила, потому что в таких маленьких отрядах ставки повара не было, вела закупки и накладные расходы, калькуляцию, рассчитывала стоимость питания на каждый день и умножала на количество дней, проведенных в отряде. Наше питание оплачивалось из общих полевых денег и под расчет из нашего заработка.