– Никто не мешал ей запереть дверь, – хмыкнул Ковалев.
– Она хотела отправить хтона в преисподнюю, а вы – всего лишь прогнать из санатория. Понимаете, как ваш успех роняет её бога в глазах того же Павлика? Как глупо она выглядит на вашем фоне?
– Знаете, если я захочу отправить кого-нибудь в преисподнюю путем чтения заклинаний, я тоже буду выглядеть глупее некуда.
– Вы не понимаете. Она потенциально способна это сделать, вот в чем дело. Она обладает необходимыми способностями, необходимой силой. Её бог не так слаб и не так глуп…
Ковалев хотел было сказать что-нибудь едкое – о богах и колдовстве, – но тут к костру подбежали дети, соревнуясь, кто быстрей. Павлик победил.
– Пап, а кто этот дяденька, который на нас смотрит? – спросила Аня, кивнув на развалины под мостом.
– Это твой дедушка, – ответила за Ковалева Инна. – Папин папа.
– Да-а? – Аня открыла рот в радостном удивлении.
Но больше всего словам Инны обрадовался Павлик.
– Вы дяди Федин сын?
И Ковалев хотел было объяснить детям, что никто ещё не доказал отцовства дяди Феди, и что человек в ватнике, скорей всего, просто похож на дядю Федю – спасателя, и вообще что всё это сложно, неоднозначно, фантастично и прочее… Но, пожалуй, стало понятно, что для детей это игра, сказка, захватывающая история, внутри которой они вдруг оказались, и разрушить эту сказку Ковалев не решился. Ну в самом деле, это как объяснять ребёнку, что Деда Мороза не существует, – придет время, и ребёнок сам это поймет.
Отец Алексий сидел на диване в холле в окружении детишек от шести до десяти примерно лет – те со всех сторон облепили диван и поставленные напротив кресла. И декламировал батюшка вовсе не библейские притчи, а «Кошкин дом», – наизусть, в лицах, хорошо поставленным голосом и весьма артистично.
– Мы кошкины племянники, – пищал он жалобно и отвечал сам себе басом: – Вот я вам дам на пряники!
Дети слушали раскрыв рты. Аня и Павлик, конечно, тоже захотели послушать сказку, и Инна помогла им раздеться, отправив Ковалева к шкафчикам за детскими тапочками.
В эту минуту батюшка как раз напоминал доброго Деда Мороза (которого не существует), а не иеромонаха. И Ковалев ощутил вдруг его магнетизм – ничуть не меньший, чем у Инны. И… захотелось выяснить, почему его предполагаемый отец плевал этому человеку под ноги…
* * *
– Слушай, что я узнал, – начал Витька, отойдя подальше от корпуса, и достал сигареты. – Оказывается, мастер спорта – сын Бледной девы.
С каждым днем темнело всё раньше, и сумерки наступали теперь не в конце, а чуть не в самом начале прогулки. Особенно под деревьями. Впрочем, Павлику больше нравилось гулять с Витькой здесь, почти в лесу, чем со своей группой в парке.
Он весь тихий час изнывал от нетерпения – сообщить Витьке о том, что сказала на пикнике Инна Ильинична.
– Я тоже узнал… Кой-чего… – Он задохнулся и не сразу подобрал слова. – Мастер спорта – он сын дяди Феди! Это Инна сказала! А Анька – его внучка!
Но Витька вовсе не удивился, обдумал услышанное и кивнул.
– Я так и думал. Так вот, Бледная дева хотела утопиться вместе с ним, когда он был маленький. А дядя Федя его спас. Она с моста прыгнула, с железнодорожного. Но не просто так, а потому что на неё навели порчу. Ну, Ирина, конечно, говорила, что надо не тело искать, а креститься и молиться, но это, понятно, хурма полная. Я так думаю, надо к мастеру спорта подъехать. Ну, если она его мать, он должен ей объяснить, что он уже взрослый и что маленьких мальчиков ей уже искать поздновато.
– Вить, а как он ей объяснит? Она ж не к нему приходит, а к нам…
– Не знаю. Волка он подкараулил, пусть и Бледную деву подкараулит.
– А если он испугается? Ну, что она его с собой утащит?
– Как это, интересно, она его утащит? Он вон какой здоровый. Опять же – мастер спорта.
– Ну не утащит, а заманит на дно. Инна говорила, что она может заманить.
– Не знаю. Мне кажется, он не очень-то испугается. Он просто не поверит, и всё. Вот как сделать, чтобы он поверил? Я его спрашивал тогда, после бассейна, не видел ли он Бледную деву. Ну, когда я её на дне увидел. Он сказал, что не видел ничего такого. Может, соврал.
– Знаешь, когда она была в окне. – Павлику передернуло плечи. – Когда она была в окне, никто тоже её не видел.
– Там все были крещеные. А он, зуб даю, ни разу не крещеный. Я знаешь чего думаю? Надо его на берег реки ночью вызвать, когда Бледная дева к тебе пойдёт. Чтобы он её увидел. Ну и тогда ему сказать, чтобы он ей объяснил как сын…
– А как его на берег реки вызвать?
– Не знаю. Соврать что-нибудь. На рыбалку его позвать, сказать, что в полночь под мостом клёв хороший…
* * *
Влада приехала в пятницу днем, на дизеле, – в прошлый раз так устала добираться на перекладных, что теперь пораньше отпросилась с работы. Пришлось идти в травму вместе с ней и, конечно, докладывать о собачьем укусе.
– Серый, это та ужасная собака, которую мы встретили в прошлую пятницу?
– Не такая она и ужасная… Ты собиралась её прикормить.
– Я от своих слов не отказываюсь. Приводи собаку, я её прикормлю.
Ковалев и рад был бы привести собаку, но та как чуяла – не показывалась уже три дня, Ковалев нарочно искал её вечерами и ни разу не встретил.
После полдника он снова попросил у Коли лодку и повез Владу и Аню кататься – на этот раз вниз по течению, в надежде обнаружить пса в стороне от Заречного. Влада сама села на весла, сказав, что гребля улучшает форму груди.
– Мама, представляешь, а папу укусил волк! – сообщила Аня. – И у нас все девочки теперь со мной дружат! А еще папа не дал покрестить Павлика Лазаренко. Все говорили, что Павлика теперь съест волк, но папа волка победил.
– Серый, какого это Павлика ты не дал покрестить? – спросила Влада.
– Какого-какого? Лазаренко, я же сказала! – ответила за Ковалева Аня. – У него от молельной комнаты приступ начинается, а если его покрестят, то всё пройдёт. А взрослый мальчик, с которым папа в машинки играл, оказывается, его брат. И он теперь меня защищает.
– А тебя что, кто-то обижает? – всерьез озаботилась Влада.
– Нет, наоборот. Все теперь со мной дружат, потому что у меня такой папа.
– А от кого тогда тебя защищает взрослый мальчик?
– Ну так, на всякий случай, вдруг кто-то обидит. И вообще, тут очень хорошо и интересно. И на музыкальных занятиях я пела в микрофон. А еще я тебе вечером страшную историю расскажу про бабку Ёжку. Вот ты ляжешь в кровать, свет выключим, и я тебе расскажу. И про Пеструю ленту еще тоже очень страшная история, нам на ночь большие девочки рассказывают.
– А я тебе говорил, что ребёнку нужно общаться со сверстниками, – проворчал Ковалев.
– Не сравнивай детский сад и санаторий. Да ещё и с папой – победителем волков. В детском саду никакие большие девочки не рассказывают страшных историй. В следующем году Аня пойдёт в школу и вдоволь наобщается со сверстниками. Кстати, я составила список школ и хотела с тобой посоветоваться. Есть хорошая английская школа, бесплатная, но до неё четыре остановки на автобусе. А в пятнадцати минутах ходьбы гимназия, там два языка, музыка, рисование, бальные танцы – но за деньги.
– А чем тебе моя школа не понравилась? Пять минут ходьбы и бесплатно.
– Ну Серый! Ну бальные же танцы! Ты что, не хочешь, чтобы ребёнок развивался?
– Давай потом, а? Я хочу, чтобы ребёнок развивался, а не мерился с друзьями стоимостью платьев, портфелей и пеналов. А также папиных машин и дач.
– Боишься? – улыбнулась Влада. – Ну не обижайся, Серый, не обижайся. Папа – победитель волков круче, чем папа – хозяин «Мерседеса». Правда, Ань?
– Конечно. Я не хочу бальные танцы, раз папа не хочет.
– Тогда остается английская школа, – вздохнула Влада, налегая на вёсла.
Против течения она не выгребла, и Ковалев поменялся с ней местами.
– Серенький, а это ничего? Тебе не больно грести?
Он усмехнулся и покачал головой.
– Пап, тогда давай опять поплывем к Инне Ильиничне! Мам, там так красиво!
– Опять? – переспросила Влада с притворным возмущением.
– Да мам, ты не бойся! У папы с Инной Ильиничной ничего нет. Мы просто мимо проплывали и заплыли в гости. Мы чай пили, и всё. Папа только тебя любит, он даже со мной пожениться не захотел.
– Нормально, – прыснула Влада.
– А нечего с ребёнком сериалы смотреть… – пробормотал Ковалев.
В этот миг днище лодки на что-то натолкнулось, заскребло килем по неожиданному препятствию – лодка накренилась, едва не зачерпнув воды, а потом, миновав препятствие, качнулась в обратную сторону; Влада одной рукой обхватила Аню за плечи, а другой упёрлась в борт, будто надеялась удержать лодку в равновесии.
– Ничего себе… Серый, это что такое было? – спросила она упавшим голосом и оглянулась.
Ковалев посмотрел за корму – над водой чавкнуло замшелое притопленное бревно. Только двигалось оно поперек течения. И в ту секунду, когда бревно шевельнулось, чуть изогнулось и ушло под воду, Влада всё-таки вскрикнула:
– Мама! Мамочка! Серый, это рыба! Рыба! Она живая!
Аня, испуганно взглянув на мать, подозрительно глубоко вдохнула.
– Не ори. Не пугай ребёнка. Ну рыба, и что?
– Она огромная! Она лодку опрокинет!
– Здесь не водятся акулы.
– А я знаю! – радостно воскликнула Аня. – Это сом! Тут водится большущий сом, он летом ест детей!
– Серый, это, наверное, и вправду сом, – выговорила Влада. – Говорят, они живут триста лет…
– И что теперь? Ну и сом. Не Несси, на людей не бросается. Ну задел лодку случайно…
– Греби к берегу, – твердо сказала на это Влада. – Немедленно.
– Да перестань! Это непотопляемая лодка.
– Греби к берегу, я сказала!
– Чудо-юдо рыба-кит… – пробормотал Ковалев и взял левее. – Он же сонный совсем, вода-то ледяная!
В восемь вечера Влада пошла укладывать Аню и слушать обещанные страшные истории, а Ковалева послала к бабе Паше с шоколадными конфетами и привезенным из города электрическим пледом в подарок.
Погода была ясная, с легким морозцем, и, выходя от бабы Паши, Ковалев услышал долгожданный собачий вой – с противоположной стороны реки. Разумеется, это мог быть и другой пес, но Ковалев почему-то не сомневался, что на берегу воет «настоящее динго».
– Подлечиться, что ли?
– Нет, она помнит эту историю и с удовольствием её расскажет.
– Версия Ирины Осиповны сильно отличается от версии вашей мамы, – заметил Ковалев.
– Не сильно. Ирина Осиповна считает, что моя мама навела порчу на вашу маму, но это не так. Моя мама не способна на столь сильное магическое действие.
Место для пикника, предложенное Инной, понравилось детям: во-первых, у самой кромки воды, по которой можно шлепать резиновыми сапогами, во-вторых, с огромным вывернутым из земли пнём, на корнях которого можно качаться, и, наконец, с выложенным из крупных камней очагом. Павлик, похоже, сиживал у костров, для Ани костёр был в новинку – она вместе со всеми собирала сухие ветки, поминутно интересуясь, что годится для костра, а что нет. Павлик преимущественно молчал. Нет, он не был застенчивым ребёнком – он будто бы опасался говорить со взрослыми, вообще – опасался взрослых, с особенным недоверием глядя на Инну. Впрочем, с Аней он тоже был неразговорчив, хотя и поддерживал её игры: кто принесет больше сухих веток, кто быстрей добежит до костра, кто раньше залезет на пень… Сам Павлик предложил только одну игру: кто поднимет больше брызг, шлепая ногами по воде, но эту игру Инна прервала немедленно. Ловля рыбы на мелководье не увенчалась успехом.
Потом разгорелся костёр, и если Аня смиренно смотрела на огонь, то в Павлике проснулся дух экспериментатора: он подбрасывал в очаг обнаруженные на берегу предметы – от пучков сухой травы до консервных крышек. И даже сказал мечтательно, что если положить в огонь кусок шифера, то здорово бабахнет.
Дети с восторгом жарили хлеб и сосиски на прутиках – и с аппетитом ели. Инна рассказала им сказку про кошку, которая гуляла сама по себе, и научила жертвовать огню маленькие кусочки хлеба, как это делали древние люди.
– А дикий пёс – это волк? – спросила Аня.
– Собаки произошли от волков, но не все дикие собаки – волки, – объяснила Инна.
– Я знаю! Есть дикие собаки динго! – радостно воскликнула Аня, и Ковалев вспомнил о «настоящем динго» – даже посмотрел вокруг, не видно ли поблизости «дикого пса».
– Да, они живут в Австралии, – кивнула Инна.
– Надо приручить волка, который укусил папу, тогда он станет домашним и больше не будет никого кусать, – задумчиво предложила Аня.
– Меня укусила собака, а не волк, – проворчал Ковалев.
– Дикий пёс? Тогда его точно надо приручить и он будет первый друг! – заключила Аня и повернулась к Инне: – А вы можете показать какое-нибудь колдовство?
Павлик толкнул Аню локтем и посмотрел на неё как на ябеду – наверняка по секрету рассказал ей, что Инна ведьма-людоедка. Но Аня выкрутилась:
– Ведь сказали же только что: женщина творила первое в мире колдовство. И так будут поступать все женщины.
– Тогда ты сама можешь творить колдовство, как все женщины, – хмыкнул Павлик.
– Я не женщина, я девушка, потому что не вступала в интимную связь с мужчиной, – компетентно парировала Аня.
Инна рассмеялась, а Ковалев сделал вид, что смотрит на часы.
– А про Бледную деву можете рассказать? – неожиданно спросил Павлик – выпалил одним духом, будто осмелился.
– Она к тебе приходила? Поэтому твой брат меня расспрашивал?
– Витька тоже её видел. В бассейне, – уклончиво ответил Павлик.
Инна покосилась на Ковалева.
– Бледная дева скучает по своему маленькому сыну, потому и приходит в санаторий по ночам, – сказала она совсем обыденно, будто речь шла не о детской фантазии или сказке, а о реальной женщине. – Она не злая. Просто она не понимает, почему дети её боятся.
– А она может утащить… мальчика на дно?
– Нет, призрак никого никуда утащить не может. Но она может уговорить пойти с нею. Тебе всего лишь не надо поддаваться на её уговоры. Если она тебя позовет, не соглашайся с нею идти. А лучше всего скажи «чур меня» – и она исчезнет.
– Витька говорил, что еще надо неприличными словами ее обругать…
– Можно, но это нехорошо как-то. Она все-таки женщина. – Инна улыбнулась.
Потом, когда дети играли в прятки на краю леса, Ковалев спросил, зачем Инна забивает ребенку голову чурами и Бледными девами, – неужели сама верит в их существование?
– Совершенно все равно, верю я в их существование или не верю. Для Павлика Бледная дева останется реальной, что бы я ему ни сказала. Бледная дева – его страх, и если она исчезнет, страх воплотится в чем-нибудь ином. Вы избавили его от волка – и на его место явилась Бледная дева, потому что волк исчез, а страх остался. И этот страх наверняка связан с отрывом мальчика от матери, ее равнодушием к нему. Зоя ведь совершенно права: если Павлика окрестить, он избавится от некоторых страхов и даже от аллергии на молельню, потому что любовь и защита доброго боженьки отчасти заменит ему материнскую любовь. Но только отчасти.
– Мне кажется, Селиванов любит брата ничуть не меньше, чем добрый боженька, – усмехнулся Ковалев.
– Я думаю, его брат в этом возрасте переживал нечто похожее, потому и стремится стать для Павлика ангелом-хранителем. Но ведь его помощь тоже… как бы это сказать… невротическая. Витя Селиванов проигрывает игру наоборот, эдакий перевертыш, где Павлик играет его роль, а сам он берет на себя роль всемогущего покровителя. Это избавляет его от собственных страхов, но он невольно взращивает страхи Павлика.
– Вы, может, хотите запретить Селиванову защищать брата?
– Вряд ли он осознаёт своё влияние на братишку, и в любом случае для Павлика любовь брата лучше, чем любовь доброго боженьки, хотя бы потому, что объективна, исходит извне. Любовь Бога, по сути, иллюзия. Но меня больше беспокоит не это. Бог – христианский бог – говорит человеку: ты червь, тебе до меня никогда не подняться, а потому оставайся беспомощным, тогда я буду тебя защищать. Делай все, как я сказал, а я буду прощать тебя или наказывать, будто ты неразумное дитя. К тому же Зоя и остальные взращивают страхи Павлика в не меньшей степени, нежели его брат, а то и в большей. Если ребёнку повторять на ночь, что от страхов его избавит только крещение, он воспримет это как неизбежность ночного страха до крещения. Получается натуральное запугивание. Аналогично с приступами удушья: Зоя сама их провоцирует, ребёнок просто уверен, что приступ случится в молельной комнате непременно.
– Если причина страха в том, что Павлика не любит мать, то как его избавить от этого страха? Вы же не можете заставить её полюбить ребёнка.
– Павлик, я думаю, давно создал себе иллюзию её любви, но чем старше он становится, тем верней её опровергает. Его брат прошел через это, и его стоит уважать хотя бы за то, что он не ожесточился, не кинулся в другую крайность. Его отношение к матери теперь покровительственное, он выше, он любит её и защищает, а она, как неразумное дитя, нуждается в любви и защите. Тоже игра с перевертышем, и вполне позитивная. Если Павлик найдет в себе силы пожалеть Бледную деву, взглянуть на неё сверху вниз – он победит свой страх.
Если Инна рассуждала без «странных фантазий», то Ковалев находил её мысли здравыми.
Она замолчала, и он огляделся по сторонам – на развалинах возле моста сидел человек в ватнике и смотрел на игру Ани и Павлика. Инна проследила взгляд Ковалева, оживилась и помахала незнакомцу рукой – и тот ей ответил.
– Это ваш знакомый? – спросил Ковалев, прекрасно зная, что́ она ему ответит.
– Это дядя Федя. – На её лице застыла светлая, романтическая грусть.
– Я должен вам поверить?
– Необязательно. Но я вас прошу, не ходите в его сторону – он сразу же уйдет. Это не хтон, которого можно и нужно изловить. Пусть побудет с нами. Он не хотел уходить. Он был к этому не готов…
Ковалев увидел, что и Павлик махнул незнакомцу рукой, – Аня вслед за ним сделала то же самое.
– Зачем вы непременно хотите развенчать эту иллюзию? – спросила Инна с той же светлой грустью. – Почему бы вам не ощутить себя в прекрасной доброй сказке, где смерть теряет свою абсолютную власть? Где ваш отец может махнуть вам рукой и полюбоваться на свою внучку? Издали.
– Наверное, потому, что я не очень-то нуждаюсь в иллюзиях, – ответил Ковалев.
– Ваше желание их опровергнуть наводит на мысль о том, что вы нуждаетесь в их опровержении. Понимаете разницу? Немного поэзии, немного сказки – и жизнь становится красивей и интересней.
– И чем же эти сказки отличаются от Зоиной веры в чудеса?
– Между ними существенная разница: Зоя совершает поступки, исходя из своей веры. Поступок – это граница, где кончается сказка и начинается самообман. Впрочем, Зоя себя не обманывает, я уже говорила. Она не верит, а знает. Ведает. Она только со стороны кажется глупой фанатичкой, на самом же деле её поступки вполне последовательны и подчинены логике её знания о Боге. О том, что Ему нужно.
– Если ты говоришь с Богом – это молитва, если Бог говорит с тобой – шизофрения, – усмехнулся Ковалев, непроизвольно поглядывая в сторону развалин у моста.
– Психиатрия часто вторгается в область неизведанного, мистического. Никто еще не доказал, что бред шизофреника субъективен. Можете считать Зою шизофреничкой, от этого ничего не меняется – ни её представление о христианском боге, ни её поступки, ни их последствия. Но неужели вы не чувствуете, что ваша сила противостоит её силе, сдерживает её силу?
– Нет, не чувствую.
– А она чувствует.
– Я не враг её богу по одной простой причине: я не верю в его существование.
– Вы каждым своим поступком утверждаете несостоятельность её бога, необязательность ему служить. Зоя гнала хтона из санатория, она дважды встречалась с ним в корпусе, а в третий раз – на берегу. Между прочим, при помощи молитвы, которую ей читать не положено, – эта молитва считается сильнейшим магическим действием, читать её опасно.
– Я не верю и в магические действия, – напомнил Ковалев.
– Не верьте. Вам в это верить необязательно. По мне, совершенно всё равно, какую силу привлекать на свою сторону, – колдовство останется колдовством независимо от того, от чьего имени совершается. Но для верующих разница существенна: если наложением рук лечит батюшка – он святой, если темная знахарка – она ведьма. Так вот, Зоя трижды выступала против хтона, надо отдать должное её мужеству. И тут являетесь вы, бьёте хтона по носу, запираете дверь – и инцидент исчерпан! Представьте, как ей обидно… Она бессмертной душой рисковала, не говоря о жизни.
Вечером в гардеробе Ковалева снова дожидался Селиванов – сидел на подоконнике и болтал ногами.
– Что на этот раз? – спросил Ковалев.
– Да я посоветоваться хотел… – нагло ухмыльнулся парень.
– Советуйся.
– Вот вы с Инной ходите, знаете её, наверно.
Ковалев хотел было снова начать оправдываться, но вовремя передумал.
– Ну?
– Мне из неё надо кой-какую инфу вытянуть. И я думал её припугнуть, будто всем расскажу, что́ она в доме ведьмы по ночам делает. Но не знаю, может, она меня убить захочет и ничего не расскажет. Или соврёт…
– То есть ты знаешь, что шантажисты обычно плохо кончают. И решил подстраховаться.
– Ну и решил.
Ковалев покачал головой, но смеяться не стал.
– Я тебе дам совет, раз ты посоветоваться пришел. Ты Инну Ильиничну спроси, о чем тебе надо. Может, она тебе просто так ответит, без шантажа. А попробуешь её пугать, она над тобой посмеётся только и шансов на ответ будет гораздо меньше. Потому что шантаж – это некрасиво.
– Да ладно! Вам Зою шантажировать, значит, красиво, а мне Инну – некрасиво?
– Я Зою вовсе не шантажировал и своих намерений ни от кого не скрывал, раз даже ты об этом знаешь.
– Да не, я не против, я только за. Пашке это крещение – как аккордеон отцу Алексию, а в молельне его душит.
Наверное, надо было развернуто пояснить недорослю, в чем разница, но Ковалеву вовсе не хотелось перед ним оправдываться.
Селиванов спрыгнул с подоконника и направился к выходу из гардероба, но остановился вдруг.
– Скажите, а когда я сегодня в последний раз «тонул», вы ничего такого в бассейне не видели?
– А что я должен был увидеть? – насторожился Ковалев и вспомнил, как ясно представилась ему непогода и река, в которой тонул Селиванов.
– Да не, ничего… – махнул рукой парень, хмыкнул и пошел своей дорогой.
* * *
В четверг за постным завтраком Татьяна Алексеевна лично попросила Инну присмотреть за Павликом во время службы, поскольку все остальные педагоги будут в это время в молельне. Само собой разумелось, что Ковалев заберет Аню. Зоя Романовна поедала капустные котлеты с невозмутимой физиономией, делая вид, что смирилась с требованием Ковалева.
– Нет, вы только представьте! – громогласно начала садившаяся за стол воспитательница старшей группы. – От Селиванова нет покоя ни днём, ни ночью! Вчера он опять залез в спальню младшей группы и полночи не давал малышам спать! А когда я хотела его пристыдить, он объявил, что у него глубокие внутренние проблемы и ему срочно требуется консультация психолога!
– Нет ничего предосудительного в желании подростка поговорить с психологом, – загадочно улыбнулась Инна.
– Инна Ильинична, вы же понимаете, что никакого желания получить консультацию у него нет – он просто хочет отвертеться от молебна.
– Вы знаете моё мнение: я считаю, что беседа с психологом для подростка полезней церковной службы. – Инна снова изогнула губы в улыбке. – А я знаю, что вы моего мнения не разделяете.
– Во время молебна вы не сможете с ним беседовать, на ваше попечение оставлен его брат, – холодно вставила Зоя.
– Я думаю, мы поговорим во время процедур, а после разговора Витя пойдет на физиотерапию, – согласилась Инна.
– Во время процедур с ним могу поговорить и я, раз уж он так хочет консультации психолога.
Её непременное желание обломить Селиванова вызвало у Ковалева раздражение, но это уж точно его не касалось, и он промолчал. Однако Инна и сама справилась с ситуацией:
– Зоя Романовна, мне кажется, что Татьяна Алексеевна нуждается в вашей помощи в молельной комнате, а потому поручила бы беседу с мальчиком штатному психологу.
Намек был прозрачен, и Ковалев почему-то не сомневался, что Татьяна разрешила бы спор в пользу Инны.
– Второй завтрак откладывается, – сказала Инна Ковалеву, когда все разошлись. – Но не отменяется. Я думаю, не устроить ли во время молебна что-то вроде пикника на берегу реки? Дети любят пикники.
Ковалев не возразил, хотя погода явно не располагала к пикникам.
Аня и Павлик одевались возле своих шкафчиков, когда к дверям подъехал внедорожник отца Алексия. Зоя Романовна ожидала батюшку в холле и шагнула навстречу, когда распахнулись двери. А потом поцеловала протянутую руку… Ковалев отшатнулся от неожиданности и захлопал глазами – приветствие, по-видимому привычное обоим, вызвало у него и гадливость, и даже некоторую жалость к Зое, женщине, очевидно, гордой и независимой.
Однако вид её был кротким, а батюшка явно не гордился своим положением.
Тем временем Зоя кивнула отцу Алексию в сторону Ковалева, и батюшка направился к детским шкафчикам вместе с нею. Павлик опустил руки с зажатой в них шапкой и вздохнул. Нет, не испугался, не съёжился – только лицо его стало усталым и равнодушным.
– Павлик, что нужно сказать? – опередила батюшку Зоя Романовна.
– Здравствуйте, батюшка, – механически выговорил мальчик, а отец Алексий небрежно протянул руку для поцелуя и ему. Павлик замешкался и неуверенно глянул на Ковалева, будто испрашивая совета, но отец Алексий выкрутился – погладил ребёнка по голове.
– Здрасте, батюшка, – вслед за Павликом повторила Аня, но ей отец Алексий только улыбнулся – и она заулыбалась ему в ответ.
Батюшка присел перед Павликом на одно колено – чтобы не смотреть на него сверху вниз, – и доверительно произнес густым певучим голосом:
– Мне рассказали, что ты принять крещение не хочешь. Правда ли?
Павлик посмотрел в потолок и пожал плечами.
– Я тебе так скажу: не хочешь – никто тебя не приневолит. Ты уже отрок, тебе семь лет давно исполнилось, и никто за тебя решать не вправе. – Батюшка выразительно посмотрел на Зою. – К крещению надо идти с верой, с открытым сердцем, с чистой душой. Сейчас одевайся, а перед обедом ещё поговорим об этом, согласен?
Павлик снова закатил глаза и кивнул.
Батюшка не без труда поднялся и обратился к Ане – будто добрый дедушка.
– А ты, егоза, не хочешь креститься?
– Мне папа не разрешит, – не задумавшись ответила та. – Мы в Бога не верим, потому что в Бога верят слабые люди, кто в себя не верит. Они выдумали Бога нарочно, чтобы им легче жилось.
Отец Алексий искренне рассмеялся.
– А ты, значит, сильная? – спросил он беззлобно.
– Пока я маленькая и слабая, у меня есть папа и мама. А у кого мамы или папы нет, тем приходится верить в Бога. Вот у Павлика есть сильный взрослый брат, и ему тоже верить в Бога необязательно.
– Бог – он не только для того, чтобы защищать. С Богом в душе человек добрей и чище, – грустно улыбнулся батюшка и провел рукой Ане по голове, глядя при этом на Ковалева.
Инна усмехнулась:
– Вам ли не знать, отче, что добрей и чище человек может быть и без Бога в душе.
– Да нет… Тут я иначе смотрю: человек, может, в Бога и не верит, а всё равно с Богом в душе живет.
– Не надо приписывать Богу заслуги человека, – отрезала Инна. – Хотите объясню, как у человека формируется совесть и что́ заложено в его природу генетически? А Зоя Романовна вам напомнит основные христианские догматы, прочтет Символ Веры и расскажет, что ваш бог думает о добрых и чистых, но неверующих людях.
Павлик, тем временем нахлобучивший шапку на голову, бочком направился к двери, и Аня решила от него не отстать.
Инна посмотрела на отца Алексия и вдруг кокетливо улыбнулась – от этой улыбки и у Ковалева мурашки побежали по спине, а батюшка едва не пустил слюни. Ведьма… Может, её мать старше и опытней, но не обладает и десятой долей способности дочери к соблазну. Странно, но именно тут Ковалев со всей очевидностью понял, что, захоти Инна, он бы давно бегал за ней, как бычок на верёвочке, забыв о жене и дочери.
– Ведьма… – прошипела Зоя, оскалившись, и осенила себя крестным знамением.
– Ну да, летаю на шабаш каждое полнолуние, – кивнула Инна и, пригнувшись к отцу Алексию, игриво шепнула ему на ухо: – Совокупляюсь с Сатаной.
Отец Алексий покраснел так, что у него на лбу выступил пот, и взялся за крест на груди. Однако нашел в себе силы шутливо покачать головой:
– Бесстыдница ты, Инка. Разве ж можно с монахами так шутить?
– Боитесь соблазна дьявольского? Не бойтесь. Устоите – гордиться сможете. Не устоите – покаетесь, и Бог простит.
– Глупая ты девчонка. Бог-то, может, и простит, а сам себя человек не так-то легко прощает.
– Думаю, это одна из миссий Бога – помогать человеку договариваться со своей совестью.
– Ведьма… – повторила Зоя со злостью.
– Да. Самая настоящая. – Инна вскинула на неё глаза. – Ведаю. Ведаю, что в следующее воскресенье случится беда – вашими стараниями. Ведаю, батюшка, – она повернулась к отцу Алексию, – что скоро к нам приедут чернецы на дорогих черных машинах. Вы человек чистый и добрый, какое же зло с их помощью вы хотите побороть? Неужели хтона?
– Дьявол многолик, – уклончиво ответил отец Алексий, покосившись на Ковалева. – Имя ему – легион.
– Вы, я так понимаю, собираетесь выступить против этого легиона? Осторожней, батюшка. Это я вам как ведьма говорю.
– Угрожаешь? – Зоя сузила глаза.
– Нет, – криво и страшно усмехнулась Инна. – Ведаю. Зоя Романовна, ваше черно-белое представление о добре и зле есть само зло. Вы не о людях печетесь, а о своем ревнивом боге. А мы с отцом Алексием думаем о людях, не правда ли, батюшка?
Тот замялся, бросив взгляд на Зою.
– Вы, отче, вместо Зои Романовны лучше Сергея Александровича в помощники возьмите, – продолжала глумиться Инна.
Эти слова батюшку неожиданно смутили, но ему на помощь, цокая каблуками, уже спешила Татьяна Алексеевна.
– Знаете, о чем меня спрашивал Селиванов? – как ни в чем не бывало заговорила Инна по дороге на берег.
– Наверное, пугал обнародованием вашей людоедской сущности?
– Он, конечно, попытался, но быстро свернул с этой кривой дорожки. Первый вопрос, который он мне задал, это есть ли в Заречном библиотека! Представляете? – Она звонко рассмеялась, а Павлик, державший ее за руку, втянул голову в плечи.
– Может, он решил что-нибудь почитать, – хмыкнул Ковалев.
– Нет, он хочет найти в библиотеке информацию о Бледной деве. Наивный ребенок, в триллерах герои всегда ищут информацию в подшивках старых газет, которые лежат в библиотеках. Ему невдомек, что советские газеты не освещали таких событий.
– И что вы ему ответили?
– Я отправила его к Ирине Осиповне.
Ковалев едва не опоздал на полдник – в узкую дверь уже повалила толпа оболтусов. Аня спускалась по лестнице с группой и непринужденно болтала по пути со своей «парой» – похоже, проблем со сверстницами у неё уже не было.
Обычно во время полдника стол персонала оставался полупустым: многие уходили раньше, Инна в том числе. Воспитатели перехватывали печенье с молоком или кефиром походя, разве что нянечки-санитарки засиживались за столом с разговорами. Ковалев, если приходил с улицы, не раздевался – ждал Аню возле гардероба. Но тут решил вдруг раздеться и зайти в столовую – назло. Шептавшиеся нянечки примолкли, но разглядывали Ковалева с любопытством и негодованием. Инна на этот раз домой не ушла, тоже села пить кефир, однако не сказала ни слова.
Перешептывание за спиной было просто невыносимым, так и хотелось оглянуться и цыкнуть погромче…
И всё вроде бы шло своим чередом: дети одевались на прогулку, вокруг было шумно и суетно, воспитатели старались перекричать детей, и Ковалев делал вид, что ничего не происходит, даже когда к Аниному шкафчику подозвали Зою Романовну. Надо же, как четко разыгрывается ожидаемый спектакль!
Вслед за Зоей Романовной в дверях приёмной показалась Ольга Михайловна, но так и осталась стоять на пороге. Взглянула на Ковалева с лёгкой заговорщицкой улыбкой.
Вскоре вокруг Аниного шкафчика собрался чуть ли не весь персонал санатория – из тех, кто пока не ушел домой. И как Зое это удалось? Она не бегала по холлу и не призывала никого подойти и стать свидетелем. В самом деле, что ли, её подчиненные угадывали желания начальства по выражению лица? Дети мало обращали внимание на происходившее – старшая группа так и вовсе умчалась на улицу, а маленькие были сосредоточены на одевании.
– Сергей Александрович! – окликнула Ковалева Зоя Романовна, и он, вместо того чтобы заволноваться, испытал вдруг облегчение. Наконец-то!
Он подошел поближе. Любопытно, как они объяснят учиненный обыск.
– Сергей Александрович, нам необходимо кое-что выяснить, – начала Зоя Романовна озабоченно.
– Я слушаю, – кивнул Ковалев.
– Тамара Юрьевна сейчас помогла Анечке взять куртку… И, понимаете, из кармана выпало вот это… – Она протянула вперед ладонь, на которой лежали две пятитысячные купюры. Несомненно, весь персонал имел возможность рассмотреть деньги и убедиться, что это не просто разговоры… И наверняка все они давно осведомлены о том, сколько денег и в каких купюрах пропали у Ольги Михайловны. Для того чтобы обвинить напрямую – маловато, но сомнений точно ни у кого не останется.
– Это ваши?
Ковалев задумался на секунду: если сказать, что это не его деньги, то Зоя Романовна их приберёт, и он останется без копейки. На это ведь и был расчет: объявить найденные деньги украденными и вернуть жертве.
– Да, мои.
Ответ сбил Зою Романовну с толку, но она быстро нашлась:
– Видите ли… У нас тут бывает много людей, шкафчики не запираются, и дети… очень разные. Зачем же вы оставили такую большую сумму у ребёнка в кармашке?
– Я не хотел носить их с собой, пока бродил за территорией, – подыграл ей Ковалев, почему-то не сомневаясь в честности пожилой секретарши. – Боялся выронить.
Такого Зоя не ожидала и явно заподозрила подвох, потому что замолчала, подбирая слова для достойного ответа. Но её выручила Тамара Юрьевна, которая не смогла сдержать негодования:
– Да как же вам не совестно! Ведь все знают, что у Ольги Михайловны десять тысяч украли! А вы с удивительной наглостью заявляете, что это ваши деньги!
К ней тут же присоединились еще трое или четверо присутствующих, несдержанных в праведном гневе. Нет, они не разыгрывали спектакль, они поверили Зое Романовне. И никому не пришло в голову, что, украв деньги, Ковалев не стал бы оставлять их в кармане Аниной курточки.
– Погодите! Погодите же! – попыталась их перекричать Ольга Михайловна, подошедшая наконец поближе. – Да замолчите же!
Её послушали нескоро и замолчали, только когда она вышла вперёд.
– Погодите! Я ведь для этого вернулась… Нашлись деньги. Никто у меня ничего не воровал. Они под подкладку попали. Мне неловко очень, я должна попросить прощения у молодого человека… Я не имела права даже думать такого, а тем более – говорить об этом с коллегами. Зоя Романовна, отдайте Сергею Александровичу деньги – это не мои.
Она посмотрела на Зою Романовну с нескрываемым торжеством. Та пробормотала что-то себе под нос – о том, что это легкомысленно, доверять ребёнку такие деньги, да еще и оставлять без присмотра в незакрытом шкафчике. Но глядела при этом не на Ковалева, а на Ольгу Михайловну. И взгляд этот ему совсем не понравился.
Инна, собравшаяся уходить, явно удивилась, хотя и кивнула Ковалеву с одобрением. И, пожалуй, с радостью.
Зоя Романовна в эту минуту показалась Ковалеву разъярённой змеей, которую не стоит дразнить без надобности, но Инна, видимо, была другого мнения, потому что заметила, уходя:
– Ну вот, как славно всё разрешилось!
Ольга Михайловна подошла к Ковалеву уже на улице, когда он держал Аню за руку.
– Я в самом деле приношу извинения, – сказала она с улыбкой, когда они поменялись деньгами. – Я любила Надежду Андреевну, мне было крайне неприятно думать, что её наследник оказался негодяем. Я рада, что ошиблась.
– Вы не любите Зою Романовну? – спросил Ковалев напрямую.
– Мне не за что её любить, – сдержанно ответила Ольга Михайловна. – И мне жаль, что она использовала меня. Заставила думать о вас плохо. Ещё раз извините, в другой раз я буду больше доверять своим впечатлениям о людях, нежели чужим наветам. Если бы вы знали, как я обрадовалась, когда вы отдали мне деньги… Не потому что жалела эти десять тысяч, хотя для меня и это было болезненным ударом. Но разочаровываться в людях – это гораздо тяжелей.
* * *
Третья группа на музыкальном занятии учила песню из «Электроника», Павлик слышал её раньше, «Электроника» часто включали на видеокассете. Ему нельзя было купаться в бассейне, чтобы не намочить пробы, которые ему утром поставили на обе руки, и вместо «воды» Люля отвела его к учительнице музыки.
В третьей группе почти все умели читать, а потому разучивать песню им было легко – смотри на экран проектора и пой под музыку. Павлик читать не умел, но песня ему нравилась, героическая была песня, и он старался невпопад повторять слова за остальными. Особенно ему нравилась строчка «Ведь ты – человек, ты и сильный, и смелый», она почему-то поднимала его в собственных глазах, будто он и был тем самым человеком. Витька вот точно был и сильным, и смелым.
На прогулке перед ужином он забрал Павлика на спортплощадку, где гуляли старшие группы, и дежурная воспиталка этого не заметила, хотя маленьких обычно туда не пускали.
– Хочешь на турнике покачаться? – спросил Витька.
Павлик пожал плечами:
– А можно?
– Попробуй. Я тебя подстрахую.
На турнике в это время сосиской болтался Русел, а в очереди стояли еще человек пять, но Витька пролез вперед с криками «Пропустите мужчину с ребёнком!», и никто ему не возразил.
Ничего хорошего у Павлика тоже не получилось, тем более что перекладина была очень холодной, а рукавицы Витька велел снять. Но ему всё равно понравилось. Ещё больше Павлику понравилось лазать по лестницам, изгибавшимся волнами в разные стороны, а потом сидеть с Витькой на самом верху, как на жердочке.
– Прикинь, я сегодня тоже видел Бледную деву, – сказал Витька.
– Где? – удивился Павлик.
– В бассейне. Я на дно нырнул и тут её увидел.
– И как? – обмер Павлик.
– Стрёмно. У вас когда бассейн?
– Сегодня был перед обедом, но мне не разрешили из-за проб. Теперь в понедельник.
– Ну и хорошо, что не разрешили. А чего тебе вдруг опять пробы делали?
– Так ведь мастер спорта Зое сказал, что если меня поведут в молельню, он жалобу на нее напишет. Так что завтра меня не покрестят точно, только в пятницу пробы будут проверять.
– Круто, слушай! – хмыкнул Витька, а потом вдруг хлопнул себя по лбу: – Так вот с каких херов она решила мастера спорта удрючить! А я-то думал, это из-за волка!
– Почему из-за волка?
– Не, ну гляди: Зоя тут волчаре в морду слюной брызжет и распятием тычет, «Отче ваш» декламирует с выражением, но вот является мастер спорта, делает волку физическое замечание, и – ловите ветер синими трусами! Понятно, Зоя некисло огорчилась! Не, ну сцука…
– А ты думаешь, он не мог взять деньги?
– Ты чего? Нет конечно! Слушай, я тут порылся в тырнете про Бледную деву…
– А что, там и про неё написано? – удивился Павлик. Если он и хотел научиться читать, то не ради караоке, а чтобы, как Витька, лазить по интернету. Он даже представлял иногда, как отыщет в сети такие же смешные выражения, какие там находил Витька, и удивит его однажды, и рассмешит. С появлением смартфона эта мечта казалась вполне осуществимой…
– Ну, не про неё конкретно, а вообще. Понятно, что это местечковая фишка. И везде то же написано, что и в «Звонке» было: надо найти тело и похоронить по-человечески. В общем, нужно разузнать сначала, где она утонула. Ну и потом просчитать, куда тело могло отнести.
– А как просчитать?
– Пока не знаю, это зависит от времени года сильно. Я думаю, в газетах об этом должны были написать, надо старые газеты найти.
– Как в «Звонке»? – переспросил Павлик, не сомневаясь, что Витька все узнает, просчитает и сможет найти тело Бледной девы.
– Ну да. Я еще подумал… Я, конечно, не знаю, стоит ли… Надо Инну спросить. Если она и есть молодая бабка Ёжка, она должна все о Бледной деве знать. Я её припугну, что всем расскажу, как она человечину в доме ведьмы ела, и она мне все расскажет.
– Да ну, Вить. Может, не надо её пугать? Она же Сашку Ивлева заколдовала…
– Я тут знаешь что подумал ещё? Может, это колдовство вовсе не про бабку Ёжку, а как раз про Бледную деву. Ну, что не надо у окошка ложиться. Но это так, просто мысль.
Пока девчонки плескались в душевой, Саша, утерев пот со лба, сказал, будто извиняясь:
– Ну что с них возьмёшь? Они в жизни ничего толком не видели, кроме шлюх из телевизора. Вон Овдеенку три недели назад в райцентре избил подонок городской, якобы за «динамо», – он её водкой и шавермой угощал, а она крик подняла, когда он ей под юбку полез. Сцука, задушил бы, если бы нашел, – ногами в живот бил девочку пятнадцатилетнюю. Но я представляю, как она ему глазки строила, как намазана была, – ведь не поняла, что ведёт себя как шалава… Ты на них не обижайся, от глупости это все.
– Да я не обижаюсь.
– А ты правда дяди Феди Смирнова сын? – вдруг сменил тему Саша.
– Я не знаю.
– Ты похож на него сильно. Не лицом даже, а… Не знаю чем, но похож. Дядя Федя хороший был мужик. У меня на глазах утонул, мы пацанов со льдины снимали… И если что, ты меня зови… Я хорошо плаваю.
– Если… что? – переспросил Ковалев.
– Да нет, ничего… Я подумал… Нет, ничего… – смутился вдруг Саша.
Тоже решил, что Ковалев прибыл «отцу» на смену?
Селиванов вошел в бассейн, декламируя известное:
– Стиль баттерфляй на водной глади продемонстрировали девы… Как вам понравились наши девы, Сергей Александрович?
Ковалев проигнорировал его вопрос, и Селиванов продолжил:
– А вслед за ними стилем «брасс» плывет какой-то мастер спорта…
– Селиванов! – прикрикнул Саша. – Не хами!
– Давно побивший все рекорды и к нам заехавший на час, – скороговоркой закончил Селиванов, в свою очередь проигнорировав окрик Саши.
Занятие с мужской половиной старшей группы было сущим кошмаром, хотя, надо отдать Саше должное, пацаны его уважали и слушались – в меру своих пацанских представлений о добровольном подчинении. От младшей группы они сильно отличались только ростом. Ну и с тумбочки ныряли «головкой» – беспонтово, по-лягушачьи.
Один попытался было нырнуть с той стороны, где мелко, Саша засвистел с противоположной стороны бассейна, и Ковалев едва успел ухватить парня за плечо – судя по разбегу, тот собирался сломать шею о бетонное дно.
– Чё такое? – возмутился дурачок. – Вы мне руку щас бы сломали!
– Нефедов! – гаркнул Саша. – Жаль, что не сломал! Ты бы лучше запомнил.
– Это рукоприкладство! – продолжал препираться мальчишка. – Пользуетесь тем, что за сиротку вступиться некому!
– Так, сиротка! Сейчас останешься без воды до будущего года, – ответил Саша и проворчал потише: – Сотрясение головного мозга тебе, конечно, не грозит, а вот спинной мозг береги, если другого нету…
Сашенька Ивлев плескался на мелководье, в полном, впрочем, восторге.
Попытки поиграть в «наездников» Саша пресек на корню, равно как наложил запрет и на другие способы утопить друг друга. «Утонуть» пробовали как минимум пять человек, первым был Селиванов – натурально пускал пузыри и шел на дно. У остальных получались только пузыри. Хитрости их были шиты белыми нитками, потому спасать «утопающих» никто не собирался. «Утонув» в третий раз, Селиванов вынырнул с возмущенным воплем:
– А чё это мастера спорта не спешат на помощь тонущему ребенку?
– Тонущий ребёнок сейчас отправится в душевую, – невозмутимо ответил ему Саша. – За баловство на воде.
– Не, ну мажорно было б! – продолжил Селиванов, перекрикивая шум в бассейне. – Почти неотвратимый песец ребёнку – и тут мастер спорта коршуном летит с тумбочки на самое дно и извлекает ребёнка на поверхность!
– Селиванов, я тебе сказал, куда ты сейчас полетишь коршуном…
И в эту минуту Ковалев вдруг представил холодную темную воду реки, вспененную ледяным дождем и ветром, ощутил её неумолимое течение – и Селиванова, беспомощно и слабо бьющего руками по этой воде. Представил, как его лицо захлестывают мелкие острые волны и как темная вода смыкается над мокрой головой без купальной шапочки… Как тело опускается на дно, как тьма вокруг него делается всё темнее, вяжет, становится густой и непроглядной, будто смола…
– Так как, не возражаешь? – Саша говорил вполголоса, подойдя к Ковалеву вплотную.
Тот встряхнул головой, прогоняя наваждение.
– А?
– Наперегонки с ними проплыть не против? Мальчишкам интересно…
Ковалев пожал плечами: почему нет? Конечно, развернуться негде, да и нет у пацанов ни одного шанса, сколько им форы ни дай…
Остаток занятия он показывал детям экзотические стили плавания, а они пытались за ним повторять, глумливо хохоча друг над другом. Перед выходом из воды Селиванов «утонул» в четвёртый раз, но почему-то быстро выплыл на поверхность и торопливо выбрался из бассейна, не дожидаясь, когда освободится лесенка. Лицо у него было немного испуганным, но больше задумчивым и злым, будто он обнаружил на дне как минимум повестку из военкомата.
До полдника оставалось меньше часа, когда Инна снова предложила прогуляться. И была при этом мечтательной и томной. А потом шла впереди Ковалева не торопясь, молча – будто в самом деле просто гуляла. И только оказавшись за территорией, резко остановилась, повернулась к нему лицом. И смотрела так, будто оценивала, примеривалась.
– Лучше вам знать. Глупое положение… Вас подозревают в краже денег.
Ковалев сперва онемел от негодования, не нашел, что сказать, а она продолжила:
– У секретаря, Ольги Михайловны, сегодня пропали отпускные, и никого кроме вас наедине с её сумкой в приёмной не было.
– Но… я не брал никаких денег… – выдавил Ковалев, понимая, как глупо оправдываться. Невиновный не оправдывается!
– До этого я додумалась без ваших объяснений.
– Да пока я был у Зои, в приёмную мог кто угодно зайти! Её сумка раскрытая на стуле валялась!
Инна отвела взгляд и продолжила так, будто не слышала слов Ковалева:
– Они ни за что впрямую вас не обвинят, потому что не пойманный не вор. А слухи пойдут, и на каждый роток вы платок не накинете.
Растерянность сменилась злостью, он втянул воздух сквозь зубы, сосчитал до трех и спросил:
– Много денег было?
– Какая разница. Для секретаря много. Десять тысяч. Две пятитысячные купюры.
– Вообще-то это и для меня немало… – проворчал Ковалев.
Он в самом деле был благодарен пожилой секретарше и за путевку для Ани, и за возможность быть здесь рядом с ней, она одна из немногих стояла на его стороне, к ней он не боялся обращаться с просьбами… Мысль о том, что она теперь считает его вором, была невыносима.
– Вы сумели расположить к себе слишком многих Зоиных коллег, Татьяну в том числе. Даже Ириша и та перестала считать вас врагом! Вы победили волка-демона, не крестом и не молитвой вовсе, – кто из детей после этого будет верить в силу её бога? Мало кто верит в вашу любовь к маленьким мальчикам. Ваша дочь не боится страшных историй и вполне справляется с конфликтами в коллективе. Что же остается Зое? Обвинение в краже – неплохой вариант, знаете: то ли он украл, то ли у него украли… Сплетни поползут, даже если вы поклянетесь на Библии, что не брали денег.
– Я приехал и уехал, что мне до местных сплетен?
– У вас тут дом. И от зова реки вы так просто не отмахнетесь. И… с обвинением в воровстве не смиритесь, это не просто местные сплетни, это задевает вашу честь.
У Ковалева снова перевернулось все внутри, даже кулаки сжались.
– Вы не хотите спросить у меня совета? – Инна остановилась на краю обрыва и посмотрела Ковалеву в лицо.
– Нет.
– А я все время жду от вас вопроса: «Что же мне теперь делать?»
– Мой дед учил меня хорошенько подумать самому, прежде чем о чем-то попросить. Я найду того, кто украл деньги, и вытряхну из него душу, – сказал Ковалев, совершенно не уверенный в том, что это осуществимо.
– Это Зоя взяла деньги. И вы никогда этого не докажете. Право, не станете же вы угрожать физической расправой уважаемой женщине… Не подумайте, она не воровка. Завтра она отдаст эти деньги батюшке, а тот скажет, что храм должен оказать помощь пострадавшей, и вернёт деньги якобы из церковной кассы… или как это у них там называется… Все останутся при своих, батюшке добавится очков, а вы будете вором. Впрочем, есть вариант и похуже: деньги подложат вам в карман. Или в Анин шкафчик для одежды – так их проще найти и вернуть.
– На деньгах не написано, из какого кошелька их достали. Это могут быть и мои деньги.
– Им не нужны бесспорные доказательства. Они не посадить вас хотят, а запятнать. Вы всё ещё не хотите спросить у меня совета? – Инна посмотрела лукаво, скосив взгляд.
– Нет. Того, что вы сказали, вполне достаточно.
– Вот как? Не боитесь ошибиться и сделать ещё хуже?
Если бы она была его женой, он бы её убил… Влада не спрашивала, нужен ли ему совет, и всегда говорила прямо: «Не делай этого» или «Сделай так» – без вопросов и намеков. Но зато она точно знала, что поступит Ковалев по-своему.
Ковалев боялся опоздать на полдник и даже запыхался, добравшись до дома тети Нади. Выбрал из портмоне всё, что там было, – набралось чуть меньше восьми тысяч. Влада боялась непредвиденных расходов и уговорила Ковалева взять с собой побольше денег…
Назад в санаторий он едва не бежал – и торопился не напрасно: Ольга Михайловна шла по аллее к воротам санатория. Ковалев кинулся вдогонку, посчитав невежливым орать что-то ей в спину. И нагнал за воротами, у самой автобусной остановки.
– Погодите! – окликнул он ее. – Погодите…
Её сгорбленные плечи развернулись, едва она увидела Ковалева, на осунувшемся за последние два часа лице появился нездоровый румянец.
– Что вам нужно? – спросила она отстраненно и гордо.
– Погодите… – Ковалев перевел дух. – Вот, возьмите.
Он протянул деньги, которые почему-то всю дорогу сжимал в кулаке.
– Что… это? – Ольга Михайловна сначала опешила, а потом набрала в грудь воздуха, но заговорила тихо-тихо: – Да как вы смеете?
– Возьмите. Это всё, что у меня есть. Если ваши деньги найдутся, вы мне их вернете.
– Что… Как… Зачем вы мне это даёте? Не надо мне от вас ничего!
– Послушайте… Я не брал ваших денег. А если бы взял, разве стал бы я отдавать их обратно? Возьмите.
Ольга Михайловна задумалась ненадолго, возмущение и отстраненность постепенно сползали с её лица – Ковалев ждал, всё ещё тяжело дыша не столько от бега, сколько от волнения.
Её вопрос сразил Ковалева наповал:
– Значит, вы уверены, что сегодня вас разоблачат? – Она поморгала немного, а потом обезоруживающе улыбнулась.
– Нет, не уверен. Но хотел бы надеяться, иначе я остаюсь без копейки…
Секретарша протянула руку и приняла скомканные купюры.
– Ну что ж… Или вы большой хитрец, или интриган, или… – Она пересчитала деньги, сильно Ковалева удивив. – Если до завтра вас не разоблачат, будем считать, что у меня украли только две тысячи. Думаю, мне следует вернуться и посмотреть, что будет…
– Ох, дурак… – «Ириша» покачала головой. – Алька как раз беременная была, когда Наташка сюда с тобой приехала. И чем дело кончилось, а? Вот к бабке не ходи – Алька тебя погубить хотела, а не её. А теперь ещё сильней хочет. Порчу наводит. Чего тебя собака укусила, а? Просто так, думаешь? Алькина работа, я тебе точно говорю. Вот в Бога ты не веришь, в церковь не ходишь – а ведь помогло бы.
– Спасибо, мне и антибиотики неплохо помогают… – поморщился Ковалев.
– Собаку не изловил ещё?
– Нет.
– Я подумала тут… Может, и в самом деле не надо её ловить… Искусает ещё хуже, если это Алькина работа.
– Вы представить себе не можете, какую ерунду говорите…
– А ты слушай, что старшие говорят. Я плохого не посоветую. Алька и бабушке твоей потом ерунды наговорила, что ты утонешь здесь. Надя переживала очень, она племянницу как дочь родную любила, а осталась после этого одна-одинешенька. Она себе до самой смерти простить не могла, что взяла тогда дежурство. Ну, в ту ночь, когда Наташка утонула. Все твердила, что Наташка к ней через мост бежала, в санаторий. Ерунда, конечно. Это Алька на неё порчу навела, помутнение рассудка. Да ещё какой грех на вашу семью повесила – до седьмого колена. Анечка потому и болеет, за бабкин грех.
– Вы это всерьёз – про порчу? – вздохнул Ковалев. – Ну вы же образованный человек, ну какое помутнение рассудка можно на человека наслать, а?
Фантазии в Колином духе – и белую горячку экстрасенсы могут у человека вызвать, согласно науке эзотерике.
– Я тебе про дьявола говорить не буду, ты не поверишь. Но я так скажу: иногда злым словом человека погубить можно, и не только словом – злым помыслом.
– Вы перевязку будете делать или как? – Ковалев устал от странных фантазий, а спорить и тем более хамить «Ирише» ему не хотелось.
– Буду, буду. – Она взялась за присохшую к ране салфетку и сорвала ее одним уверенным движением. – Не больно?
– Нормально.
– Сейчас парни такие нежные стали, ссадину йодом помазать и то под новокаином требуют. Да ещё и скандалят. Позорище! – «Ириша» посмотрела на ранку. – Гораздо лучше стало, не то что вчера. И гноя не видно. Ты антибиотики пьешь?
– Пью.
– Пей. И обязательно по часам, иначе смысла не будет.
– Заклинаний на таблетку пошептать не надо?
– Шутишь, значит? – хмыкнула «Ириша». – Антибиотик пьют по часам, потому что его содержание в крови не должно падать ниже определенного уровня. Когда оно падает – растет число бактерий и всё начинается сначала. А заклинания читать – это грех.
– Молитва от заклинания чем-нибудь отличается?
– Отличается. Молитва – это обращение за помощью к Богу, а заклинание – к Дьяволу.
Ковалев многозначительно покивал.
Она занялась перевязкой, но долго молчать не стала.
– Вот ты против, чтобы Павлика крестили, а ведь многие видели черта у него за плечом. И волк ему недаром мерещится. И дети говорят, будто Бледную деву ночью видели…
– Ну-ну. А Бледная дева, я так понял, это неупокоенный дух моей матери?
– Ты уж меня прости за прямоту, но Наталья руки на себя наложила и похоронена не была. И тебя с собой забрать хотела, потому и ищет тебя до сих пор. А некрещеное дитя против любой нечисти уязвимо. И болтать будут, что ты мальчика вместо себя самого ей подсунуть хочешь, чтобы в живых остаться.
– Если я внезапно начну уговаривать вас окрестить Павлика, болтать будут, что я хочу расположить его к себе. Что бы я ни сделал, всё равно будут болтать, нет? Про чертей и нечисть я вообще промолчу, чтобы вас не обидеть.
Как только Ковалев вышел из медицинского отделения в холл, его сразу окликнула шедшая в сторону лестниц Ольга Михайловна:
– Сергей Александрович, вас Зоя Романовна просит к ней зайти.
Ничего хорошего от разговоров с Зоей Романовной Ковалев не ждал, но, глянув на часы, решил, что игнорировать просьбу старшей воспитательницы было бы верхом наглости.
Он прошел через пустую приемную, мельком кинув взгляд на стул пожилой секретарши, где без присмотра стояла её вместительная сумка, похожая на саквояж, и вспомнил, для чего молодцы из старшей группы ездили в райцентр. Неужели столь опытные сотрудники санатория не опасаются за свои вещи?
Ковалев ожидал разговора о Павлике Лазаренко, но Зоя начала разговор о другом. И снова смотрела на него снизу вверх с видимым превосходством.
Она расспрашивала о собаке, которая появлялась возле санатория. Подробно. А также о том, что Ковалев делал у котельной среди ночи. А также о человеке в мокром ватнике, который якобы увел Павлика. О жалобах Ани на появление Бледной девы. Расспрашивала сухо, холодно, будто на допросе. И Ковалев почему-то подумал о том, что говорила Инна: о серьёзных людях с серьёзными обрядами… Конечно, ему было трудно представить серьёзных людей, которые проводят какие бы то ни было обряды, так как ни один обряд не мог считать сколько-нибудь серьёзным. Но, вполне возможно, на этом серьёзные люди зарабатывают серьёзные деньги и имеют серьёзную власть…
– Скажите, это не та же самая собака, которую вы видели в прошлый четверг возле Павлика Лазаренко? – спросила Зоя напоследок.
– Я бы не стал этого утверждать, – ответил Ковалев. – Но это вполне возможно.
– Если вам доведется её поймать, поставьте меня в известность, прежде чем отдадите её ветеринарам.
– Зачем? – честно удивился Ковалев.
Зоя Романовна, должно быть, привыкла, что подчиненные не задают вопросов по поводу её распоряжений, и не сразу ответила – Ковалев видел, как она с трудом подавила раздражение.
– Я сама хочу убедиться в том, насколько она опасна. – Ответ её был столь уклончив, что Ковалев не нашелся, как поставить вопрос иначе, чтобы все-таки получить на него вразумительный ответ.
– Я не уверен, что буду искать и ловить собаку, – ответил он. – Но если мне все-таки повезёт, то довести этого пса до ветеринаров будет непросто, и вряд ли я стану таскать его по всему Заречному, чтобы кому-то показать.
Зоя вскинула на него злые глаза – в самом деле не привыкла, что кто-то не бросается исполнять её приказания с должным рвением.
На этот раз Ковалев не стал дожидаться её разрешения, чтобы уйти. И выходя, хлопнул дверью нечаянно – не рассчитал силы. Вышло громко и невежливо. Возле своего «саквояжа» суетилась Ольга Михайловна, и посмотрела она на Ковалева так, будто он не дверью хлопнул, а плюнул ей в лицо, – эдакая смесь растерянности и праведного гнева была в её глазах.
Перед обедом Ковалев исходил все окрестности Заречного в поисках «волшебного волка», но тот будто почуял охоту и ни разу в поле зрения Ковалева не попал.
И конечно, за обедом Зоя Романовна не преминула сделать ему замечание о хлопках дверью, но Ковалеву хватило ума извиниться и сказать, что это вышло у него не нарочно. Однако взгляд секретарши от этого не смягчился – она почему-то продолжала с негодованием разглядывать Ковалева на протяжении всего обеда.
А вскоре в столовой снова появилась Татьяна и, нарочно не глядя на Зою, обратилась к Ковалеву:
– Сергей Александрович, не сочтите мою просьбу навязчивой… Только если вас она не обременит… Сейчас вода у старшей группы, и Саше… Александру Петровичу не всегда удаётся справиться с ребятами. В бассейне даже невинные шалости могут иметь фатальные последствия, а шалости старшей группы невинными не назовешь. Не могли бы вы ему помочь?
Инструктор Саша подмигнул Ковалеву, Зоя же бросила на Татьяну лишь один короткий и многообещающий взгляд.
– Сергею Александровичу нравятся молодые женщины, – пробормотала она себе под нос. – А в старшей группе предостаточно молодых женщин. Чересчур, с моей точки зрения, молодых, но уже вполне женщин.
– Да, конечно. Меня это вовсе не обременит, – ответил Ковалев Татьяне, пропустив мимо ушей Зоино замечание.
– Зоя Романовна, – фальшиво улыбнулась ей Татьяна, – я навела справки о Сергее Александровиче, мы можем в полной мере опереться на его порядочность. К тому же он мастер спорта по плаванию, и детям будет интересно у него поучиться.
– Не думаю, что характеристика с места работы может гарантировать порядочность, – ответила Зоя с легкой улыбкой. – Но если вы берете на себя ответственность…
– Да, я беру на себя ответственность, – сказала Татьяна, поднимаясь с места.
Стоило ей выйти из столовой, ее подчиненные подняли негодующий ропот, более всего напоминавший змеиное шипение. Ковалев расслышал отчетливое «козла в огород», «приваживает» и «растление малолетних».
– Да ладно «малолетних»… – пробасила «Ириша». – Девки из старшей группы кого угодно растлят. Мне тут поручили с ними беседу о противозачаточных средствах провести, так они мне столько нового порассказали! Представляю, что Мишаня от них на исповеди выслушивает…
– Отец Алексий, – раздраженно поправила Зоя. – А не Мишаня.
Разговор свернул в сторону нравов современной молодежи с выводами о необходимости религиозного воспитания.
Ковалев слегка нервничал перед занятием со старшеклассниками, но Саша сказал, что волноваться нечего, надо просто приглядеть, чтобы детки друг друга не утопили и не разбили кому-нибудь голову о кафель. А также сохранять хладнокровие, когда «молодые женщины» хватают руками за разные части тела, и отказывать в просьбах застегнуть лифчик или завязать лямочку на купальнике.
– Для пацанок это событие – новый молодой мужик в плавках. Они друг перед дружкой будут понтоваться, а потом две недели спорить, что и когда у тебя в плавках зашевелилось. Не бери в голову.
– Даже не думал, – пожал плечами Ковалев.
– С девками проще – они поспокойней, и понты у них безобидные. С пацанами проблемы. Здоровые уже парни, а мозгов пока нет. Одно дело семилетний балбес на кафель со всей дури грохнется, и совсем другое – детина в метр семьдесят. Я, знаешь, плюю на программу, даю им просто поплескаться, поплавать… Пользы больше и повеселей.
Первыми занимались девушки, и Ковалев в полной мере оценил предупреждение Саши – девчонки из кожи лезли вон, чтобы обратить на себя внимание. О невинности речь не шла – наивность поразила.
Единственное, что потребовалось от Ковалева, – в конце занятия вместе с Сашей подать руку девушкам, выбиравшимся из бассейна. Конечно, почти все они выстроились в очередь к той лесенке, возле которой стоял Ковалев, на что Саша только снисходительно усмехнулся. И почти каждая постаралась поскользнуться, ступая на кафельный пол – с никаким артистизмом, – чтобы таки ухватиться за Ковалева будто бы совершенно не нарочно.
– Овдеенко! – гаркнул Саша, когда донельзя осмелевшая девица изловчилась вцепиться Ковалеву в плавки. – Забыла, как ревела в милиции? Ничему не научилась, что ли?
– Я нечаянно! – огрызнулась девица, отпустив, впрочем, Ковалева. – Я ничего такого в виду не имела!
– Ты и в прошлый раз ничего в виду не имела. Марш в душевую!
– Это потрясающе волшебно… С чего же вы тогда взяли, что я прибыл ему на смену? Я не вижу сквозь воду, не собираюсь искупать вину и оправдываться, у меня интересная работа, дочь, которой надо учиться, жена, которая привыкла жить в комфорте и которая, кстати, тоже работает…
– Ваша дочь заболела не просто так. Вы не просто так получили в наследство этот дом и не просто так приехали именно в этот санаторий. Подумайте, какое совпадение! У вашей дочери астма, а в двух шагах от вашего дома как раз пульмонологический санаторий! Таких совпадений не бывает, поверьте.
– Это силы зла, что ли, сработали? – Ковалеву уже не было смешно – разговор начал его раздражать.
– Почему именно зла? Это силы, которые держат мир в равновесии…
– Мир в равновесии держат законы природы, – проворчал Ковалев.
– Хорошо, пусть это случилось по законам природы. Много ли люди знают о законах природы? Но здесь у Ани ни разу не было приступа. А если вы попытаетесь увезти её отсюда, она не доедет до города…
– Вы с ума сошли? – Ковалев остановился. – Вы угрожаете мне смертью ребёнка?
– Я не угрожаю, с чего вы взяли? И до смерти ребёнка вы дело доводить не станете, вы с женой не сумасшедшие. Вы сочтете лишь, что здешний сосновый воздух благотворно влияет на Аню, никакого волшебства…
– По-вашему, моя дочь должна навечно остаться в этой дыре?
– Не навечно. До тех пор пока вы не примете вызов. Или не ответите на зов, мне трудно сказать точно.
– А, это зов сома вы имеете в виду? – осклабился Ковалев – навязчивое желание переплыть реку он не считал сверхъестественным, но слова Инны все равно ему не понравились.
– Это зов реки. Она играет с вами. И неизвестно, победите вы её или нет.
– То есть, если я переплыву реку, она успокоится? И я могу быть свободен? И моя дочь тоже?
– Если вы попытаетесь переплыть реку, вы утонете, я уже говорила.
– Я опять не понял: это игра в одни ворота? С заведомо известным результатом?
– Я не знаю. Река играет с вами, а не со мной.
Вместо забора вокруг дома торчали тонкие гнилые колья… И ворота тоже были сделаны из редких тонких жердей. Два конских черепа вблизи производили не самое приятное впечатление.
– Не боитесь зайти? – с вызовом спросила Инна, приостановившись у ворот, – они закрывались лишь на веревочную петлю.
– Я уже говорил.
– Историки и этнографы считают, что избушка бабы Яги – это домовина. Гроб. На самом деле всё наоборот, это домовина подобна избушке Бабы-яги. Дом с двумя дверьми – граница между миром живых и миром мертвых. Проходите, раз не боитесь…
На дверях не было замка – только широкая доска в пазах на косяке (издали казалось, что дом заколочен). В общем-то, любой мог зайти туда беспрепятственно.
– Не боитесь хулиганов? – спросил Ковалев, переступая через порог (пришлось пригнуть голову, притолока была низковата).
– Вы не поверите, но хулиганы сюда не войдут. А если войдут, то немедленно выйдут.
В доме было сумрачно и будто бы пыльно. И холодно – холодней, чем на улице. Тяжелая, грубая мебель – если лавки вдоль стен можно назвать мебелью, как и стол со столешницей из дубовой доски-пятидесятки, как и огромную беленую печь, похожую на декорацию к фильму «Гуси-лебеди».
– Как-то неуютно у бабы Ксени, говорившей на трёх языках… – оглядевшись, заметил Ковалев.
– Здесь есть и жилая комната, камин и кресло-качалка. Эту печь делал хороший печник, у неё три топки. Пойдемте, покажу. – Инна ловко зажгла керосиновую лампу, достойную антикварного магазина. – Здесь нет электричества, а открывать ставни мне не хочется.
С оборотной стороны печь тоже напоминала декорацию к фильму-сказке, но про принцесс в сказочных замках. А «жилая» комната была оформлена в лучших традициях дачи начала двадцатого века.
– Здесь есть даже патефон. Хотите, включу музыку?
– Зачем? – насторожился Ковалев. Он с самого начала ожидал подвоха от посещения уединенного местечка.
Инна не ответила, достала с полки пластинку и, сдув пыль с крышки патефона, несколько раз повернула ручку, натягивающую пружину.
– В детстве эта штука казалась мне волшебной. Потому что не надо было менять батарейки, – улыбнулась Инна. – Вы любите Вивальди?
– Нет.
– Что это вас так перекосило? Наверное, в детстве вас водили в филармонию… – засмеялась она.
– Да. И в капеллу.
– И всё-таки пусть будет Вивальди.
Пластинка шипела и щелкала, и «Зима» из «Времен года» зазвучала странно и неожиданно тревожно. Инна повела Ковалева дальше, не задержавшись в «жилой комнате», – и звуки музыки показались потусторонними, чужими, доносившимися будто из другой жизни…
– А это… – Инна помедлила и показала на дверь в конце темного коридора. – Это выход…
– Я так думаю, в царство мёртвых? – хмыкнул Ковалев.
Она пожала плечами.
– И что, можно заглянуть туда одним глазком?
– Она заперта снаружи.
– Что-то мешает вам её отпереть?
– Когда пойдем назад, я покажу вам её снаружи.
Инна вернулась ко входу, поставила керосинку на тяжелый стол и знаком показала Ковалеву на табуретку.
Тревожная потусторонняя «Зима» сменилась тоскливой потусторонней «Осенью», шепелявой и еле слышной… Сумеречный свет из окна перебивал свет керосиновой лампы, и маленький огонёк не делал дом ни теплей, ни светлей. Неуютно в нём было и холодно. Уныло.
– Я сейчас скажу вам то, что сказала бы дяде Феде, если бы он был жив. Вы можете посмеяться, можете забыть о моих словах – это ваше дело.
Инна замолчала, но Ковалев не стал ей подыгрывать и не попросил продолжить.
– Я услышала… Случайно услышала… Крестный ход, чудотворная икона – это бутафория. Помните, я говорила, что в православии существует экзорцизм, только экзорцизмом не называется? Об этом не принято распространяться, и, насколько мне известно, эти люди стоят довольно высоко в церковной иерархии… Они приедут сюда. Я не совсем в этом уверена, это слухи, но… весьма достоверные слухи. С тех пор как дядя Федя утонул, река и так берёт себе слишком много людей, а если серьёзные люди начнут проводить серьёзный обряд…
Ковалев прокатил желваки по скулам: привычка Инны недоговаривать выводила из себя.
– Что случится, если серьёзные люди начнут проводить серьёзный обряд?
– Я думаю, реке это не понравится. И самое малое, чем она ответит, – это возьмет ещё одну жертву. Я присматривалась к Павлику, а увидела метку жертвы у его брата…
– Если Селиванов снова поедет в райцентр на промысел, он несомненно станет жертвой местной гопоты, – кивнул Ковалев. – А если будет шастать ночью по болотам, то рискует провалиться в канаву и стать жертвой тяжелого простудного заболевания.
– Здесь есть места, где можно провалиться глубже, чем по колено. Их немного, но они есть. Восемь лет назад тут утонул мальчик из санатория, об этом теперь рассказывают страшные истории про бабку Ёжку.
– Да, я слышал что-то такое… От Селиванова, кстати. Но он говорил, что мальчиков было двое.
– Да. Второй умер по дороге в больницу.
– От чего, интересно?
– Вы не поверите. От отравления алкоголем. У него с собой был литр водки, он с перепугу выпил всё.
– Винтом, что ли? – не поверил Ковалев.
– Нет. По глоточку, но довольно быстро. На голодный желудок. Плюс переохлаждение, стресс, переутомление. Пятнадцатилетнему мальчишке хватило.
– А бабка Ёжка при чем?
– Его нашла баба Ксеня, меня послала за врачами. Я тогда ещё школьницей была, чуть-чуть его постарше…
– Можно вопрос? А то, что второй мальчик утонул, известно со слов его товарища, умершего от отравления алкоголем? То есть пьяного вусмерть, в прямом смысле…
– Второй числится пропавшим без вести, но я не могу не знать, как он умер.
– А-а-а… – понимающе протянул Ковалев.
– Кстати, как ваша рука? – Инна переключилась на другую тему излишне резко и задала вопрос нарочито громко.
– Волшебная сила антибиотиков помогла, спасибо.
– Поедете в ЦРБ на перевязку?
– Не сегодня, в пятницу поеду. Вечером. Травма круглосуточно работает.
– Я скажу вам ещё кое-что. Вам помогла не волшебная сила антибиотиков, а ваша собственная волшебная сила. Этот укус – что-то вроде прививки от множества болезней, выработка антител. Ваш организм справился с инфекцией, а это тоже метка, как болезнь Ани.
– Я уже говорил – удобное объяснение, его невозможно опровергнуть. Но это не значит, что оно верное.
– Можете не сомневаться, хтон укусит вас ещё раз – закрепить результат, – усмехнулась Инна.
– А почему не семь раз? Ну или хотя бы три, как в сказке?
– Я не знаю. Надо посмотреть в справочниках, в каких случаях требуется более двух прививок.
– У вас есть справочники по волшебству?
– Я имела в виду медицинские справочники.
Снаружи задней двери просто не было – и в этом Ковалев не нашел ничего волшебного.
«Ириша» была столь любезна, что вышла в холл встретить Ковалева и предложила перевязать ему руку. И сделала это так, что отказ выглядел бы детским капризом.
– Ты с Инкой-то поосторожней… – проворчала она, уже размотав бинт, когда Ковалев точно никуда бы от неё не делся. И на «ты» перешла незаметно и органично. – У тебя жена-красавица, на кой тебе Инка сдалась? Алька тебя за неё со свету сживет. Она ведьма, Наташку со свету сжила, и тебя сживёт…
– Ирина Осиповна, вы же врач. Что вы глупости повторяете, как деревенская бабка?
– Я и есть деревенская бабка. Я Альку на пятнадцать лет старше. Ты не знаешь, небось… А ей Аксинья ещё в детстве нагадала, что сын Наташки погубит её единственную дочь. Твоя тетя Надя смеялась – надо же такое придумать! Они ещё без лифчиков купались, соплюхи были совсем – какие там сыновья и дочери! Ан вишь ты… Как повернулось-то. Приезжаешь ты – и сразу к Инке клинья подбивать!
– Я не подбиваю к ней никаких клиньев, – проворчал Ковалев.
– Да ты не понимаешь, что ли? Девка в нашей глухомани торчит, кроме Сашки ей и глаз положить не на кого – и тут является такой вот «настоящий полковник»!
– Я майор…
– Какая разница?
– У меня жена и дочь, мне ваша Инна даром не нужна! – вспылил Ковалев.
Он понимал, что жалко и неубедительно оправдывается.
Инна покосилась на Ковалева и неожиданно наступила ему на ногу под столом – наверное, снова на что-то намекала. Впрочем, вовремя, – он с трудом взял себя в руки.
– Я не знаю, кто из сотрудников рассказал детям о том, что меня укусила собака. Но мальчик посчитал, что я прогнал волшебного волка, которого он так боится.
Ответ вызвал у Зои приступ раздражения – так перекосилось её лицо.
– Он сам вам об этом сказал? – сыто улыбнувшись, переспросила Тамара – ну точно как кошка в сказке о глупом мышонке.
– Нет, мне об этом сказал его старший брат. И не надо грязных намеков: я не люблю ни маленьких мальчиков, ни маленьких девочек, ни вообще детей. Мне нравятся молодые женщины, и пока это считается нормальным.
– Мальчики без отцов часто тянутся к мужчинам, оказавшимся поблизости, – сказала Инна в пространство. – В интересе Павлика ничего удивительного нет, довольно взглянуть, как мальчишки из интерната смотрят в рот Александру Петровичу.
Зоя не могла не оставить за собой последнего слова и, поднявшись из-за стола, сверху вниз произнесла:
– Сергей Александрович, в другой раз, если кто-то из детей в санатории о чем-нибудь вас попросит, подумайте как следует, прежде чем выполнить просьбу.
Ковалев не полез в бутылку и промолчал.
Какао, поданное к пшенной каше, здесь именовали горячим шоколадом, но в отличие от того, что наливал кофейный автомат у Ковалева на работе, напиток был полностью натуральным, включая молоко (судя по обилию пенок). И, по сложившейся традиции, Ковалев пил какао не торопясь…
– Это Селиванов рассказал вам, что видел меня в доме на болоте? – спросила Инна, когда все остальные вышли из-за стола.
– Да. Мой рассказ почему-то взволновал вашу маму… – Ковалев и сам не знал, хотел вложить в эти слова сарказм или извиниться. – А он вправду видел вас в доме на болоте?
Инна засмеялась тихим переливчатым смехом и сказала:
– Он придумал только рот, перепачканный в крови. Если бы вы видели, как они драпали от меня к шоссе! Только пятки сверкали!
– Коля рассказывал мне похожую историю… – пожал плечами Ковалев.
– А вы сами в детстве разве не ходили на кладбище?
– Нет, мы лазали смотреть в окна больничного морга… Я жил в центре города, там трудно найти кладбище.
– Никакой разницы – морг, кладбище, дом ведьмы… Когда Коля был ребёнком, в этом доме жила баба Ксеня, моя прабабка.
– Да, мне об этом рассказали, – кивнул Ковалев.
– А хотите, я вам покажу этот дом? Вам до обеда все равно нечем заняться…
– Я думал, вы на работе.
– Мы недолго, Татьяна меня отпустит. Туда идти минут пятнадцать всего, если не спешить.
– Ну пойдёмте… – согласился Ковалев – сидеть в холле с планшетом ему уже порядком надоело.
Погода была не столь отвратительна, как накануне вечером, но оставляла желать лучшего, – низкие тучи неслись будто над самой головой и грозили скорым дождем или снегопадом, но до сухого чистого морозца погода не дотянула – над землей повис влажный туманный холод.
– Представляете, православные врачи решили победить вас силой научной мысли! – со смехом сказала Инна, когда они вышли на шоссе.
– У них есть научные мысли? – хмыкнул Ковалев.
– Они назначили Павлику серию аллергопроб, хотят выяснить, что в молельне конкретно вызывает его удушье.
– Ну-ну, – проворчал Ковалев. – Меня удивляет упорство, с которым они хотят его крещения.
– Видите ли, их тоже удивляет упорство, с которым вы этому противитесь.
– Я противлюсь вовсе не его крещению. Не вижу в этом ритуале ни вреда, ни пользы, в отличие от вас. Но пребывание в молельне ребёнку явно неполезно.
Они некоторое время шли молча, а потом Инна заговорила:
– Мама вчера рассказала мне, что вы сын дяди Феди…
– Это лишь её предположение…
– Думаю, это верное предположение. Вы на него похожи. И, что удивительно, не только внешне.
– Что в этом удивительного?
– Сыновья похожи на отцов не только из-за общих генов. Сын обычно подсознательно копирует отца – его речь, мимику, жесты, движения. Мальчик часто бывает похож на отчима больше, чем на родного отца, если его растит отчим.
– Да, мне многие говорили, что я весь в деда… – улыбнулся Ковалев.
– Вот это и удивительно: вы ведь не видели дядю Федю и тем более с ним не жили. А походка у вас такая же, как у него. Издали я могла бы вас перепутать. И… знаете, выражение лица… Иногда мне хочется протереть глаза, встряхнуть головой… – Инна, как всегда, оборвала фразу на полуслове.
– Зачем? – спросил Ковалев.
– Чтобы убедиться, что передо мной не он, а вы… У него был особенный взгляд, прямой.
Ковалев подумал, что со временем она научится договаривать. И тут же решил, что ему совершенно все равно, научится она этому или нет.
– Он был хороший человек, и я скучаю по нему… – сказала Инна.
– А что, интересно, вас с ним связывало?
– Не подумайте только, что мы были любовниками, он мне в отцы годился и знал меня с пеленок. Ему бы в голову не пришло… ничего такого…
– Он был одноклассником вашей мамы?
– Да. И Зои, и отца Алексия. Но нас связывало не это вовсе. Мама с ним не дружила, с ним дружила баба Ксеня.
– Странная дружба…
– Может быть. Моя бабушка Сима родилась перед войной. Как все, ходила в школу, была сначала пионеркой, потом комсомолкой – её воспитывали на советских идеалах, и она очень в них верила. Мать-ведьма в эти идеалы не вписывалась. Баба Ксеня вообще-то не была темной сельской бабой, говорила на трёх языках, играла на рояле, много читала, разбиралась в поэзии, в живописи, в музыке.
– И что же она делала в доме на болоте?
– Ей… пришлось… – Инна не стала договаривать. – Но я о бабушке Симе. Она ушла жить к подруге ещё школьницей, отреклась, так сказать, от матери… И свою дочь, мою маму, тоже к ней не пускала. А баба Ксеня бабушке Симе этого не простила, обиделась на всю жизнь. Бабушка Сима раньше бабы Ксени умерла, и… плохо умерла, в психоневрологическом интернате, у нее альцгеймер был, и мама не смогла дома за ней ухаживать. Я маму не осуждаю, не подумайте, – она больше обо мне думала, чем о себе. Вы представить себе не можете, что такое больной альцгеймером в доме… Баба Ксеня посмеялась, когда узнала, что мама бабушку Симу в интернат сдала. Когда я родилась, бабе Ксене было уже за восемьдесят, она жила совсем одна. И как-то раз она дядю Федю попросила, чтобы он меня к ней привел, мне было лет пять всего. Ничего странного, согласитесь, – когда прабабка хочет видеться с правнучкой. Мама не возражала. И даже сама собиралась меня туда водить, но… как-то не срослось… И меня к бабе Ксене водил дядя Федя. Пока я была маленькой.
Они свернули с шоссе на широкую тропу, идущую через болото, в конце которой издали был виден темный дом, стоящий на пригорке.
– Прямо дорога… – Ковалев качнул головой. – Будто здесь люди толпами каждый день ходят.
– Нет, не толпами. И не каждый день. Но ходят… – загадочным шепотом сказала Инна.
– За клюквой?
Инна коротко посмотрела Ковалеву в глаза и сказала:
– Это тропа мёртвых…
Он закатил глаза и вздохнул.
– Мёртвые идут по шоссе, а потом сворачивают на специально подготовленную тропинку? Даже странно, что нет указателя, где сворачивать…
– Они находят тропу инстинктивно, – почти серьёзно сказала Инна, нисколько не обидевшись.
– Скажите, а ваша баба Ксеня правда передала свою колдовскую силу вашей маме?
– Нет, неправда. – Инна остановилась и пристально посмотрела на Ковалева, на этот раз долгим и пронзительным взглядом. – Это не сила. Это бремя. Моя мама хотела получить силу, а потому не получила ничего.
– Значит, прабабка передала силу вам?
– Не силу. Бремя. – Инна повернулась и пошла дальше. – Сила была у дяди Феди. Но… это не та сила, которую можно взять и передать кому захочется. Ну, в самом деле, вы же не можете передать кому-то свое умение плавать… Не можете передать свое желание защитить Павлика… Например.
– Не могу, – согласился Ковалев.
– Вы не боитесь идти тропой мёртвых? – спросила Инна вдруг.
– Нет.
– И даже черепа, насаженные на колья, вас не смущают? – Она рассмеялась.
Ковалев пригляделся: тропинка упиралась в ворота, по обеим сторонам которых в самом деле белели насаженные на колья конские черепа.
– Нет.
Пусть рассказывает сказки – красивые и страшные сказки. Ковалев повидал немало девушек, называвших себя ведьмами – для придания своему образу загадочности и шарма. Обычно это выглядело глупо или смешно. Инна не выглядела смешной или глупой, и шарм ее был особенным, естественным, органичным. Он обволакивал…
– А ведь пройти этой тропой может не каждый… – сказала она тихо.
– Селиванову со товарищи это вроде бы удалось.
– Ничего подобного. По этой тропе они лишь вернулись. Впрочем, я думаю, он водил своих друзей по болоту кругами, чтобы они не сочли путешествие слишком лёгким.
– То есть это анизотропная тропинка – работает только на выход… – покивал Ковалев.
– Для живых – только на выход. Для мёртвых – только на вход.
– Я умер и не заметил, что ли?
– Нет, вы вполне ещё живой, – красиво засмеялась Инна.
– Ещё? Неужели буду съеден в конце пути ведьмой-людоедкой?
– И не мечтайте. Знаете, как ваш отец подружился с бабой Ксеней? Он пришел к ней в ту ночь, когда утонула ваша мама. И требовал, чтобы баба Ксеня пропустила его за ней. Пришел, даже не переодевшись, как был, в чем нырял в реку, только ватник на плечи накинул. Понимаете, он нырял за вашей мамой, много раз нырял, – а когда понял, что поздно, что даже если он её вытащит, её уже не откачают, тогда к баба Ксене побежал. За колдовством. Он едва не умер, баба Ксеня его чудом спасла. Он потом воспалением легких долго болел. И… он простить себе не мог, что её не спас. Мне кажется, он спасателем стал, чтобы как-то оправдаться, искупить вину. Другой бы наоборот рассуждал: пусть всем будет так же плохо, как и мне. А дядя Федя… Он хороший был человек. Он после этого сквозь воду видел…
– Это в смысле «как в воду глядел»?
– Наверное, и в этом смысле тоже. Но вообще-то я говорила буквально: он видел сквозь воду на много метров, до сотни. В реке мутная вода, даже в солнечный день, а ночью вообще под водой ничего разглядеть нельзя. А он видел, потому мог вытащить человека, даже если тот на дно ушел, даже если его течением снесло или непонятно было, где он тонет.
– Я надеюсь, насчет «непременно будет тонуть» – это всё-таки сплетни…
Ангелина Васильевна загадочно пожала плечами.
– Я доподлинно знаю только один случай, когда его предсказание сбылось. Давно было, ещё спасательная станция работала. Гуманитарную помощь раздавали, а тёте Паше не дали почему-то, хотя положено было. Она обиделась очень, даже плакала. Так Смирнов пришел в сельсовет, при всём честном народе кулаком по столу стукнул и говорит тогдашней секретарше: «Вот будет твой Андрейка тонуть – пальцем не шевельну!» Андрейка – это её сын старший, не маленький уже был, лет четырнадцати… Она аж побелела, сама к тете Паше прибежала, не только гуманитарную помощь отдала – ещё от себя конфет добавила и банку кофе. А через неделю её Андрейка с вышки в воду прыгнул неудачно – сейчас на пляже вышки уже нет, разобрали… Видно, оглушило его, ребятня смотрит – а он не выныривает. И Смирнов как знал – моторку свою разбил, не успел остановиться, на ходу за ним нырнул. Три раза нырял – вытащил. Откачали… Я думаю, с тех пор эти слухи о нем и ходили, одного совпадения для появления «легенды» вполне достаточно. – Она улыбнулась.
– Милая такая шуточка – напугать женщину смертью ребёнка… – осклабился Ковалев. – За банку кофе…
– Я думаю, тогда он не шутил вовсе. Знаете, есть такое выражение: как в воду глядел… Кто его знает, может, и вправду глядел… Баба Ксеня редко насчет людей ошибалась…
Ковалев вспомнил вдруг разговор с Селивановым.
– Кстати, о бабе Ксене и появлении «легенд». Сегодня мне поведали о том, что ваша дочь – ведьма-людоедка, её ночью видели в доме на болоте…
Ангелина Васильевна не донесла до рта чашку с чаем, замерла на секунду и поставила чашку на место.
– Кто это вам рассказал такую ерунду? – чужим, металлическим голосом спросила старая ведьма.
– Мальчишка из санатория, они ходили ночью на болото за неразменным рублем. Заглянули в окно и увидели вашу дочь. Можете порадоваться – одной легендой в Заречном теперь будет больше.
– Они это выдумали, – после паузы медленно и холодно выговорила Ангелина Васильевна. – Дом бабы Ксени заколочен, в нем только пыль и паутина, Инке там делать нечего…
Она снова закурила, затянулась несколько раз подряд, но тут же принялась тушить сигарету, сломала её в двух местах и оставила дымиться в блюдечке. Залпом выпила оставшиеся полчашки чая и засобиралась домой.
* * *
Они снова сидели на подоконнике в туалете, Павлик обеими руками вцепился в горячий стакан с чаем, отхлебывая из него по чуть-чуть, а Витька успел выкурить две сигареты.
– Вить, а может, мне всё-таки покреститься?
– Да за каким фэншуем? – Витька сплюнул на пол медленно, стараясь попасть слюной в предыдущий плевок. – Я тебе не рассказывал… Я тоже её видел однажды. Это в конце смены было, мы уехали через два дня. А потом я был уже крещеный. Но от того, что меня покрестили, ничего ведь не изменилось… Сначала я даже домой боялся ехать, хотел на все лето в интернате остаться. Потом это забылось как-то, да я и не вспоминал особо – мало ли, приснилась хрень какая-то… А сейчас я вот что подумал. Понимаешь, в той истории про волка… Ну, про Кита, который утонул… Он ведь тоже за окном свою мать видел. Понимаешь? Свою, а не нашу. Так может, Бледная дева просто прикидывается чужими матерями, ну, чтобы в доверие втереться?
Павлик снова вспомнил лицо за стеклом, и ему передернуло плечи. Витькина мысль была очень правильна – конечно, это не их мать затаскивала детей на дно реки, такого вообще не бывает, и живет она далеко… Но отвратительное лицо за стеклом от этого не перестало быть похожим на лицо матери, не перестало!
– Вить, а ведь правда она красивая? – угрюмо спросил Павлик.
– Кто? Бледная дева? – Витька даже повернулся к Павлику и посмотрел на него удивленно.
– Нет, мама…
– Ну… в общем… ничего так. Я как-то не приглядывался. Она молодая была ещё красивей, когда я маленький был.
– А Бледная дева меня теперь в речку утащит?
– Да не, как она тебя утащит? Где ты – и где речка! Она не злая вообще-то, она своего сына ищет. Посмотрит, что ты не её сын, и оставит тебя в покое. Меня же она не утащила.
– Тебя покрестили потому что… – вздохнул Павлик. – И я вот всё думаю: может, волк все-таки Зою испугался, а не этого дядьку? Ну, всё-таки крест и молитва. Помнишь, как на болоте волк замолчал, когда Сашка Ивлев молился? Зоя в воскресенье же дежурила как раз.
– Глупости. Чего тогда волк в пятницу приходил, если она в четверг его уже прогнала?
– Ну, может, не с первого раза подействовало.
– Ты не понимаешь, – терпеливо пояснил Витька. – Зоя только бормочет и крестом без толку размахивает. А дядька вломил твоему волку промеж ушей – и тот сразу все понял. И дверь открытую дядька нашел.
– Вить, а может, Зое все ж таки рассказать про Бледную деву? Раз она не ведьма…
– Ладно, не ссы. Я разузнаю про Бледную деву. – Витька спрыгнул с подоконника. – С волком разобрались, и с ней разберёмся. Без Зои.
* * *
По правде, Ковалев против обыкновения долго не мог уснуть – не столько из-за болевшей руки, сколько в мыслях о бешенстве. Он даже поднялся, собираясь одеться и пойти ловить собаку, но выглянул в окно, увидел, как ветер шлепает в стекло мокрым снегом, как тот скатывается вниз капельками воды, – и передумал. Обычно он не искал у себя смертельных болезней и решил, что старая ведьма напугала его нарочно.
* * *
Река знает и помнит всё… Секунды счастья, часы отчаяния, дни скорби, годы тоски… На смену сонным малиновым закатам приходят багровые зарева, молочно-белые туманы сменяются серым маревом осенней мороси. Стынет, стынет вода в реке…
Легко распахнуть дверь в темный дом – не скрипнет, и шаг через порог дается легко, без трепета.
– Что пришел? – презрительно звучит голос старухи.
– Это ты! Ты! Старая ведьма! Ты Наташку!.. Убью!..
Зубы стучат от холода. Срывается голос с угрожающего на жалобный и жалкий.
– Ой ли? – Старуха хохочет глумливо, презрительно. – Не убьёшь. Потому что не за этим ты сюда явился. Не за этим верную дорожку сюда почуял. Знаю я, на что ты надеялся.
В полумраке комнат и коридоров есть вторая дверь наружу – выход.
– Смешно тебе? – Верхняя губа поднимается в оскале, дрожит от напряжения, дергается…
– Раздевайся, дурак. С тебя вода на пол течет. Совсем раздевайся, к огню садись. Пока не помер.
Вспыхивает огонь в открытом очаге – как по волшебству, – манит спасительным жаром. Руки трясутся, не слушаются, пальцы крючит. Пустота в груди не дает дышать.
– Виноватого ищешь? – ворчит старуха. – Это оттого, что себя больше других виноватым считаешь.
Темные, сморщенные старушечьи руки набрасывают одеяло на мокрые плечи, скрещивают углы на груди – будто пеленают младенца.
– Не надейся, – коротко бросает старуха.
– На что?
– На то, зачем пришел. Вслед за ней, небось, бежал? Думал, догонишь?
– Думал. – Тяжело смотреть старухе в глаза. Безжалостные, как сама смерть.
Она качает головой: нет.
– Видишь дверь? Догнать догонишь, но назад ни сам не вернёшься, ни её не вернёшь. Сказки это, что можно на ту сторону сходить и вернуться. Нельзя, нет обратного хода.
Догнать! Любой ценой догнать! Зачем возвращаться? Слишком пусто в груди, слишком холодно.
Две двери. Два выхода. Самому выбирать – старуха подсказывать не станет. Малодушно вернуться назад – бросить бесполезные попытки догнать, найти, вернуть. Малодушно пойти вперед – избавиться навсегда от пустоты в груди, разом избыть часы отчаяния, дни скорби, годы тоски.
Горячие слезы бегут по холодным щекам, бьются в пустой груди – согнуться, закрыть лицо руками, переждать боль… Огонь полыхает в очаге, жжет нестерпимо – вода плещется над головой. Черная, ледяная вода.
– Поплачь, поплачь. – Скрюченные старушечьи пальцы гладят по голове. – Не знаю я, как правильней, как легче, – но мне нравится твой выбор.
Разве выбор уже сделан? Разве нельзя его изменить? Выбор кончается тогда, когда за спиной закрывается дверь. Одна или вторая…
– Передай ей… Ты можешь, я знаю… Передать. Что я прощения прошу. За всё. Она для меня одна была и будет. За то, что бросил её. Не догнал. – Зубы стучат. И трудно выдавить из себя безжалостное, бесповоротное: – Не стал догонять.
Ледяная вода выпускает на поверхность, глоток воздуха рвёт лёгкие, зажатые холодом, – мать кричит истошно, страшно кричит, по-звериному. Крик ее тонет в серой мороси, опускается на дно черного омута и холодными осенними ночами нет-нет да пронесется над водой тяжелым стоном… Река знает и помнит всё. Но никому не расскажет.
* * *
Завтрак снова начался с разбирательства. Зоя Романовна предъявила Ковалеву скромный смартфон и спросила, не его ли это вещь. Ковалев покачал головой.
– А почему тогда симкарта оформлена на ваше имя? – последовал торжествующий вопрос.
– Мальчик попросил меня купить ему симкарту, я не увидел в его просьбе ничего предосудительного, – равнодушно пожал плечами Ковалев.
– Вам не показалось странной просьба семилетнего мальчика? – Зоя нарочито подняла брови.
– Почему семилетнего? Меня об этом попросил Селиванов. Не вижу ничего странного в желании пятнадцатилетнего парня иметь мобильный телефон.
– И вы не пожалели денег на эту покупку? Насколько мне известно, вы небогатый человек…
– Я могу себе это позволить, – уклончиво ответил Ковалев – наверняка детям не полагалось иметь карманных денег.
Зоя вышла из себя, но голос не повысила – впрочем, ярости своей не скрывала.
– Вам не пришло в голову, что и телефон, и деньги на симкарту мальчик украл?
– Нет, не пришло, – соврал Ковалев, но в подробности вдаваться не стал.
– А может быть, вы сами купили этот смартфон и подарили Павлику? Желая его подкупить, расположить к себе? – спросила воспитательница старшей группы.
Ковалев не сразу понял, на что она намекает, но сотрудники за столом зашептались, бросая на Ковалева косые взгляды.
– Я ничего Павлику не дарил, – фыркнул он, но по выражению лиц за столом догадался, что в это не особенно поверили.
– Я видела, как мальчик смотрел на вас во время музыкального занятия, – усмехнулась Тамара Юрьевна. – Откуда у ребёнка возьмется интерес ко взрослому мужчине?
– Вы хотите меня напугать? – Ковалев нервно хмыкнул.
– А вы испугались? – с некоторым торжеством спросила ведьма. – Я хотела рассказать вам одну историю. Не подумайте, что я всерьёз верю в чертовщину, но, несомненно, существует нечто, чего пока не может объяснить современная наука. И мы, женщины, более чувствительны к этому. Не потому что глупы и суеверны – просто острей ощущаем опасность. Может, вы мне всё-таки предложите чаю?
– Пейте на здоровье. – Ковалев поставил перед ней чашку с буфета.
– Когда мне было пятнадцать лет, а вашей матери – тринадцать, в купальскую ночь мы с подругами гадали на воске и воде из омута. И чтобы гадание было верным, пообещали Наташку водяному. В жертву. Прошло несколько лет, и водяной жертву забрал…
На этот раз она не спросила разрешения, чтобы закурить.
– А вы не допускаете, что это просто совпадение? – спросил Ковалев, вздыхая.
– Допускаю, – просто ответила Ангелина Васильевна. – Существует поверье, что над теми людьми, которым судьба определила утонуть, водяной получает таинственную власть. Вмешательство в ход судьбы ничего не меняет, лишь дает отсрочку. Ваша бабушка, женщина неглупая и далёкая от суеверий, никогда не привозила вас сюда, потому что опасалась именно этого: водяной считает вас ускользнувшей жертвой, принадлежащей ему по праву.
Ковалев промолчал.
– Инка сказала, вы угрожаете Зое написать на неё заявление…
– И что?
– Знаете, ваш отец был с Зоей в непримиримой конфронтации. И Зоя платила ему взаимностью. Ещё он на дух не переносил Мишеньку, и мне до сих пор кажется странным, что Татьяна ему при этом благоволила, – она и сейчас готова порвать глотку всякому, кто обижает Мишеньку.
Ковалев кашлянул.
– А… хм… Мишенька – её младший брат?
– Старший, Мишенька учился со Смирновым в одном классе. Он в детстве был эдаким увальнем, безобидным добряком. А Татьяна, хоть и младшая, его защищала. Когда он вздумал поступать в семинарию, а это было ещё в советские времена, она одна тогда стояла на его стороне, хотя у неё из-за этого могли быть неприятности. Ну как же, Мишенька – он же божий человек! Но Татьяна была именной стипендиаткой, активисткой и ничего не побоялась. И, знаете, это оказалось его призванием. Он хотел жениться на Зое, но она ему отказала, – и он постригся в монахи. Потому он и не приходской священник. Но Заречное в некотором роде окормляет – его тут очень уважают теперь, даже те, кто помнит его ещё мальчиком. Верней… не столько даже уважают, сколько любят. Я не очень хорошо отношусь к поповской братии, но не могу не признать, что любят его не просто так, – он умеет найти подход к людям, утешить, поддержать. Так вот, ваш отец Мишеньку не то чтобы ненавидел – скорей, презирал. Но презирал, знаете, довольно активно. Бывало, плевал ему под ноги при встрече, демонстративно так… А Мишенька перекрестит его в ответ, глянет снисходительно, как на ребёнка неразумного… Только мне кажется, что дело не в его всепрощении, – была за ним какая-то вина перед вашим отцом. Так вот, Татьяна это презрение вашему отцу прощала. Когда закрыли станцию, где он работал, выбила ему ставку в санатории. Помогала, когда могла. И я считаю это странным.
– Может, он ей просто нравился?
– Сомневаюсь. У нее в личной жизни всё прекрасно – муж, сыновья взрослые. Это, конечно, ни о чем не говорит, но Татьяна – она не такая. У неё и любовь по расписанию, и дети по плану. Она из тех, кто умеет приказывать сердцу, кого любить, а кого нет. Потому мне кажется, что ей от вашего отца было что-то нужно. Я могу только предполагать, что именно. Но если я скажу вам об этом, вы надо мной посмеетесь.
– Тогда не говорите. Я сыт по горло местными легендами.
– Скажите, а как Татьяна относится к вам? Понятно, что первоначально ею двигало любопытство. Но теперь оно вполне удовлетворено.
– Она… хочет мне понравиться. – Ковалев ответил помимо своей воли, хотел ответить уклончиво, но почему-то сказал правду.
Ангелина Васильевна отвела взгляд, снова закурила и покачала головой.
– Вы не уедете… И Татьяна сделает для этого всё. Но я не об этом. Зоя не разделяла симпатий Татьяны к вашему отцу, он откровенно мешал ей бороться с нечистой силой… – Она усмехнулась. – Она шипела на каждом углу, что он служит дьяволу, и, замечу, без шуток, на полном серьёзе. Она искренне верит и в дьявола тоже.
– А у неё были основания для обвинения моего отца?
– Ну… Видите ли… Ваш отец смеялся над ней, над её верой. Он был человек простой, без образования, не склонный к философии и рефлексии. И вряд ли мог объяснить словами то, что считал для себя естественным… – Она помолчала, затягиваясь. – Знаете, я боюсь говорить с вами. Я боюсь отпугнуть вас неосторожным словом. И в этом вы похожи на своего отца – вы рассмеётесь мне в лицо и сочтете мои слова странными фантазиями.
– Вы сами начали этот разговор. А теперь хотите, чтобы я заранее дал вам индульгенцию за то, что вы скажете? Не дам. Но попробуйте объяснить, что мой отец считал для себя естественным и почему это так не нравилось Зое.
– Понимаете, он вырос на берегу реки. Мне кажется, он научился плавать раньше, чем ходить. Говорил, что он водяной, – шутил, конечно. А баба Ксеня между тем считала его ведьмаком.
– А баба Ксеня – это, простите, кто? – вздохнул Ковалев.
– Это моя бабка, колдунья.
Ковалев посмотрел в потолок.
– Её колдовство тоже было научно доказано наукой эзотерикой?
Ангелина Васильевна рассмеялась.
– Как же вам, должно быть, надоели местные легенды!
– У меня ощущение, что здесь нет ни одного нормального человека… Или все вокруг сговорились довести меня до сумасшедшего дома, – проворчал Ковалев вполне доверительно.
– Это потому что вы живёте в городе, не ходите по земле, не видите луны в небе… А здесь люди вроде и не замечают окружающего пространства, но оно всё равно действует на них – подспудно, подсознательно. И вот что удивительно: в Заречном не хранят вековые традиции, это не глухая деревня в лесу, у нас почти нет старожилов – но это место затягивает пришлых, будто болото, а легенды множатся на глазах, рождаются едва ли не каждый день…
– Это не легенды. Это досужие сплетни малообразованных людей, которым еще и телевизор дурит головы. Ну в самом деле – это средневековье какое-то! Ладно, раньше люди искали способ объяснить необъяснимое – но сейчас-то чего?
– Это создает иллюзии. Иллюзию сказки, иллюзию возможности повлиять на происходящее, иллюзию исполнения желаний… Люди хотят иллюзий от малости своей, от незначительности, от неуверенности. С одной стороны. А с другой – вы не допускаете, что в нашей жизни есть многое, чего пока не может объяснить наука?
– Да, допускаю. Шаровая молния тому пример. Но никому из ученых не приходит в голову приписать ее действие волшебным силам, – фыркнул Ковалев.
– Шаровая молния довольно примитивна по сравнению с неизученными возможностями человеческого мозга. Я кажется, говорила о вашем отце… На чем я остановилась?
– На том, что колдунья баба Ксеня считала его ведьмаком, – со всем возможным сарказмом выговорил Ковалев.
– Да-да, именно. В наш просвещенный век ни один парень в здравом уме так себя не назовет и плюнет в лицо любому, кто посмеет об этом заикнуться. В прежние времена, когда люди зависели от реки, с водяным связывали много небылиц и ритуалов, как безобидных, так и не очень. Обещание жертвы водяному было весьма распространено, а потому всех утонувших считали погубленными по злому умыслу, и чаще всего колдовство приписывали мельнику. Здесь тоже стояла водяная мельница, её разрушили, когда строили железнодорожный мост. Сейчас большинство людей в Заречном зависит от дачников. Мы хоть и далеко от города, но река делает это место привлекательным. Смирнов работал на спасательной станции, пока её не закрыли. И вот парадокс: его злому умыслу приписывали всех утонувших. Не спасенных, а утонувших. Не в том даже смысле, что мог спасти и не спас, а в том, что мог договориться с водяным и не договорился. Или так с ним сторговался. Или нарочно сгубил жертву из личной неприязни. Страх смерти всегда рождает тёмные суеверия, даже у людей образованных. Только образованные люди, говоря о своих суеверных страхах, пользуются умными словами, в этом всё отличие. И Смирнова побаивались, как когда-то боялись и уважали деревенских колдунов. Зоя с удовольствием сожгла бы его на костре, она считала, что с нечистой силой надо бороться. Большинство же местных старались с ним дружить, дабы не впасть в его немилость. А вот Татьяна… Я бы сочла её отношение к вашему отцу суеверным страхом, просто выраженным цивилизованно, но Татьяне чужды суеверия. Её знаменитая здесь монография не имеет ничего общего с верой в Бога – это абсолютно атеистическая работа, исследовавшая эффект плацебо. Татьяна гораздо более атеистка, нежели вы или я, она верит только в то, что видела своими глазами и трогала своими руками.
– Но… почему она тогда позволяет… – заикнулся Ковалев.
– Во-первых, ради Мишеньки. Во-вторых, из чистого прагматизма, – видит в этом пользу, о которой написала монографию. А ещё Татьяна никогда не пойдет против господствующей идеологии – в советские времена она была активной комсомолкой, теперь она будет поддерживать религию, потому что это указание сверху.
– А… Мишенька? Тоже хотел сжечь моего отца на костре?
– Нет, я уже говорила. Зоя имеет на Мишеньку серьёзное влияние, он слушается её буквально во всём. Но в этом он был непреклонен при жизни вашего отца и остался непреклонным теперь. Опять же, какая открытая борьба со слугой дьявола может быть в светском государстве? На отлучение от церкви неверующему плевать, так же как и на анафему… А общественное мнение, в сущности, остаётся языческим: заручиться поддержкой силы, и людям неважно, что одна сила думает о другой… Вздумай Мишенька открыто обвинять Смирнова в ведовстве, того стали бы бояться – и уважать – ещё больше, это Зоя понимала и ещё сильней бесилась. Но Мишенька принципиально считал, что ваш отец делает божье дело, и никогда ни полслова плохого о нем не говорил. А Смирнов, знаете, иногда подшучивал над людьми – беззлобно совершенно. Вот пролезет кто-нибудь перед ним без очереди, он посмотрит так, покачает головой: «Погоди, вот будешь ты тонуть…» Болтали, что тот, кому Федька-спасатель такое скажет, непременно будет тонуть. А утонет или нет – это во власти Смирнова. И люди пугались по-настоящему. И ладно бы местные, но дачники тоже пугались. Им-то откуда знать местные сплетни? Умел он это сказать… Потом засмеется, по плечу хлопнет, спросит: «Что, страшно? Вот то-то!»