Выдраться от истомившейся девицы у Клава не вышло. Из страстных рук корчмаревой дочки несчастного екана пришлось отрывать втроем: Аркса бесцеремонно тащила своего парня за бока, Лур пытался отцепить руки Фэрьки от добычи, и даже Варька обхватил трубой ногу Клава и тянул в сторону двери.
На дворе меж тем народ уже трижды успел передраться и переделить честно выигранные на ставках монеты и единодушно порешил обмыть это дело — тем более что и девки куда-то смылись, видимо, отмываться. И теперь всей толпой завалились в гостевой покой и, опешив от увиденного, намертво застыли в проходе. Разумеется, на Цветущую ночь все по молодости озоровали, да и праздник урожая хороший повод давал проверить на деле будущего мужа али жену, но чтобы вот прям посреди горницы, да еще вчетвером — такого точно даже самый опытный путник не видывал.
— Дочка? — удивленно-обрадованно переспросил корчмарь, прощемливаясь в первые ряды зрителей.
— Папашу держите! — закомандовал какой-то дальновидный гость.
— Хрена лысого меня держать? — отперся корчмарь. — Жениха держите, покуда не сбег!
Аркса сообразила, что сейчас она точно лишится и парня, и кисточек на ушах если вмешается. Да и приятель Клава настойчиво кивал то на выход, то на оконце. Варька же вообще под табурет зашился. Рысь грозно прищурилась — отдавать за здорово живешь своего парня, пусть и человека, было обидно. Хорошо, что она и так голая — не придется раздеваться и одежду рвать. Оборотиться она сумела быстро — с каждым разом у нее получалось все лучше и легче. А ведь у многих моментально не выходило: им нужно было уединенное место и лучину времени, а то и больше на то, чтобы сменить облик. Действие они не репетировали, но Клав всегда оказывался на диво догадливым, когда дело касалось целости его шкуры.
Рысь метнулась, оскалилась и цапнула Клава за… ну за что сумела по-быстрому, за то и хватанула. Екан возмущенно охнул, и ругательски взвизгнул. Аркса застонала и едва удержалась, чтобы лапами на зажать морду — парень опять перепутал заклятия или слова в заклинании, и вместо белой пены у него изо рта потекло что-то розовое, скорее даже малиновое, отдаленно напоминающее кисель.
— Бешеный! Он бешеный! — вдохновенно заверещал Лур.
— Ой, спасайтесь! — подхватил идею и Варька. Визгливые нотки ощутимо добавляли паники. — Оно всех загрызет! И искусит! То есть искусает! Мы все помрем в страшных муках!
Паника — вещь заразительная, гости выскакивали через узкую дверь парами. Последним, как и надлежит владельцу заведения, мужественно сбежал корчмарь, разрываясь между чувством отцовского долга и инстинктом самосохранения. Покой опустел. Лур каким-то неуловимым движением оглушил верещащую, но не выпускающую предполагаемого суженого Фэрьку и пинком простимулировал Клава уносить ноги. Аркса и сама выпрыгнула в высаженное кем-то оконце.
Припустили так быстро, как успевал пыхтящий и шипящий Варька. Через тын Лур уже отработанным движением перекинул Клава, Аркса барьер взяла сама, А Варька так стремился покинуть недружелюбный двор, что по-простецки высадил трубой кусок доски из забора. Отбежав на пару верст, самовар умирающим голосом сообщил, что «лучше умрет, но шагу дальше не сделает». Клав помянул всю Варькину родню из кухни Универсариума и подхватил самоварчик, но вскоре тоже выдохся. И без умолку болтающего перевертыша подкинул в руки Лура. Тот первым делом встряхнул болтуна и, небрежно закинув на плечо, побежал догонять своих.
Клав скакал по буеракам, оскальзывался и падал и люто завидовал рыси. которая мчалась изящными прыжками, ни во что не влетая и ни обо что не спотыкаясь. А еще больше ненавидел Лура, который даже, кажется, ногами не перебирал, а едва не летел и даже, сволочь, ничуть не запыхался, в то время как сам екан уже задыхался от пробежки.
— Уже, пожалуй, не погонятся. — Аркса остановилась, чутко повела ушками по сторонам. — Ты нагулялся уже или еще побродить желаешь? Может, еще парочку невест себе присмотришь?
— Тогда ты точно голодной не останешься. — Клав без сил повалился на землю. В таком состоянии ему было все равно: мокро или сухо, лужа или камень. Ну и шмякнулся как раз в самую мокредь. — Всех же сожрешь…
Рычать Аркса умела душевно и проникновенно, аж Лур вздрогнул, но спасать хозяина не стал. В конце концов от рыка, толчка, и парочки хороших ударов когтистой лапой пониже спины еще ни один парень не умер. Зато девушке полезно будет нервы так успокоить. Да и, судя по тому как екан замер, к подобному выяснению отношений ему было не привыкать.
Негодование подруги Клав пережидал, вжавшись в лужу — холодная, мокрая, но она ощущалась более миролюбивой, чем Аркса, которая уже злилась по-настоящему и даже больно кусалась. Клав ойкнул от чересчур сильной затрещины и перевернулся на спину.
— Ты моя хорошая, моя красавица, — нежно заворковал парень, прижимая руки к груди. — Давай тебя за ушком почешу.
Рысь оскалилась, но откусывать пальцы не стала. И Клав осторожно погладил морду, почесал под нижней челюстью. Потом пощекотал ногтями шею, попутно отогревая в теплой шерсти ледяные пальцы. Рысь заурчала, улеглась на парня поудобнее. Клав промок и замерз окончательно и чихнул. Не то чтобы он собирался заболеть и помереть, но был явно близок к такому финалу. Рысь фыркнула, лизнула посиневший нос и кувыркнулась через спину, тут же вновь усевшись парню на живот уже в человеческом облике. Клав подумал, что под голой девушкой валяться приятнее, но под рысью было теплее, хотя бы с одной, верхней, стороны.
— Когда закончите свои нежности, то можем пойти в город. — Лур зябко поежился. Скорее всего, для вида — вряд ли сущности умеют мерзнуть. — Тут через две лучины ворота откроют. Как раз дойдем.
Аркса поднялась, изящно потянулась, демонстрируя идеальное мускулистое тело. Клав же перекатился на бок и вставал медленно и неловко — его трясло от холода, да и мокрая липнущая одежда не добавляла оптимизма.
— Раздевайся, — хмуро приказал Лур.
— Зачем? — простучал зубами Клав.
— Греть тебя буду. — Лур потер ладонь об ладонь и огляделся. Подходящее деревце нашлось почти сразу. И он быстро наскубал с него солидный пучок тоненьких веточек. — А то мне дохляк не нужен, ибо я сам такой.
— Пусть лучше рысь. — Клав неуверенно стянул тунику, стащил портки и с трудом отодрал от кожи рубаху. Изначально вроде из беленого полотна, но нынче выглядящую так, словно ею несколько седмиц протирали дымоходы. — Знаешь, как она обогреть да приласкать может?
— Не знаю. — Лур покрутил кистью, разминаясь. — Но не против познать сие…
— Ай! — Веничек из прутиков жадно впился в плечи. Клав взвизгнул и отпрыгнул.
Лур мгновенно оказался рядом и снова вытянул голого парня на сей раз по ногам. Екан заорал и принялся отмахиваться от атакующей сущности, но самооборона помогала слабо. Лур каждый раз приближался с неожиданной стороны и охаживал своего хозяина прутиками.
— Ты спятил? — Клав бойко скакал по буеракам, пытаясь укрыться от невозмутимого Лура и его хлещущего веника за деревьями, за бешено ржущей Арксой, и даже за повизгивающим Варькой.
— Нет. — Лур метко перетянул парня по бедрам. — Это самый эффективный способ разогнать кровь и согреться.
— Ой! Спасибо! Я бы предпочел… Ай! Менее травматичных методов не нашлось что ли? Уй! Да отвали от меня! И-и-и! Да ты мне всю шкуру… Ы-ы-ы-ы! Сдерешь!
— Да, хорошо что в нашем Универсариуме отменены розги, — сквозь смех выдала Аркса, — а то бы ты, милый друг, опозорился бы однозначно. Ты даже от шлепка лапой воешь.
— Я мирный человек, — почти рыдал Клав, не переставая уворачиваться от агрессивной сущности. — И предпочитаю переговоры. Да хватит меня хлестать, мне уже жарко стало!
Лур прыгнул вперед, преградив путь пятящемуся екану, и последний раз приложил парня по плечам. И затем выкинул прутики. Разогрел он хозяина хорошо — аж красный и жаром пышет. Того и гляди сам убивать кинется, только напрасно силы потратит. А впрочем, ладно — главное, чтобы сейчас не простыл. Ибо с его натурой, да еще и болезный, — тогда точно хоть бери и развоплощайся.
Клав с ненавистью поглядел на мокрые и основательно затоптанные во время сугрева шмотки и обреченно зашагал к городу.
— Врата в другой стороне, — невинно уточнила Аркса. И напялила на себя вещи Клава. Большеваты немного, но не страшно. — Сейчас побегаю в них, и они подсохнут.
— А что? — Клав оступился на какой-то шишке, поранил ступню и запрыгал на одной ноге. — Я что сам не мог?
— Ты нет, — категорично заявил Варька. — Простыл бы. А так вон — лепота: все тело горит.
Клав поперхнулся, припомнил давешнюю баню и заскрипел зубами. Больше до самого города он не проронил ни единого слова.
Раскатать сеновал по бревнышку не позволил хозяин корчмы. Так же он ретиво возражал и против того, чтобы «спалить чаровника с хреном» — ибо будучи человеком дальновидным и предусмотрительным, понимал, что хрен на огороде может и по весне снова сам отрасти, а вот отстраивать новую сараину на дворе придется ему и непонятно на какие монетки, ведь на погорелое подворье постояльцев-то не заманишь.
Клав вслушивался в предложения и возражения, вознося молитвы скопом всем высшим силам, чтобы сеновальчик не трогали. А еще монотонно и безнадежно продолжал подвывать свое «авер!». Лур полежал немного, опасливо поднял голову, огляделся — тут неизвестно, что страшнее: полыхающий сеновал или заклятия призвавшего его господина.
— Смоляки притащили и факелами помахивают, — Лур даже не поднимался к оконцу. — Кажется, твой зов не работает. А быстро чего-нибудь колдануть можешь? Тут уже без разницы что получится, иначе из тебя выйдет жаркое.
— А из тебя? — возмутился Клав такой перспективой.
— А из меня ничего. — Лур грустно вздохнул. — Придется еще пару сотен лет дожидаться в небытии очередного муда… мудрого человека.
Клав подозрительно сощурился, но спорить не стал. В конце концов впервые с момента общения эта мерзкая сущность произнесла что-то вполне приличное. На призыв по-прежнему никто не отвечал. Впрочем, он толком и не знал как правильно призывать и каким должен быть отклик. Оборотни-то наверняка знают, да и призыву их учат со щенячества — так повелось еще со времен Белой войны, когда люди за что-то невзлюбили умеющих оборачиваться и принялись активно уничтожать все роды. Клав на той лекции даже полюбопытствовал: за что убивать оборотней, шкуру то ведь после смерти с них не снимешь — и на погребальный костер прирожденные обычно отправляются в человеческом теле. А потом долго отбивался от однокашников, которые норовили его качественно искусать, дабы таким простым и незатейливым способом донести разницу между человеком-зверем-оборотнем.
Народ чего-то заскучал и стал откровенно замерзать — вроде и весна, но по ночи морозец поприжал. И самые ретивые уже успели закинуть пару факелов на крышу. Лур затосковал — пока его господин подвывает и вглядывается в темноту, от них останутся лишь угольки да воспоминания.
— Аваер? — не сдавался Клав. Теперь он настойчиво склонял слово призыва, добавляя или убавляя буквы — по принципу «авось получится». — Аваир?
Тьма сгустилась, уплотнилась и угрожающе блеснула двумя золотыми искрами. Слишком большими для светлячков. Огоньки приблизились, мигнули, и загорелись почти рядом. Снова погасли и через мгновение полыхнули еще ярче.
— Зря стараешься, — протяжно мурлыкнула огромная черно-рыжая рысь, медленно выплывая из ночного мрака. Кошка сердито оскалилась на Лура и села на задние лапы, обвившись хвостом. — Человеческая глотка не приспособлена для вибрирующих и рычащих звуков…
— Аркса! — Клав проорал имя с таким радостным ревом, что стая пантер бы мигом за вожака признала. И бросился обниматься с подругой, причем с таким восторгом, что умудрился сшибить ее и основательно повалять по соломе.
Рысь его энтузиазм не разделяла и принялась яростно отбиваться и уворачиваться от дружественных объятий. В человечьем облике девушка, несмотря на внешнюю хрупкость, запросто укладывала Клава на лопатки. В зверином обличье тоже без особых затруднений могла в схватке подмять. Но тут ее саму придавили и принялись бесцеремонно тискать и гладить.
— Отпусти! По хорошему… а то голову отгрызу! — рявкнула Аркса.
— Милая! Хорошая! Киса! — Клав угрозу проигнорировал.
— Кто киса? Я киса? — От возмущения Аркса мгновенно взвилась на задние лапы и рванулась вперед собираясь если и не оторвать парню все лишние части тела, то хотя бы основательно его потрепать. Бросок оказался удачным — парень распластался между передних лап. — Не смей называть меня кисой! Не вздумай обзываться котенком! И вообще я тебе не кошка!
— Котенька! — Клав ойкнул, когда острые клыки предупредительно сжались на его шее. — Рыська! Рысочка!
— Мр? — Аркса выпустила добычу и даже потерлась о парня лбом.
— Я так рад, что ты меня услышала…
— Ты необучаемый придурок… я тебе уже сказала, что твой зов не работает. Я за тобой пошла… А то ночь, зверье голодное — того и гляди тебя сожрать могли…
— Да лучше бы слопали, — заныл Клав, — а то женить собрались…
— Я, конечно, не претендую… — зашипела Аркса, выгибая спину и раздуваясь, едва ли не вдвое увеличиваясь в размерах. — Но если ты завел…
— Не заводил… — торопливо отперся Клав. — Меня против воли к брачному дереву волочь собрались. А ежели откажусь, то сожгут… И тебе клочка даже не достанется…
Дослушивать причитания Аркса не стала — единым грациозным прыжком выметнулась в чердачное окошко. И прямо в воздухе перекувыркнулась через спину, приземлившись посреди толпы уже в образе разъяренной девицы. То ли женская интуиция, то ли звериное чутье, но из толпы отиравшихся в ожидании развлечения мужиков рысь мигом вычислила виновницу и набросилась на Фэрьку.
Путники — народ бывалый и ко всяким неожиданностям привычные. Так что от прыгучего оборотня попросту отшатнулись в стороны, а потом дружно сплотили ряды, наблюдая чудное зрелище: две девицы — одна совсем голая, вторая почти, ибо небрежно наброшенная рубаха почти тотчас превратилась в ошметки под цепкими коготками, — азартно мутузили друг друга, оскальзываясь на грязи, царапаясь и кусаясь.
— Ах ты ж дрянь! — с праведным гневом заорал корчмарь и ринулся, распихивая собравшихся, на выручку своей дочке. Но постояльцы его предусмотрительно перехватили и держали, завернув руки за спину. А кто-то самый сообразительный еще и рот норовил зажать, дабы беспокойный папочка своими воплями на нарушил праведного боя.
На отчаянные попытки корчмаря никто не обращал внимания, даже дочке было не до родного отца, которого держали четверо гостей. Фэрька яростно щипала наглую оборотниху, та, впрочем, не менее злобно отвечала, отвешивая тумаки. Зрители быстро сориентировались в разных стилях боя и принялись делать ставки. Самодельные факелы полыхали, монеты позвякивали, девки уже в который раз покатились одна через другую, измазываясь в холодной грязи, а народ рьяно кричал, подбадривая то одну, то другую.
— Ты чего застыл? — Клав решительно пнул высунувшегося, с риском вывалиться, из чердачного окошка Лура. — Сваливаем отсюда быстро.
— А как же твоя подружка? — Лур, не глядя, брыкнул ногой, надеясь попасть по человеку.
— Да что с ней станется? — удивился Клав. — Пусть развлекается. Нам еще Варьку вытаскивать. Помоги спуститься.
— Ну ты и… — свое честное мнение о собственном господине Лур до конца не стал озвучивать, а, подхватив парня, выкинул его в окошко, стараясь добросить до стожка соломы.
Клав даже пискнуть не успел, хотя и перепугался изрядно, но шмякнулся мягко, на заду съехал вниз и на четвереньках ускакал за угол и уже оттуда опасливо выглянул. Бой в грязи продолжался, и его побег остался незамеченным. Впрочем, даже если бы он и заорал, то за воплями дерущихся девок его голос все равно бы никто не услышал. Клав торопливо пополз вдоль дома, старательно вслушиваясь в долетающие выражения. Самыми невинными из них были «кошка драная» и «подстилка корчемная». Аркса ругалась изобретательнее, сказывалось образование. Зато Фэрька брала богатым словарным запасом и неожиданными оборотами.
Варька нашелся в гостевом покое — он сидел на столе, скорбно свесив лапки и обиженно пыхтел. Клав обрадовался и решительно сцапал свое имущество, но превращенный самовар воспротивился. Так еще и в столешницу вцепился — не отодрать.
— Ты… какого… — Клав старательно отцеплял самовар от стола.
— Не хочу, — Варька даже трубой пытался вгрызться в дубовые доски. — Мне тут хорошо. Тут кормят. И мои истории слушают. А с тобой холодно, голодно и всегда зад… по самые уши в неприятностях!
— Ах ты… Да ты… подлец! — разочаровался в лучших чувствах и настоящей дружбе Клав. — Да меня из-за тебя из Универсариума выперли…
— Между прочим я не просил меня колдовать! — огрызнулся самовар и все-таки клюнул своего создателя в руку.
— Ну ты… я же за тобой вернулся, чтобы спасти! — Клав ловко перехватил клюющуюся трубу и зажал под мышкой, словно шею наглого гусака.
Варька беспомощно трепыхнулся, прокашлялся и вдруг громко стал звать на помощь. Клав от неожиданности споткнулся о табурет и полетел на пол, выпустив громогласный самовар.
— Ты чего? — Клав стал подниматься, но, засмотревшись на нахохлившегося Варьку, умудрился ляснуться об угол скамьи. — Уй ты ж… ядрена вошь…
— Сам ты вошь. — обиделся Варька. — Меня, можно сказать, впервые в жизни слушали люди и смеялись, и в ладоши хлопали, когда я им сказки баял. А ты
меня хочешь отсюда утащить… нехороший ты человек…
— Так, а ну-ка погоди… — Клав поднялся на колени, чтобы как раз быть перед Варькой, — ты же не разговаривал?!
— Ну, допустим, молчал, — труба задумчиво качнулась, — но это не значит, что я немой и глупый. Я, может быть, набирался опыта и совершенствовался над собой…
— Да воды он горячей тут нахлебался — вот и забулькал, — бесцеремонно пояснил Лур.
— А тебя вообще не спрашивают, — Варька развернулся к тени и прошипел: — с-с-с-с-су-щность паршивая!
— Почему сразу паршивая? — Лур крутанулся так, что плащом сшиб кружку. — Весь в хозяина!
— Да я тут ни при чем! — Клав тоже разозлился. Мало того что эти двое свалились на его голову, так он же еще и виноват. — Да ну вас!
Лур и Варька переглянулись и развели руками с видом: раз достался им такой хозяин, значит и придется его иметь, все равно новым вряд ли обзаведешься. Клав открыл было рот, собираясь то ли выразить свое негодование, то ли прочесть очередное заклинание, чтобы разом решить все проблемы, но тут в гостевой покой ворвались Аркса и Фэрька — обе с головы до ног покрытые славой, грязью и со зверскими царапинами по всем телу.
— Это как прикажете понимать? — Рысь была пошустрее, зато Фэрька упорнее и если уж бежала, то до тех пор пока на пути не возникало непреодолимое препятствие. Вот и теперь дочка корчмаря врезалась со всей расторопностью в притормозившую оборотниху, отчего та влетела прямо в гостеприимно распахнутые объятия Лура.
— И что это значит? — Клав гневно уставился на сущность, которая вполне материально облапывала его девушку.
— Что? — Аркса обернулась. Клав с негодованием обнаружил, что у девушки зрачки стали вертикальными — так бывало, когда у рыси было хорошее настроение. — Ты вон сам с самоваром яшкался…
— Самовар — это существо полезное, из него чай можно пить. — Клав совсем растерялся.
— Из твоей дырявой лоханки даже наливки не нацедишь, — отмахнулась Аркса. — А вот твой приятель вправду полезный. Без него бы я упала и совсем зашиблась.
От такого наглого вранья Клав аж поперхнулся — рысь с одинаковой ловкостью могла бегать как по полу, так и по стенкам, а захотела бы — так и по потолку. Фэрька меж тем быстро прикинула, что раз Аркса уже нашла себе кавалера, то на Клава претендовать не станет, и ловко пробравшись между столом и обнимающейся парочкой, гронулась на колени подле Клава и запричитала:
— Горемычный ты мой, совсем тебя замучили, вот я тебя сейчас отмою, откормлю, к груди прижму! — Слова у девицы с делом не расходились, Клав даже пискнуть не успел как его прижали к шикарному бюсту. Вот только от близкого девичьего тепла парня пробрало морозом: не приведи боги, корчмарь заявится, а он тут с его дочуркой опять, и та при этом в чем мать родила…
Клав долго стоял, поглядывая по сторонам. Но сущность словно растворилась в вязкой темноте. Парень вздохнул с облегчением. Судя по смутно припоминаемым строчкам из учебных свитков, сущности могли быть как долгоживущими, так и нестабильными. Походят такие, попугают случайно подвернувшихся под руку, погромыхают цепями да поразбрасываются предсказаниями и пропадают, словно их и не было. Лишь после себя неприятный осадочек оставляют. Может, и этот, что его через тын перекинул, из такой же классификации? Долго поразмышлять о природе сущностей и их влиянии на жизнь отдельных магов не вышло — срочно отыскать Варьку и… уносить ноги и самоварные лапы.
Оббежать двор корчмы вдоль наружного тына было намного быстрее, чем красться, вжимаясь в стену, оскальзываясь на выкинутых для домашней живности объедках, дрожа от страха и размышляя о своей незавидной участи. Десятое окошко, тоже небольшое и затянутое непрозрачной пленкой, оказалось посговорчивее. То ли при помощи примитивного заклинания на подглядывание, то ли благодаря ветхости пленки, в которой удалось проковырять дырочку, но Клав сумел кое-как разглядеть гостевой зал. Ух, и народу там было: все столы с лавками заняты. И все почему-то скучковались вокруг одного стола. Что именно происходило, Клав не разобрал из-за гогота и выкриков, но интуитивно угадал, что Варька там и его точно надо спасать.
Жертвовать собой Клав не любил — такие мероприятия всегда плохо заканчивались. Но и других мыслей, как после побега пробраться в корчму и выдернуть из битком-набитой комнаты самоварчик, не было. Захотелось заскулить, спрятаться от холода и моросящего дождя куда-нибудь, хоть под пледы в спальне Универсариума, хоть под мягкую и теплую полость в комнатушке корчмы. Клав даже согласен был на то, чтобы вернуться и доспать в сухой чистой кровати, а пусть уж наутро бьют — раз монет нету. Останавливало только то, что с улицы он вряд ли заберется через окошко. Клав вздохнул и отчего-то разозлился сам на себя. В конце концов чего ж он ныкается, словно бзрыга? Платить-то утром придется, а теперича ночь на дворе. Ночью расчеты не ведут. Так что покуда он честный малый.
В гостевой зал Клав вошел с гордо поднятой головой и потихоньку шум и гогот стали стихать, и все гости один за другим разворачивались к вошедшему. Да и смотрели на него как-то странно: широко раззявив рты и выпучив глаза.
— Чего уставились? — ошеломленно поинтересовался Клав. Под взглядами примерно трех десятков мужиков сделалось совсем неуютно. Да и дверь за спиной захлопнулась, отрезая путь к бегству. Догнать-то догонят, если ловить кинутся, но хоть замаются бегаючи.
Вперед высунулся корчмарь и тактично осведомился, где ж так доброго гостя изгваздаться-то угораздило?
— У-у-уй, — Клав оглядел себя. Свежий корчемный навоз основательно перемешался с дорожной грязью и, подсыхая, превратился в надежную броню, которая потихоньку отшкуривалась с промокшей одежды. — До ветру сходил, и в исхожую яму провалился.
Не то чтобы в объяснение поверили — вроде навоз с говном сложно спутать, — зато ржать и гоготать стали слишком обидно.
— Это мы мигом поправим, — откликнулся корчмарь, — банька-то поди еще теплая. Попариться-то уже не выйдет, но обмыться сгодится. Сейчас дочку кликну, пусть подсобит.
От навязанной в помощь Фэрьки Клав отказаться не смог — та уже подхватила его под локоть и потащила во двор к стоящей на отшибе бане. И как только эта девица умудрялась так ловко обходить все препятствия да не спотыкаться — не иначе как в темноте видит или тоже оборотень?
В предбаннике Фэрька немного покручинилась, что рубаха с прошлого парения замочена и еще сырая, и разделась полностью. Мол, обмыть гостя — это быстро, чего там за новой в дом бегать? А эта пускай и дальше у печки банной сохнет.
Клав будто застыл. Так и стоял колом, пока Фэрька, совсем по бабьи причитая и охая, что заново придется замачивать, выковыривала его из одежды и заодно из грязи.
— Чего ж жмешься? — Лур чуть выдвинулся из стены, поправил плащ. — Девка-то в самом соку.
Клав, не долго думая, подхватил ушат с варом и запустил всущность. Кипяток не долетел, расплескался, щедро оделив и его самого, и горестно завизжавшую Фэрьку. Ушат пляснулся в стенку и ляснул обратно на пол. Лур даже не сделал вид, что отряхивается.
— Ты не в меня кидайся-то, а приласкайся с девицей. А то только время зря теряешь.
— Сгинь! — рывкнул Клав.
— А чем я-то провинилась перед тобой? — заголосила Фэрька, приняв рык на свой счет. — Чем не угодила?
— Да ты тут причем? — отмахнулся Клав.
И девка обиделась всерьез и взялась ругаться. Она помянула где и в каких обстоятельствах видела всю родню екана до седьмого колена, куда и для чего надо сходить и самому Клаву и с чем стоит вернуться и почему его никто ждать не собирается. Екан искренне пожалел, что под рукой нет свитка и пера — такие выражения помогли бы отлично объясниться с любым разбойники или темным человеком. Он усиленно старался их запомнить, и даже шевелил губами, шепотом повторяя.
— Эт ты чегой-то там шептать надумал? — подозрительно прищурилась Фэрька. — Зачаровать меня вздумал?
Клав наморщил лоб. Никого ни зачаровывать, ни причаровывать он не собирался, даже помыслов таких не имел. Но объясниться в чистоте намерений не успел — девка подхватила приткнувшуюся у порожка кочергу и грозно размахнулась. От первого удара Клав увернулся, от второго шустро нырнул под лавку и проелозил пару саженей животом и коленями по занозистым доскам пола. Третий замах оказался более метким — и екан взвыл, схватившись за лопатку. Пусть кочерга и коснулась спины лишь кончиком, но ощущения были словно на нем стадо волков проскакало все полнолуние. Фэрька зло взвизгнула, перепрыгивая через бочку, что екан ей под ноги нарочно опрокинул, и резко махнула рукой. Полавочник, специально приколоченный для всякой нужной и не шибко мелочи, разлетелся от кочерги в мелкую щепу. И девка взвыла еще тоскливее — разбился любимый гладыш с малеванными алыми цветками на побеленных боках. Клав понял, что дочка корчмаря успокоится лишь тогда, когда подле глиняных черепушек будет валяться и его собственная. Больше убегать было некуда, за спиной угол, и лавка больно пнулась под колени. А Фэрька, грозно раскинув руки, наступала. Клав, охнув, метнулся вперед, проскользнул на коленках между ног девки и не поднимаясь так на четвереньках и вылетел из бани, плечом высадив дверь. Впрочем, плечо сбил сильнее о дубовые доски.
После горячей парной да теплого предбанника дождь показался убийственным, а ветер, кажется, все жилы вытягивал. Клав моментально замерз, пару раз свалился, умудрился обо что-то содрать ладони и бок и, наконец-то, пометавшись, заполз на верх сеновала. Даже не по дробине, а прямо по скользкому шуршащему боку копны. Пошкрябался бы и выше, да только крыша оказалась не соломенной, а из прочно перевязанной дранки. Клав тыцнулся в один угол, в другой — ляснулся обо что-то большое и жесткое, уронил на себя какие-то дробины, причем одна палка пребольно стукнула по лбу.
— Надо бы холодненького приложить, — задумчиво отозвался Лур, выступая прямо из стены. — Сделай шагов пять влево, полшажочка правее и чуть вперед…
Клав отчего-то послушался и со всей дури врезался в подвешенный под подстрешье плуг — слишком уж угол рала характерный.
— Ну вот и холодненькое, — довольно усмехнулся Лур. — Как? Полегчало?
Клав выразил свое отношение к прохладному железу такими словами, что кусок обработанной и прокованной руды должен был свернуться в мелкий комок или даже осыпаться пылью. А затем предельно вежливо екан порекомендовал сущности воспользоваться плугом по такому назначению, о котором и половые девки при трактирах слыхом не слыхивали.
— Ты бы меньше ругался, а то опять слова перепутаешь, — предупредил Лур и повалился на сено, выбрал местечко помягче и почище. — И нечего глазами сверкать — все одно молнии метать не умеешь. Так что возьми да прижмись лобешником — синяк сойдет скорее.
Клав прикинул вес плуга: если сущность все-таки хоть немного материальна, то можно одним разом отыграться за все шуточки. В конце концов, у железа есть своя особая магия, в которой сплетаются сила земли и душа огня.
— Молчи лучше, — Луркаким-то образом оказался за спиной Клава и зажал ладонью парню рот. — А то опять колданешь не туда… Да не кусайся ты — все равно бесполезно и непитательно.
Клав мотнул головой — его тут же отпустили. Почему-то эта сущность своим присутствием опровергла аксиому мира Изнанки, компактно изложенную каном Ликусом в нескольких словах вместо многочасовой лекции: либо этот объект материальный и может врезать — тогда надо принимать меры, либо объект нематериальный и тогда его можно просто послать, то бишь игнорировать. Лур не поддавался игнорированию, хотя и нащупывался только тогда, когда сам хватал екана.
— Мне не нравится то, что орет твоя девица, — доверительно сообщил Лур, горячо выдыхая в самое ухо Клава. — Она уже весь двор собрала. Кричит, что ты ее очаровал от макушки до пят, и она вся твоя…
— Да я ее даже пальцем не тронул, — возмутился Клав.
— Вот и напрасно, — мудро заметил Лур. — Надо было тронуть — глядишь бы, получил в приданое корчму.
— Да иди ты в ночь с такими советами, — огрызнулся Клав. Чаровников в народе недолюбливали, считая от их колдовства все беды и несчастия в семействах. А вот магов уважали: маги в случае войны выходили на поля сражений или поднимались на стены, и возвращались с битвы либо с победой, либо в виде мало пригодных к опознанию останков. Магов-оборотней даже почитали, как и любое зверье, обязанное своим происхождением божественным силам. Но вот доказать, что он не чаровник, без магического цехового знака невозможно — повесят или притопят для проформы, а потом уж станут разбираться. — И что мне тогда делать?
— Линять, — философски пожал плечами Лур. Плащ шевельнулся и заструился, словно вокруг тени дул ветер.
— Мне Варьку надо забрать, — пожаловался Клав.
— Дался тебе этот самовар, — удивился Лур.
— Не дался. В этом-то и дело, — маловразумительно пояснил Клав и, подобравшись к ветровому оконцу, прислушался к тому, что творилось внизу.
Страсти там накалялись. Теперь уже выходило, что он не просто заклятие навел на дочку корчмаря, но еще одурманил девицу и воспользовался плодами своим чар. Клав скривился — да за такие плоды с кочергою…Если ему еще и доплачивали бы золотом — все одно бы отказался. Кто-то снизу на пробу швырнул в крышу камень. И откуда подобрали на вычищенном вроде бы дворе? Но ведь если захотят — то достанут. А иного выхода, кроме как через лаз, не было.
— Был бы оборотнем, — мечтательно вздохнул Клав. Тем тварям хвостатым ничего доказывать не надо: обернулись в шкуру и все. А он мало того что человек, так еще и специализация почти немагическая.
— Зови, — Лур свесил ноги прямо через настил досок вниз. — Может, кто отзовется. А то спалят тебя вместе с сеновалом. Знаешь как сено пыхнуть может? Жаркий костерок окажется.
Клава аж передернуло от перспективы, проверять совсем не хотелось.
А толпа внизу премножилась — и откуда столько народу набилось вечером в небольшую придорожную корчму? Лур с интересом поглядывал на двор и прислушивался, нарочно поднося ладонь к уху. Фэрька уже верещала, что ей даже женихаться обещали, причем повторяла это по несколько раз на все лады.
— Между прочим, — сквозь зубы заметил Клав: — женихаться еще не значит жениться. — Заклинание призыва стаи они учили еще на первом курсе, но использовать его следовало лишь когда попадешь в беду, а не на крышу сеновала. Впрочем, если точно подпалят, то там уже не до призыва будет. Екан судорожно стал припоминать было ли такое, чтобы призыв сработал у человека, который не умеет оборачиваться ни магическим образом, ни от рождения. Так и не сумев вспомнить, решил — что он либо будет первым у кого получилось подобное и войдет его случай в свитки истории заклинаний, либо станет последним придурком, который сгинул и достоин упоминания лишь в назидание нерадивым студиозусам. — Авер! Aver! Авер!
Лур, обреченно пискнув, повалился на доски и закрыл голову руками.
Первой осознанным желанием, что пробилось сквозь вязкую и раскачивающуюся темноту, было как можно быстрее сделать ноги. Потому что, если повторное избиение вениками, которое местными расценивалось как удовольствие, еще можно было как-то перетерпеть, то быть всерьез отлупленным за неплатежеспособность категорически не хотелось. Представив, как его могут отходить, Клав даже взбодрился и умудрился сесть на постели. Огляделся. Видимо, его за кого-то знатного и богатого приняли, раз перенесли безжизненную тушку в отдельную комнатушку да уложили на застланный свежей холстиной соломенный матрас.
Подниматься не хотелось, набитая пухом подушка манила улечься обратно, закутаться в меховое одеяло и проваляться пару деньков. Потому что разбитое и растерзанное тело совершенно не желало двигаться, даже ради спасения своей скудной жизни. Но воспоминание о том, как одного незадачливого клиента, что не заплатил за кувшин настойки, рьяно охаживали вожжами в городской таверне, а потом качественно притопили в отстойной яме, оказало живительное воздействие. Клав даже на ноги вскочил и озадаченно уставился на свою одежду. Вещи мало того что простирнули, так, очевидно, и у очага просушили. Даже сапоги почистили. Но долго размышлять и рассыпаться в благодарностях радушному корчмарю и Фэрьке времене не было. Клав поспешно оделся и на цыпочках подобрался к двери, прислушался, робко тронул клямку. Не заперта. Эх, и хорошо быть самозванцев, пусть и недолго доводится наслаждаться такими милостями. Клав потихоньку отодвигал дверь, молясь уже не только Светлым, но и всем темным богам поименно, чтобы эти деревяшки не заскрипели.
Смазанные петли не подвели, дверка приоткрылась ровно настолько, чтобы Клав в щель протиснулся. Короткий коридорчик, куда выходило еще несколько дверей, заканчивался постанывающей от шагов лестницей. Замирая от страха и готовясь в любой момент дернуть обратно, Клав спустился. И понял, что пропал окончательно: внизу как раз располагалась хозяйская половина. А там по прибранной кухне суетился корчмарь, присматривая за очагом, где в котелке томилось мясо, и кроша огромным тесаком капусту на салат. Клав бесшумной тенью взлетел по лестнице и прошмыгнул обратно в комнатушку. Удирать придется через окошко.
О том, что судьба к нему не слишком благосклонна, Клав всегда догадывался. Но теперь с прискорбием убедился в этом снова, да еще в самый неподходящий момент. Окошко открылось легко, и высота вроде показалась приемлемой, чтобы спрыгнуть на соломенную крышу пристройки или хлева, и уже оттуда спуститься на землю. Но вот проскользнуть в проем не получилось, а ведь в Универсариуме он считался достаточно хлипким, так что для поединков его почти не звали. Екан старательно подергался, втягивая живот и пытаясь поджать зад, и понял, что вперед протиснуться совсем не выходит. Снова яростно попыхтел, втягиваясь в комнатку — и покрылся холодным потом, когда понял, что ни туда, ни обратно уже не может. Болтаться так было печально. Лучше бы уж вылазил ногами вперед, так бы хоть мерзнуть не пришлось. А то ногам хорошо: остались в тепле комнатки, а он сам, вывешиваясь наружу, уже продрог до основания.
Клав поерзал. Звать на помощь глупо. Да и никто не поверит в то, что он просто высунулся свежим воздухом подышать. Оставалось только выдыхать, подживать все что можно и что не получается, и упираться руками и ногами, в жалких попытках продвинуться вперед.
— Я тут вот настой с травами принесла да пироги с печи вот только… откушай… — услышал Клав голос Фэрьки и тут же едва не оглох от короткого девичьего взвизга, который мгновенно перешел в грубую брань. С такими выражениями корчмарева дочка могла бы смело могла руководить шайкой самых отъявленных разбойников. — Ах ты, лободырней баламошный! Мордофилей негораздкий!! Пентюх брыдлый!!! Ащеул балябный, обокрасть нас вздумал?! В честный дом залезть?! Шинора недобитый! Пыню тебе в срамное место!! Вот я тебе покажу!
Чем приласкала его от всей души разгневанная девка, Клав так и не понял, но от боли у него перехватило дыхание. а вся нижняя половина тела, казалось, рассыпалась накусочки. Екан рванулся с такой силой, что вылетел из оконного проема, успев все же словить второй жуткий удар, но уже не по низу спины, а лишь по ноге, да и то краем. Вывалился он неудачно, проехался лицом по скользкой от дождя соломе, и так головой вниз и рухнул. Благо свалился во что-то мягкое, тепловатое, но мерзко пахнущее. Кое-как поднялся и, прихрамывая, поковылял наутек.
— Вот же каженник! Убег! — Фэрька погрозила деревянным башмаком в окошко для острастки. Но следом гнаться не поперлась из соображений разумности: где там этого ворюгу сыщешь по темноте? Впрочем, в окошко она могла бы просунуться разве что по плечи, а покуда по лестнице сбежишь да вокруг двора проскачешь, то негодяя и поминай как не звали. Фэрька расстроено швырнула башмак на пол. — И так батюшка за баню с этим гостем разгневался, так еще и вор к нему залез. Не приведи боги, что ценное унес у гостя?! Вот же мне будет, что недоглядела. А этот где? — девка огляделась, словно постоялец мог забиться под постель. — Видно, на кухню спустился. Ох, хоть бы у него мозгов хватило кошель с собой таскать. А то будет ругаться, что ограбили. И не докажешь, что мердак какой-то в комнату влез. Эх, надо было не лупить, а за ноги хватать да внутрь тащить… Еще и пироги уронила, но ништо — пол вчера драили, отряхну и ладно будет, — Фэрька опустилась на колени и стала подбирать румяные пирожки, заодно и лужу, что с кружки налилась подтерла какой-то валяющейся около кровати тряпкой. Удивилась, вроде бы ничего такого не приносила сюда. Поднялась, расправила и снова заохала — это оказалась нательная рубаха гостя. — Вот же ерпыль, одежу швырять вздумал куда ни попадя. Нет бы на сундук сложил да расправил. А то теперь от трав да малины хрен ототрешь…
Клав бодро упрыгивал подальше от корчмы. Ночью он плохо ориентировался и не сразу сообразил, где город, а куда лучше спрятаться, если его вздумают догонять. Подбитая нога нещадно болела и подламывалась. Да и вообще каждый шаг давался с великим трудом, словно не один разик приложили, а заставили выстоять на десяти поединках. Когда, по прикидкам екана, он удалился на безопасное расстояние, то просто свалился в холодную и противную грязь. Полежал немного, пришел в себя и взвыл: гребанный самовар, от которого у него были сплошные неприятности, остался в той клятой корчме. Клав даже с досады кулаком стукнул, и тут же стал отплевываться от плеснувшей в лицо грязюки. Но и оставить бедного Варьку на растерзание вместо себя не мог. Так что, пробранившись всласть, Клав кое-как поднялся, постарался угадать направление, куда возвращаться надобно, и медленно поплелся на выручку. Знать бы еще, где эта клюющаяся штука шастает и почему ее не было в комнате, когда он в окошко лез? Так бы хоть помог. Клав остановился, представил помощь от Варьки — мощный удар клювом, — содрогнулся и потопал чуть бодрее.
Обратный путь оказался намного длиннее и извилистее. Да и вроде пока убегал на дороге не было стольких ям, выворотней да колдобин, о которые он постоянно спотыкался, запинался и в которые падал. Но наконец-то добрел до корчмы, замер под тыном, гадая как же он умудрился-то перелететь через него и даже не заметить? Не иначе смагичил что-то, но вот хоть вешайте, не мог припомнить что. А допрыгнуть, чтобы ухватиться за край и перелезть во двор — не получалось. Высоковат заборчик-то. Бранясь и поминая темных богов, Клав обошел корчемный двор по кругу.
— Так как же там? Eremu? Или erelo? Нет, наверное, eremlu? Так, значит, eremlu bat… basso bat… так, стоп! Там конструкция должна быть с позиции неопределенного времени, значит, точка приложения силы должна ложиться в плоскость настоящего времени… тогда… получается… baso bat, overgrave или overgrive? Так… у нас же зачет еще был по знаковым словам, и я даже все правильно написал… Тогда знак слова будет перевоплощаться в образ… не, правильно overgrave bat eta udaberriko… fresko… как же? вот тупое правило! Что там на что должно меняться? freskoa udaberrian. Так, и теперь формулу единения с силой стихии… Haize indarra, lurra… lurra? Все-таки дуновение или дыхание? Вот ни разу не слышал, чтобыветрам дышать приходилось… Хотя, если подумать, то сила ветра — это же колебание… а, пусть будет дыханием! Повторим: lurra gainetik… altxatuko den brisa. Brisa kerra!
Клав победно выдохнул — у него получилось прочитать сложную формулу левитационного заклинания. Но тут же восторг поугас — от земли он так и не оторвался. Как стоял по щиколотку в грязи, так и остался. И край забора оставался таким же недостижимым. Но вот за спиной кто-то дышал… Клав скосил глаза, желая разглядеть, кто же подкрался к нему, пока он в магии практиковался. Но угла обзора не хватало… А дыхание было холодным, леденящим кровь… Голод пробравшегося к нему существа, горящие кровью глаза и капающую из плотоядно оскаленной пасти слюну Клав домыслил уже сам. На бегу. Богатый опыт и десять лет обучения бок о бок с разномастными оборотнями, которые то превращались, то кусались, то трансформировались, то просто издевались и пугали — сделали придуманный образ преследователя необычайно живым и очень живописным.
После девятого круга вдоль тына Клав выдохся. Остановился, склонился, упираясь руками в колени и восстановления сбившееся дыхание. Сердце гулко стучало в висках, от быстрого бега горело в груди. В голове трепыхался странный вопрос: зачем надо было бежать вокруг корчмы? Впрочем, если улепетывать в лес, то там у него шансов спастись меньше, а у оголодавшего существа пообедать намного больше. Ну, разве еще слегка нагулять аппетит перед закусью.
— Слабак…
От хрипловатого человеческого голоса Клав подскочил, в воздухе разворачиваясь к подошедшему. В темноте было сложно разглядеть, что это такое, но фигура вроде похожа на парня, хотя под шевелящимся словно сам по себе плащом сложно рассмотреть что-то путное. А низко опущенный капюшон скрывал то, что должно находиться на месте лица.
— Сам, можно подумать, больше бы набегал, — огрызнулся Клав. Конечно, на занятиях у кана Флореца он к финишу добирался неизменно последним. Но ведь и дистанция для марш-броска в десять верст — она ж на оборотней рассчитана. А он-то человек. Но ведь доползал, пусть и под вечер, когда все сокурсники уже были откровенно замаринованные и истомленные долгим ожиданием отставшего.
— Я не бегал, — чуть удивленно отозвался человек в плаще. Клав надеялся, что все-так это человек. — Я считал, сколько ты продержишься. Маловато.
— Тебе-то что до моего бега? — Оскорбление оказалось сильнее страха. И у Клава аж кулаки зачесались. В конце концов один раз он умудрился даже ввалить быку, правда, оглоблей. Но победу-то тогда ему засчитали.
— Мне? Ничего. — Человек пожал плечами, не обращая внимания на сердитое пыхтение Клава. — А чего ты бегать-то взялся?
— Забор перелезть хотел, — Клав решил, что так мирно беседовать голодная сущность не станет, и успокоился. Может, это вообще кто-то из постояльцев вышел. Такой вот стукнутый на всю голову гость, который высунется за тын темной дождливой ночью.
— А-а-а, — понятливо протянул человек. — Разгонялся, значит. А зачем тогда остановился?
Клав объяснил в трех словах, из которых два были весьма бранными, а оно указывало направление действия. Фраза сия обладала чудодейственным эффектом — стоило ее произнести, как за спиной мгновенно оказывался кто-то из канов или преподавателей и тут же назначал наказание. Но, очевидно, магическую силу выражение имело только в стенах Универсариума.
— Да не печалься ты так, — утешил Клава человек. — Хочешь… подсажу?
Не успел Клав кивнуть, как почувствовал, что его подхватили и мощным броском отправили вверх. Перелетая через забор, Клав успел подумать, что против такого противника и оглобля бы не спасла. Разве только самого себя оглушить дрыном из милосердия, чтобы не так больно было подыхать. Приземлился Клав на четвереньки в уже знакомое теплое и мягкое пружинящее месиво с мерзким запахом. Оглянулся: его собеседник плавно переступил через верх тына и спокойно пошел вниз, переступая ногами, будто по лестнице. Прямо по воздуху.
— А ты кто такой? — отплевался Клав от грязи.
— Лур, — человек сделал шаг к Клаву.
И екан стал отползать, активно перебирая руками и ногами в… пареньнаконец-то сообразил в чем снова извалялся: в куче свежего навоза. Вот почему запах казался знакомым: пару раз в наказание ему приходилось убирать хоздвор Универсариума.
— Понятнее не стало, — Клав задом дополз и уперся в какую-то стенку.
— Порождение силы ветра, огненного дыхания и земельной черноты. Тень ночи. А по правде говоря, я вообще не понимаю, как ты умудрился связать три противоположные стихии, породить сущность, да еще и наделить духом ночи. — Лур присел на корточки и коснулся рукой отшатнувшегося Клава. — До тебя это не удавалось никому из магов.
— А ты откуда знаешь, что не удавалось? — Клав вжался в бревна, но проходить или сливаться со стенами он не умел.
— Потому что умный, — Лур издевательски хмыкнул. — И я магическая сущность, порожденная заклинанием.
— Ты трепло. — буркнул Клав. — Сущности я видел, они на вопросы отвечают. Они бесплотны и светятся, как прозрачный лед. А ты?
Лур вместо ответа распахнул плащ. Клав заорал и зажмурился. Под плащом была черная плотная тень, контурами уподобленная человеческому телу.
До города доплелись поздней ночи, аккурат в час между волком и псом. Неудивительно, что городские врата были заперты, да и вряд ли бы их отперли перед мокрым, вываленным в грязи, которая уже успела присохнуть и начала отваливаться крупными крохкими кусочками, парнем. Клав потоптался, робко шарахнул кулаком по мореным дубовым горбылям, но только костяшку содрал. Варькин пинок в порота и то прозвучал громче и солиднее.
— Пойдем ночлег поищем, — тоскливо предложил Клав. — Не валяться же тут… А то невежливо как-то, подкидывать собственный труп под врата города… Мне то уже будет пофигу, а горожанам костер погребальный складывать, дрова рубить…
Варька солидарно пошкандыбал рядом. Клав опасался, что от смены направления может сработать наручник, но обошлось. Хотя всю версту, что месил грязь до прирожной корчмы, боязливо косился на украшение, но то вело себя вполне мирно, лишь легким теплом охватывало запястье.
В корчме было сумрачно — явно хозяин экономил на плашках-светелках и свечах. Зато натоплено жарко. Клав с наслаждением устроился на лавке, приветливо кивнул корчмарю. Тот окинул взглядом нового гостя — худосочного да изгваздюканного, — все же благодушно оскалился. Мало ли как выглядит, может, в кошельке все же полно монет.
— Мясо с вертела есть, медовуха горячая, — корчмарь грозно нависал над массивным столом. Так что Клав аж съежился. — А то бы тебе, малец, с дороги в баньку бы прогреться. Я дочку кликну, чтобы помогла тебе кости пропарить, а то застудишься да подохнешь ненароком. А мне ауру заведения черными пятнами от покойника портить не с руки.
— Благод-др-раствую, — простучал зубами Клав. Завалиться в баньку с красной девкой — это было подобно мечте. На заднем дворе Универсариума были сделанные на заморский манер мыльни, но там пообжиматься с девчонками не удавалось, да и в голову такое не приходило: от оборотних можно было отхватить нехилых люлей вместо ласк и лобызаний.
Корчмарь величественно кивнул и кликнул дочку, велел ей взять пару веников да идти в парную. Клав, уточнив, которое из строений банька, заспешил туда, едва не пританцовывая от нетерпения. Девка оказалась что надо, высоковата, правда, на голову выше екана, но статная и с выдающимися, приятными глазу, достоинствами, которые ничуть не скрывала белая легкая рубаха. Клав бодренько стянул с себя одежду, оставив лишь нательные порты.
— Да чего ты жмешься? — удивленно протянула дочка корчмаря. — Я ж тебя попарить собираюсь, а не пробовать.
Клав покраснел, побледнел, попытался принять гордый и многоопытный вид, но с обликом явно не заладилось — девка аж в кулак прыснула. Екан плюнул и кое-как прыгая сначала на правой, потом на левой ноге, стянул штаны. Резво подхватил бадейку с варом, и так, стараясь не поворачиваться к девке спиной, прошмыгнул в парную.
— А воду ты пошто взял? — окликнула его дочка корчмаря.
— Да вот… того… парку подбавлю, — растерянно вякнул Клав и щедро плюхнул кипятком на раскаленные камни. От повалившего пара у него аж глаза на лоб полезли, так что пришлось скоренько растянуться на лаве.
— А, ну добро, — девка зашла в парную, прикрыла за собой низкую дверь. — Знать, ты пожарче любишь.
— Да, предпочитаю, — пискнул Клав. Закрываться было нечем и оттого ощущал он себя неловко.
— Чудно, — согласилась девка и помахала вениками над парнем. — Я тоже горячая.
Ответить Клав ей не успел: на него обрушились огнедышащие вязанки прутьев. Веники не парили, а хлестали с такой силой и яростью, что казалось, шкуру содрали на раз.
— А-а-а-а?! — возмутился Клав, когда к нему вернулось дыхание.
— Чего тебе? Посильнее? — любезно переспросила девка, охаживая распластанного парня сразу обоими вениками: березовым и дубовым.
— Ы-ы-ы-ы, — простонал Клав. Он хотел было сказать, что порки давно считаются пережитком темных временем и не котируются даже в учебных заведениях. А экзекуции и пытки вроде даже отменить на последнем собрании собирались. Но кроме жалких стонов ничего связного произнести не мог.
Девка робкий скулеж воспринимала, как похвалу своему таланту парильщицы, и только поддавалажару. И постегивала, и поглаживала, и все наяривала веничками.
— Ну, чего? Охолонуться да на второй заход? — радостно осведомилась девка, когда Клав аж поскуливать перестал.
Екан горестно вякнул и сполз с лавки, так на выход и проследовал медленно, на четвереньках и с остатками выпаренного начисто достоинства. Но сбежать ему не дали, девка бдительно перехватила его около двери, волоком протащила пару шагов до странной конструкции — огромной бочки, стоящей на здоровоенном бревне.
— Готовсь, — обрадованно гаркнула девка, утрамбовывая екана под эту бочку. И с силой пнула по бревну.
В это мгновение мир для Клава перевернулся, и он осознал весь глубинный смысл выражения «застыть на краю гибели». Он точно застыл. Даже лед, который приходилось по зимнему времени расковыривать да разжевывать из бочонка с колодезной водой, что стоял в сенях да часто замерзал, и тот был по сравнению с этим потоком теплым и приятным. А, судя по ощущениям, он край гибели перешел раз двадцать.
— О-о-оу-у-у-уу! — провыл Клав.
— Остыл? — улыбнулась заботливо девка. — Пойдем, милый, согрею.
Клав уставился на нее со священным ужасом. И обрел невиданную живость, стал отползать задом, елозя по добела оттертым доскам пола.
— Так парная-то за другой дверью, — всплеснула руками девка. — Давай проведу да на лавку уложу.
Клав только пискнул, когда дочка корчмаря подхватила его под локоть да двинулась обратно к месту экзекуции. Больше он даже не сопротивлялся и возражать н смел, понимая, что не зря кан Альрет на вводной лекции по философским ведам вбивал в еканские головы закон блага: творивши благо, вы получите блага в ответ, творивши зло, вы поимеете кару в награду. Вот так, значится, выглядит момент расплаты. Поводов для наказания он дал множество, так что теперь остается только расслабиться и принимать настигшее возмездие. Клав едва не разрыдался от жалости к себе и особенно к Варьке: ежели его тут запорют этими вениками, отмоченными в кипятке, то что же будет с бедным обмагиченным самоваром?
— А не пора ли нам освежиться? — охнула девка. — Ты холодненького хочешь или еще попаришься?
— На холод, — с трудом шевельнул губами Клав.
Дочка корчмаря любезно отлепила его от лавы и помогла выйти в предбанник.
— Так, я, пожалуй, тоже окачусь, — решила девка и, приткнув Клава на скамеечку, сама стала под бочку. — А то взопрела на пару. О-ох! Хорошо-то как!
Клав глядел на девку, разинув рот и выпучив глаза. Тонкая белая рубаха от выплеснутой поверх бочки ледяной воды прилипла к девичьему телу и так соблазнительно выступупающим округлостям.
— Чего вылупился? — удивилась девка. — Тоже ж тебе надобно охладиться. Давай поднимайся, щас солью тебя холодной водицей и полегчает.
Корчмарева дочка проворно выскочила в сени и вернулась с полной бадьей воды. Так вот почему она такая ледяная — сообразил Клав. А когда его облили в первый раз, он даже и не заметил, что девица за водой бегала. Екан даже не спорил, когда его рывком подняли на ноги и подвели под бочку, только ноги передвигал с видом тяжело раненного воина, что позволяло опираться на плечо девки и слегка прикасаться к другим частям тела. Девка пнула бревно, бочка опрокинулась — и Клав возопил, ледяной душ смыл большую часть очарования дочки корчмаря.
— Вот и ладненько, — заулыбалась девка. — Кваску хлебнешь?
Клав, у которого после бессильного вопля рот не закрывался, сумел только кивнуть. Квас оказался жутко холодным. Магией, что-ли, они все жидкости в этой пекельной парной охлаждают? Но вкусным и терпким, на меду настоянным. В голове приятно зашумело после большой кружки. И екан с воодушевлением приговоренного согласился на третий заход. И почти с радостью повалился на лаву. После обливания жар казался благом, можно было хотя бы согреться. Оставалось только выдохнуть и постараться выжить, пока расправившие листики веники вбиваются с силой в тело.
— Ты чего творишь, окаянная? — донесся рык от входа.
Клав с трудом приподнял голову. В дверях застыл корчмарь, и его лицо медленно наливалось малиновым цветом. О том, насколько хозяин двора разгневан, можно было лишьдогадываться и ужасаться.
— Не было ничего, — залепетал Клав испуганно. — Совсем не было.
— Да я же вижу! — орал корчмарь. — Слава богам и всей их божественной шобле, глаза у меня не повылазили-то!
— Да не притрагивался я к ее девичьей чести! — взвыл Клав.
— А при чем тут Фэрькина честь? — опешил корчмарь. — Ей двором владеть, всем заправлять. Пусть и честью своей распоряжаться сама учится, а то на кого я корчму оставлю? А место тут надежное, постояльцев полно.
— Так а чего тогда гневаться-то изволил? — слегка успокоившись, спросил Клав. Раз у батюшки такие широкие взгляды, то он явно не будет убиваться за то, что екан всего лишь рядом с девицей голым постоял. Тем более что девка-то рубаху свою и не снимала.
— Так эта же коза сивцева гостя толком прожарить не может, — возмущался и жаловался одновременно корчмарь. — Не попарив как следует, гладить надумала. А ну, давай сюда! — он вырвал у дочки из рук оба веника. — Сейчас покажу тебе снова как драть вениками надобно, а то перед гостем стыдоба-стыдобой.
Клаву за годы учебы не раз приходилось выступать в роли наглядного пособия. По традиции эта неприглядная обязанность доставалась самым слабым, а любой оборотень физически покрепче человека будет. Так вот самым ценным знанием, которое екан вынес с тех демонстраций, было то, что нельзя ни в коем случае попадаться в руки или лапы неучей или недоучившихся, а то раздербанят на кусочки и обратно не соберут или не в том порядке сложат, а то и вовсе части местами перепутают. И доказывай потом, что у тебя на том месте голова находилась, а не то, что приконопатили. А сейчас он понял, что оказаться в ручищах настоящего мастера вообще смерти подобно.
— А-а-а, боги светлые!!! Ы-ы-ы, силой своей!!! У-у-у-у! Милостью высшей!!! О-о-о!!! Светом и живой владеющие!!! — Клав от ужаса и боли даже вспомнил молитвы, которых, собственно, никогда толком и не знал. Зато теперь выкрикивал с таким фанатизмом, что даже не запнулся на словах ни разу.
Корчмарь перестал охаживать парня вениками, заслушался, даже слезу непрошенную смахнул тыльной стороной ладони.
— Вишь, Фэрька, как парить надо! Чтобы аж молиться пробивало. Вот что значит истинное очищение тела и помыслов. А ты-то… точно коза безрукая…
Клав хотел было сказать, что уже давно не ощущает ни тела. ни каких бы то ни было помыслов. Да и вообще, корчмарю с такими банными замесами идеально бы подошла должность городского палача: даже самый закоренелый разбойник после парилки в чем угодно сознался бы, вплоть до того, что с радостью взял бы на себя вину за мятеж Белой ночи. Но получилось лишь только простонать что-то неразборчивое, но искренне ругательное.
— Так научусь, батюшка, — сокрушенно шмыгнула носом девка.
— Вот и учись, покудова я жив. А то с твоим парением, так это лишь на три медяка услуга. А я вот на целую серебрушку гостя напарил.
От услышанного у Клава разом потемнело в глазах, загрохотало в ушах, похлеще, чем от взрыва в алхимическом классе, когда ингредиенты ненароком спутали, а потом еще и в котел кинули — поглядеть чего выйдет. И екан провалился в глубокий спасительный обморок.
На кухне Клав за эту седмицу почти прижился. От занятий его никто не освобождал, а после лекций приходилось бегом скакать к бер Грассу. Нагружали его работой немилосердно: и овощи чистил, и воду таскал, и полы драил, и дрова рубил — и все это без капли магии, чисто ручками. Единственным плюсом такого издевательства было то, что кормили от пуза. Повар хоть и злобствовал на словах, но привечал блудного студиозуса горячим обедом, а после работы накладывал полное блюдо тем, что готовилось на ужин.
Самовар же чувствовал себя на кухне, как щука в воде: прибегал вместе с Клавом, приветствовал повара легким ударом клюва по колену и вприпрыжку скакал к печке, чтобы радостно развалиться на специально постеленой для него циновке. Через пару дней работники кухни уже перестали ворчать и ругаться, спотыкаясь о непонятную штуку, и даже между делом стали звать оживший и скукоженный самовар Варькой и подкармливать медом, чаем на блюдечке и вареными в меду ягодами. Клаву только и оставалось обалдело поглядывать, как то одна, то другая кухарка ласково окликнула самовар и закидывала в охотно раззявленный клюв-трубу то ломоть пирога, то кусочек пряника. Екан смотрел как аппетитно чавкает лакомствами Варька и с ужасом осознавал, что с такими запросами он эту штуку просто не прокормит.
Если бы не смешки да подколы вечно голодных однокурсников, то Клав считал бы, что легко отделался. Жаль, что раньше ему не давали таких приятных наказаний, а лишь отправляли в башню раздумий. Знал бы каждую неделю по самовару воровал. Впрочем, раньше повар не забирал на кухню студиозусов, предпочитая справляться своими силами. Но и делегации академии прежде не приезжали в гости, отделываясь от дружественного заведения почтовыми свитками с многочисленными заверениями в признательности и взаимном уважении.
Через неделю Клава то ли повысили в доверии, то ли плюнули и привлекли в готовке. Бер Грасс звал его то нарезать салат, то глядеть за мясом, то замешивать тесто на пироги. Это было почти также интересно, как экспериментировать с магическими заклинаниями и ингредиентами для их усиления. А в голову почему-то настойчиво лезли отрывки из магических свитков. Например про зеленый корень… а если его добавить в суп: разварится и утратит свои свойства или, наоборот, станет активатором для прочих ингредиентов? А от синерки может ли белое тесто посинеть? Ведь достаточно щепоть кинуть на дежу, может, такого малого количества профессора и не хватятся. А в кладовой он точно видел пол кувшина этого вещества. Клав аж до хруста сжал руки — так неудержимо хотелось попробовать. Да и не отравятся же, даже если и съедят по куску такого пирога. Он еще года три назад на спор съел меньше жмени, и даже тогда не посинел.
Оставив Варьку на стреме: если кто будет лезть, то свистни, — Клав метнулся за синеркой. Кто же знал, что эта синяя гадость связывается с яичным белком, а повар от щедрот своих на яйца в пирогах не скупился. Пироги вышли на удивление пышными, и Клав, когда вытаскивал на лопате печиво из печи лишь разочарованно вздыхал. Сверху была обычная, в меру подрумянившаяся корочка. А вот внутри… Клав ухитрился раздобыть кусочек, но съесть не отважился — скормил Варьке, от все равно железный, ничего ему не сделается. Зато на торжественном ужине гости были в диком восторге от синеватых разводов внутри пирога и до небес расхваливали и превозносили мастерству повара… Больше всех ругался бер Шел, на которого свалилась пара сотен человек и оборотней, что жестко маялись животами, да еще множество различных переломов и ушибов — за уборные домики шла настоящая война, а победитель в вожделенное место уединения прорывался с боем и огромными потерями. После третьей лучины доктор даже перестал считать переломы, выбитые челюсти и расцарапанные морды. К вечеру за уборные уже никто не дрался, а присаживались кому где приспичит. Тогда возмущаться громогласно стал бер Чарш, который убирал территорию Универсариума. Люди, если и делали вид, что устыдились, то отползали в кустики от грозно махающего метелкой дворника, а студиозусы в зверином обличьи лишь вяло огрызались искалились.
Безобразие продолжалось дня три, выжившие лежали вповалку. Гости даже не подавали признаков жизни. Занятия отменили сначала на три дня, потом на неделю, а затем ан директор подписал указ «о прекращении обязательной учебной деятельности до полного выздоровления». Следующим указом измученный директор велел разыскать виновника и покарать со всей строгостью.
Клав про указ не слышал, но инстинкт самосохранения подсказывал не выделяться от состояния окружающих. И он также валялся полудохлым в обнимку с Варькой. Самовар недовольно пыхтел: после сытных дней на кухне вынужденная голодовка по вкусу не пришлась. Но Клав наваливался всем телом, чтобы не выпустить самовар в побег на кухню — все равно ничего не готовили, да и вообще напоминать о себе не следовало. Благо, что пироги тогда подъели подчистую, так что помагичить и определить состав было не с чего, а побочные продукты эксперимента для заклятья не годились. Да и поедали пироги по сумеркам под свет факелов и никто особо не разглядывал какого цвета там внутренности в пирогах. Это только екан расковырял потому, что было интересно.
— Екан Клав, — как только ан Сальсур пришел в себя настолько, что смог заняться делами, он сразу же вызвал к себе студиозуса, — я полагаю, что у вас найдется много чего сказать по недавнему происшествию? Лучше сознайтесь сами, а то у этой проблемы весьма дурной запах.
Клав согласно кивнул — пованивало по двору и особенно по всем закуткам знатно. И тут же помотал головой — мол, он сам пострадавший.
— Если это шалость какого-то дурака или кривые руки — не так страшно. Но может разгореться ужасный скандал, к которому приплетут покушение на жизни и животы уважаемой делегации…
Влипнуть в разборки между двумя крупнейшими учебными заведениями континента да еще в роли козла отпущения — самая незавидная участь, которую можно только представить. Вариант сожрут живьем — самым милостивым окажется. Клав замотал головой: не то чтобы жить сильно хотелось, но вот так помирать совсем неохота.
— Что вы мне тут ушами мотаете? — возмутился ан директор. — Добропорядочный екан опустил бы очи долу и не возражал.
— Так это, честное слово, не я, — Клав загрустил, гадая каким будет новое наказание: в башню точно не сошлют, да и в подвал уже не засадят, и работы на кухне явно из перечня дисциплинарных воздействий исключат. Что там еще остается? Розги? Так дубцами на студиозусов только в Академии махают — там, мол, чтут древние традиции и блюдут порядок. Ну, пусть выпорют, если им это поможет… Хотя, ежели поразмыслить, то чем его выдранная задница может помочь в проблеме? Разве что только для острастки и чтобы остальным неповадно было.
— А после эликсира правда также станешь утверждать? — без обиняков поинтересовался ан Сальсур.
Клав содрогнулся. Легенда или нет, но того, кто сделает лишь глоточек и соврет, разрывает изнутри на куски. Причем медленно и страшно. Видеть такую казнь лжеца никто не видел, но слухов ходило предостаточно, чтобы в эликсир верили все поголовно.
— Я сказал, как есть, — Клав облизнул пересохшие губы.
— Если соврал… — угрожающе нахмурился ан директор, — то мало тебе не покажется.
Клав отчего то подумал, что если он выпьет эликсира, то ему уже вряд ли что-то покажется вообще, но промолчал. Было страшно настолько, что даже колени стали подрагивать. Уж на что больно оборотням в первый раз менять обличье, так и то, поговаривают, не сравнить с эликсиром. А еще он вроде в каком-то свитке читал, что варят эту гадость из крови убийц, которым в полдень отрубают головы. Специально кровь собирают в бадейку. Захотелось хлопнуться на колени, вцепиться в плащ ана директора и взмолиться о пощаде, но Клав только сжал руки в кулаки и опустил голову. Смотреть в прищуренные очи директора, переливающиеся аметистовыми искорками, было невыносимо.
— Поскольку, оставлять тебе в стенах Универсариума… — ан директор неуверенно раскашлялся, — опасно… то на совете было принято решение отправить тебя в каземат на три дня, чтобы за это время приготовить эликсир. А там поглядим: раз правду сказал, то подпишу тебе свиток без экзамена. Аколь солгал, то… — ан Сальсур угрожающе прищелкнул пальцами.
— Как будет угодно, — Клав нашел в себе силы даже пробормотать нечто вежливо. Значит, жизни у него осталось три дня, да и те придется провести в каземате. — Меня туда когда отправят?
— Да вот прямо сейчас и можешь ступать, — ан директор указал пальцем направление в сторону города. — Аккурат к вечеру доберешься. Послание начальнику передашь, он за тобой и присмотрит. А как элисир заварят, за тобой пришлют кого-нибудь.
Клав не поверил своим ушам: его посылают самого в каземат? В город, который располагался за пять верст от Универсариума? Да еще и без сопровождающего? Да тут ведь сбежать как раз плюнуть… Только вот плевать придется на свиток с подтверждением образования, и на все десять лет обучения, и на будущую безбедную жизнь… Клав поежился. Но, если от эликсира порвет на куски, то это все вообще будет лишним. Так что придется линять, скрываться и татьбовать — иного пути, кроме как магом к наемникам, у недоучки и быть не может. Главное потом скрывать как можно дольше, что он не маг вовсе, а студиозус с Универсариума, которого не военным штукам обучали, а мирным бытовым заклятьям да и то на побочном курсе. А специализация у него — всего лишь «Зверинство, виды, формы. проявления».
— Руку, екан, — напомнил ан Сальсур.
Клав протянул правую и ан директор легко коснулся пальцами его запястья, обвел по кругу, создавая магический браслет. Руку стало неприятно покалывать. Теперь о побеге можно даже не мыслить — наручник, созданный сильнейшим магом-оборотнем, не сломаешь и не вскроешь. Проще руку до локтя отгрызть.
— Ан директор, разрешите вопрос один… — Клав потер кожу. Там, где чувствовалась хватка наручника, она была горячей, словно воспаленной. — Вернее… просьбу… Прочтите заклятье над Варькой… то есть… над самоваром. Он же не виноват, что я его так оборотил. А то о нем заботится будет некому… — Клав сообразил, что едва не проговорился, — ну покуда меня в каземате мариновать будут.
За врата Универсариума Клава вынесло заклятьем ветра, призванным аном директором, и отшвырнуло подальше в потихоньку распускающиеся, несмотря на холод и дожди, лопухи. Пока выдирался из их влажных и настырных объятий, и сам промок насквозь. Но стоило Клаву выпрямиться, как на него сверху рухнул Варька. Бедняжку ан директор также вышвырнул, очевидно решив, что проще развязать кошель да купить в базарный день новый или обойтись имеющимися. Тем более, что этот оживленный и кусачий, так что для чаепитий совершенно непригодный. Клав потер ушибленную макушку — припечатал его самовар крепко, пусть и задел только боком. Впрочем, синяков ему ан директор изрядно наставил — слишком уж неаккуратно тащил. То ли силы у заклятья не хватило, то ли нарочно обо все углы да твердости по пути задевал.
Топтаться пред захлопнутыми вратами было глупо и бесперспективно — все равно не отопрут и обратно раньше трех дней не пустят. Да и то вернут ради глотка эликсира. Так что придется все-таки шкандыбать в город. А там… Наручник предупредительно обжег руку.
— Вот клятое украшение, — выругался Клав, подув на запястье. Попробовал нащупать застежку или хоть одно уязвимое звено в браслете — но тот зло стегал жаром в ответ на все попытки взломать. — Гадство…
Клав вздохнул, украдкой показал кулак вратам и побрел к городу. Надо бы как-то разузнать про наручник — с заданным он маршрутом или в нем лишь направление вшито? Или там только срок, что на дорогу ему ан директор отвел? Но если не угадаешь, то можно и руки лишится — сожжет ведь. Клав про такие штуки читал в свитках — ни один тать с наручником не убег. Но он-то не разбойник… вот только те пироги… любопытно, положена ли смертная казнь за подпорченное, без злого умысла, тесто?
Ноги скользили по раскисшей грязи, а местами он проваливался в лужи аж до колена. Да и выкинул его ан директор без теплых вещей — так что зябнуть Клав стал быстро, да и чихать от промокших ног начал довольно громко. Удивительно было другое: как по жгучему морозу сбегали на ночь в город, так умудрялись в одних рубахах да свитках пробежаться и не простыть, а оборотникак вообще голяком в своих шкурах гойсали. А тут вроде и весна, а лоб уже жаром пылает. В очередную ямину Клав провалился едва ли не по пояс, выполз кое-как и скорбно уселся прямо в месиво, размышляя о том, что и местечко и погодка как нельзя лучше подходят для того, чтобы лечь и помереть. И потом являться бесплотным духом к ану директору и мерзко подвывать, беспокоя сон. Жаль, что этого кровопийцу такими видениями не испугаешь — злобный комар и призракам может немало крови испить.
В подвал Клава отволокли под конвоем двух канов, а следом кан Флоренц тащил за половник буксирующий всеми ручками самовар. На вопли о пощаде никто не реагировал, зато с запихиванием пришлось повозиться. Клав цеплялся за дверь, упирался в стенку и брыкался. Самовар тоже не желал сидеть в темном сыром подполе и отчаянно сопротивлялся. Профессора основательно притомились и взмокли, пока затолкали парня и его самоделку в подвал и облегченно подперли тяжеленную дверь. Клав с упорством приговоренного полоктил кулаков по доскам, возле его колен крутился самовар и также молотил клювом, норовя проклевать дупло. Убедившись, что мореный дуб крепче костяшек, плеч, пяток и железного клюва, Клав с самоваром злобно уставились друг на друга. Ну то есть Клав подул на ладонь, заживая робкий светлячок огня — все что ему без проблем удавалось в огненной стихии, а самовар развернул в сторону екана свою трубу.
— Не побегу больше, — строго предупредил самовар Клав и для убедительности попытался пнуть штуку в бок. — Обратно переколдую. Понял?
Клюв недовольно клацнул.
— И ты того… со мной лучше не дерись, — Клав наставительно помахал указательным перстом. — А то…
Самоварная труба скептически изогнулась.
— Ладно, я понял. Я для тебя хреновый авторитет и угрозы больше не представляю, но я еще много знаю заклинаний и не знаю, как они сработают. Так что лучше не доводи меня до того, чтобы я начал их припоминать.. потому что если ошибусь хоть в одном слове…
Самовар разочарованно и как-то обиженно пыхнул и отбежал подальше. Клав облегченно выдохнул и попробовал найти местечко посуше, но подвал был везде одинаково сырым и промозглым. Через пару лучин — весьма условных, потому что время противно растягивалось, как липучий мох, — парню стало откровенно скучно. Занятий особых не было, а уснуть, чтобы срок заточения закончился побыстрее. не выходило.
— Эй, ты… как там тебя? Самовар? Подгребай сюда. Честное человеческое я тебе ничего больше не сделаю! — позвал Клав в темноту. Его светлячок почти хакончился, теперь магический огоне освещал не сажень вокруг, а лишь ладонь. — Ну, иди сюда! Самовар?
Штука притопала и вяло ткнулась клювом в ногу.
— О! — обрадовался Клав. — Значит, ты на меня реагируешь и слушаешься. А верховный магистр сказал в общим списке моих преступлений, что я тебя не просто преобразовал и оживил, но еще и закупорил в тебе какую-то живую сущность. Правда, какую именно не сказал. А ты сам можешь сказать? Мне же интересно.
Клюв долбанул по колену весьма чувствительно.
— Ну, прости. я не специально. — Клав ойкнул и подтянул ноги, потер место удара. — Да не долбайся ты, а то совсем задолбал. Давай соблюдать целостность и общаться деликатно? Я же тебе не трогаю руками, вот и ты не клюйся. Я… вообще-то не хотел. Думал тебя всего лишь почистить, но у нашего курса не магическая специализация, а оборотничество. И заклинания нам преподают поверхностно — вот я и напутал что-то. Только не знаю сам чего и где. Но не переживай, верховный магистр перестанет гневаться, выпустит меня отседова и тебе заодно поможет. Он справедливый, хотя и паскудный. Долго тебя томить не будет, ты же не его студиозус, надеюсь. Студиозусов не любит совсем.
Самовар, поколебавшись, все-таки приблизилсявплотную к болтливому человеку и положил клюв на колено.
— А? О? Ну, ладно…. — Клав привычно потрепал клюв, как если бы к нему на колени устроил башку какой-нибудь лохматый однокурсник. — В общем… не серчай. Я и не понимаю, зачем тебя в подвал засунули? Может, так для острастки.
Самовар помахал трубой, потом больно ткнул Клава в седалище.
— Зачем клюешься? — подскочил от возмущения екан. — Мы же договорились об этом.. о том… об нейтралитете! Вот! Ты чего клювом мотаешь? Не клевал? Да я же сам почувствовал… в полной мере… Что? Не меня клевал? А кого? Тут больше никого нет. Не здесь клевал? Ну так покажи нормально, что я догадывать должен! А кого клевал? Да не шипи ты! Ну давай я буду называть тех, кто в башню приперся, а ты хотя бы кивни? Понял что ли? Ладушки. Магистр верховный, длинный, вытянутая морда и голос такой злючий…
Самовар бешено завращал трубой.
— Чего ты ветер гоняешь? — удивился Клав. — Что? Он? Его клюнул? Взаправду? — самовар активно кивал. — А куда? У-у-у-у! — парень схватился за пострадавшее место — самовар показал вместо долгих объяснений. — Ну тогда плохо дело. Быстро не выпустит и вряд ли поможет. Наш магистр своим достоинством дорожит.
Самовар вытянул трубу вверх и обреченно загудел.
— О, ты еще и говорящий! — восторженно воскликнул Клав. Если бы у самовара были взаправдашние глаза, то он бы точно поглядел на человека как на придурка, а так всего лишь печально пыхнул. — Скажи, а чайку горяченького ты сейчас никак? Понимаю, конечно, что ты весь как-то перекособочился, но ведь внутренности-то остались… Да не толкайся ты… я же не настаиваю. Просто холодно тут, а так бы чая глоточек малинового. Хотя нет, к малиновому что-то охоту напрочь отбили.
Клав немного помолчал, но мрачное место действовало угнетающе и парень снова принялся болтать, рассказывая своему внимающему собеседнику про учебу, про однокурсников, про преподавателей. Самовар слушал и солидарно пыхтел. Клав умел расписывать красочно и с подробностями, даже некоторые моменты показывал в лицах, за пару лучин бесконечной говорильни даже основательно охрип. Так что когда за ними пришли — неожиданно рано, екан думал, что оставят их тут куковать на сутки, а то и больше, — отозваться на оклик он смог таким хриплым и скрипучим голосом, что его точно приняли за умертвие. В живого человека точно бы не стали молнией засвечивать.
— Ты чего творишь? — уворачиваться от всяких гадостей Клаву было не привыкать, так что куцая молния пролетела мимо и впилилась в стенку. Хорошо, что пожар не устроили — каменная кладка огню не поддавалась. — Поджарить меня захотел?
— Испепелить, — огрызнулся Шерд. Массивный парень озадаченно лежал под худощавым и с виду не особо крепким Клавом. Да и по летам Шерд был года на три, а то и на четыре старше: как закончил Универсариум попросился в помощь преподавателям, стажировался года два, еще год пробегал помощником и теперь уже сам проводил вводные занятия с младшекурсниками. — Да слезь ты с меня!
Клав нехотя поднялся — сидеть на крепком и теплом парне было не в пример удобнее. чем на ледяном и мокром полу.
— Как ты меня сшиб? — Шерд вставал медленнее, приложился к каменному полу основательно.
— Да так вышло… с разгону, — неубедительно пояснил Клав. Рассказывать, что самовар рванул к швыряющемуся молниями парню, как-то не хотелось. Да и по правде говоря один на один он бы этого крепыша не завалил, тем более что Шерд оборачивается в матерого секача. Но Клав точно знал, что ему самовар помог: умудрился промчаться на своих коротких ручках и подбить сзади под коленки. а следом и Клав налетел, толкнул как следует.
— Силен, — усмехнулся Шерд. — Пошли… велено тебя на кухню отвести. Там у бер Грасса будешь наказание отбывать.
У Клава от такой вести в глазах потемнело — это ж еще и за самовар как прилететь может! Но делать нечего, пришлось плестись следом за размашисто шагающим Шердом. Рядом бодренько подпрыгивал самовар — видоизмененная улика его преступления, но, увы, хорошо угадываемая.
Кухня после пронизывающей сырости и ледяного ветра, и мерзкого дождя показалась Клаву раем. Здесь быложарко и ароматно пахло овощным рагу — Клав едва слюной не захлебнулся от запахов. А когда проходил мимо большого котла с мясной похлебкой, еще вдобавок громко начал урчать живот.
Бер Грасс, топтался возле разделочного стола, четко и сильно орудую огромным поварским ножом. Стук железного лезвия о березовую поверхность был угрожающим и Клав обреченно опустил голову.
— А, явился воришка! — обрадовался повар, поворачиваясь на робкий чих студиозуса. — Я на этой кухне уже две дюжины лет кухарю, за эти годы чего у меня только не крали! И мешок опилок, что в корне несъедобные, а куплены были для подстилки домашней свининке. И сожрали ведь! И бадью острого перца — потом пол-Универсариума бродила с красными рожами и рыжающими от горя глазами. Извели запас на десятилетие за седмицу! Про подводу с тушами, что на зимник положить планировал в схрон — я вообще молчу. Ладно тут хищников немеряно, хотя и бдили за припасом пять добровольцев из преподавателей, но все же умыкнули засранцы. А бочку медового пива, что вытащили через крысиный лаз! А мех крупы, что по зернышку уворовывали — сам не понимаю зачем, ведь кашу то сырую тут никто не лопает, только с маслицем норовят. Но вот чтобы самовар! Да полный кипятка! Да прямо из-под носа с самой кухни! Да впервые такое!
Клав повинно кивал. Про спертую крупу — это он и сам мог рассказать побольше возмущенного повара. Только вот какой ерунды на спор не утворишь. Впрочем, варевка из того мешка вышла знатная — правда, долго вываривать да выпаривать пришлось. Зато и хватило надолго, почитай все гульбища под это пшеничное пойло проходили. А в голове оно знатно шумело, да и ноги мгновенно заплетало.
— Ты мне вот чего скажи, зачем тебе самовар понадобился? — бер Грасс склонился к екану. — Слово даю, даже пальцем не трону, только скажи какого рожна ты самовар упер и чего ты с ним сотворил?
Клав пинком пододвинул к повару самовар.
— Я не крал его, — екан отважился поглядеть честными очами в метающие молнии глаза бер Грасса. — Там очередь была зверская за чаем, а горячего так хотелось… Я думал… принесу потом…
— Так а чего ж не вернул?- взревел повар, нависнув над сжавшимся парнем.
— Не успел, — сознался Клав. — Там розыски развели, и…
— И? — басом протянул повар.
— И я испугался, что на меня подумают, будто украл, — Клав медленно пятился от наступающего на него повара, и теперь задницей почувствовал, что дальше отползать некуда — сзади был разделочный стол. — И побежал. Со страху.
— Так, — бер Грасс хлопнул себя по бедрам. — Побежал, значит, а самовар-то где? А ну вертай его взад, тать непуганный!
— Да здесь он, — Клав аж на дыбочки поднялся, чтобы еще дальше отодвинуться от разъяренного повара. — Здесь!
— Неужели, — бер Грасс издевательски поднял бровь и покрутил головой по сторонам. — Отчего же я не вижу его? Вон пятнадцать самоваров стоял на полке, а где же шестнадцатый?
— На полу, — просветил Клав. — Вот…
Бер Грасс, кряхтя и охая, опустился на корточки — так как массивный живот мешал нормально наклониться и оглядел тщательно странную оживленную штуку.
— Вот эти два шарика с клювом на раскорячках? Это мой самовар? Самый лучший? Самый начищенный? В котором быстрее всего заваривался самый ароматный чай? — голос бер Грасса с каждым новым вопросом становился все более вкрадчивым и ласковым. У Клава аж мурашки по плечам подбежали, и колени задрожали. И предчувствия екана не обманули: повар взревел громче неурочно поднятого медведя: — Да ты издеваешься?!
— Никак нет! — икнул, подпрыгнув, Клав.
Бер Грасс изумленно рассматривал подозрительную штуку. По цвету, вроде бы, совпадает, да и на трубе клеймо специальное видно.
— И как же ты его так оттянул да выкрутил? — убедившись, что парень не шутит, поинтересовался повар.
— Заклинание прочел… отчистить хотел… — Клав отвернулся, — а то запылился весь, да облапали его крепко.
— А обратное заклинание прочесть можешь? — повар опасливо протянул руку и потрогал пальцем круглый бок. — Или верховного магистра попросить?
Клав горестно пожал плечами. Оживший самовар задумчиво щелкнул клювом на поварскойпалец.
— Да-а, замордовали бедолагу, — посочувствовал повар, но руку, во избежание, отдернул.
Учебный день тянулся на редкость долго и скучно, словно не соковит на дворе, а листопад, да и сумерки были ранние и безрадостные. Студиозусы вяло внимали, преподаватели и профессора с тем же энтузиазмом начитывали лекции и проводили практикумы. Единственной светлой вестью за весь день стало то, что в трапезной повар распорядился выставить в свободный доступ самовары с малиновым и липовым чаем, обосновав сию добродетель тем. что от простуды и хандры лечить всю братию дороже выйдет. Ивсе обитатели Универсариума при каждом удобном случае бегали с кружками и гладышами за горячим ароматным чаем.
Клав тоже спустился в трапезную и разочарованно присвистнул: очередь была зверская. Стоять даже смысла не имело: или кипяток закончится раньше, или следующая лекция начнется. Парень стал протискиваться к неприметной дверке, что вела в святая святых — печке и кухонной горнице.
— Я только спросить, — отбивался Клав от обвинений насчет «вас тут не стояло и даже не лежало». Кое-как протиснулся, вежливо постучал. — Досточтимый бер Грасс, кана Церка прислала осведомиться о вашем самочувствии и велела проявить прочие любезности.
Вечно хмурая морда повара расплылась в медовой улыбке. Бер Грасс засуетился, потрепал екана по плечу, затем вытер обмасленные руки о собственную рубаху и трепетно напевая весьма похабную песенку про бедную цыпочку поскакал к учебному корпусу. Клав прошмыгнул в кухню, огляделся. подхватил большой самовар и тут же с воплем уронил его обратно на стол — горячий зараза. Хорошо на полу валялась какая-то тряпка — разорвал пополам и обмотал ручки. Самовар недовольно пыхал жаром и подло оттягивал руки, благо, что прочие студиозусы почтительно отступали в стороны, чтобы бегущий вприсядку на подгивабющихся ногах парень их не ошпарил.
— О, какой сервис! — восхитился кан Альрет, когда обнаружил в аудитории довольных студиозусов и свежий чай. — Такая концепция мирового благоденствия настраивает на определенный лад, и кажется, что от одного приятного события начинается цепочка, которая с научной точки зрения именуется рейским отсчетом…
Впервые на памяти Клава кана дятла было интересно слушать. Оказывается, чтобы понять весь тот бред что нес почтенный профессор, надо было дополнить его стучащий голос кружкой чая. Тогда и воспринималось все как-то четче, и подпрыгивания ана профессора не так сильно напрягали.
Клав стал героем дня. За право подставить ему спину, бок или живот однокурсники едва не передрались. И парень теперь ощущал себя почти царем зверей, развалившись на живом бархатном ковре из шкур. Жизнь определенно стала налаживаться. К вечеру чай допили — заклинание на поддерживаемую температуру самодезактивировалось. Самовар следовало бы вернуть на родину, но от одной мысли, что придется тащиться через весь двор по холодрыге и под промозглым дождем, хотелось сдохнуть или свалиться в берлогу к шатуну. Однокурсники как-то подло тишком по звериному рассосались по своим комнаткам, оставив замешкавшегося Клава вместе с самоваром в пуской аудитории.
Парень примерился к самовару — странное дело с кипятком он, вроде бы казался полегче, а сейчас прямо какой-то неподъемный. С тоской поставил обратно на стол. Попробовал еще раз — такое ощущение, что этот пузатый горшок с трубой потолстел на пару пудов.
— Были бы у тебя ножки, сам бы побежал по дорожке, — взвыл Клав после четвертой безуспешной попытки. И подошел к окну.
По двору с грозными воплями бегала целая толпа, возглавляемая бер Грассом. Его тучную фигуру и матерый рев можно было распознать даже ночью. О причине переполоха долго гадать не приходилось — очевидно достопочтимый повар лишь недавно воротился от любезной каны Церки и обнаружил пропажу.
Откуда только силы взялись, Клав одной рукой подхватил самовар прямо за трубу и выскочил из аудитории. Попасться с такой уликой — значит подвергнуть себя не только выговору и долговременному аресту, но и подставиться под более серьезные неприятности. А бросить пузана вообще глупо: даже самый паршивый тхор мгновенно унюхает, кто хватался за бока самовара.
Клав перехватил самовар поудобнее и теперь держал его перед собой, страстно обнимая и галопом летел по длинному коридору. Хорошо, что сегодня они почти весь день провели в самом дальнем учебном корпусе, где обычно было малолюдно, да и преподаватели не любли ходить с лекциями на отшиб — этот ж переться в такую даль, да еще и через всеобщую выгребную яму переходить, чтобы сократить дорогу или в обход долго и нудно. Ладно, когда погода солнечная, а в такую пору — проще уж по бревнышку проскочить, чем версту отмахать.
Когда уважаемый канФлорец объяснял зеленым после марш-броска на десяток верст, что «в жизни всегда есть место подвигу, надо только держаться от этих самых мест подальше, а если уж приперло, то собраться и совершить его», — то Клав, как и прочие студиозусы, ему не верил. А теперь умудрился взлететь по вертикальной лесенке на смотровую башенку и даже втащить за собой самовар. По одной из легенд Универсариума, здесь не брали поисковые заклятия. Так что осталась только верить, что легенда, вернее тот, кто ее придумал, не соврал. Клав горестно обнял самовар и затаился.
Какая-то мерзкая тенденция сложилась за последние дни: приходится регулярно сидеть в башнях и мерзнуть. Еще и самовар остыл — обниматься с теплым было бы приятнее. Спуститься было нельзя — по двору Универсариума скакал повар с тремя кухарками, причем объемные барышни были вооружены скалкой. ухватом и кочергой. Если нагонят, да пока разберутся, лишь мокрое место останется, что и раскатать нечего будет. Клав осторожно в щелочку полюбовался на бегающие фигурки. Можно попробовать оттереть с самовара следы рук и тогда просто потихоньку слинять с башни, но как это сделать? Вещи то все на нем с его запахом… вроде бы было заклинание… Клав наморщил лоб, припоминая…
— Eta uraren… uvaren… ularen… ularen… gainazala… arlia…. argia izango da, eta… как там дальше? munduak? etengabe? ага! alde egingo du, eta horda или lesda…. lesda ausart… hauk… нет hauek xurgatu egingo dira… уф… ой… мля…
Когда от произносимых слов самовар раздулся, еще можно было поверить что эта работает очистительное заклинание, которое убирает все: отпечатки рук, энергетическую ауру и даже запах. Но потом самовар вдруг лопнул в боках. вернее его стенки с громким и зловещим хрустом распались, точно заклепки у замшелой бочки и эти натертые до блеска лепестки завернулись часть вверх, а часть закрутилась вниз. Труба скособочилась, пыхнула остатками жара и сплющилась на конце, превратившись в грозный клюв на длинной шее. Ручки треснули аккурат посередине и угрожающе растопырились в стороны. Поломанных самоваров Клав не видывал, а тем более так исковерканных, что обратно хрен выгнешь и слепишь. Но хуже всего было то, что эта штука полежав немного, поднялась на поломанные ручки, встряхнулась и недовольно клекотнула.
Ругаться Клав умел да и слова знал разные, даже на заморских языках, впрочем и на память не жаловался — перечислил он их все, покуда улепетывал по кругу и частично по стенкам от семенящего следом бывшего самовара. Горько сожалея лишь о том, что в башне площадка всего саженей пять размером, и повыше тут залезть некуда. А преобразившийся самовар, хоть и медленно перебирал короткими ручками. но длинным трубой-клювом клевался пребольно. И на слова-уговоры, и на слова-проклятья не поддавался, сколько Клав его не пытался урезонить.
— Это здесь! Гадом буду, — заорали снизу. И выразительно громыхнули чем-то в пол. Клав по голосу опознал, кто вопил — кан Зимус, который и принимал облик огромного ужа, перманентно то впадая в спячку, то разваливаясь даже в человечьем облике на солнцепеке, и противно шипел на всех, кто заявлялся неурочно неважно по какому поводу. И, пользуясь тем, что он был единственным пресмыкающимся гадом в Универсариуме, умудрился выторговать себе немало преимуществ. Например, чтобы студиозусы приходили на пересдачу в его спаленку, а не самому бегать и вылавливать их по всем сокровенным уголкам учебного заведения. Зато при любом переположе кан Зимус болтался в первых рядах и проявлял такую необузданную активность, что все остальные предпочитали держаться от него подальше, а то в запале так вломит тем, чем размахивает, что не обрадуешь. Потому что с пустыми руками на тревогу кан Зимус никогда не бежал. — Здесь точно! Зуб даю!
Клав понял, что все равно погибать. каким-то чудом умудрился увернуться от самобегающего самовара, отодрал заклинившую, как вбежал в башню — так дверка сама и захлопнулась, крышку и метким пинком сбил самовар вниз. Волна возмущения едва не сшибла екана с ног, а следом донесся топот, пыхтение и клацание железа по железу. Клав не удержался и чуть приподнял крышку: навсякий случай вякнул Клав. А то, упаси Сила, заставят еще компенсировать…
— Это не ты что? — подозрительно сощурился ан магистр.
— Ну… самовар я, — честно покаялся Клав. — Но на кана ужа я ничего не натравливал. Эта штука сама на него кинулась, может… он ей понравился…
— Придушу, — многообещающе выдохнул кан Зимус, но пояснять кого именно не стал.
Клав поглядел на профессора и покорно кивнул: это милосерднее.
— Досточтимый кан Ликус, а вы уверены, что это стоит отправлять в Академию? — испуганно, однако чрезвычайно громко зашептал на ухо верховному кан дятел. — Не приведи разум, если его выпускники потом к нам припрутся!
— Да сбудется воля разума, — преувеличенно спокойно пожал плечами ан магистр и с надеждой добавил: — авось его там и сожрут…
— Вашими устами… — тоскливо простонали остальные профессора.
Утро оказалось на редкость поганым: серое небо непроницаемым покрывалом светилось до самой земли, рваные клочья облаков периодически рыдали о своей незавидной участи. А от мокрых капель в сочетании с ледяным ветром было не скрыться даже в учебных аудиториях — сквозь щели в рассохшихся рамах мерзкая погода прокрадывался и в классы в виде сквозняков.
Магистр Ликус мрачно поглядывал на окна. Престиж престижем, но в такие огромные дырки задувало как-то слишком мощно. И почему бы не сделать на диаметр бревна, как в селянских домиках? И заткнуть удобно, да и дует поменьше. А тут сажень почти между углами рамы — где ж тут укрыться, даже плащ с меховым подбоем не спасал. Чихнув, как на кровного врага, уже в третий раз на самое большое окно, располагавшееся возле учительской кафедры, магистр Ликус прочитал заклинание купала. Сквозить стало немного меньше, но окно подозрительно скособочилось.
И четверти урока не прошло, как в аудитории хрустнула первая парта. Магистр озадаченно пригляделся — мгновение назад там сидела милая девочка с длинными рыжими кудрями — а сейчас с обломков дубового стола на него грозно лязгнула челюстями рыжая волчица с черными пятнами на шкуре.
— Холодно — провыла девочка, — так теплее.
— Да, конечно, — согласился магистр Ликус.
Дальше оборачиваться студиозусы стали один за другим. Дикий кабан, два зайца, плотоядно облизывающающийся на пушистов лис, порыкивающая медведица, зло скалящаяся рысь, сонно ухающая сова… К середине урока в классе остались только два человека.
— А вы, молодой человек, чего шкурку не накинули? — вежливо поинтересовался магистр Ликус, гадая отчего же стало так зябко и в купале.
— Закаляюсь, — раскашлялся Клав.
Магистр Ликус солидарно высморкался в кружевной полосатый платок. В академии сплошь были оборотни, истинных людей было мало — и Клава знали все преподаватели, но это не мешало им подшучивать над студентом. Ладно еще в груди группах по 4-5 человек приходилось, а этот один-единственный в классе прирожденных оборотней да еще и на специализации оборотничество. Но самое любопытное, что все дисциплины сдает на высокий балл, кроме практики.
— Так вы бы поменьше закалялись, друг мой, а сопли как дождь текут. Может, вы бы шкурку накинули… во избежание…
Клав сердито засопел. Истории уже два года, и, как говорят студиозусы, — события основательно протухли, а до сих пор вспоминают, как он приперся на зачет по ориентированию в волчьей шкуре, зашитой на животе. Как он добывал эту штуку — история отдельная, но в итоге шкурку с него содрали едва ли не по кусочкам, и охотнику за взятую под честное слово добычу он полгода притаскивал самую жирную дичь. С назначенными на роль дичи приходилось рассчитываться домашними заданиями и тремя курсовыми работами — когда охотник наловчился стрелять и не промахиваться по слишком увертливой дичи. Увы, но легенда не сработала — хотя, может все дело в том, что он тогда не седмицу проходил в волчьей шкуре, а всего лишь полчаса, — но оборачиваться он так и не научился. Зато шуточка про шкурку и возможность ее поносить оказалась живучей и неубиваемой никакими иными похождениями.
Лекция продолжалась, только магистр предусмотрительно окопался за кафедрой и больше не рисковал приближаться к поредевшим рядам столов. Многие студиозусы при оборачивании еще были довольно-таки неуклюжи, и портими имущество. При мысли о том, что придется объясняться в очередной раз с завхозом, магистр Ликус помрачнел. Аринида Ксалишна была жабой не только по приклеенной студиозусами кличке — она действительно оборачивалась в огромное земноводное, и могла задушить за ржавый гвоздик, а тут… — магистр быстро сосчитал проплешины в стройных рядах столов — убыток на двенадцать парт. За такое не просто придушат, а сделают это многократно и с особым садистским наслаждением. Магистр Ликус плюнул на запрет и занялся реставрационным заклинанием. Главное не забывать потом поддерживать чары хотя бы пару часов, чтобы не сразу эти остатки рухнули.
— А сейчас рассаживаемся обратно, достаем свитки — у вас одна лучина на повторение двадцать шестой лекции ипроведем проверку знаний.
Магистр был хорошим магом, и эмоциональные волны он умел считывать прекрасно, да и преподавал уже не первый десяток лет, поэтому заранее поставил мощнейшую защиту. И все равно его попытались проклясть четырнадцать раз, навести три порчи. всучит в карму какую неведомую херню — по крайней мере раньше он таких странных заклятий не видывала. И сбить с ног ужасно сильной волной ненависти.
— Отлично, — магистр потер руки, попутно пытаясь отловить странное заклятие — оно еще оказалось и самосъебывающимся, и схватить себя не позволяло, но магистр был упорным. — Результаты минизачета по теме прошлого семестра: Артик четверка, Элирс три — нестабильная структура проклятия, Селеция — отлично, Грест — неудовлетворительно. Волна силы должна иметь точку опоры, а не болтаться как хвост в проруби. Та-ак, а кто автор этой фигни? — Ликус наконец-то отловил убегающее заклятие и бережно заколпачил его в сферу сохранения.
Студиозусы хранили героическое молчание. Тон да и выражение лица у верховного магистра были… многообещающими. Пауза затягивалась, тишина ощутимо давила на присутствующих. Когда давление стало почти невыносимым, Клав медленно поднялся.
— Это я создал, — обреченно сознался екан.
— А-а-а-га, — удовлетворенно протянул магистр Ликус. — Значит так, уважаемый екан, за такую оригинальную конструкцию я вам по своему предмету ставлю зачет и высокий балл за выпускное испытание, но за то, что для проклятия вы использовали суирогрициус, который явно добыли незаконно, а, говоря попросту, каким-то чудом сперли из директорского кабинета, я наказываю вас неделей в башне размышлений.
Клав покорно кивал. Зачет — это, конечно, хорошо, но башня как-то не равнозначна. И неделя ареста всего лишь за полфунта порошка, правда, драгоценного: за золотник давали три золотые монеты и то если зло поторговаться, а без торга и все пять золотых могли слупить А в том золотнике меньше щепотки порошочка. Но спорить с магистром себе дороже: влепит еще и за возражения недельку, и в довесок за неуважение к старшим. Был у магистра такой пунктик — когда Клав только поступил в Универсариум старшекурсники рассказывали страшную байку, как один незадачливый парень. наглотавшись по случаю пшеничной наливки попытался панибратски обнять и расцеловать любимого верховного магистра. Ликус порыв не оценил — и бедолага целый год каждые выходные драил все помещения жилого корпуса, внутри и снаружи.
Клав послушно склонил голову, хотя и скрипел зубами от возмущения. Магистр Ликус величественно кивнул, отправляя ану директору распоряжение. Через щепк свиток материализовался обратно, перечеркнутый красными чернилами — ан Сальсур отменил наказание, причем зачеркивал явно в сердцах: перо в нескольких местах даже поцарапало пергамент. А красные, специальные директорские чернила, расплескались по всему свитку, словно пятна крови свежей жертвы.
Верховный магистр оглядел свиток, даже в дырки глянул. Обычно ан Сальсур писал резолюцию словами: «одобряю» или «отменяю». А тут смачно так начеркал крест на крест.
— Похоже, башня раздумий для вас, уважаемый екан, неблагоприятное наказание, — сокрушенно вздохнул верховный магистр. И с упорством, достойным лучшего применения, подал новый свиток на утверждение ану Сальсуру.
У великому разочарованию Клава, недельное пребывание в подвале в качестве наказания директор одобрил, и даже собственноручно подписал, чтобы никакие преподаватели, а тем более профессора, лично вести занятия во время наказания екана не совались, а ограничились, в случае необходимости, лишь дисциплинарным контролем.
Клав, услышав новый приговор, в сердцах хрястнул кулаком по столу, но склеенная магией парта, лишь спружинила. Зато магистр покосился на бунтующего студиозуса весьма укоризненно: заклятье-то выдержит, его примитивным физическим воздействием не сломать, но вот громыхать-то зачем? Особенно если голова гудит, как растревоженный улей. Клав скривился, изображая виноватую гримасу, и верховный магистр продолжил лекцию.
Молодые оборотни вели себя почти смирно, в меру шумели, почесывались, позевывали, покусывались.На студиозусов в звериных обличьях правила дисциплины вообще-то распространялись, но в более лояльной форме. А малейшее нарушение порядка ана магистра изрядно напрягало. Может поэтому он зверей-оборотней и недолюбливал. Людей, впрочем, он не любил еще злее.
— Конструкция заклятия несет в себе три важнейших элемента: силу природного источника, ключ заклинателя или мага, где основу составляет отпечаток образа, слово, которое является активатором спускового механизма… — несмотря на благозвучный голос лектора и важность излагаемых аном верховным магистром знаний для выживания, в аудитории обычно царила полусонная атмосфера. Вот и сейчас студиозусы стали друг за другом сворачиваться в компактные клубки, кто на партах, кто прямо на полу. Мелкие укладывались на лавках.
Клав грустно огляделся — в такие моменты он как никогда остро переживал, что не умеет оборачиваться. Пока все лежали и мирно подремывали, ему приходилось сидеть ровно на жесткой дубовой лавке и конспектировать в свиток скучные длинные фразы. А оборотни, ссылались на то, что у них лапки, а коготками плохо держать и угли, и перья выпадают. Клав подышал на замерзшие пальцы — надо бы плащ потеплее присмотреть или телогрейку пошить. А покамест… парень потихоньку стал продвигаться к Арксе. В человеческом облике она была настоящей красавицей, а в зверином — большой рысью с лохматыми кисточками на ушах и золотыми глазами. А еще даже на вид казалась очень теплой, и это было существенно.
— Мы с тобой поссорились, — приглушенно рыкнула рысь. — На прошлой седмице.
— Помню, — согласился Клав, и пододвинулся еще немного, — а что нам мешает сейчас помириться?
— То, что ты после астрономии остался на крыше главной башни и стал целоваться с той выдрой! — рявкнула шепотом Аркса.
— Я ей показывал как выглядит ковш, — неубедительно стал оправдываться Клав.
— Губами? — Аркса оскалилась. — Можно было пальцем в нужную сторону потыкать.
— Я форму ковша показывал, а она прижалась, чтобы повторить контур, — Клав осторожно протянул руку и погладил мягкий пятнистый бок. Ну не порвет же оно его при преподавателе? Верне, Аркса-то может, но верховный магистр точно не позволит — это же ему потом придется кровь от стола отмывать, а с дубовой столешницы она плохо оттирается, даже заклинанием не берет.
— Вот и вали… контуры повторять, — Аркса напряглась, словно перед броском. Под шелковистой шкурой играли мускулы, лапы чуть подрагивали.
— Я помириться к тебе, а ты ругаешься, — Клав все-таки не зря ходил на все занятия по риторике: приемы магических речей он запомнил преотлично. — Обижаешь меня почем зря. Когда человек приходит к тебе с миром…
— Лучше бы он приходит с мясной ногой, — проворчала Аркса.
— Отгрызай, — великодушно предложил Клав, протягивая обе ноги рыси. Та только фыркнула и Клав, пользуясь безнаказанностью, засунул ступни под живот большой кошки — стало чуть теплее. — И ты намного лучше выдры… у тебя такая приятная шубка, такие милые ушки, ты такая милая…
Клав умело заговаривал зубы, почесывал шею, щекотал подушечки лап рыси, даже повернул большую лесную кошку, чтобы погладить живот. Когда Аркса опомнилась, оказалось, что человек уже удобно устроился головой на черной волчице, а ее саму растянул поверх себя наподобие рысеобразного одеяла. Да и выражение лица у Клава стала настолько умиротворенным, что захотелось и правда отгрызть парню все лишние и выступающие части тела.
— Козел!
— Чего тебе, Аркса? — откликнулся Бракс, который в козлином облике задумчиво дожевывал кусок конспекта.
— Ничего, — огрызнулась рысь. — Учи давай свои заклинания.
На обзорной площадке башни кипели нешуточные страсти. Когда повар повыдергивал пленников (и особенно медведя), то стало достаточно места как для превращения, так и для того, чтобы ножками спуститься. Проблема была лишь в том, что единовременно мог кувыркнуться назад или пролезть в проем лишь один человек.
— После вас, — прошипел ан Сальсур и указал рукой в проем.
— Как же можно, — отказался кан Альрет, — разве я могу обойти многоуважаемого ана?
— Это, право, такие мелочи, — настаивал ан директор. — Следуйте первым, мой твердоклювый коллега.
Ан Сальсур в течение многих лет успешно скрывал, в кого он оборачивается, а тут ни с того ни с сего проявил вдруг себя во всей красе. Будучи насекомым, он мог проникать в любые уголки и разведывал множество таких вещей, которые порядочному директору и знать-то не полагалось. Даже своей нынешней должности он достиг во многом благодаря тому, что умел превращаться в насекомое. Его преподаватели считали сие умение величайшим талантом — так как в большинстве своем оборачивались люди, наделенные даром, в крупных животных. И до сегодняшнего дня никто и заподозрить не мог, что директор Универсариума, кувыркнувшись, становится комаром, впрочем, до сего дня его никто не пытался и так внаглую склевать.
Кан Альрет, несмотря на всю возвышенность и чувствительность своей склочной натуры, был человеком весьма приземленным. И понимал, что спускаться в потемках по крутой лестнице чревато — и лучше идти вторым номером, чтобы хотя бы на голову никто не ухнулся. Да и светить своими достоинствами перед директорским ликом чревато для карьеры.
— Не возражайте, уважаемый! — ан Сальсур, утомившись от бесполезного спора и предчувствуя долгий дипломатический ужин с делегацией, просто схватил кана дятла за плечо и деловым пинком отправил в проем. — Я следую за вами.
Вопли, издаваемые кувыркающимся по ступенькам каном Альретом, были далеки от благодарственных. Потом снизу донеслось хлопанье крыльев и еще более сердитый писк. Ан директор покачал головой и сделал сальто назад. Через мгновение из бойницы башни вылетел злой и голодный комар. Так покинуть место происшествия лучше, чем щеголять перед всеми студиозусами в полном неглиже. Люди-то здесь ко всему привычные, а оборотни еще и понятливые, но статус надо поддерживать, а не гробить.
Бер Грасс вытащил из башни отчаянно машущего крыльями дятла и разразился гневной тирадой на тему того, как в малой башне уместился весь свет Универсариума. Но подпись была нужна как воздух, поэтому он снова полез щупать.
Ан Сальсур вклинился в толпу в тот момент, когда Бер Грасс, отчаявшись нашарить директора левитацией, решил подняться и выковырять собственноручно. Студиозусы его громко вдохновляли на сей подвиг.
— Давайте ваши бумаги, — хмуро брякнул ан директор, хлопнув повара по плечу. Продираться сквозь прыгающую и вопящую толпу ему совсем не понравилось, тем более что многие оборотились. Очевидно, в зверином обличье сходить с ума приятнее.
— А, так вы здесь? — удивился бер Грасс. — Я же думал, что вы там.
— Я и здесь, и там, — проворчал ан Сальсур. — Я вездесущий.
При этих словах отирающийся поблизости входа в башню Клав отчего-то побледнел и предпочел поскорее затеряться меж прочими студиозусами.
— Екан, — грозно окликнул Клава ан директор. — А вам бы я рекомендовал привести себя в приличный вид, ибо я желаю рекомендовать вас делегации как будущего преподавателя Академии.
Клав притормозил, осознал грядущие перспективы и бухнулся коленями в грязь.
— За что?
— За все хорошее, — туманно обозначил ан Сальсур и развернулся к повару. Такие левитационные таланты да у простого мужичка вызывали множество вопросов. А с учетом того, что он даже екана из башни выволок, которого там держало заклинание, да медведя, который прилично весил ибо был крупным, то узнать детали следовало немедленно. — Бер Грасс, будьте любезны, поведайте мне где и как обучились магии левитационной?
Повар заскучал и принялся многословно объяснять, отчего он сильно не любит студиозусов. Ибо эти верткие твари пролазят везде и всюду, и умудряются сожрать даже недоваренное блюдо.
— Как же таким доверишь разгрузить телегу припасов? — возмущался и оправдывался одновременно повар. — Стоишь, принимаешь груз — вроде все на месте, а пересчитываешь на кухне — и половины нет. И это еще хорошо. А бывает лишь треть до печи, полок хранилища да зимника доходит. И что мне. бедолаге, делать? Поначалу так сам все таскал, а потом, как сорвал спину… А девок-то не пошлешь, они сразу юбки задирают… да не в том смысле, а показывают, что то ноги поподворачивали, то колени поссаживали. То декольте оголяют, мол, плечи ноют. Вот и приходилось самому. А как сорвал спину, так и понял, что дальше так нельзя — и попробовал ручками да с расстояния бочку схватить. И получилось. Так и наловчился. Поначалу-то, пока приспосабливался, так и крыльцо снес мешком с мукой, а после и ничего… пошло дело. Всю телегу за пол-лучины перетаскиваю.
Ан Сальсур, выслушав сии пространные объяснения, лишь зубами поскрипел — с такими-то талантами да на кухне отираться. Эх, ему бы так уметь предметами манипулировать да к такому умению дубец потяжелее для особо одаренных, а пока добежишь на происшествие, то на тебя смотрят невинными глазами и фиг что кому докажешь. Ан директор, размечтавшись, аж улыбнулся, чего уже лет пятнадцать как не делал.
— Благодарствую, бер Грасс, за достойную службу, я высоко ценю ваше усердие, — отделался ан директор нейтральной похвалой. И, оценив выражение на расплывшейся физиономии повара, добавил: — И насчет повышения жалования подумаю.
— От это дело, — согласился бер Шел. — Если чего понадобится — зовите, всегда готов подмогнуть. — Повар сунул ану директору бумаги и собирался уже было возвращаться к себе, да остановился: — Ан Сальсур, может вас того… обратно? Так я мигом.
— Не требуется, — категорически возразил ан директор. — Но вы у канов спросите, может, им кому надо.
Преподаватели и профессора словно испарились. Студиозусы, топтавшиеся в ожидании нового зрелища, от вида грозно нахмуренных бровей ана директора тоже рассосались по своим курсам и занятиям. Ан Сальсур обвел взглядом опустевший двор и величественно отправился в преподавательский корпус. За ним торопливо шкандыбал повар, которому понадобилось обсудить меню ужина. Оглянувшись на преследователя, ан директор ускорил шаг. Повар и сам разберется с угощениям, а он просто не в состоянии еще и каждое блюдо обсуждать.
Когда двор опустел, Клав выбрался из-под перевернутой телеги, куда зашился в надежде спрятаться от немилости ана директора. В отличие от Универсариума, про Академию ходили нелестные слухи. Говаривали, что там студиозусы совсем дикие водятся, да и хищные притом. И что там преподаватели все сплошь с дубинами ходят — дабы иметь возможность отбиться от настырных клыков и когтей. Что текучка кадров там просто зверская, и куда деваются молодые преподаватели — неизвестно. Хорошо, если хоть целыми уходят, а может, и чегой-то им отъедают. Клав, разумеется, понимал, что для делегации отберут самых недостойных выпускников Универсариума, которых точно не жалко, и которые ничего полезного из себя не представляют. Но он-то не совсем пропащий. Даже теоретические науки сдавал все и с первого раза.
Неужели его так за пьянку в кабаке облагодетельствовали? Но там же все было почти пристойно, а тот волчара сам согласился на цепочке походить и потом бешеного разыграть. Он за ним лишь ради смеха волочился и орал «держите песика, он голодный еще, с трех человек не накушался». Или это ему припомнили то, как он приволок через подземный ход в Универсариум бочку выигранного на постоялом дворе самогона? Так там тоже все было честно, даже кости не крапленные, всего лишь ловкость рук и никакой магии. Да и про подземный ход узнал случайно — даже не сам прокалывал. За чужие ведь деяния не ссылают на верную гибель?
Клав, грустный и задумчивый, побрел в общежитие, продолжая перебирать в уме свои похождения. За испорченное чучело огромного змейгорыныча ему уже влетело. Правда, он даже под пристальным взглядом ана директора не сумел объяснить зачем полез в это чучело и каким образом там внутри умудрился обрушить намертво приваренный заклятием и закрепленный для надежности коваными гвоздями скелет. Впрочем, пока его извлекали из недр упокоеного чудища, спасатели уже сами доломали и дорвали все уцелевшее части.
Или, может, припомнили затерянное лесничество? Туда всю группу загнали на практикум по живой природе. Особенно удивлялись такому походу истинные оборотни, которые эту самую природу знали вдоль и поперек. Окружающая среда тоже проявила определенный интерес к практикантам. Больше всего пострадали люди — их пытались съесть все, кому не лень: начиная от пробудившихся гигантских комаров и кровососущей болотной мошкары, заканчивая схудавшими после долгой зимы волками. Идея была неплоха и почти невинна: сделать магическая ловушку, собрать туда побольше зайцев и подманить волков. А дальше уже действовать по обстоятельствам: то ли покормить волков, то ли, наоборот, прибить. Кто ж знал, что в ловушку угодит селянская свадьба! И чего их туда приманило? Может, повлияло то, что все, ради празднества, были разряжены в заячьи тулупчики? Или вся беда оттого, что ручки, ставившие ловушку, кривенькие оказались, но все пять подвод народа вдруг сиганули по полям да лесам серыми зайцами. Сообразив, что произошло, преподаватели организовали ловчие бригады, в добровольно-принудительном порядке загнав туда всех старшекурсников и самых понятливых младшекурсников, и отправили их ловить зайцев. Бегать по талому снегу по колено в воде оказалось сомнительным удовольствием, но за седмицу мокрые и злые студиозусы отловили всех косых по округе. И потом еще дня три пришлось разбирать: кто перевертыш, кто оборотень, а кто прирожденный. За ту ловушку влетело всем: и правым, и виноватым, — так что вроде бы нынче и повода сие поминать не было. Да и наказали их тогда изрядно, так что даже самые отъявленные проказники на полгода притихли. Впрочем, может и заслуженно — отмагиченный обратно перевертыш как бы неполноценным человеком становится. а тут почитай все село таких. Хотя им, наверное, и нормально среди себе подобных будет.
Клав притормозил возле колодца. выкрутил воротом себе ведерко воды, черпанул кружкой, испил с удовольствием. С одной стороны и ладно, что его пораньше из башни выпустили или, точнее, забыли загнать обратно. С другой, если всерьез сошлют в Академию, то его там стопудово сожрут и даже не поперхнутся. Клав допил холодную воду и задумался, а не сбежать ли раньше, чем приговорят — то есть представят делегации? Дернуть-то можно, только вопрос куда? Вот где нужен недовыпускник Универсариума без записи в личном свите о прохождении практики? Ладно бы еще нормальным оборотнем был — те хоть могут подрядиться стражами на торговых путях, а он всего-то человек и толку с него никакого.
Екан медленно на заплетающихся ногах добрел до своей комнаты и повалился на кровать не раздеваясь, только в одеяло полополтнее закутался. По весне обычно топили мало: то ли дровишки экономии, то ли банально дежурные ленились. А магией нагревать все жилые дома — так тут никакой мощи не хватит. Он бы для верности еще одним одеялом укрылся и тихо позавидовал оборотням, кувыркнулся и вот тебе теплая меховая шубейка, в которой и лютый мороз не страшен. Клав жалобно вздохнул и все же попытался уснуть. И даже, кажется, почти получилось. Только вот настойчивое «бззз-зум» так и вбивалось в уши. Парень уж было собирался подняться да прихлопнуть не к месту проснувшегося комара, да, припомнив в кого оборачивается сам ан директор, покрылся холодным потом. Ну его, пристукнуть не пристукнешь, зато таких проблем потом огребешь. А комар зудел где-то над головой все более грозно и плотоядно. Клав плюнул и укрылся с головой одеялом, потом поразмыслил и высунул наружу руку — пусть подавится, сволочь кровососущая. Все равно сожрут его в Академии, а ан директор хоть в какой-то мере свой, привык к нему за десять лет обучения и особенно сроднился за несколько лучин совместных посиделок в башне.