28 ОКТЯБРЯ *
ДОРОГА ДОМОЙ *
На конкурс края соты я опоздал. Старики успели и взяли приз в номинации «Самая великолепная пара».
Старики остались, а я возвращался домой. Мышь, воробей, соловей сидели на верхотуре белой шляпы и без умолку обсуждали мое опоздание на конкурс красоты. Они говорили до тех пор, пока не увидели лису.
На опушке леса, аккурат за глухим бурьяном, торчала ее морда. Лиса жила в березовой роще, в норе под корнями поваленного дерева. Самое хитрое место себе нашла. В норе еще было три выхода: одно на берегу реки, практически под водой, второй – у мусорной свалки, а третьего, кроме лисы, никто не знал. Когда я впервые ее увидел, она показалась мне черной тенью, и лишь потом я заметил рыжий отблеск яркой луны на ее густой плотной шерсти. Пронырливая и осторожная до безобразия особа. Дед Пантелей сколько раз на нее капкан ставил. Чует за версту. Острую морду – кверху, темноту на запах проверит, хвост поднимет – и в курятник.
В поселке было два курятника: один у деда Пантелея, другой у семьи в доме с синей крышей. Так лиса именно в курятник деда Пантелея пристрастилась. И так настырно. Как стемнеет, так она туда непрошеным гостем. В курятнике сразу приключался переполох. Оглушительное квохтанье, перепархивание с насеста на насест.
Петух лису всегда ждал у окна. Но лиса приходила по разному маршруту. И только морду в курятник – петух начинал оглушительно оповещать о беде. Голодная лиса, не обращая внимания на вопли, цепляла взглядом самую удобную жертву. Короткий бросок, в воздухе плыли пух и перья. Теряя галоши, к курятнику бежал дед, иногда успевал, иногда нет.
— Да что ж ты за зараза такая! — дед в ярости бросал ей вслед галошу, а потом все утро искал то в зарослях малины, то смородины. Часто галошу находил в капусте.
Эта лиса никого, кроме меня, не боялась. Как меня увидит, так и вздрогнет от ужаса. На задние лапы встанет, ощерится клыками. Эта стойка для меня была одной из загадок, которую я разгадал только совсем недавно.
Почему так долго говорю о лисе – потому что лиса объявила мне войну. Ни больше, ни меньше. Но давайте все по порядку.
Я возвращался домой, по пути зашел к Рыболову, отдал ему крючки.
— Гадость какая, — сказал он. Хотел выкинуть крючки в воду, но потом передумал, сунул под корень ивы и вновь передумал, переложил в карман.
То же самое сказал Гитарист, когда я ему взамен его фанерной гитары предложил гитару Инопланетянки. Я хотел обидеться: старался, тащил, а они «гадость какая», вот и делай после этого добро. Впрочем, не обиделся – не умею.
Я жаловался мышке, соловью и воробью, а они сидели у меня на плечах, слушали и молчали.
— Хоть бы слово сказали, — упрекнул я их.
Тишина.
— Я что, здесь один? — Привлекая внимания друзей, постучал себя по затылку.
Тишина.
«Не, это вообще нормально?»
— Отвечайте. А то щас нырну головой в воду, — пригрозил я.
— Там лиса, — предупредила мышь.
Я оглянулся. Удивился. Лиса была непривычно рядом. Увидел суровый взгляд, багровый шрам от глаза к уху.
— Пых! — замахнулся я на лису. Она чуть отбежала, но не от страха, а скорее инстинктивно. — Пых.
Лиса оскалилась жёлтыми клыками.
— Это она за нами, — закручинилась мышь, соловей и воробей.
— Что происходит? — Не понимал я. Может, в белом фраке я ей не страшен. — Пых!
Лиса осторожно шла за нами вдоль длинных рядов акации, быстро и точно перепрыгивала мелкие ямы, упавшие деревья. Мышь в моей голове бурчала проклятия всему роду лис, соловей с воробьем жались к ней и не особо усердно успокаивали. Я методично следовал по заброшенной старой дороге.
Полдня, пока я топал домой, показались вечностью. Вдали уже виднелся наш дачный поселок. Лиса тоже увидела и сразу пошла на штурм. Неожиданно легко заскочила мне на грудь, потянулась лапой к расщелине горшка. Мышь запищала, суетно забегала, прижалась к противоположной от расщелины стороне. Оставляя грязные следы на моей белоснежной груди, Лиса цеплялась когтями за ткань. Она тянулась вперед, пыталась просунуть лапу в горшок.
— Совсем нюх потеряла? — возмутился я и в счастливом неведении пошел навстречу собственной гибели.
Я с силой хлопнул лису по спине. Лиса мигом слетела, но не успокоилась. Отступила на пару шагов, жестко сверкнула глазами. Следующий ее заход был с тыла, мне на спину. Сбросить сейчас оказалось не так-то просто. Я хлопал себя по бокам, по спине, громко ругался, а лиса спокойно бултыхалась сзади и ловила лапой расщелину.
И тут я пошел на хитрость. У ближайшего дерева я так сильно развернулся, что лиса со свистом пронеслась у меня над головой и размашисто приложилась к стволу. От боли она отпустила хватку, рухнула на землю.
На соседнем дереве громко закаркала синяя ворона.
— Ах ты, хулиган какой! — упрекнула она меня.
— Приехали! — удивился я. — Лети отсюда, или я с тобой тоже поговорю.
— Хулиган, хулиган, хулиган, — и синяя ворона, пролетая мимо меня, очень метко нагадила на левое плечо неровными звездами.
Шумно захлопали крылья, со всех деревьев снялись птицы и черным шарфом потянулись за синей вороной, которая хищно уносила мою белую шляпу.
Я шел по дороге и возмущался, а мышь сырой травой протирала следы синей вороны. В итоге размазали только.
***
ПТЕНЕЦ СИНЕЙ ВОРОНЫ *
С каждым шагом из-за пригорка неспешно появлялся дачный поселок «Аушки». За то время, пока меня не было, он сильно изменился: все занесло снегом. Белые крыши, белые огороды, серое небо. Поселок словно уснул в белоснежной постели.
Я прибавил шагу. Замороженная трава тихо хрустела под моими лаковыми ботинками. Поскользнулся, с трудом удержался, сшиб замороженную головку желтой розы. Лепестки вяло просыпались, а я удивился ее присутствию здесь. Справа в лесу неспокойно заголосила сойка. Из-под куста шиповника выбежал перепуганный еж, стремительно бросился через тропинку на другую сторону леса. Видимо спросонья не заметив замороженную лужу, коготками заскользил по ледяному узору. В середине лужи лед хрустнул, сначала у ежа провалилась лапа, затем зад. Уцепившись за травинку, еж выкарабкался, фыркая, отряхнулся, шмыгнул под нижнюю ветвь елки.
В лесу суматошно загалдели птицы, загремел дятел.
Вылупив глаза, пронеслась сова.
— Беда, беда, — ухала она.
Я заторопился по бугристой земле к роще. Ломая переплетенье узловатых ветвей, вышел на снежную поляну. Ну и картина! Оставляя темно- грязные следы на припорошённой снегом поляне, кругами вокруг березы ходила лиса. На нее с высоты пикировала синяя ворона, и не только она. Птицы, птицы, еще птицы. Иногда по одной, иногда несколько. Лиса привычно огрызалась, скалилась, вяло от них отмахивалась. Сейчас ее интересовал только один птенец – под березой. Крупный, сильный, но с переломанным правым крылом. Взъерошенный и напуганный, он жался к дереву и, не отрываясь, смотрел на ее пылающий язык. Птенец уже чуял плывущий в холодном воздухе острый запах лисьего меха. От ужаса он уже не мог пищать и дрожать.
Самое неприятное в этой картине было то, что птенец был вороньим. Ну, помилуйте, ради кого напрягаться?
Что-то надо было делать, нельзя же было просто так стоять. Я хотел уже вернуться, вдруг птенец пискнул «помогите», и я отчётливо понял, что если я не спасу этого птенца, я просто не смогу спокойно жить на своем шесте в огороде.
Сам себе не верю, что это делаю. Я подобрал ближайшую ветку, размахнулся, кинул в лису. Она вздрогнула, обернулась на меня пылающим взором, а потом одним прыжком обрушилась на меня всем телом. Дальше я ничего не помню.
***
РАССКАЗ МЫШИ *
Ты упал. А потом случилось страшное. Лиса цепкими челюстями схватила тебя за шиворот, потащила по земле, как сломанную куклу. Ты звал на помощь, цеплялся за кусты, колотил руками по воздуху, но лиса стремительно тащила тебя к реке. Это было ее ошибкой, потому что у реки тебя услышал Рыболов. Сначала он не обратил на это внимание, но когда лиса волокла тебя по мосту, в воду упал твой лаковый ботинок. От него еще шли круги, а Рыболов уже взбирался на крутой берег. Он цеплялся за старую траву, скользил по сырой опавшей листве. Камешки градом летели вниз, сыпались в воду. Не такое-то это простое дело залезть наверх, да еще с удочкой в руках…
Лиса стояла на высоком берегу, продолжая цепко держать тебя за шиворот. Но что-то с ней явно творилось неладное. Лапы растопырены, мех дыбом, во всей ее стойке чувствовался ужас.
— Ишь, зараза вымахала! — разозлился Рыболов, раскрутил леску и закинул на лису, словно пытался словить ее как рыбину. Леска со свистом ударила ее по спине. Лиса даже этого не заметила. Рыболов тихо выругался. Какой толк от пустой лески без крючка. Пока воробей помогал Рыболову привязать крючок к удочке, раздался такой оглушительный звук, что лиса извернувшись ужом, отскочила в сторону. Этот звук просто невозможно выдержать.
«Не знаю, как лиса, но у меня лично чуть не лопнула голова», – пожаловалась мышь. Похоже, этот звук лишил лису ориентира. Она закрутилась волчком, продолжая цепко держать тебя в зубах.
Из леса вышел Гитарист с новой гитарой. На его плече сидел соловей, прикрыв уши крыльями.
— Бамс! Бамс! Бамс! — Рвал струны, уши, сердца Гитарист.
Рыболов с воробьем судорожно вязали крючок с грузилом к леске, а Гитарист с в бешенстве рвал струны.
Готово. Рыболов взмахнул удочкой и аппп… поймал лису за хвост. Потянул к себе. Лиса оглянулась, потащила Рыболова за собой. Гитарист наступал следом и оглушительно бил по струнам странной многоуровневой гитары. Гитаристу с Рыболовом хорошо, у них нет ушей, которые принимали бы эти ужасные, тяжелые звуки, а мы все чуть не оглохли. Особенно Лиса, потому что Гитарист был так близко, что от каждого удара по струнам Лиса то сжималась, то разжималась, то горбилась. Она бы давно уже сбежала, но Рыболов держал, тянул хвост. Лиса лаяла, кувыркалась.
Наконец, она сообразила, разжала челюсти, перекусила леску и умчалась в лес.
К сожалению, к тому моменту от тебя практически ничего не осталось: половинка разбитого горшка и порванный в клочья белый фрак.
Собирали тебя по всему свету. Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна привезли на механической тележке твой старый пиджак и брюки, вторую половинку горшка нашли вороны. Синяя ворона собрала твои пальцы по прутикам. Правда, ботинки тебе раздобыли новые. Один ботинок остался, второй уплыл по реке. Найти второй белый лаковый ботинок на земле невозможно. Как-то не совсем прилично жить в разных ботинках, поэтому мы решили подарить тебе новые обычные ботинки с рынка. Мы с соловьем и воробьем склеили твой горшок так, что теперь у нас появились персональные входы и запасные выходы. Надеюсь, ты не против?
Я не против. Теперь в моей голове иногда случался сквозняк, который уносил грустные воспоминания об Инопланетянке.
Еще говорят, что пугало Иван поймал лису и побрил ее налысо. Так что, если увидите лису в большой черной шляпе – это наша из поселка «Аушки». Ветер сказал, что теперь она участвует во всех лисьих конкурсах красоты и везде побеждает.
***
ПОСЛЕСЛОВИЕ *
Дед Пантелей ходил по огороду и в тележку собирал разбросанные вещи, сломанные ветки. Гремели пустые ведра, хрустело разбитое стекло. Ураган прошелся на славу. Пострадали все. У соседнего дома снесло синюю крышу, маленький покосившийся домик с плоской крышей из шифера рухнул, кругом валялись пучки васильковой, ромашковой, зверобойной, крапивной травы. У дома с желтой крышей яблоня упала на провода. Теперь поселок остался без электричества. У деда Пантелея ураган унес курятник вместе с курами. Пришлось пригнать трактор, чтобы вернуть хозяйство на место.
Дед подошел к пугалу Василию, поправил на его горшке черную шляпу.
— Надо же, устоял после такого урагана, — одновременно удивлялся и радовался дед. У всех соседей пугала разнесло в пух и прах, а мой устоял. Одиноко теперь тебе будет. Потерпи до весны.
Следующей весной дед Пантелей соорудил на своём огороде Гитариста, Рыболова, Мавру Кирилловну, Павла Афанасьевича, Инопланетянку и пятерых деток с флажками в руках.
— Вот теперь тебе не будет скучно, — сказал дед Пантелей, и насыпал на плечо Василия зерна для мышки, воробья и соловья. Уж больно красиво в предутренней заре поет этот соловей. Слушать — не переслушать.
И ВОТ МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ *
Понятно, что докатить тележку до деревни, где проводился конкурс красоты, стало для меня жутким испытанием. Одежда на мне от мороза стояла колом. Я прям поскрипывал от усердия. Инопланетянка же ходила вокруг меня и тележки и маялась от моего тихоходства. «Быстрее, скорее, шустрее, а-а-а…» — бубнила она и громко представляла ужасы, которые сейчас происходят с ее бедными детьми. Я узнал, что для них опасны чистая вода, белое солнце и каменный дождь.
Я предложил ей отдохнуть от переживаний в тележке, она отказалась. От отдыха отказалась, а от переживаний нет. Она вертела рекламный буклет с Останкинской башней в руках и постоянно вздыхала: а вдруг они потеряли бинкринктон (флажок) и теперь их выкрали инокраки (разбойники). А вдруг Ионофин (старший сын) заболел ингримой (простудой). А вдруг Грия (младшая дочь) видуализировалась в игримию (выиграла в реальной трёхмерной игре) – перевод Инопланетянки.
В конце концов, мне надоело ее слушать, и я решил поговорить с дедом. На любую тему, лишь бы не о страхах Инопланетянки.
— Павел Афанасьевич? — позвал я деда.
— Что такое? — завозился в тележке задремавший дед. — Чего, Василий?
— Вот если выиграете конкурс красоты, что делать будете?
— Не думал, — толкнул Мавру Кирилловну. — Маврушка, что в ответ-то скажем?
— Дед, — я остановил тележку, хотел присесть на край, не получилось. — Давай вернёмся, свой конкурс сделаем?
— Да ты шо! — дед аж приподнялся от такого предложения. — На кой он нам?
— Ну, так, — замялся я. — Прославим наш дачный поселок, загремят «Аушки» на всю страну или на всю вселенную. Я буду в белом фраке.
— Вот еще придумал! — дед отмахнулся, завозился, укладываясь поудобнее. — Ты бы поторопился, целый день трясемся. Инопланетянка мается.
— Ты сам попробуй, — обиделся я.
— Делать больше нечего, — проворчал дед и натянул фуражку на лицо.
Мавра Кирилловна хихикнула, прижалась к деду.
Я позавидовал их идиллии и вновь тронул тележку в путь. Солнце светило в лицо, ветер носил одинокие снежинки, Инопланетянка брела сзади. Дед с бабкой шептались. И только мне не было покоя. Тревожная мысль бродила по мне. Я удержал тележку, чтобы она не попала в яму, потом направил по земляной колее. Хорошо хоть, земля подмерзла, а то бы не пройти. Дорога пошла чуть под уклон, стало немного легче.
В прохладной глубине лесопосадок мирно дремала лесная жизнь и шевелилась лишь, когда слышала шум моей тележки. Сразу начинали скрипеть деревья, снимались птицы. Они, наверное, думали, что идут люди, и, скорее всего, удивлялись, заметив нас – пугал.
«Бу-умс-с-с!» — кто-то с грохотом долбанул меня по голове.
Ошалевшая мышь высунулась наружу.
«Бу-умс-с-с!»
— Прекрати, — приказала мышь сороке.
— Уснул что ли? — Сорока села мне на нос и уставилась мне в глаза.
Прогоняя ее, потряс головой.
— Посмотри туда! — И сорока ухнула клювом по дну моего горшка. Мышь, оглохнув, зажала уши лапами.
— Я, между прочим, болею, — это одновременно сказали воробей и соловей. Когда и зачем соловей вернулся, я не заметил и не понял.
— Туда смотри, — убеждённо повторила сорока.— Продолблю дыру!
— Я тебе продолблю, — пригрозил я сороке, но тележку остановил.
И тут я оторопел, то есть очень удивился. Настолько, что отпустил тележку, а она покатилась дальше. Я растерянно смотрел вперед.
У обочины стояли шесть точных копий Инопланетянки, только разного размера. Самый первый был выше и больше Инопланетянки раза в два, остальные пятеро по нисходящей.
— Оптическая иллюзия? — спросила мышь.
— Очуметь! — это воробей.
— Колдовство? — пропел соловей и закашлялся.
— Нет, — ответила сорока, — это, похоже, действительно ее муж и пятеро детей.
— Чей муж? — спросил я, хотя и так было понятно чей. Я оглянулся назад, где-то там плелась сама Инопланетянка. А она уже стояла и все видела. Она переминалась с ноги на ногу, словно пыталась стартануть и при этом боялась, – как только она тронется с места, образы мужа и детей пропадут.
— Василий, — осторожно позвала меня Инопланетянка, продолжая смотреть на мужа и детей, — что здесь происходит?
— Не знаю, — честно признался я.
Тут Инопланетянин чуть ударил древком флажка о землю. На другом конце флажка появился маленький пузырь. Быстро лопнул. При новом ударе выдулся новый. Сияющий, радужный огромный. Ветер потащил пузырь к Инопланетянке. Она поймала его своим флажком, и ленты на ее флажке сразу распутались, затрепетали. Она заговорила с мужем какими-то странными булькающими сигналами. И тут посыпались пузыри со всех сторон: от детей к ней, от нее к мужу, от мужа к детям.
Когда один из пузырей пошел на мышь, она испугалась, спряталась в моей голове. Пузырь липко лопнул о мою голову, а я все не мог поверить, что Инопланетянка реально инопланетянка. Она говорила, а ей никто не верил. А тут такое! Видимо, сегодня самый неудачный день в моей жизни. Возникло ощущение, что разом пропали все счастливые дни моей жизни. Я расстроился. И все это поняли.
***
СЕМЬЯ *
— Он говорит, что меня не было шесть криутов (дней), поэтому он стал беспокоиться и прилетели на поиски. Мой флажок не работает, они шли по биометрической волнообразующей криптовенограмме, — стала переводить нам Инопланетянка.
Мы все переглянулись. Понятно, что никто ничего не понял. Они, похоже, так заигрались (зачеркнуто) увлеклись.
Если бы я умел дышать, я бы сейчас затаил дыхание и, может быть, задохнулся. Ничего другого в тот момент в голову не пришло. И снова неправда. В голове моей всегда пусто, кроме соловья, мыши и воробья. Но и сейчас они сидела на моей голове и тихо меня успокаивали. Я их не слушал. Я ловил каждое слово Инопланетянки, а она сказала, что им пора возвращаться домой.
В дело вступил сам Инопланетянин. Он сделал пару шагов к детям, отслоил от подола своего серебристого камзола кусок ткани, смял в комок, затем методично растрепал его так, что почти растворил в воздухе. Посмотрел на просвет. Вдоволь налюбовавшись его прозрачностью и лёгкостью, осторожно подбросил. Комок взлетел, взорвался желтым огнем. Выплёскивая длинные дымные всполохи, стал падать. Сваркой трещали металлические нити, тень от мотка росла, разбрасывая причудливые формы. Комок сгорел до металлической горошины. Инопланетянин поймал ее практически у земли, вставил в паз на флажке и ударил о землю.
— Я совсем забыла, как это делается, — выдохнула Инопланетянка.
К великому моему сожалению, я не понял ее. Я просто стоял и вообще ничего не понимал. Как такое возможно?
Инопланетянин, как жутко крутой волшебник, продолжал творить чудеса. Его флажок пошел по кругу, как волшебная палочка мага. После нескольких витков появилось облако из блуждающих точек. Постепенно они росли, объединяясь в мелкие предметы. Проявился контур миниатюрной Останкинской башни. Флажок поднимался выше, башня тянулась следом.
Башня горделиво раскинулась на всю дорогу, через рощу (зачёркнуто) на весь мир. Причудливые очертания окон, тугие изгибы арок, макушка растворилась в небе.
Я смотрел на корабль и во мне зрело желание напроситься в гости. Это была настолько нелепая мысль, что она подавила слабый голос благоразумия. Куда я без своего дачного поселка с прекрасным названием «Аушки».
Инопланетянин осторожно поймал свой флажок, подошел ко мне.
— Спасибо, — сказал он.
— Что случилось? — это конечно не тот ответ, который от меня ждали, но как говориться, что пришло в голову. Не каждый день такое увидишь.
— Это обычный греозг, по-земному принтер, — пояснил Инопланетянин и добавил. — Никакого волшебства.
Ни греозга, ни принтера я не знал. Я посмотрел на Инопланетянку, она кивнула.
— Эта штука что еще может? — я показал на флажок.
— Многое, — ответил Инопланетянин. — Хотите проверить?
— Хотим! – ответили старики.
Я растерялся.
— Давай придумывай, — накинулся на меня Павел Афанасьевич.
И тут я сообразил.
— Сделайте так, чтобы тележка сама катилась.
Как только флажок обогнул тележку по кругу, в ней что-то заурчало. Тележка дернулась, Павел Афанасьевич чуть не вывалился.
— Пульт управления, — протянул Инопланетянин деду пластину с разными стрелками. — F/G/D/A. Извините. Право, лево, вперед, назад. Зарядки на пятьсот земных лет.
Павел Афанасьевич растерянно кивнул, взял пульт. Он и не представлял, что будет так легко. Нажал кнопку, тележка плавно пошла вперед.
— А гитару можете сделать какую-нибудь такую этакую, чтобы не расстраивалась и …в общем, чтобы многострунная и крутяшная. — От удивления правильно-нужные слова забылись.
«Получите, пожалуйста».
Я ахнул от гитары. Какая-то совершенно непонятная, многострунная, многоуровневая…
— А можно… мне белый фрак, ботинки-самоходы? — я смотрел на флажок Инопланетянина, будто разговаривал с ним.
Инопланетянин усмехнулся, когда увидел меня в белом фраке. А я ждал ее реакции. Неужели не оценит мой белый нарядный фрак? Ну же?! Но Инопланетянка совсем на меня не смотрела, она обнимала детей, что-то им щебетала и булькала на своем инопланетном языке.
— Нам пора, — все-таки в какой-то момент сказал муж Инопланетянки.
Я боялся этих слов. Жаль, конечно, расставаться. Эх, если бы они могли остаться. Вместе бы столько могли сделать.
Они развернулись, самый мелкий – впереди, следом по возрастающей, мама с папой последние. Как только они вошли в ближайшую арку, корабль бесследно пропал.
Я остался один. Мышь с птицами спрятались в голове и тихо там перешёптывались. Старики укатили на тележке и, похоже, возвращаться не торопились. Я не знал, что делать. Я опустил голову. Кажется, не было дождя, но мои глаза почему-то промокли, набухли от воды.
— Ты плачешь? — вдруг спросила сорока.
Я помотал головой.
— Я не умею плакать.
— Теперь куда? — заглянула сорока мне в глаза.
— Не люблю, — помотал головой.
— Я все видела. Эта Инопланетянка ужасна…
— Не надо, — попросил я. — Я не представлял, что будет так грустно.
— Почему ты не придумал что-нибудь другое, например…. Впрочем, у тебя и так все есть. Не, ну это надо было догадаться попросить для гитариста гитару, а для Рыболова крючки, которые ловят, но не травмируют рыбу. Что с этим делать будешь?
— Отнесу Рыболову.
— А как же конкурс красоты? Ты отлично выглядишь в этом белом фраке. Не, реально круто. В белых лаковых ботинках, белой шляпе — точно победишь!
— Я свой конкурс провалил. — Не помог ни белый фрак, ни белые ботинки. Хотя, должен признаться, во фраке и ботинках было гораздо удобнее и легче двигаться.
— Ну, как знаешь, — грустно вздохнула сорока. — Деревня за поворотом.
РЕКА *
Я очень устал. Рыболов и Инопланетянкой вызвались помочь. Пока мы волочились по дороге, Сорока ругала организаторов конкурса за отсутствие транспорта. И тут Рыболов заметил реку. Настоящую реку. С перекатами, волнами, течением. А когда по реке промчалась моторная лодка с человеком, Рыболов ахнул. Лодка же проскочила под мостом, пошла по изгибу реки, а за ней тянулись полосы расходящихся волн. «Много, много прекрасной воды, переполненной золотохвостыми лососями, тунцами, окунями». Рыболова аж захлестнуло восторгом. Естественно, он тут же рванул к мосту, припал к перилам и забросил в воду удочку.
В следующий момент поплавок заиграл, леска натянулась. Рыболов дернул. Большая рыба высоко взлетела, повисла в воздухе серебристым месяцем. Плюхнулась в воду с другой стороны моста.
— Золотохвостый лосось, — заплясал Рыболов от восторга.
Он закидывал удочку, ловил, подсекал. Рыбы летали в разные стороны. Одна упала на мост. Пытаясь спастись, стала бить хвостом по доскам. Рыболов кинулся за ней. Рыба от него. Победил тот, за кого болел я. (Я болел за серебристую рыбу). Она ушла в черную пропасть воды вниз хвостом.
Мы с Инопланетянкой докатили тележку до моста. Я увидел, как Рыболов носком сапога вернул рыбу в воду. Тут я не понял, чем занимается Рыболов: он ловит рыбу или не ловит? Вновь заплясал поплавок, в воздухе метнулась ужасающего вида рыба. Остервенело махая хвостом, она рухнула в руки Павла Афанасьевича. Не зная, что с ней делать, старик передал жене, а та выбросила ее в воду и тут же запричитала.
— Шож я наделала? Это ж надо такую кулебяку свалять. — Не унималась Мавра Кирилловна. — Миленький, дай рыбки, обещаю, в энтот раз не упущу.
Рыболов так увлёкся, что совсем не слышал, как отчаянно его звала Мавра Кирилловна. Только когда Инопланетянка отобрала у него удочку, понял, что пора идти дальше.
Рыболов вцепился в перила моста и отказался трогаться с места.
Мы переходили мост и все время оглядывались, вдруг Рыболов передумает и пойдет с нами. Но он, забыв о нас, смотрел на воду. Ветер трепал его шляпу, волны качали поплавок.
Эх, жаль Рыболова!
Впереди был подъем. Толкать тележку в гору пришлось втроем с Инопланетянкой и сорокой. Правда, Инопланетянке полноценно помогать мешал флажок, а сорока сидела на самой ручке – по-другому ей не дотянуться. И вот только-только затолкали, только-только решили отдохнуть, как услышали пронзительное: «А-а-а-а!» Такое страшное, душераздирающее: «А-а-а-а!» А потом: «Помогите!»
Я узнал голос Рыболова, обернулся.
Он мчался вдоль реки, как моторная лодка. Такие же белые борозды расходящихся волн.
«Как он это делает?» — взглядом спросил сороку.
— Похоже, большая рыба уносит, — предположила она.
Она была права. Впереди Рыболова воду резала острая волна, на острие которой попеременно появлялись то плавник, то голова рыбы. Рыба шла с такой большой скоростью, что Рыболов не мог даже поднять головы.
— Спасать надо Рыболова, — сказала сорока.
— Что там? — проявляя любопытство, старики перегнулись через борт тележки. Этого хватило, чтобы тележка тронулась с места и стала медленно откатываться назад. Сначала незаметно, а потом все быстрее и быстрее. Я попытался удержать. Но куда там. Скоро тележка на полных оборотах грохотала вниз. Старики, вцепившись в борта, подпрыгивали шариками и взывали к помощи и состраданию. Я помогал, чем мог. Вцепившись в борта, мешком волочился следом.
В какой-то момент на одном из камней тележка подпрыгнула. После короткого полета – уже без меня, но все еще со стариками, булькнула в воду. Она кружила на месте, а старики, прижавшись, друг к другу, громко «умирали».
Вскоре подоспела Инопланетянка. Подцепила тележку флажком, потянула к берегу, и тут на большой скорости вернулась рыба, притащила Рыболова.
Честно говоря, совсем не вовремя.
Рыба сделала заход под флажком, стала кружить вокруг лодки.
Инопланетянка подтягивала тележку, рыба мешала, ходила зигзагами.
И тут я сообразил. Перебежал по флажку акробатом. Все произошло так быстро и ловко, что до сих пор удивляюсь. Честно признаюсь, повторить не смогу.
Прыгнул я в тележку, протиснулся между стариками, и заработал руками, как веслами. Ого-го-го, будто распугивал миллион ворон одновременно. Стариков с тележкой спасли, Рыболова на берег вернули. Я, когда его из воды вытаскивал, сам промок по уши. Одежда стала тяжелой, неудобной.
Стоим с Рыболовом как истуканы, с места сойти не можем. Пришлось остаться до утра. Думали, вода стечёт, а она замерзла, превратив нашу одежду в камень.
***
СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ *
Павел Афанасьевич подарил Инопланетянке рекламный буклет Конкурса красоты, который «прям от сердца оторвал». Оказывается рекламные постеры все-таки работают. Это я понял, когда увидел, какой эффект он произвел на Инопланетянку. Она вдруг замерла от картинки пугала в черном фраке на фоне Останкинской башни. Видно было, как задрожал ее флажок. Она прижала постер к груди, долго гладила рукой. Потом пошла по берегу.
«Мне срочно нужен черный фрак, а лучше белый!» — понял я.
Павел Афанасьевич тоже сделал вывод, что она влюбилась. «Я, когда впервые увидел Мавру Кирилловну, тож всем сердцем заболел».
Я ответил, что впервые ее такой вижу. Я бы, конечно, сам спросил, но я так промерз насквозь, что не мог сойти с места, а Инопланетянка курсировала где-то вдалеке.
К утру она все-таки подошла ко мне и сказала, что вспомнила, как прилетела.
— В смысле? — не понял я.
— Я должна найти это, — и она показала на картинку Останкинской башни.
— Зачем?
— Это моя ракета.
Теперь замер мы все. Особенно я. Страшно расстроился. Ну, прямо очень. Получается, она действительно инопланетянка? С другой стороны, чего я так раскис, подумаешь, инопланетянка. Нет, что-то я не то думаю.
— Этого не может быть, — сказала сорока. — Останкинскую башню построили давным-давно. Не знаю зачем, но смотреть с ее макушки очень красиво.
— Я помню, как приземлилась, сходила в магазин, купила себе платье, побывала в большом зале консерватории. Помню сильный ветер. Ленты на флажке перепутались. Я потеряла ориентир. Ветер постоянно уносил меня в разные стороны. Потом удар-провал. Как очутилась на поле, не помню. Но я вспомнила ракету. Где она? Как туда добраться? Я хочу вернуться домой, к мужу и детям.
Для меня это просто катастрофа. Крах всех моих надежд.
«Может, после конкурса красоты?» — предложил я, тупо надеясь, что смогу раздобыть на конкурсе фрак. Она меня в нем увидит и… влюбится. Мне срочно нужен фрак, лучше белый.
Даже не помню, что я ей тогда говорил, что говорили сорока, Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна. Мы уговаривали, пугали, умоляли. Но переубедить Инопланетянку не удалось. Она готова была идти к башне хоть год, хоть два. Конечно, я не мог ее бросить в такую минуту. Я вызвался проводить с условием, что сорока все-таки подскажет дорогу.
Но тут взбунтовались Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна. Они отказались от долгой дороги и настоятельно попросились на конкурс.
***
24 ОКТЯБРЯ *
Чтобы не ждать милости от природы (от ветра), я решил научиться ходить сам. Вдруг получится? Мышь с сорокой притащили обувку и подвязали к моим штанинам. На правую – кроссовок, на левую – зимний ботинок. Что нашли, то и привязали. Нагнулся посмотреть, сбоку на рубахе лопнул шов. Пришлось мышке штопать. Заодно и на локте поставила заплатку.
Сделал шаг… рухнул. Ветер меня подхватил, покатил по земле: живот-спина-голова-зад-спина. Так бы и крутился, пока не попался забор. Рукавом зацепился за гвоздь, схватился за доску, подтянулся, поднялся на ноги.
Стою, жду. Упаду, не рухну.
— Э-э-э, — тронул меня ветер, — уснул?
Стою!
— СТОЮ!!! — вдруг заорал я дурным голосом.
Сорока с тоской посмотрела на меня.
— Идти сможешь?
— Смогу! — соврал. Откуда я знаю.
Стал осторожно переступать. Тронулся с места. Ботинок, кстати, оказался намного тяжелее кроссовки, поэтому во время ходьбы я прихрамывал и заваливался на левую сторону.
Сорока вытерла пот со лба.
— Наконец-то сообразил.
Запели Гитарист с соловьем, настолько красиво и слаженно, что все заслушались. Пока я не спохватился, осознав, что впервые вижу Гитариста. Вот он: кепка с выцветшим козырьком, футболка с черепом, джинсы с дырами, фанерная гитара со струнами. Фанерная? Позвольте, но как он играет?
Одно слово – талантище!
Гитарист в азарте хлестнул по струнам, потом страшно заскрипел, стал заваливаться на правый бок. Я его поддержал. Играет хорошо, а с походкой косяк, при том очень серьезный.
***
25 ОКТЯБРЯ *
ДОРОГА *
Двадцать пятого октября мы вышли в путь. На желтой крыше дома сидела синяя ворона и с ухмылкой нас провожала. Ей не терпелось наговорить нам кучу гадостей. Наговорила: — «Вам не-дойти-не, не-выиграть-не, не-прославиться-не».
Обещала разнести по свету сплетни, от которых не отмыться и не откупиться.
— Все просто обалдеют! — От нетерпения она переступала с лапы на лапу, с крыши сыпался снег.
Я скатал комок из снега и запустил в ворону. Раньше я этого не мог, а теперь получилось.
Удивительно, но попал прямо в лоб, словно отвесил полновесный щелбан.
— Ах ты! — синяя ворона взвилась свечкой и шумно спряталась в тумане.
Вчера у сороки совсем забыл спросить, во сколько трогаемся. Это все Гитарист виноват, задурил нам голову своей музыкой. Едва уговорил мышь обежать всех и предупредить, что выходим рано утром. Как назло, из-за тумана в это утро долго не рассветало.
— Ино! — позвал я Инопланетянку.
— Я!
— Гитарист!
— Здесь!
— Рыболов?
— На месте!
— Как на месте? — испугался я.
— Готов идти с вами, — уточнил Рыболов.
Я закончил перекличку и взялся за ручки тележки, в которой уже восседали Мавра Кирилловна и Павел Афанасьевич. Управлять тележкой вызвался сам. Не без хитрости конечно. Во-первых, держался. Во-вторых, удерживался.
Впереди вышагивала Инопланетянка и флажком указывала направление, как будто ходила по этой дороге каждый день. Иногда дорогу подсказывала сорока.
Раньше я не знал других мест, кроме дачного поселка «Аушки», и поэтому мне все было интересно. Посмотреть есть на что. Большие березы, широкие поля. Оказывается, червяки живут везде, а не только в нашем поселке, да и ворон не счесть – местами больше, чем у нас. Особенно там, где нет пугал. Это тоже меня крайне удивило. Вороны с карканьем прыгали по голым полям, собирали остатки подсолнуха, гороха.
Иногда я набирался смелости и обращался к Инопланетянке: «Не будете ли вы так любезны, уважаемая Ино (и задавал глупый вопрос), какой лист березы наиболее невзрачен?»
Инопланетянка не отвечала. Я придумывал новый глупый вопрос и неспешным шагом тащился сзади.
Я был бесконечно доволен нашими разговорами. Инопланетянка, оказывается, уже видела и горы, и большие города. Вот о чем надо спрашивать, упрекнула она меня.
***
26 ОКТЯБРЯ *
Шли весь день и всю ночь. Я толкал тележку по неровным тропам, застревал в грязи и потихоньку отставал.
Сорока постоянно возвращалась и торопила.
— Что ты? — взывала она к моей совести. — Все устали тебя ждать.
А вот это неправда! Я видел, как Гитарист с соловьем далеко впереди свернули в рощу. Там сразу загалдели птицы.
Когда заиграла гитара, ее подхватил соловей. Птицы, словно пробуя нектар звука на вкус, смолкли.
Я остановился, замер. Я слушал.
Как они пели! Так и хотелось взлететь и летать! Вокруг осень, а в душе весна!
— Всё хорошо, но вот обратное это «трр-р-р-р…» совершенно лишнее, — осудил пение соловья Павел Афанасьевич.
— «Тыр-тыр» и «цык-цык» — тоже надо помягше, — согласилась с ним Мавра Кирилловна.
Когда соловей смолк, все вновь пришло в движение: зашуршали опавшие листья, заскрипели деревья.
От обилия птиц ожило небо. Под тяжестью новых слушателей ветки деревьев гнулись, ломались. Инопланетянка тоже хотела попасть на концерт, но в такой широкой юбке из фольги в роще делать нечего. Жалко, что не могу помочь. Не могу же я бросить стариков. Хотя желание уже возникло. Недооценил я свои силы.
Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна рассыпались в благодарностях. Жалели, что до поселка, где будет проводиться конкурс красоты, осталось совсем недалеко и путешествие их скоро закончится.
***
КАК МЫ ПОТЕРЯЛИ СОЛОВЬЯ И ГИТАРИСТА*
Дорога все тянулась и тянулась, сначала вдоль поселка, потом вдоль огородов и рощи. Возникло ощущение, что дорогу специально кто-то вытягивает. Можно, конечно, бросить стариков и быстро добежать до края рощи, но боюсь, что мне это не по силам.
На ручку тележки села мышь.
— Соловей сбежал, — сказала она.
— Ах ты, паразит какой! — взорвалась Мавра Кирилловна и всплеснула руками.
— Не вертись, — бросил дед ей в спину. — Яжно вывалюсь отсюда.
— Ты послухай. Соловей сбег.
— Тебе-то чо. Пусть Василий переживает. Василий, ты переживаешь?
Я не переживал. Соловей – птица свободная, куда хочет, туда и летает. Моя голова ей не клетка.
— Во, видала? Василий не переживает. — Дед хлопотливо обнял Мавру Кирилловну за плечи.
— А я переживаю, — громко сказала мышь и уперла лапы в боки. — Очень. Мне вместо соловья подсунули больного воробья. Я не потерплю подмены. Василий, хочу соловья.
Я опешил. Я-то тут при чем?»
— Соловей с Гитаристом ушли в рощу.
— И… — ждал я продолжения.
— Иди, спасай, — поджала губы мышь.
Я уже говорил, что сразу за огородами была молодая роща, большинство листьев опало, и теперь роща просвечивала. В роще мы нашли поляну, всю изрезанную неглубоким овражком.
И вот здесь на этой прекрасной поляне Гитарист и соловей решили остаться, потому что они нашли самое благозвучное место на земле.
Когда мы их увидели, Гитарист стоял около муравейника в центре поляны и настраивал гитару. Не поверите, но мне показалось, что в роще он стал выше и моложе. Сам понимаю, что такого не может быть.
Соловей помогал Гитаристу, насвистывал тональность. Гитарист прислушивался, трогал струны, роща и поляна отзывались многозвучным мягким эхом. Музыкально скрипели деревья, шелестела опадающая листва. Отовсюду добавлялись различные трески, цирканья.
Сочной трелью запел соловей. Все-таки как прекрасно он поет: «Дьо-дьо-дьо… дюр-дюр-дюр».
Однажды я пробовал повторить. Понятно, что у меня ничего не получилось.
***
ПУГАЛО В ЧЕРНОМ ФРАКЕ *
Мавра Кирилловна очень громко жалела, что соловей и Гитарист отказались идти дальше.
— Шож для них кажый божий день конкурс красоты будут организовывать? Сходили б на конкурс, а потом хоть кажый день бацай на гитаре.
— Да сдался им этот конкурс, — парировал дед.
Сорока, конечно же, всех за остановку отчитала, но это скорее для порядка. Пока мы с мышью ходили в рощу, Инопланетянка и Рыболов успели отдохнуть.
Как только мы подошли к ним, все снова тронулись в путь. Я толкал тележку, сорока отдыхала на моем плече, снисходительно слушала стариков, которые выпрашивали у нее глянцевый лист рекламы конкурса.
С трудом, но дала: «Прям от сердце оторвала».
Глянцевый буклет. На фоне Останкинской башни пугало в черном фраке. Алые атласные щеки, шелковая высокая шляпа. Самое большее, что меня удивило, – это подведенные глаза и длинные ресницы. Я впервые в жизни видел пугало с ресницами.
Смотри, красавец, — шумно обсуждали Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна и, как нарочно, вертели буклетом перед моим носом. Будто издевались.
— Мы в Москву? — удивился Рыболов и ткнул удочкой в Останкинскую башню.
— Это приз победителю. Пригласят в Останкино, снимут кино,— пояснила сорока. — В кино хочешь?
— Хочу. Вот поймаю золотохвостого лосося, обязательно покажу его в кино.
Инопланетянка вообще на буклет не обратила внимания.
— Шикиблеск! — коротко отмахнулась она, даже не взглянув ни на пугало, ни на его черный фрак, ни на Останкинскую башню.
«Шикиблеск?!» И я сделал вывод, что мне срочно нужен фрак.
— А можно победителю вместо кино подарить черный фрак? Нет, лучше белый.
— Василий, — удивилась сорока, — что за фантазии?
Естественно, я расстроился, силы мои сразу иссякли, и я обмяк.
***
22 ОКТЯБРЯ *
Что-то сорока пропала. И где ее носит? Сейчас, конечно, прилетит и будет говорить все, что угодно, только не то, что от нее ждут. А мне надо знать, когда надо выходить на конкурс?
— Что молчишь? — это спросила сорока, но я скорее ее увидел, чем услышал. Она по привычке свесилась с моей головы и уставилась мне в глаза.
— Не люблю.
— И я не люблю, когда ты стоишь, молчишь и про меня всякую ерунду думаешь.
— Я думаю о конкурсе. Как туда попасть?
— Синяя ворона сказала, что по всем приметам на следующей неделе ожидается бабье лето. Теплынь, красота. Но не это главное. Будет северный, попутный для пугал ветер. Вот только не знаю, как помочь Мавре Кирилловне и Павлу Афанасьевичу. Их попутным ветром не подбросишь.
— Я тоже про них думаю.
Вдруг в голове завозилась мышь, вылезла из горшка и села мне на плечо. Как она возмущалась!
— Василий, в твоей голове такая темнота! А из-за темноты случился бардак. Я думала, это соловей, а это воробей. Докатились.
— Докатились, говоришь. А что? Это идея, — Сорока от радости обняла мышь.
— Что вы все ко мне лезете!
— Докатились, докатились, докатились, — стала вышагивать сорока по моему носу.
— Не люблю, — буркнул я сороке.
— Извини, — Сорока переступила мне на голову, и теперь мои глаза оказались за решёткой ее трех когтистых пальцев.
Ну, это уже ни в какие рамки! Прогоняя сороку, я, как мельница, замахал руками.
— Успокойся, — потребовала сорока, — ты мне мешаешь думать.
— А ты мне мешаешь смотреть.
— Смотреть? — удивилась сорока, вновь перешагнула с головы мне на нос. — Куда ты смотришь?
— На тележку.
— И? — ждала сорока продолжения.
Я промолчал. Я смотрел на детскую игрушечную тележку с красными широкими колесами и тонким ободом ручки. Если я сороке предложу прокатить стариков в этой тележке, она меня засмеет. Я уже представил, как она начнет трещать по всему лесу «вы представляе-ете, пугало Василий предложил прокатить до конкурса красоты Мавру Кирилловну и Павла Афанасьевича в детской игрушечной тележке. Нелепее предложения я не слышала». Все будут надо мной смеяться,, и мне станет стыдно.
— Продолжай, — потребовала сорока.
И я стал выкручиваться.
— Мне кто-то рассказывал, что видел (это я так врал) как одну семейную пару перевозили на детской игрушечной тележке. — Я замолчал, ожидая, что сорока от хохота сейчас грохнется с моего носа на землю (тоже неплохо). Но сорока повернулась ко мне задом и стала что-то высматривать впереди.
От такого хамства я ошалел. Согнал.
Сорока ходила вокруг тележки – трогала, толкала, сидела.
— А что? Неплохо, — сказала она. — Вот только не понимаю, как она поедет. Ни мотора, ни батарейки.
— Сделать парус, — совершенно неожиданно выдал я и тут же осекся, Какой парус? Я надеялся, что сорока не услышала.
Услышала, еще как услышала.
Она смотрела на меня долгим взглядом и, похоже, всерьез обдумывала мысль о парусе. Она вертела головой и разговаривала сама с собой… палка?.. Закрепить?.. Где?.. Глаза на месте?
Я подслушивал и подсматривал.
Сорока раздобыла длинную палку и теперь шумно выставляла ее по дну тележки. Естественно, палка не держалась и все время падала. Веревки, тряпки, проклятия сороки не помогали. Вскоре она оглянулась на меня укорительным взглядом: «Чего молчишь? Давай фонтанируй!».
Я думал, все обошлось. Наивный!
Фонтанировать я не умел, а вот вспомнить получилось. Мальчишки по весенним талым ручейкам пускали самодельные кораблики, там замечались разные варианты крепления мачт:где скотч, где пластилин, где клей. А как быть здесь?
— Ладно, — пожалела меня сорока, – что-нибудь придумаю.
И она придумала. Все-таки наша сорока удивительное создание. И как только додумалась. Она раздобыла старую в заплатках наволочку, привязала двумя углами к бортам тележки. По ее просьбе ветер наполнил наволочку теплым воздухом… и опля! Вуаля! Поехали!
«Сколько прелести в этой природе! Но и грусти порой, вуаля!» – вдруг вспомнилась песня из дачного радио. Или я что путаю?
Мы получили парусник, а-ля дирижабль на колесах.
Мне осталось только поддерживать и управлять тележкой за ручки. Низко кланяюсь сороке в лапки!
Полдела сделано. То есть, как добраться до конкурса, мы знаем, а вот как обратно? Как вернуться домой, ума не приложу. Для этого тоже нужен попутный ветер, но обратного – с юга на север – не предвидится до весны. Придется остаться до весны в том поселке, в котором будет проходить конкурс? Может, оно и к лучшему. Я постараюсь занять место рядом с Инопланетянкой. Оно станет для меня призовым.
***
23 ОКТЯБРЯ *
С утра пошел снег. Крупный, холодный, тяжёлый. Все разом побелело, пропало под ровным покрывалом. Теперь только по силуэтам и выступам угадывались уснувшие домики, ульи, кусты сирени. На синей крыше (зачеркнуто) на засыпанной снегом крыше сидела синяя ворона. Среди черных ворон она была самой удивительной особой.
— В силу некоторой роковой предопределённости… — стала говорить синяя ворона, — убойной хаотичности суждения, здесь я ставлю знак нота бене…
Мне реально грустно. Ничего не понимаю, о чем она говорит, а она шпарит без подготовки и бумаги. Вот умница!
Никогда не гонял синюю ворону (рука не поднималась на такую красоту). Я ею любовался, прислушивался, впитывал и продолжал ненавидеть.
— Здравствуйте, — как можно вежливее сказал я.
Синяя ворона надменно посмотрела на меня и тут поскользнулась. Пытаясь удержаться, поджала коготки. Бесполезно. Снег тащил ворону за собой вниз. Еще мгновение, и она рухнула в куст малины, сверху ее накрыл огромный сугроб.
Странно! Могла спокойно взлететь, а тут головой в снег.
Мне бы порадоваться, что с синей вороной покончено раз и навсегда, но мне почему-то взгрустнулось.
Вроде шевелится. Выжила?
Слегка обалдевшая от падения, она с трудом выпросталась из снега. Перелетела на яблоню и оттуда стала громко ругаться. Голос у нее стал грубым, пронзительным, схожий с хохотом деда Пантелея.
Я думал, она обижается на снег, а оказывается, это все уготовано мне.
– Подумаешь, нужен нам ваш конкурс пугал,— высказалась она и заодно отряхнулась от снега.
Я удивился. При чем здесь конкурс?
— Уходите, — каркнула она. — У нас тут смородина на кусту, картошка с ботвой. До весны хватит. Вали, говорю, отсюда.
— Кар! — на соседнюю крышу сел огромный черный ворон.
Еще один! Ох, до чего не перевариваю воронов. Синяя ворона, наоборот, гостя оценила, взбодрилась.
Ба, как она изменилась! Грудь колесом, глаза с поволокой, голос с ласковой хрипотцой.
— Извините. — Присмотрелась к черному ворону, слушает или нет. (Слушает). Продолжила. — Существует ниша проведения конкурса красоты для ворон, но заполнить ее не представляется возможным из-за постоянной нестабильности присутствия красавиц, потому что составляющей этого проекта является чья-либо уникальность.
— Не понял, — честно признался я.
Синяя ворона перевела.
— Надо организовать конкурс красоты для синих ворон.
— Зачем? — удивился я. — Вы ж там одна будете.
— Кар-р-р, — с умным видом вступил в беседу черный ворон.
— Кар-р-р? — сказала синяя ворона и вновь головой в сугроб.
— Вот вы зачем в сугроб-то? — спросил я у синей вороны, когда она отряхнувшись, взлетела на синюю крышу уже без снега.
Ворона промолчала.
— Зачем она головой в сугроб? — это я спросил у черного ворона, но того уже не оказалось на месте.
Тут ворона ответила.
— Я думала, он бросится меня такую красивую и умную спасать, а он улетел.
Вовремя улетел, потому что именно в этот момент с верхних веток яблони и соседней крыши пошел снег, засыпал меня, ворону и землю. Теперь мы стали белыми.
А небо стало черным, — от огромной стаи ворон. Повиснув в небе живым мрачным покрывалом, они оглушительно каркали.
Синяя ворона вдруг задрожала, села мне на голову.
— Они говорят, что пропал мой сыночек.
Вновь сыночек! Что такое сыночек? Все порядком надоели со своими дочками и сыночками. Инопланетянка тоже тоскует.
— Бедненькая, — сказал я, не зная, правильно ли это.
Ворона уставилась на меня пронзительным взглядом, щёлкнула горбатым клювом.
«Не попал», решил я и исправился.
— Безумно рад.
— Издеваешься!? — Ворона переступила мне на нос, царапнула глаз.
И вдруг с неба обрушилось птичье покрывало.
Что тут началось! Стихийное бедствие!
Прогоняя ворон, Гитарист ударил по струнам, я завертел руками, Рыболов удочкой, Инопланетянка зашуршала фольгой.
У-у-у-у…
Скажу одно, когда все пугала работают одновременно – это похоже на царство безумия.
Особенно, если старается Гитарист. Он так громко играет и орет (зачеркнуто) поёт, что создаётся ощущение, будто земля дрожит, а солнце раньше времени убегает за горизонт.
Вот зачем надо было поднимать такой переполох из-за этого птенца? Ну, пропал сыночек синей вороны. Вот куда он денется? Взрослый уже — слетыш. Почти полгода от рождения: летать умеет, ходить умеет, даже каркать научился. Что еще нужно для полного счастья? Мне бы и половины хватило. Эх, если бы я умел летать!
По понятным причинам никто не заметил, как стала меняться погода.
19 ОКТЯБРЯ *
Так и знал, что сорока будет ругаться, когда увидит анкету Рыболова. А что я могу сделать?
Гитарист и вовсе отказался заполнять, он вообще передумал участвовать в конкурсе красоты для пугал. Заявил, что он и так само совершенство. Не, каково? Присвоить самому себе титул «Самый красивый гитарист на свете». Даже песню сочинил.
Мой шест –
Позвоночник,
Чугун-голова.
Боятся меня
И мышь, и сова.
Но будьте спокойны,
Я страшно прекрасен.
Я страшно, ужасно,
Совсем не опасен.
С Гитаристом все понятно.
— А это что за кирпич? Сорока, ты откуда это взяла?
— Это не кирпич, это анкета Мавры Кирилловны и Павла Афанасьевича. — У сороки от усталости дрожали крылья.
— Страниц пятьсот будет. — Я честно удивился.— Когда только успели? Вдвоем всю ночь строчили?
— Всю жизнь писали, всю свою биографию заготовили. Так понесем или выбирать будем?
— Что выбирать?
— События для их анкеты.
— Недели три уйдет.
— Да ты что! Конкурс через неделю, а у меня еще семь дачных поселков, два совхоза, двадцать три безанкетных пугала.
Значит, конкурс состоится двадцать седьмого октября? А у меня штаны рваные, рубаха выцветшая. Переодеться бы поприличнее, а то заявлюсь, как босяк, пугало бесхозное.
Инопланетянка подсказала, что надо сходить в магазин для пугал.
Оказывается, такой существует. Именно в нем Инопланетянка купила новое платье из зеленой противотуманной фольги. Специально прилетела за ним с другой планеты и потерялась. А все из-за неправильного ветра этой планеты: он дует туда, куда ему вздумается. Угожила (хотела сказать угодила) в ветренную ловушку! — жалуется Инопланетянка. — Ветер запутал ленты моего флажка, а без него я не могу найти свой космический центр передвижения.
Опять двадцать пять! Иногда она меня раздражает своим космическим центром. Так и хочется дать по ее ведерному лбу, чтобы там все встало на свои места. Вот как ей объяснить, что она пугало! Пугало! Пугало! И нет никакого космического корабля, нет мужа, пятерых детей. Есть только грязное дачное поле, резкий холодный ветер, невоспитанные наглые вороны. Не помню, писал я или нет, как я ненавижу ворон. Если писал, то сори (зачеркнуто) извините…
***
20 ОКТЯБРЯ *
— Эй, вы, — постучал я по горшку, — с первым снегом вас.
— И не проси, — пискнула мышь.
— Выходите!
— Холодно.
— Ладно. Я пошутил.
Мышь выглянула в красном платке, в зеленом вязаном платье. В лапах она держала спицы и довязывала тонкий пояс к платью
Синяя ворона смеялась так громко, что со всех яблонь опали последние листья.
— Ой, посмотрите на нее. Вырядилась, как кукла.
Мышь не смутилась, потянула нитку на себя.
— Мама еще весной спицы и пряжу на день рождения подарила.
Значит, день рождения у мыши весной? И соловей родился весной, и ежик, и ворон, и я. Почти все, кого я знаю, родились весной. Интересно, а кто-нибудь из пугал родился в октябре? Ну, просто так, хотя бы для прикола. Вот ходит же лиса по зимней стуже, еноты носятся, волки шныряют. Вот взяло бы и родилось зимнее пугало. Круто. Надо как-нибудь деда Пантелея надоумить. Скучно осенью, ни цветов, ни ягод, ни дней рождений. Только владыка зима барствует, приносит снега и долгие студеные ночи.
Что там происходит? Переполох какой-то.
— Что случилось?— кричу синей вороне.
Она лишь крылом отмахнулась.
— Ох, мышь. Расмеши-ла…
Мышь висела вверх тормашками и тихо кружила на зеленой нитке, которая тянулась от подола ее платья через мой рукав к глиняному горшку.
— Тебе помочь?
— Сама.
Мышь, барахтая лапами, норовила ухватиться за нить. Не получалось. От каждого ее движения нить лишь удлинялась, вязаный подол платья терял ряд за рядом. А мышь…
Да, да! Мышь опускалась в раскрытую пасть лисы. Тут уж мне пришлось вмешаться.
Кыш! Кыш!
Лиса, одарив меня глубокой непримиримой ненавистью (повторяюсь), спряталась в кусты.
Когда весь подол платья распустился, мышь больно упала на землю.
От платья остались только рукава. Это очень расстроило серую.
— Обещала маме, что к осени обязательно свяжу себе платье. Эх, подарил бы мне волшебник сказочный порошок. Я бы посыпала на пряжу и вот — вуа-ля! платье готово.
Я тоже размечтался, что на свой день рождения получаю мешочек с золотым волшебным порошком. Я сразу начинаю ходить, улыбаться, плакать от радости. Честно говоря, я уже научился многому: говорить, писать, немного и недалеко ходить. И все ради Инопланетянки. Только ей не говорите. Мне бы какую-нибудь обувку. Очень сложно научиться ходить, если наступать не на что.
— Там на опушке леса воробья ветром сбило. Мокнет под дождем. А если ночью мороз? — села мне на нос сорока.
— Тащи его сюда, — говорю. — Пусть в моем горшке отлежится.
— Не помешает?
— Нет.
У меня вообще однажды целая стая снегирей жила. Красивые все-таки это птицы. Я ими любовался. Вообще я всех птиц люблю, кроме ворон, конечно. Однажды мимо меня пролетали аисты. Я так им понравился, что они остались. Решили свить гнездо на моей голове, но дед Пантелей прогнал. Вам, говорит, здесь опасно и птенцам опасно. Голова у Василия маленькая и неустойчивая. Еще лиса бродит и волк заходит. Аисты улетели. Лучше бы вороны улетели, от них только гадость на мою голову.
Эх, пришел бы волшебник, не к месту размечтался я.
***
21 ОКТЯБРЯ *
Пора бы уже собираться в путь-дорогу. Голова моя пустая (зачеркнуто)(зря зачеркнул), я ведь даже не спросил у сороки, где состоится праздник. Может, это за тридевять земель. К примеру, Дед Пантелей туда не ходок.
— Недалеко, — ответил за сороку соловей и тут же уточнил. — Это мне недалеко. Пять минут, два дачных поселка, три деревни, и я там. А вот вам… Даже не знаю… Думаю, за день дойдете.
Быстро темнеет. Над рекой поднимается туман. Туман — это плохо, от него промокает одежда и долго киснет (зачеркнуто) не сохнет. В лесу свистят синицы: «цити-цити…». Свистят непривычно для осени долго и утомительно. Надо спросить у синей вороны, вдруг это к непогоде? Где-то жалостливо скрипнула калитка. Чужой пришел? Может, просто от ветра?
— Не скучай! — клюнул меня в нос соловей и упорхнул.
— Э-э-э, подожди, я с тобой, — помчалась за соловьем мышь. Но разве птицу догонишь?
Через пустую улицу метнулась тень.
Над туманными огородами смутными пятнами стояли пустые яблони. Тихий всплеск, и на зеленой крыше дома громыхнуло кровельное железо. Что ж такое? Вроде улица пуста. Сквозь штакетник покосившегося забора вылезла малина, будто и ей любопытно узнать, что происходит на улице. Ничего не происходит. Везде уныние и запустение, кучи из гниющей картофельной ботвы, капустных листьев, брошенная детская тележка. Дед Пантелей в этом году припозднился: капусту не собрал, кур оставил, кота не забрал. Уж не заболел ли?
Из глубины хрустких капустных листьев вытянулись две грязные мохнатые лапы, затем вынырнула голова и ощерилась желтыми клыками.
Я узнал лису, и мне это не понравилось.
— Ты чего здесь? — спросил я.
Лиса меня не услышала. Лишь широко зевнула и, дрогнув ушами, прислушалась. То ли увидела, то ли услышала, но точно определила, где мышь. Сначала мышь запищала тонко, потом жалобно-пронзительно.
Неужели поймала?
— А ну, отдай! — Ухватил лису за хвост, потянул назад. Она взвилась от неожиданности. Выпустив мышь из пасти, изогнулась, впилась зубами в мою руку. Так и висела, пока я полоскал ее в воздухе. Пришлось ударить о ствол яблони.
Упала на спину, поднялась. Перед тем, как пропасть под забором, оглянулась. Глаза, переполненные гневом, испепеляли. Последним под забором потянулся и пропал хвост с белым концом. Махом стемнело, словно лиса прихватила остатки дневного света с собой.
Мышь уже сидела в горшке и дрожала так, что моя голова ходила ходуном.
«Э-э-э! Поаккуратней. Так и без головы остаться можно!» – придержал я горшок.
И тут мышь заплакала. Громко, с подвыванием. Никогда такого не слышал.
— Смотри, какая кругом красота, — придумал я, чтобы как-то успокоить мышь, хотя кругом было темно, неуютно и скучно.
Мышь не откликнулась, но реветь перестала. Хоть так. Мимо кто-то пронесся мягкими прыжками. Может кот, а может и не кот, в темноте не разобрать.
«О, мяукает!»
Резкое мяуканье прервалось шипением.
Вторая тень была крупной, тяжелой и бесшумной.
«А это точно лиса!»
Мышь вылупилась из горшка. Она отчаянно трусила, и это было видно по испуганным глазам.
— У меня от вида лисы в сердце случаются газы, — честно призналась она.
— Бродяжья твоя душа. Чего тебе дома не сидится? Вечно носит на ночь глядя.
— Докатились, — взвизгнула мышь, уперев лапы в бока. — Папа воспитывал, мама воспитывала, теперь и ты взялся. Я свободная мышь, понятно?
— Понятно. Не понятно, как ты лису проворонила.
— Не проворонила, а изучала, как взлетает ворона! — трагично воскликнула она.
— И как?
— Что как? — Мышь замерла, словно стала железным памятником.
— Расскажи, как взлетает ворона? — Мне стало интересно.
— Сложно, — удивлённо развела она лапами. — Делает шаг, еще шаг, потом приседает, метёт хвостом вправо, влево и взлетает. — Мышь даже показала, и чуть не свалилась с моего носа, на котором показывала как взлетает ворона. — Я так испугалась. Так испугалась.
— И что здесь страшного?
— Когда я наблюдала за вороной, за мной наблюдала лиса. Вот! Куда мир катится?
Про «мир» я, честно говоря, не понял, но записал.
16 ОКТЯБРЯ *
Когда вчера сорока улетела, примчался холодный северный ветер, предупредил, что сегодня он не один, следом идет снегопад. А мне что? Мне что снег, что зной – все едино. Мне ни холодно, ни жарко. Хотя северного ветра я боюсь больше. Недружелюбный он какой-то. Порвет, моргнуть не успеешь (все предложение зачеркнуто). Однажды так разошелся, что от меня только шест и остался.
Ветер, конечно, потом долго извинялся, обещал проводить до Инопланетянки. За это можно простить.
С тех пор северный ветер стал учить меня ходить. Не сразу конечно. Ветер – это все-таки стихия настроения. Когда ему хорошо, он может и приласкать, поддержать. Мне, как паруснику в океане, обязательно попутный ветер нужен. Наполнит меня так, что пузырятся на мне рубаха и штаны. В этот момент я становлюсь похож на человека.
Однажды прицепился к старушке, чтобы проводить до дома с зеленой крышей. Рядом лечу, ногами (зачеркнуто) штанинами земли не касаюсь. Старушка ноль внимания, идет рядом и все рассказывает про семью, сыновей. Щас, думаю, увидит мой горшок вместо головы, поднимет крик на всю округу. Жду, жду. А она соловьем заливается. На прощание за уши меня притянула, в дно горшка чмокнула. Ты, говорит, на моего старшего сына похож. Веселая такая была старушка. Померла прошлым летом. Так и не сходил к ней в гости, а так звала, так звала.
Очень люблю ходить в гости к Инопланетянке. Живет она от меня по левую сторону, к ней хожу с летним теплым ветром. К Рыболову – с попутным зимним. Ни разу не был у Гитариста – к нему не было попутного ветра. Гитарист живет у меня за спиной, я его практически не вижу, но очень хорошо слышу. Так душевно поет его гитара. Что-то последнее время он притих. Не заболел ли? С этим конкурсом совсем о нем забыл.
— Ветер, а ветер, поверни голову, давно Гитариста не слышно… Не так быстро, ты мне голову оторвешь, закружил совсем… хватит! Хватит!
Противный ветер!
Нечего извиняться, думать надо, прежде чем силу свою использовать.
***
17 октября *
Наутро соловей заболел. Он так долго уговаривал Гитариста спеть дуэтом в лесу на поляне, что потерял голос.
Гитарист отказался, а соловей лежал на соломе и маялся от высокой температуры. Мышь вызвалась ухаживать за больным. Делала она это очень просто: прикладывала лапу к голове соловья и трагично говорила «горячая» или «очень горячая». Теперь соловей лежал в моей голове и все время молчал. Его молчание было самым тягостным в моей жизни. Всегда энергичный, веселый соловей теперь пугал тишиной. Хотя, чего я так расстроился, как правило, соловьи не поют осенью. Да, но это другие не поют, а наш поет, еще как поет: сорок ритмо-темпов.
Чтобы соловью стало тепло в моей голове, я стал ловить каждый лучик солнца.
— Хватит крутить башкой! — вдруг возмутилась мышь.
— Я ж против сквозняков, чтоб тепло было,— стал я оправдываться.
— Не надо. — Мышь держалась за края скола и пыталась удержать равновесие. Выглядела она в этот момент серее серого. — У меня… ик(это она икнула) от твоей заботы закипает к тебе глубокая и непримиримая ненависть.
«Глубокая и непримиримая ненависть», — записал я. Как красиво сказала, обязательно где-нибудь использую. Придумал. «Лиса смотрела на меня, и в ее глазах закипала глубокая непримиримая ненависть». Нет. Лучше так. «Лиса смотрела на меня с глубокой непримиримой ненавистью».
— Мышь, как лучше?— постучал я по своей голове.
— Ну, пожалуйста… — где-то внутри горшка одновременно застонали мышь и соловей.
Я стал ловить опадающие листья. Потом стал обрывать бутоны засохших роз, остатки перезрелой смородины. Я искал все, что могло помочь соловью справиться с болезнью.
Мышке почему-то моя затея не понравилась.
— Василий, я тебя умоляю. Уймись. У нас от твоей заботы дом вверх дном стоит. А я, ик… — мышь, зажав рот лапами, пропала в сколе горшка.
Пришлось на время отложить заботы о соловье, тем более прилетела сорока и попросила заполнить анкеты за всех.
— Пожалуйста, займись. Любая подойдет, – и вручила мне шесть бланков. Один разрешила испортить.
— Это как? — спросил я у сороки, но она мне не ответила, потому что уже улетела.
— Как хочешь, — ответил я за сороку и стал думать.
***
ИНОПЛАНЕТЯНКА
Свою анкету я давно заполнил, теперь пойду к Инопланетянке. В сотый раз благоговейно послушаю про звездное небо. Так интересно рассказывает, будто реально там жила. Говорит, что на той далёкой планете у нее осталась семья: муж и пятеро детей. Верит, что они обязательно ее найдут. В этот момент она становится особенно красивой: платье из фольги мелодично шуршит, переливается серебром. Иногда, даже если луна уходит за тучи, вокруг платья начинают мерцать фиолетовые круги, словно передают сигналы.
Вороны это мерцание не переносят. Уносятся от него далеко и надолго. Еще они боятся, когда Инопланетянка высоким воротником платья задевает свою ведерную голову.
У-у-у… так противно.
Мне-то еще ничего, но вороны орут (зачеркнуто) каркают так, словно сходят с ума. Носятся по округе черным крикливым туманом. А Инопланетянка, словно добавляя страха, размахивает флажком с длинными лентами из жесткой фольги. Немного красиво и немного страшно.
Потом вороны привыкли, перестали бояться. Специально устраивали соревнования – садились на флаг, когда она им размахивала. Выигрывала та, которая дольше продержится.
Я поймал ветер, тронулся в путь.
— Ты куда? — выглянула мышь.
— Сорока просила сходить к Инопланетянке.
— Давай я сбегаю.
— Я сам.
Мышь вздохнула.
— Василий, ты уж поаккуратнее в дороге.
Поаккуратнее не получилось. Прошел (пролетел) мимо Инопланетянки. С трудом вернулся.
— Василий, я больше никогда не увижу свою семью? — обычным вопросом встретила она меня.
Как мог успокоил, попросил заполнить анкету.
— Василий, а ты любишь звезды?
— Ну дак, кто ж их не любит? — прислонился я к яблоне.
«Мямля, я и есть мямля».
«Скажи ей, что жить без нее не можешь».
Пока я размышлял, тени стали длиннее, солнце перекрасилось в луну.
Когда небо взглянуло на землю звездными глазами, Инопланетянка замахала флажком.
— Смотри, смотри, — показала она на звезды. — Видишь, как она прекрасна?
Я смотрел на звезды и гадал, какая именно из них прекрасна. Может, слева, может, справа? По сути, мне без разницы какая, я согласен на любую, лишь бы стоять рядом со своей звездой…
***
18 ОКТЯБРЯ *
— Мы на тебя обиделись, — заявили утром мышь и соловей.
— Это почему? — удивился я.
— Потому что ты нас обидел.
— Чем? Мы всю ночь с Инопланетянкой смотрели на звезды.
— А мы больные и голодные всю ночь просидели у тебя на плече.
— Извините, — понял я свою ошибку. Чтобы видеть звезды, мне пришлось задрать голову, понятно, что это очень неудобно для ее жителей.
— Вот анкета Рыболова, — сказала мышь. — Сама с утра подсуетилась.
Да, анкета Рыболова у меня, но толку от нее мало. Ничего не прочитать. Каракули, каракули, каракули. Я попросил Рыболова прояснить хоть слово, а он обиделся, обозвал меня золотохвостым лососем и принялся так усердно махать удочкой, что чуть не сорвал мне нос. Представляете, я без носа. И так не Ален Делон. Вот пришел бы на конкурс красоты пугал, а носа нет. Смех, да и только.
Про золотохвостого лосося не понял: надо обижаться или нет?
Рыболов этим золотохвостым бредил – мечтал поймать. А все из-за книги про Рыболова, которую он однажды прочитал:
«Стоит Рыболов на берегу. Слышно как вода с грохотом прочь уносится. Удочку закинул, и только крючок воды коснулся, как вода перед ним сформировалась в прекрасный водный дворец. Увидел он на троне золотохвостого лосося, а вокруг рыбы, рыбы. Снуют туда-сюда, суетятся».
Честно говоря, я обычно засыпаю от этого бесконечного пересказа Рыболова. Еще он любит рассказывать про свои сны. Вот уж тоска смертная. Каждый день то он рыб ловит, то рыбы ловят его. Мне кажется, Рыболов сам придумывает свои сны. Хотя один сон мне особенно нравится, про червяка Червядрема. Ух, захватывающая история. Этот червяк даже спас Рыболова. Такое ощущение, что это было на самом деле. Надо при случае записать. Про свой глиняный горшок тоже надо записать, давно собирался.
Извините, отвлекся немного от анкеты Рыболова.
Вот так она выглядит:
ФИО: Волнистая линия переходящая в пунктир с загибами и загогулинами.
Дата рождения: Каракуля, как горная гряда.
Семья: Прочерк, точка, тире, многоточие.
Место работы: Нарисована удочка с солнцем на крючке. А потом кардиограмма жизни: взлеты, падения…
Сороке отдам, пусть сама разбирается.
«Сегодня не очень удобно писать: проливной дождь, ветер рвет тетрадку из рук. Тоже про конкурс знает. Обижается, почему нет конкурса красоты для ветра. Интересно, а какой ветер самый красивый? Северный, Южный? Наверное, Южный. После него сразу начинается весна, набухают почки, цветут яблони. Красота! Е-мое… накапал на лист. Можно подумать, это мои слезы, но плакать я не умею. Течет из моих тряпичных глаз, которые копят влагу. Так долго до весны!»
Да что ж такое?
Словно обгоняя собственный страх, мышь вскарабкалась мне на грудь, когтями вцепилась в воротник рубашки.
—Ты чего? — Я спросил тихо, но мышь все равно испугалась, сорвалась вниз, чудом удержалась за подол.
— Чего орешь? — пискнула она, уставившись одурелыми глазами. Потом все повторилось: шустро вскарабкалась, юркнула в трещину горшка.
С мышью творилось что-то неладное. Я чувствовал, как она дрожит.
— Э-э-э!— постучал я по своей голове.
—Тише ты, — пискнула она и затихла так, словно пропала.
Вовремя.
Вновь появилась лиса, но уже у другого конца забора. Шустрая, однако. Потопталась на месте. Ловя запах мыши, подняла морду. И тут произошло то, что меня очень огорчило. Лиса наконец-то меня заметила, ужаснулась. Она, не отрываясь, смотрела на меня изумлёнными глазами.
— Кыш, — шикнул я.
Лису мгновенно подбросило. Нелепо бултыхнувшись в воздухе, она шлёпнулась на лапы и, прижавшись брюхом к земле, стала тихо отползать. Я видел ее стоящую дыбом всклокоченную шерсть, обнажённые желтые клыки. Потом короткими прыжками перепрыгнула игрушечную тележку, выгребную яму и пропала в зарослях малины.
Где-то зазвенело разбитое стекло, протяжно взвыл кот. Стихло.
— Эй, ты жив? — царапнула мышь стенку горшка.
Не ответил. Я реально расстроился. Я что, чудовище из сказки «Аленький цветочек»? Еще на конкурс красоты собрался. Смех, да и только.
«Бум, бум, бум!», — постучалась мышь внутри моей головы.
— Меня съела лиса, — грустно пошутил я.
От порывистого ветра тихо скрипнул маленький покосившийся домик с плоской крышей волнистого шифера. После смерти хозяйки домик оседал, выцветал. Синяя краска отслаивалась сухими пластинами и сыпалась в черные замороженные лопухи. Доживет ли до весны?
Сорока рассказывала, что существуют особенные земли, где всегда тепло. Там живут теплые ласковые ветра, летают красивые птицы, ходят павлины. А у нас только черные вороны и серые воробьи. Правда, соловьи тоже серые, но как поют. Сорока прилетела.
— Чего тебе?
— Принесла анкету. Надо заполнить каждому участнику, — сказала сорока.
***
14 ОКТЯБРЯ *
«Анкета. Что писать? Имя – Василий. Пугало деда Пантелея, стою в его огороде, на поляне виктории. Серая (была белой) рубаха-косоворотка, синие, местами выгоревшие брюки, длинный нос (зачеркнуто, уже говорил). До сих пор не понимаю, зачем дед Пантелей соорудил мне такой нос. Для понятности скажу, что дед собрал меня из того, что нашел в сарае. Рубаха дедовская, штаны старшего сына, поясок бабкин, шарф дочкин.
Вместо рук – шланг от пылесоса, пальцы – прутики: тридцать три на правой руке, двадцать шесть – на левой. Каждый прутик знает одну букву, как в печатной машинке, поэтому я правильно пишу правой рукой, левой – пишу с ошибками. Левой стараюсь только держать тетрадку. Использую чернила из чернильницы-непроливайки, которая стоит у меня в нагрудном кармане. Чернилами меня снабжает мышка, откуда берет – не говорит.
Когда-то, когда я еще не был пугалом, мы (мы – это все вещи, из которых я собран) жили по разным домам. Понятно, что горшок отдельно, рубаха отдельно, штаны отдельно. Так вот, когда мы жили врозь, с каждым из нас приключилась своя особая история. Сегодня расскажу про глиняный горшок (записано с его слов).»
Да не сгорит шест мой! Кто опять ползет по мне?!
Мышь положила хвост-ниточку на мое плечо.
— Василий, я ужасно несчастная мышь. И каждый, кто отправляется на конкурс пугал должен меня понять и пожалеть. Что ты молчишь? Спишь?
— Нет.
— Я вижу. Ты спишь с открытыми глазами.
— Не сплю. Я думаю над анкетой. В ней надо написать краткую биографию. У меня есть биография горшка, рубашки, штанов, шеста. А биографии Василия – нет. Вот что писать?
Мышь задумалась.
— Придумай что-нибудь. Ну там, бла-бла-бла-бхай-бхай. Окончил институт, поступил в техникум.
— Что такое институт и что такое техникум?
— Не знаю, — честно призналась мышь. — Собери свою анкету из анкеты глиняного горшка, рубахи, двух метелок, ручки от турки.
Я задумался.
***
15 ОКТЯБРЯ *
На заполнение анкеты я потратил уйму времени. Уже смеркалось, а я все думал. Может лучше написать про ночь, звезды? Никогда про них не писал. А ночь такая замечательная, совсем не осенняя, по-летнему теплая. Она настолько светлая и звёздная, что между ними не видно пустоты. Небо, как одна большая семья. Инопланетянка сказала, что одна из звёзд – ее. Какая, интересно?
Уже светает, а я до сих пор не заполнил анкету. Честно говоря, я особо не старался. Всю ночь гонял ворон. А потом и весь день. Вороны даже удивились моей необыкновенной активности. Осень на дворе, урожай собран, огурцы засолены, дачники разъехались, черви ушли под землю. Для чего, спрашивается, надо гонять ворон. Вороны сидели на крыше соседних домиков и каркливо меня осуждали.
— Летели бы отсюда, — неожиданно миролюбиво предложил я. И тут же почувствовал жгучую потребность поделиться своей грустью, рассказать какой-нибудь живой душе, как мне одиноко без внимания Инопланетянки.
Рядом никого. Мышь куда-то пропала, соловей улетел к Гитаристу. А вокруг осень, слышно, как осыпаются последние листья. Я в этот момент очень жалею, что у меня есть уши. Невозможно слушать, сколько печали и горечи в этом золотом листопаде.
И тут сорока долбанула меня в затылок. Я ужасно не люблю, когда она так делает. У меня в голове случается страшный г-у-у-л, словно рядом раскачивается огромный колокол. Бом-би-бом! Бом-би-бом!
Бам! Бам!
— Прекрати!
— Анкету заполнил? — Сорока сверху вниз заглянула мне в глаза.
Испугался. Я ж ни моргать, ни закрывать глаза не умею. А она смотрит — так пытливо, будто в самое сердце (это я к слову, потому что сердца у меня нет).
— Я спросила по анкету?
Эта сорока решила меня достать.
«Противный вопрос. — Неожиданно я решил отказаться от конкурса. Не, ну на самом деле, зачем он мне нужен? Стою здесь, по колено в грязи, в рваной рубахе, а на конкурсе все будут в черных фраках, смокингах и цилиндрах».
— Отказываюсь! — сказал и обрадовался. Полегчало как-то сразу.
— Я так и знала! — Сорока переступила с головы на нос и стала ходить по нему туда-сюда, у меня глаза запутались на нее смотреть.
— Хватит ходить. — Хотел приказать, но вышло так, будто попросил.
— Будем думать вместе. — Сорока забрала у меня анкету, прочитала. — Фамилия.
— Нет у меня фамилии и отчества нет. Есть только имя Василий.
Сорока записала в строку ФИО – пугало Василий.
— Паспортные данные – прочерк. Родители?
— Нет родителей.
Сорока задумалась, записала.
— Дед Пантелей.
Если бы у меня было сердце, то оно бы сейчас забилось от радости.
— Дата рождения, — задумалась Сорока. — Дай-ка вспомнить. Как виктория начала плодоносить, вот тогда и родился. Не сразу конечно. Дед Пантелей сам поначалу ворон гонял, а потом притомился, тебя соорудил, в самую середину ягодной поляны поставил. Вот три года метелками машешь. Всё, заполнила!
— Уверена, что всё правильно?
— Совсем не уверена. Но уверена в одном, что автор твоей биографии – я.
***
Прилетела сорока, села мне на нос. Ох, жутко не люблю, когда она так делает.
— Инопланетянка твои цветы отвергла, — сказала сорока и воткнула рыхлый букетик в трещину горшка. Чтобы вылезти из горшка, мышь букетик вытолкнула.
— Инопланетянки любят звезды, — сказала мышь. — Дарить надо звезды – букетами, вагонами. Не можешь букетами, подари хотя бы одну.
— Я права?! — Это мышь крикнула Инопланетянке, но та лишь отмахнулась сверкающим флажком.
— Где взять звезду? — удивился я.
— Ловить, собирать, искать. Я часто вижу, как звезды падают с неба, — сказал соловей.
Сорока смахнула желтый лист с моего носа.
— Осень, однако, на носу,— тяжело вздохнула она. — Есть еще вариант понравиться инопланетянке – самому стать звездой.
Тут я совсем растерялся. Что я должен сделать? Приколотить себя к небу?
*
11 ОКТЯБРЯ *
«На улице октябрь, а мне хочется танцевать. Вот так, утопая по уши в грязи, вея (зачеркнуто), бултыхая (зачеркнуто) старой одеждой. Короче, мне нисколько не стыдно, что я худой, одежда на мне рваная, а голова – глиняный горшок с большим сколом на горлышке. Есть нос из ручки сломанной турки (посуда, в которой варят кофе), уши – две круглые ручки. Ушами я особенно горд. У пугала Гитариста, к примеру, ушей нет, потому что его голова из чугунка. У Инопланетянки – ведро, обернутое фольгой, у Рыболова огромная шляпа с широкими полями – не видно ни глаз, ни носа. Про уши тоже непонятно: есть они у него или нет.
Все мы здесь разные, кому-то повезло с ушами, кому-то с носом, а кому-то вообще ни с чем не повезло. Это я про Ивана с самого дальнего дачного домика, он сшит из мешка. Мешок-мешком, бесформенные габариты. Но не буду о нем, я его очень плохо знаю.
Я ведь что хотел написать, специально даже завел новый дневник. Хочу рассказать о главной-преглавной новости в нашей жизни. Она прям всколыхнула нашу огородную жизнь.
Новость.
Нас приглашают участвовать в конкурсе красоты для пугал.
Оказывается, есть такой конкурс. Сорока принесла рекламный буклет. На фоне Останкинской башни белоснежно улыбалось пугало в черном фраке. Я, когда его впервые увидел, побоялся взять буклет в руки, вдруг испачкаю. Пугало же, приветливо раскинув руки, приглашало на конкурс красоты, сулило телепередачу в Останкино и мировое турне победителю. А за его спиной синее небо и разноцветные шары на макушке главной башни страны. Честно говоря, я даже не успел разглядеть, что там написано.
— Вот тебе шанс стать звездой. Победителей пригласят в Москву на съемки передачи «Я звезда!», — сказала сорока и умчалась с рекламным буклетом дальше.
Я звезда! ЗВЕЗДА! Я размечтался, как буду шагать по дорожке – весь такой стройный, красивый и умный. Хоть я хожу очень неуверенно, участвовать непременно буду. Инопланетянка обязательно должна меня заметить. Жутко хочется ей понравиться.
Инопланетянка живет в огороде дачного домика с синей крышей. Скучна и проста до зевоты, но мне интересно за ней наблюдать. Она крепко держит свой флажок и очень интересуется звездами. Только о них думает и только о них и говорит. О звездах она знает все (по крайней мере, мне так кажется). И так каждую ночь. Я пытался привлечь ее внимание: махал руками, передавал приветы. Однажды попросил сороку собрать для Инопланетянки цветы. Так и засохли в пустой банке из-под варенья. Песнь соловья на мои стихи ее тоже не тронула. Как стояла со своим флажком, так и стоит, небом любуется.
Самое главное, что я ради Инопланетянки по старым газетам читать научился, грамоту освоил. Сначала писал с ошибками, потом приноровился. С мышкой записки передавал. Инопланетянка отвечала непонятными каракулями. Издевалась, одним словом. Но чего-то я отвлёкся. Извините, наболело. Я хочу все-таки рассказать о конкурсе красоты. Так уж меня эта новость зацепила.
В общем, сорока всех пригласила. Согласились практически все, отказались только Гитарист и Иван с дальнего огорода. Сомневались Мавра Кирилловна и Павел Афанасьевич».
Чего-то совсем темно стало, завтра допишу.
***
12 ОКТЯБРЯ *
«Наш дачный поселок называется «Аушки». Правда, красивое название? Мне очень нравится. Рязанская область, 246-ой километр, дачный поселок «Аушки». Если вдруг захотите написать письмо, мы с удовольствием ответим (скорее всего, отвечать буду я). За запятые не ручаюсь. Честно-честно. Учу-учу и все равно ставлю неправильно. Радует одно, что Рыболов, к примеру, ставит запятые после каждого слова, Инопланетянка вообще не ставит. Я стараюсь писать правильно, поэтому и завел дневник, дрессируюсь (зачеркнуто) тренируюсь. Это у меня третий дневник. Первый – промок под дождем, второй – украли вороны. Ненавижу ворон. Я про них правду пишу, а они обижаются, дневники воруют. Не хотят правды. А мне что? Я и третий напишу, и пятый. Мне главное, чтобы на конкурсе красоты не объявили конкурс диктантов, его я точно завалю. Все завалим. Вон Рыболов, вместо того чтобы учить правила правописания, целый день удочкой машет, это он так ворон ловит. Тоже мне, нашел рыбу с крыльями и клювом. Рыболова я уважаю – правильный профессионал. Удочкой этак размахнётся… И-е-е-х… свистит леска – все вороны врассыпную. Мне б такую удочку. Завидую (сильно зачеркнуто).
«Что-то голова разболелась».
— Мышь, ты что там скребешься?
— Готовлюсь к осени, — выглянула мышь из трещины горшка. — Травки принесла, зерна припасла, грибов насушила.
— Вообще-то это моя голова, — напомнил я серым друзьям.
— Без нас она все равно пустует, — это на подмогу мышке высунулся соловей.
Соловей прав. Без его пения и мудрости мыши, в моей голове сразу случался провал: становилось темно, грустно и уныло.
— Будете шалить – вытряхну, — пригрозил я. Но это так, скорее, для виду.
— Вот ты сейчас чем занимаешься?
— Дневник пишу, — ответил я соловью.
— Вот и пиши. Нужна будет помощь, обращайся, — посоветовала мышь и побежала вниз.
Я продолжил писать.
«… здесь, на дачном поселке нас живет семеро пугал: я – Василий, Инопланетянка, Рыболов, семейная пара Мавра Кирилловна и Павел Афанасьевич. Со мной (в моем глиняном горшке-голове) живут мышь и соловей. Однажды от лисы спрятались, так и остались. И я этому очень рад. Еще у нас очень много ворон. Ну, очень! Но мы с ними боремся. Для этого и стоим.
Напоминаю: Рязанская область, 246-ой километр, дачный поселок «Аушки». Интернета нет, телевидения нет, радио нет. Новости приносит сорока, иногда слушаем радио дачников.
Дачники уехали до весны, червяки ушли под землю. Вроде все. Ах да! Про бетонную балку забыл. По приказу директора дачного поселка, дорогу перегородили огромной бетонной балкой.
Вроде все сказал.
Забыл про Гитариста. Всегда про него забываю, — он стоит у меня за спиной, а так как оборачиваться я не умею, то практически его не вижу, но часто слышу его гитару и песни. Иногда с соловьем так душевно споют, что звезды кажутся ближе, цветы – ярче, а зима – теплее. Надо попробовать написать на эту тему стихи.
«Я, Инопланетянка, Рыболов, Мавра Кирилловна и Павел Афанасьевич, Гитарист, — загибал я прутики своей метелки. — Шестерых назвал. Кого забыл? Седьмой Иван, про него писать не буду, ничего про него не знаю. Непонятно как работает».
Работаем мы по-разному. У каждого свои методы. Я, к примеру, махач. Пугаю ворон тем, что машу руками с тонкими ивовыми прутьями вместо пальцев. Рыболов закидывает удочку, Инопланетянка шуршит фольгой, Гитарист бьёт по струнам гитары и грохочет пустыми консервными банками, Мавра Кирилловна и Павел Афанасьевич пенсионеры (отдыхают). Как работает Иван – не знаю. Не видел. Но вороны его жутко боятся, обходят его дом с черной крышей стороной. В итоге, все время тусуются у нас.
Меня вообще не боятся, всего изгадили.
Кыш! Кыш, говорю!
Вот выиграю конкурс красоты, попляшете у меня!
Эх! Выиграть бы!
Я махал своими мётлами и думал, как очаровать Инопланетянку. О ней я знал все: замужем, пятеро детей, прилетела с другой планеты. Понятно, что цену себе набивает. Одно не понимаю – зачем так сложно. Могла бы придумать историю попроще. Я, к примеру, вообще не знаю, что такое «замужем, пятеро детей». Сорока что-то мне объясняла, путалась, махала крыльями, в итоге я понял одно, – с Инопланетянкой будет сложно. Оно и понятно, с красавицами всегда так. Кто я такой? Пугало Василий с тряпичными глазами, длинным носом, а она загадочная краса в шуршащем платье из фольги. Эх, был бы рыцарем в железных доспехах, постарался бы победить на каком-нибудь турнире (простите, размечтался). Может, зря сорока сказала про конкурс красоты? Появилась пустая надежда, а я сдуру согласился.
***
13 ОКТЯБРЯ *
— Хватит махать прутиками… Кому говорят?
— Уйди! Не люблю! — Пытался я смахнуть мышь с носа.
— А я не люблю, когда лиса мышкует.
Я увидел мокрую от дождя дорожку к дому деда Пантелея. Чуть дальше темнела лужа. Лиса осторожно ходила по кругу и восхищалась своим отражением.
Забарабанил дождь, отражение в луже пошло рябью. Вместе с отражением пропала и сама лиса, зато через минуту в курятнике поднялся шум.
Когда только она успевает?