Проходы больше не действовали, хотя домовой пытался и колдануть, и руками водил вверх-вниз-вправо-влево, и даже по-простому врезал пару раз кулаком. Но стены не поддались ни на угрозы «разнести тут все по кирпичикам», ни на чародейство, ни на грозный рык Шиша. Пришлось улепетывать без премудростей — по балконам, благо в доме все они были по единому дизайну и с решетчатым бортиком. Болтаясь между этажами Гоша печально размышлял о том, что бы делала их нечистая компания, если бы в этом доме борта у балконов были бетонными или из металлического листа — по таким ведь не спустишься. Да и у него после третьего перелезания руки начали противно неметь, а коленки предательски дрожать — шутка ли болтаться с акробатическими этюдами на уровне восьмого-девятого этажа без страховки.
Впрочем, оборотню приходилось еще хуже: в звероподобном облике ухватиться лапами за железные прутья он не мог и обреченно висел мохнатой тряпкой подмышкой у Шиша. Шеф, разумеется, ругался и кряхтел не по-стариковски, что его в столь преклонных годах заставляют всякую падаль таскать, но переложить транспортировку оборотня на другие руки не выходило: домовой и так предпочитал от лесного держаться хоть за пару метров, Жихарка такой груз не поднимет, а единственный в их компании человек и сам с трудом ползал, куда уж на него еще зверюгу вешать. Оборотень тихонько поскуливал, добавляя тем самым еще больше новых оборотов в возмущенный шепот Шиша.
Подтягиваясь на прутьях, чтобы заползти на балкон девятого этажа, Гоша почувствовал, что падает, вернее безнадежно сползает вниз, раздирая ладони в кровь, но даже хлестнувший по нервам адреналин в виде образов живописно распластанного или размазанного по асфальту тела не помог взбодриться, взять себя в руки и взобраться на выступ балконной плиты.
— Шеф… — Гоша не то чтобы хотел попрощаться, просто собирался проинформировать о том, что он не супер-герой и не способен выполнить подряд шесть десятков подтягиваний на неудобном турнике. Впрочем, на обычном он раз двадцать все-таки подтягивался и считал себя вполне спортивным парнем. Но слова, особенно подобающие случаю, как-то разом выветрились из головы, и на языке вертелась только характеристика данной ситуации в целом: — мля-я-я-я-я-я!
Пальцы все-таки разжались — и мгновение свободного полета в сторону земли растянулись на пару минут, а то и больше. По крайней мере Гоше показалось именно так — ведь он успел вспомнить много совершенно бесполезных фактов, о которых когда-то читал или смотрел видео из категории «приколы»: что в Древнем Риме если пациент умирал во время операции, то врачу отрубали руки; что в пустыне Сахара как-то выпало несколько сантиметров снега; что в Монакко национальный оркестр по количеству участников больше, чем сама армия; что те придурки, которые прыгали с крыши многоэтажки на огромный батут, а потом на отдаче долетали до соседнего дома и бухались в громадный бассейн — на самом деле гении… Вот только у него, увы, не было времени ни батут приготовить, ни бочку водой налить, ни хотя бы маты кинуть под кусты…
— Слышь, хозяин, а ты какой человек: хороший или плохой? — неожиданно поинтересовался Жихарка.
Гоша медленно открыл глаза — падать он, вроде бы перестал, но как-то подозрительно неустойчиво болтался в воздухе, с трудом понимая, где земля, а где небо. Перед глазами мельтешили какие-то странные серые пятна, а голова обо что-то стукалась. Зато дикая боль в ноге оказалась отличным реанимирующим средством.
— Деды говорили, что хорошие люди после смерти становятся добрыми духами, и уходят в Ирий, — задумчиво сообщил Жихарка, мгновенно очутившись перед гошиным лицом, и продолжил дальше рассказывать таким напевным голосом, словно сказатель на постоялом дворе зимним вечером, а не на бортике балкона: — а плохие люди перерождаются и оборачиваются разной нечистью, чтобы и дальше либо пакостить, либо, наоборот помогать человекам быстрее встать на пороге перерождения. Так все-таки ты какой?
— Тяу-у-у-у-желыу-у-у-уй, — провыл оборотень сквозь плотно сжатые челюсти.
Гоша осторожно потянулся подбородком к груди, боясь лишним движением нарушить хрупкое равновесие и озадаченно охнул: он был последним звеном гирлянды, которая начиналась с Шиша — шеф одной когтистой рукой цеплялся за край бортика предыдущего этажа, а второй намертво ухватился за хвост оборотня. Зверь то злобно, то жалобно рыча, вытянулся во всю длину — Гоша попытался припомнить во что при трансформации переходит хвост, но решил, что в данной ситуации не до анатомических деталей, — вгрызаясь в гошину лодыжку. Судя по ощущениям, скоро от кости останутся лишь воспоминания, да и кровь нехило так текла и уже промочила джинсы до пояса. Но, с другой стороны, если выбирать между одной ногой и всем организмом…
— Если спущусь целым, — пробормотал Гоша, — обязательно сяду на диету.
Оборотень только сильнее сжал зубы, предпочитая высказать все, что он думает о человеческом весе в более комфортабельной обстановке.
Гоша оглянулся — решетка балкона находилась близко, но дотянуться до нее, чтобы зацепиться, он не мог — не хватало примерно полметра. И тут либо просить чтобы его немного опустили, либо надеяться, что лодыжка не подведет, а оборотень регулярно чистил зубы, ходил к стоматологу и кушал витамины — и что у него крепкие челюсти.
— Жихарка, помоги! Аркашка! — взмолился Гоша.
— Понабирали по объявлениям, — домовой тихонько сползал по прутьям, ни на секунду не переставая костерить неловких сотрудников и гребанных охотников. Хотя, обычно, домовые ругательств не используют — ведь нецензурной лексикой нечисть как раз и отогнать или, хотя бы отпугнуть можно. — Руку давай… как знак дам — отпускайте.
Гоше снова захотелось зажмуриться — гарантий, что домовой его удержит и дернет к решетке, не было. А по лекциям из классификатора нечисти некстати вспомнилось, что домовые могут брать на руки кошек, передвинуть небольшой мешок картошки или ящик яблок, если те стоят в неудачном месте и начали портиться. И как максимум поднять и уложить обратно выпавшего из люльки ребенка. А здоровый мужик явно весит больше картошки, яблок кошки и ребенка вместе взятых.
— Давай!
Что-то оглушительно хрустнуло — кажется, все-таки нога, — и Гоша нырнул в черное плотное марево, холодное и колючее, словно слежавшаяся стекловата. И тут же выплыл, прилично стукнувшись о решетку всем телом. Инстинкт сработал быстрее разума — и в себя Гоша пришел уже намертво ухватившись за решетку балкона и руками, и даже целой ногой. Рядом висели, на всякий случай поддерживая за задницу и шею домовой и Жихарка.
— Да не надо меня душить, — жалобно проскулил Гоша, стараясь отдышаться и еще крепче впиться в прутья.
— Извини, я по привычке, — Аркашка ослабил хватку.
— Не, не, не! Ты лучше держи!
Холодные лапки домового снова сомкнулись на шее. Гоша вздрогнул — по спине, вперемешку с ручейками холодного пота, побежали противные мурашки. Очень некстати перед глазами возникла страница конспекта с аккуратной табличкой по домовым: характеристики, классификация, время удушения… Сведения о том, что озлобленный домовой может придушить владельца дома за три минуты, прибавила сил и энтузиазма — тем более Аркашка добрым и милым отнюдь не выглядел, а по оскалу и безумно сверкающему взгляду тянул на разъяренного домового девятого уровня, — и Гоша, подтянувшись, умудрился все же заползти на балкон — слава безалаберным хозяевам, незастекленный и без антиворовских решеток. К нему сразу же спустился Шиш и брезгливо стряхнул с рук оборотня.
— Что, будем стекло выбивать? — Жихарка запрыгнул на подоконник и, сделав лапки козырьком, вгляделся в недра квартиры.
— Можно было бы, — проворчал Шиш. Конечно, с одной стороны маячит Кодекс о том, что нельзя вредить людям и их имуществу без крайней на то нужды, и в рамках дозволенных правилами норм. Но тут как-то не до мелочей типа регламента — тут свои шкуры спасть надо. — Вот же гады!!!
Она слишком поздно родилась, в мире отравленном, отягощенном церковной завистью, этим поповским отрицанием самой жизни. Ей приходилось носить двойной корсет, первый — из китового уса, а второй – железный с шипами из догм и правил. Она жила в мире, где женщину лишили права на чувственность, где в моде была лживая кротость. Её истинная природа, пусть неприглядная, языческая, была укутана во множество слоёв пропитанной ладаном ткани, будто непослушный младенец, доставляющий хлопоты няньке.
Она и не знала своей природы, не заглядывала в ту чёрную бездну, что таилась по ту сторону рассудка. Она впервые сдвинула тяжелый камень с бронзовым кольцом и заглянула туда, в себя, запретную, с тайными желаниями, текущими будто реки, с тайными мечтами, которые выплясывали непристойные танцы, с тайными мотивами, которые, подобно фасциям, были увязаны в пучки, с причудливыми цветными снами, с расставленными повсюду уродливыми фигурками и раскрашенными масками. Эта бездна восхитила её и ужаснула.
Она всегда подозревала, что есть в её душе некий подпол, куда память сгружает запретный и стыдный опыт, где прячет неудобные истины и грязные мысли, где скрывается её двойник, проклятый близнец, родившейся с горбом и шестью пальцами. И вот пришло время заглянуть в этот подпол, спуститься в подземелье и выпустить уродливую сестру-близнеца.
А Геро, как видно, сделал схожее открытие. Не зря он был так растерян. Его сознание будто раскололось, и он собирал его по частям, как фарфоровую миску. Шатался на тонкой перекладине над той же бездной. Он туда заглянул — и тоже увидел своего брата-близнеца, свою горбатую, алчную и похотливую противоположность.
Клотильда вообразила его ужас и тихо злорадно засмеялась. Юный праведник заглянул в кривое, пыльное зеркало. Только в том зеркале, где паутиной разбегались трещины, была уже не она, герцогиня, с рассечённым пополам лицом, а был он сам, украшенный всеми уродствами. Он тоже познал свою природу, её грязную изнанку. Вон он каков в этом зеркале — распалённый сатир, потный и пьяный. Бедный мальчик. Ей было почти его жаль. Это нелегко. Узреть свою природу после стольких лет самообмана. Теперь он прозреет. Ему придётся прозреть. Потому что обмануть её ему не удастся. Она знает правду.
Но Геро и не пытался её обмануть. Напротив, он вдруг решил признать эту свою природу, своего двойника и дать ему волю. Даже стать им. Он уступил без борьбы. Возможно, от того же искажающего избытка страданий, когда сама субстанция души и тела допустила в себя низкие качества, чтобы выжить. Или, напротив, чтобы приблизить конец.
Возможно, Геро усмотрел в этом зеркальном отражении, кривобоком, смещённом, какой предстала она в паутине трещин, своеобразный путь к освобождению. Путь грязный, обходной, будто он совершил побег не по крышам, а полз по сточной канаве. Допустив этого двойника к себе, он рассчитывал на быстрое разрушение.
Весь следующий день он был пьян.
Герцогиня, всё ещё пребывая в собственном пограничном дурмане, не решаясь ни осудить, ни восхититься, а предпочитая сохранять приятную отстранённость, приняла решение не видеться с ним в последующие несколько дней.
Ей требовалось время. Она ещё не выбрала между оскорблённым достоинством благородной дамы и телесной сытостью самки. Ей необходимо было успокоиться, остыть, оценить случившееся хладнокровно, подобно бесстрастному дельцу или политику, чтобы своей горячностью не нанести ущерба. Она могла поддаться самолюбивой ярости и жестоко наказать его за дерзость. А затем так же внезапно об этом пожалеть.
Она должна отстраниться от чувств и суждений, как судья отстраняется от обвиняющих друг друга сторон. Ей необходимо подумать.
И пусть Геро также останется один. В этой её отстраненности есть уже толика угрозы. Ибо она не впервые наказывала его неизвестностью, тайной своих намерений. Поэтому она не отдала ставшего уже привычным распоряжения пригласить его к обеду, а затем к ужину.
Анастази, заметив её холодность, сразу насторожилась, как верный пёс, почуявший угрозу.
Герцогиня горько усмехнулась. Угрозу не госпоже, которая её обласкала и возвысила, а угрозу безродному мальчишке, чьи интересы её придворная дама, не таясь, ставила как выше своих собственных, так и интересов хозяйки.
Другие придворные так же насторожились — Дельфина, а с ней секретарь дю Тийе, заподозрили нечто противоположное и для них долгожданное. Фаворит в немилости. Он не приглашен в священные чертоги, возможно, и до изгнания не далеко. В их адрес герцогиня послала усмешку презрительную. Наивные слепцы. Как у них всё просто. Пусть их. Не допускать же их в своё сумрачное пограничье.
Ей приятно побыть там одной, упиться стыдом и воспоминаниями.
Однако, к вечеру герцогиня заметила, что Анастази по-прежнему встревожена. И как-то непривычно растеряна. Герцогиня воздержалась от вопросов, чтобы не выдать себя. Но утром допросила соглядатая. Тот так же был хмур и растерян.
Оказалось, что Геро, этот юный праведник, этот отрок библейский при дворе царя Вавилонского, выпил за обедом три бутылки вина! За ужином он так же пожелал запивать дичь неразбавленным кларетом.
Да, странно. Геро был очень сдержан и дары Вакха оставлял в небрежении, ограничиваясь несколькими глотками, да и то по настоянию соглядатая или лекаря, чтобы раздразнить аппетит. И вдруг — такая перемена.
Герцогиня выслушала донос молча, не ограничивая полномочий тюремщика. В конце концов, Геро вправе поступать так, как хочет. Это знак скорее благоприятный, знак его отступничества от прежних заблуждений, от добровольных вериг и аскезы. Так он мог показать ей, своей хозяйке, что желает перемен, желает обещанных радостей.
Перемены имели место. Очень скоро она услышала его смех. Смех горький и пьяный. Нарочито весёлый. Геро нарушил ещё одну заповедь – своё отшельничество. Официально он не был узником, его не держали под замком, если на то не было особых распоряжений. При желании он мог свободно передвигаться по замку, спускаться в парк и даже заходить в лес. Под присмотром.
Но он своими привилегиями обычно пренебрегал и оставался в своих апартаментах, как настоящий узник.
И вдруг он отправился гулять по замку, небрежно одетый, нетрезвый, с бутылкой в руке, к которой поминутно прикладывался. Он отпускал какие-то неясные реплики вслед каждому, кто ему попадался, пытался толкнуть лакея или преградить дорогу горничной.
Когда соглядатай, уныло следующий за ним, сделал попытку вернуть его обратно, то Геро бросил в него пустой бутылкой. И сам отправился в погреб за следующей. И смеялся.
Он беспрестанно смеялся — в ответ на увещевания и тревожные вопросы Анастази, на недоумевающие взгляды придворных, на испуганные маневры горничных и фрейлин. Одной из них он наступил на шлейф.
Герцогиня слышала, как его дикий смех, в которым отдавался эхом сдавленный стон, то удалялся, то приближался, то затихал, то раздавался вновь. Он как будто ходил вокруг неё кругами, как тоскующий, не знающий покоя признак, как душа проклятого, запертая в доме своего мучителя. Он и был проклятой душой, тем ужасным двойником, который обнаружился в его собственном подполе, куда он заглянул одновременно с ней. Геро уступил ему своё тело, и теперь этот двойник неспешно, деловито его убивал.
На третий день эта проклятая душа уже не ходила кругами, а явилась к ней без всякого приглашения. Как настигшее возмездие. Геро толкнул дверь в её кабинет, когда там находился секретарь и обе придворные дамы, Анастази и Дельфина. Дерзость неслыханная!
Вошёл и оглядел собравшихся, словно видел их всех впервые, словно пытался различить их лица, как мелкие тусклые предметы на пылающем фоне – и это стоило ему немалых трудов. Взгляд, лихорадочно пылавший, цеплялся поочередно за каждое обнаруженное лицо, оценивая, как выставленный товар.
Герцогиня позже догадалась, когда, содрогаясь, вспоминала этот взгляд. Это был не Геро, это был тот, другой, выбравшийся на поверхность, который осматривал доставшуюся вотчину. И смотрел будто не глазами, вернее, не теми глазами, которыми она любовалась и под цвет которых подарила ему огромный сапфир, а своими собственными, огненными, из бездны. Это были неживые глаза, пустые.
Затем Геро сделал шаг и пошатнулся. Он снова был пьян. Одет небрежно, кое-как. Крючки перепутаны, шнурки в узлах, на вороте и манжетах бурые пятна. Не то вино, не то кровь. И самое отвратительное – улыбка. Обольстительная и злая. Чужая. Украденная или одолженная за медный грош у проезжего лицедея.
С этой ужасной улыбкой он приблизился к ней, к той, кого всегда страшился, в чьем присутствии цепенел и бледнел, бесцеремонно взял её руку и поцеловал, развратно и мокро.
Ему никто не успел помешать. Он мог бы убить её, так все были ошеломлены этим превращением. Но представление ещё не кончилось.
Он вдруг упал к её ногам. И произнес, хрипло, низко, с тоскующим пылом:
— Я ждал. Вчера и всю прошедшую ночь. Ждал ничтожной милости, знака, поцелуя. Но вас не было. Вы покинули меня. Оставили погибать в тоске. В забвении. В одиночестве. За что вы наказываете меня? От чего так холодны? Вы не желаете меня? Я вам противен?
В наступившей тишине герцогиня услышала, как шумно выдохнула Анастази. А секретарь и Дельфина пялились с нескрываемым интересом.
— Какое несчастье, — игриво вздохнул Геро. – Кажется, я впал в немилость. – И вдруг повернулся к придворным дамам. – Может быть, кто-нибудь из этих прелестных дам окажет мне милость? Я неплох. Спросите её высочество. Она некоторое время назад была мною довольна.
Клотильда могла бы поклясться на Евангелии, что при этих словах в тусклых, овечьих глазах Дельфины что-то мелькнуло. Но Анастази своей яростью не позволила ей додумать.
— Да он же мертвецки пьян!
Геро оглянулся на неё.
— Ну да, пьян, — так же игриво согласился он. – Что с того? Моих достоинств это нисколько не умаляет. Напротив. Я чувствую себя таким… таким… — И он даже щёлкнул пальцами, подбирая подходящее слово, — грешным, таким… изобретательным. И таким беззаботным. Будто это и не я вовсе.
В этом он был прав. Это был не он. Это был тот, другой, злой дух, принявший его обличье, втиснувшийся в его тело, взявший в заложники душу.
За то короткое мгновение, пока Геро смотрел на неё, герцогиня заметила эту скорченную душу на дне его глаз. Эти глаза, невзирая на то, что он пытался залить в них горячее масло похоти, замутить хмелем, были полны невыразимой горечи, и когда он вновь засмеялся, как смеялся весь предшествующий день, когда закинул голову, выставляя дернувшееся, как от боли горло, герцогиня утратила последние сомнения.
Двойник, это двойник. И вызван этот двойник не без её участия. Но даже после этого она не сразу приняла решение. Ей было любопытно.
С одной стороны, её это пугало — такой Геро, небрежный и пьяный, назойливый, развязный, был ей неприятен, ибо слишком напоминал тех, кого она видела при дворе, и кого откровенно презирала. Он стал похож на одного из тех придворных распутников, которые воспринимают женщин как приз в недолгой охоте. Заполучить подобного любовника труда для неё не составляло. Товар был дешёвым и мелким. А после приобретения грозил множеством хлопот.
Но с другой стороны — этот двойник мог со временем совместиться с прежним Геро, тогда из этих двух, праведника и распутника, возникнет желанный ею экземпляр. Ей требовалось совсем немного: лёгкого ослабления принципов, размягчения догм, того, чтобы он стал принимать и просить, чтобы уступил соблазнам.
Возможно, какое-то время спустя именно это и произойдет? Уксус и вино перемешаются?
Тогда Анастази, не дожидаясь приказаний, послала за этим огромным парнем, его слугой, и довольно долго что-то ему выговаривала за дверью.
Но сама герцогиня осталась безучастна. Она решила выждать. Хотя Геро неприятно её поразил — она не выносила пьяных мужчин, а он действительно был мертвецки пьян, и от него несло вином. А ещё этот ужасный смех. И корчи души. И все же…
Все же она позволила этому продолжаться в надежде на алхимическое равновесие. Она даже услала из замка Анастази, чтобы та не вмешивалась и не пыталась пресечь бесчинства.
Та изменилась в лице, но оспорить приказ не решилась. Опустила глаза и глухо произнесла:
— Неужели вы не понимаете? Он убьёт себя.
Но герцогиня начала понимать только пару дней спустя, когда доложил уже мажордом, что её фаворит требует слишком много вина, а вот что касается еды, то все блюда возвращаются из его апартаментов почти нетронутыми.
Геро уже не шатался по замку, он проводил все последующие дни в пьяном полусне. Просыпался, делал несколько глотков и вновь погружался в сон. Он себя убивал, а этот сон был репетицией смерти. Сильнодействующего яда у него не было, он ограничился ядом медленным, даже сладким. Поэтому и не ел, хотел побыстрее отравиться.
Разрушение шло быстро, как будто дорвавшийся до власти двойник, подобно безумному расточительному наследнику, спускал всё нажитое предками богатство на безумные авантюры, и быстро сошел с ума от вседозволенности, подобно Калигуле. Герцогиня убедилась в ошибочности своих расчётов, когда решилась зайти к нему через потайной ход.
Геро спал одетый, поперек кровати. На столике у изголовья, на полу у кровати стояло несколько пустых бутылок. Постель смята, скомкана, на несвежих простынях винные пятна.
Как донес всё тот же мажордом, Геро выгонял горничную, которая пыталась навести порядок и сменить бельё. Он хотел учинить хаос и внутри, и снаружи, осквернить саму обитель духа, чтобы презирать, чтобы смотреть с гадливым отвращением и оправдать задуманное самоубийство.
Несмотря на пьяный дурман, он услышал, как она вошла. Приподнялся и мутно, безразлично взглянул. Он значительно продвинулся на пути задуманного. Лицо отёкшее, подурневшее, словно вся грязная, сизая кровь прихлынула и скопилась под кожей.
— Выходит, Сандальфон, раз у тебя есть крылья, то я могу назвать тебя, к примеру, попугаем? — продолжил зубоскалить Кроули.
— А ну-ка хватит пререкаться. Кроули прав, ты смотришь на горилл, — решительно поставил точку в споре Гавриил. — А нам придется дрессировать вон тех двух лысых обезьян, сидящих у ручья.
— Не вижу разницы! — пренебрежительно отмахнулся Сандальфон. — Лысые, волосатые… Обезьяны — они и есть обезьяны.
— По-моему, их тела слишком мягкие и хрупкие, — кто-то из ангелов осторожно потыкал кончиком крыла в живот захихикавшего от прикосновения Адама. — А вдруг с ними что-нибудь случится? Как нам их уберечь, Всевышняя?
Поток жалоб начал меня утомлять. Дай возможность, ангелы давным давно бы «застонали» меня до смерти! Ну сколько можно ныть?
— Да как хотите, — раздраженно промолвила я. — Караульте хоть посменно, но чтоб с их голов не упал ни один волосок. И чтоб в Эдеме все цвело и зеленело! А не то… познаете Гнев Господень! — нагнала я жути напоследок.
Репрессии — это, однозначно, крайняя мера. Да и запугивание — варварский метод воспитания. Но куда деваться? Не захотели по-хорошему, пришлось припугнуть…
В тот момент, честное божеское слово, я была уверена, что, посуетившись несколько тысячелетий вокруг жителей Эдема, ангелы наберутся мудрости, возлюбят сих нежных беспомощных созданий, почувствуют себя опекунами, и в них проклюнутся родительские чувства и желание обзавестись собственными чадами, заселить бесчисленное множество бесхозных миров (чего добру пропадать). Увы. Оказалось, что на Ангелах Господних природа отдыхает.
Войны, конечно, прекратились. Какие уж тут войны, если нужно без продыха бдеть за Эдемом. Флора и фауна особых хлопот не доставляла. А вот люди… Ева и Адам стали для ангелов сущим наказанием (побудьте-ка в моей шкуре). Стоило только им отвести взгляд, как с людьми что-то случалось. Ева тащила в рот что ни попадя, любопытный Адам лез в каждую щель. Ангелы только и успевали объяснять беспокойным созданиям прописные истины: не трогай пчелу руками, не ешь песок, не бей Еву по голове палкой, не дергай Адама за волосы.
В первые годы от Сотворения Земли люди были еще настолько чисты и непорочны, что при тщательном уходе и отсутствии несчастных случаев могли бы жить практически вечно. И это был несомненный плюс. Однако к каждому плюсу прилагается минус. Взрослели Адам и Ева медленно. Прошло тридцать лет, а по Эдему по-прежнему разносились испуганные окрики заступивших на дежурство нянек: «Ева, не сиди на солнце — голову напечет», «Адам, не пей из лужи».
Как по мне, тридцать лет (по сравнению с вечностью) — это пшик. И совсем скоро, веков через пять, люди бы начали взрослеть, общаться с ними стало бы интереснее. Ждать-то всего ничего. У ангелов, как оказалось, терпения гораздо меньше, чем у меня. На четвертом десятилетии некоторые ангелочки заскучали. Им, видите ли, надоело сторожить сорванцов, и они принялись филонить, пустив патронаж на самотек. Последствия были плачевными.
Вы, вероятно, подумали, что сейчас услышите историю про Древо Познания? Огорчу вас: с какой стати мне выращивать посреди сада такой опасный артефакт? Особенно, если рядом бродят два несмышленых человека. Так вот, не водилось в Эдеме никаких волшебных Деревьев, а росла обычная раскидистая яблоня, имеющая к познанию людьми Добра и Зла весьма косвенное отношение.
Именно с этой яблони в один прекрасный день упала и сломала ногу Ева, когда полезла за яблоками для Адама. Ко всему прочему яблоки оказались неспелыми, и Адам, объевшись зеленых фруктов, пару дней мучился животом.
Куда смотрели в этот момент ангелы? Как я и говорила — филонили.
Немного погодя, узрев под деревом Еву со сломанной ногой и Адама, страдающего от поноса, ангелы перепугались. Хорошенько вздув дежуривших в тот день собратьев, они принялись думать, как все исправить, пока меня нет рядом.
Где меня носило в этот роковой для Эдема час? Так занималась я своей божественной работой: заканчивала обустройство планет вокруг тройной звезды в созвездии Центавра. В отличие от детишек дел у меня навалом. Создатель я или кто?!
Кому первому пришла крамольная мысль сотворить чудо «исцеления» и скрыть произошедшее от очей Божьих, выяснить не удалось ни тогда, ни после. Известно лишь, что мнения ангелов по этому вопросу разделились: одна партия ратовала «за чудо» и сокрытие правды, другая предлагала воззвать ко мне, повиниться и принять заслуженную кару.
Да и внутри партии «за чудо» заморочек хватало. Кандидатов в «чудотворцы» оказалось слишком много. Окончательно перессорившись и не придя к компромиссу, ангелы решили избрать победителя первым в мире внутрипартийным тайным голосованием (с тех пор большинство проблем — или от выбора, или от выборов).
Довольный победой Люцифер тут же занялся исцелением болезных. Но творить чудеса над живыми существами — это вам не строем между звездами летать да в войнушку играть. Здесь нужен опыт, чувство меры, понимание тонких душевных материй. А откуда у беспутных ангелов такие навыки? То-то и оно… За людьми углядеть не смогли: у сонма ангелов — одно дитя с поносом, другое — со сломанной ногой! Какие уж тут чудеса?!
Но Люцифер себя философскими мыслями не утруждал. Затмив своим сиянием солнце, он обрушил на Еву и Адама поток живительной благодати. Люди исцелились в мгновение ока. Казалось бы, что в этом плохого? Да есть загвоздка. Создавая ангелов, я вложила в них не только свет и любовь, но и божественные знания, не предназначенные для смертных. Люцифер, излив на первых людей благодать, по неумению своему передал им заодно и запретные знания, хотя выяснилось это позже.
Беспечные ангелы, воздав хвалу Люциферу за исцеление Адама и Евы, не заметили, как изменились люди. Точнее заметили, но не придали значения и, более того, вздохнули с облегчением: наконец-то их подшефные поумнели, притихли и перестали шалить.
Не обеспокоили ангелов ни набедренные повязки, сплетенные Евой, ни охи-стоны-вздохи, раздававшиеся по ночам из-под яблони, ни округлившийся женский животик. Так же не насторожили лучезарных дурней здоровенный тростниковый навес, глиняные горшки и циновки.
Тревогу забили только пять месяцев спустя, когда над Эдемом запахло жареным (в прямом и переносном смысле). Умопомрачительный запах, вознесшийся до небес, заставил-таки ангелов насторожиться. Пожар? Горим? Заглянув под навес, они с ужасом поняли, что Адам, изловив агнца божьего, сноровисто готовил на яблоневых углях сочный бараний шашлык, а Ева, мурлыкая незатейливый мотивчик и притопывая в такт смуглой ножкой, разливала по глиняным чашам самодельный сидр под шашлычок…
Свершилось первое смертоубийство. Эдем был осквернен.
Ангелы в панике метались по саду, осыпая друг друга взаимными упреками и обвинениями.
— Во всем виноват Люцифер и его команда! — полыхая праведным гневом, орал Гавриил. — Это из-за «чуда» изменились люди…
— А в чью смену пострадали Адам и Ева? — возмущенно топорщил крылья Лигур. — Люциферу не пришлось бы никого лечить, если бы твои дружки-ротозеи не прошляпили людей!
— Пресветлые мои собратья, — вклинился в их перепалку Азирафаэль, — а почему так странно выглядит Ева?
— Что ты имеешь ввиду, дорогой Азирафаэль? — непонимающе вскинула брови Михаил.
— Не кажется ли вам, возлюбленные ангелы, — смущенно промямлил Азирафаэль, — что Ева слегка потяжелела?
— И что в этом такого? — откликнулся Хастур. — Отъелась на Господних харчах. Они ж с Адамом целыми днями только и делают, что едят да спят.
— Да причем тут харчи? Просто наш скромник Азирафаэль любит ходить вокруг да около и выражаться эвфемизмами*, — саркастично заметил Гавриил. — Для тех, кто в танке, объясняю нормальным ангельским языком: наша Ева беремен…
Гавриил не успел договорить, потому что тут с Альфы Центавра возвратилась я.
При виде меня ангелы в страхе затрепетали. Над Землею повисла гробовая тишина. Только под тростниковым навесом, обожравшись шашлыка, пьяненький Адам, дирижируя обглоданным бараньим ребрышком, бодро горланил:
Как упоительны в Эдеме вечера,
Окинув взглядом Эдем, людей и трусливо притихших ангелов, я пришла в неописуемую ярость.
До дна освоим Камасутры закоулки,
— Чт’ бл’ть з’ п’зд’ц т’т тв’р’тс’? — разразилась я бранью на енохианском наречии (вы же помните, что в енохианском нет гласных букв и звуков). — Да вы совсем страх Господень потеряли! Почему Ева на сносях? Кто поведал людям, что они разного пола и научил блудить? Где мой славный беленький ягненок, мой ласковый Бяшка? Кто разрешил изготавливать и распивать алкогольные напитки в моем саду?
По телу совершим бесстыдные прогулки,
— Прости нас, Господи, — смиренно потупил очи Азирафаэль, — не уследили.
Когда у женщины нет комплексов: «Ура!»
— Да мы совсем тут ни при чем… — начал оправдываться Люцифер.
— Молчать! — рявкнула я. — К вечеру Адама протрезвить, сидр изъять, костер потушить, остатки богомерзкого жареного трупа распылить. На закате состоится сессия Божьего Суда. А теперь — все вон с глаз моих!
Ангелы бросились врассыпную, только крылья замелькали, а Адам все продолжал изливать душу:
Как упоительны в Эдеме вечера,
А грудь у Евы мягче сладкой булки.
Зачем прелюдии и долгие прогулки,
Секс и без них заходит на ура!
ПРИМЕЧАНИЯ
*эвфемизм — слово или выражение, употребляемое взамен другого, которое по каким-л. причинам неудобно или нежелательно произносить (по причине его грубости, оскорбительности, невежливости и т. д.), например: «в интересном положении», «в тягости» вместо «беременна».
Примечание к примечанию: — Хотя и само «беременна» было когда-то всего лишь эвфемизмом.
С точки зрения Кроули единственное (но довольно существенное!) неудобство пребывания в человеческом теле (ну, почти человеческом) заключалось в том, что при возбуждении часть одного из органов этого тела имела обыкновение увеличиваться в пятьдесят раз. В пятьдесят, мать его, раз! Попробуй такое скрыть, тут разве что на оба глаза слепой не заметит. На оба, мать его, глаза…
(ПРИМЕЧАНИЕ* — и нет, это вовсе не тот орган, о котором вы подумали, тот увеличивается раза в полтора или два, если очень уж повезет) (ПРИМЕЧАНИЕ** — ну и если вообще увеличивается, а не просто меняет направление, начиная указывать не на новые ботинки)
(ПРИМЕЧАНИЕ*** если кое-кто, разумеется, кроме ботинок купил еще и шляпу).
Самое паршивое, что природа словно специально выставила эту реакцию напоказ, поместив туда, где никак не спрятать, и это до чертиков унизительно, когда ты настолько откровенно хочешь того, кто тепло и лучисто тебе улыбается, просто как другу, не более, все это время — не более… И ты ни черта не можешь поделать с этой чертовой реакцией, потому что твои змеиные глаза — это клеймо, знак падения, единственное, что не поддается контролю, что нельзя призвать к порядку, просто щелкнув пальцами, и округлившиеся чуть ли не во весь глаз зрачки выдают тебя с головой, и не остается никакого другого выхода, как только прятаться за…
— Кроули, давно хотел спросить: почему ты их никогда не снимаешь? Ну вот сейчас, например. Тут же темно и никого нет, зачем тебе…
Кроули зашипел на вдохе и резко отшатнулся. Пожалуй, слишком резко и даже грубо: рука Азирафаэля, потянувшаяся к его темным очкам, повисла в воздухе. Пухлые губы поджались огорченно-обиженно, и Кроули тут же почувствовал себя виноватым. Неуютное чувство, он терпеть его не мог.
— Привычка, — буркнул Кроули вместо извинений, зябко передернув плечами. Извиняться он никогда не умел. Да и глупо как-то просить прощения тому, кто по природе своей является непрощаемым. — Привычка, ангел, только и всего. Я предпочитаю быть стильным.
— Даже когда тебя никто не видит? Ну, кроме меня.
Ох, ангел. Иногда и одного зрителя бывает достаточно. Более чем.
Кроули осклабился:
— Я же не Бёрбидж! Мне не нужны зрители, чтобы быть стильным. И чудо тоже не нужно.
Зрителей действительно не было — какому еще идиоту придет в голову гулять промозглой и ветренной декабрьской ночью в наглухо закрытом для посетителей Сейнт-Джеймском парке? Ну да. Двум идиотам.
— О, мой дорогой, конечно же, не нужно! Ты всегда был на алебарде моды.
Смех ангела был таким же теплым, как его улыбка. И это, черт возьми, были единственные теплые штуки во всем близлежащем пространстве! Кроули и сам не заметил, что улыбается в ответ.
— На пике, ангел! На пике.
— А я разве спорю? И на пике тоже. И на копье. Ты всегда на копье.
Кроули подавился смешком. Ох, ангел… Твои нелепые фразы иногда бьют слишком точно, хотя сам ты этого и не понимаешь. И хорошо, что не понимаешь.
Под модельными ботинками из змеиной кожи похрустывал тонкий ледок. Странно, но Азирафаэлю удавалось идти абсолютно бесшумно, хотя он шел по тем же самым подмерзшим лужам и совершенно не выбирал, куда ставить ногу при следующем шаге. И как это у него получается? Это что, свойственно всем ангелам? Или это из-за толстой мягкой платформы его кремовых зимних ботинок?
(ПРИМЕЧАНИЕ* — полгода назад Азирафаэль открыл для себя мужские модельные бренды эпохи диско и до сих пор пребывал в полном восторге) (ПРИМЕЧАНИЕ** — возможно (только возможно!), что некоторую (довольно существенную) часть причин этого восторга следовало искать в том обстоятельстве, что при ношении ангелом обуви на столь толстой подошве Кроули делалось довольно затруднительно смотреть на него сверху вниз).
— Замерз? — обеспокоенно спросил Азирафаэль, заметив, что Кроули снова зябко передернул плечами. Пришлось ими еще и пожать. И соврать:
— Так, слегка.
— Ну вот что ты за… демон! Совершенно невозможный! Знал же, что обещали заморозки! Мог бы и потеплее одеться, хотя бы пальто не такое куцее сотворить. — Ангел поджал губы с укоризной, привычной и легкой, почти несерьезной: подобные упреки повторялись не раз и не два. — Ну или хотя бы застегнуться.
— Куртка, ангел. Это называется курткой. И я бы еще поспорил, кто из нас более невозможный!
Зимой Кроули мерз постоянно, и это мерзкое ознобное ощущение мало зависело от того, насколько тепло он был одет. Он мог бы сотворить себе шубу из русских соболей — и продолжал бы дрожать под этими соболями, только выглядел бы смешно и нелепо. Может быть, это происходило потому, что одежду себе Кроули чудесил сам, и значит, она в какой-то мере тоже обладала змеиной сущностью, а змеи не вырабатывают тепло и не умеют его хранить. Так что зачем напрягаться, если все равно не поможет? Пока что в сон не тянет и ноги не заплетаются — значит, почти что и не соврал, говоря про «слегка». А что холодно и знобит… Ну так зимой это его обычное состояние. К тому же всегда можно придвинуться к ангелу, тот никогда не мерзнет, а исходящий от него жар Кроули чувствует даже на расстоянии (ПРИМЕЧАНИЕ* — змеи не умеют создавать тепло сами, но именно поэтому умеют ценить его, как никто).
И где-то на самом-самом краю сознания, в той стороне, куда он старательно не смотрел, пряталось нечто смутное и робкое, немного похожее на надежду: если он на самом деле очень сильно замерзнет — ангел же напоит его чаем, он же заботливый ангел и так любит заваривать чай, и это будет совсем ненапряжно… И, может быть, не станет изгонять сразу же после чая на холодный пронизывающий декабрьский ветер… Если Кроули, конечно, удастся на самом деле замерзнуть как следует.
— Если ты замерз, мы можем вернуться.
Ну да, вернуться. А потом почти сразу услышать: «Изыди, демон, время позднее, у меня дела».
— Ты же хотел дойти до пеликанов!
— Ну… — Азирафаэль виновато вздохнул. — Они же тоже наверняка спят, как и утки. Извини, я не подумал. Еще и тебя вытащил…
Голос у ангела стал совсем расстроенным. Это не дело.
— Ангел! Я не пробка, а ты не штопор! — Ох ты ж черт, и у кого теперь оговорки по Зигмунду?! — Я сам вытащился. И я не замерз, ясно? А здесь красиво. Даже ночью.
Здесь действительно было красиво: парк проектировался так, чтобы в любое время года не выглядеть мертвым и заброшенным. Да, клены и тополя облетели, но для ощущения жизни вполне хватало вечнозеленых кипарисов, рододендронов и зимнестойких кустарников, а густая трава на газонах казалась черной лишь там, где не было фонарей.
— Да. Красиво… — Азирафаэль замедлил шаг, обводя восхищенным взглядом черное зеркало пруда, вдоль которого они шли. Его глаза сияли восторгом, лицо раскраснелось… и да, это тоже было красиво. — Но… может быть, все-таки стоило подождать до утра…
— Глупости, ангел. Вся прелесть спонтанных решений в том, что они спонтанны.
Дана очнулась от скрежета засова. Подняла голову на звук.
Вошел давешний Стефан, поставил под осветитель кружку с питьем. Рядом положил какой-то брикет в яркой упаковке. Оглянулся в поисках пленницы, увидел, кивнул.
— Не спишь? — спросил громогласно, — и правильно делаешь, что не спишь. Мне тоже что-то не спится.
Дана демонстративно отвернулась к стене. Добраться до распахнутой двери и при этом разминуться с бандитом не представлялось возможным.
На рассвете прибыли еще машины. Снова кто-то громко разговаривал на улице, даже ругался. Дана слышала все это сквозь дрему, но специально не пыталась разобрать, о чем идет речь. Ей было паршиво. Даже к принесенной еде притрагиваться не хотелось.
Еще спустя какое-то время, возле двери ее камеры остановились несколько человек.
— А сюда, деточки, нельзя, — послышался голос Стефана.
— Да ладно, мы только посмотреть, — молодой наглый голос.
— Одним глазком, — еще один молодой голос. — Очень хочется посмотреть…
— Сказано, нельзя!
— Но если очень хочется, Стэф, а?
— Чего тебе хочется? Ляг, поспи…
— Посмотреть! — третий голос. Гласные тянутся, словно человек пьян или под кайфом. Или просто глумится? — Ну, может быть, еще потрогать… а что, хорошенькая шлюшка?
— Вы бы, дети, шли отсюда. От греха. Эта дамочка нужна Хейну.
— А мы никому не скажем, а, ребята? Ну, должны же мы отдохнуть после долгого трудового дня!
Дана поднялась на ноги и еще раз оглядела место своего заключения. Сейчас-то руки у нее свободны. И это — большой просчет со стороны бандитов. Те времена, когда в подобной ситуации ей оставалось тихонько сидеть и ждать своей судьбы, давно в прошлом. Сколько их там? Судя по голосам, трое. Трое, это ничего…
Неловкое движение, и кружка с водой опрокинулась на бок. Дана расстроилась: возможно, другую такую кружку ей больше не принесут… стоп! А что это приклеено к донцу?
Всего лишь клочок бумаги, на котором графитным карандашом нацарапано: «во время переброски. Красные скалы».
Она поспешно оторвала бумажину от кружки, порвала, а обрывки сунула в куль с ветошью. Там-то их точно никто не найдет. О содержании можно было только гадать. Хотя, что тут гадать, и так ясно: или кто-то ей хочет помочь, или это провокация.
Невесело улыбнулась: в такой ситуации, безусловно, придется быть оптимисткой. Потому что терять все равно нечего.
Из коридора послышалась какая-то возня, несколько глухих ударов. Потом дверь с хлопком открылась. Дана примерно догадывалась, что увидит.
Действительно трое. Двое — совсем юнцы, один постарше. Сильные молодые особи, перехватившие какой-то дури. Сейчас им море по колено, и хочется веселья.
Облизнула пересохшие губы.
— А ничо так, — заметил один из юнцов. Это у него слова тянулись, как теплая жвачка.
— Эй, там, не бойся, не обидим! — хохотнул тот, что старше. И шагнул вперед.
Дана отступила, давая себе простор для маневра.
Сказала тихо:
— Уходите… я же… я же не хочу никого калечить…
Но парни не видели, что боится она того, что сама может сотворить, ударившись в панику, а вовсе не их.
Тот, что шагнул вперед, вознамерился сгрести Дану за куртку. И сам не понял, как оказался лежащим на полу, с рукой, вывернутой так, что невозможно пошевелиться. Остальные тоже не сразу поняли. Только после того, как их приятель взвыл от боли.
Дана посмотрела на противников шальными глазами, голос ее прозвучал нетвердо:
— Я же просила… уходите, а?
В просвете между двумя фигурами виднелся коридор. Там на полу сидел Стефан, зажимая пальцами колотую рану в животе. Из-под пальцев текла кровь.
— Ах ты, сучка, — прошипел один из парней, раскрывая складной ножик. — Ну, держись!
И Дана держалась. Все было, как на тренировке. Нет, с одной стороны, все было проще, чем на тренировке — противники почти ничего не умели, полагались на собственную силу и ловкость. То, что комната такая маленькая, тоже было на руку Дане. С другой стороны… будь ты хоть дважды мастер, а против троих дюжих мужиков долго не продержишься…
Поэтому, когда оказалось, что проход свободен, она выскочила из каморки, и побежала по коридору. Помнила, что там, в конце будет лестница, по ней надо подняться. И дальше, неважно, как и куда. Лишь бы покинуть это здание.
Наверху она никого не встретила, выпрыгнула из оконного проема первого этажа. Солнце только вынырнуло из-за дальнего хребта, и еще не жгло с обычной нещадностью. Ей даже показалось, что это действительно шанс.
Дана бежала, не задумываясь, в какой стороне город. Все внимание было сосредоточено на том, чтобы не упасть.
К тому, что случилось дальше, она оказалась совершенно не готова. По ней открыли огонь, откуда-то с крыши, или с верхнего этажа. Первый выстрел выбил каменную крошку из случившегося рядом огрызка стены, второй заставил ее споткнуться и покатиться по песку.
Пуля попала в ногу.
Дана прикусила губу и попыталась отползти за камни. У нее получилось, но что дальше?
Посмотрела на рану, и ничего не поняла. Штанина быстро пропитывалась кровью, дотрагиваться было страшно и больно…
Пока Дана пыталась выпростать раненную конечность из ботинка, прошла минута. Этого времени хватило, чтобы от здания до того места, где она укрылась, кто-то смог дойти. «Кем-то» был Хейн. И снова его силуэт, подобно скале, закрыл источник света.
— Набегалась? — насмешливо спросил он, — Живая?
— Следили бы лучше за своими отморозками, — дерзко ответила девушка.
— Прослежу, — на лице Хейна отразилась досада, — непременно. Идти сможешь, спортсменка?
Дана молча, придерживаясь все за тот же кусок старой стены, поднялась, и осторожно наступила на раненую ногу. Показалось, будто в яму попала. Нога тут же подвернулась, а боль заставила девушку зашипеть рассерженной змеей.
Бандит, без разговоров, подхватил ее на руки и понес обратно. И это было куда обидней неудавшегося побега.
Ее приволокли в ту же самую камеру, но там уже никого не было. Мрачный незнакомый парень относительно чистой тряпкой стал перевязывать поврежденную голень, предварительно вколов обезболивающее. Дана решилась спросить, что со Стефаном, но тот сделал вид, что не услышал вопроса.
Оказалось, что ногу Дане зацепила не сама пуля, а острый осколок камня, ударивший рикошетом. Получился глубокий неровный порез. От боли она оступилась, и к порезу добавились вывих и растяжение. Наступать даже на туго перевязанную ногу она не могла.
Как и следовало ожидать, новой порции воды ей никто не принес. Ждать стало совершенно невыносимо. Рана снова заныла, Дана чувствовала, как в ней пульсирует кровь. Отключиться от этих ощущений не получалось, и время текло мимо медленной патокой, черной и блестящей. Оно не имело измерений, и когда за ней все-таки пришли, девушка не смогла бы сказать, день сейчас, или уже наступает вечер.
Тот самый парень, что перематывал ей ногу, появился в компании Хейна, поднял на руки и понес уже известным путем.
Хорошо хоть, не через плечо, как в прошлый раз.
Возле крыльца стоял большой грузовой кар, переделанный для транспортировки людей: в кузове у стен были привинчены кресла, снятые с других машин. Судя по конструкции, не только наземных.
Дану усадили в одно из этих кресел, Хейн устроился в кресле напротив, парень, притащивший ее — у задней двери. Дана услышала, как хлопнула дверца кабины, тут же мягко загудел мотор. Никто не проронил ни слова.
Кар плавно покачивало, лекарство, которое вкололи Дане во время перевязки, должно быть, содержало успокоительное. Она начала клевать носом, и каждый раз, просыпаясь, сильно вздрагивала. Следить за дорогой не было никакой возможности, перед глазами маячила ненавистная физиономия старшего бандита. Не мудрено, что она предпочитала ехать с закрытыми глазами.
Очередной раз ее разбудил не толчок машины, а тихий голос Хейна, общающегося с кем-то при помощи коммуникатора. Должно быть, мы слишком удалились от городских сетевых вышек, поняла Дана, и работает только спутниковая связь. Что отвечали Хейну, было почти не разобрать, а вот его слова слышались четко. Она не стала показывать, что проснулась.
— Нет, я продолжаю утверждать, что договоренность не была нарушена. Кто вам вообще сказал, что мои люди причастны к нападению? Нет. Мы соблюдаем осторожность. Мои люди уже сейчас отправляются в город… да, мы выступим по первому же вашему сигналу… Да, мы не собираемся болтаться на точке до бесконечности… если ваш хозяин считает, что с имеющимися силами не сможет пройти ущелье… нет, я действую исключительно в интересах проекта. На этом все…
Спрятав коммуникатор в карман, Хейн вздохнул:
— Разумеется, в интересах проекта, в каких же еще… девочка, не подведи меня ладно? Я на тебя все поставил. Даже немного больше, чем все.
Когда погас свет, я был на второй палубе.
Шёл заниматься с мелкими, но встретил знакомого и задержался. Стыдно признаться, но в последнее время занятия не доставляют уже мне такого светлого удовольствия, как ранее. Я зарёкся употреблять электростимуляторы после того кошмара, но всё равно никак не могу отделаться от воспоминаний. Понимаю, что виноват сам, нафантазировал всяких ужасов, да ещё Саныча наслушался, вот всё и сложилось. Но ничего не могу поделать – каждый раз, когда они мне улыбаются, меня пробирает дрожь.
Понимаю, что это слабость, недостойная настоящего психотренера, и борюсь с собою по мере сил. Не пропустил ни одного занятия. Но если по пути выпадает малейшая возможность хотя бы чуть задержаться…
Вот и сейчас – заболтался с малознакомым техником, с которым утром оказались рядом в столовской очереди.
В этот раз свет не просто погас – ещё и тряхануло крепенько так. Я упал на пол, как и техник, только вот он сразу же вскочил, чертыхаясь и громогласно требуя объяснений непонятно от кого, я же вставать и не подумал. Вжался в щель между полом и навесной консолью, и постарался не дышать, жалея лишь об одном – что щель слишком узкая, целиком не влезть, так, чуть-чуть.
И уже потом услышал лёгкий и совсем нестрашный топоток, от которого сердце моё пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, словно у зажатой в кулаке птицы.
Топоток стёк по лестнице единым потоком, и распался на отдельные ручейки, я слышал их все, несмотря на громогласно матерящегося рядом техника. Внезапно техник замолчал на полуфразе. Сказал словно бы удивлённо:
– Что за черт?..
Забулькал, захрипел сипло, и рухнул на пол. Пару раз еще дёрнулся, скребя ногтями пластик, но топоток уже окружил его, и дёрганья прекратились. А потом стихло и бульканье. Его сменили звуки волочения, удалившиеся в сторону лестницы.
Я ещё полежал в своём ненадёжном убежище, глядя, как медленно разгораются лампы аварийного освещения. Потом вылез из щели и сел на полу, обессилено привалившись спиной к стене и стараясь не вляпаться в тёмную лужицу, от которой тянулся длинный смазанный след в сторону лестницы. Я долго смотрел на эту лужицу, как заворожённый. Пока в неё не опустился с размаху грязный офицерский ботинок.
Подняв глаза, я понял, что окружён. Их было много, очень много. И они мне улыбались, радостно и предвкушающе, так улыбается хозяйка аппетиному куску бекона прежде, чем бросить его на сковородку. Ножи были только у четверых, но этого вполне достаточно, даже будь я вооружён – видел, с какой скоростью и мастерством они орудуют мелкими и бритвенно острыми заточками.
За углом вскрикнула женщина, крик был приглушён дверью каюты и оборвался быстро.
– Месть, – сказал один из тех, что был без ножа. – Нчего лчного. Дсять ваших за кждого ншего. Тбе не пвезло.
Двое с ножами шагнули ближе, кто-то схватил меня за волосы, запрокидывая голову. Говорят, в предсмертный момент человек видит всю свою прошлую жизнь… интересно, кто это говорит? Кто мог рассказать? Ведь оттуда не возвращаются.
– Сбачка! – вдруг закричал тот, что держал меня за волосы. – Сбачка, куси-куси! Наш чел, кажет сбачку! Дядяденс, кажи сбачку! Куси-куси!
Это был один из моих новых подопечных. Как же его зовут, не помню… Кажется, Клык. Точно, Клык – оскалился, и подпиленный острым треугольником левый хорошо заметен. Как он ест, ведь неудобно, наверняка все губы в кровь исцарапывает, господи, о чём я….
Они расступились, размазывая ботинками кровь по светлому пластику, продолжая смотреть на меня и улыбаться. Но это были уже совсем другие улыбки – детские и восторженно-просительные.
И я показывал им собачку. Прямо тут, на забрызганной кровью переборке, стараясь не вслушиваться в отчаянные крики из глубины коридора.
По счастью, крики были короткими и быстро кончились.
Ночью Кирилл спал крепко, зная, что успеет ещё намечтаться в последующее ночное дежурство. Но не довелось.
Около полуночи в приёмный покой привезли совсем молоденькую женщину, едва восемнадцати лет, у которой на шестом месяце беременности начались схватки. В акушерстве Кирилл силён не был, поэтому успел достаточно понервничать, вызванивая акушеров на консультации. Схватки он снял быстро, а вот успокоить будущую мамочку удалось далеко не сразу.
Едва он отправил медсестёр отвезти пациентку на отделение, как привезли сразу двоих с признаками сильного отравления. Отец уже был без сознания, а сын в полубредовом состоянии всё говорил, что это виновата тёща с её блинами. Промывание желудка, капельницы и беседа с вызванной полицией затянулись на оставшуюся половину ночи. К пяти часам утра Кирилл, наконец, освободился и решил прилечь прямо на кушетке приёмного покоя, чтобы вздремнуть хоть пару часов.
Да что ж за ночь такая! Маленький городок, народу совсем немного, но словно все сговорились попасть в больницу именно в его дежурство. Уже утром, около семи, привезли старушку, которую сбила машина. Злой, невыспавшийся полицейский материл на чём свет стоит того идиота, который решил, что успел протрезветь после вечерней попойки, и с утра пораньше торопился домой, чтобы привести себя в порядок к началу рабочего дня. Бабулька то стонала в полубеспамятстве, то приходила в сознание и начинала выспрашивать о своей собачке, выгуливать которую она и вышла в столь ранний час.
Кирилл, осмотрев рваную рану на животе пациентки и сложный открытый перелом со смещением правой плечевой кости, как мог, обработал, наложил на руку жгут и позвонил Викентию Вольдемаровичу, после чего отправил полицейского с машиной за главврачом, единственным хирургом больницы. Когда полицейский уехал, Кирилл посадил медсестру вызванивать вспомогательный медперсонал для экстренной хирургической операции, а сам пошёл в покой, следить за состоянием несчастной жертвы. Его уже мутило от усталости и голода…
Кирилл вернулся с работы мрачный, хотя со времени злополучного дежурства прошла уже неделя. Хирурги тогда не успели. Приезда главврача несчастная старушка не дождалась. От сильной кровопотери сердце бабульки остановилось. Молодой врач в течение десяти минут в одиночку пытался делать искусственное дыхание, закрытый массаж сердца, пока не вернулась медсестра. Но было уже слишком поздно.
Неделю спустя Кирилл так и не пришёл в себя. Вот и сегодня он, едва войдя в дом, поставил портфель на стул, снял пиджак и, не переодеваясь, рухнул на кровать, зарылся лицом в подушку. Время для него остановилось и снова пошло, когда раздался звонок в дверь. На пороге стояла Милена.
— Вы позволите? — И девушка вошла. — Викентий Вольдемарович сказал, что вы сейчас нуждаетесь в поддержке. Поэтому я и пришла. Прямо так, без приглашения. Вы не сердитесь?
— Нет-нет, ну что вы. Спасибо, — Кирилл оживился. — Проходите.
— Значит, вот так вы и живёте? — неловко начала разговор девушка, обводя взглядом комнату с мебелью довоенного вида. — Любите старину?
— Не знаю. Никогда не задумывался. Что досталось, то досталось. Я не капризен, без претензий.
— А выглядит так, словно вы специально пытались воспроизвести ретростиль. Вон и фотографии в рамках стоят чёрно-белые. Ваши?
— В смысле? — Кирилл подошел к девушке и через её плечо посмотрел на фотографию, которую она взяла в руки.
— Это кто? Мужчина очень похож на вас. Ваш отец? Фотография просто старинная. Отличная стилизация.
— Да… Нет… — замялся молодой человек, отходя на несколько шагов. — Скорее, дед. Да, дед… с одной из жён. Ну-у, это сложная история. Я сам ещё не до конца разобрался в родственных связях.
— Вам нужно составить генеалогическое древо вашей родословной.
— Ах, Милена, знали бы вы, как это сложно.
— Так вы из очень древнего рода? Тем более такая родословная будет интересна. Я могла бы вам помочь красиво оформить.
— Боюсь, что вам придётся долго ждать, пока я всех родных найду. Да и для этого придётся возвращаться в столицу.
— Кирилл, если не секрет, почему вы, такой перспективный молодой врач, окончили с отличием институт, и вдруг бросили большой город, приехали к нам?
— Наверное, бежал от памяти. Большой город отнял у меня жену.
— Жену?! Вы были женаты? — нотка разочарования проскользнула в голосе девушки.
— Ну-у… Увлечение молодости — первая любовь. Нет-нет, мы не были расписаны. Вы же знаете, в наше время это необязательно. Это было недолго. Она умерла. Я не смог её спасти. Кома. Гипогликемическая кома, а потом сердце остановилось.
— У меня тоже диабет.
— Да, я знаю. — Они несколько мгновений смотрели друг на друга, потом Кирилл грустно улыбнулся. — Это всё уже в прошлом, а сейчас… Давайте я напою вас чаем!
— Викентий Вольдемарович, как там мой подопечный? Заслуженно ли мы ему дали красный диплом?
— Здравствуйте-здравствуйте, Семён Витимович. Хорош. Думаю, в интернатуру его надо бы на следующий год, — произнес в трубку главный врач.
Он не любил бывшего однокашника, которому достались столица, кафедра и красавица-жена — Маша со стоматологии. Эх, если бы не распределение в заштатный N, все могло бы сложится иначе. Но сейчас Викентий Вольдемарович чувствовал некоторое удовлетворение — вы в своей столице перспективными кадрами разбрасываетесь, а мы подбираем. Мысль, что появлением Кирилла в районной больнице они оказались обязаны именно бывшему сопернику, главный врач старался отогнать от себя подальше.
— Разумно. Рад слышать. Как там ваши старики его не сильно давят?
— Да с какой стати? Рады-радёшеньки, что молодая сила прибыла. Сейчас вот все за него переживают…
— А что случилось?
— Первая потеря. В его дежурство. Там после автокатастрофы, женщина, семьдесят шесть лет. Множественные переломы рёбер, плечевой кости, прободение брюшины. Ну и возрастное — гипертония второй степени, стенокардия, диабет, атеросклероз. Да ещё пока на место скорая приехала, пока везли, кровопотеря огромная. Короче, не успели даже до стола дотянуть, так в приёмном и ушла. А мальчишка переживает.
— Н-да… — на том конце провода повисло недолгое, но какие-то тяжёлое молчание. — У каждого из нас когда-то был первый. Притерпится со временем. Поддержи уж как-то. Выучен-то хорошо, теперь только натаскивать осталось.
— Поддерживаю, как могу. Знаешь, пожалуй, сейчас и съезжу.
— Давай, а я потом ещё позвоню.
Чайные чашки из серванта тоже оказались старинными. И блюдечко, на котором Кирилл принёс к чаю мягкие вафельки с начинкой.
— Кирилл Сергеевич, — девушка кокетливо улыбнулась. — Я ж на диете.
— Я помню. Я же ваш врач. Диету нарушать не стоит, но иногда можно… Тем более у меня в гостях, под моим надзором, я разрешаю. И потом, мы же с вами договорились, что вы будете называть меня просто по имени.
— Да, Кирилл…
— Вот и замечательно. Долить вам чаю? Не стесняйтесь.
Кирилл поднялся, долил чай, пошёл к полке, на которой стоял магнитофон, и включил тихую музыку.
— Позвольте ангажировать вас на танец?
Смущённая Милена встала, принимая приглашение. Вспыхнула румянцем, ощутив, как его рука скользнула по её талии. Подняла ему руки на плечи, склонила голову.
— Милена, посмотрите на меня, — услышала его шелестящий шёпот.
Звонок в дверь заставил обоих вздрогнуть. Очарование момента рассеялось.
Неделя прошла для меня как ряд эпизодов на фоне головной боли. Подъем, туалет, еда, дружное заверение команды, что все идет по плану, я могу ни о чем не беспокоиться, таблетка, сон. Исключений только два. На третий день, как раз в обед, меня вызвал верховный босс.
— Влад, что с тобой? — удивился он, увидев мою перекошенную
физиономию.
— Изучаю основы ментозаписи. Три часа как из-под шлема. Голова раскалывается, — выдал я полуправду. Босс покачал головой.
— Ты бы вечером под колпак садился. И сразу — спать. Так себя не любить… Как идет работа у твоей группы?
— Стройка века в разгаре. Прорыт первый километр оросительного канала. Обучаем аборигенов. Шлем работает шестнадцать часов в сутки.
— Сколько же у тебя местных на обучении?
— Не так много, как хотелось бы. Не забывай, сколько часов идет
предварительное сканирование мозга. А шлем один. Марта тоже одна. Вот подготовит себе сменщицу, тогда… Извини, я сейчас не в форме, давай Мухтара позову? Он в курсе всех дел.
И на шестой день, только проснулся, снова босс на связи.
— Великий вождь, ты специально так момент подбираешь? Два часа, как шлем снял.
— Извини, Влад. Ты так себя в гроб вгонишь. Даже лицо опухло.
— Ерунда. От сна морда тоже опухает, это не смертельно. Курс
заканчивается. Скоро стану умненьким-благоразумненьким. Кроме менталиста, смогу на полставки работать сельским фельдшером.
— Это хорошо, но шутки в сторону, давай о деле.
— Прости, о деле я сейчас не могу. Могу только языком молоть. Ни о чем, чтоб извилины не напрягать. Давай, Мухтара позову, он тебе все расскажет и покажет.
— Хорошо, зови Мухтара.
Освобождаю кресло, бреду на камбуз. Стас пустил трансляцию из аналитического центра на экран в столовой. Ем картошку с мясом и слежу за допросом Мухтара. Хорошо Мухтар держится, в рамках легенды. Босс узнал, что первые четыре подростка, будущих студента, уже проходят обучение — Татака, Ррада и Проныра со своей мелкой. А я совсем с катушек съехал. Решил себя в гроб загнать, пока на политическом фронте затишье.
В каюте застаю Миу, увлеченно читающую… досье Марты.
— Миу, ты знаешь, что ЭТО тебе читать нельзя?
— Нет, хозяин.
— Не говори никому, что читала чужие досье.
Миу виновато поджала ушки.
— Стажерка просит простить ее. Она не знала… Как глупой стажерке узнать, что можно читать, а что нельзя?
— Стас в твой курс обучения заложил, что такое логин и пароль на компьютере?
— Да, хозяин.
— Понимаешь, раньше я жил в этой каюте один, никто в мой комп не заглядывал. Поэтому я поленился ставить пароль на вход. Да так спокойнее. Чужих здесь нет, а свои просто так в чужой комп не полезут.
— Я полезла… — Миу подозрительно хлюпнула носом. — Что делать глупой стажерке?
— Проще всего поставить второй комп. Или прицепить к компу вторую клавиатуру, с которой будешь работать только ты. Тогда мы сможем работать вместе, не мешая друг другу. И комп будет знать, кто где, — чмокнул в нос свое рыжее чудо. — А знаешь, голова уже не так сильно болит. Расскажи, что в мире происходит?
— Мы начали строить водокачку, — моментально ожила Миу. — У Татаки на хвосте шерстка растет. Стас саркофаг раскопал…
— Где?
— В БВИ, в архивах КомКона. Ой! Он велел никому не говорить.
— В архивах, которые на Земле?
— Да, там, — Миу ткнула пальцем в потолок.
— Ясно. Дальше.
— В Столице между кланами было настоящее сражение. Папа сказал, чтоб я не волновалась, это все враги. А Мухтар сказал, что придурки делят шкуру неубитого медведя. Ктарр и другие гидротехники ведут планировку пустыни. Ну, то есть, барханы скапывают. Только часто ветер не в ту сторону дует. Песчаную пыль несет то на нас, то на Столицу. Мухтар в такие дни запрещает
работать. Но зато в остальные парни работают в три смены!
— Что, пыль от нас доносит до Столицы?
— Да, хозяин. Петр показывал снимки из космоса. И Линда лично летала проверять. На нас в Столице никто не подумал, а то бы пожаловались Владыке.
Выхожу на свежий воздух размять ноги. Ух ты! За палатками над
линией барханов возвышается марсианский треножник. Огромный водяной бак на полторы сотни кубов на трех трубах-колоннах. Верхушка бака на двадцатиметровой высоте. Поразительное зрелище. Подхожу ближе. На дне десятиметрового котлована строители кладут стены квадратной башни.
Неслабые такие стены, полтора метра толщиной.
Десять метров под землей, двадцать сверху — общая высота получается три десятка метров.
— Не смотри на меня такими глазами, — ухмыляется Мухтар. — Проект не мой. То есть, мой забраковали и переделали. Эта башня заодно будет главным оборонным сооружением студенческого городка. За ее стенами смогут укрыться сотни жителей.
— От кого укрыться?
— Какая разница? Котам так хочется. Среди них каждый второй помнит последнюю войну.
— А сроки?
Мухтар вздохнул.
Наружные стены — не быстрее, чем метр за четыре дня. Но есть еще внутренние перегородки, лестницы… В общем, будет втрое медленнее. И это при том, что народ работает с полной отдачей.
— Плохо… Год потеряем.
— Не потеряем. Водокачка заработает, как только протянем трубу через пустыню. Она уже сегодня может качать воду. Стены — это для красоты.
— Поэтому ты третью трубу, которая для снабжения водой поселка, такой толстой сделал?
— Ну да. Она силовой элемент конструкции, а не только водопровод.
— Что за раствор строители используют?
— Это не раствор. Это герметик. Чтоб грунтовые воды не затопили нижние этажи.
— Понятно. Сфотографируй это все для истории и пошли верховному боссу. Канал тоже щелкни.
Интересные вещи творятся в этом мире. Коты уговорили Стаса и Мухтара изменить проект. Отложили на год строительство дома-дворца ради возведения башни-крепости.
Мухтар среагировал грамотно и гибко. Изменил схему водокачки так, что на сроки нашей работы инициатива котов практически не повлияет. В крайнем случае, можно набрать еще строителей. Но чего боятся коты? Это нужно обязательно выяснить. Как только голова перестанет болеть…
Рядом с танцплощадкой появился щит со снимком оазиса из космоса. Поверх снимка изображена трасса канала. Штриховкой отмечены барханы, которые нужно срыть. Рядом со щитом — доска объявлений. На ней — список текущих дел (на русском!) и киноафиши на ближайшие три дня. Завтра Линда летит во Дворец, ее сопровождают Миу и Багирра. После Дворца — посещение
Столицы, проверка состояния дел у бывших артистов. Артисты — наша вторая агентурная сеть. Пусть они и не знают об этом.
Пожалуй, завтра я тоже слетаю во Дворец. Хватит бездельничать.
Ближе к вечеру Стас с видом заговорщика позвал меня в свою каюту.
— Что-то случилось?
— Ничего серьезного, но кое-что любопытное есть. Пару дней назад система жизнеобеспечения зарегистрировала в атмосфере одной из кают следы наркотического вещества. Я поставил каюту под видеонаблюдение. Показать?
— Давай.
Стас вывел картинку с монитора на большой настенный экран. Миу сидит на ковре и уныло сосет трубочку, уходящую в побулькивающий сосуд странной формы. Перед ней под тихую музыку кружатся в танце четыре танцовщицы — высокой плотности голограммы самой Миу. Танцуют они в такт, но движения чуть отличаются. Это четыре отдельные записи, а не одна и та же,
повторенная четырежды. В дверь врывается Линда.
— Ух, красота-то какая! — восклицает она и присоединяется к танцу полупрозрачных призраков. — Что такая хмурая?
— Все не так, — печально произносит Миу, и на мордашке ее отражается мировая скорбь. — Когда записывала, соединяла, сводила, было интересно. А получилось все не так. Они неживые, они как мебель. Каждый раз повторяют одно и то же.
— Ну да. Это же запись.
— Но я-то танцую каждый раз по-новому.
— Тогда нужна не запись, а компьютерная симуляция. А что это за сосуд?
— В нем должны быть благовония. Их курят. Но от них в горле першит и голова потом болит и кружится. Я их выбросила и налила грейпфрутовый сок.
Линда рассмеялась, плюхнулась на ковер рядом и прижала подругу к себе.
— Обязательно покажи это шоу Владу. Нет, не так! Выстроим их в
линию, пустим на заднем плане подтанцовкой. А на первом плане — мы с тобой. У него шары на лоб полезут.
Мировая скорбь на мордочке Миу сменяется заинтересованностью.
— А папе тоже покажем?
— И папе покажем! Только не говори никому, что кальян курила.
После планерки ко мне зашел Петр и попросил разрешение на свободный вход для Багирры в железный дом. По идее, мог бы не просить. Формально МОК считается частью корабля. Но на поверхности главный я.
— Под твою ответственность, — сказал я. — Да, как первая ночь
прошла?
— Ор-р-ригинально и р-р-романтично, — буркнул Петр.
— Никак поссорились?
— Да нет, тут другое. Я ненароком напоил девушку. Уснула как убитая.
— Разве Мухтар не говорил, что Шурртх с бутылки шампанского вусмерть наклюкался?
— Не разбираюсь я в игристых винах, — оправдывается Петр. — Мне Марта потом объяснила, что девочке нужно было предложить брют натуральный, а я налил десертный дьюс. Совсем слабенький, четыре градуса. Кто же знал, что в нем столько сахара? Еще дал коньяк лизнуть из своей стопки. В общем, вечер при свечах не получился. Отрубилась девочка. Уложил я ее на свою кровать, прикрыл одеялом и полночи любовался профилем.
Петр, Мухтар и четверо парней сейчас тянут трубу к искусственному водоему. Мухтар и тут изменил проект. Вместо круглого озера двухсот метров в диаметре затеял пятисотметровое.
— Пока оно наполняется, мы успеем все барханы срыть, — объяснил он мне.
— Так, если по трубе идет пять кубов в секунду, оно же за два дня
заполнится, — возражаю я.
— Для этого и задумано таким большим. Все эти пять кубов в песок уйдут, — ухмыляется Мухтар.
Сейчас на месте будущего водоема облако пыли. Где-то в глубине его ходит по расширяющейся спирали каналокопатель. В общем, работа кипит.
Так как Петр занят, грав водит Миу. А Багирра в авральном порядке учится отыгрывать даму высшего света. Надо сказать, у нее получается. Врожденная осанка, изящество движений, строгое белое платье и пара неброских, но жутко дорогих украшений вызывают к ней всеобщий интерес.
— Кто это? — то и дело спрашивают у Линды, которую во Дворце уже считают как бы своей.
— Моя подруга, зовут Багирра. Сейчас живет с нами в железном доме, — охотно отвечает Линда, чем только разжигает любопытство окружающих.
Летим во Дворец. Машину ведет Миу, чем очень гордится. Мы с Багиррой сидим на заднем сиденье, а Линда летит на байке.
Миу изменилась. Стала серьезнее, плавней в движениях. Из девочки превратилась в девушку. Даже в постели изменилась. Теперь на первом месте у нее ласки, а не секс. Впрочем, в этом могу и ошибаться. Но к постельным играм относится с огромным энтузиазмом и фантазией.
Посадив машину, Миу выскакивает первой и открывает дверцы мне и Багирре. Потом вновь ныряет в кабину и переключает управление на автопилот. Линда снимает шлем, летную кожаную куртку, бросает вещи на сиденье байка и подходит к нам.
— Шеф, может, я сразу в Столицу полечу?
— Это нарушит мои планы, — загадочно говорю я.
Идем к парадному входу. Впереди я с Линдой, за нами — Багирра и Миу. Багирра слегка напряжена, боится сделать что-то не так. Миу сияет. Здоровается с каждым стражником, и те ей отвечают. Это штрих. Обычно рабынь не замечают.
Садимся на свои места, и отпускаю Миу пообщаться с подругами. Исчезает со скоростью звука. Начинается культурная программа. Выступает комедийная труппа из семи актеров — двух комиков, трех танцовщиц и двух музыкантов. Комики — типичные белый и рыжий клоуны, хотя по окрасу белый — черный, а рыжий — серый. Разыгрывают короткие, не больше полутора минут, комические сценки, больше похожие на анекдоты. Часто переодеваются. Паузы заполняют танцовщицы. Что могу сказать — эстрада самой высшей пробы. Коты в лежку лежат от хохота. Предлагаю Линде пригласить труппу выступить у нас в оазисе.
Появляется Миу с подносом, на котором три бокала легкого красного вина, шепчет на ухо, что глава Службы закона и порядка хочет со мной поговорить.
— В перерыв, — говорю я, и Миу исчезает.
— Странные слухи доносят до меня слухачи, — говорит глава. — Будто бы, кому-то известно все о попытке отравить Владыку. И этот кто-то охотно рассказывает всем и каждому все детали заговора.
— Что в этом странного?
— Обычно детали таких заговоров держат в тайне. Но в этот раз весь базар о них говорит. Кто кому что приказал, кто что сделал, кто оборвал следы, убив помощников.
— Наверно, это может облегчить твою работу, уважаемый?
— И да, и нет. Кто же верит базарным сплетням? Но за последнюю неделю исчезли или умерли быстрой смертью многие из тех, о ком говорилось в этих сплетнях. Многие дома обеспокоены. Многие знатные семьи покинули Столицу. Я решил проследить, откуда же берут начало сплетни. И узнал удивительное. Они приходят от бывших артистов и рабов, игравших Мистерию. Складывается впечатление, что в оазисе, в железном доме любая кухарка, последний раб знает половину государственных тайн.
— Насчет половины — это явное преувеличение. Но что-то знают.
Хочешь, чтоб я приказал поменьше болтать?
— Даже не знаю. Меня удивляет твое поведение, уважаемый. Ты
пострадал от того покушения. Ты знаешь имена врагов. Почему…
— Почему я сам с ними не разберусь?
— Да.
— На это есть множество причин. Например, то, что не так давно
я был ранен в руку и еще не могу держать оружие. То, что у меня нет доказательств причастности негодяев к покушению, одни слова. Я плохо знаю местные законы и не знаю, не вызовет ли гнев Владыки, если разрушу пол Столицы, гоняясь за подлецами. А ссориться с Владыкой по пустякам не хочу. Линда рассказывала, даже ее погоня за мелким воришкой вызвала недовольство.
— Ты, уважаемый, говоришь о том случае, после которого осталось пятнадцать трупов?
— Да-да. Мне пришлось даже наказать Линду. Нельзя в чужой стране вести себя как дома.
— Так, значит, больше трупов в городе не будет?
— Будут. Обязательно будут. Помнишь охоту? Меня хотели убить.
Исполнителей Марта уничтожила, но заказчики пока живы. А это непорядок. В нашем народе говорят: «Кто к нам с мечом пришел, от меча и погибнет».
— Ты знаешь имена посягнувших на твою жизнь?
Этот прратт мне определенно нравится. Мимика, вазомоторные реакции — все говорит о том, что он симпатизирует мне. Готов пойти на откровенный разговор. Тогда… Почему бы и нет?
— Увы, пока не знаю, — широко улыбнулся я. — Но все тайное со
временем становится явным. Будем честны. У тебя в Столице есть слухачи, у меня в Столице есть слухачи. Не так много, как у тебя, и не такие опытные, но есть. Первое покушение я рассматриваю как покушение на мою честь, но не жизнь. Этот долг может подождать. Второе покушение чуть не стоило мне жизни. Этот долг важнее и ждать не может. А чтоб организаторы первого не думали, что я о них забыл, я разрешил своим людям рассказать прраттам все, что успел узнать. Через день по базару пошли сплетни.
— Ты мудр, хитер и коварен, — фыркнул глава. — Странно, что ты
родился не прраттом. Я рад, что мы понимаем друг друга.
— Стас, как там Миу?
— Тебе лучше не знать, — между двумя смешками сообщает Стас.
— Что так?
— Обучает Кррину приемам секса. Видно плохо, но по звукам и отражению в зеркале — сплошная порнография.
— Какого…
— Не шуми. Она на самом деле обучает, а не развлекается. Интересно другое. Похоже, Владыка вскоре станет отцом.
— Может, обрадовать его? — усмехаюсь я.
Мы — я, Линда и Багирра — идем к машине. Миу, видимо, задержится во Дворце.
— Итак, девочки, я лечу на байке домой. Такова моя воля.
— Но это мой байк. А я? — возмущается Линда.
— А ты — в Столицу. У тебя там дела.
Линда фыркает и лезет в машину на место водителя. Я поднимаю в воздух ее байк. Здорово! Солнце, ветер, голубое небо и простор… Шлейф пыли над каналокопателем виден за сто километров, и это не шутка, не игра слов. Зависаю над ним, связываюсь с экипажем и прошу на время остановить. работу. Когда ветер уносит пыль, вижу удивительное зрелище — лунный кратер посреди пустыни. Очень старый кратер — мелкий, с плоским дном, пологими стенками и сглаженным валом вокруг. Сажусь на решетчатый пол площадки рядом с рубкой. Из кабины выходят три фигуры в оранжевых скафандрах. Придерживают дверцу, помогают перевести байк через комингс тамбура.
— Дядя Влад, одень скафандр, — слышу из-за спины. Оглядываюсь — мелкая тянет ко мне по полу скафандр. Пока облачаюсь, экипаж откидывает забрала шлемов. Людей нет, только коты. Проныра, конечно, тоже здесь.
— Тронулись? — спрашивает бригадир гидротехников. И включает наддув кабины. От перепада давления закладывает уши.
— Поехали, — командую я. Коты поспешно закрывают забрала. Надо же! Думал, скафандры от пыли. Оказывается, от шума. Гул страшный! Но с закрытым забралом в скафандре уютно. Гул слышен, но не подавляет. Связь позволяет нормально говорить со всеми, не повышая голоса.
… Сбылась мечта идиота. Я держу в руках рычаги управления могучей машиной. Заодно узнаю, что к концу недели озеро будет закончено. А гидротехникам нужно выделить байк. Сейчас на работу и с работы их возит Проныра.
— Дядя Влад, зря ты Багирре разрешил дамой стать, — заявляет мелкая.
— Лучше нее никто не готовит. Этим деревенским только бы брюхо набить, неважно, чем.
— Что, так плохо стало?
— Ой, плохо, — подтверждают все. И дружно смеются.
Лечу проконтролировать, как идут дела у Петра и Мухтара. Они тянут трубопровод. По двести пятьдесят метров в сутки.
— Могли бы тянуть пятьсот метров при непрерывной работе, только спать очень хочется, — смеется Петр.
Главный затык у них — подвоз труб. Мухтар не догадался заказать грузовой грав, а колесная техника быстро по песку ездить не может.
— Сколько у нас транспортеров?
— Два. Но только один на широких шинах низкого давления. Второй по песку ходить не может.
— Что будем делать?
— Уже делаем. Киберы варят широкие железные колеса с грунтозацепами. Как у первых тракторов. Асфальта здесь нет, а по песку на железных колесах транспортер пройдет отлично! Через неделю будет два транспортера. Обучу котов, будут работать в две смены. За полтора месяца трубу проложим.
— Отлично! Так и действуй.
Следующий объект — водокачка. Новые девушки грузят кирпичи на поддон, который кран потом перенесет на стройплощадку. Завидев меня, бросают работу и окружают плотным кольцом.
— Владыка, можно мы тоже будем кирпичи класть?
— А сейчас вы что делали?
— Нет, там! — дружно указывают на котлован, на дне которого
стройплощадка.
— А что Мухтар говорит?
— Говорит, что сначала бригадир должен обучить нас правильной кладке. А он не хочет!
— Ладно, поговорю с ним.
Сажусь на байк и спускаюсь в котлован
— Они же не мои! — возмущается Ктарр. — Линда их Поваррешке отдала. Как я могу чужими бабами распоряжаться?
— Послушай, а зачем в кирпичах по две дырки?
— Когда я кладку до потолка этажа доведу, в эти дырки железные ломы вставлю. Арматура называется.
— Понятно…
Загоняю байк в ангар и иду к Стасу. Инспекция объектов показала, что все пашут как лошади, но стройке века нужен координатор. Свободных людей нет. Прратты еще по уровню образования не созрели. Придется мне…
Замелькали дни. Какие-то суматошные, до предела заполненные самыми разными делами. Думал, начнется великая стройка, станет скучно. Увязнем в долгих однообразных работах. Ошибался.
Днем мотаюсь по объектам, согласую, помогаю, подменяю. Вечерами сажусь за компьютер, занимаюсь предписанной бюрократией, а если остается время, двигаю план развития планеты. Миу садится слева от меня. К стульям так и не привыкла, поэтому садится на пол, на подушку. Обнимает меня за талию, прижимается к боку и молча смотрит, как я работаю. Ласкаю пальцами ее шею, подбородок. Миу тихо мурлычет.
Чтоб ей было удобнее, я дублирую монитор на два больших настенных экрана. Тот, который на уровне глаз — для меня, а повыше — для Миу.
На Земле могут сослаться на пункты инструкций по обеспечению режима секретности. Мол, стажер Миу в курсе всех намечаемых проектов. Да, в курсе. Но мы на Ррафете, не на Земле. А на Ррафете есть такое понятие, как честь доверенной рабыни. Доверенную рабыню можно пытать, можно разрезать на
куски, она не выдаст тайны хозяина. Такова традиция. Традиции, касающиеся чести, нарушать нельзя. Поэтому, в худшем случае, рабыням дарят быструю смерть. И хоронят с почетом.
Я — нехороший человек. Под видом полной свободы, не оставляю малышке выбора. Миу, следуя обычаю, все глубже погружается в мои дела, в дела нашей группы. Скоро у нее не останется другого пути, как стать контактером.
— Нет, аппаратная должна быть на втором этаже, — убеждает Мухтар Ктарра. — Если какая-то труба даст течь, подвал и первый этаж будут затоплены. Нужна нам затопленная аппаратная? А это что за бред? Наложи на этот план план следующего этажа. Эта стенка НЕСУЩАЯ. Почему на другом этаже она сдвинулась? Кто ее снизу подпирает?
Ктарр что-то возражает.
— Тогда тебе надо усилить перекрытия. Оставь оба плана мне, я
посчитаю нагрузки. Следующее — вентиляция. Где вентиляционные колодцы?
Наш камбуз превратился в прорабскую каптерку. Надеюсь, не навсегда.
Появляется озабоченная Марта.
— Шеф, Амарру просит пришить ей хвостик. Даешь добро?
— Есть какие-то проблемы?
— Технически — никаких. Но надо пару суток погонять хвостик на
искусственном кровообращении, чтоб ожил и окреп после консервации. Тогда вся некрогадость отфильтруется искусственной почкой.
— Действуй.
Раз Амарру согласна на операцию, значит, с хвостом Татаки полный порядок. Надо бы посмотреть. Но — потом. Сейчас — к Стасу.
Стас осунулся, глаза красные.
— Плохо выглядишь. Ты бы отдохнул.
— Отдохнешь с вами… — бормочет Стас. — А кто курсы обучения
готовить будет?
— Курсы, курсы… А как дела с заговорщиками?
— Хреново, — морщится Стас. — Разъехались по всему побережью. Три четверти подозрительных — вне зоны доступа.
— Если нужно расширить сеть ретрансляторов, я поговорю с Петром…
— Не в ретрансляторах дело. В них — тоже, но это не главное. Раньше они кучковались в одном городе, и я как-то мог их отследить. Теперь расползлись как тараканы. Я физически не могу всех мониторить. А они что-то затевают, мне чуйка говорит… — Стас потер кулаками глаза.
Надо человека разгрузить, хоть чуть-чуть. Чуйка Стаса — это особый разговор. Легенда дальнего космоса.
— Где у тебя лежат материалы по обучению прраттов? Попробую
разобраться.
— В общей базе. Раздел «Обучение», дальше — «Конструктор», пароль — «менто». Внутри сам разберешься.
— Понял. Ты бы поспал. Да, помнишь момент, когда мы стали
образцово-показательными? Когда босс Миу допрашивал?
— Помню.
— Тогда рядом с боссом сидело начальство КомКона и три капитана Космофлота.
— Помню.
— Мне кажется, повышенный интерес к нам связан с этими капитанами. Что-то они такое раскопали в космосе.
— Шеф, ты могуч. При минимальной информации пришел к правильному выводу. Я к аналогичному выводу пришел неделю назад. Один из капитанов действительно раскопал. Следы Странников! Где-то сорок тысяч лет назад Странники были в этом мире. Вывезли кой-какие артефакты. Но на всю информацию наложил лапу КомКон-2.
— Так-так… Значит, здесь были странники. КомКон хочет, чтоб мы нашли их следы?
— Вшестером? На целой планете?.. Анреал.
— Да, нереально. Найти следы, которым сорок тысяч лет… Для этого нужны отряды археологов и следопытов. Нас это не касается.
— В ближайшие годы — да. Об этом можно забыть.
Вспоминаю, что Миу говорила что-то о саркофаге. Видимо, это и есть тот след Странников, что обнаружили капитаны. Капсула времени, аварийная заначка, забытый склад или что-то в этом духе. Странники изрядно наследили во вселенной. Даже на обжитом Марсе нашлись развалины их базы.
Работу начал с анализа первого учебного курса Миу. Он небольшой, простой, имеет плоскую логическую структуру и, практически, весь состоит из типовых блоков «слово — перевод — ссылки». То есть, самое то для начального обучения.
С того злополучного дня записи времени прошло много, но базы я не использовал, и даже тестами на усвоение не активировал. Поэтому активация баз вызывала сейчас активацию всего левого полушария мозга. А к этому бонусом идет радостное, приподнятое настроение и чувство всемогущества.
— Смотри, Миу — восклицал я то и дело, — знаешь, что это за слово? Это слово «даррк» — «обладать». А эти связи — его словоформы. Слева на твоем языке, а справа — на русском. Хочешь услышать, как оно звучит? — И давил на кнопку. Компьютерный нейтральный (не мужской и не женский) голос четко, но без выражения произносил слова.
— А тут — графический блок. Посмотрим, что в нем? Цифра «7». Не интересно. Возьмем побольше. О! Лодка. Смотри, сколько у этого слова связей. Бот, ботик, ялик, челнок, шлюпка. А здесь связи к составным объектам. Моторная лодка, надувная лодка, лодка-плоскодонка, подводная лодка.
Миу дернулась у меня под рукой, и ушки ее стали торчком. Я раскрыл графическую ссылку. Десятиместная прогулочная субмарина с прозрачным корпусом.
— У нас таких нет, — прошептала Миу, пожирая картинку глазами.
— Нет — так будут. Обязательно будут!
В радостном возбуждении мы просидели за компьютером до глубокой ночи. Миу даже пропустила вечернее кино. Расконсервация хвостика Амарру тоже прошла без нас.
В час ночи я опомнился.
— Все, Рыжик, спать пора. Будем ужинать, или ну его на фиг?
— Стажерка выпила бы стакан молока.
Так и делаем. Наваливается усталость и сонливость.
В шесть утра меня будит вызов с Земли. Верховный босс хочет
знать, как идут дела на планете. Накидываю на плечи халатик, бреду в аналитический центр, зажигаю экран. Миу, тоже в халатике, пристраивается рядом.
— Как самочувствие? — интересуется шеф.
— Великолепно. Только спать хочется.
— Как работа?
— Все по плану. За исключением мониторинга. Стас не справляется. Нам нужно еще как минимум два человека, опытных мониторщика.
— А если разгрузить Стаса от всех остальных работ?
— Пытаемся. Вот готовлю Миу на специалиста по ментозаписи. Будет помогать Марте вместо Стаса.
— Серьезно? — шеф задает Миу несколько вполне грамотных вопросов. Миу достаточно толково на них отвечает. Как только попадается незнакомый вопрос, и хвост Миу напрягается на моей талии, перебиваю:
— Хватит, хватит. До глубин мы еще не дошли. И трубопровод до нового озера еще не дотянули. Поэтому водокачку запустить не можем. А из-за этого не можем начать возведение жилых и учебных корпусов. Но обучение строителей идет успешно, население оазиса растет. Давеча еще шесть прраттов просились в строители.
— А студенты?
— Не дави со сроками. Студенты по три часа в день сидят под шлемом. Больше нельзя. Картирование мозга… Сам знаешь, необходимый этап.
— Проблемы по снабжению есть?
— По снабжению — нет. Ну а если какие-то мелочи и будут, на месте разберемся быстрее, чем с Земли заказывать. Шеф, нам люди нужны! Опытные, грамотные, на которых я мог бы положиться с первого дня.
Как всегда, стоит перевести разговор на кадры, верховный босс
ловко уходит в сторону и прерывает сеанс. Понаоткрывали примитивных цивилизаций, теперь не знаем, что с ними делать. По десятку человек на планету — это же курам на смех. На спокойных планетах типа Ррафета — и того меньше.
— Надо было нам высаживаться на диком материке, — делюсь с Миу.
— Тогда людей было бы не шесть, а десять. Или даже двенадцать. Со временем все равно перебрались бы сюда.
— Я бы к тому времени потеряла хвостик, — комментирует Миу.
— Да… Но жила бы с папой во Дворце.
Миу качает головой. — Меня Шурр выкупил бы. Папа не стал бы
возражать.
— Не жалеешь?
— Не-а, ни о чем не жалею, — и ласкается по-кошачьи о мое плечо.
— Пойдем досыпать, или встретим рассвет?
Миу молча и целеустремленно тянет меня за руку к шлюзу. Но ступеньки трапа уже заняты. На них сидят, обнявшись, Петр с Багиррой. Раз так, веду Миу в рощу.
Йок! Роща тоже занята! Как-то упустил из виду, что оазису может грозить бэби-бум.
— У ваших влюбленных принято гулять по утрам?
— Утром приглашают на свидание ради чистой, светлой любви. А те, кто хочет плотской любви, приглашают на свидание вечером, — вводит меня в курс Миу.
— Надо же! У нас таких различий нет. Назначаем свидание на вечер, независимо от. Будет повод — расскажи своим о разнице в обычаях.
Болтая о том, о сем, бредем вокруг озера, пока не упираемся в канал.
— Упс… Надо Мухтару мостик заказать, — делаю вывод я. Миу весело фыркает.
На планерке вспоминаю о мосте через канал.
— Будет мост, все будет. Дай только трубу дотянуть, — отзывается
Мухтар. И начинается спор строителей о необходимости обмазки подземной части стен водокачки герметико-песчаной смесью. Ведь давление грунтовых вод — до килограмма на квадратный сантиметр.
Килограмм на сантиметр — это, с виду, немного. Но цифра десять тонн на квадратный метр вызывает уважение. Вот зачем стены в полтора метра толщиной, вот зачем стальная арматура в стенах.
Пока строители решают свои проблемы, выясняю у Стаса, откуда он узнал о следах Странников. Стас достает планшетку, что-то переключает в меню и лишь потом отвечает.
— В молодости я проходил институтскую практику в БВИ. С тех пор Большой Всепланетный Информаторий считает меня одним из администраторов. Не самого старшего круга — там все друг друга знают, но с допуском на поиск и чтение любой информации.
— Студенту дали такой допуск?
— Кто же студенту даст? Просто я с детства был не в меру любопытным хулиганом. Сам себя зарегистрировал в системе, сам себе сделал допуск. До сих пор пользуюсь. Звание администратора БВИ старших кругов — это почти как звание академика. Дается пожизненно. Чтоб исключили, надо совершить
нечто очень скандальное. А кто кому, за что дал допуск — кто такое через десять лет вспомнит?
— А почему решился мне это рассказать?
— Для собственного спокойствия. Раз мы попали в фокус внимания, мало ли что может всплыть? Будет лучше, если для тебя не будет неожиданностей.
Замечаю стоящие торчком ушки Миу.
— Ты ничего не слышала, — шепчу в ближайшее ушко.
— Да, хозяин.
Почему-то переполняюсь гордостью за свою команду.
Опять сидим с Миу за компом, изучаем структуру уроков ментозаписи. Миу просто знакомится, а я восстанавливаю усохшие ссылки. Процесс идет с такой интенсивностью, что даже появляется головная боль. Ничего нового в этом нет, у студентов — обычное дело перед сессией. Пройденный материал желательно закрепить на следующий день, а не откладывать до экзамена. Но
когда студенты жили по правилам?
Вот и у меня древний студенческий синдром под названием «Или головка бо-бо, или стипендия тю-тю». Впрочем, думаю, это легенда. Во времена седой древности не было ментообучения.
Как бы там ни было, а мы дошли до второго сеанса. Специалисту на знакомство с его структурой хватило бы получаса. У нас уйдет пара вечеров. Не страшно! Стас готовит курс намного дольше, и скоро мы его догоним! Тогда смогу разгрузить его от львиной доли черновой работы.
За завтраком спрашиваю то, что забыл спросить вчера.
— Мухтар, когда котлован зароете, когда под башней давление
грунтовых вод поднимется… Башня не всплывет?
— Когда под крышу подведем — не всплывет. Все рассчитано. Коты не зря…
Договорить не успел. Миу вскочила, опрокинув стул, бросилась к раковине. Тошнило ее недолго и не сильно, но ведь продукты, что мы ели — они из киберкока.
— Руки на стол, ничего не есть! — рявкнула Марта. — Мухтар, проверь еду, а я займусь Миу.
Багирра прижала ушки и обводила нас испуганным взглядом. Правильно испугалась. Нет, отравить еду в киберкоке у нее знаний не хватит. Но только у нее и Миу нет киберсимбиотов в желудках.
Линда подошла к раздатчику и отмотала логи до заказа Миу.
— Ничего нового, все проверено. Новых сочетаний продуктов тоже нет.
— Картриджи в киберкоке наши или от гостей?
Линда откинула панель, провела пальцем по этикеткам.
— Все наши. Неделю из них едим.
Вернулся из лаборатории Мухтар, составил на поднос мои стаканы и тарелку Багирры, унес в лабораторию.
— Помню, лет двадцать назад у нас тоже киберкок сломался, — Петр откинулся на спинку стула и начал очередную байку из легенд дальнего космоса. — Тогда с нами летел пассажиром один геолог. Так он научил нас консервным ножом вскрывать картриджи и готовить лепешки вручную. Хорошо у него получалось. Хотите, научу? Вкус не гарантирую, но не отравитесь!
Дверь камбуза открылась, вошла загадочно улыбающаяся Марта. Оглянулась и втащила за руку испуганную, с прижатыми ушками, Миу.
— Командир, ты в очередной раз совершил невозможное. Миу беременна.
Миу закатила глаза и начала оседать на пол. С трудом успел
подхватить ее на руки. Да так и застыл столбом. Секс сексом, но в
межвидовую, а тем более, межпланетную совместимость генома я не верю. Значит…
— Извините, товарищи, у нас образовались срочные дела.
Несу Миу в комнату, укладываю на кровать. Ясно, что отец не я. Знаю, что у котов пойманному на прелюбодеянии ухо отрезают. Иногда… С другой стороны, семья без детей — пол семьи. Сам хотел предложить Миу усыновить малыша или пройти искусственное осеменение. Не сейчас, а года через два-три, когда сама повзрослеет.
Легонько дую на вибриссы Миу. Ага, очнулась. Глаза не открывает, но ушки поджала.
— Миу, открой глаза.
— Д-д-да, хозяин. Рабыня готова понести любое наказание.
— Сначала скажи, кто у нас папа?
Тут Миу затрясло.
— Ра-рабыня не смеет сказать.
Ох, грехи наши тяжкие. Концентрируюсь, включаю «режим прогрессора». Все вижу, все чувствую, все подмечаю. Сажусь на кровать, усаживаю Миу себе на колени и успокаиваю поглаживаниями. Телесный контакт есть, чувствую ее эмоции, любое неосознанное движение. Итак, задача выяснить, кто папа.
Кандидатов три группы: Наши из оазиса, дворцовые, городские. Городские — это артисты, Мылкий, главный полицейский. Задаю мягкие наводящие вопросы, ловлю реакцию, отклик тела. Миу готова защищать папу. Ладно, вопросы с контекстом «где он обитает?» Наши — эхо слабое. Городские — эхо сильнее, но какое-то половинчатое. Дворцовые — есть реакция организма!
Артисты и Мылкий срезаются, наши срезаются. Кто из дворцовых успел засветиться и у нас, и в Столице? Да такой только один. Шурртх… Ну, шустрый гвардеец! Уши ему надрать!
Вываливаюсь из режима «прогрессор». Всего минута-другая, а устал. Продолжаю ласками и поглаживаниями успокаивать Миу. Что-то не сходится. А, понял! Миу готова защищать брата, но… Обида! Он виноват! Это что получается? Он ее силой взял? Или чувство долга борется с…
А перед кем чувство долга? Миу с детства росла под опекой Шурртха. Не будь меня, жила бы уже в его доме, рожала бы ему детей. Мне ее подарили, не спросив желания. Так перед кем у нее чувство долга?
Не хочется лезть в это, но придется. Мы не на курорте, и я должен знать, кому и в каких границах могу верить.
— Миу, посмотри мне в глаза и перестань бояться. Ничего я твоему Шурртху не сделаю.
— Ты уже знаешь?
— Догадался.
— Уваау, — успокоил, называется. Теперь рыдает в голос. Ну, пусть поплачет. Главное — расслабилась, страх прошел.
— Малышка, у меня к тебе очень серьезный вопрос, — приступаю к самому неприятному, когда рыдания стихают и сменяются поскуливанием.
— Хозяин, не сердись на него. Он думал, я наложница.
— Это не важно. Важно другое. Ты носишь его ребенка. С кем ты хочешь жить? Со мной или с ним?
— С тобой, хозяин. Не прогоняй меня, пожалуйста.
— Точно со мной? Не передумаешь?
— Если хозяин прогонит рабыню, она этого не переживет.
Ух ты! Это серьезно.
— Но-но! И не думай! Ты теперь за двоих отвечаешь. За себя и за
нашего маленького.
— Хозяин не сердится на рабыню? — круглые от удивления глаза.
— Сержусь. И очень сильно. За то, что узнал от других, а не от тебя. И вообще, мне все это очень не нравится. Но ребенка от меня ты родить не можешь, поэтому рано или поздно пришлось бы… делать то, что ты сделала.
— Рабыня виновата. Как ей искупить свою вину?
А на самом деле — как? Снимаю с Миу ошейник, бросаю на тумбочку и нежно целую свое рыжее чудо в нос. А то у нас опять глаза на мокром месте.
— Я хотел, чтоб ты сначала учебу закончила.
Поднимаю Миу и несу на камбуз. Команда все еще тут, моментально замолкают, увидев нас.
— Ты что творишь? Хочешь кривобоким стать? — кричит вдруг Марта.
— Поставь на пол немедленно! Я не разрешала тебе тяжести таскать!
— Своя ноша не тянет, — вяло отбиваюсь я, но сажаю Миу на стул.
Ребра и на самом деле болят. — Марта, у меня к тебе архиважный вопрос. Кто у нас будет? Мальчик или девочка?
— С вероятностью пятьдесят процентов, мальчик!
— Издеваешься, да? Нам же не просто так, нам надо имя выбрать.
— Не знаю я. Срок маленький, обследование поверхностное. А кто из вас будет имя выбирать?
— Есть такой обычай, мальчику — мама, девочке — папа, — встревает Линда.
— Тарркс можно? — робко спрашивает Миу.
— Тарркс… Солидное имя. В ходу у аристократии Срединного
побережья, — дает справку Стас. — В Столице известно, но встречается не так часто. В летописи войны упоминается Тарркс Двурукий — герой, сражавшийся двумя мечами.
— Шеф, а как девочку назовешь? — озорно сверкает глазами Линда.
— Не торопи. Это же серьезный вопрос! Это вам не водокачку построить.
К обеду о том, что Миу беременна, знает весь оазис. А что
удивительного? За нашим столом сидела Багирра.
Внутри хрустального шара бушевала метель.
Крошечные фигурки брели сквозь снегопад к городским огням. Розов подкрутил верньеры. Проступили детали. Семья: мужчина, женщина, двое малышей. Все закутаны в меха до самых глаз.
Растянувшись цепью, человечков преследовала стая животных, похожих на волков. Клубы пара из пастей хищников благородной сединой оседали на шкурах.
Климатизатор, выставленный на зиму, выдавал минус пятнадцать. Температура тамошнего среднезимья.
— Прекрасный уголок эргейской природы.
Продавец подошел неслышно. Этого Розов не любил.
— Верно, — ответил, не оборачиваясь.
— Аутентичная атмосфера. Грунт идентичен по составу лесным почвам умеренного пояса планеты. Флора и фауна…
— Да, да. Я знаю. Аборигенные.
— Именно.
Аборигенная фауна догнала человечков на пороге утонувшего в снегу дома. Розов качнул шар. С крыши сошла лавина, засыпав волков. Дверь закрылась, отсекая опасность.
— Осторожнее, пожалуйста.
Советов Розов тоже не любил. Сдвинул термостат на несколько делений к весне.
— Рекомендовал бы избегать резкой смены сезонов.
Розов поморщился. Деликатную вкрадчивость он любил ещё меньше. Вслух сказал:
— Я знаю инструкцию.
— Сударь коллекционер?
Не ваше дело, хотел ответить Розов. Не. Ваше. Дело.
Обернулся. Продавец исчез в тенях среди стеллажей.
Вокруг в сотнях шаров снег засыпал города, в сотнях — расцветали деревья в садах и парках.
Я, это я нашел вас, думал Розов. Когда два десятилетия назад «Стрижи» пробили барьер за Плутоном и ушли к звёздам. Когда оказалось, что Вселенная куда меньше, чем казалось с Земли, потому что стенки хрустального шара, пленившего Солнечную систему, огромной линзой кривили пространство, искажая масштаб мироздания.
Вместо россыпей звёзд нас встретили тусклые искры. Угли под ногами. Реквизит странствующего факира.
Вместо гигантов-экзопланет — крошечные, на один зубок для горнодобывающей машинерии, планетки. Нелепые и смешные — совсем как в сказке про Маленького Принца. На каждой — своя игрушечная жизнь, свои мелкие боги и никчемные герои.
Космос населяли ничтожества.
Ни на что не годные миры, бесчисленные, похожие как капли воды, идущие с молотка за бесценок. Любой мог стать хозяином целой планеты и делать со своей собственностью все, что угодно.
Например, торговать сувенирами со звезд. Кусочками Вселенной, заключенными в хрустальные сферы.
Розов рассчитался кредиткой. На пороге остановился.
— А ведь я там был, — сказал он.
Звякнула колокольчиком дверь, отсекая непонимание на лице продавца.
Дома Розов аккуратно пробил шар геологическим молотком и некоторое время вдыхал запах снега, вслушиваясь в свист утекающей сквозь дыру эргейской атмосферы. Потом запустил внутрь телеглаз и рой микроботов. Долго рассматривал их улов.
На аукцион Розов выставил всего одну вещь.
Детскую куклу.
Чтобы рассмотреть её в деталях, нужен был по-настоящему мощный микроскоп. Такой не каждому по карману.
Подумав, Розов добавил к цене лота ещё один ноль.
— Так дальше продолжаться не может! Нам нужно поговорить! — в один далеко не прекрасный момент заявила Шиэс, когда я совсем не ждала подлянки.
— О чем? — я умиротворенно почесывала спящего Шеврина одной рукой и разомлевшего Лэта другой. Говорить не хотелось вообще. Зачем нужны слова, когда хорошо себя чувствуешь, драконам тоже отнюдь не плохо, все живы и все в порядке?
— Как это о чем? О наших отношениях, — выдала золотинка, а я поняла, что покой нам только снится.
— Каких отношениях? — обреченно уточняю, уже понимая, что сейчас будет капитальная головомойка мне и, возможно, парням. Лэт лениво приоткрыл один глаз, поглядывая на эту картину. Да уж, уморили их детишки, загоняли бедных наставников.
— Таких отношениях, которые ты вечно игнорируешь, — Шиэс угрожающе наставила на меня когтистый палец. Я тяжко вздохнула. Ну что тут можно сказать?
— Шиэс, пойми, никаких отношений нет. И не было, и я очень сильно сомневаюсь, что будут вообще.
— Как это не было и нет?! — вспылила дракоша, упирая руки в бока. — Мы тут, значит, живем в гнезде, а отношений нет?
— Ну извините, я вообще-то ни в какое гнездо не просилась и моего мнения о его создании кое-кто не спрашивал, — покосившись на Шеврина, я понимаю, что он отгыркиваться не будет, и даже если не спит, то предпочтет притвориться спящим, чтобы и ему не прилетело от дурных баб.
— Да как можно быть такой?! Такой… деревяшкой! — обиделась золотинка. Мне показалось, что прямо сейчас она набросится на меня с кулаками. Но обошлось.
— Я вообще-то предупреждала, что моя раса в большинстве своем бесчувственные скоты. И то, что я могу хотя бы улыбаться как живой человек, для меня уже подвиг! — начала потихоньку закипать я.
Не виноватая я, он сам пришел — так и захотелось крикнуть. Ну где мне взять эти самые отношения, чувства, эмоции, если все, что я чувствую — периодические припадки и приступы злобы? Не рожу же я им эти чертовы чувства…
— Да знаю я! — Шиэс легко толкает меня кулаком в плечо. — Но ты же делаешь много чего из того, что не делают твои сородичи. И мне кажется, ты могла бы…
— Любить?.. — горько роняю я, вглядываясь в грустные синие глаза дракоши. — Не могу, как видишь.
Драконов я как бы могу понять. Подолгу живя рядом с каким-то существом, не важно, разумным или нет, поневоле привязываешься к нему. Сначала просто интересуешься, потом заботишься, потом дружишь. В случае с разумными еще и проклятая любовь вылезает изо всех дыр. И этим грешат не только драконы. Просто они самые тактильные и самые зависимые от тех, к комы привязаны.
Это очень сложно понять и принять. Понять еще можно, все мы задним умом понимаем или делаем вид, что понимаем. А вот принять… сделать так, чтобы существу, обитающему рядом с тобой, было комфортно… увы, это дано не каждому.
По-хорошему не стоило вообще все это начинать. Нужно было отпустить их на все четыре стороны, как только вытащила. Но увы, увы. В отличие от вещей или неразумных животных, драконы могут самостоятельно принимать решения. И они сделали свой выбор. Кажется, задолго до того, как все вместе пошли в Храм. Наверное, выбор случился тогда, когда они шагнули из своей реальности в нашу. Каждая из этих версий Шеата хотела семью. Нормальную, большую, любящую семью. Ни у самого Шеата, ни у всех остальных его версий нормальной семьи за все долгие жизни так и не было.
Теперь что-то вроде семьи у них есть. Вот только именно «что-то вроде», а не полноценная семья. И я понимаю, что им дико не хватает простых и понятных отношений. Увы, я не могу им дать то, что так необходимо. В моей душе дикая пустота и чернота. Бывают, конечно, проблески света, но это такая редкость…
Драконы понимают. Они тоже могут меня понять, но вот принять не могут. Им дико, что кто-то не чувствует того, что чувствуют они. Как зрячий не может принять тьму слепого. Вот же он, весь мир с красками, светом и всем живым вокруг! Как можно его не видеть?
Шиэс фыркает, как и жмурящийся Лэт, Шеврин недовольно ворчит сквозь сон. Значит действительно спал. Мне жаль. Мне так жаль, что я не могу им выдавить ни кусочка требующейся любви. Заботы — пожалуйста, дружбы — сколько угодно, но вот любви… Быть бесчувственной скотиной не тяжело, тяжело жить рядом с этой бесчувственной скотиной.
Я смотрю, как Шиэс молча выходит куда-то, опустив голову. Знаю, что нужно что-то сделать, быть может перехватить, удержать, что-то сказать, но… продолжаю тупо сидеть, перебирая алые пряди волос Лэта и так же тупо смотреть в спину дракоше. Не могу заставить себя сдвинуться с места и что-то сказать. Да и что тут скажешь?
«Ох, мне очень жаль, что я бесчувственная тварь, но я постараюсь исправиться?» — наглая ложь. Как ни старайся, все равно получится хрень. А драконы прекрасно чувствуют, когда им врут.
«Ничего, все пройдет и наладится?» — такая же ложь. Ничего не пройдет и не наладится, пока мы сами не наладим.
Соврать, опять же, что, возможно, я когда-нибудь что-нибудь почувствую? Ложь, обман, вранье, одно вранье. Какую утешительную фразу не скажи, все равно это никогда не станет правдой.
Шмыгаю носом и ухожу вон, искренне желая все бросить и свалить к чертовой матери на самый дальний астероид какой-нибудь вселенной. Чтобы там никого не было. Чтобы мне не приходилось изображать вообще никаких эмоций. Чтобы не нужно было оправдываться, изменяться, подстраиваться под окружающих и пытаться облегчить им жизнь, усложняя ее себе.
Даже у синериан есть предел изменчивости. Есть старая поговорка: за все нужно платить. Так вот, за множество способностей, за хаос в своем теле тоже нужно платить. И плата эта — эмоции. Впрочем, это только мои мысли, и я их никому не навязываю. Возможно другие синериане платят чем-то иным, не считая эмоции такой уж сильной необходимостью.
Ведь основной набор эмоций у них есть, просто со временем их необходимость отпадает, как ненужные отростки. С каждым прожитым годом в личном аду наша раса становится все более больной на голову. Иногда мне кажется, что ад из нас не уходит. Просто у каждого он свой, понятный только ему одному. Никто ведь не живет без мучений. И то, что для одних рай и идеальное место, для других ад и мучения. Что хорошо эмоциональному дракону, то плохо бесчувственному синерианину.
***
На астероид я не пошла. Зато пошла мириться к Шиэс, притащив ей большой букет карамельных лилий, посыпанных сахарной пудрой. Напрягать поваров этими изысками из-за моих тараканов я не стала, создала их сама. Дракошка любит белые лилии, хотя, как по мне, то это лютый перебор. Я в последнее время цветы вообще плохо воспринимаю, не нравятся они мне.
Золотинка увлеченно копалась в запчастях какой-то машинерии, по уши заляпавшись в масле и каком-то угаре. В таком образе я ее видела впервые, но что не сделает дракон для личного удовольствия? Спрашивать, у какого бедного механика она это выдрала и с какой целью, мне показалось бестактным. Хочет ковыряться в железе — ее право. Лишь бы корабль летал, а все остальное до лампочки.
Я подождала, пока она оторвется от своего занятия и протянула букет.
— Это тебе, — ничего более умного в голову не пришло. Ну не мастер я объясняться и выговаривать все эти тонкости.
Шиэс чуть нахмурила лоб, так, что образовалась тонкая складочка посередине, а после слабо улыбнулась, не притрагиваясь к съедобным цветам.
— Спасибо, я сейчас… — она окатила себя очищающим заклинанием и все же взяла подарок. — Это ты так решила извиниться или попробовать завести отношения? — в голосе дракоши звучала легкая поддевка.
— Ни то, ни другое, — фыркнула я. — Мне не хотелось, чтобы ты была расстроенной, не хотелось никого ничем напрягать и отвлекать для увеселительных мероприятий, потому я просто решила подарить конфетные цветы, так сказать, два в одном.
— То есть, ты все же пытаешься соответствовать стандартам, — ухмыльнулась дракоша.
— Нет, — на столе перед нею появился набор отверток. — Если тебе больше нравится это, то я сделаю такой подарок. Боги, ну почему, когда просто хочешь сделать приятное человеку, тебе обязательно приписывают всякие чувства, обязательства и прочее? — я делано закатила глаза.
— Ладно-ладно, без обязательств, — дракошка сгребла отвертки и запихнула их в карман своего комбеза. — Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю? Ок, так и быть. Предлагаю перестать дергать меня всеми этими отношениями и спокойно общаться. Получится так получится, не получится, то и мать их за ногу, не помрем мы без них.
— Хмм… — Шиэс снова наморщила лоб. Выглядело это комично и как-то не вязалось с образом мелкой дракоши. — Идет, но в таком случае я тебе кое-что покажу. Чтобы ты знала, чего лишена.
Вот уж не было печали… Я слегка кивнула, но обольщаться не стала. Шиэс прихватила меня рукой за загривок и заставила наклониться ниже, удобнее для ее роста. А потом коснулась указательным пальцем какой-то точки на моем лбу. И свет померк.
Энергетические линии засветились много позже, мне показалось, что прошла целая вечность. Тьма сменилась синими и голубыми росчерками, заполняющими пространство. Сама дракошка теперь виделась как запутанный многоуровневый узор из этих синих нитей, они не просто окутывали ее тело, они им и были. Длинные тонкие нити тянулись от нее к остальным драконам и ко мне. Только если другие нити были похожи как на обычные нитки или на очень тонкие веревки, то те, которые доставались мне, выглядели как два толстых каната.
И уходили во тьму. На моем месте была все та же абсолютная темнота с редкими вкраплениями светлых прожилков, очень похожих на тоненькие капилляры. Кажется, я воочию смогла наблюдать свою дыру в душе, то, что я чувствовала, но не смогла объяснить.
Когда нити Шиэс выплеснули что-то в эту мою дыру, мне стало очень больно. Знакомая такая боль от попытки испытать хоть что-то большее, чем элементарная привязанность. Я рывком отстранилась и все пропало.
Когда вернулось нормальное зрение, я поняла, что Шиэс все так же стоит и внимательно смотрит на меня, почти не мигая. А в груди снова ныло и раздражало, муляло, как когда-то давно. Только не новый уровень, только не опять — молилась я, успокаивая и мысленно затыкая этот кошмар. Хэля сейчас нет, если что-то пойдет не так, я же развалю корабль и угроблю кучу народа…
Постепенно все успокоилось, хотя, судя по настроению, Шиэс мне хотелось слегка прибить. Она играет с огнем, может и догадывается, насколько это опасно, но все равно продолжает. Лезет и лезет туда, куда не стоит лезть, пытается перекроить чертов кусок Хаоса по своим меркам, а получается какая-то ерунда.
Мужчины драконы в этом плане спокойнее. Они поняли, что их никто не неволит и пустили все на самотек, так сказать, на авось. Авось образуется, а если не образуется, то мы подождем еще. Бессмертные, фиг ли нам. В конце концов других баб море, борделей тоже, спермотоксикоз не грозит.
Почему Шиэс так упрямо ломится в мою стенку, понять не получалось. Чего она хочет добиться, я тоже не понимала. Но пока она добилась только того, что мне вряд ли захочется получить еще один срыв. Но и ссориться с нею было не с руки.
— Все у вас не как у людей, — пожурила меня дракошка. Она ведь видела весь тот кошмар, как и я. Но почему-то стойко игнорировала, на что-то надеясь.
— Пошли пить чай и есть твои цветы, — кивнула я на букет. Потом как-нибудь спрошу у Ольчика, что это за ментальный план такой и что там было изображено.