Девственная первозданная природа, живая и чистая, благословенная земля! Волшебный край, сокрытый от людского глаза бесконечной стеной плотногонепроглядного тумана, страна сказок и легенд, окутанная сонмом невообразимых загадок и бесконечных чудес. Здесь, среди сотен холмов, окаймленных вековечным лесом, чьи древа и озера, казалось, впитали в себя все тайны мира, нашли свое пристанище духисамой природы, дети земли, неба и воды. Их дом, бескрайний и незыблемый, пребывал вне мира людей, витая словно в другом непознанном измерении, оставаясь все же при этом незримым соседом человека.
Лорелея, дивный цветок выросший на берегу кристального лазурного озера и впитавший его силу, его соки, его мощь, юная и безмятежная дочь этого чудного, божественного края, беззаботно танцевала под стрекот кузнечиков и стрекоз, шепот ветра и трели птиц. Среди россыпи звезд в лунном сиянии легко и изящно, она кружиласьвместе с сестрами, радостно смеясь, и под их ногами раскрывали свои бархатистыелепестки белоснежные цветы. Их легкие, серебристые сверкающие одежды порхали словно крылья бабочек. Повинуясь единому пронзающему все в округе живому, трепещущему потоку, нежная нимфа, как и все ее собратья, жила в созвучии с природой, вдыхая ее энергию, что звеня, струилась по жилам.
Лорелея никогда не встречала людей, что в былые времена с почтением и содроганием шептались о том, как бы не прогневать волшебный народец, дабы не навлечь на себя беды и проклятия. Век человека был короток, юность недолговечна, а духи природы бесконечно прекрасные, неувядающие, словно незнающие бед и горя, вызывали и благоговение, и зависть, и страх. Да и не было в так величаемом людьми «мире под холмами» места человеку. Лишь своей красотой, умениями или мудростью могли заслужить честь приблизиться к непостижимому и дивному бытию сказочного народа.
Певучий серебряный голос обволакивал, унося с собой вслед за повествованием, рисуя красочные картины далекого прошлого, загадочного и невообразимого. Все так же сидя на теплой древесной коре, словно зачарованная, Келли наблюдала, затаив дыхание, за легким изящным танцем гибких прекрасных сказочных существ. Мелодия самой природы, лившаяся отовсюду, прекрасная, невообразимая и такая знакомая и родная, влекла и манила присоединиться к чарующим грациозным па.
Серебристые волосы Лорелеи переливались блеском в лунном свете, то взлетая, то опадая на плечи легким облаком. Изо дня в день беззаботным мотыльком маленькая озерная дева порхала среди шелковистых трав и нежных цветов, отдыхала под сенью раскидистых изумрудных крон, пока однажды, ведомая любопытством, не вышла к границам своего мира, привлеченная странной какофонией необычных звуков. Пребывая внутри стены тумана, сокрытая от посторонних глаз, Лорелея с удивлением обнаружилана горизонте далекое серое людское поселение, а перед ним выжженное мертвое поле, что, казалось, взывало к духу природы, моля о помощи, о крупице жизни.
— Прости! – прошептала юная фея – Моих сил не достаточно для того, чтобыпомочь тебе! Подожди немного, придет время, и ты вновь расцветешь пышным изумрудным ковром с яркими вкрапленьями цветов.
Лорелея с нежностью, любовью и сожалением глядела на больную, измотанную землю, искренне желая ей вновь наполниться жизнью. Сверкающие словно звезды в ночном небе глаза цвета топаза наполнились слезами, готовыми сорваться с густых ресниц. Юная дева смахнула соленую влагу нежной узкой рукой, и одна из прозрачных капель упала на черную пустую землю, наполнив живительной силой горстку пепла и невольно подарив жизнь робкому зеленому ростку, что с упорством пробивался к свету.
Природа полна чудес, что порой незримы и незаметны людям, погруженным в суету своих несущихся галопом дней. И хрупкая, нежная жизнь, непреклонно тянущаяся ввысь, завораживала. Келли, затаив дыхание и боясь шелохнуться, дабы не спугнуть видение, глядела широко распахнутыми изумрудами глаз на творящееся волшебное таинство.
Резкий противный звук завывающей флейты прервал упоение, заставив вздрогнутьодновременно и Лорелею, и невольную маленькую наблюдательницу событий давно ушедших времен. Неказистый молодой парень в грубой серой робе, примостившись на небольшом валуне, старательно и упрямо извлекал визгливые звуки, терзаямногострадальный деревянный инструмент. Рядом , прыгая и весело хохоча, кружиласьмолодая светловолосая красавица, лукаво поблёскивая светлыми, холодными, как пасмурное зимнее небо, глазами.
Лорелея, охваченная испугом и восторгом одновременно, стояла на границе двух миров невидимым призраком, и два драгоценных топаза в обрамлении густых ресниц неотрывно следили за чудными незнакомцами. Юная беспечная нимфа, впервые повстречавшая диковинных существ, напрочь забыла заветы своего народа, наставления старших и предостережения сестер, слишком пугливых для того, чтобы приблизиться к стене тумана.
Люди… Почему же духи природы избегают или опасаются их? Ведь ранее все было наоборот, когда все поменялось? Что произошло? Эта смеющаяся пара совсем не выглядела угрожающей. В чем-то схожие с собратьями Лорелеи, но все же такиеразличные… Люди… Они казались крупнее, грубее и массивнее детей волшебных земель. Поток бесконечной энергии, пронзающей все живое, дарующий силу и гармонию с окружающим миром, ощущался в этих двоих слабо. Он кружился вокруг юноши и девушки, стелился, омывал, но они словно не чувствовали и не принимали это течение силы и жизни.
Молодой мужчина с круглым одутловатым невыразительным лицом, курносый и неказистый, смешно и натужно надувал щеки, стараясь поразить свою подругу игрой на флейте. Он не отличался особой привлекательностью, но его светящиеся любовью глаза, неотрывно наблюдающие за предметом своего обожания, были невероятно выразительными и притягательными. Девушка же, наверное, слыла первой красавицей в своем поселении. Стройная, пышногрудая, крутобедрая, с длинными сильными ногами, юная кокетка, хитро улыбаясь, напевала незатейливую песенку. Экзотическая красота человеческой девушки показалась Лорелее необычной и загадочной, а заразительный смех невольно наполнял весельем, вызывая улыбку на устах.
— Мэриен, нам не стоит здесь находиться! – отложив, наконец, флейту, мягко произнес незадачливый кавалер – Старый епископ разозлится, если узнает! Да и твой отец…
— Прикажет выпороть тебя? Ха-ха-ха! – красотка вновь заливисто рассмеялась во весь голос.
— Места здесь нехорошие. Ты же знаешь?
— И кто так сказал? Церковники?
— Мэриен! Отец Грегори рассказывал, что здесь в тумане обитают демоны.
— Хм, но ты же защитишь меня от них? – красотка повела округлым плечом, обводя взглядом находящуюся поодаль стену густого молочного тумана, скрывавшего, по словам обывателей, волшебную страну таинственного незримого народа, обладающего небывалыми магическими силами.
— Ну, святой отец научил меня кое-чему… — парень, горделиво расправив плечи, приосанился.
— Тогда мне нечего боятся! – воскликнула кокетка и, сорвавшись с места, бросилась к клубящемуся белесому мареву.
— Мэриен!!! – ее спутник кинулся за подругой.
Светловолосая красавица остановилась у молодого только что проросшего ростка, что таил в своих маленьких нежных листьях крохотный белый бутон. Наклонившись, девушка провела по травинке мягкой рукой и резко вырвала юную поросль с корнем.
— Смотри, какая красота! — она протянула цветок подоспевшему запыхавшемуся юноше.
А Лорелея замерла, сокрытая молочной пеленой тумана. Люди, пребывавшие на другой стороне, не могли ни увидеть ее, ни ощутить, но они находились так близко, что стоило протянуть руку и… И в этот момент та, что носила имя Мэриен, подняла взор. И стальные холодные глаза, казалось, встретились с яркими топазовыми. Озерная фея, испуганно вздохнув, вмиг очутилась подле своего родного озера, села на корягу у берега, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Водная гладь все так же неподвижно сверкала кристальным блеском.
— Дайте-ка мне процессор, — и Борис раскрыл рабочий нетбук, который всегда возил с собой. Через полминуты он удивлённо спросил у банкира: — Ваши люди возили с собой киборга Irien женской модификации? — увидев реакцию банкира, пояснил: — Этот процессор не от DEX’а… и возможно, что он попал в воду немного раньше, чем случилась авария… посмотрим, что они ещё достанут.
Змей кивнул, принимая информацию, и снова вместе со всеми ушёл в воду.
Примерно через четверть часа все DEX’ы снова вышли из озера, на этот раз окончательно, и, разгрузившись, отправились в модуль, где Фрида уже приготовила для них горячий обед. На этот раз Хельги и Самсон более тщательно обследовали эту расщелину на дне и принесли помятый использованный огнетушитель, два чипа, десятиграммовый слиток серебра и разбитый термос. А Змей и Волчок, не найдя ничего, просто наловили двумя сетками рыбы.
Борис тут же проверил оба чипа — один из них был от этой неизвестной погибшей Irien’ки, а второй — от DEX’а, летевшего с людьми на флайере.
Банкир в присутствии юриста и руководства заповедника под запись на своего DEX’а быстро и деловито описывал находки и уже собрался было их нести в свой флайер, но тут Платон словно случайно обратился к юристу:
— Иван Сергеевич, не подскажете ли, действует ли ещё пункт договора, по которому всё найденное в озере принадлежит нам… то есть, колхозу «Заря»?
— Да, такой договор существует, — спокойно подтвердил юрист и уже сам сказал банкиру о необходимости выкупа у колхоза поднятых предметов. Банкир счёл нужным уточнить:
— То есть, Вы хотите сказать, что мы должны выкупить то, что и так наше? Мы готовы оплатить проведение водолазных работ, но поднятые предметы принадлежат банку.
— Да, вы должны это сделать, — уточнил Иван Сергеевич, — по заключённому нами договору всё поднятое из озера принадлежит колхозу «Заря», а заповедник выкупает то, что считает нужным. Остальное остаётся здесь. К тому же вы должны заплатить и за аренду помещения, если вы решились открыть здесь филиал… в здании сельсовета комната для вашего филиала уже выделена.
— Мне надо посоветоваться с директором банка. Офис открыть мы готовы, и благодарны за предоставленное помещение, но по оплате надо подождать решения начальства. Я здесь по поводу расследования аварии.
— Хорошо, когда решите, сообщите нам. Ведь банку придётся оставлять здесь своего сотрудника или обучать кого-то из наших киборгов. Мы подождём… допустим, неделю. А с расследованием вам поможет… Грант, подойди, пожалуйста… вот этот молодой человек. Грант Нилов. И его девушка, она юрист ОЗК.
— А ничего, что я тоже киборг? — с усмешкой поинтересовался Грант, — я Bond, хотя уже не служу в полиции… но дайте мне просмотреть записи с кристалла и свой номер… я найду Вас в городе.
Грант не только просмотрел записи за несколько секунд, но и скопировал их для себя — и пообещал банкиру прислать результат по сети.
Тем временем Платон пригласил всех гостей пройти в посёлок для торжественного открытия здания сельсовета. Борис идти отказался, извинился, но сообщил, что Тодор уволен — и улетел. Но почти сразу после его отбытия на площадку перед медпунктом опустился черно-белый флайеробус и из него вышел Лёня:
— День добрый… ничего себе, сколько народа! Так меня здесь ещё не встречали… принимайте. Четырнадцать DEX’ов, все прямо из «горячих точек»… но прооперированы, накормлены и одеты. Принимайте, — и подал Нине пакет документов и флешку с электронными копиями этих же бумаг, — этих привёз бесплатно… Борис Арсенович так приказал по видеосвязи только что… всё равно не жильцы.
— День добрый, — откликнулась Нина, — сами выйти не смогут? Хельги, помоги Сильверу и Сане перенести новичков на носилках.
Пока Саня принимал новых пациентов, большинство гостей во главе с директором заповедника ушли на открытие здания сельсовета, а Платон с банкиром и обоими юристами остался описывать и оценивать выловленные вещи, одновременно обсуждая с Лилей и Люси стоимость каждого предмета по внутренней связи.
Лиля к находкам этого дня прибавила стоимость выловленных в прошлый раз предметов, Платон добавил стоимость водолазных работ, сумму за аренду помещения под офис филиала банка на год и сумму для закладки фундамента под отдельное здание филиала банка — и Платон готовую таблицу скинул на планшет банкира, дав номер счёта, на который следует перечислить оплату.
Нина стояла рядом с Платоном, но в разговор мужчин не вмешивалась, пытаясь понять, знает ли этот банкир, что Платон киборг — или не знает. Если знает и говорит с ним как с равным — то с этим банком можно иметь дело и дальше, а если не знает? Будет ли он чувствовать себя оскорблённым этим? Местные жители уже привыкли, что этот Irien здесь, на островах, управляет не только колхозом, но и женой, которая бывшая хозяйка. А что скажет приезжий?
Когда Нина с Платоном, юристами и их киборгами подошла к двухэтажному зданию сельсовета, окрытие уже состоялось, прошли выборы председателя (из трёх предложенных кандидатов была выбрана Фрида, но временно — на неделю — оставлена в модуле, чтобы найти и подготовить себе преемницу) и Григорий как один из управляющих колхозом приглашал гостей пройти внутрь, а на поставленной перед зданием небольшой передвижной кухне Агат и Клара угощали всех желающих чаем и блинчиками.
На первом этаже здания располагались пять небольших кабинетов (председателя, бухгалтера, завхоза, офицера МЧС и участкового), небольшой буфет и санузел с душевой кабинкой. На втором этаже был актовый зал и ещё два кабинета, один из которых и был предложен банкиру под офис. После того, как банкир выбрал помещение побольше размером, второй кабинет был определен как комната отдыха для киборгов охраны здания.
К столовой для празднования пришли уже в половине второго часа пополудни — и Платон пригласил всех пройти на второй этаж в банкетный зал, где гостям подали обильный обед. Столы ломились от продуктов — и при этом почти всё было своё: рыба жареная и запечённая, жареные и запечённые куры, салаты из выращенных овощей, свежая клубника из своей теплицы, сметана и сливки со своей фермы, грибы и ягоды… — только фрукты были привезены из города. Городские гости только удивлялись, как за неполные три года были преобразованы острова архипелага.
Когда сказали первые речи и съели первые салаты, запивая их соками и компотами (ничего алкогольного на столах не было), Платон представил собравшимся руководителя студии «Белый парус» Арнольда и его добровольных соратников Клима, Мая, Берёзу и Златко:
— Все они киборги… Irien’ы. Только Май Mary. Но если Арнольд занимается голо- и видеосъёмками профессионально… то есть, это его основная работа здесь… то остальные занимаются в студии в свободное от основной работы время. Клим работает бухгалтером, а в свободное время сочиняет песни, он талантливый композитор. Май бариста и работает а кафе, а в свободное время играет на гуслях и глюкофоне. Берёза кондитер в том же кафе и первоклассная певица. Им помогали другие разумные киборги… и их я представлю после просмотра мультфильма. Итак, сказка про Репку… смотрим.
Когда Платон сел, Нина тихо спросила у него:
— Репка? Но ведь хотели про Колобка и про Курочку-Рябу… почему Репка?
— Там все живые остались в конце. А в этих сказках… Колобка всё-таки съели, и яичко у Курочки разбилось, цыплёнок не родился. А в этой сказке все остались живы.
— Логично. Тогда смотрим.
Нина ожидала, что мультфильм продлится не более двух минут — сказка-то короткая. Но совершенно упустила из виду, что ребята, включившись в творческий процесс с киборгской основательностью, не только решат обосновать каждое действие персонажей сказки, но и добавят в сказку и людей, и киборгов.
В результате получился добротный рисованный мультфильм в стиле «Союзмультфильма» 50-60-х годов ХХ столетия Старой Земли продолжительностью сорок пять минут, в котором было всё: сначала коротко сообщили, как Дед с семьёй, в которой на правах младших детей были два киборга Mary (девушка для помощи по дому и парень, ухаживающий за сотней кур и коровой), перебрался на другую планету (и эта планета была подозрительно похожа на Антари), как начал осваивать землю под посевы и строить дом рядом с большой рекой для всей семьи, как женились старшие два сына и поставили дома рядом с родительским, как посватался младший сын, как вышла замуж старшая дочь, как прошло несколько лет и у Деда появились внуки, как Дед спас беглого DEX’а, как этот DEX помог освоить ещё пять гектаров пашни, как Дед решил посеять на этой пашне репу и во время сева нашёл в канаве двух беглых Irien’ов, как старший сын смог выкупить напарника-Bond’а… — в результате к началу сбора урожая репы в доме Деда жили не менее десяти человек всех возрастов и около десятка спасённых им киборгов.
Когда Дед начал собирать урожай репы, ему помогали все: сначала он попросил Bond’а подготовить овощехранилище, потом попросил парня-DEX подготовить трактор с навеской для уборки корнеплодов, потом Бабка с девушкой-Mary готовила на всех завтрак… даже самые маленькие внуки и самые неразумные киборги помогали убирать урожай. Все пять гектар были убраны за один световой день, причём Бабка, Мать и две девушки (DEX и Mary) помогали весь день готовить для всех работников еду, кормить всех за одним столом и убирать посуду после очередного обеда или полдника.
А вечером, когда вся репа была убрана с поля и отвезена в овощехранилище, а ботва — в сенажную траншею, перед домом были поставлены длинные столы и был праздник, где на равных сидели и люди, и киборги.
Озвучен мультфильм был песнями, которые Клим записывал в Кузино и которые в новой аранжировке спели Май и Берёза. В конце мультфильма пошла информация, поданная специально для киборгов и потому бегущая сверху-вниз экрана проносилась с большой скоростью, совершенно не читаемая людьми.
— Что это? — чуть слышно спросила удивлённая Нина у мужа.
— Климатические условия планеты, агротехника выращивания репы, сорт репы, состав семьи Деда, тип овощехранилища, система машин для посева, ухода за растениями и уборки… им надо это знать. И для людей не будет лишним, — так же тихо ответил Платон, — они же все киборги, и потому им надо точно знать, как выращивать и убирать репу. И как живут люди, которые эту репу сажают и убирают.
— Зря ты советовал мне не вмешиваться в создание фильма, — с досадой сказала Нина, — я бы…
— Помогла? Вряд ли. Помешала бы им творить только, — не дал ей договорить Платон, — не обижайся, но… они всё правильно сделали. Ребята снимали фильм для таких, как они сами… и им это удалось. Они показали нормальных людей, которые ни с кем не воюют, работают на земле и воспринимают киборгов как равных. А то, что репы пять гектаров, так ведь не мог же Дед посадить только одно растение репы при таком количестве людей и киборгов в семье? Значит, он посадил больше, чем одно растение. А сколько надо репы при средней урожайности четыреста центнеров с гектара с учётом будущего увеличения семьи? Не меньше пяти гектаров.
— И опять ты прав… но всё-таки обидно, что даже не посоветовались… ведь они даже имена не дали персонажам, называют по статусу в семье… Дед, Бабка… и так далее.
— Так и в сказке у них имён нет. Просто Дед, Бабка и Внучка… только статус. Поэтому и здесь так.
После просмотра мультфильма в шоке была не только Нина — настолько информационной истории про Репку не ожидал никто. Только оба волхва тихо посмеивались в бороды, отлично зная задумки ребят — они оба независимо друг от друга осторожно советовали то Климу, то Арнольду что ещё можно показать в мультфильме.
Платон снова встал, вышел к висящему на стене экрану и пригласил создателей мультфильма к себе. Первым подошёл Арнольд, за ним вышли Май, Клим и Берёза.
— А ещё нам помогал Златко, — обратился Платон к залу, — но он уже улетел в город, ему ещё надо дежурить в офисе ОЗК. Он гениальный художник и именно он предложил снять не стосекундный фильм, как сначала планировали, а сорокапятиминутный… он нарисовал всех персонажей и активно помогал их оживлять. В основном по сети, конечно, так как он живёт с женой в городе.
— Судя по сюжету, помогал не только Златко, — усмехнулась Нина, — но и оба волхва, и остальные ребята. Явно не обошлось без Аглаи, Григория и Тура.
— Так и Рик помогал, — ответил Арнольд, — про кур рассказывал, какие они и как ходят. И Ворон помогал, и Влад, и семьи Дробота и Миры… нам все помогали… и ты помогала.
— Тем, что не вмешивалась? А ведь я могла бы посоветовать…
— Пойми, они не смогли бы отказать тебе… — снова стал объяснять Платон, — и была бы не помощь, а руководство к действию. Тем, что ты удержалась от подсказок, ты дала им возможность сделать всё самим. И мы все тебе благодарны за это.
Было обидно, но Нина поняла, что он прав. Ребята действительно не решились бы отказать ей… и потому она постаралась успокоиться.
А тем временем на сцену вышел Темногор:
— Ребята всё сделали просто замечательно! Но я, как тёмный волхв, должен внести свою ложку дёгтя… почему не показан ни один обряд с принесением богам жертв? Не хотели показывать тёмную сторону? В жизни так идеально не бывает, а тёмные боги требуют уважительного отношения. В следующем фильме покажите. А теперь мне пора… надо до заката успеть к своим идолам.
Тёмный волхв попрощался и вышел из зала. Платон попросил Самсона проводить его до его флайера и одновременно кинул сообщение Соне на овчарню, чтобы она выдала Темногору двух баранов для совершения обряда жертвоприношения Чернобогу и Маре на его капище.
После этого Агат снова согрел чайники, а Берёза и Майя принесли только что испеченные пироги и стали ставить на столики. А на мониторе включился документальный фильм о поездке киборгов в Кузино и о сельском музее крестьянского быта. Но этот фильм не вызвал такого потрясения, как мультфильм, практически полностью созданный киборгами, так как большинство гостей в это село или сами ездили, или видели голографии поездки.
Гости разлетелись по домам почти в девять часов вечера, и Нина рухнула на кровать не раздеваясь и мгновенно заснула. Платон её уже спящую переодел в ночную рубашку и укрыл одеялом.
13–14 июня 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Йока хотел подняться к позднему завтраку – он проспал почти до полудня, – но Черута его опередил и принес в постель манной запеканки с клубничным вареньем. И оказался прав: каждое движение заставляло сердце выпрыгивать из груди.
И к обычной слабости, которая всегда появлялась после особенно трудных уроков Важана, добавилась неприятная одышка и боль в мышцах. Черута запретил пить чай, кофе и даже горячий шоколад – принёс отвратительного порошкового молока, а после него – не менее отвратительных капель.
В открытое окно заглянул Цапа, но тут же исчез, и сразу после этого в спальню зашел Важан.
– Йелен, как ты себя чувствуешь? – спросил он, чем немало Йоку удивил – обычно профессор преуменьшал его недомогания и советовал их не замечать.
– Нормально, – ответил Йока.
– Я спрашиваю не из вежливости, а вполне конкретно. У тебя что-нибудь болит?
– Локти, – честно ответил Йока. Важан явно выдохнул с облегчением:
– Ну, если разбитые локти – самые серьёзные последствия, то Черута прав и ты действительно отделался легким испугом. Я подверг тебя серьёзному риску, но мне даже в голову не пришло, что ты будешь притягивать шаровые молнии, как магнитный камень – булавки. Ты понял, в чем состояла твоя ошибка?
– Да, профессор. Достигнув насыщения, я прервал процесс забора энергии, чтобы её отдать. А надо было делать это одновременно.
Профессор присел на край кровати.
– Йока, на самом деле ты молодец. Если бы ты не впитал энергию разрыва молнии, она бы убила тебя. А ты за доли секунды успел дважды дойти до насыщения и сбросить энергию. Я скажу тебе по секрету: этого не умеет ни один мрачун в Обитаемом мире. Я надеялся, что одного «глотка» хватит, чтобы молния перестала быть смертельно опасной, но я просчитался.
– Профессор, а куда я выбросил энергию? Вы не заметили?
– В первый раз – в Исподний мир, а во второй – в сторону грозы. Это, конечно, тоже имеет значение, но пока и такой результат очень высок. Теперь ты понимаешь, почему я стараюсь научить тебя одновременно принимать и отдавать энергию?
– Да. Потому что, пока я её впитываю, она не может причинить мне вред. – Йока нарочно отвечал как на уроке, потому что от похвалы Важана чувствовал себя не в своей тарелке.
– Если бы ты умел не прерывать этого процесса, то «глотал» бы шаровые молнии одну за одной.
– Профессор, скажите, а чего я должен достичь в итоге? – Йока в глубине души подозревал, что ответ на этот вопрос как-то связан со словами госпожи Вратанки «он спасает ему жизнь».
– Ты можешь впитать энергию настоящей, линейной молнии. Но у тебя не получится это сделать в один прием – у неё энергии очень много. В сто тысяч раз больше, чем может принять любой мрачун. Примерно в три тысячи раз больше, чем можешь принять ты за один раз. Ты понимаешь, насколько смешна по сравнению с ней шаровая молния, которую ты мог бы полностью выпить в три приема?
– Это нужно для прорыва границы миров?
– Да. Когда ты сможешь вставать, я покажу тебе несколько электрических опытов…
– Профессор, это же нереально.
– Это реально, Йелен. Мы занимаемся с тобой чуть больше двух недель, а ты уже достиг таких успехов. И в любом случае каждый твой выброс в Исподний мир несёт пользу Исподнему миру. Но чтобы уравновешивать только ежедневный дисбаланс между отданной и принятой в наш мир энергией, тебе нужно «выпивать» примерно четыре линейных молнии в сутки. А вот это даже я считаю малореальным и рискованным. Учи физику как следует, и я представлю тебе энергетическую модель двух миров, чтобы не быть голословным.
==13 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир==
Спаску разбудил надсадный металлический лязг со стороны ворот. После того, что случилось ночью, ей вообще не хотелось просыпаться: на этот раз Вечный Бродяга в самом деле едва её не убил… Он и сам чуть не погиб, и, наверное, ему было гораздо хуже, чем Спаске.
У неё же просто всё дрожало внутри и болели разбитые локти – от чудовищного выброса энергии она упала навзничь и проехалась локтями по камню.
Наверное, Спаска проспала не больше двух часов, потому что за окном только-только занимался рассвет. И, казалось бы, какое ей было дело до стука в ворота, но отца в комнате не было, постель его осталась не смятой, и Спаска почему-то ощутила тревогу, которая через минуту превратилась в панику.
Она распахнула дверь во двор замка в тот миг, когда от гати донесся пронзительный женский крик: «Уходи!» Женщина кричала по-кински, и Спаске показалось, что это голос Лейлит.
Крик тут же смолк, а Спаска увидела, как отец запрыгивает на парапет между двух башен. Слышала, как тенькнула тетива. Как звенела стрела. И звук, с которым стрела вошла в его тело…
Кровавое пятно только-только начало расползаться по рубахе на том месте, где у человека сердце, когда отец, покачнувшись, рухнул со стены вниз. Раздался плеск воды, но его заглушил лязг молотка.
Спаска стояла не двигаясь. И смотрела, как со всех сторон на стену, толкая друг друга, взбираются лучники, собирается у ворот стража, распахиваются двери и сонные деревенские мужики с топорами в руках бегут к башням. И Славуш тоже бежит на стену, на ходу срывая лук с плеча.
Зачем? Зачем теперь бежать? Спаска зажала рот обеими руками, но могла бы этого и не делать: вместо отчаянного крика из горла вырвался лишь жалкий писк. И прозвучал он кощунственно: так пищат глупые девчонки, когда им рассказывают страшные сказки в тёмной комнате.
Мысли в голове стали вдруг ясными, а чувства ушли совсем: сердце, после короткой и сильной боли, забилось ровно и спокойно. Зачем теперь всё? Зачем каждую ночь встречать Вечного Бродягу, зачем прорывать границу миров? Зачем нести в этот мир солнце?
Отец хотел этого, а без него в солнце нет никакого смысла. Спаска попыталась заглянуть в межмирье и увидеть силу, стоявшую за спиной отца, и не увидела её. Не потому, что её там больше не было, – наверное, она никуда не делась, она должна была рассеяться или перейти к его убийце…
Нет, Спаска её просто не видела, она потеряла (на время или навсегда?) способность видеть, потому что Милуш объяснял: в межмирье нельзя проникать мыслью, только чувством. Чтобы увидеть межмирье, мысли надо прогнать восвояси и выпустить на свободу то, к чему они не прикасаются.
Она хотела спуститься вниз, встретить его у ворот – тело, не отца. И новая простая мысль пришла в голову: поверить в его смерть, принять её, смириться с ней будет так больно, что сердце не сможет биться дальше. И еще одна простая мысль догнала предыдущую: теперь не о чем будет думать, засыпая.
Потому что Хрустального замка больше нет. Нельзя грезить о мёртвых, это не только бесплодные и болезненные, но и опасные грёзы. От этих грёз трудно очнуться, и придётся оставаться в них всегда.
Глаза были так сухи, что их щипало. Такое бывает, когда их уже разъело луком, а спасительные слёзы всё ещё не могут пробить себе дорогу. Только никаких спасительных слёз у Спаски быть не могло.
И если бы Милуш был рядом, он бы заставил её заплакать (она не сомневалась в том, что нужно заплакать), и Спаска даже знала, как бы он это сделал: напомнил об отце. О живом отце. И тогда мысли ушли бы из головы, а на их место пришла бы боль.
Ужас перед этой болью не позволил Спаске вспоминать отца. На стене шел бой, но она ничего не понимала в сражениях, боялась их, не желала всматриваться в ужасающие подробности, равнодушно скользя взглядом по телам упавших лучников, по камню, ставшему скользким от крови.
И только подойдя к воротам, Спаска поняла, что их невозможно открыть. Что молотком стараются выбить клин, попавший в цепи, которые опускают мост. И что тело отца осталось там, на той стороне.
Она приблизилась к смотровой щели в тот миг, когда в неё влетел арбалетный болт, но её это не напугало: по гати прочь от замка бежали гвардейцы, и почему-то сразу стало ясно, что́ они уносят с собой. Зачем? Неужели мало того, что отец убит? Зачем гвардейцам тело поверженного врага? Неужели ей не позволено будет отца похоронить? Попрощаться?
Словно впереди Спаску ждала встреча с ним, последняя встреча, а тут чья-то злая и непонятная воля лишила её этой малости! И Спаска закричала. Вместе с криком (словно дождавшись её слабости) в сердце хлынула боль, от которой темнело в глазах.
Она никого не хотела видеть, не хотела слышать утешительных слов, не хотела, чтобы все они, хором, уговаривали её заплакать. И сначала пряталась на заднем дворе, в дровяном сарайчике. Мир вокруг надсадно жужжал и гомонил, как монотонно рокочет толпа на базаре.
От нестерпимой боли мысли ушли восвояси, и не только межмирье приоткрылось ей навстречу – она слышала голоса внутри замка, на кухне, в книгохранилище, слышала стоны раненых, которых перенесли в Укромную, ржание коней в конюшнях и даже потрескивание факелов в покоях Милуша.
Звуки Верхнего мира тоже пробивались к ней в уши сквозь границу миров: цокот шагов на каменных ступенях, приглушенные фразы, сказанные на языке чудотворов, металлический лязг дверей… Спаска не слушала гомона мира, он мешал ей, делая боль ещё сильней.
Больше всего она боялась попасть в свою комнату и увидеть нетронутую постель отца. Его плащ на гвозде у входа. Его помазок и бритву возле умывальника. Она имела право проститься с ним! Имела право на последнюю встречу!
Эта мысль немного притупила боль, словно впереди забрезжил свет. Последняя встреча! Добиться её любой ценой! Найти, куда они увезли тело отца, и проститься. И, конечно, в глубине души копошилось понимание: это только отсрочка. Это не поможет, только отодвинет миг полного отчаянья на день-два вперед. Но, может быть, через день-два все будет иначе?
На полпути к Хстову пошел дождь – мелкий, противный. Спаска не спала две ночи и два дня провела на ногах. Может быть, подло было рыться в старых сундуках Славуша, но Спаске больше ничего не оставалось, как переодеться в мужское платье.
И не деревенским мальчишкой прикидываться (она уже поняла, что это у неё получается плохо), а знатным и богатым юношей, чтобы по пути ей задавали поменьше вопросов. Кое-что из вещей Славуша пришлось ей впору – из тех, что он носил лет восемь назад.
Раздобыть сапоги, которые ей купила мамонька, Спаска так и не смогла – баба Пава спрятала их в сундук, а переступить порог собственной комнаты Спаске оказалось не под силу. И она надела сапоги Славуша, которые были ей сильно велики.
Сапоги набивали ногу и громко топали, и ночью по тракту Спаска шла босиком. Что бы с ней ни происходило, о чем бы она ни думала – всё наталкивало на мысли об отце: и неудобные сапоги, и постоялые дворы на тракте, и лошади, ехавшие мимо. Хотелось лечь на дорогу и сжаться в комок.
Иногда она задумывалась, зачем идёт в Хстов, – ведь это сделает боль только сильнее, нисколько не поможет и ничего не изменит. Никакого последнего долга она за собой не чувствовала и не понимала, что такое «последний долг».
Она просто хотела ещё раз увидеть отца. Пусть это будет последний раз, но она должна его увидеть! Пусть это не он, а всего лишь его тело, – она должна с ним попрощаться…
Нет, она не питала никаких надежд, иначе боль отпускала бы её ненадолго. Но эта последняя встреча казалась ей не столько важной, сколько желанной, необходимой.
К вечеру следующего дня Спаска уже не держалась на ногах и свернула на постоялый двор: нужно было отдохнуть хотя бы час, чтобы идти дальше, а юному волгородскому богатею не пристало сидеть на обочине. Постоялый двор был маленьким, для публики при деньгах, и Спаска не опасалась развязных мужиков, которые заинтересуются увесистым кошельком беззащитного юноши (деньги она тоже взяла у Славуша, он бы от этого точно не обеднел).
Прямо напротив входа висел лик чудотвора, и Спаска едва не забыла, что ему надо поклониться. Отец не кланялся ликам… но её замешательство у двери не вызвало подозрений ни у хозяина постоялого двора, ни у его посетителей.
Есть не хотелось. Даже наоборот: мысль о еде вызвала тошноту и жжение в желудке. Но за право сидеть за столом надо было заплатить, и Спаска попросила вина и фруктов. Над ней не посмеялись только потому, что приняли за богача. Вино у хозяина нашлось, а вместо фруктов он предложил ей кислой капусты (и был очень горд, что это настоящая капуста, а не заячья).
В ней, сероватой и тухло пахшей, яркими каплями краснели полупрозрачные клюквины. А напиток, который хозяин принес в кружке, на самом деле был хлебным вином, разведенным водой и подкрашенным брусникой.
Есть капусту Спаска не стала, а «вино» выпила – залпом, как воду. Сначала ей просто хотелось пить, а попросить воды она постеснялась. Потом же, утолив жажду, решила, что вино подкрепит её силы. Отец давал ей пробовать разные вина, но говорил, что пить вино надо осторожно: сначала оно веселит и снимает усталость, а потом пьянит и валит с ног.
Вино не только подкрепило силы – оно вскружило голову и ненадолго ослабило боль. И голоса, зудящие вокруг неё уже вторые сутки подряд, вдруг из несвязного гула превратились в разговоры, к которым можно прислушаться.
В трактире было не много людей: семья купца (отец, мать и двое взрослых сыновей) и три трудника со строительства новой гати, возвращавшихся домой с деньгами. За стол к трудникам подсел хозяин, чтобы расспросить их о грядущей осаде. Купцы ездили по деревням, скупая сено, и ни о чем, кроме сена, не говорили. Трудники пели о тайном оружии чудотворов, о скорой победе над колдунами и врали о собственных подвигах на подступах к замку.
13–14 июня 427 года от н.э.с.
И профессор не обманул: вскоре в лес прибыли учитель математики и госпожа Вратанка. И, конечно, они приехали не только из-за Йоки – после бегства Важана у многих мрачунов появились серьёзные неприятности. С ними передали и некоторые вещи, в том числе учебники.
Йока поинтересовался, почему же тогда с ними не поселился профессор Камен, к которому он успел привязаться. Но выяснилось, что тот арестован. Учитель математики взял на себя обучение Йоки физике, а Важан – химии и герметичной зоологии.
Жить в лесу только поначалу было интересно. Единственным развлечением в отсутствии Змая было купание с Костой в ручье, где негде было даже поплавать. Цапа «изобрёл» лук со стрелами, но подстрелил из него только ворону. Коста в охоте преуспел больше: он пользовался обычной рогаткой и однажды настрелял на ужин десяток дроздов.
Йоку Важан на охоту не отпустил. Косту посылали в Брезен за провизией, и он привозил муку, крупы, консервы, сухое молоко, топлёное масло, сахар. Впрочем, из муки Черута пёк пироги с вареньем, блины и оладьи, сахарное печенье, соленые галеты и много других вкусностей.
Каждый вечер Важан, как и обещал, вёл Йоку за свод, а иногда с ними шёл и кто-нибудь из мрачунов. Уроки Важана каждый раз оказывались мучительными: профессор требовал всё больше и больше, и Йока не замечал своих успехов – только неудачи.
Через неделю он и вправду умел зажигать лунные камни не хуже других мрачунов, но это его нисколько не порадовало – он понял, какая это ерунда. Он научился управлять потоком энергии на выходе и забирать энергию «хлопком» на входе, а Важан хотел одновременного «хлопка» и на выходе тоже.
Танцующая девочка каждый вечер с готовностью выходила ему навстречу и танцевала – из чего он делал вывод, что Змаю удалось её освободить, что ничего страшного с ней не произошло.
За свод выбирались с каждым днём всё позже и позже – ночи становились короче и светлей. И Йока уже не чувствовал благоговения перед стихиями – он к ним привык, и Важан все время внушал ему, что стихии – лишь инструмент в руках Вечного Бродяги.
А может, это уроки так изнуряли Йоку, что радость от встреч с Внерубежьем уже не была такой острой, такой волнующей?
Однажды они пошли за свод в компании учителей. Госпожа Вратанка одевалась в лесу словно простолюдинка и походила на простую деревенскую бабу. Только говорила она интересно – иногда интересней самого Важана. К учителю математики Йока тоже притерпелся, хотя иногда между ними и вспыхивали ссоры, в которых Важан всегда принимал сторону учителя – а в маленьком домике все было на виду и скрыть от профессора ничего не удавалось.
Если на метеостанции чудотворов Йока разве что выходил на границу Обитаемого мира и с высоты обрыва смотрел на Внерубежье, то Важан сам презирал опасность и позволял Йоке гораздо больше, чем Инда или Мечен.
Они обязательно спускались в долину, где бушевали грозы и ураганы, – и иногда ветер давал Йоке не меньше силы, чем водопад. В ту ночь ветер подозрительно, зловеще стих, и это обеспокоило профессора.
Далёкие раскаты грома и бурчание дрожащей земли в этой ненадежной тишине звучали по-особенному, и учитель математики даже предложил уйти, пока не поздно. Но Важан покачал головой: к границе свода подбиралась сухая гроза.
– Это затишье перед бурей, Ничта, – сказала госпожа Вратанка. – И это будет страшная буря.
– Мы подождём, – ответил профессор.
– Чего? Когда ураган разобьёт нас об обрыв? – спросил математик.
– Смотрите. Это бывает очень редко даже за сводом. Смотрите.
Молнии, бившие в сухую землю из грозовой тучи, словно вышибали из неё искры, которые не гасли, а маленькими фонариками плавали над землей, пока не вспыхивали и не распадались.
– Что это, профессор? – спросил Йока, всматриваясь в даль.
– Это шаровые молнии, Йелен. Это электрические мыльные пузыри. Я никогда не видел, чтобы их было так много.
– Тогда нам тем более надо выбираться отсюда, – проворчал математик.
– Я не смею никого задерживать, – ответил Важан. – Йелен, даже тебя.
– А гроза дойдёт до нас? – завороженно поинтересовался Йока.
– Я не знаю. В любую минуту может дунуть ветер. Может пойти дождь. И тогда вблизи мы их не увидим.
– Профессор, может быть, нам стоит пойти им навстречу?
– Йелен, это опасно. Тогда мы не сможем отступить. – Важан словно боролся с соблазном, но потом принял решение:
– Сними часы. Сними ремень с пряжкой. Сними лунный камень с головы. Ничего металлического на тебе быть не должно. Пуговицы у тебя, надеюсь, стеклянные?
– Да. – Йока кинулся исполнять приказание, и профессор тоже побросал на землю металлические предметы, которые имел на себе и с собой.
– Дай мне руку, – неожиданно велел он потом.
– Ничта, ты рискуешь жизнью Вечного Бродяги, – заметил математик.
– Он спасает ему жизнь, – тихо-тихо сказала госпожа Вратанка, и Йока не понял, совсем не понял, что она имеет в виду, но спросить об этом у Важана не решился – да Важан бы и не ответил.
Рука профессора была влажной и крепкой. Они вдвоём двинулись навстречу грозе; впрочем, она шла к ним гораздо быстрее, чем они к ней. Йока уже привык к дрожащему камню под ногами, который иногда встряхивал тело так сильно, что можно было упасть.
Но обычно идти мешал ветер, да еще и заглушал голоса, из-за чего приходилось кричать. А теперь было необычайно тихо…
– Йелен, на этот раз я не буду тебя принуждать. Ты должен решить сам: можешь ли ты впитать в себя энергию шаровой молнии?
Йока хотел ответить немедленным согласием – он задохнулся от восторга, представив шаровую молнию у себя в руках. Но Важан продолжил:
– Её надо не просто мгновенно вобрать в себя, её надо успеть выплеснуть до того, как наступит пресыщение. Ты понимаешь, о чем я говорю? Если ты не впитаешь её силу, она может убить тебя. Или очень сильно обжечь. И, я боюсь, в ней силы гораздо больше, чем тебе нужно для насыщения.
Шаровые молнии, которые гроза выбивала из земли, уже не казались искрами – Йока видел, что они подобны мыльным пузырям, только светятся гораздо ярче.
– А этот мой импульс не убьет танцующую девочку?
– Думаю, нет. Она учится вместе с тобой. И рядом с ней Змай – на самом деле он ведь тоже приемник, только не такой, как обычные призраки Исподнего мира. Твой первый выброс она отдала ему, и он снова получил возможность превращаться в чудовище. Помнишь, тогда, после фонтана?
– Помню.
– Так как, Йелен? Ты не боишься?
– Нет, профессор.
– Я не перекладываю на тебя бремя решения, не подумай. Я считаю, что ты можешь это сделать, и я считаю, для тебя важно это сделать. Но ты имеешь право отказаться от столь рискованного эксперимента.
– Нет, я не буду отказываться.
– Я иногда завышаю требования к тебе… Есть люди, которым слишком высокая планка мешает двигаться вперёд, но ты – не из таких. Тебе в любом деле надо завышать планку, и ты будешь тянуться к ней из упрямства. Есть ученики, которых надо хвалить, – и это помогает им расти. Тебя похвала только расслабляет. Но на этот раз… Йелен, я знаю, что ты можешь это сделать. Но это будет нелегко. Постарайся оправдать моё доверие и мой риск.
– Да, профессор. – Йока почувствовал дрожь нетерпения.
– И никуда не спеши – сосредоточься. Лучше дождаться другого случая, чем действовать наспех. Остановимся здесь. Итак, повторю снова: начинай отдавать силу молнии сразу. У тебя не будет ни секунды. Позови своего призрака – пусть она будет готова.
Йока уже давно научился «открывать» четвёртое измерение в один миг. И танцующая девочка не заставила себя ждать.
Гроза выбивала шаровые молнии из земли всё ближе и ближе. Ветра так и не было, и они плыли над землей покачиваясь, без всякой цели. Натыкались друг на друга и сливались. Касались земли и лопались с громким треском. Просто вдруг ни с того ни с сего вспыхивали, хлопали и разлетались в прах. А иногда, словно мячики, отталкивались от земли и летели дальше. Это было очень красиво, гораздо красивей фейерверка – светящиеся шарики словно танцевали в темноте.
– Профессор, а вам самому не страшно? – спросил Йока.
– Даже не знаю, что тебе ответить. Я считаю этот риск разумным.
– Профессор, а почему госпожа Вратанка сказала, что вы спасаете мне жизнь?
– Потому что… Йелен, смотри. Вот она! Она чувствует тебя, она идёт к тебе!
Йока увидел, как одна из молний отделилась от своих сестёр и направилась в его сторону: покачиваясь вверх-вниз, но не отклоняясь от курса. Она была размером с яблоко, не больше, и поместилась бы у Йоки на ладони.
– Никто не знает, как электрические силы связаны с энергией мрачунов и чудотворов, но они, несомненно, связаны, – пробормотал Важан. – И вот оно, одно из доказательств.
Вслед за одним светящимся шариком неожиданно направился второй – и он двигался быстрей первого.
– Проклятье, две – это слишком много! Отойди в сторону! Две – это много! Оттолкни одну, Йелен, оттолкни!
Теперь два светящихся шарика, покачиваясь, плыли Йоке навстречу. Йока почувствовал выброс энергии Важана – удар мрачуна, – но молнии его не заметили. Второй шарик нагнал первый, они несколько секунд объемной восьмеркой плыли рядом, а потом слились.
– Йелен, лучше уклониться. Если получится. Отодвинься в сторону. – Важан оттолкнул его от себя, но молния тут же поменяла направление.
А светящиеся шары, парившие над землей, словно учуяли Йоку, и не две, не три – целая вереница устремилась ему навстречу.
– Проклятье, – снова выругался Важан.
Но Йока не чувствовал страха, напротив: от возбуждения на лбу выступили капельки пота, и он, обрадованный, что профессор не держит его за руку, шагнул к молнии, протягивая вперёд раскрытую ладонь. Надо втянуть молнию в себя и одновременно с этим выбросить её силу танцующей девочке. Что может быть проще?
Профессор снова попытался оттолкнуть молнию от Йоки – и опять безуспешно. Йока хотел ему сказать, что этого не надо, но от волнения во рту у него пересохло. Он тянул руку вперед, пока светящийся шар не коснулся кончиков его пальцев.
Это было очень горячо – словно он дотронулся до кипящего чайника. И весь его опыт, его природа кричали о том, что нужно отдернуть руку – человек должен сделать это бессознательно. И Йока попытался, но молния словно приклеилась к пальцам.
Важан крикнул что-то, но Йока не успел дослышать его слов. Энергия молнии полилась в него и «насытила» до того, как Важан договорил. Йока видел, как она меняет цвет, «утекая» в его тело. Куда он выбросил этот импульс?
То ли танцующей девочке, то ли навстречу грозе, но той доли секунды хватило, чтобы молния лопнула, ослепляя его и толкая назад. Это не было похоже ни на ожог, ни на удар – что-то странное, неведомое пронзило болью всё тело.
Йока забрал часть силы разорвавшегося шарика и снова выплюнул импульс в пространство, уже падая на землю. Не прошло и секунды с того мига, как молния коснулась его пальцев. Он упал на локти и проехался по камням.
Сознание меркло и прояснялось снова. Он видел, как светящиеся шары остановились и поменяли направление, уплывая от него прочь. Он видел лицо Важана и чувствовал его руки под собой. Он даже смутно помнил потом, как профессор нёс его под свод – быстро, потому что их догоняла гроза.
И как светящиеся шары кружили со всех сторон, но не прикасались к их телам. И как на подъёме наконец подул ужасающий ветер, сбивая профессора с ног, а шаровые молнии разбивались о камень и хлопали оглушительно громко, отчего заложило уши.
Но это было словно во сне – Йока не мог поручиться, что это ему не приснилось. Потому что в себя он пришел уже на рассвете. Впрочем, рассвет июньскими ночами наступает очень быстро.
Левая рука, которая касалась молнии, была замотана бинтом до самого запястья. Неприятно жгло лицо и шею, и очень сильно болели ободранные локти. Внутри оставалось странное ощущение, которое появилось в момент разрыва светящегося шара, – не боль, но что-то очень неприятное, и именно из-за этого казалось немыслимым пошевелиться – Йока думал, что тело не послушается его.
И челюсти словно свело, и язык не ворочался, а сердце колотилось быстро-быстро, будто он пробежал не меньше двух лиг на полной скорости. Над ним склонялся Черута и зачем-то светил ему в глаз маленьким, но ярким лунным камнем. Йока зажмурился и непроизвольно приподнял правую руку, надеясь прикрыться от света.
– Да все с ним хорошо, Ничта. Сердце здоровое, постучит и успокоится. Валерьяны с мятным маслом будет достаточно.
– Значит, отделался лёгким испугом?
Йока скосил глаза и увидел профессора в халате, вышагивавшего по комнате из угла в угол. – Считай, что так. За окном оглушительно пели птицы.
Мне пришлось остановить машину, так и не успев ничего толком выяснить про того подозрительного типа.
— Огромное тебе спасибо! — сказала Алиция вместо прощания. — Ты меня сегодня просто спасла. Не забудь позвонить послезавтра! Пока-пока!
И ушла. Причем в ту сторону, откуда мы только что приехали.
Впрочем, ничего такого уж удивительного в этом не было, я не первый раз видела Алицию в растрепанных чувствах. И тут даже не особо важно, реальны ли основания для ее тревог или она сама себя накрутила по максимуму, и в том и в другом случае нервничает она одинаково всерьез и ведет себя одинаково странно. Действительно ли ее преследовал тот самый синий «опель», или же это была случайность? Для реальной слежки он действовал слишком уж непрофессионально: оторвались мы от него подозрительно легко. Хотя за моим шустрым вольвиком еще попробуй угнаться. не всякому “опелю” по силам! Все же жаль, что я не запомнила его номера…
Интересно, а как Алиция тут вообще без меня жила? Вроде бы ни о каких опасностях и угрозах она не упоминала. Или она что-то от меня скрывает? И эти их с Гуннаром постоянные откладывания свадьбы… Они должны были расписаться несколько месяцев назад, почему тянут? И Гуннар последнее время выглядел каким-то недовольным и озабоченным… или расстроенным? Знакомый профиль… где я могла его видеть? И почему Алиция надеется, что я ошибаюсь?
Подобные (надо сказать, довольно бестолковые) мысли некоторое время роились в моей голове во время пути домой, но довольно быстро сменились размышлениями о моих собственных заботах (ничуть не менее бестолковыми, если уж на то пошло). Через день я исправно позвонила Алиции, но той не оказалось дома. Давно привыкнув к ее необязательности и спокойно к ней относясь, я перезвонила и на следующий день.
На этот раз Алиция была дома. И отреагировала на мой звонок с таким восторгом и энтузиазмом, словно мы не виделись тысячу лет.
— Конечно же приходи! — вопила она в трубку так, что мне пришлось держать ее на вытянутой руке, опасаясь за сохранность барабанных перепонок. — Я тебя ужасно жду! Заодно оценишь, какой я тут ремонт забацала!
Такое предложение даже меня ввергло в некоторую оторопь. Ведь не могла же Алиция забыть, что не далее трех недель назад я уже имела честь восторгаться ее свежепокрашенными стенами? Или могла? Для внезапного и столь глубоко зашедшего альцгеймера вроде бы рановато, но кто может быть в чем-то уверен, когда дело касается Алиции. К вертевшемуся на языке вопросу о подозрительном владельце синего «опеля» добавился новый: не принимает ли сейчас Алиция меня за кого-то другого? Но я решила, что все эти вопросы будет резоннее задать при личной встрече. К тому же словари… И зачем ей те словари вдруг так срочно понадобились?
— Вот! — обрадовалась Алиция еще больше, хотя это и казалось уже невозможным. — А я же помнила, что мне от тебя что-то было срочно нужно! Но хоть убей не могла вспомнить, что именно! Чуть голову не сломала. Конечно же словари! Приезжай вечером, с семи я точно дома.
Если Алиция говорит «с семи» и «точно буду» — значит, раньше восьми приезжать не стоит. Что я и сделала, заявившись к ней в начале девятого.
К этому времени настроение Алиции снова кардинальным образом переменилось и от дневного восторженного энтузиазма не осталось и следа. Привычной легкомысленной рассеянности тоже не было и в помине, подруга выглядела напряженной и собранной. почти мрачной.
— Ты не думай, я не в маразме и отлично помню, что ты у меня уже была, — огорошила она меня с порога. — Просто я в панике. Мне был срочно нужен повод, чтобы тебя пригласить, а про словари я, как на грех, совсем позабыла. Извини. я так и не спросила: тебе они еще нужны?
— Конечно нужны! — возмутилась я. — Постоянно пользуюсь, когда читаю французские или английские детективы. А сейчас как раз поднакопилось несколько, я без этих словарей как без рук! Не вовремя они тебе понадобились.
— Да не нужны они мне, говорю же! — отмахнулась Алиция. — В следующий раз заберешь, делов-то. Мне они не нужны, мне повод нужен был.
— С каких это пор тебе нужен повод, чтобы пригласить меня в гости? Что у тебя вообще случилось-то?
— Говорю же, я в панике была, ничего не соображала. Да я и сейчас в панике!
— Это я поняла. Не поняла только причин. Что тебя так перепугало, что ты боишься просто так позвать в гости лучшую подругу?
— Да если бы я знала! Просто мне кажется, что за мной все время следят. За каждым моим шагом, представляешь? Да что там кажется, я в этом уверена!
Я пожала плечами. нисколько не впечатленная.
— Ну допустим на минуточку, что это даже и правда. Следят. И что?
Алиция ничего не ответила (если не считать ответом кинутый ею на меня обреченно мрачный взгляд), и мне пришлось продолжить:
— Ты за время моего отсутствия возглавила местное подразделение мафии? Ограбила детский приют и собираешься скрыться с награбленным? Тебя завербовали иностранные разведки? Если нет, то плюнь и забудь: пусть себе следят хоть до морковкина заговения!
— Я боюсь, — упрямо повторила Алиция.
Она даже прервала на секунду свои безостановочные метания по комнатам — словно бы стремясь придать этим словам дополнительный вес.
Нервы у нее действительно шалили, этого я не могла не признать: все время нашего разговора Алиция ни секунды не могла усидеть или устоять спокойно, непрерывно бегая из комнаты в комнату и постоянно что-то хватая и тут же бросая. словно этакое торнадо имени себя. Разговоры на бегу мне совершенно не нравятся, и потому я предпочла передислоцировать свое кресло в стратегически верную точку поближе к эпицентру этого стихийного бедствия, а именно почти вплотную к широкой двустворчатой двери, соединяющей обе комнаты. Дверь эта и так-то никогда не закрывалась (живя одна, Алиция не видела в этом смысла), а с недавних пор была еще и подперта мебелью.
— Чего ты боишься?! — рявкнула я, не выдержав (постоянно вертеть головой оказалось ничуть не менее утомительно, чем бегать за ополоумевшей подругой из угла в угол).
Алиция вздрогнула и остановилась у комода, словно налетев на невидимую стену, и начала бездумно переставлять разные безделушки, которыми он был уставлен.
— Я боюсь, что мне слишком много известно, — тихо сказала она, рассматривая эти безделушки так пристально, словно ценнее их сейчас для нее ничего не было.
Я моргнула. Вот умеют же некоторые объяснять так, что только еще больше запутывают!
— Хорошо, — покорно согласилась я (с психами лучше не спорить!), — тогда рассказывай.
Настала очередь моргать Алиции.
— Что рассказывать?
— Что-нибудь из того, что тебе известно. А то чего ты одна боишься? Будем бояться вместе! Все веселее.
— Тебе все шуточки! — вспылила Алиция. — А я, между прочим, серьезно! И ничего я тебе не скажу! Для твоей же безопасности. Я и сама-то совершенно случайно узнала… Помнишь, я когда-то давно тебя просила перенаправлять мне письма,… в смысле, не все письма, а избирательно?
— Да это когда было-то! Да и не было ничего… никаких писем то есть. Только от Соланж. Ты то письмо в виду имеешь?
— Нет, там и еще были. Просто они через других пересылались.
— Ну и какая разница? Все равно я тех языков не знаю!
— Считай, что тебе повезло. А я вот знаю. К несчастью. То письмо вообще ко мне случайно попало! Даже и не здесь, вот же угораздило вляпаться…
Замолчав, она скользнула по мне отсутствующим взглядом и перешла в другую комнату, начав нервно обрывать лепестки стоящих в вазе цветов. Я развернулась вслед за ней вместе с креслом.
— Ну и?
— Самое ужасное, что я даже не знаю, кого мне надо бояться больше! Тех, про кого я слишком много узнала, или же…
— …или же тех, кто и сам был бы не прочь узнать все, что знаешь ты! — понятливо продолжила я. — По мне так самое время переложить ответственность за разбирательства на соответствующие органы.
— Ты с ума сошла! — взмахнула руками Алиция. — Нет, то есть ты бы, конечно, могла бы к ним и обратиться… а вот я никак не могу! У меня другие принципы. К тому же не забывай, что ты во всем этом плотно замазана и будешь выглядеть моей соучастницей.
Она наконец-то оставила в покое несчастные растерзанные гвоздики и вытащила из застекленного шкафа две красные свечи, длинные и красивые. Мне пришлось снова развернуться вслед за ней, и взгляд мой упал на ранее не замеченную деталь интерьера.
— О-о-о! — воскликнула я в приятном удивлении. — Ты тоже любишь контрасты? Вот уж никогда не подумала бы!
Из свежепокрашенной стены рядом с застекленным шкафом торчал металлический крюк устрашающих размеров. На таком можно было бы подвесить целого мамонта, наверняка бы выдержал. Но сейчас вместо подобающей туши мамонта или хотя бы бизона на нем болталась пара хорошо мне знакомых кастаньет, да еще и на изящном красном шнурочке.
Я давно заметила этот крюк и все ожидала, когда же на нем взгромоздится нечто типа зеркала в массивной мраморной раме или нечто другое такое же монументальное. Чего я никак не ожидала, так это что на столь внушительном крепеже повиснет фитюлька весом со спичечный коробок.
Алиция перехватила мой взгляд и рассмеялась:
— А, это! Не обращай внимания. Я выкинула ту мазню, что тут раньше висела. закрывая дыру в стене. Очень уж достала. Пока не нашла чего-нибудь взамен, чтобы и по размеру нормально, и не пошлятина какая. А чего крюку пустовать, если уж он есть? Пусть на нем хоть что-то висит! А то что ему просто так торчать? Погоди, сейчас тебя кофе угощу!
Положив на стол свечи, которые все это время вертела в руках, она достала из шкафа две чашки. Я наблюдала за этими ее действиями с определенной долей скепсиса, ибо на столе уже стояли две чашки, которые Алиция выставила несколько минут назад.
— Зачем тебе четыре чашки? — спросила я, поняв, что иначе Алиция так и будет доставать из шкафа все новую и новую посуду. — Или ты полагаешь, что мы должны раздвоиться?
— Просто голова кругом… — пожаловалась Алиция, убирая в шкаф лишние чашки. — Это от ужаса. Ни о чем толком думать не могу. Места себе не нахожу, все нервы истрепала!
— А мою микстуру пьешь?
— Разумеется, пью, только ею и спасаюсь! Осталось уже на донышке. Помогает, но ненадолго. Без нее вообще заснуть не могу, принимаю двойную дозу, и все равно потом кошмары. Утром тоже, как проснусь, первым делом снова пью. Постой… а что я сейчас собиралась делать?
— Кофе меня напоить ты собиралась. Полагаю, для этого надо поставить воду.
Дом наш старый. Настолько старый, что его несколько раз брали на учет как исторический памятник и столько же раз с учета снимали — иногда по настоянию горсовета, которому хотелось этот дом снести, иногда ввиду отсутствия в нем исторической ценности. Со временем его обязательно снесут, но, очевидно, это случится нескоро.
Лет триста назад в доме жила семья боярина, который ничем не прославился. Потом боярин умер, потомки его измельчали и обеднели, и дом пошел по рукам. К концу прошлого века его разделили на квартиры — по одной на каждом из трех этажей, — а после революции дом уплотнился.
В нашей квартире на первом этаже восемь комнат и пять семей.
Сейчас в ней остались в основном старики и я. Молодежь рассосалась по Химкам и Зюзиным. Меня же моя комната вполне устраивает.
Страница 34 из 138
В ней двадцать три метра, высота потолков три тридцать, со сводами, и есть альков, в котором.раньше стояла моя кровать, а теперь я завалил его книгами. Указывать мне на беспорядок некому. Мать уехала к отчиму в Новосибирск, а на Гале я так и не женился.
В ту ночь я поздно лег. Я читал последний роман Александра Черняева. Недописанный роман, потому что Черняев умер от голода в Ленинграде в сорок втором году. Этот его роман долго не печатали и только сейчас, когда вышло его собрание сочинений, поместили в последнем томе вместе с письмами и критическими статьями.
Это очень обидно — ты знаешь, что читать тебе осталось страниц десять, не больше. И действие только-только разворачивается.
И оно так и не успеет развернуться, и ты никогда уже не узнаешь, что же хотел сделать старик Черняев со своими героями, и никто уже не допишет этот роман, потому что ие сможет увидеть мир таким, каким его видел Черняев.
Я отложил том и не стал перечитывать ни критических статей, ни комментариев к роману, написанных известным специалистом по творчеству Черняева. Специалист делал предположения, каким бы был роман, если бы писатель имел возможность его закончить Я знал, что Черняев писал роман до самого последнего дня, и зйал даже, что на полях одной из последних страниц было приписано: “Сжег последний стул. Слабость”.
Больше Черняев не позволил себе ни одного лишнего слова.
Он продолжал писать. И писал еще три дня. И умер. А рукопись нашли потом, недели через две-, когда пришли с Ленинградского радио, чтобы узнать, что с ним.
Как видите, мысли у меня в тот вечер были довольно печальные, и герои книги никак не хотели уходить из комнаты. Они силились мне что-то сказать… И тут раздался звон.
Стены в нашем доме очень толстые. Наверно, конструктор конца семнадцатого века сделал запас прочности процентов в восемьсот.
Даже перегородки между комнатаМи — кирпича в три. Так что когда соседи играют на пианино, я практически ничего не слышу.
Поэтому я не сомневался, что звон раздался именно у меня в комнате. Странный такой звон, будто кто-то уронил серебряную вазу.
Я протянул руку и зажег свет.
Герои книги исчезли. Тишина.
Что бы такое могло у меня упасть? Я полежал немного, потом меня потянуло в сон, и я выключил свет. И почти немедленно рядом что-то громыхнуло. Коротко и внушительно. Мне стало не по себе. Я человек абсолютно несуеверный, но кто мог бы кидаться всякими предметами в моей комнате?
На этот раз я зажег свет и поднялся с кровати. Я обошел всю комнату и даже заглянул в альков. И ничего не нашел. А когда я повернулся спиной к алькову, оттуда снова послышался звон.
Я подпрыгнул и повернулся на сто восемьдесят градусов. И опять же ровным счетом ничего не обнаружил.
Позвякивание уже не прекращалось. Через каждые десять секунд раздавалось — дзинь. Потоп пауза. Я отсчитывал — раз-и-два и… после десятой секунды снова — дзинь.
Я, честно говоря, чуть с ума не сошел от беспокойства. У тебя в комнате кто-то звенит, а ты не можешь догадаться, что случилось Я начал систематическое исследование комнаты. Я ждал, пока раздастся звон, и потом делал шаг в том направлении, откуда слышался звук. Я уже догадался, что он доносится со стороны гладкого куска cтены между альковом и дверью. После четвертого шага я подошел к самой стене и приложил ухо к ней. “Раз-и…” — считал я. На десятой секунде прямо рядом с ухом раздался четкий звон.
Так, будем думать, чем объясняется этот феномен.
Стена выходит другой своей стороной в коридор, в глубокую выемку, в которой раньше стояли два велосипеда, а когда велосипеды уехали в Химки-Ховрино, то бабушка, Каплан поставила туда шкаф под красное дерево. В этом шкафу, по общему согласию, мы всей квартирой хранили барахло, которое надо бы выбросить, но пока жалко.
Ясно. Надо выйти в коридор и посмотреть, что происходит в шкафу. Я и не ожидал ничего там увидеть — стена ведь толстая, а звон раздается у самого уха. Но все-таки надел тапочки и выглянул наружу. Все спали. Коридор был темен, я зажег лампочку и при свете ее убедился, что в коридоре никого нет! Я подошел к шкафу, приоткрыл его. Мне пришлось придержать детскую банночку, полную довоенных журналов, которая сразу решила вывалиться наружу. Другой рукой я подхватил пустую золоченую раму и навалился животом на остальные вещи. В такой позе я стоял, наверное, минуты полторы. Наконец мне показалось, что я слышу отдаленный звон. Может быть, только показалось — уж очень сильно я прислушивался. В любом случае звуки доносились не из шкафа. Я закрыл шкаф и вернулся в комнату, только вошел, как тут же услышал — дзинь…
Наверное, целый час я прикладывал ухо к разным точкам стены, пока не убедился совершенно точно, что звук рождался за серым пятном на обоях, на уровне моей груди, в восьмидесяти сантиметрах от угла алькова. Теоретическая часть моего исследования окончилась. Теперь пора было переходить к эксперименту.
Мне уже совершенно расхотелось спать. Я подвинул к стене стул и принялся думать, отрывать мне обои или воздержаться. И не знаю, к какому бы я пришел решению, если бы не сильный удар, почти грохот, сменивший равномерное позвякивание. И тут наступила тишина.
Страница 35 из 138
Нож я взял на кухне. Со стола бабушки Каплан. Нож был длинный, хорошо заточенный (моя работа) и с острым концом. То, что нужно. Еще я взял молоток. Простукать стену. Странно, что я не догадался сделать этого раньше, но меня можно понять — не каждый день в вашей стене заводятся привидения. Я стучал по стене не очень громко. Все-таки соседи спят.
В стене простукивался четырехугольник, семьдесят на семьдесят, за которым явно находилась пустота. Теперь сомнений не оставалось.
Я взялся за нож и вырезал кусск обоев в центре этого квадрата.
Обои отделились с легким треском, обнаружив под собой обрывки газеты и клочок голубой стены. Даже интересно, я вдруг вспомнил, что такой стена была во время войны, и даже вспомнил, какая у нас тогда стояла мебель, и вспомнил, что у нас было затемнение — черное бумажное полотно с мелкими дырочками — как звездное небо. И я его называл не затемнением, а просвещением, и мама всегда смеялась.
У самого уха снова что-то звякнуло. Я постучал острым концом молотка по синей краске и отвалил кусок штукатурки. Потом подумал, что надо бы подстелить газету на пол, но не стал этого делать — все равно уже насорил.
Из-за штукатурки выглянул розовый кирпич и желтоватая полоска раствора вокруг. Кирпич сидел крепко, и я провозился с ним минут десять, пока он не зашатался и не покинул привычное место.
За кирпичом была черная дыра.
Я зажег спичку и посветил внутрь.
Спичка осветила кирпич на противоположной стороне тайника и что-то блестящее внизу. Я осторожно запустил туда руку и с трудом дотянулся до дна ниши.
Пальцы захватили металл. Я вытянул их на свет. Это были старинные серебряные монеты.
Они были теплыми.
Вот это да! Клад. В собственной комнате найти клад! Удивительно.
А впрочем, разве мало кладов бывает в стенах старых домов? Правда, когда об этом читаешь в газете или в книге — одно, но когда это случается с тобой…
Я снова запустил руку внутрь и достал еще пригоршню. Что-то более крупное лежало там же, но чтобы достать его, надо было расширить отверстие. Я рассмотрел монеты получше, они были очень старыми и нерусскими. На них были изображены какие-то древние цари, и на физиономиях царей стояли глубокие клейма с неразборчивым рисунком. Что-то вроде всадника с копьем. Я весь перемазался и чудом не разбудил весь дом, пока вынимал еще ряд кирпичей. Теперь я мог засунуть в нишу голову.
Но делать этого я не стал.
Я взял со стола лампу и поставил ее на пододвинутый стул. Второй стул поставил рядом. Теперь у меня были все возможности для изучения дыры на самом высоком научном уровне. Я отряхнул с себя известку, подложил под лампу стопку книг повыше, чтобы свет падал в нишу, и тогда заглянул внутрь.
И вот что я увидел.
Ниша с кладом представляла собой правильный кубик, вытесанный в стене. Задняя стенка ниши была гладкой и новенькой, будто кирпичи уложили в нее только вчера, и для крепости она была армирована железными полосами. Боковых стенок я сразу не разглядел, потому что глаза предали меня: вместо того чтобы систематически изучать открывшуюся передо мной картину, они уставились в дно ниши, заваленное монетами. Кроме того, на дне лежала чаша из какого-то драгметалла и, как ни странно, железная рука. Наверное, от доспехов.
Я достал руку. Рука была тяжелой, пальцы ее были чуть согнуты, чтобы лучше держать меч или копье, она доставала до середины запястья, как дамская перчатка, и еще на ней были ремешки, чтобы лучше крепить к руке. Я положил руку на стул и потянулся за чашей, и тут случилась совсем удивительная вещь.
Сверху на мою руку упала еще одна монета. Теплая серебряная монета. Как будто она отклеилась от потолка ниши. Монета скатилась по моей кисти, свалилась на кучу других монет и звякнула очень знакомо: дзинь.
Я даже замер. Обомлел. Ведь совсем забыл, что полез в стенку именно потому, что в ней что-то звякало. А как увидел монеты, решил, что это старый клад.
Я посветил лампой на потолок ниши. Потолок был черный, блестящий, без единого отверстия и прохладный на ощупь. Никакая монета приклеиться к нему не могла.
Я подождал, не случится ли что-нибудь еще, но так как ничего не случилось, выгреб наружу сокровища, разложил их на стуле. И заснул, сидя на стуле, раздумывая, то ли пойти с утра в музей, то ли узнать сначала, не пустяки ли я нашел. Еще будут смеяться.
К утру, сам уж не знаю как, я перебрался на кровать и проснулся от звона будильника. С минуту я пытался сообразить, что же такое удивительное произошло ночью, и только когда увидел в стене черную дыру, а на полу груду известки, обрывки обоев и обломанные кирпичи, понял, что все это был не сон — я в самом деле обнаружил клад в своей стене, и притом клад очень странного свойства. Но в чем была его странность, я вспомнить не успел, потому что в дверь постучала бабушка Каплан и спросила, не брал ли я ее нож.
А потом началась обычная утренняя спешка, потому что в ванной был дедушка Каплан, и я вспомнил, что с утра совещание у главного технолога, и мне обязательно надо быть там, и кончилось русское масло, и пришлось стрельнуть его у Лины Григорьевны…
Страница 36 из 138
Правда, когда я убегал, то успел задвинуть дыру книжной полкой и сунуть в карман пару монет, а в чемоданчик железную руку.
На заседании я совсем было забыл о находке, но как только совещание кончилось, подошел к Митину. Он собирает монеты. Я показал ему одну из моих монет и спросил его, какой это страны.
Митин отложил в сторону портфель, погладил лысину и сказал, что монета — чепуха. И спросил, где я ее достал. Наверно, у бабушки и, может, отдам ему. Но надо знать Митина. Митин — коллекционер, и хотя всегда жалуется, что его кто-то там обманул, сам любого обманет. Уже по тому, как он эту монету держал в руках и крутил, видно было, что монета не простая.
– Это неважно, откуда я ее достал, — сказал я. — Мне она самому нужна.
– Кстати, ты просил меня достать однотомник Булгакова, — сказал Митин. — У меня, правда, второго нет, но хочешь, я тебе за нее свой экземпляр отдам?
– Ну и ну, — сказал я. — Его же у тебя ни за какие деньги не выманишь.
– Просто, понимаешь… — потом он, видно, понял, что я его раскусил, и сказал: — Нет у меня этой монеты в коллекции. А нужна, хоть она и подделка.
– Почему же подделка? — спросил я.
– Ну, новодел. Видишь, какая новенькая, Как будто вчера из-под пресса.
– Ага, — сказал я. — Только вчера. Сам их делаю. А как она называется?
Митин с сожалением расстался с монетой и сказал: — Ефимок. Русский ефимок.
– А почему на ней физиономия нерусская?
– Долго объяснять. Ну, в общем, когда у нас еще не было достаточного количества своих рублей, мы брали иностранные, европейские талеры, это еще до Петра Первого было, и ставили на них русское клеймо. Назывались они ефимками. А теперь скажи, где достал?
– Потом, Юра, — ответил я ему. — Потом. Может, и тебе достанется. Значит, говоришь, до Петра Первого?
– Да.
Я подумал, что если буду в музей давать, то одну монету оставлю для Митина. В конце концов Булгакова он мне своего хочет отдать.
В лаборатории я как бы невзначай достал железную руку. Шутки ради. И сказал ребятам, когда они сбежались:
– Давно нужна была. А то у меня слишком мягкий характер. Теперь будет у меня железная рука. Так что, сослуживцы и сослуживицы, держитесь.
Девчата засмеялись, а Тартаковский спросил: — Ты и целого рыцаря принести можешь?
– Рыцаря? Хоть завтра.
Но на самом деле в тот день работа у меня валилась из рук. Наконец я не выдержал, подошел к Узянову и попросил его отпустить меня домой после обеда. Сказал, что потом отработаю, что очень нужно. И он, видно, понял, что в самом деле нужно, потому что сказал: иди, чего уж.
Я открыл входную дверь ключом, звонить не стал и быстро прошел к себе в комнату. Запер за собой дверь — зачем пугать бабушку Каплан, если она нечаянно ко мне зайдет? Потом отодвинул полку с книгами и заглянул в свой тайник. Тайник был на месте. Значит, не приснилось. А то знаете, хоть и железная рука в портфеле, все равно иногда перестаешь сам себе верить — какое-то раздвоение личности наступает. В нише было темно. Свет из окна почти не попадал в нее. Я включил лампу и сунул ее внутрь. И тут я удивился, как давно не удивлялся. В нише лежали разные вещи, которых утром не было. Там были (я их вынимал и потому помню по порядку): кинжал в ножнах, два свитка с красными висячими печатями, кандалы, шлем, чернильница (а может, солонка), украшения всякие и два сафьяновых сапога. Теперь это уже не было похоже на клад.
Это было сплошное безобразие.
Чья-то наглая шутка.
Постойте, а почему шутка? Кто так будет шутить? Бабушка Каплан? Но ведь ночью она спит, и к тому же у нее с возрастом атрофировалось чувство юмора. Еще кто из соседей? А может, я сошел с ума? Тогда и Митин сошел с ума, а он человек трезвый.
Я взял в руки сапог. Он еще пахнул свежей кожей и податливо гнулся в руках. Я примерил шлем.
Шлем с трудом налез мне на голову. Он был тяжелый и настоящий, не жестяная подделка для Мосфильма. Так я и сидел в шлеме, с сапогом в руках. И ждал у моря погоды. Я перебирал в памяти все события ночи. Звон и удары в стене, теплые монеты, железная рука. Потом вспомнил, как монета свалилась с потолка ниши мне на руку. Я размышлял и ничего не смог придумать.
Потом в полной растерянности я сунул руку и ощупал потолок ниши. Он был скользким, как зеркало, отражающее сплошную ночь.
Я вынул еще несколько кирпичей, чтобы удобнее было работать, и через час ниша полностью лишилась передней стенки. Я смог разглядеть нишу во всех подробностях. Железные полосы на задней стенке оказались не железными, а из того же черного зеркального сплава, что и потолок, а одна из боковых стенок была поделена белыми полосками на квадраты.
По низу ее шли какие-то линии, и между ними были тонкие щели.
Этими щелями я и решил вплотную заняться. Я сунул голову в нишу, чтобы удобнее было работать, и в тот же момент меня ударили по голове, да так сильно, что я чуть не получил сотрясение мозга. Я вырвал голову наружу.
Больно стукнув меня по.кончику носа, на пол ниши упал старинный пистолет с чуть загнутой ручкой.
Я посмотрел вверх. Потолок был все так же гладок и черен. Чертовщина. Нужно было тебе жить двадцать шесть лет при Советской власти, чтобы на собственном опыте убедиться, что потусторонние силы все-таки есть!
Страница 37 из 138
Ну, а если их все-таки нет? — вдруг подумал я, крутя в руке пистолет. Если вся эта чертовщина имеет какое-то объяснение? Тогда какое?
На что это все похоже? — думал я, глядя в черную пасть ниши. Что это напоминает из знакомых мне вещей? Понимаете, я решил искать ответ этой задачи по аналогии.
Я думал долго, минут двадцать.
И вдруг мне пришла в голову аналогия. Эта шутка напомнила мне почтовый ящик. Да, самый обыкновенный почтовый ящик. В него через щель кидают письма и бандероли. Так. Пойдем дальше. Если это особенный почтовый ящик, то, значит, в нем должно быть отверстие для получателя. Тут и таилась загвоздка. Получателя не было. Ведь пока я не сломал стенку, ящик не имел выхода. Все, что в него попадало, оставалось в нем лежать.
Посмотрим на эту проблему с другой стороны. Кто и что в этот почтовый ящик опускает? Кто — пока неизвестно. Но что — я уже знаю. Всякие русские вещи допетровской эпохи. Откуда их берут? Из музея? Воруют? Малоправдоподобно.
И третье. До вчерашней ночи в почтовый ящик никто ничего не клал. Сегодня положил. Если бы это случилось раньше — за последние двадцать лет, — то я бы услышал какой-нибудь звон. Или мама услышала бы. У нее хороший слух. Значит, ящик начал действовать только вчера. А может быть?…
И тут мне пришла в голову совершенно сумасшедшая идея, которую можно объяснить только тем, что я попал в совершенно сумасшедшую ситуацию.
Значит, у меня есть почтовый ящик, из которого нет выхода.
В него кладут вещи очень давно прошедших лет. И до сегодняшнего дня не клали.
А что, если сегодня отверстия этого нет, а тогда оно было? Понимаете меня? Тогда, когда клали эти вещи. Триста лет назад. Когда этот дом был новеньким. И что, если это отверстие есть тогда, когда эти вещи положено вынимать?
В будущем. Через сто лет. Или через двести лет. Когда будут жить те люди, которые смогут ездить на несколько сот лет в прошлое.
Если эта сумасшедшая идея имеет смысл, то становится понятно, почему вещи стали появляться только вчера. Не потому, что ящик заработал вчера, а потому, что он вчера сломался. Ну да, сломался.
На линии “прошлое — будущее” полетел какой-то транзистор. И получилась дыра. А может, пробило изоляцию — мало ли что может случиться. И вот ко мне в комнату, в мое время начали падать вещи, раздобытые археологами будущего в далеком прошлом.
Идея мне понравилась. Но какова моя роль во всей этой истории? Вызвать электрика, чтобы посмотрел нишу? А потом отправил меня в сумасшедший дом? Воспользоваться плодами поломки и собирать жатву с чужой работы?
Выменять у Митина всю его библиотеку? Тоже какая-то чепуха получается.
Я поставил горящую лампу в нишу и протер носовым платком боковую стенку. Потом ощупал ее пальцами и вставил в узкую щель внизу кончик ножа бабушки Каплан, который я снова унес из кухни. Я действовал осторожно, потому что боялся сломать машину насовсем. И бывает же такое везение — вдруг эта стена поддалась и открылась. За ней оказался пульт, и все стало совершенно ясно. Я был прав.
Центр пульта занимала временная шкала. Вдоль нее шли светящиеся точки. Одна из них, возле года 1667-го, горела ярче других, и именно возле нее стояла стрелка.
Кончалась шкала 2056 годом.
Внизу -. густое переплетение проводов и проводников и ряд кнопок неизвестного мне пока назначения. Вдруг точка у года 1667-го загорелась ярче, и в тот же мог мент я почувствовал над головой гудение. Я понял, что все это может значить, и отдернул голову.
Небольшая книга в кожаном переплете с застежками глухо стукнулась о пол ниши. Я успел заметить, что в тот момент, когда она упала, в потолке появилось отверстие точно в размер книги. Все ясно. Я угадал. Красным светом вспыхнула на мгновение точка 1967 года. Конечная станция не загорелась. Ну что ж, очевидно, они пока не заметили поломки и продолжают работать впустую.
Представляете, может быть, целый НИИ там, в 2056 году, сидит у этой самой ниши и ломает голову, почему к ним не поступают образцы. Лучше смотреть надо, товарищи, подумал я. Как же дать им понять? Может, они так и не видят помаргивания в 67-м? А пока я взял отвертку и стал проверять контакты. Это заняло у меня еще часа два. Я действовал почти наугад. В схеме я так толком и не разобрался, хоть с детства числюсь в радиолюбителях. Я копался и размышлял о том, что интересно бы побывать в будущем и узнать, как там живут люди, и удастся ли мне сделать что-нибудь толковое в жизни, и отчего я умру. А потом я подумал, что все это чепуха, а, наверное, жизнь не такая плохая, если какие-то археологи работают в 1667 году и у наших потомков есть время для таких экспедиций.
И еще я думал, что неплохо бы побывать и в прошлом. И зайти, например, к писателю Александру Черняеву и узнать, как же он собирался окончить свой роман.
И тут я обнаружил поломку.
Вы имеете полное право мне не верить. Куда уж мне. Но я замотал разрыв фольгой — паяльника у меня не было, и решил посмотреть, что будет дальше. Я был страшно горд, что нашел все-таки этот чертов контакт. И тут загорелась снова лампочка 1667 года, и снова раздалось над головой слабое гудение. Но я ничего не увидел, и ничего не упало сверху, только загорелась вторая лампочка, уже не в моем году, а прямо в 2056-м.
Страница 38 из 138
Все правильно. Они получили свою посылку. Я могу спать спокойно.
Я откинулся на стуле и понял, что жутко устал и что уже темно.
И что я сам не очень верю в то, что произошло. И не знаю, как отправить по назначению скопившееся у меня барахло.
В дверь постучали.
– Кто там? — спросил я.
– К тебе, — сказала бабушка Каплан. — Ты что, звонка не слышишь? Я должна за тебя открывать? Ты снова мой нож взял?
Я подошел к двери и сказал: — Нож я отдам попозже. Не сердитесь.
Она добрая старуха. Только любит поворчать. Это возрастное.
За дверью стоял человек лет сорока, в синем комбинезоне, с чемоданчиком в руках.
– Вы ко мне? — спросил я.
– Да. Я к вам. Разрешите войти?
– Входите, — сказал я и тут вспомнил, что войти ко мне нельзя.
– Одну минутку, — сказал я, захлопнул дверь перед его носом и срочно задвинул на место полку с книгами.
– Извините, — сказал я, впуская его, — у меня ремонт и немного беспорядок.
– Ничего, — ответил он, закрывая за собой дверь.
И тут он увидел кирпичи на полу. И сказал:
– Я представитель исторического музея. Мы получили сведения, что вами найден клад большой ценности, и мы хотели бы ознакомиться с ним.
Что-то в речи этого человека, в манере держать чемодан и в чем-то еще неуловимом для других, но понятном мне, проникшему в тайны времени, подсказало единственно правильное решение: не из музея он.
– Я все уже починил, — сказал я.
– Что вы починили?
– Ваш почтовый ящик.
Я отодвинул полку и подвел его к нише. Я показал ему контакт и сказал:
– Вот только паяльника у меня не было, пришлось фольгой замотать.
Тут загорелась лампочка в 1667 году, и он понял, что я все знаю.
– Ну что ж, — сказал он, — Рассказывайте. Насколько я понимаю, вы умеете держать язык за зубами. Это очень важно.
– Да, важно. И я буду его там держать. Только захватите с собой остальное добро. Мне оно ни к чему.
Почтальон-механик из 2056 года запаял контакт, переправил в будущее вещи, и потом мы с ним заделали дыру в стене так, что даже мне не догадаться, где она была. И он очень благодарил меня и немного удивлялся моей сообразительности, но, когда я его спросил, что будет через сто лет, он отвечать отказался и сказал, что я сам должен понимать, — сведения такого рода он разглашать не может.
Потом он спросил, чего бы я хотел. Я сказал, что спасибо, ничего.
– Так, значит, никаких просьб? — спросил он, берясь за ручку чемоданчика.
И тут я понял, что у меня есть одна просьба.
– Скажите ваши люди бывают в разных годах?
– Да.
– И двадцать лет назад?
– И тогда. Только, разумеется, со всеми предосторожностями. И об этом никто не знает.
– А во время войны и блокады кто-нибудь был в Ленинграде?
– Конечно.
– Вот что, выполните такую просьбу. Мне надо передать туда посылку.
– Но это невозможно.
– Вы сказали, что выполните мою просьбу.
– Что за посылка?
– Одну минутку, — сказал я и бросился в кухню. Там я взял две банки сгущенного молока, и полкило каплановского масла из холодильника, и еще пакет сахара — килограмма в два весом.
Я сунул все это в большой пластиковый мешок Лины Григорьевны и вернулся в комнату. Мой гость из будущего подметал пол.
– Вот, — сказал я. — Это вы должны будете зимой сорок второго года в январе месяце передать писателю Черняеву, Александру Черняеву. Ваши его знают. И адрес его сможете найти. Он умер от голода в конце января. А ему надо продержаться еще недели две. Через две недели к нему придут с радио. И не смейте отказываться. Черняев писал роман до последнего дня…
– Да поймите же, — сказал гость. — Это невозможно. Если Черняев останется жив, это может изменить ход истории.
– Не изменит… сказал я убежденно. — Если бы вы так боялись прошлого, то не брали бы вещей из семнадцатого века.
Я сказал это по наитию свыше, но гость улыбнулся.
– Я не решаю таких вопросов, — сказал он. — Давайте я возьму вашу посылку. Только сорвите наклейки с банок. Таких не было тогда в Ленинграде. Я поговорю в нашем времени. Еще раз очень вам благодарен. Спасибо. Может быть, увидимся.
И он ушел. Как будто его и не было. У меня даже появился соблазн снова сорвать обои и заглянуть в нишу. Но я знал, что этого никогда не сделаю. И он тоже понимал это, а то бы не пришел ко мне.
На следующий день я нашел у себя в кармане две забытые монеты. Я подарил одну Митину, а другую оставил себе, на память.
Митин принес мне, как и обещал, однотомник Булгакова, а потом сказал:
– Знаешь, я нашел дома том литературного наследства. Там есть воспоминания о Черняеве. Тебе интересно?
Я сказал, что, конечно, интересно. Я уже понимал, что они меня не послушались и не передали старику моей посылки. Да и, конечно, чепуху же я порол. Ведь большим тиражом отпечатана биография писателя и там сказано, что он умер именно в сорок втором году.
Я даже посмеялся над собой. Тоже мне теоретик.
Вечером я прочитал статью о Черняеве. Она рассказывала, как он жил в Ленинграде в блокаду, как работал и даже ездил на фронт выступать перед бойцами. И вдруг в конце статьи я читаю следующее, хотите — верьте хотите — нет: “Зимой, кажется в январе, я зашел к Черняеву. Александр Григорьевич был очень слаб и с трудом ходил. Мы с ним говорили о положении на фронте, о блокаде, и он мне сказал вдруг: — Со мной случилась странная история. На днях получил посылку.
Страница 39 из 138
– Какую? — спрашиваю. — Ведь блокада же.
– Неизвестно от кого. Там было сгущенное молоко, сахар.
– Это вам очень нужно, — говорю.
А он отвечает: — А детям не нужно? Я-то старик, а ты бы посмотрел на малышей в соседней квартире. Им еще жить и жить.
– И вы им отдали посылку?
– А как бы вы на моем месте поступили, молодой человек? — спросил Черняев, и мне стало стыдно, что я мог задать такой вопрос”.
Я пять раз перечитал эти строки. Я сам должен был догадаться, что, если старик получит такую посылку, он не будет сосать молоко в уголке. Не такой старик…
Но что странно: этот том литературного наследства вышел в 61-м году, семь лет назад.
В этот весенний день Закари Фёрсту исполнилось три месяца.
Заки стал первым двоюродным внуком Исли.
Исли любил его с отчаянной нежностью, прекрасно понимая, что он тут далеко не первый в очереди на обожание. У Заки было полно родственников со стороны Клэр: дедушки, бабушки, тети и дяди. Еще была калифорнийская бабушка Лаки, однажды нагрянувшая в Сиэтл взглянуть на новорожденного, как злая фея, которую не пригласили на крестины. Со слов Клэр, она была разочарована тем, что мальчик совсем не похож на отца Лаки, но все равно почему-то отписала младенцу виноградники в Напе. Рассказывая об этом, Лаки крутил пальцем у виска, что не мешало ему самому счастливо и глупо улыбаться каждый раз, когда он брал кулек с сыном на руки.
Ригальдо утверждал, что Фёрсты бесповоротно утратили разум в день, когда Лаки посреди рабочего дня прислал Исли картинку без подписей. Тот открыл сообщение прямо на совещании, слушая доклад директора по маркетингу, и чуть не сдох от ужаса, увидев черно-белый конус УЗИ. Последний раз, когда ему доводилось разглядывать похожую картинку, там была пораженная карциномой печень Харви Смита. Исли разнервничался так, что пришлось объявить перерыв. На его встревоженный вопрос в трубку: «Лаки, кто болен?!» — дорогой племянник безмятежно ответил: «Никто не болен, ты что. Это маленький Фёрст. Правда, классный?..»
В тот раз, предупредив Люсиэлу, чтоб никого не пускала, Исли заперся в кабинете и накидался коллекционным джином. Когда Ригальдо открыл дверь своим ключом, Исли поднял на него глаза и сказал: «Я стану дедом в сорок четыре года». Ригальдо обошел стол, взял из руки Исли стакан и одним глотком прикончил оставшийся джин. А потом проворчал, сморгнув выступившие слезы: «Боюсь даже спросить, а кем твой будущий внук будет считать меня».
И с этого дня перед Исли открылся дивный новый мир, вся эта чудовищная ветвь детской индустрии, призванная выдоить из родителей все, что они могли себе позволить, а уж он мог себе позволить многое. Когда Лаки присоединялся к нему, они как два дебила запускали на озере управляемый катер или выкладывали железную дорогу на половину гостиной. Клэр необидно смеялась, аккуратно перешагивая рельсы и разводные мосты, а Ригальдо подчеркнуто их игнорировал. Его-то подарки были убийственно практичны. Не то что хтонические зайцы в человеческий рост, которых становилось в доме Лаки все больше.
С прохладной сдержанностью Ригальдо все было не так просто: Исли довольно быстро вычислил, что его муж тайно страдает. Когда он как следует прижал Ригальдо, выпытывая, что происходит, тот долго отбрыкивался, но в конце концов раскололся.
«Не вздумай им рассказать, — пробормотал Ригальдо. — Они обидятся. Но блядь, да, я вроде как расстроен тем, что теряю близкого друга. Клэр уплывет в увлекательный мир слингов и женских чатов, и ей станет неинтересно со мной общаться».
Исли тогда не удержался и довольно жестко сказал, что не подозревал его в таком малодушии. В прошлом году Клэр закончила университет и поступила в резидентуру по хирургии, и теперь набирала положенное число часов у операционного стола. Она держалась за место и была всерьез настроена работать до самых родов, чтобы не упустить своего аттендинга, известного профессора хирургии. Пока что она плавала исключительно в увлекательном мире аппендицитов, ректальных кровотечений и абсцессов, и это никак не мешало ей общаться с людьми. Ригальдо устыдился и постарался взять себя в руки. И, судя по тому, что Исли регулярно слышал из его разговоров по скайпу, у них с Клэр все по-прежнему было хорошо.
Младенец, мальчик восьми с половиной фунтов веса, появился на свет в декабре. После звонка Лаки Исли приехал на свой завод, прошел на крышу и битый час простоял там на холоде, выкуривая одну сигарету за другой. Перед ним как на ладони лежала промзона Сиэтла и районы новой застройки, справа на горизонте светилась зубчатая гряда гор, а слева бликовал океан. Было слегка морозно и солнечно. Огромная лужа за заводским периметром, на месте которой собирались возводить сорокаэтажный дом, замерзла и стала ровной, как каток.
Ригальдо отыскал его на той крыше по маячку GPS, почти насильно увел вниз и долго грел у себя под пальто его холодные руки.
Сейчас, стоя в тени торгового центра «Сауз Кингдом», Исли с необыкновенной ясностью вспомнил те ощущения.
На крыше его накрыло мыслью, что он хотел бы когда-нибудь показать новорожденному внуку весь город — с его портовыми кранами, высотками, Спейс-Нидл, индейскими символами, монорельсом и троллем под мостом. Заводы, фабрики, магазины, рыболовные сейнеры, кофейни, музыкальные магазины, дождевой лес — так, как будто все это принадлежало только ему, Исли Фёрсту. Но у Закари были родители, которые тоже хотели многое ему дать, и Исли как никогда остро почувствовал, что не имеет права навязываться. Что ж, он подождет со своей охуенно ценной картиной мира до тех пор, пока Заки не научится ходить, а потом проведет его за руку от залива и до завода, вручая свою империю.
А до тех пор можно дарить ему роботов. Уж этого-то права у него никто не отнимет.
Исли взглянул на часы — Лаки по-прежнему где-то шлялся, паршивец! — затушил сигарету и бросил окурок в урну. Прищурившись против света, проверил, где красный шар. Тот мялся между двумя одинаковыми синими «Хондами», совсем недалеко от входа в торговый центр.
Оглядываясь на него, он быстро прошел сквозь вертушку, наперерез толпе, текущей по первому этажу, и окликнул безмятежного охранника:
— Кажется, на парковке потерялся ребенок.
Наградой ему был изумленный взгляд.
— С чего вы взяли? К нам никто не обращался.
— С того, что он уже двадцать минут обходит похожие машины, — Исли пожал плечами. — Больше, увы, ничего не знаю. Я не приближался, чтобы его не напугать.
Охранник что-то уныло пробормотал в рацию на плече и поплелся наружу. Исли еще раз взглянул на часы и двинулся следом — посмотреть, чем дело закончится.
Ужасный мир, где нельзя напрямую спросить у ребенка, не нужна ли ему помощь, особенно если ты взрослый мужик, женатый на другом мужике.
Над лагерем, над крошечным пятнышком костра видно огромное звездное небо. Так, чтобы сразу стало ясно, какие люди маленькие и одинокие.
ВАРЯ
Так он что ли хочет отомстить? Да ну вас, сказочники. Смотрите-ка, тучи ушли. Завтра, может, солнце увидим…
ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ
Интересно. Впервые эту байку слышу. Принести что ли гитару? Вы завтра рано ли выходите?
ИГОРЬ
Вообще, хотелось бы пораньше. Сегодня полдня потеряли из-за дождя. Тащите уж гитару, а то от всех этих разговоров как-то не весело.
Павел Андреевич уходит за инструментом в темноту.
ИГОРЬ
(переглянувшись с Михой)
Я тоже сейчас вернусь.
НАТ. – У КОСТРА — НОЧЬ
На заднем фоне слышны звуки подстраиваемой гитары.
Варя нервно крутит головой.
МИХА
Что там?
ВАРЯ
Весь вечер такое чувство, что за нами наблюдают. А тут еще вы с вашими легендами. Где вот они оба?
МИХА
Да не бойся, сейчас придут… Опа! А вот и…
Из тени вдруг появляется человек. Миха встает навстречу, потому что уверен, что это Игорь решил сестру разыграть, но видит, что ошибся, оступается, неловко падает на спину.
ПРИЗРАК (ЗК)
Осторожней!
ПРИЗРАК выходит на свет. У него промокла одежда, влажные волосы. Смотрит он только на Варю.
ПРИЗРАК
Привет! Прошу прощения за внезапность. Не думал, что произведу фурор. Можно, я у вас немного погреюсь? Холодно…
ВАРЯ
(слегка нервно)
Да ничего. Это тренд сегодняшнего вечера.
Миха встает. Осторожно занимает позицию между Призраком и Варей.
МИХА
Парень, шел бы ты! Поляна большая, места много. Разведи костер и грейся!
Призрак продолжает смотреть на Варю, возникает неловкая пауза. Варя тоже встает.
ВАРЯ
Скажите честно, вас эти олухи специально подговорили, чтобы меня напугать?
Призрак дует в замерзшие кулаки, ему не до розыгрышей.
ПРИЗРАК
Да я тут просто заблудился малость. Смотрю, костер горит, думал, может, свои. Оказалось, ошибся. Меня Саша зовут.
МИХА
(шепотом)
Ну конечно!
Парень, я серьезно. Тебе нужна зажигалка? Держи зажигалку. Только отстань, а?
Призрак снова смотрит на Варю, она не выдерживает, отводит взгляд.
ВАРЯ
Не слушайте его, садитесь. Хотите чаю?
Призрак мотает головой. Устраивается у самого пламени, подальше от Михи. От его одежды начинает валить пар. Варя зачерпывает в свою кружку из котла чаю и протягивает призраку. Тот принимает, нечаянно касается Вариной руки.
ВАРЯ
Ого, да у вас руки ледяные! Что за манера под дождем без куртки бродить!
ПРИЗРАК
Это я, кажется, в ручей упал. Ничего страшного.
Миха оттаскивает Варю в сторону от костра.
МИХА
Варька, ты что делаешь? Хочешь, чтобы нас всех завтра накрыло?
ВАРЯ
Слушай, ну видно же, что человеку плохо. А ты ему: «иди отсюда». Какой он призрак, он кружку в руку взял. Да и не верю я в эти ваши…
Варя решительно идет к Призраку. Тот сидит чуть ли не в костре.
ВАРЯ
Слушайте… снимайте-ка вы свои шкурки, ведь насквозь наверно промокли. Погодите, я что-нибудь из рюкзака достану.
ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ
Лучше я. Ваше, Варь, я боюсь, маловато будет.
У костра появляются Павел Андреевич и Игорь. Павел Андреевич отдает Игорю гитару, затем достает откуда-то из темноты и протягивает Призраку серый свитер своего нехилого размера.
Миха смотрит на остальных, как на обреченных или психов – поджав губы и мотая головой. Но молчит.
Призрак отходит от костра переодеться.
ИГОРЬ
Варьк, коньяк в клапане твоего рюкзака. По-моему, это тот самый случай…
ПРИЗРАК
Я в порядке. В полном. Не нужно беспокоиться.
ИГОРЬ
А я не тебе. Я Михе. Что-то он у нас зеленый совсем…
МИХА
Дебилы!
Уходит в сторону палаток. Призрак возвращается. Свитер Павла Андреевича ему сильно велик, от этого он выглядит забавно и совсем не «мистично». Он садится к костру.
ИГОРЬ
(в шутку)
Так ты что, на самом деле призрак?
Призрак снова бросает быстрый взгляд на Варю.
ПРИЗРАК
(разводит руками, изображает скорбь)
Может быть.
Протягивает руки к огню.
ПРИЗРАК
А можно я просто погреюсь? Без вот этого всего? Вопросы вечно… Давайте тихонько посидим.
ИГОРЬ
Ну, если хочешь. Будешь самым скучным Катинским Призраком последних двух десятилетий.
ПРИЗРАК
Да просто все – я не могу не приходить, если здесь горит костер. Ну, как бы, я не знаю почему, ладно? Но пусть уж это побыстрей закончится.
ВАРЯ
Почему?
ПРИЗРАК
(задумчиво)
Правда хочешь знать?
Варя кивает.
ПРИЗРАК
(не отрывая взгляд от огня)
Ну, раз уж я призрак… Пусть и самый унылый, как вы правильно заметили… Ладно. Мне просто немного обидно, что мной пугают людей. Мало радости, когда тебя боятся, но еще меньше, когда жалеют. А ведь вроде тоже – без всякой причины. Хотя тут, должно быть, трудно сдержаться…
С усмешкой разводит руки, демонстрируя слишком большой свитер и шевелит пальцами во все еще мокрых кедах.
На крыше было прохладно и даже дождя, похоже, не намечалось – ясное небо, мерцающие звезды складывались в непривычные до сих пор созвездия. Драконье Крыло, Божья ладонь, Белый щит, Долгая грива, Рыбица…
Я глубоко вздохнул. Воздух столицы чуть припахивал дымом, уже не пожарищ, а просто печек, где-то недалеко шумела поздняя компания, ругаясь из-за чьей-то криворукости и потерянном из-за нее заказе на… на что именно, я не заинтересовался. Ага, сам удивляюсь. Мне – и нет дела до дохода. Я даже заначку – святое! — на крышу не взял, под подушкой валяется.
Изменилось все как-то.
Створка окна, в которое я так эффектно «ушел», качнулась, проскрипев что-то жалобное. Но не закрылась. Видно, Славка подошел закрыть – и по каким-то причинам передумал. А в комнате и так нежарко. Я машинально глянул вниз, будто мог смотреть сквозь кровельную черепицу, но увидел только изморось. Что же все так по-дурацки…
Знаю, я повел себя не слишком умно. Знаю, что Славка прав. Знаю, что наорал на него, слова не дав сказать, как та самая землячка, Нести. Истеричка. С чего меня вообще так понесло, а? Странно все как-то… я потер виски. Взбаламученные мозги потихоньку начинали соображать, и то, что они соображали, им не нравилось. А с чего я вообще взбесился-то? Сначала решил к Димме сунуться, будто мне в прошлый раз мало было, потом наорал на Славку и фактически послал открытым текстом. Позорище. Будто мне четырнадцать, а не восемнадцать.
Может, это как раз то самое? Намечающееся сумасшествие потихоньку привет передает? Предупреждает, так сказать: я, мол, на подходе, готовьтесь. Что-то же случалось с драконьими разведчиками в столице, в какой-то момент они просто переставали отвечать на сообщения и пропадали бесследно. И мы со Славкой договорились и отслеживали на всякий случай изменения в поведении друг друга…
Пока все было нормально – до сегодняшнего вечера.
Рита надо спросить при случае. Может, дело действительно в столице, в том, что здесь устроили вельхо? Драконьи мозги не выдерживают какого-то местного эксперимента? В Славке проснулся контрол-фрик, а во мне – обиженный тинейджер-переросток? Но мы-то в телах человечьих. Сработало бы?
Да нет. Бред это все. Конспирологический. Сам себе вру.
Меня другое зацепило.
Славка мне врал. Или что-то недоговаривал. Я не знаю, в чем, но сам факт! В какой-то момент он опять отвел глаза. И пауза эта, крохотная, почти незаметная, такая бывает, если должен слова подбирать аккуратней обычного. Не помню, что я у него такое спросил… кажется, возмутился, с какой стати такой «родительский контроль», я вроде как уже вырос! А он…
Дурак я, да? Можно подумать, сам образец честности! Можно подумать, не сам его врать учил! Но вот же глупость, стало как-то… неприятно, словом. Врать можно, но… но пусть не Славка. Не мне. Не после всего, что было. Я же помню, как он меня прикрывал в яме у драконоверов… и потом. Тюрьма, Гнездо, общий грабеж, общий полет, общая драка в нашем странном городе. Блин, у нас общие родичи и общее имущество, даже шкаф рабочий теперь один на двоих. Мы побратимы, и не знаю, кому я еще верил в своей жизни так, как ему. А теперь я сорвался так тупо и истерично, и сижу на крыше, как полный идиот. Потому что не знаю, как пойти вниз и извиниться. Потому что…
Холодно. А ведь казалось, что ночь почти теплая…
«Потому что ты опять один, — печально вздохнул кто-то внутри. – Нравится?»
Нет.
И, самое главное, что теперь?
Если он мне не доверяет…
Изнутри маскировочный купол практически был невидим. Как только его установили, Авдей раз шесть, наверное, выбирался наверх посмотреть на чудо, сотворённое устаревшей военной техникой. Нет, если, конечно, приглядеться, становилось заметно: что-то с полянкой не то. По краям травка как травка, а вот посерёдке какая-то… смазанная вроде…
Но это если приглядываться нарочно. А так, пока случайно не набредёшь, ни в жисть не заподозришь, что там внутри жильё. Кстати, в отличие от прозрачных стен хроноскрёба энергетический купол, казалось, не гасит, а усиливает звуки, стало быть, при появлении комиссии вести себя надлежит предельно тихо…
Проснулся Авдей среди ночи от женского вопля. Сначала решил: приснилось, однако вопль повторился.
Схватил фонарик, выглянул наружу. Половинки луны вполне хватало, чтобы различить поляну и метнувшегося прочь большого серого кота, обычно столовавшегося у Авдея. В рощице кто-то трещал сушняком и всхлипывал.
Светя под ноги, двинулся на шум. Девушка (та самая, с которой они днём перешли на «ты» за столиком «Безвременника») прижималась спиной к тополю, и в руке её был охотничий нож.
— Чего орёшь?
— Кошка… — выдохнула она.
— И что?
— Она же, наверное, непривитая…
Нет, они там точно все рехнулись в своём хроноскрёбе!
— Так я и сам непривитой…
Вроде успокоилась малость, спрятала нож в чехол. Получилось это у неё не сразу — руки тряслись.
— Ты как сюда попала вообще?
— У меня отмычка… — задыхаясь, сказала она, — со всеми допусками… На любой уровень, хоть наружу…
— Эх ты! Оказывается, и такие есть?
— Адик сделал.
— Кто?
— Ну… байкер… С нами за столом сидел…
— Та-ак… А сюда ты зачем?
Подалась к Авдею, ухватила за отвороты куртки.
— Твою землянку хотят демонтировать!
Тот осклабился:
— Пускай они её найдут сначала…
— Найдут! — в отчаянии бросила девушка. — Эти… из отдела доместикации… договорились Каллистрата Фелициановича прямо к землянке вывести…
— Зачем?
— Корнея Корнеича подсидеть хотят…
Судя по всему, речь шла о тех двоих, что удостоили Авдея утренним визитом. Он осторожно открепил девичьи пальцы от своей куртейки и вернул их на безопасное расстояние.
— Откуда знаешь?
— Кир сказал.
— А он откуда?
— Так у него отец там работает… Мы завтра на акцию протеста выходим… в триста четвёртом…
— Почему именно в триста четвёртом?
— Ну так акции протеста только там и разрешены… в триста четвёртом…
Авдей смотрел на неё чуть ли не с умилением. Такой страх перед нулевым уровнем, перед дикой природой — и всё-таки отважилась выбраться наверх, найти… Ещё и ночью!
— А кто он такой, этот Каллистрат Фелицианович? Что-то, я смотрю, все его боятся…
— Каллистрат Фелицианович?.. — переспросила она, моргая. — Н-ну… как же!.. Этот… куратор… из столицы…
— Ладно, — сказал Авдей. — Будем считать, я понял. Спасибо за предупреждение… И-и… знаешь, что? Давай-ка я тебя до бетонки провожу. А то не дай бог кошки покусают, вороны заклюют. Вороны, они ведь тоже непривитые…
— Может, лучше в землянку?.. — робко предложила она. — А утром я…
— Э, нет! — решительно пресёк он это поползновение. — Не теперь…
Чёрт её разберёт, вдруг несовершеннолетняя!..
***
Возле самого бетона Варвара (так звали отчаянную натуралку) предприняла ещё одну попытку соблазнить Авдея, и тому, следует заметить, едва удалось уклониться. Откупился обещанием, что скоро увидятся в хроноскрёбе…
Когда он достиг своей берлоги, почти уже рассвело. И тут, как нарочно, поступил сигнал о прибытии комиссии. Хорошо хоть проводить успел!
Утренняя рыбалка, понятное дело, накрылась. Авдей ругнулся, включил фонарик и принялся собирать валяющиеся посреди поляны снасти. Отнёс всё вниз, причём чуть не расшибся, споткнувшись по дороге о силовую установку, питавшую купол.
Подумав, снял с полки Аристотеля, выбрался по кирпичной лесенке наружу, пристроился на верхней ступеньке и, подождав, пока развиднеется окончательно, приступил к чтению. Каждый раз переворачивать страницу было незачем — как всегда, вполне хватило той одной, на которой книга раскрылась.
Аристотеля он любил читать потому, что великий грек сплошь и рядом рассуждал о нём, об Авдее. Чаще, правда, бранил.
«Тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств, живёт вне государства, — всё легче и легче разбирал Авдей проясняющиеся с каждой минутой слова, — либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек».
Отложил книгу на кирпичи, призадумался. Так кто же он всё-таки: недоразвитое существо или сверхчеловек?
И не одно ли это и то же?
На корявую старую вербу слетел скворец. Для начала пощёлкал, посвистал по-своему, потом начал всех передразнивать: мяукал, тарахтел по-сорочьи, изображал скрип Авдеевой двери, наконец наежинил пёрышки на груди и весьма точно воспроизвёл трель иволги.
Хорошо хоть звон закидушки копировать не научился!
***
Стоило выглянуть солнышку, нагрянула комиссия. Пешком, что характерно. Никаких вертолётов, никакого наземного транспорта.
Впереди бодро шествовал высокий жилистый старик с брюзгливым и несколько обвисшим лицом — должно быть, тот самый Каллистрат Фелицианович, при одном имени-отчестве которого все вокруг трепетали. Местное начальство следовало за ним, чуть приотстав. То ли из почтения, то ли притомились с непривычки. Всех, понятное дело, подняли с постелей засветло, но на открытую позевоту никто не осмеливался.
Авдей хотел перебраться внутрь, потом подумал: зачем? Кто его под куполом увидит?
— Вот, Каллистрат Фелицианович, — лебезил один из свиты. — Как видите, всё приведено в естественный, я бы даже сказал, экологически чистый вид…
— Естественный, говоришь?.. — раздался зловеще-скрипучий голос высокого гостя. — А это как понимать прикажешь?
Все взглянули — и обмерли. Меж травянистыми бугорками вилась тропинка.
— Ну так это, наверное… зверьё протоптало… на водопой…
— Прямо отсюда и протоптало?
Действительно, в каком-нибудь десятке шагов посреди поляны стёжка внезапно обрывалась.
Каллистрат Фелицианович приблизился к месту её зачатия и уставился в упор на незримого ему Авдея. Глаза у старика были водянистые, беспощадные. Сердце тоскливо сжалось. Значит, всё-таки переселяться на двести с чем-то сороковой… Или копать новую нору где-нибудь на отшибе… Эх вы, хроноскрёбыши! Даже замаскировать как следует не сумели…
— Эх вы… — словно подслушав мысли Авдея, с горьким упрёком произнёс Каллистрат Фелицианович, — хроноскрёбыши… Ну-ка выключите эту вашу… технику!
Евграф Дмитриевич (он тоже смотрел в сторону Авдея) беспомощно развёл ладони. Тот, кому адресован был этот жест, понуро сошёл на гладкий глиняный пол землянки, поставил Аристотеля на место и, взяв со стола пульт, отключил установку. Снова поднялся по кирпичной лесенке наружу и застал там немую сцену.
Ближе всех к нему стоял изумлённо отшатнувшийся Каллистрат Фелицианович. Свита застыла в различных, но одинаково исполненных горя позах. И только на лицах тех двоих из отдела доместикации отчётливо читалось злорадство.
— Как звать? — потребовал к ответу старческий голос.
Хочешь не хочешь, пришлось представиться:
— Авдей…
— И ты здесь… живёшь?
— Живу…
Глава комиссии переводил суровый взгляд с браконьера на его жилище и обратно.
— Рыбкой, небось, снабжаешь? Этих…
— Рыбкой…
— И как клёв?
— По-разному…
Старик повернулся к сопровождающим, властно заломил бровь.
— Так, господа конспираторы, — тяжко изронил он. — Можете быть свободны, я вас здесь больше не задерживаю. Через час жду всех в кабинете Корнея Корнеича…
Свита поспешила ретироваться.
— Снасти покажь… — буркнул Каллистрат Фелицианович.
Сошли по лесенке, зажгли светильник, осмотрели снасти.
— Так, может, у тебя и «казанка» где-нибудь на бережку в кустах припрятана?
— Кто припрятан? — не понял Авдей.
Высокий гость покосился на него с сожалением.
— Молодой… — ворчливо промолвил он. — Не застал… Лодка была такая… дюралевая — «казанка». И мотор «Вихрь»… расточенный… форсированный… Скурмы догнать не могли!
— Кто?
Каллистрат Фелицианович оделил невежду презрительным взглядом.
— Рыбнадзор, — скрипуче пояснил он. — Я смотрю, никакой ты не браконьер — так, сявка… — Внезапно старческие глаза затуманились, возмечтали, сухие губы сложились в подобие улыбки. — Эх, помню… Начнут догонять — мы нырь в протоку! А им-то — тесно! Они-то — на подводных крыльях… М-да…
Порывисто повернулся к Авдею, взял за локоть.
— Слушай! Через недельку… когда вся эта канитель кончится… Рыбалку мне сообразишь, а?..
— А-а… — опасливо начал тот.
— А вздумаешь кочевряжиться, — насупился грозный старец, — приму к тебе меры… Что? Как? Сможешь?
— Смогу, — сказал Авдей.