Я бухнулся на свою кровать и стал рассматривать потолок – беленый, но кисть по нему гуляла явно давно. Целая сеть трещинок оплетала потолок, как скорлупу надбитого пасхального яичка. Катерина у меня уже денег на побелку вытребовала, так что скоро побелят. Но мы этого, наверное, не увидим. Или увидим ненадолго.
Время пребывания в столице подходит к концу. Торговлю я более-менее наладил, поставки продуктов под прикрытием пуговиц, мясорубок и прочего барахла налажены. Сунуть руководящие ниточки (шкатулки) в руки нашему дорогому мэру-драконоверу, и присмотр обеспечен. Осталось только вытащить Славку и пробиться к алтарю. Ну и устроить вельхо такую веселую жизнь, чтобы им не было дела ни до первого, ни до второго.
— Макс? Все правиль… то есть…
— Говори как привык. Все нормально, устал просто. Правда заклятье снять можно?
— Можно. Но в точных сроках я не уверен. Может, и дольше двух десятков дней придется распутывать. Я со смертными еще ни разу не работал… А что?
— Да думаю, как увязать одно с другим. Голова пухнет. Слушай, а ты сегодня ночью, как все улягутся, можешь меня в Шаг взять? Куда-нибудь в тихое место за городом. Только посуше!
Вельхо озадаченно примолк. Я прошу одно, бабушка и Пало – другое. Как тут выберешь?
— Могу, — наконец отвечает он осторожно. — Но зачем?
Не могу не подразнить.
— Понимаешь… Травкой одной подышать.
Из-под подушки выныривает мешочек с глюшь-травой – прямо пред ясные очи Терхо Этку.
Лицо вельхо надо было видеть. Недоверчивое и где-то даже оскорбленное – маг подозревал, что я его разыгрываю. И розыгрыш этот не слишком добрый – наркоманский загул молодого мага (когда парень тащил на студенческий праздник бочонок с травкой и всю потратил на двух выползающих из подземелья драконов) до сих пор был одной из любимых вечерних историй для новичков. Пересказывали ее всем приезжим в Тахко. Мол, вон кого надо благодарить за появление в городе драконов, говорящих булочек и «пятнышек». И это они еще не знали про выступление парня в наркоманском притоне под столицей.
— Макс, может, лучше того?
— Чего?
— Варенки хлебнем. Ну, для успокоения. Или даже пива. А хочешь, я тебя Знаком упокою? То есть успокою.
Старание мага было вознаграждено: я все-таки улыбнулся. От греха подальше – пока не упокоили.
— Друг мой вельхо. Спасибо за заботу, но в наркоманы я подаваться не собираюсь. Честно. Мне травка для другого нужна. Иррей повидать хочу.
Иррей. Моя серебряная кувшинка на прохладном зеленом листе. Иррей. Иррей. Иррей.
Я так давно запрещал себе о ней думать.
Она так давно молчала…
После истории с цветами, когда внезапный контакт буквально бросил меня в драконий облик и заставил метаться над столицей от одной ловушки к другой, Иррей замолчала. Она не смела больше подставлять меня под риск. А я не смел рисковать ее жизнью. Ей в случае чего, деться будет некуда, ей даже взлететь нельзя. И желтые укротители рядом.
Нам нельзя часто и близко общаться, Единение слишком нас сблизило. Иногда я чувствовал самым краешком сознания осторожное касание…
Как солнечный блик на глубокой воде. Как нежный ландыш среди густой травы. Как еле уловимый ветерок на щеке. Ее касание. Она «смотрела» на меня – и исчезала.
И мне становилось легче оттого, что она – есть.
..Найти место за городом, где нет людей, но не мокро, не торчат вокруг деревья и нет сигналок вельхо, удалось только с четвертой попытки.
Только все сразу пошло не так.
Я не успел даже разжечь костер. Только уловил краем глаза, как Терхо кидает на землю какой-то Знак, то ли согревающий, то ли еще какой, а сам тронул на миг карман, проверяя, там ли мешочек…
..и снова ничего не понадобилось…
Я просто провалился туда – в тепло, свет и зелень посреди холодной весенней ночи…
Иррей!
Макс? Недоверчиво-испуганно-радостная вспышка. Страх-счастье-нежность.
Макс-хороший-люблю.
Нежное скольжение шелка, нежный свет, радостное-счастливое-сияние, от которого растворяется накопившаяся усталость… и облегчение, что я успел. Успел?
Иррей-моя-светлая, как?
Я…
Что-то-не-так?
Все-хорошо…
Нехорошо. Я опять ощущаю – хоть и скрытую, запрятанную от меня – боль в шее и крыльях. Опять дрожит пропитавшее тело напряжение. Я не могу видеть и слышать, но это чувство – как виноватая улыбка – ощущается всей кожей. Она что-то прячет, и прячет именно от меня, чтобы… уберечь? От чего?
Ты-обманываешь-меня? Иррей-мне-не-надо-мне-можно-все-говорить… Иррей, не-бойся. Все-будет-хорошо-я-обещаю. Уже-скоро.
Я-не-могу.
Дай-обниму. Отдохни-и-не-бойся. Не-прячься-от-меня…
Страшно. Люди-говорят-скоро-«поставки». Значит-кого-то-из-нас-убьют-на-кровь-и-дыхание…
Когда?!
Скоро. Обычно-когда-ночь-без-луны.
Пять дней?! Всего?! Проклятье!
Иррей-держись. Держись. Люблю-приду-не-брошу. Скоро-приду-и-заберу-тебя. Тебя-и-твоих. Мы-всех-заберем-обещаю. Я-клянусь-тебе-слышишь? Держись!
Я-верю. Я-верю-люблю-ты-Макс… Побудешь-со-мной? Немножко. Совсем-немножко…
Я побуду.
Я побуду. Я никуда не спешу. Сейчас ночь, и кругом не злой город, а безопасное место. Пока я здесь, я многое могу. И забрать твою боль, и поделиться силой. Сейчас я не Снежный, я тот, кем должен был стать. Я Водный. А знаешь, что такое вода? Она кажется такой мягкой и уступчивой… она поддается ветру, расступается перед камнем… но все это до поры до времени. Она может стать твердой и безумно мягкой, она может стать паром, взлететь и раствориться в воздухе так, что не найдешь. Вода пройдет в любую щель, ее не удержишь в ладонях и не задержишь мелкими камушками. Капля точит камень, а замерзшая вода может расколоть стекло и разломать гранитную скалу. Вода унесет все, что ты в нее опустишь. Отдай мне свою беду, и пусть она уплывет по течению…
Я обнимаю ее и качаю, не выпуская из крыльев, и тонкий серп луны (осталось всего пять дней!) равнодушно смотрит на нас с высоты звездного неба.
А она вдруг начинает говорить про свой остров. Где расположены ямы драконов – и где домики желтокожих вивисекторов. Как сплетена защита над островом – и на какую дальность бьет оружие здешних хозяев. И где ощущается перепад в энергии, и как это странное место у срезанной горы берегут чужаки. И как зовут оставшихся драконов, и что обороту учили всех, так что в человечьем облике, наверное, получится унести всех за один раз… Она говорила очень спокойно, уже без дрожи, и я сначала даже радовался, что ей больше не плохо. Пока не понял, что она говорит «на всякий случай». На случай, если я не успею. Если я не успею и прилечу уже после того, как ее… Ну, нет! Только не так!
Даже не думай. Я всех заберу – и тебя тоже!
Люблю-тебя-Макс.
Люблю, Иррей.
А потом все кончилось. И я открыл глаза с отчетливым ощущением, что у меня почти не осталось времени…
Время. Почему его вечно не хватает?
С этого утра они понеслись вскачь.
Примерно с шести утра – когда город проснулся от грохота взрыва. Гостильня дрогнула с подвалов до стекол в переплетах окон. Жильцы вместе с остальными горожанами высыпали на улицу и попытались узнать, что происходит и что, Пятеро их забери, снова придумали вельхо? Что это именно их выходка, никто даже не усомнился. А я никого переубеждать не стал. Хотя конкретно в этом случае вельхо были виноваты лишь наполовину. Это они устроили в одной из башен городской стены склад с утаенным янтарином. И именно туда привез свой подарочек мой знакомый купец…
Статуи из розовой соли. Розовая соль — красивый, дорогой и полезный минерал, во многие зелья идет, отказаться от подарка вельхо не могли никак. И использовать сразу не могли – сразу статуи рушить было жалко, правда красивые вышли. А что внутри розовой красоты спрятана соль черная, про то попробуй догадайся. А черная соль и янтарин друг друга не терпят. Осталось только взрывной механизм установить…
Пол под ногами дрогнул снова, и в кипящем в километре от нас пламени взвился сноп бело-синих обломков. Как невиданный салют.
— Да чего ж там так полыхает-то? – нервно вскрикнул внизу женский голос.
— Да башня мажеская.
— Опять чего-то утворили, беспокойные души!
— Тьфу! Хорошо хоть жилого рядом ничего нету!
Хорошо. Лишнего груза на совесть нам не надо. Драконоверы даже охрану с этого склада аккуратненько сняли, упаковали и на недельку отправили «погостить» в какое-то свое тайное место.
Ну, господа вельхо, на кого подумаете?
Спорим, я знаю, на кого? На злобных гадов, которые вас так с драконом обломали. Ну, приятного вам выяснения отношений.
Днем в городе станет еще веселее.
Стало. Когда казарма «болота» слегла с отравлением. Ничего серьезного, диарея и временное лишение магии, но вельхо хватило. Разъяренное «болото» даже не стало ждать от своих командиров команды «куси». Пока в Нойта-вельхо бодались главы группировок, рядовые бойцы перевели конфликт на новый уровень и сцепились прямо на Разводной площади.
После первых же оскорблений полетели первые Знаки. От большого ума кто-то попытался наколдовать побольше воды, чтобы охладить драчунов, но холодная вода в ветреный весенний день? Кому такое понравится? В ход пошли уже боевые приложения. Горожане поспешно уносили ноги, а вот дома никуда уйти не смогли. Отчего два и полегли живописными развалинами.
На драку примчался Рит и его сторожа и с ходу зарядили по всем чем-то обездвиживающим. Раненых унесли, мостовую восстановили, магов увели разбираться.
Конфликт удалось погасить, но все понимали, что это только начало.
Когда глиссер остановился и все три DEX’а вышли на берег, Эдгар мгновенно развернул принесенный тент и на него вытащили огромного сома. Даже на вид в нём было не менее трехсот килограмм весу! Четыре DEX’а охраны подхватили тент за края и бегом понесли к тёмному волхву.
Нина настояла на том, чтобы Змей и Лютый немедленно пошли в модуль греться, сказав, что сома доставят на капище и без них, а все восемь гусей уже возвращены Бизону, чтобы он их содержал и кормил до лета. Конюхи уже не возражали против птиц на конюшне, чему Бизон тихо радовался, так как привык к ним.
Сняв гидрокостюмы и переодевшись в сухую одежду, Змей и Лютый не стали задерживаться в модуле и, выпив по банке кормосмеси для скорейшего восстановления энергии, пошли на насыпь на Козьем острове, где Темногор поставил временный идол Мары. Самсон повёл глиссер на обычное место стоянки, чтобы позже прийти на насыпь.
По пути Змей послал запрос Бизону – и получил от него короткую видеозапись о возвращении всех гусаков в денники на конюшне и сообщение: «У нас десять гусаков, а выносили восьмерых. Спроси про тех двоих – и все десять будут твои!» Змей ответил: «Всенепременно!» — и, скинув запись Лютому, дальше двинулся бегом, чтобы успеть к началу обряда.
Темногор был удивлён не только необычной жертвой, но и тем, что Змей стал нырять в ледяную воду, чтобы спасти от смерти на алтаре птиц, для этого и купленных. Но при этом он понимал, что подход птиц на зов Змей счёл признаком доверия, а предать доверившихся ему он не смог. Вот если бы гуси разбегались, то без труда были бы пойманы и принесены на забой. Ведь кур же он ловил в прошлые годы и проблем с их забоем не было. А это значит, что слово «честь» для этого киборга не пустой звук, а один из важнейших жизненных принципов.
К приходу Змея и Лютого на насыпи уже было тесно от собравшихся – сома Маре давали впервые и ведущий обряд Темногор словно не знал, с чего начать жертвоприношение, так как жертва была тяжёлая, длинная и скользкая. Но всё же приказал помощнику рыбину разрезать и выпотрошить, чтобы в костёр положить только голову и сердце жертвы, а мясо отдать в столовую, чтобы девушки готовили его вместо гусей.
Помощник вышел из тени деревьев, выученным жестом откинул с головы капюшон плаща и по внутренней связи подозвал кибер-пса. Мрачно-серьёзный Ральф, стоящий чуть сзади радостного Ростислава, вздрогнул и еле сдержался от крика. Перед алтарём стоял сам Свободный Киборг.
/Ты ли это? А говорил, что свободен и к людям не пойдёшь…
/Я. И я свободен. Просто помогаю одному, только одному человеку, который когда-то давно помог мне выжить и обучил местным традициям. Он дал мне имя. Одинец. Хорошее имя. Правильное. Я один. Сам по себе. А человеку только помогаю и всё. Он купил киборга-пса уже после того, как спас меня, но пёс не может разделать животное правильно. Вот он и позвал меня. Вчера.
/Тебя поймают… теперь я здесь полиция, а заявления о кражах ещё хранятся в архиве… они не закрыты! И теперь — или люди заберут заявления, или я должен буду забрать тебя в участок… а я не хочу этого.
/Благодарю. Я спрошу у своего человека, как правильно сделать.
Помощник волхва скинул плащ и топором стал отделять голову рыбины, стараясь не поднимать лицо, а принесшие сома DEX’ы взрезали ему брюхо и начали потрошить.
Нине показалось, что где-то она уже видела этого парня, но не могла вспомнить – где именно. Платон успел сообщить ей, что помощник тёмного волхва – боевой киборг, но она, считая, что знает в лицо большинство деревенских киборгов, была удивлена, что DEX такого известного человека, как Темногор, ей незнаком… но где-то явно она его видела. Вот только где?
Но додумать ей не дали – среди найденных в желудке сома и разложенных на поставленном столике колечек, цепочек, помятых и разбитых видеофонов и плейеров, обнаружение которых в брюхе рыбины было уже привычным (рыба донная и глотает всё, что падает на дно сверху), обнаружилась небольшой (примерно двадцати сантиметров длиной и пяти сантиметров в диаметре) герметично закрытый тубус. Когда Змей раскрыл тубус, отвинтив крышку, и высыпал содержимое на принесенный поднос, то все увидели горку красноватых и синеньких камешков разного размера. Самый большой камешек был размером с ноготь большого пальца, а самый маленький – с ячменное зерно.
Ральф мгновенно включил полицейского киборга и начал расспрашивать, где-когда-кто-при каких обстоятельствах тубус потерял и где искать его хозяина. Удивлённый таким напором Темногор даже прикрикнул на него:
— Ты вообще кто такой?
— Это добровольный помощник нашего будущего участкового, — рассмеялся светлый волхв, — он четыре года служил в полиции, и просто включил программу ведения расследования. Его имя Ральф и он будет помогать Фриде наводить порядок, пока Ростислав учится. Он может помочь найти владельца этих камней.
— Можно посмотреть? – подошедший Ростислав осмотрел и пересчитал камни, — я не ювелир и оценить их стоимость не могу…
— У нас есть ювелир! – вмешалась Нина и попросила Хельги пригласить Ворона с инструментами и парой банок кормосмеси для Ральфа, — а пока его ждём… Ральф, осмотри и опиши остальные находки, а потом отнеси в сельсовет и положи в сейф в кабинете участкового. Может быть, мы сможем и их вернуть… за небольшое вознаграждение.
Ральф словно забыл о своём состоянии и чувстве постоянного голода – он, наконец, понял, чем хочет заниматься! Наводить порядок, находить и возвращать вещи, расследовать… — всё это ужасно интересно! Вот только то, что его напарником будет человек, несколько снижало его энтузиазм. Но… этот человек станет здешним участковым только в мае будущего года, а до этого… до этого только он, Ральф, будет представлять здесь полицию!
Проглотив кормосмесь, Ральф стал внимательно наблюдать за действиями Ворона, занявшегося оценкой камней из найденного тубуса. Наконец, Ворон поднял голову от столика и тихо сказал:
— Откуда это? Эти камни стоят… если все вместе… больше полумиллиона галактов… один вот этот камень, — и он поднял самый большой камень, — стоит не меньше двухсот шестидесяти тысяч… сапфиры такого размера и оттенка встречаются крайне редко… и я не знаю… не могу сказать без исследования, на какой планете он добыт. Не в сейфе сельсовета надо это хранить, а отдать директору заповедника… а уж он будет говорить с владельцем тубуса.
— Всё, что находим в озере, наше! – возразил ему Платон, — и это отличный подарок девушке Змея на свадьбу!
— Всё равно надо найти владельца этих камней… и если они действительно столько стоят, то… — и тут Нина заметила, что у помощника тёмного волхва нет большого пальца на правой руке. Парень как раз положил топор и взял нож, чтобы аккуратно вырезать у рыбины сердце. Нож он держал в левой руке – но не это бросилось в глаза, так как левши в деревнях встречались, а то, как он держал правую руку. Она присмотрелась внимательнее – на этой руке действительно не хватало большого пальца! Неужели это он? Тот самый дикий DEX? Но… как удалось тёмному волхву приручить его? Где и как они встретились? Сейчас или тогда, когда этот DEX стал диким?
Её волнение и скачок давления были замечены и киборгами, и людьми – и Платон предложил проводить её до дома. Она отказалась, но чуть слышно спросила:
— Это он? Тот самый дикий DEX?
— Да, это я, — с усмешкой ответил Одинец, — и я всё слышу. Этот человек, — и он кивнул в сторону Темногора, — спас меня когда-то. И я после брожения по лесам вчера сам вернулся к нему. Моё имя Одинец… и под этим именем меня знают в некоторых деревнях. Но только здесь меня опознали, как дикого киборга. И что теперь? Сдадите дексистам?
— Не сдадим, — вместо Нины ответил ему Платон, — если вернёшь всё украденное тем, у кого украл… или возместишь стоимость так, что они заберут заявления. Как я понимаю, с Ральфом ты знаком, а он у нас теперь представляет участкового полицейского… а по закону ты или должен вернуть вещи хозяевам или заплатить за них. Или отработать. Если хочешь жить с Темногором, то живи… но не вреди окружающим.
— Той шубы у меня уже нет, стоимость могу вернуть мясом зайцев… за испорченные стога… — Одинец обернулся на своего учителя и дождался одобрительного кивка, — могу отработать летом на сенокосе. Я теперь знаю и закон, и традиции… и помню, у кого что взял. Это всё?
— А лодка? – мрачно спросил Ральф, — сначала ты украл лодку. Прости, я считаю тебя другом… но есть закон. И я здесь его представляю…
— Тот егерь уже не работает здесь, — остановил его Темногор, — и лодка Одинцу нужна больше, чем ему. Но ты прав. Закон надо соблюдать. Завтра же мы полетим к этому егерю и договоримся об оплате. А теперь нам надо продолжить обряд. Огонь разожжём, когда начнёт темнеть… и Мара примет одного сома вместо восьми гусей. Мы проведём обряд вместе с Одинцом. Вы все можете возвращаться обратно. И заберите всё, что нашли в рыбе, в сейф в доме. В гаджетах могут быть неповреждённые флешки с информацией… помогите Ральфу сдать это всё в участок при турбазе.
— Хорошо, так и сделаем, — успокоилась Нина и с Хельги и Платоном пошла к дому, где девушки уже должны были закончить готовить кур с кашей, так как она как хозяйка большого дома должна была поздравить девушек и объявить начало дегустации.
После поздравлений парней с удачной ловлей кур девушки начали раскладывать на тарелки приготовленную ими кашу с курятиной и подавать сначала своим парням, а затем их семьям.
Нина смотрела, как парни едят кашу и нахваливают своих девушек, как мэрьки оставшуюся кашу носят их родным и знакомым, попробовала сама по ложке из нескольких горшочков – и собралась уже сказать, какие все хорошие хозяйки, но тут позвонил Дерек и сказал, что мясо сома уже на кухне и восемь девушек уже начали готовить его для своих женихов.
Платон запросил у него видео с кухни, получил его и скинул Нине на видеофон. Она увидела, что вместо некоторых девушек мясо рыбы готовят мэрьки из столовой по данным ими рецептам, а Мира, Любице, Динара, Злата, надев широкие поварское халаты поверх своих нарядов, готовят сами.
Динара и Злата были единственными DEX на кухне и потому при необходимости помогали другим девушкам перемещать тяжёлые кастрюли и сковородки, а Мира и Любице подсказывали им, как лучше солить или запекать мясо такой крупной рыбы. Учитывая, что их кулинарные шедевры попадут на стол только к полднику или даже к ужину, девушки не только жарили и варили, но и пекли пироги и кулебяки.
Наевшиеся каши с курятиной гости начали выходить из-за стола и благодарить хозяйку дома, принявшую их на своём острове — и выходить из дома. Тем из гостей, кто не мог оставаться на чаепитие и собрался улетать, Морж и Авиэль давали по пакету с пирогами с собой. А те, кто хотел дождаться чаю и пирогов с сомятиной, выходили посмотреть на игры молодежи, повспоминать прошлые годы и поговорить с киборгами на медпункте — вдруг кого-то удастся уговорить перебраться в деревню?
Когда за столами никого не осталось и две мэрьки стали убирать грязные тарелки, Нина решила сходить на конюшню посмотреть на спасённых Змеем гусаков. Хельги привычно пошёл следом за ней.
Змей был уже там и в деннике с десятью гусаками расспрашивал Бизона об особенностях ухода за гусями, так как эти птицы стали теперь его собственностью, и он должен был или сам за ними ухаживать или оплачивать Бизону за уход и кормление. Гусь, которого он назвал Мартином, явно насмотревшись мультфильма про полёт Нильса с дикими гусями, стоял рядом с ним и что-то клевал с раскрытой ладони. Нина вошла в денник и тихо спросила:
— Что ты собираешься с ними делать?
— Подержу здесь до лета, а потом заберу на свой остров… — тихо ответил Змей, — надо будет построить и для них тёплый домик… наверное, я не совсем прав, и они имели право сменить это тело на другое… ты сама говорила, что смерть – это смена мерного тела и существует перерождение в другое тело. Но пусть уж они доживут в этих телах до естественной смерти… можно?
— Можно… и нужно. Но им здесь может быть холодно. Всё-таки они из более южных мест привезены. А на курятнике мест больше нет свободных… надо как-то утеплить денники, где живут и лебеди тоже.
— А лебедей можно отвезти на южные озёра, — оживился Змей, — помнишь, мы летали на конный завод и смотрели пастбища? Остин говорил мне, что есть озёра, которые не замерзают зимой. Им там будет тепло, а летом они вернутся сюда. А для охраны можно отправить пару DEX’ов… у пастухов в модуле есть места свободные.
— Бизон, что скажешь? – решила спросить Нина у парня, ухаживающего за лебедями. Он кивнул, соглашаясь:
— Мне будет не хватать их… но им там будет лучше. Можно, я сам спрошу в медпункте у ребят, кто согласен?
— Хорошо. А я сейчас позвоню Юрию Сергеевичу, — и она стала набирать номер на видеофоне.
— Сделайте с ним что-нибудь, или я за себя не ручаюсь! — навалившись на Исли в коридоре, рявкнул повар-француз. Официанты с любопытством косились на них, проносясь мимо с тарелками. — На моей кухне должен быть только один шеф! Я предупреждал, что не стану терпеть взбрыки этого офисного мальчика!..
Исли поднял брови, с интересом ожидая продолжения. За час до окончания рабочего дня в «Нордвуде» Ригальдо сбежал в свой ресторан — тут как раз начиналась вечерняя запарка. Исли приехал к нему, потому что тащиться за город одному не хотелось, к тому же дома все равно было нечего есть. Он ожидал найти Ригальдо за проверкой счетов, но администратор, таинственно улыбаясь, поманила его за собой в «святая святых». И там на него сразу же петухом налетел Анри.
Они стояли грудь в грудь, но Исли не возмущался, не пытался отодвинуться, хотя от шеф-повара сильно несло по́том, туалетной водой и кухонными запахами. Очень скоро раскрасневшееся лицо Анри неуловимо смягчилось.
— Я терплю только потому, что его муж — необыкновенно красивый человек! — вздохнул тот, неохотно отлепляясь, и невесомо провел широкой ладонью над лацканами пиджака Исли, будто отряхивая с них невидимый флер своего присутствия. За углом хихикнули, и Анри, повернувшись всем корпусом, грозно взревел:
— Я не понял, кому там нечем заняться?!
Он наклонил голову и, как бык, ринулся в кухню. Оттуда донеслась затейливая брань сразу на нескольких языках.
— И так бывает всегда, когда готовит патрон, — шепнула вынырнувшая из зала администратор. Она остановилась у стены, поправила сбившийся ремешок туфли. — Анри ревнует и нервничает, что тот что-нибудь испортит. А если мистер Сегундо все сделает правильно, он еще больше будет ворчать.
Исли подумал, что Анри, при всей своей внешней склочности, просто золото, а не мужик. Какой бы еще шеф-повар стал терпеть, что иногда владелец молча вваливается к нему в кухню, раскладывает свои ножи, расставляет банки со специями, вклинивается между поваром холодного цеха и соусье и пашет как заведенный?
Ригальдо тоже нужно было отдать должное — он никогда не комментировал работу самого Анри и не брал на себя заказы с линии, чтобы не сбивать поваров. Он ожесточенно готовил только для своих личных гостей, в данном случае — для Исли, и тот был обязан потом все это сожрать.
Исли считал, что это маркер тяжелой степени стресса. В более легкой стадии Ригальдо хватало стрельбы в лесу.
Кажется, в ресторане уже тоже это поняли, только немного заблуждались насчет причин: думали, что патрон бесится из-за супружеской ссоры. Не зря же Анри начал свою пламенную речь с фразы: «Мне все равно, где вы его обработаете, хотите — в подсобке с бельем, хотите — у него в кабинете, только, прошу вас, сделайте это немедленно! Я ненавижу несчастных людей у своей плиты!»
Исли толкнул распахивающиеся в обе стороны двери и тут же отошел в безопасное место, чтобы не мешать. Увидел склонившихся над столами и конфорками поваров, поймал несколько быстрых улыбок и улыбнулся в ответ. Его здесь знали и любили. Он заметил, как один парень подтолкнул другого локтем, тот обернулся и сделал вид, что падает в обморок. Исли подмигнул этому засранцу.
Только один человек остался неподвижным. Ригальдо, в длинном полосатом переднике, из кармана которого свешивалось полотенце, стоял, как будто вросший в свое кухонное место — и херачил, херачил, херачил что-то огромным ножом.
Исли оттолкнулся от стены, проскользнул к нему за спину, уворачиваясь, чтобы не зацепить кого-нибудь из парней, под звон посуды и перекличку: «Ростбиф готов!», «Столик на двенадцать человек только что заняли!», «Где этот ростбиф и телячий рубец? Мне они нужны прямо сейчас!», «Два сибаса и один палтус!», «Это для первого столика, забирай», «Ронни, где салаты?», «Четвертый столик: суп итальянский, один среднепрожаренный стейк». Не обращая внимания на чужие любопытные взгляды, он обхватил Ригальдо за талию и, никого не стесняясь, положил ему голову на плечо.
Ригальдо даже не вздрогнул. Он сосредоточенно взбалтывал что-то венчиком. Исли попытался сунуть палец в желтую массу в миске и получил локтем в бок.
— Мир несправедлив! — провозгласил совсем рядом голос Анри. — Роскошные люди достаются любителям, которые случайно могут забыть, что после процеживания винно-эстрагонной смеси в желтки туда хорошо бы положить сливочного масла, а еще рвутся сами накормить своего красивого мужа!
— Я не забуду, — прорычал Ригальдо, опрокидывая в желтки содержимое одуряюще пахнущей сковороды. — Следи лучше за своей гвардией, вчера опять была жалоба, что пудинг опоздал.
Анри выругался. Когда он отошел, Ригальдо пробормотал:
— Вот педик. Не ешь, если он тебе будет что-то тайком предлагать!
— Мне не пять лет, — выдохнул ему в ухо Исли и все-таки сунул палец в миску и быстро облизал. Это он зря. От концентрации чеснока, перца и эстрагона у него перехватило дыхание.
— Что это?..
— Острая комбинация беарнского и чимичурри. Моя модификация.
— Ебаное любительство!.. — вздохнул где-то вдали Анри.
Исли хмыкнул.
— Он вообще в курсе, что это ты ему платишь?
— В курсе, — Ригальдо снял со сковороды скворчащий стейк и нарезал ломтями, осторожно приправил соусом. Исли засмотрелся, как истекает соком сочная мякоть. Ригальдо понизил голос:
— Я решил, что не это будет решающим в нашем противостоянии. Я просто веду преподробнейший учет того, сколько порций он может получить из сырья, слежу за вторичной переработкой обрезков и за тем, как он утилизирует отходы. А как только у меня на руках будут факты, что он что-то спускает на тормозах, я нагну его над этими списками и отымею дайконом. Но надо отдать ему должное, пока он справляется… — он передал тарелки на раздачу. С той стороны донеслось: «Куда это, босс?»
— В мой кабинет, Пабло, — Ригальдо вытер руки, устало повесил полотенце на ручку и потянул Исли за полу пиджака. — Пойдем, а то ты тут в чем-нибудь вымажешься.
— Ну вот, будто солнце зашло за тучу!.. — услышал Исли экзальтированный стон.
У меня внутри еще все кипело, когда я вернулась домой и позвонила Михалу.
— Что за первоапрельские шутки насчет Алиции? — набросился он на меня вместо приветствия. — Гуннар мне не говорит вообще ничего, впрочем, мы с ним так и так плохо друг друга понимаем. Кто у вас там дурака валяет?
Я уже и без того была на пределе благодаря проискам Дьявола. К тому же намеревалась обсудить с Михалом наши весьма сомнительные дела, что спокойствия никак не добавляло, а тут он еще с места в карьер решил меня Гуннаром добить. Нет, ну вот с какого перепугу еще и он вдруг вздумал молчать?! Обиделся на Алицию, что та позволила себя убить?
— Не знаю, во что там играет Гуннар, но он должен все знать, — раздраженно сказала я. — Его должны были известить родные Алиции.
— О чем известить? Стоп! Так это что — правда?!
— Чистейшая. Я свидетель. Алиция погибла, ее убили — чем-то странным типа стилета, не знаю, как это правильно называется. На следующей неделе я надеюсь быть в Копенгагене. Поговори с Гуннаром, может, он приедет на похороны…
И тут я вдруг поняла, что не знаю главного — когда, собственно, эти самые похороны? И что там за сложности с телом были, сестра Алиции вроде что-то такое говорила и просила помочь…
Михал на другом конце провода молчал, видно, никак не мог прийти в себя. Но мне некогда было его утешать.
— Что ты там молчишь, с Гуннара пример взял?! Ты сделал… ну то, о чем я тебя просила?
— Погоди! Когда погребение?
Вот и этот туда же! Просто зла на них на всех не хватает!
— Точно не знаю, скоро.
— Может, еще успею. Алиция погибла. Боже мой! Значит, собираешься приехать? И мне не придется больше строить из себя идиота с этой вашей прачечной?
Я забеспокоилась еще сильнее.
— Куда ты успеешь? Ты был в прачечной? Тебе удалось?
— На похороны. Я хочу успеть на похороны, чего тут непонятного и при чем тут прачечная?! Может, успею…
— Михал, не зли меня! Учти, я тут оказалась замешанной в преступлении и меня весь день доводили все подряд, так что отвечай членораздельно, а то меня удар хватит.
— Не хватит, сама говорила — давление у тебя пониженное. Тебе такое только полезно, тонизирует. Я возвращаюсь на этой неделе, потому и надеюсь успеть на похороны. В прачечной был. Хозяев нету, уехали в свою летнюю резиденцию, консьерж никого не впускает. Везде закрыто на ключ. Один раз меня впустил, так ходил по пятам и все через плечо заглядывал. Вещи Алиции как стояли, так и стоят, но не буду же я на его глазах что-то там взламывать! Гуннар куда-то отлучался, вернулся вчера. Я его спрашивал про Алицию, он ответил уклончиво. Я так понял, что особо о ее делах и смерти трезвонить не стоит?
— Теперь это уже неважно. Не ходи туда больше. Только бы нам не разминуться, нужно кое-что вместе обсудить!
От известия о добросовестности консьержа и возвращении Михала на душе у меня стало чуть легче. Можно будет перед моим отъездом нормально поговорить с человеком, который в курсе много чего и с которым поэтому не надо выбирать слов и все время себя контролировать.
Потом я позвонила сестре Алиции — узнать про похороны. И нарвалась на фонтан чистой ярости.
— Безобразие! — бушевала она. — Что они там делают с ее несчастным телом столько времени?! Неслыханно!
А тут уже настала пора ехать за Дьяволом. Я собиралась закатить ему скандал по поводу Збышека дома, но не хватило выдержки. Высказала все, как только он сел в машину.
— Милая моя, — самодовольно объяснил он, — сама знаешь, что никакие разумные доводы на тебя не действуют и никаким другим способом тебя было не дожать. Или мне надо было его и впрямь арестовать?
— Мог бы сказать правду!
— Не мог! Я тебя знаю. Будь Алиция хоть самую чуточку замарана в этом деле, ты бы костьми легла, чтобы стереть все улики с лица земли. Даже завидки берут, потому что сам я такой же преданности от тебя вряд ли когда дождусь! Вдобавок требовалось вытрясти из тебя все о колбасе и узнать, что ты там написала Михалу. Да и вообще, чего ты кипятишься? По-моему, пребывание Збышека на больничном пошло и ему и тебе только на пользу…
Тут он поймал на лету зажигалку, которой я в него запустила. Спас ветровое стекло. Молодец. Мне оставалось лишь немного поскандалить насчет контрразведки — что было бы, окажись я в своих подозрениях права, — но уже так, не всерьез и больше для порядка. После чего я наконец вырулила со стоянки.
— Ладно, прощаю. Так и быть. Но ответь мне, пожалуйста, что у вас за игры с телом? Почему вы отказываетесь выдать его семье? Сестра Алиции названивает мне почти ежедневно. А я забыла спросить у майора.
Дьявол немного помолчал, но все же ответил.
— Ну хорошо, скажу, а то ведь снова развернешь самодеятельность и наломаешь дров. Оно пропало.
Сначала я было подумала, что ослышалась, потом — что его вранье меня когда-нибудь все-таки сведет в могилу. А потом просигналила левый поворот и стала выворачивать руль.
— Куда ты едешь? — забеспокоился Дьявол.
— К майору. Спрошу у него.
— Зачем?! Я же тебе ответил!
— С тобой разговаривать бесполезно, ты постоянно врешь.
— Клянусь, это правда! Майор не должен знать, что ты знаешь, пойми — служебная тайна, я не должен был тебе говорить!
— Хотела бы поверить, да не могу. Вы потеряли тело. Ха-ха три раза! Как оно вообще могло исчезнуть? Его кто-то украл?
— Не знаю. Просто исчезло.
Я остановилась в неположенном месте, нарушая кучу правил. У меня просто потемнело в глазах. На самом деле потемнело.
— Пожалуйста, говори ясно и четко. Труп пропал? Когда? Каким образом? Кому он понадобился?
— Если бы мы знали. Поехали, а то оштрафуют! Исчез из прозекторской перед вскрытием, уже давно. Точно не известно когда, зачем и как. Майор с этим следствием не соскучится.
Для моих бедных нервов это было уже слишком. Можно смириться со смертью ближайшей подруги. Можно справиться со страхом перед контрразведкой, можно выполнять волю покойной, увековеченную весьма своеобразным способом, можно, наконец, дрожа за свою шкуру и подозревая себя же в пособничестве наркомафии, добровольно рваться в ее копенгагенское логово, но перенести еще и пропажу останков подруги — такое и в страшном сне не приснится. Кому и зачем мог понадобиться ее труп?
Скудные подробности из Дьявола, сидевшего теперь вместо меня за рулем, пришлось вытаскивать буквально клещами. Говорил он так неохотно и бессвязно, что пришлось поверить — вранье у него всегда получалось более убедительным и виртуозным. Похоже, им было неловко признаваться, что Алицию у них и вправду умыкнули. Еще бы, так оскандалиться. Попутно узнала еще несколько подробностей, о которых ранее не имела понятия.
Оказывается, сестра Алиции нашла ее мертвой лишь после полудня. Накануне они договорились, что Алиция даст ей утюг с терморегулятором. С утра она звонила Алиции, телефон не отвечал, хотя Алиция так рано обычно не уходила. Утюг нужен был сестре позарез, пришлось в конце концов открыть квартиру своим ключом.
— Первым делом она вызвала «скорую», — недовольно хмыкнул Дьявол. — И только врач, установив смерть от ранения, позвонил в милицию. К счастью, сестра все это время оставалась в полуобмороке и не поднималась с кресла, так что ничего там не трогала. Судебного врача на месте не оказалось, и майор распорядился сразу отвезти тело в морг. Вскрытие было назначено на следующий день, но не состоялось.
— Ясно. Она исчезла.
— Нет. Вернее, еще нет. Вскрытие не состоялось, потому что исчез врач.
— Да у вас там какая-то эпидемия исчезновений! Навсегда исчез? Его что, тоже украли?
— Нет, нашелся в тот же день, только к вечеру. Попал в дурацкую аварию — выехал на машине куда-то за Малкиню и запутался в быке.
Тут меня пронзила тревожная мысль, что налицо еще одна эпидемия, на сей раз коллективного помешательства.
— Это какой-то особый автодорожный термин? Или прокурорский? Я таких изощренных метафор не понимаю, изволь выражаться по-польски! Нормальным человеческим языком! Бык ведь не клубок шерсти, как в нем можно запутаться?!
— Какие метафоры, самый натуральный бык. Пасся себе у шоссе на привязи. У доктора стрельнула выхлопная труба — как раз, когда машина проезжала мимо. Бык испугался и рванул в поле…
— А доктор за ним…
— Ну можно сказать и так. Бык щипал травку с одной стороны шоссе, а костыль, к которому его привязали, был вбит по другую сторону. Бык выдернул костыль, костыль подцепил машину за передний бампер и потащил прямиком по целине. Доктор растерялся, сбросил скорость и даже не тормозил, боялся, что бампер оторвется. Правильно боялся, кстати. Ну и в итоге тащился за быком, как на буксире, в надежде, что тот в конце концов выдохнется. Но эти твари на редкость выносливы, ну и пришлось доктору пропахать таким манером не один километр, а бык, как на грех, выбирал безлюдные места. Наконец он влетел в речку, и тут доктору пришлось-таки нажать на тормоза. Бампер, конечно, оторвался. К тому времени уже стемнело. Всю ночь доктор протоптался у машины в болоте, а бык фыркал где-то рядом, нагоняя страх. Бампер оторвался лишь с одного конца, чтобы ехать, надо было его снять полностью, а бык мешал. Так что добрался он до Варшавы только к вечеру следующего дня…
Вокруг Алициных останков начинало твориться нечто такое, что не поддавалось человеческому разумению.
— Надеюсь, в краже тела этот бугай не замешан? — на всякий случай уточнила я.
— Я бы ничуть не удивился, — философски заметил Дьявол. — Но вроде бы нет. Зато доктор из-за этой твари не смог сделать вскрытие.
— Ага. Понятно. И у всей доблестной варшавской милиции, конечно же, нет ни единого врача, кроме того несчастного бычьего доктора.
— Зря иронизируешь, приблизительно так и есть. Все загружены, а в последнее время даже выше головы. Да и майор предпочитает иметь дело с Гржибеком. Доктор Гржибек еще в то утро сделал бы вскрытие, но он имел дело с быком, вот и пришлось Алиции ждать. Знать бы, что так случится, конечно, подсуетились бы. А когда за ней пришли на следующий день, обнаружилось полное ее отсутствие. Все это время в морг никто не наведывался. Маловероятно, чтобы тело выкрали днем, скорее всего, это произошло либо в первую, либо во вторую ночь. Вот и все, что нам известно.
— И майор не ищет ее?
— Еще как ищет! Просто носом землю роет, всех на уши поднял. Но пока безрезультатно. Только не вздумай спрашивать его об этом, я тебе ничего не говорил!
Мне не хотелось про это даже думать, не то что кого-то спрашивать. К тому же теперь при малейшей попытке подумать в эту сторону мое богатое от природы воображение сразу подсовывало мне быка, несущегося по полю с заарканенным автомобилем. Не хотела бы я оказаться на месте этого Гржибека! Такое кого угодно может с ума свести. О нет, пусть разбираются со своими быками сами, я умываю руки!..
С меня вполне достаточно и собственных загадок.
Почему, например, Алиция держала все эти дела в такой тайне? Объяснение напрашивается лишь одно: тут замешан не просто знакомый, а очень близкий и дорогой ей человек, ради которого она готова была выжидать, даже с риском для жизни, пока он не выкарабкается из передряги. Допустим, что она поставила ему какой-то срок. Допустим, что он в этот срок уложился и уже отошел от аферы, а Алиция искала возможность сообщить о ней куда следует, поскольку для ее близкого теперь это было уже безопасно. Потому-то ее и убрали. Самое логичное объяснение. Вряд ли она стала бы покрывать преступников, даже хорошо знакомых, становясь тем самым сообщницей. Но и в герои тоже вряд ли хотела. Наверняка ломала себе голову, как бы половчее раскрыть органам глаза на творимое преступление, а самой при этом не засветиться. Обращаться в милицию ей оказалось не с руки, об этом она мне сама успела сообщить. Как и о том, что собирается скрыться, — очевидно, так ей было удобнее передать куда следует информацию и остаться в тени. Еще одно подтверждение версии о близком человеке.
Если уж я решила держаться последовательной линии и соблюдать порядочность, то надо действовать таким образом, чтобы Алиции с того света не в чем было бы меня упрекнуть, то есть чтобы небезразличная ей особа осталась в стороне. Эх, знать бы еще, кто это! Было бы намного проще. А так придется вычислять по ходу дела, да еще и переживать: не ошиблась ли!
В том, чтобы перебраться через насыпь и подбежать к воротам, невзирая на свет факела и собачий лай, не было никакой необходимости. Бог сделал свое дело. Он ниспослал мне тепло и, как я позже обнаружил, пищу.
Не успела захлопнуться дверь, как я был уже у лошади и, шепотом успокаивая ее, стаскивал накидку. Животное совсем не вспотело. Он проскакал галопом не больше мили. Здесь, в загоне, холод ему будет нипочем. Я замерз больше, и мне просто надо было взять эту офицерскую накидку, плотную, мягкую и добротную. Едва сняв ее с лошади, я обнаружил, что хозяин оставил мне не только накидку, но и полную седельную сумку. Я приподнялся на носки и пошарил внутри.
Почти полная кожаная фляга, наверное, с вином. Молодые люди не возят с собой воду. Печенье, завернутое в салфетку, изюм, полоски из вяленого мяса.
Животные, дыша паром, тыкались в меня своими слюнявыми мордами. Накидка сползла и зацепила углом грязь под их копытами. Я подхватил ее, прижал флягу и провиант и проскользнул под доской. Лежанка из сушняка не отличалась чистотой, но теперь я был готов ночевать в навозной куче. Я зарылся в сушняк и обернулся теплой и мягкой шерстью накидки, после чего приступил к трапезе, ниспосланной мне богом.
Мне нельзя спать, что бы ни случилось. К сожалению, все говорило о том, что молодой человек вернется через час-другой. Но, учитывая наличие еды и тепла, мне бы с лихвой хватило этого времени. Со всеми удобствами дождался бы рассвета. Когда из дома будут выходить, я услышу, брошу накидку на место и спрячусь. Мой хозяин вряд ли заметит, что у него в сумке поубавилось еды.
Я пригубил вина. Удивительно, даже черствая горбушка показалась с ним вкуснее. Напиток отдавал изюмом и был сладкий. По телу разлилось тепло, сведенные суставы размягчились и перестали дрожать. Я уютно свернулся в теплом гнезде, прикрывшись от холода сухим папоротником.
Возможно, я немного поспал и даже не понял, отчего проснулся. Кругом ни звука. Животные, и те стояли тихо.
Стало, вроде, темнее, и я подумал, что звезды погасли и наступает рассвет. Я раздвинул ветки папоротника и выглянул. Звезды были на месте, источая на черном небе белое сияние.
Странно, но я почувствовал тепло. Поднялся небольшой ветер, принесший с собой облака. Они пробегали над головой и исчезали в ночи. По мере их движения тень и свет сменяли друг друга, волнами набегая на покрытое инеем поле и окружающее пространство. По этим волнам проплывали кусты чертополоха и лужайки с замерзшей травой. Ветер дул совершенно беззвучно.
Над проплывавшей пеленой облаков сияли звезды, расположенные под высоким и черным куполом неба. Тепло и удобная поза навеяли на меня воспоминания о прежних спокойных временах, Галапасе, хрустальном шаре, в котором я наблюдал за игрой света. Бриллиантовый звездный свод напомнил мне потолок пещеры, под которым переливались кристаллы и сменялись тени, отбрасываемые пламенем костра. В небе мигали красные цвета сапфира, синие звезды. Одна звезда светила, не мерцая. Она была золотая. В это время тихий ветер принес еще одно облако, на секунду закрывшее свет. Колючий кустарник зашевелился, каменное изваяние отбросило тень.
Страница 39 из 141
Наверное, я очень глубоко зарылся в своем убежище и поэтому не слышал, как молодой человек отодвинул положенное привратником дерево. Он неожиданно возник передо мной. Его высокая фигура шагала по полю, такому же тихому и призрачному, как сам ветер.
Я съежился, как улитка в своей ракушке. Времени ускользнуть и положить на место накидку не было. Мне оставалось только надеяться, что он не станет искать ее, подумав, что вор скрылся. Однако он не пошел к загону, а направился в открытое поле. Там, в тени каменного изваяния, паслось белое животное. Наверное, убежала лошадь. Одним богам известно, что оно там нашло, в зимнем поле, но я отчетливо видел его очертания, скрытые наполовину в тени. Подпруга с седлом, должно быть, свалились.
Пока он будет ловить его, я убегу, а лучше брошу накидку рядом с загоном (пусть думает, что свалилась с лошади) и вернусь в свою теплую постель. Пускай себе ругает привратника, что плохо привязал лошадь. И поделом. Я не трогал доски у входа. Осторожно приподнявшись, я осмотрелся.
При приближении человека животное приподняло голову. Пробегавшее облако бросило на поле черную тень. В это время камень озарился светом, и я увидел, что это не лошадь и не животное из числа молодняка, находившегося в загоне. Это был бык, самый настоящий здоровый белый бык. Рога по-королевски загнуты, не грудь, а грозовая туча. Он пригнул голову, коснувшись земли подгрудком, и стукнул копытом раз, потом другой.
Молодой человек остановился. Теперь я видел его совершенно отчетливо. Он отличался высоким ростом и крепким телосложением. В звездном свете его волосы выглядели бесцветными. Он был одет в заморскую одежду — штаны, перехваченные ремнями, туника, низко сидевшая, на бедрах, и высокий свободный головной убор. В руке он держал сложенную кольцами веревку, волочившуюся по снегу. Его короткая темного цвета накидка развевалась на ветру.
Накидка? Тогда это не мой хозяин! И потом, с какой это стати тот надменный молодой человек ночью будет ловить убежавшего быка?
Неожиданно и беззвучно белый бык бросился вперед. Свет и тени смешались, перепутавшись на небольшой площадке. Просвистела веревка, сложенная петлей. Человек отпрыгнул в сторону, затягивая веревку. Из-под копыт быка поднималась снежная пыль.
Бык крутнулся и бросился снова. Человек, не двигаясь и расставив ноги, ожидал его. Он принял небрежную, почти презрительную позу. Когда бык приблизился к нему, он легким движением танцора отклонился в сторону. Бык пронесся мимо него настолько близко, что задел рогом его распахнувшуюся накидку. Человек взмахнул руками. Веревка свилась в кольцо и обхватила королевские рога. Он наклонился вслед, удерживая ее. При очередном приближении быка человек прыгнул, подняв клуб снежной пыли.
Но не прочь, а на него. Он прочно уселся на толстой шее быка, крепко обхватив ее ногами. Веревка превратилась в поводья. Бык остановился как вкопанный, широко расставив ноги. Опустив голову, он отчаянно попытался порвать веревку. До меня по-прежнему не доносилось ни звука. Ни стука копыт, ни свиста веревки, ни сопения. Я наполовину высунулся из своего убежища и, замерев, забыв обо всем на свете, наблюдал за поединком человека и быка.
Облако снова своей тенью закрыло поле. Я встал, хотел снять доску, закрывавшую загон, и помчаться через все поле ему на выручку, какой бы тщетной моя помощь ни оказалась. Но вдруг облако ушло, и я увидел, что бык стоит на старом месте, а человек сидит сверху. Но вот голова быка начала подниматься. Человек отпустил веревку и взялся руками за рога, медленно оттягивая голову назад и вверх. Медленно, будто в ритуале капитуляции, бычья морда задралась, и обнажилась мощная шея.
В правой руке человека блеснул металл. Он наклонился и вонзил нож в шею животного, рассекая ее поперек.
По-прежнему в тишине медленно бык рухнул на колени. На белую шкуру, белую землю и белый камень изваяния хлынул черный поток.
Я вырвался из своего убежища и помчался к ним, крича что-то в беспамятстве.
Человек заметил меня и повернулся. Он улыбался. В звездном свете его лицо казалось неестественно гладким и каким-то нечеловеческим: отсутствовали признаки усталости и переживания. Его темные, холодные, неулыбчивые глаза также ничего не выражали.
Я споткнулся, попробовал остановиться, запутался в волочившейся накидке и упал у его ног. Сверху, медленно нависая, рухнул белый бык. Что-то ударило меня по голове. Я услышал пронзительный детский крик — свой собственный, и стало темно.
Времени на раздумья не было. Я слышал шлепанье босых ног по палубе. Видно, часовой побежал посмотреть, что случилось. Я сгруппировался, перекатился, вскочил на ноги и уже бежал, прежде чем он с раскачивающимся фонарем оказался на том месте, где я только что был. Он что-то кричал, но я уже скрылся за углом строений и был уверен, что он не видит меня. Даже если бы и видел, я все равно считал себя более-менее уже в безопасности. Сначала мой страж проверит каюту, где меня заперли, но даже в этом случае я сомневался, что он осмелится оставить судно. На пару секунд я прислонился к стенке, крепко прижимая к себе расцарапанные руки и стараясь привыкнуть к темноте. Я быстренько огляделся, чтобы выбрать направление движения.
Сарай, за которым я укрылся, стоял в дальнем конце пристани. Прямая лента гравиевой дороги тянулась в направлении видневшихся вдали огней, скорее всего — город. Там, где дорога уходила в темноту, мерцали тусклые огоньки, принадлежавшие направляющемуся в город каравану. Все будто замерло.
Нетрудно было догадаться, что столь тщательно охраняемый груз ждали именно в штабе Амброзиуса. Я не представлял себе, как мне добраться до него или вообще до какой-нибудь деревушки, или города. А пока мне нужно было разыскать себе еду и теплый кров, под крышей которого я мог бы найти убежище и дождаться наступления дня. Бог, видимо, покровительствовал мне.
Было бы неплохо, если бы он помог мне еще и с едой. Изначально я планировал обменять на еду какую-нибудь из драгоценностей, но теперь, труся следом за повозками, подумал, что мне все-таки придется что-то украсть. На худой конец у меня оставалась коврига ячменного хлеба. Потом дождусь рассвета, и… Если Амброзиус проводил «встречу», как выразился Маррик, то будет совершенно бесполезно отправляться в его штаб и добиваться аудиенции. Сколько бы важной ни представлялась мне собственная персона, охрана Амброзиуса будет руководствоваться другими соображениями, узрев меня в подобном виде. Дождемся наступления дня.
Стояла стужа. На фоне черного морозного воздуха пар моего дыхания казался серым. Луна не светила, зато, как волчьи глаза, сверкали звезды. Блестели схваченные морозцем камни на дороге. До меня доносился звонкий цокот копыт и звучный скрип колес. На мое счастье ветра не было. От бега я согревался, но близко подходить к конвою опасался. Повозки и люди еле тащились, поэтому время от времени я замедлял свой бег. Мороз проникал под рваную мешковину, и я колотил себя руками, пытаясь разогнать кровь.
Мне везло: на дороге было где спрятаться. Кругом росли кусты. Группами или поодиночке, они застыли, припав к земле и протянув свои ветви в направлении господствующего здесь ветра. Резко выделяясь на фоне звездного неба, в кустах стояли огромные камни. Сначала я принял их за большие вехи. Они будто росли прямо из земли, их нестройные ряды напоминали деревья, погнутые ветром. Или аллею неведомых мне богов. Звездное сияние высветило поверхность одного из камней. Что-то привлекло мое внимание, когда я остановился. Грубо вырубленные в граните формы, оттененные, как сажей, холодным светом, — двуглавый топор. Стоящие, как на параде гигантов, камни терялись в темноте. Сухой поломанный чертополох колол мои босые ноги. Повернувшись, чтобы еще раз взглянуть на топор, я не увидел его. Он исчез.
Страница 37 из 141
Я выбежал на дорогу, сжимая стучавшие от холода зубы.
Именно от холода, отчего же еще? Повозки ушли значительно вперед, и я двинулся следом, стараясь бежать по землистой обочине, хотя она была такой же твердой, как и сама дорога. Под сандалиями хрустел иней. Позади меня в темноте оставалось молчаливое каменное воинство. Впереди светился огнями городок, и меня уже касалось тепло его домов. По-моему, я, Мерлин, впервые бежал к свету и людям, спасаясь от одиночества.
Город был обнесен стеной, как оно и полагалось, если город стоял у моря. Его окружал высокий земляной вал с изгородью наверху. С внешней стороны вала выкопали широкий ров, сейчас весь покрытый льдом. На расстоянии друг от друга во льду были сделаны пробоины, чтобы он не выдерживал тяжести тела. Я различал черные проемы и извилистые трещины. Их уже затянуло свежим льдом, похожим на матовое стекло. Через ров к воротам вел деревянный мост. При выезде повозки остановились, и навстречу страже от конвоя выехал офицер. Охрана неподвижно ожидала конца разговора. Мулы же нетерпеливо переминались, сопели и звенели упряжью, чувствуя близость теплой конюшни.
Если я и лелеял надежду залезть в повозку и таким образом проникнуть в город, то сейчас был вынужден распрощаться с ней. На протяжении всего пути солдаты, растянувшись цепочкой, с обеих сторон сопровождали караван. Офицер непрерывно контролировал все повозки. Поговорив со стражниками, он отдал приказ заезжать. Сам же развернул лошадь и отъехал в хвост колонны, к последней телеге. Мне удалось быстро рассмотреть его лицо. Мужчина средних лет, с крутым нравом и к тому же сильно замерзший. Не из тех, кто терпеливо выслушает или вообще станет слушать. Мне будет безопаснее остаться наедине со звездами и марширующим каменным воинством.
С глухим стуком ворота закрылись за конвоем. Я услышал скрип задвигаемых засовов.
Вдоль рва, на восток, вела едва заметная тропинка. Проследив ее направление, я заметил вдалеке огни. Они несомненно принадлежали какой-то усадьбе, расположенной за пределами города.
Я рысцой выбежал на тропинку, дожевывая на ходу ковригу хлеба.
Оказалось, что огнями светился приличных размеров дом, постройки которого образовывали закрытый двор: сам дом высотой в два этажа, баня, жилища для прислуги, конюшня и пекарня. Они были достаточно высокими с узкими окошками, добраться до которых мне не представлялось никакой возможности. Сводчатые ворота венчало железное крепление, где на высоте человеческого роста неярко горел факел, влажная смола шипела и трещала. Двор был освещен получше, но оттуда не доносилось ни шума, ни голосов. Ворота, конечно, были наглухо заперты.
Доверять свою судьбу привратнику? Я обогнул стену в надежде найти лаз. Из третьего окна — пекарни — несло холодом и плесенью. Но я все равно предпринял попытку забраться наверх. Оно представляло собой узкую щель, в которую даже я не пролез бы.
Дальше конюшня, загон… На меня пахнуло запахом скота и сухого сена. Рядом стояли дом вообще без окон и баня. Я снова вернулся к воротам.
Неожиданно совсем рядом звякнула цепь и раздался громкий лай собаки. Помнится, что я отпрыгнул назад на целый шаг и плотно прижался к стене. Кто-то открыл дверь. В тишине было слышно рычание пса. Человек постоял, что-то отрывисто сказал и закрыл дверь. Собака немного поворчала и успокоилась. Посопев, она с цепью потащилась в конуру. Я услышал, как она устраивалась там на сене.
Судя по всему, внутрь не пробраться и убежища там не найти. Я постоял, обдумывая положение, спиной по-прежнему прижимаясь к холодной стене, которая казалась теплее, чем воздух. Меня трясло от холода, мороз пробирал до самых костей. Я был уверен, что поступил правильно, убежав с корабля и не доверившись конвою. Может, постучать в дом и попроситься переночевать? Меня примут за нищего, и тогда расправа будет короткой. А если остаться здесь, к утру я окоченею насмерть. Буквально в двадцати шагах от меня, куда не попадал свет от факела, я заметил невысокие темные очертания каких-то построек, похоже на загон для скота. Было слышно, как внутри топчется живность. С ними, пожалуй, можно согреться: а если к тому времени у меня перестанут стучать зубы, то доем и корку хлеба.
Я отошел от стены, сделал шаг, клянусь, не издав никакого шума, но собака тут же вылетела из конуры, со звоном протащила цепь и подняла адский лай. На этот раз дверь моментально открылась, во двор вышел человек и направился к воротам. Послышался скрежет, будто вынимал он оружие. Я уже приготовился бежать, но тут услышал то, что привлекло внимание собаки. В морозном воздухе раздался звонкий и громкий топот копыт. Кто-то скакал сюда во весь опор.
Метнувшись тенью, я пересек площадку в направлении загона. В насыпи увидел проход, прикрытый сухим кустом боярышника. Тихо, как только мог, я пролез под ним и забрался в загон, стараясь не потревожить скот. Прочь от ворот.
Загон оказался небольшим, грубо сложенным строением, в высоту не выше человеческого роста, покрытый сверху соломой. Скота было много, большей частью молодые бычки. В тесноте они не могли лечь и стояли, согревая друг друга своим теплом и жуя сухой корм. Выход из загона преграждала доска. Снаружи простиралось пустое поле, освещенное звездным светом. На морозе оно казалось серым. Его окаймляла невысокая насыпь, по которой стелились приземистые, помятые ветром кусты. В центре поля стоял каменный истукан.
Страница 38 из 141
За воротами человек успокаивал собаку. Топот копыт приближался, выбивая звонкую дробь по металлической дороге. Неожиданно всадник оказался совсем рядом. Он вынырнул из темноты и придержал лошадь у самых ворот. Раздался скрежет металла по камню. Человек что-то прокричал. Приезжий ответил, спрыгивая с седла.
— Да, конечно. Давай, открывай.
Ворота, заскрипев, открылись. До меня донеслись обрывки разговора. Кроме отдельных слов, я ничего не мог разобрать. Судя по отбрасываемой тени, привратник или кто-то, кто вышел встречать, вынул факел из петли, чтобы обозначить путь. Оба с лошадью на поводу направились к загону.
Я услышал, как всадник нетерпеливо сказал:
— О, да. Подойдет. Если до этого дойдет дело, то место сгодится, чтобы быстро смыться. Корм есть?
— Да, сэр. Я поместил сюда часть молодняка, чтобы освободить место для коней.
— Там что, встать негде? — голос принадлежал молодому человеку и звучал отчетливо и резко. Возможно, он просто замерз и был зол. Знатность и беспечность проявлялись в его поведении.
— Все по чести, — ответил привратник. — Осторожно, здесь канава. Если позволите, я пройду вперед осветить дорогу.
— Мне видно, — раздраженно сказал молодой. — Если при этом ты еще не будешь тыкать факелом мне в лицо. Да стой, ты! — Последние слова относились к споткнувшейся о камень лошади.
Я отполз от входа в загон и забился в угол. Стена высилась здесь прямо из насыпи. Под ней был сложен дерн и охапка сушняка с папоротником сверху — нечто вроде утепленной подстилки. Я спрятался за кучей.
Боярышник подняли и отодвинули в сторону.
— Вот, сэр. Заводите коня. Места немного, но смотрите сами.
— Я же сказал, что подойдет. Подними доску и заведи его. Быстрее. Я тороплюсь.
— Если позволите мне остаться, я расседлаю его, сэр.
— Нет надобности. Час-другой и так постоит. Ослабь лишь подпругу. Даже накидку здесь оставлю. О, боги, как холодно. Сними уздечку. Пойду в дом.
Я услышал его удаляющиеся шаги и звон шпор. Доску положили на место.
Когда привратник догнал его, он, по-моему, сказал:
— Введи меня с другой стороны, чтобы отец не увидел меня.
Ворота захлопнулись. Зазвенела цепь, но собака промолчала. Их шаги прозвучали во дворе, затем стукнула дверь.
7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Инда устал от Исподнего мира, от непрерывного дождя, от узких улиц и широких площадей Хстова, от занудства Явлена и сантиментов Красена. Ему хотелось в Славлену – в этом он как никто понимал Айду Очена.
После обеда – действительно роскошного даже по меркам Афрана – он подремал часа два, но сон его был тревожным и неприятным: то ли утреннее кровавое зрелище оставило свой след в душе, то ли затхлый воздух этого хмурого города не давал покоя. И, по большому счету, нечего было делать в Исподнем мире – понятно, что оборотня не найдут в этом муравейнике.
Во всяком случае, Инда здесь не помощник «лучшим людям Особого легиона». Пировать с Явленом? У Инды хватало дел и без этого, а для отдыха он бы нашёл место получше.
Но когда он поднялся с постели, Явлен объявил, что они приглашены на ужин в резиденцию Стоящего Свыше. И это будет не светский приём, а деловая встреча. Конечно, Инда может от неё отказаться, но, возможно, ему покажется интересным новое заявление храмовников.
– А они способны придумать что-то новое? – спросил Инда.
– Вполне. На этот раз Стоящий Свыше хочет отказаться от изготовления бездымного пороха. Вчера при просушке первой партии ружейного хлопка случился взрыв, погибли люди. Стоящий Свыше сначала потребовал от нас объяснений, а когда Красен ответил ему, что это дело личной глупости мнихов, тот вдруг заявил, что овладеть этой технологией люди Исподнего мира не смогут никогда, что такова воля Предвечного, что первый взрыв лишь предупреждение, а произошедшее утром на площади – подтверждение этого предупреждения… В общем, он мелет полную чушь. Третий легат в ярости, верхушка Надзирающих вторит Стоящему Свыше, а первый легат гвардии кудахчет над ним, как наседка, и убеждает в том, что опасаться нечего.
– Здесь что-то не так… – пробормотал Инда. – А воля Стоящего Свыше – закон для храмовников?
– Формально – да, но я не думаю, что первый легат прекратит производство оружия на том лишь основании, что Стоящему Свыше вожжа попала под хвост. Гвардейцы раньше сменят Стоящего Свыше, чем откажутся от бездымного пороха. А вернее всего, просто припугнут: он стар, он хочет покоя, воевать против всех он не сможет и не захочет…
На ужин поехали все втроём – верней, вчетвером, потому что Красен везде таскал за собой своего секретаря. Инда подозревал, что парень, скорей, исполняет обязанности личного телохранителя Красена.
Глядя на этого рослого по местным меркам гвардейца, трудно было предположить, что он умеет писать, – эдакий деревенский простак, годный к тяжёлой работе и непрошибаемый в кулачном бою. Впрочем, Инду парень не раздражал: знал своё место, говорил только тогда, когда спрашивают, и вообще – был почти незаметен. Очень ценное качество для секретаря.
И писать он, как ни странно, умел, причем редким каллиграфическим почерком и с удивительной скоростью.
Только за ужином Инда догадался, зачем им секретарь: тот, вместе с писарями храмовников, записывал каждое слово, сказанное за столом. Это было правильное начинание – записанный протокол не позволял отказаться от своих слов в случае надобности.
Здесь не знали стенографии, и каждый писарь пользовался своей системой скорописи, а разработка такой системы, с точки зрения Инды, требовала хоть небольшого, но ума. Наверное, он представлял себе людей Исподнего мира слишком примитивными, и они, один за другим, доказывали ему обратное.
Утром Инда был поражен харизмой Государя, магнетизмом его внешности и голоса, двумя днями ранее – чувством собственного достоинства и профессионализмом гвардейца с соколом на краге, теперь – мастерством писарей, которое и не снилось славленским секретарям.
Общего впечатления от Исподнего мира это не меняло: грязное, убогое место, населённое нездоровыми вульгарными людьми, откуда хочется поскорей сбежать.
Судя по тому, что́ говорил Стоящий Свыше и как отводили взгляды остальные храмовники, его мнения относительно производства нового оружия никто не разделял. Инда сомневался, что Стоящего Свыше можно подкупить, а вот запугать… Да, старик говорил слишком торопливо, с оглядкой по сторонам, для убедительности не к месту повышая голос – словно сам себе не верил. Его напугали.
Или заставили сделать сегодняшнее заявление с помощью шантажа. Насчет шантажа Инда ничего толкового сказать не мог, зато хорошо знал, кто́ мог как следует напугать Стоящего Свыше. Мечен тоже напугался, когда увидел королевскую кобру на столике в библиотеке. А кто бы не напугался?
Впрочем, сам Инда давно не испытывал чувства страха, словно утратил способность бояться даже в случае реальной опасности. За столом не прозвучало ни одного конкретного слова об изготовлении нового оружия, Инда оценил степень секретности вокруг технологии изготовления бездымного пороха: не упоминались ни используемые ингредиенты, ни места их покупки и хранения – ничего.
– Если глава Храма так опасается за жизни мнихов и трудников в лаврах, которым доверено производить ружейный хлопок, мы подготовили новый порядок его перевозки и хранения. С учётом новых сроков, конечно, – мрачно вещал третий легат, исподлобья глядя на Стоящего Свыше. – Здесь я его оглашать не буду.
– Теперь, после случившегося, мне бы очень хотелось ознакомиться с этим новым порядком, дабы впредь чудотворы не получали от Храма нелепых обвинений, – заметил Явлен.
– Вы получите его после одобрения Стоящим Свыше.
– Я его ещё не смотрел. – Стоящий Свыше недовольно поморщился. – У меня не было времени. Обещаю, что к завтрашнему утру я с ним ознакомлюсь. Но не уверен, что одобрю.
Лицо третьего легата стало ещё мрачней, но открыто выразить недовольство главой Храма он не посмел.
Инда молча слушал, что говорят Стоящему Свыше Красен и Явлен – в соответствии с дипломатическим этикетом и в принятой здесь манере вести переговоры. Но потом не выдержал чопорности происходящего за столом и напрямик спросил старика:
– Скажите, любезный, вы так сильно боитесь ядовитых змей?
Это простолюдины Исподнего мира не знают северского языка – люди образованные читают книги Верхнего мира и понимают чудотворов без переводчика. Судя по тому, как побелело лицо Стоящего Свыше, Инда попал в точку.
– Я не понимаю, о чем вы говорите… – пробормотал тот и опустил глаза.
Инда не стал устраивать допрос – ему было вполне достаточно. Может быть, кто-то из Надзирающих и не понял Инду, но лицо третьего легата перекосилось словно судорогой, он посмотрел на Стоящего Свыше исподлобья и громко скрипнул зубами.
Стало ясно, что со стариком разберутся и без чудотворов. В чём Инда и имел возможность убедиться тут же, не выходя из-за стола.
Подали десерт – сливочное мороженое с экзотическими фруктами. И надо же было случиться такому несчастью: в вазочку Стоящего Свыше угодил шип какого-то южного растения, бедняга уколол им язык!
Никто не придал этому значения, оставили прислуге разбираться с досадным недоразумением, но не прошло и десяти минут, как лицо бедного старика побелело на глазах, он потерял равновесие и схватился за край стола, волоча на себя скатерть. И можно было бы предположить, что у него просто закружилась голова (чего не бывает в этом возрасте при сильном волнении?), если бы не зрачки, заполнившие чуть ли не всю радужку.
Инда отметил, что первым к Стоящему Свыше подскочил третий легат – его проворство выдавало внутреннюю готовность к такому повороту событий, да и незаметно было перед этим, чтобы он любил старика, как родного отца.
Впрочем, первый легат тоже не долго удивлялся, как и Сверхнадзирающий.
Через минуту Стоящего Свыше уже несли из обеденного зала в его покои, и, как ни странно, Красен и Явлен направились следом. Инда тоже решил взглянуть, что будет дальше.
А дальше, на пороге своей спальни, старик начал кричать и сопротивляться, требуя, чтобы лакеи сначала перетряхнули его постель. У него до судорог подергивались конечности, закатывались глаза, но он всё равно отказывался лечь до тех пор, пока постель не обыщут.
– Явлен, по-моему, нам понадобится доктор… – тихо сказал Красен.
– Да, похоже, – ответит тот.
– Я постараюсь вернуться быстро.
Инда вопросительно посмотрел на Красена, когда Явлен скорым шагом покинул покои Стоящего Свыше.
– Это волкобой, – ответил на его взгляд Красен и пояснил: – Отравление аконитом. Причём через кровь, а не через желудок. У аконита нет антидота, старик может умереть без медицинской помощи.
– А Явлен у нас – мальчик для вызова лекарей? – удивился Инда.
– Лекари прибегут через минуту, Явлен поехал к порталу – у Стоящего Свыше есть личный врач-чудотвор. Старик бы давно скончался волею Предвечного, если бы не доктор Верхнего мира и не современные достижения медицины.
– Неплохо… – пробормотал Инда. – Не ожидал.
– Доктор Назван пользует не только его, но всю верхушку Храма и гвардии. В сложных случаях, конечно. Но, к сожалению, вызвать его может только другой чудотвор.
– А не кажется ли вам, что это бессмысленно? Старик всё равно умрет.
– Вряд ли. Если бы хотели его убить, вместо волкобоя использовали бы «семь шагов» – тот бы убил его наверняка.
– Красен, вы так хорошо знаете местные яды? – улыбнулся Инда.
– «Семь шагов» – это антиарис. Вообще-то любой из сильнейших ядов здесь можно купить в зелейной лавке. Дорого. Моя экономка покупает стрихнин, чтобы травить крыс. Здесь он называется арутской солью.
Доктор Назван явился минут через двадцать – в форменной куртке чудотвора… Впрочем, никто не удивился его странному для этого мира одеянию, наверняка видели врача-чудотвора не в первый раз.
– Где наш дедуля? – начал он на пороге спальни Стоящего Свыше – от его фамильярности покоробило даже Инду. Лекари же, собравшиеся у постели старика, почтительно расступились.
Наверное, лицо у Инды было слишком удивленным, потому что Красен поспешил пояснить:
– Назван сказал им, что «наш дедуля» на языке чудотворов – это вежливое обращение к уважаемому старцу. Он им перевел ещё множество слов и медицинских терминов, преимущественно о работе кишечника и мочеполовой системы. Я не возьмусь их повторить, а вот местные лекари щеголяют этими словечками друг перед другом с умным видом.
– Как дитя… – проворчал Инда.
– Назван – хороший врач. Он может себе позволить маленькие слабости, – пожал плечами Красен. – К тому же местные лекари перенимают у него не только непристойные выражения, но и кое-какие медицинские знания.
* * *
В поднятой суматохе никто не заметил, что Волчок остался один в обеденном зале. Гвардейцы из охраны переместились к спальне Стоящего Свыше, не зная, кого и как теперь охранять, писари отправились туда же – думая, видно, что деловая беседа может продолжиться у одра умирающего.
Волчок вышел из зала: на мраморной лестнице стояли двое гвардейцев, туда-сюда сновали лакеи – с кувшинами, тазами, склянками, полотенцами. Мимо, снизу наверх, протопала толпа лекарей, двое лакеев бежали впереди, указывая дорогу, – будто бы лекари пришли сюда в первый раз. На Волчка никто не обращал внимания.
Больше возможности не будет. Он последние дни служит у Красена, а пятый легат не станет брать его на такие приёмы – его и самого не всегда на них зовут. Если новый порядок передан Стоящему Свыше, где он может с ним ознакомиться? Уж не в спальне, наверное… Знать бы ещё, в какой стороне искать рабочий кабинет, – Волчок бывал в больших домах знати, например у пятого легата, но в такой огромной резиденции всё могло быть по-другому.
Обычно внизу располагалась прислуга и подсобные помещения, на самом верху – личные покои. Конечно, кабинет Стоящего Свыше мог быть и рядом со спальней, и тогда пробиться туда будет непросто. Но обычно деловая и гостевая часть дома были во втором ярусе…
Только в обеденный зал вели двустворчатые двери, направо и налево от них шли анфилады комнат, а не привычных коридоров. Как жить в таких? Впрочем, Волчок быстро разглядел, что окна в анфиладе выходят только на одну сторону, в другую ведут двери. По сути, анфилада и была коридором, только слишком роскошным.
До заката было ещё далеко, и Волчок поразился, как светло бывает в помещениях с прозрачными стеклами даже пасмурным вечером.
Он прошел по анфиладе до самого конца, насчитав не меньше двадцати дверей, но ничего похожего на кабинет не увидел – сплошные гобелены, мебель с обивкой, расшитой золотом, диванчики, на которых невозможно сидеть, стулья с гнутыми ножками, столики, зеркала…
Волчок повернул назад, стараясь двигаться чуть в стороне от дверных проемов, в которых его было видно до самой лестницы.
Возле обеденного зала он едва не столкнулся с Явленом – тот шёл по лестнице наверх, и с ним был человек, одетый так странно, что Волчок не сумел выдумать его одежде названия. Они говорили о чём-то на языке чудотворов, и Волчок решил, что это тоже человек Верхнего мира. И, наверное, одет так, как одеваются в Верхнем мире. Смешно… Волчок представил себе Йоку Йелена в таком же куцем бесформенном пыльнике с капюшоном и усмехнулся.
По другую сторону лестницы обстановка анфилады изменилась – это в самом деле была деловая часть резиденции. Через огромный зал книгохранилища Волчок попал в подобие канцелярии с десятком рабочих мест для клерков, а оттуда в просторную приёмную.
7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Хлебное вино выветрилось из головы уже к полудню. Йока, как ни старался, не мог забыть страшное происшествие на Дворцовой площади: перед глазами всё время появлялось мёртвое тело женщины с окровавленным лицом и сорванным скальпом.
Он жмурил глаза, мотал головой, но по спине всё равно бежали мурашки, а видение не исчезало. Они со Змаем вернулись в трактир «Пескарь и Ёрш», и днём там было совсем тихо.
Спаска ещё спала, а её «мамонька» возилась на кухне.
Йоке совсем нечем было заняться – здесь не было даже книг, чтобы почитать.
– Змай, а доскажи мне сказку.
– Какую сказку? – Змай изобразил на лице удивление.
– Про Зимича. Которую рассказывал ночью на болоте, помнишь?
– А, эту… Давай сначала разбудим кроху и пообедаем. Я считаю, сейчас самое время пообедать.
– Я не буду обедать, – подумав, сказал Йока.
– Да ты чего, Йока Йелен? Это здешний воздух так плохо на тебя влияет?
Йока ухватился за эту мысль:
– Да. Это воздух. И в голове ещё шумит…
– Врёшь ты, конечно. Я думаю, это сегодняшняя казнь произвела на твою неокрепшую детскую психику такое сильное впечатление. А?
– У меня вполне окрепшая психика. И Важан так говорит, – неуверенно ответил Йока.
– Да ладно притворяться. Ну в самом деле зрелище не из приятных. Я-то привык, но не все же такие привычные, как я.
– Змай, а что, тут часто такое происходит?
– Да нет, не очень. Хстов – большой город по меркам Исподнего мира. Возможно, даже больше Лиццы. И тут умеют обращаться с толпой, во время праздников на площадях всегда порядок. Но людей тут убивают много и часто – здесь совсем по-иному оценивают человеческую жизнь.
– Но ведь все должно быть наоборот! Если людей мало, если они часто умирают от голода и болезней, человеческая жизнь должна иметь бо́льшую ценность!
– Нет, Йока Йелен. Я тоже думаю, что дело должно обстоять именно так. Но есть ещё Храм, который обещает людям солнечный мир Добра после смерти. И, знаешь, многие верят. А раз жизнь после смерти будет счастливей, чем до, тогда зачем ею дорожить? Особенно чужой. Своя жизнь, понятно, ближе и дороже, умирать почему-то никто не спешит, но к чужой смерти, даже к смерти близких, относятся не так, как в Верхнем мире. А вот кого я не понимаю, так это чудотворов. Они всегда были стратегами, смотрели вперёд не на пять-десять лет, а иногда на столетия. Именно они должны позаботиться о том, чтобы численность населения Исподнего мира не сокращалась. Они же в своей стратегии этого не учитывают – о чём я, собственно, и написал твоему Инде Хладану в сделанном мною расчёте. Если бы у них на примете было ещё три-четыре таких же мира, как мой, я бы их понял: выкачивай энергию до тех пор, пока возможно, и не отдавай взамен ничего. Но, по-моему, таких миров на примете у чудотворов нет. И твой мир погибнет до того, как вымрет мой. А гибель твоего мира ускорит смерть моего.
– Змай, но ведь не все же чудотворы одинаковые. Есть Страстан, а есть, например, Инда. Может, кто-то из них понимает, что происходит, но ничего не может сделать?
– Думаю, Инда из тех, кто очень даже может что-то сделать. Но ты прав, не все чудотворы одинаковые. Я знаю по меньшей мере двоих, на которых можно положиться. И которые действительно делают что-то для моего мира.
– Двоих? И кто это?
– Одного ты не знаешь, а второй… Я ещё не совсем в нём уверен, но всё говорит в его пользу. Это Крапа Красен, у которого сейчас служит Волче. Я давно на него обратил внимание, ещё когда читал его статьи в Энциклопедии Исподнего мира. Знаешь, можно по-разному изучать историю, обществоведение, географию… С разными целями. Чудотворы обычно изучают наш мир с самыми что ни на есть утилитарными целями: как выкачать отсюда побольше энергии и поменьше за это заплатить. Но Красен другой, его интерес искренний, он… Мне кажется, он делает это с любовью. Это он добился сохранения жизни колдунам, пусть и не законодательно, но на деле. Конечно, продавать колдунов в рабство – это не лучший вариант, но всё же их не убивают теперь сотнями, как сто лет назад.
– А… та женщина сегодня на площади?
– Ну, это расправа толпы, откуда толпе знать о негласных договоренностях Храма и чудотворов? Люди боятся колдунов так же, как в Славлене боятся мрачунов.
– Но в Славлене никто не убьёт мрачуна вот так, на площади, – возразил Йока.
– Не факт. Однако в Славлене люди образованны, сыты, одеты, защищены – жестокость более свойственна голодным и испуганным, сытый человек благодушней, щедрей, снисходительней.
Что-то крикнула с кухни «мамонька» – наверное, про скорый обед, – и Змай сказал, что пора будить Спаску. А потом до самого вечера они сидели в комнате Йоки и слушали долгий рассказ Змая.
Йока устроился на постели, а Спаска – на ковре, положив голову Змаю на колени. Было сумрачно – мозаичные окна пропускали мало света, особенно в пасмурную погоду. Здесь не было солнечных камней, чтобы включить настольную лампу, но Йока, слушая историю Зимича и заранее зная, зачем в его мир пришли чудотворы, ненавидел солнечные камни всё сильней.
А может, это Змай умел так рассказывать, что история брала за душу? А ещё Йока смотрел на Спаску – и ему было грустно на неё смотреть. И Бисерку он почему-то представлял похожей на неё.
– Татка, а разве девушка может до свадьбы позволять такое своему возлюбленному? – спросила Спаска, когда рассказ дошел до любви Зимича и Бисерки.
– Нет, не может, – кашлянул Змай, словно опомнившись. – Во всяком случае, не в тринадцать лет. И особенно та, которая хочет выйти замуж за такого поборника благонравия, как Волче. Это Зимич смотрел на такое сквозь пальцы, Волче сквозь пальцы смотреть не будет. И вообще, для девушек это всегда плохо кончается.
– Татка, но если Зимич смотрел на такое сквозь пальцы, то разве ты смотришь иначе?
– Кроха, между возлюбленной и дочерью огромная разница. Возлюбленных – пруд пруди, а дочь у меня одна.
– У Волче только одна возлюбленная, – улыбнулась Спаска.
– Вот поэтому он тоже рассуждает иначе, чем Зимич. Не сбивай меня.
На том месте, где выяснилось, что Бисерка на самом деле дочь Айды Очена, Йока вдруг посмотрел на эту историю совсем иначе. Потому что Спаска была дочерью Змая.
– Татка! – Спаска запрокинула голову, чтобы посмотреть ему в лицо. – Ну какой ты смешной!
– Я? Смешной?
– Конечно!
– Волче так не показалось… – проворчал Змай и почему-то потрогал подбородок. – И не перебивай меня! Я и сам собьюсь.
Начинало темнеть, когда рассказ подошел к концу. И когда Змай закончил, Йока долго не мог прийти в себя, потрясённый историей второго Откровения Танграуса.
Спаска не знала, что второе Откровение наизусть учит каждый школьник, что профессор Важан и тот не знает, что было на самом деле, что лучшие эксперты Верхнего мира изучают Откровение вдоль и поперек, надеясь разгадать его тайну…
– И что же было дальше, Змай? – спросил Йока через минуту.
– У, дальше было много всякого разного. Была Цитадель, вольный город, который построил Вереско Хстовский из рода Белой Совы – студент, который играл портняжку. Цитадель пала одиннадцатого сентября двести семьдесят третьего года. Кое-что, конечно, от неё осталось – книги, знания. Сейчас Милуш Чернокнижник пытается из своего замка сделать новую Цитадель. Да, и колдуны теперь – не бесноватые старики, это образованные люди, вроде Ловче, хотя и любят жить в деревнях, где нет стен, и довольствуются малым.
– Нет, Змай, что было с Зимичем?
– С Зимичем? В общем-то, это был уже не Зимич. Да ничего особенного с ним и не было. Жил себе в домике Айды Очена, сочинял сказки, некоторые даже напечатали – когда-то в этом мире было и книгопечатание, это теперь книги переписывают от руки на пергамен, потому что бумага не может долго храниться. Ещё Зимич убивал чудотворов, если они пытались пройти в Исподний мир. Ну, ещё строил вместе со всеми Цитадель. Ходил по городам, мутил народ. Научился превращаться в разных других тварей, кроме змея, и частенько бывал в Верхнем мире.
– Что, он так и не женился?
– Нет, отчего же… Женился, и много раз.
– А… Бисерка?
– Дивна Оченка, ты хотел сказать? Она растолстела.
– Что, и всё?
– А что ещё? Зимич видел её только однажды, через несколько лет, в Верхнем мире.
– А кто же сделал эти светящиеся надписи на стенах?
– Ловче. Со студентами. Трудней всего было сделать надпись на Дворцовой площади, её делали с крыши кареты, в несколько заходов. Днём надписей было не видно, поэтому никто ничего и не заподозрил, а в темноте они засветились.
– Ну хорошо, а учёные? Их казнили?
– Казнили пятерых. Остальные, как и предрекал Айда Очен, до конца своих дней славили Предвечного и его чудотворов.
– Что, и Борча?
Змай вздохнул, помедлив:
– Да, и Борча. Он стал профессором на факультете теософии и как-то раз с жаром убеждал Зимича, что доказать отсутствие солнечного мира Добра нельзя, поэтому можно принять на веру его существование.
– И профессор логики? Который был готов умереть за свои убеждения?
– Нет, его как раз казнили. – Змай тряхнул головой. – Сожгли. На колеснице, увитой цветами, вместе с крылатым конём.
– А Зимич больше не превращался в змея?
– Как же, превращался. В лесу, где его никто не видел, кроме чудотворов, которых он убивал. Кстати, интересная деталь: он всегда ломал левую руку или до превращения, или будучи змеем. И каждый раз – случайно. Но когда Исподний мир потерял слишком много энергии, в змея Зимич превращаться перестал.
– А потом?
– А что потом? Разное было «потом». Ещё он изучал мистицизм и оккультизм. Математику. Механику. Естествознание. Да много всего изучал. Собирал колдунов в Цитадель. Ну… всего и не упомнишь…
– Нет, Змай, ты не говоришь самого главного.
– Да ну? И что же здесь главное, по-твоему?
– Змай, ну признайся, он и сейчас собирает колдунов и превращается в разных тварей.
– Всё может быть, Йока Йелен. И главное не в этом. Главное в том, что всё это время он видел, как чахнет его мир и цветёт мир чудотворов. И ничего не мог с этим поделать. Пока профессор Важан не удумал создать Вечного Бродягу.
– То есть, если бы не было Откровения Танграуса, Важан бы не создал… Вечного Бродягу. А если бы Важан не создал Вечного Бродягу, Зимич в облике змея не увидел бы крушения Верхнего мира? Как же так?
– Ты слишком умный, Йока Йелен. Наверное, мало увидеть крушение Верхнего мира – нужно ещё приложить руку к тому, чтобы оно состоялось.
7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Явлен как ни в чем не бывало сидел в кресле с книгой в руках и попивал вино из бокала на тонкой ножке.
– Что, не любишь панорамных сцен? – усмехнулся Хладан, выходя с балкона.
– Меня тошнит от таких зрелищ, – ответил Явлен. – Это местная публика обожает кровавые драмы, вываленные языки висельников и вопли умирающих. Я культурный человек и предпочитаю другие развлечения.
– Ну-ну, – кивнул Хладан, подхватил со столика бутылку и плеснул вина на дно бокала.
– Поедем ко мне, – предложил Явлен. – Закатим праздничный обед.
– И что отпразднуем? Большую победу Храма над Государем? – спросил Красен, стараясь сохранять спокойствие.
– Или смерть сотни-другой никчемных людишек?
– Обед – в честь прибытия высокого гостя в Исподний мир, – невозмутимо ответил Явлен. – Уверен, что ты до этого до сих пор не додумался. Да и куда твоей кухарке до моих поваров?
– Красен, вам жаль никчемных людишек? – Хладан поднял брови. – По-моему, давка – рядовое событие в жизни этого города.
– Нет, не рядовое. Обычно во время массовых мероприятий соблюдается порядок. В толпу редко стреляют из арбалетов и рубят её саблями. Ещё реже стреляют по балкону, на котором стоит Государь.
– Красен, по-моему, мы дали добро на смену Государя. Или я что-то путаю? – напомнил Хладан.
– Да. Дали. Но это не означает, что мне приятно смотреть на гибель ни в чем не повинных людей. И пока Дворцовая площадь усеяна трупами, мне не хочется садиться за праздничный стол. Я не против здорового цинизма, но иногда стоит знать меру. Я пойду к себе.
– Не нужно принимать всё так близко к сердцу, – улыбнулся Хладан. – Но если хотите отдохнуть от моего общества – я не возражаю. Да и приглашение Явлена мне по вкусу.
– Тогда разрешите откланяться. – Красен изобразил нарочитый кивок. – Волче, пойдём.
Он бегом спустился по широкой мраморной лестнице, освещённой солнечными камнями, – лакей едва успел распахнуть перед ним тяжелую входную дверь. Жёлтый Линь не отстал ни на шаг.
С площади убирали мёртвые тела и разбирали помосты с виселицами. Дождь был слишком мелким, чтобы смыть кровь с мостовой, но его хватало на то, чтобы не дать ей засохнуть.
От запаха крови у Крапы слегка закружилась голова, и он непроизвольно взял секретаря за руку – чтобы не пошатнуться.
– Это и моя вина. Я этого не предусмотрел, – пробормотал он, словно хотел оправдаться перед секретарём – человеком Исподнего мира.
Жёлтый Линь посмотрел Крапе в лицо и усмехнулся углом губы:
– Ваш товарищ прав: вы не должны из-за этого переживать.
– Ты понимал, о чем мы говорили?
– Немного. Общий смысл, – пожал плечами Жёлтый Линь.
– И почему же ты думаешь, что мой товарищ прав?
– Потому, что жертвы неизбежны. И если вы берётесь управлять миром, вы должны с ними смириться.
– Нет, Волче. Бывают напрасные жертвы. И если я берусь управлять миром, я не должен делать ошибок. Таких ошибок, по крайней мере.
– А разве это ваша ошибка?
– Да. Я не предусмотрел этого и ничего не сделал, чтобы это предотвратить. Но я в самом деле не ожидал ничего подобного! – Красен понял, что оправдывается перед самим собой, а Жёлтому Линю в лучшем случае всё равно.
– Спросили бы меня. Я бы вам ещё неделю назад сказал об этом.
– Так что же не сказал?
– Вы не спрашивали.
– Волче, следующий раз можешь не дожидаться моих вопросов. А тебе самому наплевать на то, что произошло? Тебе не хотелось это предотвратить?
– Я пока не управляю миром, – ответил Жёлтый Линь, и усмешка его не была злой – скорее, грустной.
– А если бы управлял? Каким бы ты сделал этот мир?
– Вы в самом деле хотите это услышать? – переспросил Жёлтый Линь.
– Я, честное слово, не воспользуюсь этим против тебя.
– Если бы я управлял миром, в нём бы не было Храма.
– Потому, что Храм – это зло? – спросил Крапа.
– Потому, что Храм отдаёт свет солнца злым духам, отнимающим у людей сердца. Они нашим солнцем освещают свой мир. – Жёлтый Линь пристально посмотрел Красену в глаза, и выдержать этот взгляд было непросто.
– Ты сам додумался до этого или тебе кто-то подсказал?
– Это же вы дали мне сказки Живущего в двух мирах.
– Ты и меня считаешь злым духом? – вымученно улыбнулся Красен.
– Вы и есть злой дух. Но одного вашего сердца не хватит, чтобы вернуть нам солнце.
– Ох и не прост же ты, парень… – вздохнул Крапа. – Пойдём. Продолжим переписывать дневники, пока у меня их не забрали.
– Скажите, а если бы вы знали заранее, чем кончится сегодняшняя казнь, что бы вы сделали?
– Я? – удивился Красен. – Я бы встретился с Государем и посоветовал ему этого не делать.
– Он бы вас не послушал. И… я ещё хотел сказать. Вы ведь оказались правы: Государь казнил убийц. И он был прав. Ему хотели помешать, но он всё равно это сделал. И если бы Храм не мутил народ, этого бы не произошло. Почему вы решили, что надо отговорить Государя? Ведь виноват Храм?
– Потому, что Храм отговорить мне бы не удалось, – усмехнулся Красен.
– Потому, что Храму наплевать на жертвы, а Государю нет? Выиграет тот, кто не будет считаться с жертвами. Поэтому Государь прав.
– Выиграет тот, кто склонит на свою сторону людей. Тот, кто сделает вид, что считается с жертвами. Понимаешь разницу?
– Пожалуй…
– Мне жаль отдавать тебя пятому легату.
А что? Из парня рано или поздно выйдет хороший политик. Трезвомыслящий и честный. Только карьеру ему надо делать не в Храме, где всё прогнило насквозь, а при Государе.
– Скажи, а ты не хочешь перейти из гвардии в армию Государя? – спросил Крапа. – Я мог бы составить тебе протекцию. Грядут большие перестановки, дело в самом деле пахнет гражданской войной.
Жёлтый Линь посмотрел на него каким-то странным и грустным взглядом и покачал головой.
– Но почему? Сейчас в армии легче продвинуться по службе. Государь молод, ему нужны верные люди – и он будет поднимать их наверх.
– Нет, – Жёлтый Линь опустил голову. – Не сейчас. Может быть, позже. Скажите, а когда я вернусь к пятому легату, я смогу приходить к вам, чтобы закончить перевод учебника?
– Конечно. Если тебя это не тяготит.
– Нет, меня это не тяготит.
Третьего легата на Столбовой улице Красен заметил издалека – тот стоял возле крыльца его дома и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. В десяти шагах его поджидала карета.
– Господина Явлена нет дома, а мне нужно передать кому-нибудь заявления Стоящего Свыше… – сказал третий легат, едва Крапа подошел ближе. И смерил взглядом Жёлтого Линя.
– Волче, сходи пока в лавку к каллиграфу, посмотри, есть ли у него хорошие пергамены, нам может не хватить на дневники.
– Хорошо, – пожал плечами Жёлтый Линь.
Крапа не стал бы его прогонять, если бы не боялся подставить: если, упаси Предвечный, опять произойдет утечка информации, Жёлтый Линь снова окажется под подозрением.
А заявление Стоящего Свыше оказалось просто смехотворным: он обвинял чудотворов в ненадёжности переданной технологии производства бездымного пороха – в лавре при первой же просушке «ружейного хлопка» произошёл взрыв. Не очень сильный, конечно, но вполне ощутимый.
Крапа на словах сказал третьему легату, что́ думает о мнихах, которые нагревали нитроцеллюлозу на чугунных плитах очагов, велел перечитать технологию сушки, а также посоветовал забыть о спешке: шесть циклов сушки и промывки по двое суток каждый – это минимум, который потребуется для изготовления качественного «ружейного хлопка». И напомнил о том, что хранить и перевозить нитроцеллюлозу надо влажной, иначе не избежать новых взрывов.
Третий легат всё равно потребовал письменных объяснений, и Крапа уверил его, что к вечеру составит Стоящему Свыше письмо. И если не удастся обойтись без крепких выражений, то главе Храма придется это проглотить.
– Мы не можем обеспечить сушку ружейного хлопка и в Синицынской лавре тоже! Это не так просто, – прошипел третий легат.
– Тогда до Синицынской лавры порох просто не доберётся – рванёт по дороге. На первой же кочке, – пожал плечами Красен.
– А храмовники думали на ёлку влезть и зад не ободрать? Я понимаю, ты хочешь поскорей, но поскорей не получится.
– Хлопок шел из Кины на неделю дольше, чем мы рассчитывали.
– И что теперь? Наскоро вы получите порох, который будет взрываться от щелчка ногтём.
* * *
Волчок неслышно поднялся с пыльного чердачного пола и отряхнул колени. Потихоньку задвинул на место кирпич печной трубы. Если что, он выполнял просьбу Огненного Сокола особенно внимательно слушать те разговоры Красена, перед которыми тот говорит: «Волче, пойди погуляй».
Однако попасть на глаза ни Красену, ни третьему легату всё же не хотелось, поэтому спуститься с чердака по наружной лестнице надо было поскорей: пока в кабинете никого нет. Лестница вела во двор, а ключ от ворот в проулок Волчок раздобыл чуть ли не в первый день службы в доме Красена.
Он дождался стука колёс кареты по Столбовой и только тогда вышел из проулка. Это удача – услышать про Синицынскую лавру. Большая удача. Даже голубя посылать не придётся, раз Змай здесь. И то, что хранить ружейный хлопок будут сырым, – тоже важно.
Да, в канцелярии пятого легата таких разговоров не услышишь, придётся что-то придумывать, искать другие пути.
От Синицынской лавры до замка Сизого Нетопыря примерно десять лиг по прямой, через болота, – вряд ли снаряды будут хранить там. Скорей всего, подвезут поближе. А ближе только волгородские лавры, всего три.
Попасть бы в сопровождение обозов со снарядами – тогда можно разузнать всё до конца. Но это несерьёзно, в гвардии довольно людей для сопровождения обозов и без Волчка.
Он потолкался в лавке каллиграфа, подобрал хороший пергамен для Красена – тот денег не считал, покупал самое лучшее.
– Гляди, какие у меня перья есть, – сказал каллиграф. – Павьи, из Лиццы.
– Баловство это – павьи перья, – ответил Волчок. – Гусиные лучше. Крепче, и держать удобней.
– Не скажи, павьи пишут тоненько.
– Я и гусиным тонко пишу.
Опять немного поспорили с каллиграфом о заточке перьев для бумаги и пергамена, о перочинных ножах, о правильном обжиге пера – в результате чего Волчок купил две связки новых перьев, перочинный нож со скребком на другой стороне, немного бумаги на черновики и для писем – с филигранью.
Красену давно следовало завести свою бумагу, но он был совершенно не тщеславен и заказывать бумагу с собственными водяными знаками отказывался.
Теперь каллиграф должен был вспомнить, что к нему приходил Волчок, – как раз, когда часы на башне пробили полдень, он заторопился и вышел из лавки.
Если бы третий легат не упомянул Синицынскую лавру, Волчок бы так не суетился и с каллиграфом лясы не точил.
Здесь не бывает бурь и ураганов, им не пробить толщу жидкого панциря, за которым укрылось дно. Свет утрачивает силу, от него остаются жалкие крохи, которые придают всему сине-зеленый оттенок перед тем, как раствориться окончательно в густом иле.
Он лежит неподвижно, распластавшись на этой подушке, вода заполняет открытый рот, омывает холодное тело…
***
Ветер и течение, то и дело споря друг с другом из-за маршрута, толкали к земле. Казалось бы, что еще нужно одинокой фигурке на льдине, пленнику Холодного моря, известного своей негостеприимностью?
Но человек не спешил радоваться. Щурил и без того узкие серые глаза, всматривался в укрытый туманом горизонт, над которым проступали пока еле видные контуры скал, и надеялся, что ошибся. Впрочем, долго обманывать себя оказалось занятием сложным и неблагодарным.
– Краеземли, – пробормотал он со вздохом, и невеселая усмешка искривила округлое лицо. – Ладно, плохое понятно, а что в этом хорошего?
Привычная попытка найти светлую сторону в неприятностях вызвала глубокую задумчивость. И впрямь – сложно. Он не знал никого, вырвавшегося оттуда. Может, такие и были, мир велик, но на пути молодого лоцмана встречалось множество моряков – и никого, кто бы вернулся из Краеземель сам или лично знал вернувшегося. Иногда ходили сплетни, но это всегда оказывался какой-то знакомый знакомого, и цена таким разговорам была меньше, чем кружка пива в портовом кабаке. Корабли, подошедшие слишком близко, исчезали, чтобы оставить о себе лишь память и слухи.
Сдвинув меховую шапку, человек поскреб коротко остриженные темные волосы и, наконец, нашелся:
– Буду первооткрывателем! Здесь много чего можно назвать своим именем! Гора Рамузь – звучит, а?
Он улыбнулся, но сам чувствовал, что шутка вышла непривычно вымученной и веселья не принесла. Туман впереди, которого по такой погоде и времени суток не должно быть, внушал тревогу. Наконец человек пробормотал:
– Любая новость лучше с обедом.
Принялся разворачивать узелок, в котором оказалось много ткани и небольшой кусок мяса. Последний.
– Хорошо, что я так мало ем, – в самом деле, Рамузь был невысок и худ, – а впрочем, тут еще на полсотни аскетов хватит.
Сделав такое оптимистичное заявление, он, впрочем, не спешил приниматься за еду, будто думал, что созерцание пищи хоть отчасти поможет утолить голод. Потом все же стал откусывать понемногу. Увы, солонина все равно уменьшалась катастрофически быстро.
Внезапно льдину качнуло, и рядом всплыло что-то большое и темное, по размерам не уступавшее крошечному островку. На пленника моря уставились два глаза.
– Котемянь! – обрадовался он, ничуть не удивившись крупной камбале. Та в ответ шлепнула по воде хвостом. Человек посмотрел на нее задумчиво. – Зря ты со мной плывешь. Нехорошее место. Хотя тебе-то, может, и ничего, а только людям плохо… Есть хочешь?
Рамузь разорвал оставшийся кусочек пополам и протянул обрывок своей верной спутнице. Та проворно схватила его, а второй человек съел сам.
– Вот и конец корабельным запасам, – пробормотал он. – Надеюсь, кто-то еще спасся.
Капитана корабля звали Гаррис, и отличался он энергией и решительностью, переходившей в упрямство. Он верил в неоткрытые земли во льдах, почти бредил ими и был уверен, что природа и судьба прогнутся под волю сильного человека. Когда капитан нанимал Рамузя, много раз проводившего суда через здешние воды и знавшего пути и приметы, тот предупредил:
– Там, где вы хотите, я не был.
– Да и другие тоже, – махнул тот рукой. – А у тебя хорошая репутация.
Сперва на север пробивались успешно. Лоцман по одному ему заметным признакам находил, где можно пройти, а Гаррис, опытный моряк, умело управлял бригом и экипажем. Настал, однако, день, когда двигаться дальше оказалось невозможно, но капитан не отступил – казалось, просто не мог. В конце концов рыскающий в поисках прохода «Вперёд» оказался окружен льдами со всех сторон.
До середины зимы все было в порядке, запасов топлива и пищи на судне хватало, но однажды льды пришли в движение и, сжавшись, раздавили прикованный к месту корабль. К счастью, большую часть припасов удалось спасти, команда и капитан перешли в лагерь на льду. Возвращение представлялось сложным, но собирался ли возвращаться Гаррис? Он рвался к своей цели, и среди команды к весне поползло недовольство.
Впрочем, Рамузь так и не узнал, чем кончилось дело. Стало теплее, появились полосы свободного моря, и в один далеко не прекрасный день очередная подвижка льдов унесла его в холодные воды вместе с небольшим количеством припасов, вмерзшим обломком мачты брига и верной спутницей Котемянь.
С тех пор маленький белый остров изрядно уменьшился и теперь приближался, похоже, к концу своих странствий.
Жутковатые Краеземли надвигались медленно и неотвратимо, как похоронная процессия.
Хотя раньше смерти помирать не стоит, в том числе от голода. Рамузь соорудил с помощью веревки, ножа, пряжки от ремня и обломка мачты удочку. Нашлась и наживка – вечером того же дня, когда кончилась солонина, из воды высунулась голова Котемянь. В пасти она держала небольшую рыбу. Моряк был тронут и наговорил много добрых слов, не обращая внимания на то, что собеседница их, конечно, не понимает.
Удить так оказалось неудобно, о хорошем клеве речь не шла – видать, не только людям здесь неуютно. Наесться он не наедался, но и голодная смерть пока не грозила.
Туман становился все ближе, иногда открывая отвесную скалу, а иногда – вполне приветливый с виду берег, поросший невысокой травой. Там было явно теплее, чем в море, но Рамузь ощущал струящийся навстречу внутренний холод и был рад, что льдина еле движется.
Временами порывы ветра доносили до него клочья белесой мглы, и в ней будто бы слышался исчезающий шепот, распадающиеся на части звуки. Эхо сказанного далеко-далеко и давным-давно, навеки обреченное бродить и никогда не быть услышанным…
Впрочем, по мере приближения слова становились чуточку слышнее, чуточку отчетливее. В них не оказалось знакомых сочетаний звуков, хоть капли смысла, зато отчетливое ощущение – его зовут, его ждут. Только вот в этом ожидании – на капли дружелюбия, ни песчинки тепла. Что вместо них – разбираться совсем не хотелось.
Побережье давно приблизилось, все так же лишь время от времени показываясь из пелены, будто девка из веселого дома, намекающая на свои прелести, но не желающая раздеваться бесплатно.
Верхушки скал уже были недалеко по курсу, как вдруг льдину тряхнуло. Рамузь подскочил в недоумении – ведь они еще не причалили к берегу! Тем не менее, после еще одного толчка движение остановилось. Аккуратно обследовав маленькое «судно», моряк обнаружил, что оно застряло на подводной скале, которая в этом месте торчала у самой поверхности. Конечно, выхода из ситуации это не сулило, и все же… лоцман неожиданно для самого себя испытал огромное облегчение и кукишем скрутил пальцы в сторону берега.
Берег промолчал.
Настала ночь, и туман, который сюда доставал только иногда, краем, позвал за собой. Не маняще, а повелительно, пытаясь вытеснить из головы все другие мысли, кроме необходимости немедленно плыть к берегу. Рамузь снова показал кукиш, на сей раз мысленно, однако спал очень плохо, то и дело просыпаясь с мыслью, что надо соскользнуть с льдины и вплавь поспешить туда, к земле…
Днем клубящаяся мгла отодвинулась, но рассыпающийся шепот то и дело раздавался в голове. Чтобы заглушить его, лоцман разговаривал сам с собой и с Котемянь, когда та всплывала на поверхность.
На этот раз клева не было вовсе, будто дыхание берега отогнало всю рыбу, и оставалось только говорить и вспоминать…
Вот так же он сидел на льдине, только многолетней, надежно причалившей к берегу, и ловил на настоящую удочку. Рыбалка шла неплохо.
За спиной виднелся поселок: кучка домиков, из которых часть деревянных, часть построена из снега и льда, самого распространенного и дешевого материала на берегах обширного Холодного моря. По местным меркам – крупное поселение, где то и дело останавливались корабли, которые что-нибудь искали в здешних водах. С ними торговали, а еще всегда можно было наняться и заработать денег, да и мир повидать.
Рамузь уходил вдаль со спокойной душой – за спиной оставался разве что сам дом, уютный, но опустевший после смерти отца и матери в год, когда пронеслась черная болезнь. Он любил размеренный ритм здешней жизни, но и путешествия – тоже, а родные стены терпеливы, не волнуются и могут ждать сколько угодно.
Но в том сезоне ничего интересного пока не подвернулось, и можно было порыбачить.
Внезапно из воды неподалеку высунулась рыбья голова. Ошибиться в определении трудно – два глаза на одной стороне туловища даже полному невежде выдадут камбалу. Судя по всему – здоровенную. Вот только как, во имя морской бездны, она оказалась у берега, на поверхности?!
Странная гостья скрылась под водой и вынырнула снова, поближе. Сперва рыбак хотел подвинуть потихоньку приманку, но уж очень необычно для повадок придонной жительницы вела себя рыба. Некоторое время любопытство состязалось с азартом добытчика и в короткой борьбе взяло верх.
Рамузь отложил удочку и внимательно поглядел на камбалу. Та, казалось, смотрела в ответ, и ему почудилось любопытство, хотя рыбья морда начисто лишена мимики. Он бросил в воду прикормку, но добился лишь того, что голова скрылась под набежавшей волной… Затем показалась снова, чуть подальше.
Рыбак свернул удочку, поднялся и, кинув еще одну кильку, покинул место. Уходя, оглянулся и увидел, как та исчезла в пасти камбалы.
Так продолжалось не один день, и постепенно рыба становилась все более доверчивой. На всякий случай молодой человек предупредил других рыболовов и, конечно, весь поселок тут же узнал о странном чудачестве. Над Рамузем стали посмеиваться, но поскольку относились к нему хорошо за веселые истории и готовность помочь, просьбу не охотиться на Котемянь – так он назвал питомицу – выполнили.
Они много плавали вместе, камбала сопровождала лодку, рыбак часто вел с ней неспешные беседы и кормил.
Для него самого оказалось сюрпризом, когда неприспособленная вообще-то к длительному быстрому плаванию верная спутница последовала за кораблем, на который нанялся лоцман.
Во время зимовки он пробил для нее прорубь в толстом льду. После их, точнее, его, принесло к Краеземлям…
Похоже, туманный берег отпугивал всю живность. Изредка пролетали альбатросы, наверное, заплутавшие в своих надводных странствиях, а рыба не ловилась вовсе. Однажды Котемянь вновь выбросила на льдину небольшую рыбешку, которой хватило разве на то, чтобы голод ненадолго отступил. Есть хотелось и днем, и ночью. Хорошо хоть, льдина и примерзший к ней снег избавляли от жажды.
На берегу есть трава, а может, и еще что-нибудь. Возможно, если отойти от негостеприимного побережья вглубь, найдется и приличная еда. В сущности, никто не знал даже, представляли ли из себя Краеземли огромный остров, архипелаг или кусок материка…
Он бы рискнул обследовать неведомую землю в одиночестве, если бы желание углубиться в нее, сойдя на берег, не было бы таким назойливым, не исходило извне.
Пока Рамузь упрямо терпел, а надежды на какие-нибудь спасительные перемены таяли гораздо быстрее, чем приютившая его льдина.
Когда моряк в очередной раз забылся сном, тревожным и беспокойным, переменившийся ветер принес с берега туман. Тот сперва дрогнул под напором воздуха, потом двинулся вперед, вытягивая длинные ленты и окутывая, обнимая ими затерянную в негостеприимных водах льдину…
Голод мучил человека, когда он засыпал, и не пожелал отпускать во сне. Мамины блюда из детства, корабельный паек и состряпанная самим дома уха казались одинаково вкусными – и недоступными. Внезапно пришло ощущение, что желудок вовсе исчез, а на его месте пульсирует сосущая пустота, которая лишь отчасти принадлежит телу, накатывает извне и вовне же уходит. Голова закружилась.
Если он, Рамузь, не насытится сейчас, то пустота эта, пульсируя, пройдет вместо крови по жилам, добравшись до кончиков пальцев, и сделает частью себя.
Человек зашевелился, и голод пульсировал в нем, повелительно требуя утоления. Он рождался внутри и душил снаружи, сливаясь воедино. Лоцман застонал и… внезапно ощутил некоторое облегчение, будто что-то помогало ему, отгоняло чуждые веяния, оставляя лишь потребности собственного тела, сильные, но пока преодолимые.
Он сам не понимал, спит или нет, но ощущал, как борются две силы – а потом голод, подставив паруса попутному ветру, наваливается вновь. Человек заметался по льдине, где не было ничего съестного, вцепился зубами в мачту, но опомнился от боли – щепка впилась в губу. Отшатнулся, а ветер и туман шептали – берег, берег! Там земля, трава… еда! Рамузь шагнул к краю льдины, потом обратно. Он сейчас не помнил, почему нельзя на берег, но знал, что не хотел.
Знал – или что-то напомнило?
– А здоровье у меня – не дождетесь, – прошептал он себе в полубреду. – Нет уж.
Внезапно со следующей волной сосущей пустоты накатило ощущение, что выход есть. Чудо свершилось – да, да, вот же она, пища. Много свежей пищи, хватит надолго. Какая внезапная удача!
Мир плыл в глазах. Мрак северной ночи, приправленный туманом, казался почти непроницаемым, и в то же время рыбак отчетливо ощущал добычу, которая наконец пришла в руки, избавляя от мук.
Выход – правильный и единственный.
Рука нащупала нож, Рамузь легким, плавным движением шагнул к краю льдины, замахнулся…
Застыл.
Лезвие прервало дугу, будто застряв в густом воздухе.
Два бесстрастных глаза на плоском боку камбалы уставились на человека, как всегда, без выражения, но его словно ожгло раскаленным железом. Моряк смотрел на полоску стали, замершую в полупальце от чешуи, а внутри все слышался шепот – ну и что? Рыба, просто рыба, он ведь слышал от матросов страшные рассказы, как одни люди ели других… Туман касался пальцев и, казалось, делал крепче их хватку. Одно движение, и…
Нож полетел далеко в воду, а человек упал на колени, прошептал:
– Прости.
Умолк.
Чувство вины захлестнуло Рамузя, мешая попытке оправдаться. Он вяло повторил просьбу о прощении, заранее понимая, что камбала все равно не знает человеческих слов, а он сам слишком хорошо понимает все, чтобы дать себе отпущение грехов.
Слова потерялись, мысли сковало льдом северной ночи. Он замер, так же застыла Котемянь, которая не отпрянула ни в миг угрозы, ни позже.
Казалось, этот кусочек мира замерз, обратился в лед.
Только туман жил. Он досадливо отпрянул обратно, к берегу. Потом набрался сил, сгустился вновь и двинулся на маленький островок уже не разрозненными лентами, а стеной.
Слишком долго здесь был человек. Слишком близко.
Рамузь поднял взгляд – и отпрянул. От берега по воздуху надвигались три огромные фигуры, с трудом различимые в скудном свете звезд, состоящие из белесой мглы, только заметно более густой. Сперва они показались бесформенными, но моряк быстро сообразил, что это не совсем так, и сглотнул. Несомненно, сгустки были человекоподобными внешне. Однако – лишь подобными, ибо у людей не торчит из боков, плеч, рук что-то непонятное, и смутно напоминающее… Что? Он не мог понять, отметил лишь, что черное зеркало Холодного моря не видит тех, кто плывет над ним, не ловит в себя их отражения.
Призраки приближались медленно и величественно, как если бы участвовали в некоем ритуале, который не терпит суеты и спешки.
Росчерк пробил туман и пошатнул торжественность момента – сверху метнулась крылатая тень. Опытный глаз моряка мгновенно распознал большого альбатроса, невесть почему летящего в ночи. Заблудившегося и запутавшегося во мраке, холоде и тумане, окутавших Краеземли. Он опустился к водной глади, метнулся перед тремя фигурами – и одна из них протянула руку.
Полубесформенная мгла прошла вглубь, не повредив плоть.
Птица захлебнулась полетом, противоестественно замерла в воздухе, а после… втянулась в призрака.
Прямо на глазах Рамузя она утрачивала черные тона в оперении, становясь целиком белой, и размывалась – будто нарисованная на окне в непогоду. Сперва – четкий контур, который потом искажается, затем рисунок вовсе превращается в месиво линий, сливаясь с фоном…
Нет, не с фоном – с туманной фигурой. Остальные две задержались, ожидая. Коснулись собрата.
Хотелось остановить время, но оно упрямо шло, не обращая никакого внимания на чьи-то желания. И вот альбатроса уже нет, но есть новый нарост на плече, из которого высовывается нечто, напоминающее крыло, голову, клюв. Просевшие, будто слеплены из плохого теста, размазанные, но узнаваемые.
Тут же он понял, на что похожи остальные выступы. Вот на боку привидения торчит туманный кусок морды тюленя, а там, из щеки, растет фрагмент другого человеческого лица…
Лоцман вскочил, и в тот же момент призраки возобновили движение, а густая, как кисель, мгла шептала о голоде, тот самом, что недавно ощущал он: чужом, холодном, идущем из-за какой-то грани, за которой – падение в чужую ненасытность.
Они были совсем близко, надвигались за следующей порцией. За ним.
Рамузь отступил на шаг, другой… и льдина кончилась. Лихорадочно искал глазами нож – и вдруг вспомнил, что тот утонул. Моряк поднял кулаки, понимая, что они не принесут вреда врагу…
Сильный всплеск. Страшный удар в лицо.
Рыбак безвольно повалился с льдины в воду, но почему-то не смог даже шевельнуться, взмахнуть рукой, чтобы поплыть. Его всего странно передернуло и будто парализовало. Теряя сознание, лоцман пошел ко дну.
Здесь не бывает бурь и ураганов, им не пробить толщу жидкого панциря…
Рамузь неподвижно лежал на дне – уже давно.
Но лишь теперь вернулось сознание, а также пришло понимание факта своей смерти – ибо, несомненно, он стал утопленником. Странно, но вроде ничего не изменилось. Он не отправился ни на небо, как говорили пришлые священники, ни в благодатные моря вечной рыбалки, как обещал шаман. Просто находился там, где утонул. Это, конечно, лучше, чем стать частью ужасного привидения, но неужели дух навеки прикован к телу, которое вскоре съедят рыбы, если уже не съели? Моряк представил, как воспаряет, точнее, всплывает из бренной плоти и смотрит на свои распростертые на дне останки.
С душой ничего не получилось, а вот бренная плоть неожиданно шевельнулась, только очень непривычно – это были явно не движения рук и ног. Попробовал еще раз – он будто связан… нет, не так. Словно руки и ноги вросли в тело, а шевелиться могли только пальцы. Неужели смерть именно такая странная на самом деле?!
Новый рывок – его тело оторвалась от дна, ил поднялся мутными клубами, мешая видеть вовсе. Когда вода стала чуточку чище, Рамузь попытался повернуть голову и посмотреть на себя – но она не поворачивалась! Он скосил глаза, поле зрения которых было каким-то необычным – и увидел рыбью чешую. Дернулся – изогнулись плавники.
– Что за!.. – фраза осталась не только незаконченной, но и несказанной, так как говорить, как оказалось, он не умел.
Оставалось вновь бессильно шлепнуться на дно.
– Впору топиться, но я уже, – мысленно сказал он. – Так, или я после смерти стал рыбой, или рехнулся.
– Ты… стал рыбой, но не после смерти, – внезапно будто сам собой родился ответ в голове. Как ни странно, даже без звука ощущались интонации – робкие и неуверенные, извиняющиеся. – Я… мне пришлось.
Поле зрения было очень широким, и бывший моряк сообразил, что вплывающее темное пятно ему хорошо знакомо.
– Котемянь!
– Да, ты дал мне это имя… Можешь говорить про себя, мы общаемся именно так. Не читаем мыслей, но понимаем, что хочет передать другой подобный.
– Мы? Кто это?
Она подплыла ближе.
– Почти все обитатели моря обладают разумом не большим, чем животные и птицы на суше. Но некоторые – их очень мало – не уступят человеку. Мы разных видов, но все живем долго и обладаем небольшим волшебством. Можем, например, превратить другого разумного в подобного себе, иногда так и пополняем число, ибо рождения среди нас реже смертей. Но каждый раз на подобное действие требуется одобрение Совета. А я не спросила ни его, ни твоего согласия. Прочитала заклятие превращения и сбила с льдины. Прости. Пыталась спасти тебя иначе, но не смогла, призраки слишком сильны.
Рамузю вспомнились последние мгновения в человеческом обличье, и его кожа покрылась бы холодным потом, а лицо – румянцем стыда, но сейчас он не мог ни того, ни другого, только шлепнул по дну плавником.
– Это я должен просить прощения. Чуть не убил тебя.
– Не убил же, хотя тебе внушали эту мысль. Ты справился, сам.
– И все же…
– Нет, ты ни в чем не виноват, а вот я…
Неожиданно ситуация стала забавлять – видимо, запасы страха и потрясения, имеющиеся в его душе, временно подходили к концу. В тоне мыслей появилось веселье.
– Давай быстренько простим друг друга, а то полдня потратим, хорошо? – он ощутил молчаливое согласие и теплоту, как бы странно это ни звучало для холоднокровных. – А ведь они еще над нами?
– Сейчас нет. Здесь бояться почти нечего, порождениям голодного тумана этих земель трудно погружаться в воду, под ее поверхностью они слабы.
– Кто они?
– Мне известно об этом вряд ли больше, чем тебе. У нас говорят, мир здесь надломлен и что-то вытекает из него, а что-то вползает обратно.
– Ладно, слушай… я был очень голоден еще наверху. Ты не знаешь, как здесь добыть пожрать?
Удивительное отступило перед насущным.
Лишь насытившись рачками и мелкой рыбешкой, они возобновили разговор.
– Слушай, – начал Рамузь, – я тебе благодарен и нисколько не в обиде, но ведь обратно ты меня превратишь, когда мы до подходящего берега доберемся?
Ответа не было, хотя он видел Котемянь рядом с собой. Бывший моряк уже немного освоился с плавниками, и сейчас приблизился к рыбе. Впрочем, сам он теперь являлся такой же камбалой, только чуток побольше.
– Не знаю, – наконец ответила она на требовательный взгляд. – Понимаешь, обратное превращение сложнее. Его не совершить просто так, лишь в особом месте, а туда может допустить только Совет.
Замолчал и он. Прошлое проплывало перед глазами. Отец и мать, родной поселок, уютный, обжитой дом. Палуба корабля, паруса над головой и форштевень, рассекающий волны и давящий тонкий лед. Знакомые, шаман поселения, бывший одновременно и лекарем. Все это смешивалось в одно целое. Целую… жизнь? И жизни этой грозила утрата, несмотря на чудесное спасение.
– Что ж, поплывем к вашему Совету тогда?
Котемянь явно не хотелось являться на глаза тем, чьи правила она нарушила, и все же они повернули куда-то – ориентироваться здесь в сторонах света Рамузь еще не научился.
Примерно через сутки пути дно делалось скалистым и довольно круто уходило вверх, насколько было видно – здесь над морем возвышался, как пояснила Котемянь, небольшой островок, где и находилось нужное место – и рядом жили те, кто состоял в Совете.
Собрались они быстро – видно, тут дело обстояло иначе, чем в человеческих городах, мысленно отметил Рамузь.
Скалистый берег расступался, образуя просторную слабо освещенную пещеру. Дальняя сторона вовсе терялась во мгле, а в ближней собралось с десяток очень крупных разнообразных рыб.
Все выжидающе молчали. Впрочем, обычный человек, окажись и выживи он здесь, не услышал бы ни слова и после того, как Котемянь мысленно «заговорила». Она рассказала, как, по обычаю, едва повзрослев, отправилась в странствие с целью увидеть мир. Как предупреждали ее заранее о коварстве людей, самых опасных хищников, и как она все же встретила того, кто был не коварен, а добр и заботлив, хотя не знал о ее разумности, не мог ни слова понять и услышать, и как следовала за ним, увидев очень многое. Как несчастливо завершилось плавание, о неблагосклонности ветров и течений, ожидании и последней ночи у берега Краеземель. Как пыталась бороться волшебством с силой призраков, а потом, чтобы спасти жизнь спутнику, прибегла к чарам превращения, смогла с ним наконец заговорить, но теперь просит вновь вернуть его в родной надводный мир, допустив в священную пещеру.
Тишина сопровождала ее рассказ и осталась после – здесь умели слушать и ждать.
Первой ответила большая зубатка, удлиненное желтое тело которой пересекала дюжина бурых полос.
– Одни неприятности! А я говорила, что так будет. Ты вообще не должна плавать у поверхности, даже уметь это не должна, как твои сородичи! Вот как ты это делаешь?
– Не знаю сама… Хочется очень! Ведь если мы не такие, как остальные жители моря, то почему нет? Но сейчас я прошу не об этом.
– Ты знала наши законы – и ты нарушила их!
– Но не было времени, иначе его нельзя было бы спасти! – горячо возразила камбала.
– И что? Десятки, сотни, тысячи людей – их ведь столько, что нам и не снилось! – умирают постоянно самыми разными способами, легкими и ужасными. От болезней – или убивают друг друга. Они на нас охотятся и съедят, если поймают. Мы должны заботиться не о них, а о себе. Ничего не произошло бы, если б погиб еще один.
– Он не такой, как другие, я же рассказывала!
– И сколько рыбы он поймал и съел? – с откровенной ехидцей спросила зубатка.
– А мы с тобой – сколько?
Собеседница смутилась и затихла, пробурчав что-то вроде:
– Мы не едим разумных…
В обсуждение вступила морская щука.
– Это неважно. Таковы правила, они составлены ради общего выживания. Что произойдет, если каждый начнет менять их по своему разумению, не понимая глубинной сути, не зная, сколько крови и опыта стоят за каждым?
– Я не могла бросить его!
– Ты должна была! Как можешь ты с легкостью отметать наши законы, ты, еще не имеющая даже имени, которое дается по возвращении из странствия?
Тон ее мысли нарастал, становясь повелительным, начиная отдаваться в голове. Камбала резко ответила.
– У меня есть имя. Меня зовут Котемянь.
Вновь настала общая тишина. Рамузь, не вставивший ни слова, чтобы не усугубить ситуацию по незнанию обычаев, не понял, в чем дело. Щука неторопливо, раздельно отмела реплику собеседницы:
– Имена утверждает совет, услышав рассказ по возвращении. И уж тем более их не дают люди. У тебя пока нет имени.
– Он мой друг. Меня зовут Котемянь, – и камбала, шевельнув хвостом, придвинулась ближе к спутнику.
Щука и зубатка, напротив, отплыли. Наверное, в собрании людей сейчас начался бы шум, гам и крики. Но, видно, холодная кровь меньше бросается в голову – подумалось бывшему моряку и бывшему человеку. И все же ощущалось явное осуждение и недоброжелательство.
Наконец рыбы из Совета расступились, и на середину круга выплыл морской черт. Все здесь были крупнее своих родственников, но этот и вовсе отличался огромными размерами, намного превосходя в длину рост самого высокого из виденных Рамузем людей. Потемневшие от времени клочья кожи, свисавшие по бокам огромной головы, составлявшей половину всего тела, обрамляли широкую зубастую пасть и шевелились под напором слабых токов воды, как водоросли. Колючки на спине, казалось, ждали жертв. Раньше он был вовсе незаметен – неудивительно, при слабом свете и с умением маскироваться пятнистой окраской.
Котемянь невольно подалась назад.
– Старейший… – упрямство и мольба отразились в интонациях мысли.
– Молчи, – прервал он. – Сейчас говорю я. Могу понять вас – и тебя, и его, но дело не в этом. Ты поставила свою дружбу над нашими законами – что ж, твое право. Когда два желания, две необходимости вступают в конфликт – нельзя получить все сразу. Ты должна понимать – предпочтя что-то постороннее правилам общины, ставишь себя вне ее. Не мы это решаем – но твой собственный выбор. Тебя зовут Котемянь, сказала ты. Что ж, пусть так, но мы знаем юную безымянную камбалу и не знаем Котемянь. Ты свободна плыть куда угодно – но среди нас нет места ни тебе, ни ему. Мы не будем мешать, и помогать тоже не будем. Можете пытаться попасть в место силы, но без проводника-защитника – мы не дадим его. Конечно, ты в любой момент можешь вернуться – одна, за именем, данным Советом, и мы примем такой выбор, который вернет тебя в общину, как принимаем этот. А теперь отправляйся, куда хочешь, больше никто из нас не будет говорить с тобой, пока ты не решишь вернуться, приняв наши условия. Это всё.
Он отплыл в сторону, остальные – тоже. Не было бесполезных споров. Хотя Рамузь и понял, что ничего хорошего решение им не сулит, но невольно проникся уважением к подводным жителям и принятым у них порядкам.
– И что теперь нам делать? – спросил он у спутницы.
– Ты хочешь вернуть себя?
– Да, – помедлив, отозвался он. – А ты…
– А теперь – туда! – прервала камбала и, звучи слова вслух, отчаянная решительность зазвенела бы в голосе.
Она устремилась вглубь пещеры, Рамузь – за ней. В конце в сплошную стену уходил тоннель и Котемянь, не останавливаясь, вплыла в него.
Как ни странно, здесь не было беспросветной мглы. Местами попадались колонии светящихся рачков, их отсветы слегка растворяли мрак, давая возможность видеть очертания тоннеля.
– А что за проводник-защитник такой? – уточнил Рамузь, усердно шевеля плавниками.
– Это особые рыбки, они волшебные и есть только у Совета. Где они их держат и откуда взяли – не знаю. Светятся ярко, так что дорога хорошо видна, выбирают правильный путь среди многих проходов. Кроме того, местные стражи сторонятся от них подальше, так устроил создатель этого места.
– Что за создатель?
– Мне неизвестно, ни кто он, ни что за стражи, говорили, что должны быть. Никто, кроме Совета, не суется сюда.
– А мы?
– Я должна тебе помочь! Как-нибудь проберемся. Может, это вообще просто сказки, чтоб отпугивать разумных от места.
Рамузь задумался.
– Мне уже ничего не страшно, но я не хочу, чтобы ты рисковала собой. Вернись к ним.
– Проплывем, – упрямо повторила Котемянь. – Вряд ли там хуже, чем у Краеземель, а мы тогда вырвались.
Надеюсь, она знает, что делает, подумал Рамузь, не выпуская, впрочем, эту мысль за пределы своего разума – не хотелось обижать спутницу.
У первой же развилки Котемянь задумалась. Она закружилась на месте, плавники как-то странно изгибались, и бывший моряк почувствовал напряжение.
– Сюда, – наконец указала она налево. – Волшебство показывает…
Однако вскоре впереди показалось новое разветвление.
– Погоди, – подумал Рамузь. – Так тебе никакого колдовства и сил не хватит. Я знаю способ изучать лабиринты, наш корабельный врач как-то рассказывал… Лишь бы с голоду не помереть.
Похоже, впрочем, это не грозило – мелкой рыбешки и рачков хватало. И то сказать – таинственные стражи, если они и впрямь здесь жили, должны чем-то питаться. Орудуя пастью, хвостом и плавниками, спутники быстренько согнали в пирамидку четыре камешка из тех, которыми было усеяно дно.
– Такие будем оставлять у входа в каждый проход, который исследуем, – заметил Рамузь.
Котемянь тихо восхитилась остроумным решением, и они двинулись дальше. Это занимало много времени, не раз приходилось возвращаться, но в остальном путь казался спокойным. Однако спутница проявляла все большее беспокойство каждый раз, когда путь заводил в тупик и приходилось возвращаться.
– Что-то случилось?
– Пока нет, – она опустилась на дно, как человек бы присел. – Но может произойти.
– Что же?
– Понимаешь, — смущение напомнило их первый разговор. – Когда я… превратила тебя, то не подумала… Некогда было.
Чувство вины заставляло сами мысли замирать, словно мороз – воду. Рамузь постарался мысленным касанием ободрить ее:
– Понимаю, конечно. Так о чем же?
– Знаешь, хотела все быстро исправить, но пока не получается. А чем больше времени ты проводишь в новом теле, тем сложнее обратное превращение. Боюсь, что если пройдет слишком много времени, оно может не получиться вовсе.
Тревога провела по душе холодными пальцами, рисуя вечность без людей, в чужом теле, в чешуе. Но бывший лоцман постарался не выдать ее.
– Ничего, успеем. Это ведь просто остров, он не может быть чересчур огромным.
И все же лабиринт казался маленькой подводной страной, где время ложилось песком на дно, а пространство путалось в бесконечных поворотах. Им думалось, что рассказы про стражу – действительно страшилки, которыми Совет пугает любопытствующих. Но вскоре после разговора свечение обрисовало продолговатое тело, перегородившее широченный тоннель.
Они затаились, на что не хватило ума какой-то рыбешке. Разряд пронизал воду, добыча бессильно зависла, а потом исчезла в пасти ската.
– Нечего ему в таких коридорах делать, – прикинул моряк.
– Их удерживает волшебство того, кто это устроил, – задумчиво заметила камбала.
– Ты можешь что-то сделать?
– Увы… Наша магия слаба и плоха для сражений.
Они задумались.
– Его разряды не бесконечны, – произнесла юная обитательница дна.
– Знаю. Но на нас хватит, – отозвался опытный рыбак. И затем добавил: – Если, конечно, с нас начать.
Они некоторое время готовились и тренировались, отрабатывая идею. Вернувшись, затаились, а потом хвост Рамузя взметнул в сторону грозного охранника тучу ила и горсть камешков. Камбала была наготове – и каждому померещилась бы в этом стайка рыбешки, дерзнувшая проскочить в сторону святыни. Парализующий удар, еще один и еще – «рыбки» оседали, рассеиваясь, а на смену им спешили новые и новые, тоже иллюзорные. Вода понемногу мутнела, пока не стала вовсе непрозрачной, а разряды, судя по всему, становились все слабее и слабее. И тогда две камбалы, спеша, как только позволяли их тела и, прижимаясь к неровным стенкам, проплыли мимо…
И вновь – развилки и повороты.
Одна из остановок чуть не закончилась печально. Они легли на дно, зарывшись в ил – плавание утомляло быстро.
– Как ты все же ухитрилась поспевать за кораблем? – спросил бывший моряк. – Всегда гадал…
– Я же говорила на Совете, сама не знаю, как умею плавать так, как не должна. Другим в этом наша магия не помогает. Еще я пользовалась подводными течениями. И… там был ты.
Он не знал, что ответить, и в этот момент послышался громкий треск. Затем он повторился. Оба встрепенулись и успели увернуться от упавшего огромного камня. Видимо, время и вода подточили стену. Тревожный звук повторился, и они поспешили покинуть опасное место.
Рамузь пытался считать время и гадать, успеет ли. Но отмечать часы и дни было решительно нечем, да и сама Котемянь толком не знала, сколько должно пройти, так что оставалось мысленно подшучивать над своими тревогами. Иногда вдали свет молний обволакивало разрезающие полумрак тела стражей. Однажды скат проплыл почти рядом.
Последнего миновали уже испытанным методом перед самым отверстием в стене. Круглую широкую дыру явно проделали намеренно, возможно, при самом строительстве сооружения. Кажется, это была башня – подобная целой крепости по размерам и производившая изнутри странное впечатление. Все слишком хорошо установлено и закреплено, чтобы заподозрить, что на этажах не подразумевалась вода. И в то же время слишком много обыденно-человеческого, начиная с лестниц и гнезд для факелов…
– Будто здесь под водой жили, но как люди, – неожиданно подумала Котемянь, и лоцман промолчал, не зная, что сказать.
Они скользили над ступеньками, неторопливые и беззвучные. Вверх – мимо уводящих в сторону коридоров, таинственных и пустых, мимо этажей, где давно обитали лишь рыбы, рачки и моллюски.
Внезапно проход сузился. Спеша его преодолеть, оба подплыли к отверстию, из которого лился яркий свет.
Целый зал стал просторной подводной лагуной. Ил устилал дно, по стенам сверкали фрески – из отверстий в потолке пробивались солнечные лучи. Самый мощный поток лился через устремляющуюся вверх лестницу в дальнем конце зала.
В центре его, шевеля в дреме плавниками, дрейфовало огромное, длиной в рост четверых высоких мужчин, туловище. Сигарообразное, с большой конической головой, светлым брюхом и серой спиной. Пасть была закрыта, но Рамузь прекрасно знал – в ней один за другим три ряда острейших зубов.
В тот же миг белая акула повернулась в их сторону. В панике обе камбалы трепыхнулись, улепетывая в проход. За их спинами стремительно приближалось огромное тело, рассекая послушные пласты воды. Рамузь уже ощущал, как сейчас будет перекушен пополам, но вдруг мысль Котемянь толкнула:
– Влево!
Там был узкий отнорок коридора. Камбалы метнулись изо всех сил и через несколько мгновений, доплыв до тупика, оглянулись.
Проход и впрямь оказался недостаточно широк для твари. Она несколько мгновений смотрела на несостоявшихся жертв, потом поплыла обратно.
– Похоже, главный страж, – подвел итог Рамузь, когда они отплыли подальше и успокоились. – И что же нам делать? Как твоя магия?
– Я же говорила, почти ничем не может помочь, – грустно ответила Котемянь.
– Мы не можем как-нибудь прокрасться?
– Ты же видел, она спала, но сразу учуяла нас. Знаешь, какой у них нюх?
– А если?..
Дальнейшее обсуждение свелось к простому вопросу – как может камбала победить акулу? Ответ оказался неутешительным – никак. Даже вдвоем. Иногда слабые создания справляются с более крупными и сильными, но для этого нужно либо обладать хорошим снаряжением, либо быть быстрее. А противник много стремительнее их – эти хищники обладают великолепной скоростью, а камбалы медлительны по меркам обитателей вод. Иллюзии при остроте чувств стража не помогут.
Что до снаряжения, то, увы…
– Почему вы не используете никаких предметов? – спросил Рамузь.
– Где ты видишь у нас руки? – ответила вопросом Котемянь. По мере обсуждения она становилась все грустнее и грустнее – бывший моряк уже хорошо различал ее настроение. И теперь мысли вырвались наружу: – Это снова я, я виновата! Надо было остаться, подготовиться, попробовать уговорить Совет! А я решила искупить вину перед тобой, подумала, что со всем справлюсь. Глупая самонадеянность! Теперь мы погибнем в пасти акулы в шаге от цели. И сможем ли вернуться, если захотим? Я, я…
Будь перед ним представительница рода человеческого, она бы обязательно заплакала, но рыбы лишены этого способа излить горе и пережитый страх, и тем горше и страшнее были мысленные рыдания.
Рамузь коснулся ее плавника своим, успокаивая. Без рук действительно сложно… Ничего, скоро опять появятся. Подождал какое-то время, затем ответил:
– Успокойся. Ты мой друг и моя спасительница, и ни в чем не виновна. И – мы обязательно справимся!
Они исследовали окрестные коридоры, надеясь, что наткнутся-таки на что-то, могущее помочь. После довольно долгих бесплодных попыток Рамузь, поднимаясь на свет над узкой лестницей рядом с большим залом, увидел вверху колеблющуюся пленку. Поверхность!
Это оказалась кухня. На полках стояла нетронутая посуда. Бывший человек рассматривал обстановку, пока не прочел надписи на стоявших на полке банках. Подскочил, осененный идеей, после нескольких неуклюжих прыжков столкнул одну, закупоренную, в воду и, ухватив зубами, поспешил к Котемянь. Вернулся еще раз.
За поворотом коридора, дождавшись, когда акула-страж задремала, вскрыли банки. Котемянь собрала все свои силы. Ее буквально корежило – видимо, это заменяло жесты при заклятиях у рыб. Зато потоки воды подхватили порошок и понесли его прочь от обоих, в зал, прямо к белой акуле.
Та действительно обладала тонким обонянием, и содержимое двух больших банок жгучего перца ее ошеломило. Она металась по залу, ничего не видя вокруг себя, ударяясь о стены. Добраться до прохода вверх, тесного для жуткой хранительницы, почти не составило труда.
Стоял день, комната оказалась буквально залита светом из высоких окон. Вода стояла чуть ниже крышки высокого стола в центре, уставленного, как удалось разглядеть, колбами и приборами. Высоко-высоко на полках за стеклом – от сырости – лежали книги.
Схемы и надписи, развешанные повсюду, и изображавшие людей и подводных жителей, а иногда – причудливо совмещавшие их, заставили бывшего моряка задуматься: не волшебник ли, обитавший здесь – творец племени разумных рыб?
На единственной стене без окон мир раскрывался огромной картой, искусно раскрашенной – коричневые горы, леса оттенков зеленого; желтые области далеко на юге – северянин Рамузь даже не знал, что означает этот цвет. Моря разных оттенков зеленого, бирюзового, лазури и даже красноватые… По всей площади были вкраплены сверкающие камешки, а в самом низу ее светился огромный кристалл.
– Место силы, – благоговейно произнесла Котемянь. – Старейший однажды рассказывал, что, коснувшись Камня превращений – внизу – и одного из маленьких, можно очутиться в той точке мира, где бриллиант на карте. Там, где большой красный кружок – наш остров, и около него два выхода – на море и на суше… А мне для нашего ритуала достаточно быть рядом с Камнем. Ты готов?
– А мы не опоздали?
– Нет, здесь я чувствую – еще есть время. Мало, но есть, так что поспеши.
У Рамузя снова будут ноги, а главное – руки! Он выберется отсюда, увидит дом и старых приятелей. Конечно, готов! И все же… Все же тон Котемянь переменился, и на последних словах в нем послышался не трепет восторга, а глубокая грусть.
– В чем дело? – спросил он. – Теперь ты можешь вернуться к своим. Или отправиться со мной, пока они не успокоятся.
– Они не забудут своего решения. Но дело не в этом. Мы не сможем больше говорить…
Бывший и будущий человек беспечно рассмеялся.
– Так когда-нибудь превратишь еще раз. Там разберемся… Я тоже не хотел бы терять возможность говорить с тобой. А… – вдруг мелькнуло в голове, – ты не можешь стать человеком?
Камбала стала еще грустнее.
– Не могу. Увы. И превратиться туда и обратно можно лишь единожды. Пока еще не поздно… плыви сюда, я сниму чары. Подожди, давай попрощаемся… нет, лучше не надо прощаться, я не хочу, поспеши!
Это был беззвучный крик, крик души, расстающейся с другом. Другом – или больше?
Рамузь замер.
Они были друзьями раньше, будут и впредь. Ну и что, что вновь не смогут по-настоящему понимать? И так неплохо. Там был дом – родина и свои стены, где так уютно и удобно. Старые приятели, мудрый шаман, дальние родичи. Много интересных дел, плавания, дающие немало новых знаний и впечатлений.
А здесь – лишь одно существо. Близкое, стремящееся быть рядом, с которым они уже не раз выручали друг друга – но одно.
Она права – не стоит тянуть прощание.
Ведь там, в старом облике – не только прошлое, старые связи, человеческая суть, тело, руки, по которым он так скучал, но и весь его мир. А это – не просто слово, и те, кто отрекаются от всего, на самом деле лгут себе. Можно ли сравнивать мир – и единственный тоскливый крик души?
Нельзя.
Только вот дома его радостно встретят – но и прекрасно обойдутся без этого. Приятели вспомнят – и забудут снова. Старый дом будет стоять, не вздыхая.
Что мир может, кроме рук, по-настоящему бросить на чашу весов против того, кто просто хочет быть всегда рядом? Что – против того, кто отказался ведь от собственной общины, собственной былой жизни?
Наверное, влияло пребывание в рыбьем теле. Он посмотрел на сжавшуюся Котемянь и открыл, что, оказывается, чешуя и два глаза на плоском теле могут быть не менее красивы, чем нежная кожа и точеный профиль черноволосой головки.
Наверное, он свихнулся. Это удар по голове, да.
– Брось свои заклинания. Лучше давай…
***
Они вынырнули в далеком никогда не замерзающем море. Щедро обсыпавшие небеса звезды окаймляли луну, а та мостила по воде дорогу из света в новый общий мир, взамен двух старых личных, которые остались позади. В мир, где для начала у каждого из них был кто-то рядом.