Только дети верят, будто днём зло спит.
Книга третья. ПОЛУТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ДАНЬ
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Инда резко обернулся и продолжил, глядя на Горена:
– Ты слышишь, Града? Славлена стоит, и в этом заслуга твоего отца. В этом его главная заслуга, а остальное оказалось неважным. Не сработало.
– Что не сработало, Инда? – так же резко обернулся к нему Йока.
Нет сомнений, Вотан предусмотрел и это – поместить Йоку и Граду в одну палату. А Чаян, вольно или невольно, стал исполнителем его замысла. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
– Какая разница, Йока Йелен?
– Как… как ты меня назвал?.. – еле-еле выговорил мальчишка и прикусил губу.
– Извини. Это вырвалось у меня случайно. Но, видишь ли, так получилось, что теперь я твой Охранитель. – Инда оторвался от подоконника и повернулся к нему лицом.
– Мне теперь не нужен Охранитель, – сквозь зубы проворчал Йока и часто-часто заморгал глазами.
– Может быть, для Обитаемого мира твоя жизнь теперь не так ценна, как сегодня утром. Но тебе нужен Охранитель. И я не сомневаюсь, что как только сюда доставят оставшихся в живых мрачунов, в этом больничном крыле случится пожар, благо никто в Обитаемом мире не умеет толком обращаться со свечами и факелами, а в особенности с масляными лампадами. Вам так не кажется, доктор Чаян? – Инда перевёл на него взгляд быстро, будто выстрелил вопросом доктору в лицо:
– Кто велел заколотить окна?
– Здесь всегда были заколочены окна… – тихо ответил Чаян. – Это детское отделение, так положено… Дети шалят… Но здесь есть два пожарных выхода…
Прав был Врана Пущен – откуда у врача возьмётся ум? Во время пожара огонь сильней всего бушует в лестничных клетках, особенно если поджечь их целенаправленно. Избавиться от тех, кто слишком много знает, разом, – просто и удобно.
Инда не сомневался, что и от него самого Длана Вотан захочет побыстрее избавиться. Хотя… возможно, сперва сделает попытку договориться – кто-то ведь должен подтвердить его право на власть и создать видимость власти клана, а не Дланы Вотана.
– Распорядитесь, чтобы из рам вынули гвозди и костыли, а с наружной стороны поставили несколько пожарных лестниц.
Инда пошутил, говоря Йере о новой комиссии Государственной думы: вряд ли в Славлене скоро начнет действовать законодательная власть – Обитаемый мир ждёт голодная зима, и, наверное, не одна. Сказочник не ошибся: люди здесь не умеют жить без солнечных и магнитных камней.
И не привыкли добывать хлеб в поте лица. Пока не затянется брешь в границе миров, ни о каком едином поле и аккумуляторных подстанциях речь не пойдет, но чудотворы будут тянуть энергию из Исподнего мира с удвоенной силой, днём и ночью, потому что не смогут её накапливать.
И не через пятьсот лет – гораздо раньше! – над Обитаемым миром придется поднять новый свод. Но разве кому-то есть дело до того, что будет через сто лет?
Чудотворы всегда выстраивали долгосрочные стратегии, на века вперед, – так принято считать, и Инда тоже так считал. Пока не понял, что выстроенные планы были выгодны ныне живущим и только им, – неудобные и невыгодные здесь и сейчас стратегии прятали на дно архивов.
Как похоронили когда-то труды Войты Воена по прозвищу Белоглазый.
Голод породит разбой и беззаконие, потому что законы для богатого мира отличаются от законов для бедного. Тысячи рвачей вроде Ветрена наживутся и на голоде, и на беззаконии, отбросив в глубокую нищету остальных, не столь умных и дальновидных (не столь наглых и расчетливых).
И если отказаться от стратегии чудотворов – качать энергию из Исподнего мира на полную катушку, – если раскрыть тайны природного электричества и магнетизма, у власти встанут нувориши, чьи дети и внуки объединятся в кланы не менее могущественные, чем чудотворы или мрачуны. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
Что бы ни произошло потом – Длана Вотан не будет управлять миром. Ещё в старших классах школы Инда уяснил простую стратагему: думать надо о будущем, прошлое изменять бессмысленно, – а месть лишь попытка изменить прошлое. Месть, наказание имеет смысл, только если изменяет будущее. И Длана Вотан для управления миром годится больше, чем нувориш Ветрен и такие, как Ветрен.
Но Длана Вотан не будет управлять миром. Потому что есть некая черта, красная линия, за которую нельзя заступать даже стоящим свыше.
И пожалуй, теперь Инда знал, где эта линия проходит. После того как нажал на кнопку фотонного усилителя, целясь в сердце ребёнка…
– Чаян, вы всё ещё здесь? – Инда оторвал взгляд от окна и привычным движением вынул из кармана брегет.
– Людей не хватает, чтобы оказывать помощь раненым… – так же тихо, но гораздо более уверенно ответил мозговед.
– Поручите это судье Йелену, он тут совершенно лишний человек, – поморщился Инда.
– Да, конечно. – Йелен кашлянул и с готовностью поднялся – должно быть, обрадовался возможности действовать.
– Йера, прояви свои недюжинные организаторские способности в такой малости, как предотвращение пожара в больнице, – сказал Инда, взглянув на часы. – А мне надо ненадолго отлучиться…
Часы показывали восемь часов пополудни.
Нет, Инда не раскаивался в том, что сделал. И случись у него возможность вернуть тот миг, он бы постарался целиться быстрей и точней. Потому, что жизнь одного мальчика нельзя сравнить с сотней раненых в этом здании и тысячами погибших, оказавшихся на пути Внерубежья.
Но жизнь каждого из этих тысяч стоит дороже желания Дланы Вотана получить власть. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
На проспекте Магнитного камня было душно и жарко, пахло гарью и сыростью, несмотря на ощутимый восточный ветер – непривычный в Славлене. Лужи под ногами ближе к набережной сменились глубокими промоинами, со стен осыпалась штукатурка – можно было точно определить, до какого уровня поднималась вода.
Фонари, столь обыденные на славленский улицах, не горели – лишь зарева пожаров разгоняли тьму зловещим красноватым светом.
На площади Айды Очена рухнула триумфальная арка – Инда нашел это символичным. Здесь никто не слышал истории Чудотвора-Спасителя из Исподнего мира. Но – нет сомнений – в Славлене уже зрел миф о победителе восьмиглавого чудовища, Чудотворе-Спасителе, стараниями которого уцелела значительная часть Обитаемого мира.
Народ любит сказки, но сказка с трагическим финалом воздействует на умы сильней и верней. У этой сказки будет трагический финал.
В межмирье напряженно трепетали крылья ненависти – Инда с каждой минутой ощущал её трепет всё отчётливей. Она была восхитительна…
И сопротивляться ей было так же немыслимо, как морфинисту противиться долгожданному уколу. Ненависть превращает человека в змея – достаточно толчка одной мысли… А что превращает змея в человека?
В отличие от Айды Очена, Инда это, пожалуй, понимал. И не обольщался – ему не сравниться с богом Исподнего мира. В том, что делает змея человеком…
Но Длана Вотан не будет управлять миром, и жизнь Инды Хладана не самая высокая за это цена. Ненависть ли нашептала ему эту мысль, интуиция ли – Длану Вотана убьет змей. В девять часов пополудни, на балконе пресс-центра чудотворов.
Вряд ли скудоумное чудовище проживёт дольше нескольких дней – для этого не нужны богатыри-змееборцы, в Обитаемом мире и кроме фотонного усилителя есть оружие для убийства монстров. Инда не чувствовал страха – было немного жаль, пожалуй, что вместо откровений и высшей мудрости змей явит людям лишь огромные размеры и способность убивать.
В этом ли могущество змея – способность убить Чудотвора-Спасителя? Но Длана Вотан не будет управлять миром, даже если для этого придётся отказаться от высшей змеиной мудрости…
Мимо в сторону площади Царского Дворца с воем проехал вездеход, осветив проспект пригашенным светом фар, где-то в глубине дворов иногда слышалась ругань и звон бьющихся стекол, но в остальном вокруг было тихо и пустынно. И когда натужный вой магнитных камней вездехода смолк, Инде показалось, что он остался совершенно один в Славлене.
Он не опасался мародёров или разбойников – сила, стоявшая за плечами, давала ему гораздо больше преимуществ, чем значок первой ступени посвящения на форменной куртке, – но всё равно старался не привлекать внимания и не зажигал солнечного камня, прихваченного из больницы.
Инда проходил мимо высокой подворотни, когда услышал придушенный всхлип, – своды арки сделали звук неимоверно громким. Глаза давно привыкли к полумраку, и в глубине подворотни Инда, приостановившись, разглядел детскую фигурку в светлой курточке – мальчика лет восьми, всем телом прижавшегося к стене.
Догадавшись, что его заметили, мальчишка бросился было вглубь двора, но споткнулся и растянулся на земле. Вряд ли Инда мог ответить самому себе, зачем свернул в подворотню…
Мальчишка, пытавшийся подняться, сел и разревелся в голос, увидев подошедшего к нему Инду. Прикрыл голову руками и запричитал:
– Пожалуйста, не убивайте меня, пожалуйста! Не надо, я очень прошу, не убивайте меня!
Инда весьма удивился необычной просьбе и присел на корточки перед ребенком.
– Почему я непременно должен тебя убить?
С каких пор дети в Славлене стали бояться чудотворов? Или, может быть, дитя чувствует силу, стоящую за плечами Инды в межмирье? Может быть, попытка убить Йоку наложила свой отпечаток, светящееся в темноте клеймо: Инда Хладан – убийца детей?
Мальчик был ровесником его младшего сына.
– Теперь убьют всех мрачунов… – пролепетал ребёнок. – Они же почти убили бабушку…
– Почти – это как?
– Она там лежит, дома. – Мальчик кивнул во двор. – И не может встать. У неё кровь течет. Она сказала мне бежать куда-нибудь подальше.
Вряд ли ребёнок сочиняет. И где-то рядом в пустой тёмной квартире лежит раненая женщина и истекает кровью…
– Она осталась одна?
Мальчик закивал и снова расплакался – на этот раз беззвучно. Надо найти ближайший телеграф и вызвать чудотворов, они отвезут женщину в больницу. Надо позаботиться о ребёнке – он слишком мал, чтобы самостоятельно бежать из Славлены «куда-нибудь подальше».
Ненависть раскинула крылья: нет времени! Невозможно, немыслимо медлить!
– У вас дома есть телеграфный аппарат?
Мальчик покачал головой, борясь со слезами, но выговорил:
– У Низанов есть, они уехали.
Инда кивнул, достал брегет и откинул крышку: тридцать пять минут девятого. Быстрее! – ненависть толкала между лопаток.
– Нет времени!
От её нетерпения у Инды затряслись руки…
– И кто же почти убил твою бабушку?
– Эти люди. Они сказали, что в Славлене остались только мрачуны, все другие давно уехали.
Такие силы никому не служат, они существуют сами по себе. Ненависть надавила на плечи так, что подогнулись колени, впилась острыми зубами в шею, будто крыса… Она рвалась вперед, на площадь Царского Дворца, к балкону пресс-центра чудотворов…
– Какие люди?
– Просто люди.
Инда убрал брегет – ненависть (отчаянно бьющая крыльями в межмирье) немного подождет. Мальчик зажмурился, когда Инда сунул руку за пазуху, чтобы достать солнечный камень, – ходить по незнакомым лестницам в потёмках было бы неудобно.
– Не бойся. Я же не просто человек. Я волшебник, я умею творить чудеса…
конец
Только дети верят, будто днём зло спит.
Книга третья. ПОЛУТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ДАНЬ
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Ожоги пекло всё сильней – и боль уже казалась нестерпимой: накатывала, давила, стучала в виски, вставала комом в горле.
– Профессор всё твердил: ты не умрешь, ты не умрешь, я тебе обещаю… Он выполнил обещание. Он сразу знал, что это сделает. А я не догадался, пап! Ты веришь, что я не нарочно, что я не догадался?
Отец кивнул рассеянно – он думал совсем не о том, ему было всё равно, он радовался, что Йока не догадался, что Йока остался жив…
– Я их любил, пап… И они меня любили. Они умерли, чтобы я жил. Не смей этому радоваться, слышишь?
– Я… нет… Я не радуюсь, что ты… – пролепетал отец.
И от того, что отец лжет, от того, что никому нет дела до смерти Змая, профессора, Цапы, Черуты – никому! – Йоке захотелось кричать. А ещё – от боли, которая стала невыносимой… Он зажал крик зубами – получился хриплый звериный рык.
Инда. Змая убил Инда. Странно, но Йока не испытывал к нему ненависти. И не хотел знать, почему, зачем Инда пытался его убить… Он боялся это узнать и в глубине души догадывался, что Инда был прав, – а потому ещё сильней не хотел знать, в чем состояла его правота.
И ещё сильней хотел кричать от боли. Инда стоял на краю террасы и смотрел на восток. Он давно отправил ребят из колонии в какое-то безопасное место, где их должны были накормить и устроить на ночлег. Он хотел спасти отца – Йока видел протянутую через перила руку. Нет, Йока не испытывал к нему ненависти…
– Тебе нужен доктор… – сказал отец, с трудом подбирая слова. – Нужно в больницу…
– Да, наверное, – проворчал Йока сквозь зубы.
Черута уже никогда не сделает ему перевязку.
– Так больно, пап…
– Ты сможешь идти?
– Наверное. Не знаю.
Инда оглянулся – должно быть, слышал, о чем они с отцом говорят.
– Не надо никуда идти. За нами пришлют авто. Они сейчас ходят не быстро, чудотворы тоже устают от переброса энергии.
Инда не хотел убивать Змая – вот почему Йока не чувствовал ненависти. Инда хотел убить его, Йоку…
– Инда, ты чего, всё-таки надеялся, что чудотворы удержат свод? Или, может, тебе жалко было убивать Внерубежье?
– Да, мой мальчик… – Инда снова обернулся и взглянул Йоке в глаза. – Внерубежье помутило мой рассудок. Теперь, когда ты убил его, я могу смотреть на происходящее трезво: без прорыва границы миров нас ждала неминуемая гибель, не сейчас, так в самые ближайшие месяцы. Ты оказался спасителем мира, а не его Врагом.
– Но, Инда… – пробормотал отец, и Инда кинул короткий взгляд в его сторону.
Наверное, он лгал – но Йоке нравилась эта ложь, она была удобной.
– Скоро в Думе создадут новую комиссию, – скривившись, обратился Инда к отцу. – По расследованию вины чудотворов в произошедшей трагедии. Надеюсь, её возглавишь именно ты. Как самый честный политик Славлены.
В этом крылась какая-то непонятная Йоке ирония, но он предпочел не задумываться, в чем она состоит.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Сила Вечного Бродяги остановила идущие на Хстов ветра, и крушение Тихорецкой башни так и осталось в непроизошедшем…
На самом её верху ликующий Государь, в перепачканной сажей белой рубахе и с измазанным лицом, потрясал поднятыми руками и кричал что-то о победе над злыми духами, но его не слышал никто, кроме телохранителей.
А ниже, в покоях с сорванными гобеленами, прикрыв единственный глаз, улыбался, успокоенный, неподвижный герой. И думал с любовью то ли о пушках и бездымном порохе, то ли о дочери тёмного бога.
На месте Змеючьего гребня, провалившегося в пекло, в выгоревшее болото изливалась и изливалась лава, над болотом всё выше поднимались горы раскаленного камня, бывшее болото засыпа́л серый пепел – прах Внерубежья. Жаркие ветры разлетались по Исподнему миру всё дальше – превращаясь в тёплые ветры, которые не рождали смерчей.
Горячие ливни погасили пожары на окраинах Хстова, город заливали потоки грязи, смывая с узких улочек нечистоты; пар, перемешанный с жёлто-серым дымом, вился меж домов и поднимался над площадями; зиял пустыми оконными рамами дворец Государя – тонкие прозрачные стёкла не выдержали толчков земной тверди.
Тучи цвета запекшейся крови ветер погнал на юг – теперь живительный ветер, которого так не хватало Исподнему миру. И тёмный бог знал, что ветер донесет их до Кины, чтобы лить в песок долгие дожди, – так пугающие людей кровавые дожди, будто посланные самим Злом предвестники конца мира.
Пусть – песок пропитается торфом и пеплом, а потом прорастёт высокой сочной травой.
Дочь тёмного бога оглянулась на Тихорецкую башню, и Дубравуш, отчаявшись докричаться до тёмной богини, покрутил руками над головой, изображая, должно быть, вихрь. Тёмная богиня кивнула и потратила последнюю силу Вечного Бродяги на то, чтобы расчистить небо над городом.
Солнце хлынуло в Хстов, разгоняя мутный пар над его улицами, заблестело разноцветно в уцелевших закопчённых окнах, отразилось в зловонной грязи, лившейся по мостовым, осветило некогда белокаменные, а теперь посеревшие и почерневшие стены, глянуло на руины храмов цвета красного кирпича – как следы от насосавшихся кровью раздавленных клопов, разбросанные по всему городу…
Метафора родилась в голове человеческой сущности тёмного бога, но понравилась и божественной. Нет, она уже не была ненавистью – ненависть осталась в межмирье, освободила тёмного бога от своего неотвязного присутствия за спиной.
На развалинах храма Чудотвора-Спасителя, поднятый из-под руин и прибитый к торчавшей вверх обугленной балке, висел солнечный камень в покорежённой золотой оправе. А перед ним по кирпичному крошеву ползали на коленках воющие от страха прихожане – женщины в основном. Их вдохновлял десяток мнихов во главе с Надзирающим, тоже стоявшим на коленках, неумело, но искренне.
Надзирающий непритворно лил слёзы и тянул трясущиеся руки к солнечному камню, – наверное, уговаривал чудотворов его включить: изрядно обмелевшая река любви лилась в межмирье несмотря ни на что.
Прихожанки истово бились лбами в обломки кирпичей, повернувшись к потухшему солнечному камню, а их поднятые зады, обтянутые множеством пышных мокрых юбок, освещало солнце.
– Пусть их чулки о камень протирают… – рассмеялся появившийся рядом Вереско Хстовский и посмотрел в лицо тёмному богу.
Тёмный бог кивнул, растянув губы в усмешке, – ему не было смешно.
– Пойдём? – неуверенно спросил Вереско.
– Пора? – удивился тёмный бог.
– Я думаю, да.
– Погоди. Ещё немного.
Вереско похлопал его по плечу и отвёл глаза.
– Осень… – вздохнул тёмный бог. – Жалко, что осень. Хотел бы я увидеть следующую весну… Хоть одним глазком… Вот был бы я змеем – непременно взглянул бы.
– Ты клялся, что не явишься в этот мир змеем, – заметил Вереско. – Ты хотел явить миру Весну на крылатой колеснице, а не мерзкое чудовище.
– Мою крылатую колесницу миру явили без меня. Вот там, на Дворцовой, – увитую цветами и травами.
Они здорово горели, эти цветы… Вместе с профессором логики. Ненависть – вот что превращает человека в змея… А не любопытство и даже не желание жить. Жалкая попытка ощутить её снова? К кому? Чудотворы судорожно тянут энергию из межмирья, чтобы двигать вездеходы, спасающие пострадавших, и освещать операционные и перевязочные.
А Надзирающий, что шлёт им эту энергию, плачет как маленький, потому что не горит солнечный камень, – то ли его любимая игрушка, то ли святыня, то ли источник дохода… Ненависть сделала своё дело, и чтобы пролететь над миром, необязательно быть змеем – для этого есть колесницы, Вереско прав.
Крылатые кони теперь не испугаются тёмного бога… И пусть не на излёте зимы, пусть не холодной ночью… Неслышно бьют лёгкие копыта, шуршат крылья, похрапывают кони, вьются зелёные ленты – и несутся навстречу Времена (по нитям-паутинкам), мелькают миры и люди…
Полуженщина-полусова с часами в руках парит над воротами хстовского университета и более похожа на сбывшуюся мечту тёмного бога, нежели на явленное ему откровение. А впрочем – будущее изменится, если его изменять.
Вкус жизни на губах – терпкий, яркий…
Негодник в профессорской мантии развалился в инвалидном кресле на колёсах и пальцем указывает пожилому чудотвору, стоящему на приставной лестнице, куда повернуть сбитую ось солнечных часов. Пожилой чудотвор скоро вернётся в тишину книгохранилища и продолжит писать Историю Исподнего мира (вкус пожелтевших страниц на пальце), а профессор-инвалид вновь приступит к электрическим опытам, собрав вокруг множество студентов (вкус мела на грифельной доске).
Его, как мальчишку, за какую-то ерунду отчитает высокий старик с желчной гримасой, приклеенной к лицу (вкус едких лекарств и бальзамов), в нелепой островерхой шляпе, делающей его сутулую фигуру ещё выше, – наверное, ректор.
Вкус жизни – иногда обжигающий горечью, иногда молочно-сладкий… Удержать бы его на губах – насовсем, унести с собой туда, куда мчит крылатая колесница, увитая цветами и травами…
Заматеревший, раздавшийся вширь Государь на белокаменной стене осажденного Хстова, в дыму и грохоте пушек (вкус пороха и железа), и рядом с ним первый легат армии в ослепительно белом мундире – хромой сухоручка с повязкой через левый глаз.
Тёмный бог не узнал бы его, если бы не сорвал с времён тонкую полоску кожи и не увидел первого легата у порога особняка на Столбовой улице – и его красавицу-жену, приподнявшуюся на цыпочки, чтобы коснуться губами его щеки.
Вкус счастья… Не любви, не страсти – гораздо более важного единения двух людей, которого когда-то искал Зимич, да так и не нашел.
И ещё – примешанный к нему легкий привкус боли и страха, без которого вкус счастья был бы слишком пресным. И не надо было снимать кожу с времён, чтобы увидеть их восьмерых сыновей, крепких и основательных – в отца.
Тёмный бог не сразу заметил в них свое продолжение, и только потом понял: восемь. На смену восьмиглавому чудовищу идут восемь красавцев-юношей, воинов-героев.
И пока Государь выполняет данное обещание – очистить свои земли от злых духов, отнимающих у людей сердца, – воины Хстову нужней, чем сказочники.
* * *
Центральная больница Славлены была переполнена ранеными – многие пострадали во время наводнения и на пожарах в Славлене, многих чудотворы вывезли из пригородов (и продолжали совершать рейды по её окрестностям в поисках оставшихся в живых).
Инда отправил два больших грузовых вездехода на Речинские взгорья – в надежде, что погибли не все мрачуны, принявшие на себя первый удар Внерубежья.
Врачи сбивались с ног, не хватало коек (люди лежали и в широких коридорах больницы – иногда прямо на полу), санитаров, медикаментов. Наступали сумерки, но солнечные камни не зажглись, и на стенах коридоров и в палатах кое-как приспосабливали свечи, наспех изготовленные масляные лампады и даже факелы.
И только в одном отделении было тихо и малолюдно – пока. В том, куда доктор Чаян (выполнявший здесь обязанности врача общей практики и в некотором роде администратора) поместил Йоку. Там, где с гипсом на ноге лежал Града Горен. Там, где врачи подготовили места для оставшихся в живых мрачунов…
По распоряжению Дланы Вотана.
Выяснить, где теперь находится Вотан, оказалось нетрудно – он координировал действия чудотворов из пресс-центра Славленской Тайничной башни, находящегося на площади Царского Дворца, по соседству с Государственной думой.
На девять часов пополудни было назначено его выступление перед жителями Славлены – единственный представитель децемвирата в Обитаемом мире ковал железо, не дожидаясь, пока оно остынет…
Инда замер у большого окна и, поставив руки на подоконник, пристально всматривался в сгустившуюся темноту.
– Пожары ещё не потушили… – пробормотал он. – Вон как полыхает… Но Славлена стоит. Неэвакуированные уголовные заключённые, что добрались до Славлены, грабили брошенные дома, лавки, магазины, – впрочем, не только они. И если чудотворы с зажжёнными солнечными камнями подбирали пострадавших, то люди с факелами искали, чем бы поживиться.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Напор Внерубежья на мрачунов слабел, но слабели и мрачуны… И не только слабели – задыхались дымом, падали под ударами ветра, горели в подступившем слишком близко пламени. И если ветер они могли остановить, то впитать энергию ходившей ходуном земли им было не под силу…
Красен беспокойно оглядывался на стены, и тёмный бог догадался, чего он опасается: вихри рождал горячий ветер, они свивались там, где его струи сталкивались с холодным туманом, а это означало, что вихрь может родиться и посреди Хстова… Но, видно, высоты стен хватило на то, чтобы не пустить горячий ветер в город.
Энергию ослабевших добрых духов пили теперь тысячи колдунов, а змеиные шеи вихрей приближались с севера: не все они таяли, не все умирали по пути – некоторые, столкнувшись, сливались в один, сильней и шире остальных.
Солнце появилось вдруг меж полосами туч на востоке от Хстова, осветило кровавое небо зловещим светом, положило черные тени на красные его клубы. Небо теперь трещало прямо над Хстовом и грохотало от горизонта до горизонта, молнии то вспыхивали где-то внутри туч, то, как быстрые змеиные языки, касались земли и тут же втягивались обратно.
Одна из воронок хоть и повернула на восток, но не обогнула крепостных стен – краем задела строй кинских мальчиков и строй колдунов, ударилась в Козью башню, сорвав с неё тесовую крышу, но расплющилась от удара и оползла по стене на землю. Вместе с ней по стене оползли поднятые вихрем человеческие тела, тесовые доски пролетели над домами, над головами перепуганных хстовичей и осыпались на мостовую, ранив нескольких обалдевших от ужаса прохожих.
Козья башня, северо-восточная, оказалась самой уязвимой: вихри колдунов двигали воронки смерчей только на восток (темный бог не мог с точностью объяснить этой закономерности).
В Тихорецкой башне Государь сжимал и разжимал кулаки, не отрываясь от узкого окна-бойницы.
– Им не хватает сил! Не хватает!
Горячий ветер трепал его белокурые волосы. Тёмный бог тоже видел, что силы колдунов (и мрачунов в Верхнем мире) на исходе.
Под ударом смерча осыпался кожух Козьей башни из искусственного камня, ветер выбил булыжники из старой кладки – два-три удара, и она не устоит. Колдуны сражались теперь за свои жизни больше, чем за крепостные стены, – отводили воронки от себя, а не от Хстова.
Небо тянуло щупальца к городу, но не доставало до его дна, лишь молнии били по домам и башням, поджигали деревянные крыши, и кто-то тушил пожары, а кто-то стоял на коленях и молил чудотворов о прощении – в межмирье хлынул поток энергии, который подхватили чудотворы Славлены (при всем желании помочь хстовичам они не могли).
– Вихри колдунов лишь отводят ветер в сторону! – то ли самому себе, то ли герою с досадой сказал Государь. – Рвут смерч только невидимые камни!
Он думал – но не смел говорить вслух – о том, что тёмной богине не достает сил для невидимых камней. Он не предполагал, что её добрый дух больше не станет присылать ей энергии.
– Государь… – несмело начал герой. – Пушки. У вас же на стенах стоят пушки с разрывными снарядами.
Тёмный бог усмехнулся бы, если бы мог, – этот парень думал о пушках с не меньшей любовью, чем о своей маленькой девочке!
– Да! Пушки! – воскликнул Дубравуш.
– Хорошее предложение, – сдержанно кивнул первый легат армии, стоявший у соседней бойницы, и скорым шагом направился к двери.
Рухнула Козья башня, подмяв под себя ряды рынка и многочисленные постройки постоялого двора, и следующий смерч юзом прошел по Хстову вдоль восточной стены, круша все на своем пути, тряхнул Тихорецкую башню и добрался аж до Прогонных ворот, но на большее сил ему не хватило.
Пожары разгорались всё жарче – по окраинам, где стояли деревянные дома, а не каменные, крытые черепицей. Первый залп пушек с западной стены раздался довольно скоро – и оказался удачным: один из снарядов разорвался, столкнувшись с бешеным ветром смерча, и обрубил его длинную ногу.
Отчаявшиеся было колдуны воспрянули, со стены раздались крики, славящие мудрого и сильного Государя, – тот радостно потёр руки.
– Мы еще поглядим, кто кого!
В доме Красена на Столбовой улице изнывал от бездействия Славуш, а строгая экономка стояла на коленях перед ликом чудотвора и прилежно молила его и Предвечного о спасении. Ни Славуш, ни Предвечный остановить ветер не могли, а вот бившие с крепостных стен пушки время от времени подрубали ноги чудовищным вихрям – пока не кончились разрывные снаряды, отобранные Государем у храмовников.
Ещё один смерч, проникший в Хстов через дыру на месте Козьей башни, покатился вдоль восточной стены, по проторенной его предшественником дорожке, – Тихорецкую башню тряхнуло основательней, и кожух из искусственного камня с шорохом хлынул вниз.
В окна-бойницы влетел горячий ветер – запертый, с воем забился внутри покоев, погасил свечи, надул гобелены и захлопал ими, будто парусами. Первый легат армии посоветовал Государю перебраться в другое место – например, в Южную надвратную башню, но тот отверг предложение, на этот раз не ради пустого позёрства – лишь потому, что на пути к Южной башне бушевали пожары.
А вихри, шедшие с севера, не иссякали – и несли с собой облака серого пепла (праха Внерубежья), внутри которых бесновались молнии.
Скоро на подступах к хстовским стенам невозможно стало дышать, пепел сыпался в жидкую грязь, превращая её в грязь густую и цепкую, вокруг стемнело – сквозь пепельную пелену на землю не пробивался солнечный свет.
Облака пепла заволокли и город – обреченные вопли хстовичей, детский плач, мольбы, молитвы и рыдания повисли над городом единым надсадным, звенящим воем. Пушки смолкли, колдуны свивали вихри вслепую и отправляли вперёд наобум. И только тёмный бог, глядя на землю сверху вниз, видел, как три воронки, столкнувшись, сплелись в одну, огромную, широченную – даже разрывной снаряд не перебил бы ей ногу…
Темный бог видел, что воронка эта идёт прямо на строй колдунов, – а вздумай они менять её направление, сметёт и кинских мальчиков, а потом прорвется в Хстов, и ничто уже не спасет Тихорецкую башню. Государь, кашляя и ругаясь, велел закрыть окна-бойницы.
– И какой же ты, к едрене матери, бог Исподнего мира? – поинтересовалась человеческая сущность тёмного бога у божественной. – Если твой мир рушится у тебя на глазах, а ты не можешь вмешаться? Если на твоих глазах сейчас погибнет твоя дочь, два лучших твоих воспитанника, рухнет или задохнется пеплом любимый тобой город? Мы так и будем молча всё это созерцать, гордо задрав подбородок?
Божественной сущности ирония была не свойственна, тёмная сила тёмного бога умела ненавидеть, но не знала любви, не понимала иносказаний, не могла говорить и не имела подбородка.
Она лишь обратила взор темного бога на Верхний мир, где по металлической платформе вездехода чудотворов шлепал босыми пятками сонный Йока Йелен.
* * *
Разъярённый зверь обходил Славлену стороной – грозы бушевали с севера и юга, тугие верёвки ветра связывали небо и землю где-то на горизонте, где-то на горизонте пылали поля, леса и деревни. Где-то уходили в разверстую землю Храст и Ковчен.
Но Славлена стояла – ураганный ветер снёс лёгкие постройки, молнии поджигали дома и деревья в парках, бушующая Лудона вышла из берегов, затопила набережную и продолжала подниматься (виной тому не только ливни, ветер повернул её течение вспять) – но Славлена стояла.
Жалкая сотня малолетних мрачунов из Брезенской колонии встречала ураганы на окраине Славлены, там, где начиналась каменная набережная, и, возможно, поэтому Лудона ещё не смыла окончательно те здания, что лежали вдоль её берегов. Мальчишки остановились на террасе мемориала, возведённого в честь героев северского движения объединения, – чудотворов, разумеется…
Высокую стелу в форме клинка опрокинуло ветром, вода подмыла обращенную к берегу сторону террасы – часть вымостивших её плит рухнула в реку.
– Инда, высади меня здесь, – сказал Йока, не оборачиваясь.
– Ты уверен? – переспросил тот.
Йока всё же оглянулся, ничего не сказал – лишь смерил Инду взглядом, будто окатил ледяной водой из ведра. Инда постучал в железный пол железной рукояткой перочинного ножа, завалявшегося в кармане, – водитель понял его правильно и остановился.
Разумеется, Йера сошел с вездехода вместе с сыном, и Инда, подумав, решил, что его место тоже здесь, – о детях и прочих спасенных позаботятся без него. И только спускаясь по лестнице вниз, вспомнил вдруг, что у Вечного Бродяги теперь нет Охранителя…
Или – есть новый Охранитель? Тот, кто в одиночку убьёт змея, сам станет змеем…
– Стойте! Погодите! – раздался с платформы мальчишеский голос: Мален тоже решил присоединиться к товарищам, и никто внизу почему-то его не задержал.
Инда покачал головой и помог ему сойти вниз. Не было ничего удивительного в том, что через пятнадцать минут вода в Лудоне перестала подниматься.
Мальчишки-мрачуны раскрыв рты смотрели на Вечного Бродягу – он не оставил им ни капли энергии, и вряд ли они были этим сильно расстроены: у мрачунов, как и чудотворов, есть предел насыщения, и подросткам, не имеющим опыта, особенно трудно через него перешагнуть.
Инда никогда не имел дела с детьми (не считая собственных сыновей, конечно) и мучительно думал, глядя на мальчишек, чем может отблагодарить их… Что должен сказать им за то, что они стояли здесь и закрывали от ветра Славлену, – его, Инды, Славлену, город чудотворов, а не мрачунов.
Тем мрачунам, которые остались на Речинских взгорьях, он уже никогда ничего сказать не сможет, а ведь огненной реке не хватило совсем чуть-чуть, чтобы добраться, например, до Грады Горена…
Эту толику силы у неё забрали вставшие на пути разъярённого зверя мрачуны…
Обитаемый мир принял первый удар Внерубежья – по подсчётам Инды, подходило к концу каскадное отключение подстанций, и гигантские волны в этот час смывали с берега Афран, а значит, самое страшное (здесь) было позади. И, ощутив некоторое облегчение, Инда размяк, расслабился, расчувствовался.
Рядом с ним покачнулся и едва не упал один из мальчишек – от усталости. Инда подхватил его под локоть – мальчишка промок до нитки и дрожал от холода (хотя ветер с востока был, пожалуй, слишком горяч). Непромокаемый плащ чудотвора вряд ли мог его согреть, но Инда все же накинул плащ мальчишке на плечи и обхватил их рукой.
* * *
Агония Внерубежья была страшна и разрушительна, но это всё же была агония – предсмертные конвульсии издыхающего хищника. Пожары ещё не догорели, грозовые тучи вылили на Обитаемый мир не всю воду и выбросили не все молнии, ветра ещё тянулись с востока на запад, но перестала дрожать земля, покрылись твёрдой коркой огненные реки, распались, расползлись квашни смерчей…
Йока сидел на каменной плите мемориала, обхватив руками колени. Жизнь возвращалась к нему медленно, вместе с болью ожогов. Жизнь, рассудок, воспоминания, чувства и ощущения. Неотвязные воспоминания.
Кипящее лицо Цапы – и жалостные слова профессора: «Всё будет хорошо, Йелен»… Его тяжелое обугленное тело на камнях… Его и Черуты. Запах горелого мяса.
Запах вспоротого брюха – зажатый зубами крик Змая, превратившийся в тонкий вой.
«Ты переживёшь, ты сможешь это забыть».
Руки на обоих плечах – сохранившие ему жизнь руки… Молния, поделённая на троих, – и вовсе не поровну поделённая. Свою часть Йока выпил, а остальное досталось профессору и Черуте – обугленные тела на камнях…
«Ты прорвешь границу миров и останешься в живых. Веришь?»
– Я даже не попрощался с ними… – хрипло выговорил Йока, посмотрев на отца. – Пап, ты понимаешь, я с ними даже не попрощался…
«Не вижу ничего смешного. Чем это Змай хуже, чем Йока Йелен?» – худые синеватые ноги, торчащие из коротких зелёных штанин, лежат в ручье на дне Гадючьей балки.
– Он в Хстове пожить хотел… – Йока сжал зубы. – По-человечески. Я даже не нагнулся к нему, когда он умирал.
Только дети верят, будто днём зло спит.
Книга третья. ПОЛУТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ДАНЬ
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
В клубах туч вырисовывались гигантские круги, но перед тем, как ветер долетел до стен Хстова, над горизонтом появилось странное чёрное облако, и приближалось оно слишком быстро, не клубилось, а роилось, принимало причудливые формы, растягиваясь то в длину, то в высоту.
Оно было будто бы живым и звенело, дребезжало, скрежетало с каждой секундой всё громче. От него веяло паникой и отчаяньем, которое заразило кинских мальчиков новым приступом ужаса – их строй зашевелился, послышался вой и ругань надсмотрщиков.
– Что это, добрые духи?.. – даже Милуш отступил на шаг, увязая в грязи.
Это были птицы, но тёмный бог не мог сказать этого старому другу. Впрочем, через минуту ни у кого не осталось сомнений – с немыслимым шумом огромная стая (и стая ли?) самых разных птиц – от ворон до воробьёв, от цапель до куликов – понеслась над головами колдунов, и казалось, ей не будет конца.
Колдуны, ругаясь, стряхивали с плеч птичий помёт, а кинские мальчики приседали и закрывали макушки руками.
Потом на Хстов дохнул сырой горячий ветер, будто догонявший птиц. И тут же тучи цвета запёкшейся крови выпустили вниз тёмное щупальце – в четверти лиги от строя колдунов взвихрилось вдруг болото: ветер потащил по кругу траву, мох и корешки, а за ними и куски торфа, и болотную воду, и мелкие деревца…
Смерч рос на глазах, тянулся к выброшенному небом щупальцу – будто к протянутой руке, – и дотянулся, и выпрямился, и двинулся на Хстов, покачиваясь, как шея поднявшейся в стойку кобры… Исполинской кобры…
Ноги дочери тёмного бога завязли в размокшей земле. Вихрь бочком переползал через Волгородский тракт, приближался к гвардейской заставе, с треском вырывая из земли деревья; в его струях вертелись камни, сучья, торф и болотная жижа. За ним тянулся глубокий след, быстро наполнявшийся водой, в его теле стрекотали молнии. И ударься он в крепостную стену, стена, может, и устоит – но следующий вихрь пробьёт в ней брешь, а потом вихри беспрепятственно ворвутся в Хстов и станут крушить дома и поднимать в небо брусчатку. Но раньше рухнет Тихорецкая башня…
Тёмный бог думал, что смерч напугает дочь, но она боялась лишь крушения Тихорецкой башни. И тогда испугался он сам: если ветер убьёт Спаску, на земле не останется его продолжения.
Если ветер убьёт Спаску, Хстов тоже не устоит. Погибнет Государь, и то, что тёмный бог считал законченным, придется начинать сначала – кому-то другому… Кто знает, не потребуется ли на это ещё полтысячи лет?
Она была такой маленькой перед черной воронкой смерча…
Горячий ветер становился всё сильней. Будто от порохового взрыва, под ударом вихря в щепки разлетелась конюшня гвардейской заставы, вслед за ней вверх метнулись доски тесовой крыши казармы, по сторонам покатились брёвна из развороченных её стен…
– Что ты медлишь?.. – тихо, почти шепотом спросил Милуш.
Тёмный бог чувствовал, как Милушу нестерпимо хочется отшагнуть назад, – хотя бы отшагнуть, пусть это и бессмысленно.
Она ударила в самое тонкое место гибкой шеи вихря – и не ошиблась. Вихрь порвался на две части: верхняя, кружась и воя, втянулась в небо – будто туча отдернула обожжённый палец, – а нижняя разъехалась по земле горячим ветром, бросила ей в лицо мох, листья, капли болотной грязи…
В покоях Тихорецкой башни восторженно вскрикнул Государь:
– Она смогла! Я знал! Я верил!
Лежавший в постели герой прикрыл единственный глаз – ему было страшно. Он не боялся крушения Тихорецкой башни, он думал о своей милой маленькой девочке, самой прекрасной девочке на свете… И проклинал свою беспомощность.
Колдуны поверили, что ветер можно победить. И когда неподалеку от стены появился новый огромный смерч, сотни крохотных (по сравнению с ним) вихрей выкатились ему навстречу, вплелись на миг в его жирное, расплывчатое тело, не оторвали его от земли, но заставили поменять направление, – он ушёл на восток, не задев ни строя защитников Хстова, ни его стен.
Дыра в границе миров простерлась на лигу вверх и на две лиги в стороны, в её основании ворочалась и грохотала земля, вокруг горело пересохшее в одночасье болото, и уже не сырые бурые вихри тянулись в небо, а быстрые огненные смерчи…
Кинские мальчики подрубили шею новому вихрю (и невидимый камень Красена влился в силу их невидимых камней), но вихри свивались всё чаще и всё ближе. Дочери тёмного бога хватило собранной силы лишь на то, чтобы остановить ещё один столп, а следующий она смогла лишь повернуть в сторону.
* * *
Наверное, Предвечный всё-таки иногда управлял этим миром (и был большим любителем хорошенько пошутить), потому что дорогу к сиротскому приюту водителю показал Йера Йелен, вышедший встречать вездеход.
Впрочем, пути Предвечного неисповедимы – он мог сделать это ради Йоки.
Не меньше двадцати детей от трёх до семи лет ревели на разные голоса, вместе с ними рыдали их перепуганные няньки. Крепкий кирпичный домик приюта устоял, но детская площадка и садик вокруг неё, превращённые дождём в болото, изрядно пострадали от последнего подземного толчка, а подъездную дорожку к приюту перегородили упавшие деревца и столбы, на которых держались качели.
Кроме приютских детишек, на площадке из искусственного камня перед кирпичным домиком собрался пяток дачников и знакомая Инде троица – магнетизёр Изветен, младший Горен и его молоденькая любовница, способная испепелить врага взглядом.
Все, включая детей, были мокрыми до нитки. Няньки кинулись к подошедшему вездеходу – по-видимому, от радости собираясь целовать его колеса, – но увязли в грязи. Рёв детей стал громче, дачники подались вперёд – верней, зашагал вперед практичный дядька в очочках с саквояжем в руках, а за ним последовали четыре женщины разных возрастов.
Инда поднялся на платформу вместе с другими чудотворами, не сомневаясь, что сейчас начнётся драка между няньками и дачниками, а также прочая неразбериха, включая разбежавшихся с перепугу детей.
Югра Горен предсказал сыну смерть в огненной реке – в сложившихся обстоятельствах пророчество выглядело зловещим и вполне осуществимым для всех, кто находился рядом с младшим Гореном.
Трое чудотворов спустились на землю, чтобы передавать детей в вездеход по цепочке, когда практичный дачник (вежливо позволив чудотворам спуститься) ухватился за поручни лестницы. Инде мучительно захотелось врезать ему ботинком в лицо, особенно потому, что лицо это было невозмутимо и сосредоточенно – будто так и надо.
Но Инду опередил Йера Йелен, самый справедливый в Славлене судья, – ухватив дачника за шиворот, он неожиданно-могучим движением оторвал того от поручней и оттолкнул в сторону. Инда ждал от судьи пространной негодующей отповеди нахалу, но Йелен лишь выругался непечатным словом (!), а дачник, не удержав равновесия, плюхнулся в грязь.
Дети в самом деле попытались разбежаться, напуганные появлением множества чужих людей, но Изветен, Горен (вообще-то не оправившийся ещё от удара) и его молоденькая любовница перегородили им пути к отступлению: хватали по одному и передавали с рук на руки чудотворам.
Ненадолго опомнились и няньки – во всяком случае перестали рыдать и делали вид, что успокаивают детей. Инда тоже принял снизу троих малышей: один из них не только орал, но извивался, изо всех сил молотил спасителей ногами и кусался, – пропихнуть его в люк было непросто.
Подземный толчок кинул вездеход на несколько локтей вперёд, все стоявшие на платформе повалились на перила, кто-то вскрикнул, кто-то завыл. Няньки снова оказались в грязи (две из них – на четвереньках), магнетизёр отлетел к стене и, по-видимому, ударился головой, потому что медленно сползал на площадку из искусственного камня, которая раскололась пополам.
И надо же такому случиться – младший Горен угодил ногой в пролом и застрял; его любовница лягушкой распласталась рядом. Судья упал на колени – он нес на руках ребёнка: видимо, высокая ответственность удержала его от более серьёзного падения.
С кирпичного домика с рокотом сползла железная крыша, её подхватил порыв ветра и протащил по верхушкам кустов, прежде чем опустить на землю, – грохот железа влился в грозовые раскаты и треск земной тверди. С другой стороны, из-за деревьев, не более чем в ста шагах от вездехода, в небо устремились густые клубы пара – нетрудно было догадаться, что вслед за паром вверх ударит лава.
Будь проклят Югра Горен и его пророчества! Дохнуло влажным жаром… Взвыли магнитные камни – вездеход готов был тронуться с места. Чудотворы, вытащив из грязи нянек, толкали их по лестнице вверх, дядька в очочках карабкался на платформу по колесам, и кто-то подал ему руку – женщин-дачниц втаскивали на вездеход за руки.
Йелен, избавившись от ребёнка, кинулся сначала к девушке, распластавшейся на площадке; поднялся на ноги магнетизёр, и только младший Горен тщетно старался освободиться – его ботинок намертво заклинило в трещине.
Деревья позади вездехода вспыхнули с хлопком, ветер срывал с огромного костра клубы пламени и нёс на платформу, и вскоре Инда увидел огненную реку, выжигавшую мягкую породу, пожиравшую дома, садики, дорожки…
Девчонка, которую Йера толкал к вездеходу, завизжала, оттолкнула судью и кинулась к Горену, которому теперь помогал Изветен. И, признаться, Инда готов был спрыгнуть с платформы вниз, чтобы им помочь, – чтобы не видеть, как они смотрят вслед уходящему вездеходу…
И понимал, что это сентиментальные глупости, – в вездеходе двадцать человек детей, надо немедленно трогаться с места! В люке послышалась возня и ругань – кто-то взбирался наверх, преодолевая сопротивление спускавшихся.
– Йера! Поднимайся! – крикнул Инда и перегнулся через перила, протягивая судье руку.
Подумал ещё, что Ясна Йеленка через несколько минут станет вдовой, и этот её статус нравился Инде больше, чем статус замужней дамы.
– Ты ничем ему не поможешь, поднимайся!
Девчонка, упав на колени рядом с Гореном, согнулась в три погибели – будто от боли…
По металлу платформы раздались шлепки босых ног, и Инда оглянулся на столь неуместный в сложившихся обстоятельствах звук… Взъерошенный, заспанный, обожжённый Йока Йелен в трусах и майке шлепал на заднюю сторону платформы – как сомнамбула, глядя не под ноги, а далеко на восток.
Инда был уверен, что сейчас он врежется в перила и остановится, но Йелен, опершись на них одной рукой, ловко спрыгнул на землю. Вскрикнул Йера – Инда подхватил его крик и бросился за Йокой. А тот обозрел горящие окрестности, вдохнул раскаленного ветра и сказал негромко:
– Я тебя уже убил… Чего ещё тебе надо?
Нет, огненная река не повернула вспять, лава не ушла обратно в землю, но лихорадочная дрожь земной тверди утихла вдруг – Йелен вобрал её в себя с видимым удовольствием. И ветер стих – не только стих, но и остыл…
Самый сильный мрачун Обитаемого мира пил силу разъярённого зверя и не мог ею насытиться. Инда подумал, что сейчас мальчишка шагнет в расплавленный камень…
За спиной вскрикнул Горен и ахнула девчонка – Инда на миг оглянулся. Нет, она сгибалась над ботинком Горена вовсе не в порыве отчаянья, она развязывала (и развязала) шнурок…
Вдвоём с Изветеном они подхватили Горена под руки и потащили к вездеходу – наступить на ногу он не мог, а носок на пальцах пропитался кровью.
Инда усмехнулся: Югра Горен не знал о Вечном Бродяге, он предсказывал появление совсем других гомункулов… И думал, что границу миров прорвут в Исиде. Минуту назад плевавшаяся раскаленными брызгами огненная река подёрнулась чёрными корочками, не продвинувшись более ни на локоть.
Йока оглянулся и поднял голову.
– Инда, дай мне руку, – сказал он холодно и спокойно.
Ничего больше не оставалось, как втащить его на платформу. Последним в вездеход поднялся судья Йелен – и машина сорвалась с места, когда он был ещё на лестнице. Йока, взявшись за перила, сверлил взглядом восток – и до платформы теперь не долетало ни ветерка… Йера подошел к нему сзади и обнял за плечо.
А Инда ощутил, как наполняется энергией межмирье, – Внерубежье ударило по Исподнему миру, и тот стал на колени перед ликами чудотворов, моля их о помощи.
Только дети верят, будто днём зло спит.
Книга третья. ПОЛУТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ДАНЬ
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Мрачуны сражались теперь за свои жизни – ветра роняли к их ногам горящие сучья и сыпали сорванную с деревьев листву; за их спинами дымы поднимались в небо (а не метались над лесом и не свивались в огненные вихри, как по обеим сторонам от каменного гребня), брешь в границе миров втягивала в себя – как в прорву – и сотрясения земной тверди, и жар огненного озера, и поднявшиеся до небес черные вихри.
Болото гасило дрожь земли, его мягкое тело впитывало, растворяло сокрушительные удары Верхнего мира и лишь тряслось, как студень, но по широкой каменной гряде, простершейся в сторону Волгорода, подземные толчки катились волна за волной – и первым рухнул новый каменный мост, ведущий в город с Хстовского тракта.
Лодна повернула вспять: вода прибывала стремительно, покрылась пенистыми гребнями, закружилась водоворотами, подступила к основанию дрожащих волгородских стен, хлынула на улицы раскинувшегося на другом берегу посада, смывая заборы и деревянные постройки.
Если в замке не осталось никого, то и Волгород, и его посад покинули не все – и теперь гибли под осыпавшимися каменными стенами домов и тонули в бушующей воде Лодны.
Под ногами дочери тёмного бога мелко затряслась мягкая земля – жалким отзвуком тяжёлых подземных толчков, разрушавших Волгород и Цитадель.
По-звериному завыли кинские мальчики – дрожь земли рождает ужас у любых живых существ, но животные и безумцы чувствуют его раньше и острей. Несчастные лезли на пики надсмотрщиков и, наткнувшиеся на острия, поворачивали обратно, сталкиваясь со встречными, – в отличие от животных, они были неуклюжи и медлительны, от чего их ужас не становился слабей.
Вихри вокруг Змеючьего гребня, чавкая, присосками впивались в мягкое тело болота, тащили его плоть в небо. И тёмный бог слышал немой крик – болото кричало от боли и ужаса. Рухнули стены замка, ветер подхватывал и кружил их обломки, будто песок.
Вихрь опоясал Укромную, собираясь поднять в небо и её, с треском порвал кирпичную кладку, потащил по кругу, ударил в стены изнутри, и башня, уже разрушенная, не сразу упала на землю – сама стала частью вихря.
Провалился в болото насыпной холм под Цитаделью, и Черная крепость осела, расползлась в стороны плоским черным пятном.
* * *
На Буйном поле появилась связь – Инда телеграфировал в Тайничную башню о произошедшем и о своем местоположении, но ответ получил неожиданный: забрать людей, находящихся в лиге от Речины, и следовать с ними в Славлену.
Впрочем, Инда счел распоряжение верным – зачем же десятку чудотворов разъезжать в вездеходе безо всякого толку?
Стаи ворон и галок, обгоняя тучи, со зловещим граем устремились на запад – будто несли на крыльях беду. Из горящего Беспросветного леса бежало зверьё – не разбирая дороги и не опасаясь человеческого жилья.
Инда и подумать не мог, как разнообразна северская фауна, уверенный, что кроме лисиц и белок в этих местах никого встретить невозможно. Дождь хлынул неожиданно, упал стеной: разъяренный зверь знал, где хорош пожар, а где – наводнение…
Дворники вездехода не справлялись со струями воды, земля под колёсами раскисла через несколько минут, потоки грязи устремились к канавам, овраги быстро заполнились водой едва не до краёв – под грохот грозовых раскатов и набиравшим силу ветром. Вездеход обогнал стадо диких кабанов: свиньи вязли в грязи, проваливались в канавы, стадо редело – и, надо сказать, истошный визг (едва слышный через закрытый люк) долго стоял у Инды в ушах.
На дороге в лиге от Речины подобрали человек десять мастеровых, оставленных для погрузки продовольствия в поезда, и получили новый приказ – по пути взять людей из Сытина. Сытинские тоже не сидели на месте – но не просто шли в Славлену, а гнали туда скот, коровье стадо больше тысячи голов, забившее дорогу на пол-лиги вперёд.
И, что поразительно, не спешили сесть в вездеход. Не от жадности, нет, – жалели бросить на смерть тупую бессловесную скотину.
Сажица вышла из берегов, мост через неё пока стоял крепко, но был забит коровами, и вездеход всё равно тащился с черепашьей скоростью наравне с пешими пастухами.
А из Тайничной башни уже телеграфировали о сиротском приюте, забытом в дачном поселке Завидное, – с десятком восклицательных знаков в конце сообщения. И не по пути в Славлену – нужно было сделать крюк на две лиги в сторону Храста.
Инда надел плащ и поднялся на платформу – поторопить пастухов, хотя и надеялся, что о забытом сиротском приюте сообщение отправили не на один их вездеход, а на несколько.
Тяжёлые струи дождя ударили по голове и плечам, ветру едва хватало сил наклонять их в сторону, вода в Сажице пенилась и свивалась водоворотами, со дна поднимался черный ил, по течению несло поваленные деревья – одно из них ударилось в деревянную опору моста, и тот ощутимо качнулся.
Инда не долго препирался с пастухами, тем более что они его почти не слышали, махнул рукой и стал оглядываться по сторонам – через узенькие окошки вездехода обзор был не так хорош. Из-за дождевых струй не были видны дымы в стороне Беспросветного леса – будто вся восточная сторона превратилась в одну огромную клубящуюся грозовую тучу; в берёзовых рощах в стороне Сытина ветер и дождь сорвали с деревьев листья, и над голыми чёрными ветвями в водяной пелене показалась чёрная корона Тайничной башни, а за ней вдоль горизонта с востока на запад медленно двигались верёвки смерчей, соединившие землю с низким небом: видимо, там заканчивалась зона относительной безопасности.
Инда поглядел на север, но и там не увидел ничего, кроме клубившегося чёрного неба, прорезаемого молниями. Он снова не сразу догадался, что за сила толкнула вездеход, едва удержался за поручень, уверенный, что колесо попало в яму, и только увидев попадавших с ног пастухов и услышав жалобное мычание стада, понял, что это подземный толчок.
Наверняка не последний.
Одна из опор моста надломилась, но тот пока держался – вездеход вползал на него с осторожностью и держался на расстоянии от завершавшего переправу скота. Стволы деревьев всё быстрей крутились водоворотами, и каждый удар по трещавшим опорам грозил обрушить мост.
Прижавшая уши лисица отчаянно боролась с бурлившей рекой, добралась до скользкого березового ствола и попыталась на него вскарабкаться, но два водоворота соприкоснулись краями, и её ударил по затылку ствол потоньше – зверюшка жалобно тявкнула и через секунду ушла под воду.
Инда отвел глаза – по-своему можно было понять пастухов, жалевших скотину, но смысла умирать вместе со стадом он не видел, и едва вездеход добрался до другого берега, снова начал орать сквозь шум дождя, чтобы они не тянули время и поднимались на платформу. На этот раз, напуганные подземным толчком, пастухи его предложение приняли.
Ещё минут десять вездеход шёл по глубокой грязи вдоль дороги, забитой коровами, подбирал сытинских пастухов, и только взяв последнего, прибавил ход и повернул на юг, в сторону дачного поселка с сиротским приютом.
Обширные сытинские луга превратились в обширные сытинские болота, а кое-где и озёра. Вездеход с трудом выбрался на дорогу с твёрдым покрытием и понесся вперед – Инда не спешил спуститься внутрь, он не чувствовал себя в безопасности, не оглядываясь по сторонам.
Обглоданные ветром берёзовые рощи сменились ржаными полями, вытоптанными ливнем, а дождь немного поутих (будто разъярённый зверь нарочно хотел явить Инде свою страшную пасть во всей красе), на востоке показался силуэт Тайничной башни, за которой продолжал гореть Беспросветный лес.
Именно тогда вездеход едва не сбросило с дороги новым подземным толчком, гораздо ощутимей первого. От него шатнулась Тайничная башня, с её короны посыпались камни. За толчком последовал суровый порыв ветра, принесший запах гари.
А через минуту из люка выглянул один из чудотворов, сообщив Инде, что пришло повторное сообщение о забытом сиротском приюте. Инда велел ответить, что они в лиге от Завидного, и снова повернулся к Тайничной башне. Он не заметил вывернутых невидимым плугом борозд, как это было на болоте, но понял, что означают клубы пара, бьющие из земли, и не ошибся – вслед за паром в небо ударили фонтанчики расплавленного камня: огненная река пробила себе дорогу через Беспросветный лес, брешь в границе миров замедлила её течение, но не остановила.
«В страхе дрогнут творящие чудеса»…
Инда дрогнул. И подумал, что сказочник, должно быть, видел пятьсот лет назад именно его, Инды, испуганное лицо. А, впрочем, не только его: из-за башни показался большой грузовой вездеход (малого Инда бы и не разглядел), остановился у входа – капитул северских чудотворов оставлял Тайничную башню.
Как глупо! Ночью даже Инде казалось не столь важным, где расположить центр управления эвакуацией, в Славлене или в Тайничной башне, – по расчетам не более получаса Внерубежью требовалось, чтобы добраться от кромки Беспросветного леса до окраин Славлены, и ради этих тридцати минут не стали ломать копья. Как глупо…
Никому, кроме Вотана, не нужна была гибель капитула. Да и Вотану она нужна лишь для подтверждения героической сущности чудотворов – защитников Обитаемого мира.
Инда видел, как оседала Тайничная башня, подмытая снизу рекой лавы (разъярённый зверь знал, что делает), видел, как грузовой вездеход кренится, заваливается набок – и сползает в разверстую огненную пропасть (пасть разъярённого зверя).
– Предвечный… – прошептал Инда одними губами. – Пошли им быструю смерть…
Трудно было не примерить их гибель на себя – огненная река догонит любой вездеход… В ответ на эту мысль до вездехода докатился третий подземный толчок, столкнул его в придорожную грязь – Инда на мгновение повис на поручне, потом ударился о него грудью, но удержался и поднялся на ноги, когда машина выправилась и полезла обратно на дорогу: оставаться на верхней платформе теперь было слишком рискованно.
Но, будто ненадолго утолив голод, лава замедлила продвижение, – впрочем, непросто было предсказать, как далеко пройдут трещины от следующего подземного толчка…
Уже открыв люк, Инда кинул взгляд на восток и в ужасе заметил (или ему это лишь показалось), что сетка из огненных рек напоминает когтистую лапу, вцепившуюся в землю.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Далёкий рокот неба долетел до стен Хстова: Верхний мир наступал на мятежный город, а в мыслях дочери тёмного бога снова рушилась Тихорецкая башня.
Подземные толчки выбивали камни из волгородских стен, и огромный город, будто замок из песка, на глазах становился грудой обломков – вода окончательно смыла посад, но продолжала бушевать и биться пенными волнами. А вокруг мрачунов в Верхнем мире ветра раздували пожары и несли раскалённый дым на каменный гребень.
Тучи приближались к Хстову быстро, заволокли всю северную сторону неба, и не синевой они отливали, как обычно, а бурым цветом запекшейся крови (теперь ужас охватил и ряды колдунов). Молнии жалили рыхлое тело болота, и небо не рокотало уже, не грохотало – трещало оглушительно, будто рвалось на клочки.
Раскалённый ветер Верхнего мира лился на болото сквозь дыру в границе миров, и там, где несколько минут назад в небо валил пар, теперь разгорался огонь. Чёрные вихри рождались из столкновения холодного воздуха и жаркого ветра, множились, умирали и рождались опять; иногда истончались в середине и втягивались в небо, иногда оседали в болото, но неизменно появлялись вновь, дальше и дальше от Змеючьего гребня – будто шагали вперед огромными шагами.
Ливень приближался к Хстову с севера – будто тучи цвета крови опустились к самой земле.
– Добрые духи, это кровавый дождь!
По рядам колдунов, и без того напуганных дрожью земли, покатилась паника. Вопли «Кровавый дождь!» мешались с криками «Это конец мира!» и «Это идёт наша смерть!»
Милуш прокашлялся и попробовал переорать толпу:
– Бараны! Успокойтесь! Это не кровавый дождь! Это бурая руда! Ветра подняли в небо болотную руду! И сейчас эти ветра будут здесь!
Мрачуны в Верхнем мире держались из последних сил, задыхались от дыма пожаров: теперь не все и не всегда останавливали ветер перед собой – и он нёс им в лица искры и горячий пепел. У них над головами тоже трещало небо, и чёрные тучи всё так же били в землю молниями.
«Кровавый дождь» с тихим шорохом упал на головы колдунов и почти сразу – на улицы Хстова. Смущавшие народ мнихи вопили громче прежнего – о гневе Предвечного и его чудотворов. С неба падали не только бурые струи дождя, но и клочки мха, а иногда и дохлые жабы: жабы тоже вдохновляли мнихов и до смерти пугали хстовичей.
Под ногами дочери тёмного бога поплыла земля и вскоре превратилась в мутные струи воды, поднялась почти до колен, а Милуш крикнул, указывая на горизонт:
– Вот оно! Гляди, вот оно!
И в голосе его восторг и азарт смешались с ужасом… Дождь редел, за его пеленой проступало затянутое кровавыми тучами небо, и на самом его краю поднялся тонкий бурый столп.
– И ещё! Ещё! – присвистнул Красен. – Мать честная!
Тёмный бог никогда не сомневался, что Красен выйдет защищать Хстов вместе с колдунами…
– Берите силу у добрых духов! Хватит трястись! Иначе все здесь сдохнем! – выкрикнул Милуш едва ли не весело. – У меня больше нет замка! Рухнет Хстов – и вашим детям негде будет прятаться от храмовников!
Дождь перестал, в тишине и безветрии колдунам послышался далёкий гул – и ветра, и грома.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Небо будто раскололось прямо над головой почти одновременно со вспышкой молнии, верхушка вспыхнула ярким пламенем, которое ветер понес вперед, на лагерь мрачунов. И профессор, и его дворецкий напряглись, придерживая Йоку за плечи, – не только удар молнии, но и ветер мог опрокинуть его с ног.
– Я убью тебя, – повторил Йелен ещё тише и запрокинул голову, будто подставляя под удар своё сердце.
Инде показалось, что гром прогремел раньше, чем молния ударила мальчишке в грудь. Его тело осветилось, а вслед за ним вспыхнули синим электрическим светом тела профессора и его дворецкого – время остановилось, и Инда увидел (хотя чудотвор не способен чувствовать энергию мрачуна), как тонкий, будто бритва, импульс этой силы впивается в вязкую перепонку между мирами, не режет, но разрывает её своей многотонной тяжестью.
А ветер уже хватается за края разрыва, тащит их в стороны и устремляется в Исподний мир с удвоенной яростью и звериным воем.
– О Предвечный… – выговорил Инда.
Обугленные тела профессора и дворецкого сбросило с вершины гребня на его склон, а Йока Йелен медленно оседал на землю там, где стоял, – ветра не касались его: теряя сознание, он продолжал пить силу Внерубежья…
Молния оставила на его теле страшные ожоги, на глазах вскипавшие и лопавшиеся пузыри, но основной её удар приняли на себя его наставники – только тут Инда догадался, для чего они держали мальчишку за плечи.
Не вполне понимал, по какому естественному закону случилось именно так (а может, и вопреки естественному закону), но видел свершившийся факт и не сомневался: Важан задумал это заранее – спасти Йелена ценой своей жизни.
Напор ветра немного ослабел – дыра в границе миров ширилась, тянула в себя грозовые тучи и воронки смерчей: как и предполагалось, перед ней появлялась зона относительного спокойствия (и, надо заметить, весьма относительного).
Инда не сразу догадался, что под ним шатается земля (сперва списал это на головокружение), не сразу понял, отчего по поверхности болота вперёд бегут глубокие чёрные борозды, будто её вспахивают невидимые плуги, почему эти борозды плюют вверх торфяной жижей, вслед за которой валит смешанный с дымом пар, но почувствовал смертельную опасность.
Пущен подбежал к Йоке раньше, чем Инда успел подняться с колен (и раньше, чем хлынувшие на гребень мрачуны успели добраться до вершины), поднял бесчувственное тело Йоки и, будто мешок муки, закинул на плечо.
– Второго пацана хватайте, Хладан, – бросил он растерянному Инде сквозь зубы.
Мален сидел на земле, раскачиваясь и сжав виски руками, глаза его были широко раскрыты, а пустой взгляд (как у Йоки минуту назад) устремлялся в пространство.
Инда подхватил его за руку и сдёрнул с места – мальчишка не сопротивлялся и последовал за Индой к вездеходу безропотно, лишь спотыкался по пути и несколько раз падал, разбивая коленки.
Ветер растрепал края дыры в границе миров, брешь касалась поверхности земли и уходила под землю – уже поднявшись на платформу вездехода, Инда увидел, как пропаханные в болоте борозды обращаются в глубокие провалы, как со дна провалов вверх бьют фонтанчики расплавленного камня, как провалы заполняются лавой и превращаются в огненные реки.
Болото кипело, шипело и горело, раскалённый пар мешался с огнем и черным дымом, где-то взлетая вверх будто от взрыва, где-то неторопливо клубясь. Но брешь в границе миров остановила и продвижение огненных рек – сила, раскалывающая земную твердь, тоже покатилась в Исподний мир.
Мрачуны – а Инде показалось, что их гораздо больше трёх тысяч, – тянули в себя энергию, проскользнувшую мимо дыры в границе миров, за их спинами не горели и не падали деревья, их обходили стороной воронки смерчей, они успокаивали ураганный ветер – и отправляли его силу в Исподний мир.
Инда помог мальчишке спуститься в люк и последовал за ним – как бы брешь в границе миров ни оттягивала на себя энергию разъярённого зверя, а дым и пар летели с болот на платформу вездехода, у Инды слезились глаза и першило в горле.
Он плотно закрыл люк – теперь вездеход могли двигать только чудотворы, началось каскадное отключение подстанций, и не более чем через три часа свод обрушится по всему периметру. С каждой минутой напор Внерубежья будет слабеть…
Двигать вездеход по камням было легче, чем по болоту, Инда сосредоточился на этом, не давая хода своим страшным мыслям. Мальчишка Мален наконец разревелся – сидел в кресле, размазывал по чумазому лицу сопли и громко всхлипывал.
Йоку Пущен уложил на сиденья, подложил ему под голову папки с описанием «громовых махин» (никому теперь не нужные).
– Как он? – спросил Инда, взглянув в обожжённое лицо Йелена.
– Он спит, – хмыкнул Пущен. – Просто спит.
Инда не поверил, но проверять не стал.
– Как вы думаете, Пущен, если мы предложим кому-то из мрачунов покинуть опасную зону, они не разнесут нам вездеход?
– Я думаю, они никуда не поедут… – ответил Пущен. – Они ждали этого дня сотни лет.
Вездеход обогнул каменный гребень, когда ему наперерез бросились чудотворы в форменных куртках, – уж им-то тут точно нечего было делать, зато у вездехода сразу прибавились силы, включился телеграфный аппарат (впрочем, выпавший из зоны, где работала связь).
Они-то и рассказали Инде, как Вотан сражался со змеем. Большинство из них были простыми молодыми ребятами, первой или второй ступени посвящения, – им не пришло в голову, что обрушил свод не змей, а Вотан…
Инда примерно так и представлял произошедшее, и рассказ вызвал у него лишь усмешку: нашелся тоже Чудотвор-Спаситель!
«Тогда убей и Чудотвора-Спасителя»…
Воспоминание показалось нестерпимым, но то, что Инда посчитал было шуткой сказочника – последней шуткой! – приобрело совершенно иной смысл.
И только двое врачей, склонившиеся над Йокой, посматривали на Инду и с сомнением качали головами, – наверное, они догадались, что произошло на самом деле.
Ветер гнул деревья и ломал их верхушки – но уже не выворачивал с корнем; грозовые тучи метали молнии, но это более походило на привычную грозу и не шло ни в какое сравнение с тем, что Инда видел на болоте.
Да, вокруг начинались лесные пожары, потому что тучи будто нарочно не проливались на землю дождем, – разъяренный зверь дал огню разгореться. Дым теперь заволакивал небо с трех сторон, вездеход шел по полосе относительного спокойствия, и, Инда надеялся, в эту полосу попадала и Тайничная башня, и Славлена.
Брёвна, перегородившие просеку, кто-то сдвинул в сторону – наверняка грузовой вездеход Вотана пробил себе путь к Славлене.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Тёмный бог Исподнего мира смотрел на сотворённое без сожаления – на грани бытия и небытия человеческая его сущность составляла лишь часть чего-то большего, названия которому он не знал.
Он мог обозреть оба мира разом, но взор его чаще обращался к Хстову – человеческая сущность продолжала любить этот город. На Дворцовой площади вместо статуи белого оленя на постамент поднимали каменную росомаху – ту, которая стояла в Черной крепости.
Дубравуш оказался способным учеником тёмного бога: не на площади Чудотвора-Спасителя он воздвигал символ поклонения колдунов, будто подменяя одну веру другой, а перед собственным дворцом, как символ государственной власти.
Вереско Хстовский поставил её вместо статуи белой совы, не себе и своему роду возвел памятник, а колдунам, которые составляли силу Цитадели. Дубравуш сделал Хстов наследником Цитадели.
И пока стоит каменная росомаха, колдуны будут приносить в мир силу добрых духов. Карета Государя, грохоча колёсами, везла дочь тёмного бога к северным воротам – туда, где уже собрались колдуны, готовые сразиться со злыми духами, что вот-вот обрушат на Хстов силу своего гнева.
Дочь тёмного бога думала только о том, что под вихрями Верхнего мира не устоит Тихорецкая башня, где неподвижно лежит её герой – и где, по совету Красена и Милуша, укрылся Государь. Впрочем, жизнь Государя волновала дочь тёмного бога лишь как залог жизни её героя: если Дубравуш погибнет, его сменит наследник – малолетний зять третьего легата гвардии Храма…
Она думала, что тогда её Волче убьют. И Милуша, и Славуша, и, наверное, Красена тоже. Заново отстроят храмы.
Тёмный бог ощутил её ужас: смерть Волче означала для неё всего лишь конец собственной жизни, а испугалась она его мучительной смерти – и не напрасно: храмовники были мастерами выдумывать страшные казни.
Любовь – это боль и страх, тёмный бог сам вложил в голову дочери эту мысль, будто предначертание… Зачем он это сделал? Может быть, её судьба сложилась бы иначе, не ляпни он тогда эту глупость?
Дубравуш хотел быть рядом с колдунами, демонстрируя подданным свою отвагу, но Милуш, со свойственной ему бесцеремонностью, посоветовал приберечь жизнь для чего-нибудь более достойного, нежели пустое позёрство.
И Государь расхаживал теперь по покоям Тихорецкой башни, звеня шпорами, заглядывал в окна в ожидании и смущал своим присутствием неподвижно лежавшего в постели героя – человеческая сущность тёмного бога дрогнула, заглянув в его единственный глаз.
Нет, готовность жертвовать собой не составит семейного счастья, но сила достойна уважения и продолжения. Во внуках тёмного бога?
Лагеря колдунов рассыпались по осушаемым полям, коих хватало в недалеких окрестностях Хстова, да и болото подсохло, благодаря силе Вечного Бродяги. Милуш поднял колдунов надсадным лязгом в било, поставленное на северной стороне лагерей.
Десятки глашатаев звали остальных укрыться за стенами Хстова – и в распахнутые ворота скоро потянулись толпы людей. Небо над Хстовом было ясным, но на горизонте висели серенькие тучи, проливавшиеся на землю мелким непрерывным дождём.
Нет, ничто не предвещало беды, но дочь тёмного бога почуяла смерть отца – и отбросила это смутное ощущение, обманув себя несбыточной надеждой. Пусть так: тёмный бог не хотел, чтобы любовь к нему стала для неё непреходящей болью.
И когда лопнула граница миров, когда колыхнулась вязкая, упругая мембрана, когда затрепетали края её разрыва – вскрикнул Милуш, державший руку на плече у дочери тёмного бога. Выдохнул и, вместо того чтобы сказать, что Вечный Бродяга прорвал границу миров, выдавил с перекошенным лицом:
– У меня больше нет доброго духа…
Небо на горизонте оставалось таким же сереньким и тусклым, но мир словно напрягся в ожидании, словно натянулись невидимые струны, пронизывающие пространство из конца в конец, воздух начал покалывать кожу, как это бывает во время грозы… Не прошло пяти минут, и в межмирье ударила энергия мрачунов, стоявших на каменном гребне, – совершенно бесполезная для колдунов энергия.
Неудачно это вышло, негармонично – тёмный бог подумал об этом с досадой. Когда ветра Верхнего мира докатятся до Хстова, когда колдунам понадобится сила добрых духов, половины из мрачунов уже не будет в живых…
Энергию мрачунов собирала дочь тёмного бога – после оглушающих потоков, которые она принимала от Вечного Бродяги, сила других добрых духов казалась ей капельками, требовалась только ловкость, чтобы поймать каждую, не упустить ни одной…
У неё кружилась голова, мешались между собой миры и межмирье, настоящее, будущее и непроисходящее. В непроисходящем рушилась Тихорецкая башня – раз за разом: сначала песком оползала новая её стена из искусственного камня, потом черные вихри, поднявшие с земли камни, пробивали бреши в кирпичной кладке и, ворвавшись в башню, ломали её изнутри… Она не думала больше ни о чем – только о Тихорецкой башне.
А в Верхнем мире грохотали грозы и ветра, пузырились озёра расплавленного камня, трещала земля и горел лес – тёмный бог чувствовал на лицах (на лицах мрачунов) жар огня и упругие струи горячего ветра, их ужас перед остановившимся током лавы – и вместе с ними в ужасе ждал, что огненная река двинется вперёд и растопит каменный гребень подобно куску льда.
Но брешь, прорванная в границе миров, становилась шире, и сила подземных толчков уходила сквозь неё в болота Исподнего мира. Перед северной стеной Хстова по рядам колдунов прокатился ропот: по Волгородскому тракту в сторону лагеря гнали колонну кинских мальчиков.
Нет, не колонну – растянувшееся в длину стадо, не меньше двухсот… пожалуй, что голов.
Безумцы шли покачиваясь, не глядели под ноги, зато крутили головами во все стороны. Если бы не острые пики надсмотрщиков, они бы разбрелись по болоту, – даже овцы движутся быстрей и уверенней. И, в отличие от скотины, уколов пиками несчастные совершенно не боялись – лишь меняли направление движения, наткнувшись на острие.
Вместо каменного гребня, на котором стояли мрачуны Верхнего мира, рухнул, расколотый на куски, Змеючий гребень, в минуту превратился в груду обломков, провалился в разверстую пасть земной тверди – над ним вспорхнули потревоженные тени Цитадели. Всколыхнулось, вздыбилось болото, по его рыхлому телу кру́гом побежала волна, добралась до замка Сизого Нетопыря и с грохотом расколола его стены – будто это была яичная скорлупа.
Тряхнула Черную крепость, выбивая из неё черные камни, некогда политые кровью, пошла на Волгород… Из разверстой пасти земли повалил серо-желтый пар, перемешанный с дымом, покатился в стороны тяжёлыми горячими клубами.
Ветер Верхнего мира, рвущий клубы в клочья, не смог с ними справиться – но свил из них столп, взлетевший до небес (так кинская кобра вмиг поднимается в угрожающей стойке), и тот, качнувшись, медленно двинулся в сторону замка. Вихри поднимались в небо один за другим (как кобры из потревоженного змеиного гнезда), покачивались, извивались и расползались в разные стороны, выбрасывая на мгновенья дрожащие змеиные языки – молнии.
В межмирье кинские мальчики с готовностью подхватывали те капли энергии, что пролились мимо дочери тёмного бога.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Небо на востоке заволокло черным дымом, и Йока смотрел только туда: прислушивался, старался телом ощутить дрожь земли – тяжелую поступь Внерубежья, пожирающего Обитаемый мир.
Змай сидел рядом, на соседнем камне, баюкал сломанную руку, качал головой, жалко оправдывался и хлебал вино из бутылки, полученной из рук кого-то из мрачунов.
– Это был жребий, профессор… Я же умирать собирался – я же знал, что красный луч меня убьёт. И… не умер. Да чтоб в твою душу мать! Ну согласись, профессор, это была вовсе не маленькая провокация! Я же человек! У моих возможностей есть предел!
– Успокойся, – буркнул профессор. – Сделанного не вернешь. Теперь есть только один путь – прорвать границу миров. Подумай лучше об этом.
– Цапа меня остановить хотел… А получилось наоборот. Эта тварь – которую я так и не убил – эта тварь всё рассчитала!
– Хватит! – рявкнул Важан. – Эта тварь действительно всё рассчитала.
Змай помолчал немного и продолжил:
– Я видел поезд с ребятами из колонии… Они не добрались до Славлены, их остановили заключенные. Выбросили из вагона. Дальше я не видел.
– Что ещё ты видел?
– Да некогда было смотреть. Я будущего не видел – его как отрезало. Я думал, потому, что мне умирать пора, – и вот пожалуйста, жив-здоров…
– Ты говоришь так, будто об этом сожалеешь… – прошипел Важан.
– Да нет. Жизнь – хорошая штука, профессор, она мне нравится. Не знаю, кто-то, может, от неё устает, а я пока не устал. Цапу жаль… Он же молодой был совсем, долго ещё мог жить… Я как увидел этот луч – так и не смог больше её держать. Ненависть. Она называется «ненависть»… И её, в отличие от Внерубежья, в болоте не утопить, иначе я бы давно это сделал. Я бы сделал это ещё в семьдесят восьмом году до начала эры света. И Айда Очен не стал бы Чудотвором-Спасителем. А впрочем – нашли бы другого, какая им разница…
Он хлебнул вина, помолчал и продолжил:
– И что? Я ведь уже попрощался. А теперь? Вернуться в Хстов… Дочку замуж выдать. Пожить в Хстове, в котором нет Храма! Я пятьсот лет мечтал. Университет вернуть, библиотеку. Внуков родить. О Предвечный, сколько дел! Я её как будто украл, эту жизнь…
– Да живи, чего уж, – фыркнул профессор. – Раз мечтал.
Йока тронул его плечо.
– Змай, а получилось всё как в Откровении. Будто это ты крылом свод разрезал.
– Я думаю, и дальше всё пойдёт, как в Откровении. – Змай почему-то тоже посчитал нужным обнять Йоку за плечо, будто тот нуждался в поддержке. – Я ведь запомнил твоё лицо именно в миг прорыва границы миров.
Йока не стал спрашивать, видел ли Змай его смерть, – Змай бы всё равно соврал.
– Только я тогда не знал, что успею к тебе привязаться… Ты был для меня просто мальчик, сын росомахи, способный прорвать границу миров. Залог освобождения моего мира от власти чудотворов. И ради этого я был готов погубить твой мир. И вот я его погубил… Как в Откровении.
Дымы на горизонте поднимались всё выше, и иногда Йоке казалось, что он видит пламя, – но пламени он, конечно, видеть не мог, Внерубежье не прошло и половины пути до каменного гребня. Он не ощущал привычного нетерпенья, только покой, умиротворение – будто зимним вечером у очага в гостиной, в кругу семьи.
– А знаете, я понял, почему остался в живых… – сказал Змай в пространство. – Я должен найти и убить этого мерзавца. И не за то, что он тут учудил, даже не из мести за Цапу, – а за кинских мальчиков. Я еще тогда поклялся, что жив не буду – но найду и убью его. Если бы не кинские мальчики, я бы, может, Цапу послушал… А тут всё как в одной точке сошлось.
Перед глазами Йоки, вязкая и полупрозрачная, дрожала граница миров – он не прилагал усилий, чтобы её увидеть, но рассматривал с любопытством и спокойствием, выбирая наиболее уязвимое её место.
* * *
Вездеход медленно шёл по зыбкой поверхности болота, лишь натягивая мембрану из сплетённых корешков травы и моха, – будто по тонкому льду.
Силы двух чудотворов едва хватало на то, чтобы толкать его вперёд, и если бы он увяз хотя бы одним колесом, то вырвать его из лап болота было бы невозможно. Теперь пот со лба вытирал Инда – одно неверное движение, и они опоздают…
Пущен читал телеграфные сообщения: свод поднимался по намеченной линии – постепенно, вытягивая все возможные резервы из внутренних подстанций. Лучше добывать хлеб насущный в поте лица, чем не жить вообще, – и пусть вся энергия уйдёт на поддержание свода, пусть остановятся магнитные камни и погаснут солнечные.
Дымы заволокли небо по всей его восточной стороне, оставалось совсем немного времени – по сравнению с сужением свода, локальное обрушение предполагало гораздо бо́льшую скорость ветра, а первый удар можно было сравнить с пороховым взрывом.
Подстанция, питавшая плавильню «Горен и Горен», включилась, когда впереди уже были видны Речинские взгорья, – каменный гребень, поросший соснами. И люди на вершине этого гребня.
Вездеход, который теперь толкала вперёд энергия подстанции, быстро выкатился на твёрдую землю, Инда уступил место за рулём водителю и поднялся на верхнюю платформу.
Тучи наползали с востока так быстро, что теперь это было заметно глазом, на горизонте появились тугие верёвки смерчей, в чёрном небе вспыхивали молнии – восток рокотал небесными громами, над лесами поднимался не только дым, но и пламя. Несколько минут… Важан не позволит Внерубежью подойти слишком близко.
Ветер, ещё не ураганный, но уже ощутимый, ударил в спину, растрепал волосы. На платформу поднялся Пущен.
– Это не моё дело, Хладан… – начал он, морщась и бросая взгляды то на вершину гребня, то на восток. – Вам нет смысла договариваться с профессором. К тому же он не уйдёт отсюда, он не оставит своих людей умирать – смотрите, тут не меньше трёх тысяч мрачунов, они не успеют добраться до новой границы свода.
– Он умеет считать… Три тысячи против сотен тысяч… Разрушения, гибель городов, земель, голод, эпидемии. Он умеет считать.
– Не в этом дело. Завтра вас арестуют, а Йоку Йелена отправят в Исид, – свод всё равно рухнет, а граница миров будет прорвана без вашего участия, по планам децемвирата.
Пущен, без сомнений, был прав. Уповать на то, что децемвират не найдёт способа заставить Йоку поехать в Исид? Свод пройдёт в пяти лигах от Славлены, от неё всё равно ничего не останется, где бы ни произошел прорыв… Пущен прав – смерть Йоки решает всё, расставляет точки над «i»…
Смерть одного мальчишки против сотен тысяч жизней. Как легко Инда сказал когда-то Приору, что готов убить ребёнка… Он думал тогда об обезличенном невинном младенце, но никак не о четырнадцатилетнем мальчишке, которого знал с рождения и по-своему любил…
Который был личностью, человеком.
Йока все равно умрёт, прорывая границу миров. Но эти несколько минут его жизни обойдутся Обитаемому миру слишком дорого. Фотонный усилитель – не ружье, его луч – не пуля, он не отклонится под воздействием ветра, точно прицелиться можно издалека – лишь бы рука не дрогнула. Один короткий импульс…
На второй не хватит энергии подстанции. Йока всё равно умрёт…
С вершины гребня на вездеход смотрели с любопытством; сказочник, разглядев на платформе Инду, даже махнул ему рукой, на секунду отпустив левый локоть, – ну да, превращаясь в змея, он всегда ломал левое запястье… Йока был одет в трусы и майку и стоял на камнях босиком – у Инды всё перевернулось внутри…
Ему не пришло бы в голову, что убить одетого мальчика проще, чем раздетого, совершенно ничем не защищенного. И понятно, что от луча фотонного усилителя одежда защитить не может, но… Одно дело целиться в нагрудный карман, и совсем другое – в живую плоть, обтянутую тонким белым трикотажем маечки: не остается лазейки для иллюзий и самообмана.
Дворецкий профессора (он же хирург, сделавший операцию по пересадке плодного яйца росомахе) поднял ведро с водой и вылил его на голову Йоки. Да, это способ ослабить воздействие молнии на организм – наверняка в ведре была солёная вода. И отсутствие одежды защищает от ожогов.
Профессор стоял у Йоки за спиной, положив руку ему на плечо, как положено доброму наставнику в час испытаний ученика.
Ветер становился всё крепче, грозовые тучи уже не ползли – они мчались, обгоняя верёвки смерчей; вспышки молний освещали лес и болото – не нужно было оглядываться, чтобы их заметить. Раскаты грома слились в непрерывный грохот и, казалось, трясли землю. Инда оглянулся – над землей плавали огоньки шаровых молний, а прямо на вездеход, выворачивая мшистый покров болот торфом наизнанку, ползла широкая воронка смерча.
На горизонте горел лес, и дым пожаров вливался в черноту туч, иногда лопались электрические шарики – и вспыхивали низкие чахлые деревца болота, но линейные молнии их не поджигали – испепеляли, припечатывали к земле.
Дворецкий тоже положил руку на плечо Йоке, а сказочник поднялся на ноги и отступил на шаг в сторону. Они не ждали от Инды выстрела, им было не до того… Капля пота скатилась со лба и попала в глаз, Инда вытер её с досадой – рука тряслась, как у горького пьяницы. Йока всё равно умрёт…
Вездеход подошел вплотную к каменному гребню, волной поднявшемуся над болотом, остановился. Здесь, совсем недалеко от этого места, Инда впервые взял в руки свёрток с младенцем, весившим не более одного гекта… Именно здесь Йока появился на свет – Враг из росомашьего чрева, погубитель Обитаемого мира…
Инда встал на одно колено перед фотонным усилителем, заглянул в прицел, оснащенный увеличительными стеклами, – и сначала поймал в нем лицо Йоки. Спокойное, отрешённое лицо, невидящий взгляд – пустой взгляд безумца, устремлённый в пространство.
Инда вспомнил грозу над Буйным полем, подставленное под удар молнии сердце мальчишки… Тогда это было глупой бравадой – и гроза приняла игру, будто нарочно промахиваясь мимо его открытого сердца. Теперь сердце Вечного Бродяги призывало молнию – и не было сомнений в том, что гроза ответит ударом.
Но не только для молнии было оно открыто – и для красного луча тоже. И Инда усомнился на миг: а не выпьет ли мальчишка красный луч так же, как готов выпить молнию? Нужно ли ему время, чтобы сосредоточиться, приготовиться принять энергию, или это происходит молниеносно?
Йока всё равно умрёт… Инда положил палец на спуск – и нацелил луч не в лицо, а на сердце Вечного Бродяги. Наверное, выстрел в голову был бы верней, не позволил бы отдать энергию красного луча и стал бы смертельным с большей вероятностью, но Инда не мог смотреть мальчишке в лицо.
Он промедлил всего секунду, сглотнув ставшую вязкой слюну, успокоив дрожь в руках – всего на миг успокоив! – и, нажимая на спуск (уже не в силах остановить этого движения), увидел, как в сторону качнулся сказочник: шаг, он сделал один шаг, короткий и быстрый, как выпад змеи…
Он был выше Йоки, и красный луч упёрся ему в солнечное сплетение.
– Не судьба, – с неуместной иронией вздохнул Пущен.
Инда ещё не понял, что проиграл, отстраняясь от увеличительных стёкол прицела.
Вкус смерти… Сказочник говорил, что самый отвратительный на свете вкус – это вкус смерти. И неважно, чем человеку вспарывают брюхо, – саблей, топором или красным лучом фотонного усилителя – последнее даже страшней. Инда вскрикнул – и не потому, что промахнулся, проиграл, не оставил шансов Обитаемому миру…
А потому, что меньше всего в эту минуту хотел убить сказочника. И как ни разу до этого ощутил и уважение к нему, и странное, необъяснимое родство с ним. От вкуса смерти, застывшего на губах, стало дурно, в горле встал солёный ком, закружилась голова и накатила слабость.
Но Инда, подчиняясь неосознанному желанию, бросился к наружной лестнице вездехода, скатился по ней на землю и, спотыкаясь, побежал наверх.
Йока лишь однажды взглянул себе под ноги, где на камнях корчился его Охранитель, и вновь устремил взгляд в небо. Профессор на миг прикрыл глаза тыльной стороной ладони, но от Йоки не отошёл; его дворецкий тоже не двинулся с места.
И только мальчишка Мален, стоявший поодаль, кинулся к сказочнику. Добравшись до верха, Инда без сил опустился на колени рядом с мальчишкой и наклонился над раненым – без сомнений, это было смертельное ранение.
И тем страшней прозвучал тихий голос Охранителя, едва не утонувший в грохоте грозы и вое ветра, превратившегося в ураган.
– Эх, Инда… Зачем же ты хотел убить Йоку Йелена?
– Я… опоздал… – выговорил Инда, не думая оправдываться.
– А так пожить хотелось… по-человечески… – Вместо усмешки лицо сказочника исказила болезненная гримаса. – Ты знаешь, что тот, кто в одиночку убьёт змея, сам станет змеем?
Инда кивнул и подумал, что убил не змея, а человека.
– Тогда убей и Чудотвора-Спасителя… Ох, чтоб в твою душу мать…
Это были последние его слова – он еще не умер, лишь потерял сознание, но Инда осязал, как жизнь утекает из тела сказочника, а вместе с нею страшная сила по имени «ненависть» начинает давить на плечи из межмирья.
Впрочем, это могло быть иллюзией – ветер не дул, а бил по спине упругими своими струями, выл в ушах до боли, и вкус смерти на губах становился всё отчетливей и страшней. По правую руку, перекрыв монотонный грохот ветра, раздался скрежет и треск: смерч добрался до соснового леса – будто ударился в стену, покатился вперед, перемалывая вековые сосны, выворачивая их из земли, срывая с камня…
Инда оглянулся через плечо – и увидел разъяренного зверя, уже пожравшего болото и подступившего вплотную к каменному гребню…
– Я убью тебя, – вроде бы негромко произнес Йока, но голос его не утонул в зверином рычанье, а в ответ на них молния ударила в верхушку ели, стоявшей неподалеку.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Ах, как же не хватало в межмирье энергии, которую раньше лили и лили туда хстовичи! Решение созрело сразу: поднять свод на пути Внерубежья. А потом уже говорить с Важаном.
Включить кольцевые ветки на уровне Торфяного – и поднять свод.
Но телеграфный аппарат, хоть и требовал не много энергии, слал сообщения в пустоту: об этом тоже наверняка позаботился Вотан. И только минут через десять, когда Инда совсем отчаялся, из Тайничной башни пришел ответ – на уровне Торфяного аккумуляторные подстанции пусты, фотонный усилитель высосал энергию по двум радиальным веткам, что резко замедлило включение кольцевых, подстанции на границе свода разрушены, энергия с уцелевших течет в никуда…
Инда потребовал полный отчет о зарядке подстанций в секторе Магнитный – Брезен – Славлена и по мере поступления цифр с телеграфа делал отметки на карте.
Картина была неутешительна: вместо узкого сегмента Внерубежье забирало широкий сектор. Пущен посмотрел через плечо и пальцем провел линию с одним изломом – совсем не такую, как думал Инда, но, по размышлении, оптимальную в сложившейся ситуации.
Инда не сразу сообразил, что излом проходит всего в полулиге от Тайничной башни, но Брезен, при удачном стечении обстоятельств, остаётся цел. По сути, Внерубежье сжирает Беспросветный лес, а пахотные земли и наиболее населённые места Обитаемый мир оставляет за собой.
Инда долго отстукивал телеграфное сообщение в Тайничную башню (уповая на то, что Приор будет стоять на его стороне и не позволит Вотану вмешаться) – и смел надеяться, что возведение свода на пути Внерубежья начнется без промедлений. Конечно, при таком состоянии аккумуляторных подстанций дело пойдёт не быстро, но оно пойдёт.
Он даже выдохнул с облегчением, получив ответ. И велел телеграфировать о продвижении работ каждые десять минут – тем временем вездеход добрался до подступившего к железной дороге болота, с трудом (и жутким воем) перекатился через рельс, сполз по щебёнке вниз и замер перед полосой открытой воды, отделившей болото от насыпи.
– Не могу, боюсь… – выдохнул водитель.
– Не бойся, поезжай, – хмыкнул Пущен, поморщившись. – Семи смертям не бывать.
– А вдруг под водой трясина?
Инда велел ему освободить водительское место и сам сел за руль.
– Если там трясина, не забудь про фотонный усилитель, когда будешь выбираться из вездехода. Он нам ещё пригодится.
– Он всё равно не сработает… – проворчал водитель.
– Сработает. Подстанцию, которая питает плавильню «Горен и Горен», подключат в первую очередь.
* * *
На рассвете Звонка разбудила всех обитателей домика в Надельном, и Йера пожалел, что полночи провел в разговорах, – ему было трудно просыпаться.
Но утренняя суета и последние сборы в дорогу разогнали сонливость, за руль авто Йера садился бодрым и энергичным. Горен задержался ненадолго в мансарде и покидал домик с тоской, оглядываясь и усмехаясь себе под нос. Но в ответ на вопросительный взгляд Изветена сказал неожиданно:
– К-кто теперь будет к-кормить ежей?
– Града, ежи вполне способны прокормить себя сами, – покачал головой Изветен.
– Да, к-конечно способны. Но м-молоко они добывать не умеют.
С этими словами он неловко сел в авто рядом со Звонкой и хлопнул дверцей, ещё раз посмотрев за калитку. Йера тронулся с места (это пока не всегда удавалось ему с первого раза) и направил авто в сторону Завидного.
Да, он был поглощён дорогой и управлением авто, не чувствуя себя уверенным водителем, а потому не обратил внимания на далёкие черные тучи, появившиеся с востока, – их первым заметил магнетизёр.
– Я не хочу вас пугать, судья… – сказал он и помолчал, подбирая слова. – И тем более я не хочу пугать Граду. Но, по-моему, нам надо поторопиться.
– Изветен, я не могу ехать быстро – у меня нет опыта… – ответил Йера, не сообразив, что́ магнетизёр имеет в виду.
Зато его понял Горен.
– Но… но в-ведь ещё рано, Изветен… – выговорил он тихо-тихо.
– Да, я тоже думаю, что ещё рано. И всё равно это выглядит странно – зачем чудотворам впускать под свод тучи в этот день и в этот час? Я не требую, чтобы вы ехали быстрее, судья, – я имел в виду, что нам не стоит задерживаться.
Йера кивнул.
Пустынная дорога нырнула в сосновые рощи Завидного, и тучи на востоке (отраженные в зеркалах) скрылись за кронами деревьев.
– Что это, судья?.. – Изветен вдруг привстал, всматриваясь вперед.
Йера, сосредоточенный на управлении авто, не понял, что напугало магнетизёра – дорога была свободна, ничего странного впереди он не увидел.
– Прислушайтесь… Града, ты слышишь?
Йера, уверенный, что магнетизёру пригрезился грохот наступающего Внерубежья, ничего подобного пока не замечал.
– Что я д-должен услышать, Изветен? – скептически поинтересовался Горен.
– Дети! Где-то играют дети!
Детские голоса в дачном поселке – явление обычное, на которое никто не обратит внимания. Йера похолодел: сиротский приют Славленского попечительского сообщества… Изветен оглянулся на восток.
Авто поравнялось с территорией приюта – за деревьями сада на детской площадке резвились ребятишки, совсем маленькие, старшему было не более семи лет. Изредка детскую площадку оглашали сердитые реплики нянек (начинавшиеся с тягучего «так»). Йера, переглянувшись с Изветеном, повернул к воротам приюта и остановил авто.
– Судья, я не уверен, но мне казалось, что детей чудотворы эвакуировали в первую очередь…
– Нет, первыми посадочные талоны получили люди знатные и состоятельные. Но сиротские приюты давно эвакуированы из Славлены, даже приюты для детей мрачунов. – Йера вышел из авто и заглянул в садик через решётку ворот – картина была безмятежной и трогательной: дети на качелях и в песочнице, ухоженный сад, уютный двухэтажный домик из красного кирпича в глубине сада…
Он решительно толкнул калитку, и магнетизёр последовал за ним. Няньки разглядывали их с удивлением, одна из них, недовольно подобрав юбку, поднялась со скамейки и направилась навстречу незваным гостям.
– Что вам угодно, господа? – спросила она, приблизившись.
Йера, уже привыкший к тому, что собеседникам знакомо его лицо из газет, счел нужным представиться, но и его имя ничего няньке не говорило, потому что ни уважения, ни презрения на её лице не появилось.
– Скажите, почему ваш приют до сих пор здесь?
– Что вы имеете в виду, господин Йелен? – Нянька продолжала смотреть строго и недоверчиво. – А где, по-вашему, должен быть наш приют?
– Ваш приют давно должен был добраться до Натана! – неожиданно вспылил Йера. – Вы что, в лесу живете? Вы не слышали, что эвакуация идёт уже десять дней? Мимо вас не проходили толпы беженцев? Вы не видели, как люди штурмуют поезда на станциях?
Нянька не повела и бровью.
– Мы не впадаем в панику по всякому пустяку, господин Йелен. В двух лигах отсюда стоит Тайничная башня, и нам нечего бояться: чудотворам видней, когда лучше перевозить нас в Натан. И нужно ли нас вообще куда-то перевозить.
Её ответ поставил Йеру в тупик.
– Вам доверили детей, – сквозь зубы выдавил он, стараясь не кричать на немолодую женщину. – Вам, а не чудотворам из Тайничной башни. А вы сидите и спокойно ждете, когда чудотворы вспомнят о вашем приюте?
– Не впадаете в панику – это прекрасно… – пожал плечами Изветен и спокойно добавил: – Я надеюсь, что ошибся, но, вполне возможно, через два-три часа здесь не останется ничего живого.
У няньки приоткрылся рот, отчего лицо стало глупым и удивлённым, не испуганным даже.
– Как… через два-три?..
– Послушайте, я депутат Государственной думы, а не случайный прохожий. И я со всей определённостью заявляю, что приют должны были эвакуировать неделю назад, детей вывозили до начала паники… У вас есть телеграфный аппарат?
Нянька, так и не закрыв рот, покачала головой. Лицо её серело на глазах, и Йера подумал, что она недалека от обморока.
– На почте… Мы посылаем телеграммы на почте… – пролепетала нянька.
– Собирайте детей, – велел Йера. – Я телеграфирую о приюте в Тайничную башню.
Надо отдать ей должное – в обморок она не упала, лишь выпрямила спину и развернулась на пятках, направляясь к своей товарке.
Деревянный домик, где расположилось почтовое отделение, был заперт на висячий замок, но это Йеру не остановило – только задержало. Раньше ему не приходилось ломать двери и сворачивать висячие замки, так же, как и Изветену.
Пришлось вернуться к авто за разводными ключами, которые Дара возил под сиденьем, но и с этим орудием двери подались не сразу. Телеграфный аппарат не работал.
Нет, иногда он оживал на секунду, но тут же снова выключался – и Йера с ужасом понял, что местная аккумуляторная подстанция даёт сбои… А значит, Изветен прав и через два-три часа…
Мысль о предсказании Югры Горена напугала Йеру до холодного пота, выступившего на лбу. Изветен тем временем с любопытством оглядывал почтовое отделение, особенно заинтересовавшись пачками недоставленных и неотправленных писем.
– Смотрите, судья, – а вот и посадочные талоны на детей из приюта… На четвертое сентября, станция «Завидное». Замечу, пакет вскрывали. Я так думаю, кто-то просто украл несколько талонов и не стал отдавать оставшиеся в приют.
Йера, возившийся с телеграфным аппаратом, поднял лицо:
– Да нет же, Изветен… Такого не может быть… Это же… преступление!
– Судья, вы за последние дни видели мало преступлений? – снисходительно вздохнул магнетизёр.
– Но… но ведь это дети, сироты! Разве можно?..
Изветен пожал плечами:
– Однако до приюта посадочные талоны не дошли, а штемпеля этого отделения на пакете нет, только штемпель Славленского попечительского сообщества, от тридцать первого августа. Дачники разъехались, закрытию почты никто не удивился…
– Да нет же, я думаю, произошла какая-то чудовищная ошибка!.. – не очень уверенно пробормотал Йера.
И вспомнил, что два дня назад почтовое отделение было закрыто (тогда Йеру это не удивило).
– Надо дойти до станции, там есть ещё один телеграфный аппарат!
Изветен прихватил посадочные талоны приюта с собой. На станции, в небольшом строении с билетной кассой, телеграф не работал тоже. На платформе, к удивлению Йеры, стояли люди – пять человек, мужчина с саквояжем и четыре женщины.
Мужчина иногда доставал из кармана часы, которые открывались с мелодичным звоном, и, качая головой, смотрел на расписание.
– Извините, вы не знаете, когда пойдет поезд на Славлену? – как ни в чем не бывало поинтересовался мужчина у Йеры. – Мы торчим тут полтора часа, по расписанию должно было пройти три поезда…
Магнетизёр удивлённо покачал головой.
– Вы тоже жили в лесу? – тихо спросил Йера.
– Нет, мы отдыхали на даче, – неуверенно кашлянул незнакомец. И на всякий случай уточнил:
– Я, моя жена, её сестра и моя сестра с дочерью.
– Вы тоже не слышали об эвакуации?
– Как же, слышали, конечно. Но я сразу сказал, что чудотворы не допустят падения свода, а погода была так хороша… А что, неужели из-за этого стали отменять поезда?
Йера посмотрел на восток, затянутый черными тучами.
– Я думаю, поездов уже не будет. Но мы намерены сообщить в Тайничную башню о неэвакуированном детском приюте, и, я надеюсь, за детьми пришлют вездеход. Советую вам держаться рядом – чудотворы заберут и вас.
– Благодарю за совет, – кивнул мужчина, не сильно обеспокоившись.
И повернулся к своим женщинам:
– Это, наверное, тот приют, мимо которого мы идём в Надельное.
Магнетизёр снова покачал головой и дважды оглянулся на это счастливое в своей безмятежной глупости семейство.
– Изветен, вы понимаете, что мы не можем оставить детей просто так? – глядя на восток, переспросил Йера. – Что мы должны сообщить о них в Тайничную башню?
– Разумеется, судья.
– Я думаю, быстрей всего будет доехать до Тайничной башни, чем искать работающие телеграфные аппараты. Это отнимет у нас полчаса, не более.
Изветен посмотрел на Йеру как-то жалостно и кашлянул.
– Судья, если не работает телеграф, то и авто никуда не поедет.
Йера остановился, остолбенев. Об этом он не подумал.
– Но… что же нам тогда делать?..
– Если бы Града был здоров, я бы отправил его и Звонку в Славлену пешком. Но Града не дойдёт, тут не меньше четырех лиг… И дети, конечно, не дойдут тоже. Я предлагаю перенести в приют телеграфный аппарат с почты, чудотворы должны восстановить связь. И поставить кого-то из нас на дороге в Славлену – вдруг мимо проедет вездеход чудотворов.
11 сентября 427 года от н.э.с.(Продолжение)
– Господин Охранитель, вы совершенно правы, – продолжал чудотвор. – Замечу, в ваших интересах не оказывать сопротивления. Вы хотели прорыва границы миров – она состоится. В случае если Йока Йелен откажется следовать в Исид, у меня есть приказ его уничтожить, и я сделаю это с лёгкостью.
– Что, интересно, вы будете делать, если уничтожите Йоку Йелена?
– Мы сузим границы свода до минимума и подождём, пока три десятка гомункулов с аналогичными способностями будут способны к прорыву границы миров. Не надо думать, что мы в безвыходном положении. На это потребуется лет пятнадцать – хотите подождать?
«Достаточно толчка одной мысли».
– Да, я видел, что ты делал с детьми мрачунов на операционном столе. Я до сих пор жалею, что ты не наступил на хвост пёстрому аспиду, который поджидал тебя в закоулках того бункера. Скажи-ка, это ты научил Надзирающих нехитрой операции, превращающей детишек Къира в скотов?
– Бросьте, господин Охранитель. Надзирающие с радостью переняли мой опыт, как и кинские военачальники, – а это люди вашего мира. Исподний мир всегда продавался, и продавался недорого. Как уличная девка.
«Бей их! Круши их храмы! Трави их ядом и рази молниями! Рви когтями! Ты – бог этого мира, докажи им, что ты бог!»
– Змай! – раздался голос Цапы. – Это и есть та маленькая провокация, о которой говорил профессор!
Движение чудотвора было едва заметным – фотонный усилитель повернулся на полградуса, красный луч вспыхнул на мгновенье, Йока услышал короткий крик и оглянулся.
– Я не шутил, господин Охранитель. Следующим будет профессор.
Цапа медленно оседал на землю, опрокидывая полог палатки, у него не было лица – чёрный кипящий провал. Он был мёртв. Ещё несколько секунд понадобилось Йоке на осознание того, что произошло, но, когда вместе с осознанием в нем поднялась сила, способная снести с платформы чудотворов, Змай толкнул его на землю со словами:
– Не трать энергию, Йока Йелен. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
И в словах этих была такая нечеловеческая ненависть, что Йока, которого не напугала смерть Цапы, на секунду ужаснулся. А Змай в несколько прыжков поднялся на вершину каменного гребня. Достаточно толчка одной мысли, чтобы сгусток силы из межмирья лавиной обрушился на каменный гребень…
Вскрикнул профессор, и Йока решил было, что чудотвор убил и его, но Важан с перекошенным лицом стоял и смотрел беспомощно, как на полнеба разворачиваются чёрные крылья, как поднимают ветер (и осенние листья с деревьев летят людям в лицо), как восемь змеиных голов на гибких шеях поворачиваются к платформе вездехода…
Змей поднялся над гребнем, и красный луч лишь чиркнул по его когтистым лапам, не причинив им серьёзного вреда. Взвыли магнитные камни вездехода, тяжелая машина дрогнула и сдвинулась с места – Йока перекатился в сторону, потому что направлялся вездеход прямо на него.
И его тут же подхватили чьи-то руки, оттаскивая вниз, в безопасное место, – несколько мрачунов подобрались к вездеходу спереди, и, Йока не сомневался, они готовы были закрыть его от красного луча своими телами…
Но теперь фотонный усилитель смотрел в небо – туда, где в темноте растворился восьмиглавый змей. Он ушел на закат и слился с чернотой осенней ночи – красные лучи прореза́ли небо до самого горизонта, но не находили его. Кто-то развернул прожектора, но их свет утонул в темноте.
Прошло меньше полуминуты (все чудотворы, кроме застёгнутого на все пуговицы, скрылись в люке вездехода), и в платформу ударили восемь молний – и только потом слышен стал шорох крыльев, поднялся ветер, пахнуло зверем – и Йока вспомнил, как на Буйном поле с ужасом закрывал голову руками, увидев летящее над ним чудовище.
Молнии, попавшие в платформу, не причинили чудотвору вреда – а по земле прошел электрический импульс, Йока впитал его инстинктивно, почти не заметив, и только потом догадался, что вездеход защищён громоотводами, энергия молний скатывается с платформы в землю.
Фотонный усилитель пустил в пространство ещё один красный луч, но не задел змея, стремительно взмывшего вверх, – на этот раз на восход, где его силуэт был хорошо виден над болотом, на фоне светлеющего неба.
Вездеход перекатился через край гребня и тоже устремился к болотам, и Йока не удивился, даже усмехнулся самому себе: Цапа был прав, но жертва его оказалась напрасной – Змай не послушал предупреждения. И, наверное, надо было сбить чудотворов с платформы ударом мрачуна, но тогда обрушения свода пришлось бы ждать несколько дней…
Йока равнодушно подумал, что он тоже чудовище – такое же чудовище, как развернувшийся навстречу вездеходу восьмиглавый змей. Превращенная в ненависть любовь – энергия Внерубежья – управляет и им, и Змаем; ей (и Йоке, и Змаю) нет дела до людей, бегущих по дорогам прочь от краев Обитаемого мира.
Так же как до них нет дела чудотвору с фотонным усилителем в руках – он вовсе не стремится убить змея, он лишь изображает бой со змеем, а цель его совсем иная: ещё несколько выстрелов, и рухнет свод.
Впрочем, умирать в когтях змея чудотвор не собирался, и стоило чудовищу приблизиться к вездеходу, начинал стрелять прицельно – и змей отступал, менял направление, взмывал в небо, чтобы снова зайти на крутой вираж над платформой. Широкие колёса удерживали вездеход на поверхности болота, лишь иногда, на поворотах, веером выбрасывая вверх мох и черную грязь.
Красный луч, обращённый в сторону каменного гребня, срезал несколько сосновых верхушек – они, горящие, с шумом упали на землю, подожгли один из шалашей и палатку чудотворов, огонь потянулся по кронам сосен.
А потом все увидели, как змей поднялся в самое небо (и на его чешуе мелькнуло восходящее солнце), как красный луч, мечущийся по сторонам, задел его перепончатое крыло, и, потеряв равновесие, чудовище перевернулось в воздухе. Йока мог поклясться, что видел, как его вскинутое, не задетое, крыло прочертило по горизонту огненную полосу, которую тут же заволокло смешанным с пламенем черным дымом.
Змей несколько раз перекувырнулся и грузно упал в болото, выплеснув вверх тяжелую бурую жижу. Ничто не шевелилось в душе Йоки, когда он смотрел на то, как бьётся в агонии змеиное тело, как сплетаются в тугие узлы его гибкие шеи, как хвост беспорядочно хлещет по грязи…
Йока поднимался – навстречу Внерубежью, которое двинулось в его сторону через узкий разрез в теле свода, всё остальное не имело ровно никакого значения.
Чудотвор направил фотонный усилитель в землю, вытер пот со лба и рассмеялся – Йока не слышал его смеха и, наверное, разглядеть этого не мог, но почувствовал, что смеётся этот человек вовсе не злорадно, вовсе не потому, что задуманное им так счастливо осуществилось, а от облегчения, от того, что для сражения со змеем, даже вооружившись фотонным усилителем, нужно немалое мужество…
Йока подумал вдруг про Айду Очена, верней, про его славу Чудотвора-Спасителя, – этот чудотвор, в отличие от Айды Очена, заслужил славу победителя змея и непременно этим воспользуется.
Вездеход развернулся и, в обход каменного гребня, направился на просеку. Йока смотрел на восток: над горизонтом вместе с солнцем поднималась черная мгла, то ли пламя пробивалось сквозь неё, то ли солнечный свет.
Йока, так же как Змай, в несколько прыжков взбежал на вершину гребня и, запрокинув голову, закричал, чтобы не задохнуться от восторга. Пожалуй, со стороны его вопль был похож на звериный – хриплый, нечленораздельный, клокочущий в глотке…
Он не слышал ропота окруживших гребень тысячи мрачунов – но ему казалось, что до ушей доносится рокот Внерубежья, вой ветров и гул пламени, скрип и стук падающих деревьев, вывернутых с корнем, тихое (и от того еще более страшное) шипение и бульканье огненной реки, грозовые раскаты и грохот дрожащей земли.
На гребень медленно, с одышкой поднялся профессор, остановился рядом с Йокой и неожиданно обнял его за плечо, прижал к себе.
– Всё будет хорошо, Йелен… Всё будет хорошо… Это сейчас тебе все равно – завтра ты посмотришь на это иначе. Психика у подростка гибкая – ты это переживешь, ты сможешь это забыть.
Йока поднял на него косой спокойный взгляд:
– Профессор, я знаю, что все будет хорошо. Не нужно меня успокаивать.
Но тот уже смотрел в другую сторону – и его лицо исказилось вдруг болезненной кривой улыбкой.
– Гляди, Йелен… Гляди… – сломавшимся хриплым голосом выговорил Важан, а потом, хорошенько вдохнув, крикнул тем, кто стоял внизу:
– Кто-нибудь! Помогите же ему! Не стойте столбами!
По болоту в сторону гребня брел Змай, придерживая за локоть левую руку, отчего его шатало ещё сильней; время от времени спотыкался о мшистые кочки, припадал на колени, но поднимался и плелся дальше. Йока не почувствовал радости, но подумал, что должен обрадоваться.
Профессор неправ только в одном: завтра у Йоки не будет. Йока выпил довольно мелких линейных молний, чтобы понять: настоящая, большая линейная молния не оставит его в живых. По меньшей мере та, которая позволит прорвать границу миров.
И задача его вовсе не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы прорвать границу миров до того, как умрёт. Для этого нужно меньше секунды, но секунду надо прожить.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
В лесу, на просеке, не было видно посветлевшего неба – но фары вездехода высветили впереди три ствола поваленных на дорогу деревьев.
И, будь у Инды большой грузовой вездеход, он бы преодолел препятствие, но на малом, предназначенном для перевозки людей, перебраться через завал возможным не представлялось. Инда даже не стал ругаться (какой смысл?), даже не удивился тому, что стволы деревьев были спилены и нарочно уложены поперек просеки: наверняка Вотану кто-нибудь да сообщил, что Инда покинул Тайничную башню, вооружившись фотонным усилителем.
Вездеход может идти по пересечённой местности, но никак не по лесу… Чудотвор, сидевший за рулем, тоже выбрался наружу, посмотрел на брёвна в обхват – каждое весом в пятьсот гектов, – почесал в затылке.
Умный Пущен, зевая, пробормотал что-то про систему рычагов, строительство которой потребует десяти-двенадцати часов, и, взглянув на колёса, предложил идти в обход, через болота.
– Вы уверены, что вездеход не завязнет в трясине? – уточнил Инда.
– Уверен, – коротко бросил Пущен и полез обратно на платформу – Инде показалось, что он в уме просчитал давление машины на поверхность болота и, зная коэффициент его поверхностного натяжения, сделал однозначный вывод.
До того места, где болото вплотную подступало к железной дороге, было не меньше двух лиг пути… И, надо сказать, скакать по шпалам вездеход мог с весьма ограниченной скоростью, к тому же кренился на одну сторону, иногда оползал вместе со щебёнкой насыпи, а рельс, пропущенный между колес, визгливо скреб днище машины – но не давал ей опрокинуться с насыпи.
Водитель время от времени быстрым движением вытирал пот со лба, но тут же снова хватался за руль. Наивный, он мечтал, когда же среди деревьев появится просвет, о чем не раз сообщил присутствующим.
Инда мог с точностью до секунды сказать, когда сказочник превратился в змея. Раньше видения его не посещали, он гордился интуицией, а не метафизической способностью к ясновидению.
А тут его захлестнула волна ветра, исходившая от крыльев чудовища, – но увидел Инда не змея, не сражение с ним на болотах. Увидел он закатное солнце и короткий грузовой поезд на железнодорожных путях, толпу, остановившую магнитовоз…
Судя по одинаковой грубой одежде, это была толпа заключенных (Инда слышал о бунте в бывшей Магнитогородской тюрьме). Магнитовоз пронзительно свистел (Инда не слышал свиста, но знал о нём – чувствовал кожей), пока машиниста не выбросили на насыпь.
Вслед за машинистом из поезда полетели мешки с мукой, а потом заключенные раскрыли двери вагона, в котором ехали дети. Дети-мрачуны – Инда узнал форму Брезенской колонии.
На этом видение оборвалось – а длилось оно не более секунды. Но Инда понял, что сказочник превратился в змея. И, в подтверждение его уверенного предположения, не более чем через десять минут вскрикнул парень, сидевший за рулём.
Магнитные камни двигались по инерции ещё с четверть минуты, но быстро остановились – вездеход начал сползать набок, но опять зацепился колесом за рельс и замер неподвижно: отключилась радиальная линия подстанций, впустив Внерубежье в Обитаемый мир.
– Приехали… – сказал Инда и, вздохнув, полез за картой.
– Мы можем двигать вездеход сами… – неуверенно предложил водитель.
– Можем, можем… – проворчал Инда. – Но недолго и недалеко. Такой вездеход должны толкать пять-семь чудотворов.
– И что теперь? Понесете на себе фотонный усилитель и телеграфный аппарат? – усмехнулся Пущен.
– Нет, подождём около получаса, – едко ответил Инда. – При каскадном отключении радиальной ветки автоматически включаются кольцевые. Нужно лишь время на подзарядку аккумуляторов двумя соседними по дуге подстанциями.
Впрочем, сидеть и ждать просто так Инда не собирался – он стоил двух, если не трех чудотворов со средними способностями, и они с водителем сдвинули вездеход с места – шевелился он, правда, еле-еле, но все же полз вперёд, а не стоял на месте.
11 сентября 427 года от н.э.с.
В Тайничной башне оставалось с десяток диспетчеров, поддерживающих связь с железными дорогами, распоряжающихся вездеходами и грузовыми авто, – остальные руководили эвакуацией на местах. Лифт не работал, и Инде пришлось идти по лестнице пешком.
И сначала он поднялся на верхнюю площадку, где двое молодых ребят поддерживали живой огонь.
– Где фотонный усилитель? – спросил у них Инда, понимая, что задает вопрос не по адресу. Ребята пожимали плечами и переглядывались.
– Здесь стоял фотонный усилитель. Куда его перенесли? – в раздражении повторил вопрос Инда, считая его риторическим.
Не добившись ответа, он бегом кинулся вниз, в апартаменты Приора. Нет, тот не сидел в зимнем саду в окружении попугаев – Инда нашел его в центральной диспетчерской, у телеграфного аппарата.
– Где фотонный усилитель? – перво-наперво спросил он.
– Его забрал Длана, когда выезжал в Торфяной, – невозмутимо ответил Приор.
Инда выругался про себя и продолжил расспросы:
– Где Есен? Где Справлен?
– Они уехали вместе с Дланой.
– То есть в Тайничной башне нет ни руководителя службы управления погодой, ни первого энергетика? И кто управляет аккумуляторными подстанциями?
– Справлен оставил вместо себя помощника, ему выделили телеграфный аппарат – только для распоряжений Дланы.
– Мне нужен его код и, разумеется, приказ принимать и мои распоряжения. Вотан обрушит свод сегодня, – сказал Инда сквозь зубы. – Будьте готовы. А мне в вездеход пусть погрузят малый фотонный усилитель и переносной телеграфный аппарат.
Приор посмотрел на Инду так, будто давно знал о планах Вотана, – грустно посмотрел и грустно улыбнулся.
– Я так и думал. Но… но ведь выхода нет? – спросил он заискивающе.
– Выход есть. У меня в вездеходе лежит документация. И если мы доживем до послезавтра, я предам эти документы гласности. Да, и не верь, что мы не можем удерживать свод ещё неделю. Можем.
Приор покачал головой и прикусил губу.
– Кстати, я настоятельно советую всем вам перебраться в Славлену, – заметил Инда. – Если свод рухнет, там будет безопасней.
– Нет смысла. Если свод рухнет, до Славлены Внерубежье доберется лишь на полчаса позже, чем сюда…
Обреченность в голосе Приора Инде совершенно не понравилась.
– Это тебе сказал Длана Вотан?
– Нет, но он намекал, что бегство из Тайничной башни будет выглядеть некрасиво, усилит панику…
– Я ещё раз настоятельно посоветую вам уехать, но если вы идиоты, можете следовать совету Вотана, а не моему.
Хвала Предвечному, малый фотонный усилитель (которым Инда побоялся воспользоваться на празднике мрачунов) стоял на месте – его быстро отыскали и установили на платформе вездехода. А вот свободный телеграфный аппарат добывали долго – понятно, что управление эвакуацией занимало все средства связи.
Инда дважды поднимался в центральную диспетчерскую и орал, что у него нет времени, – понимая при этом, что крики дело не ускорят. И не раздражение, как обычно, он испытывал, а страх, который с каждой минутой становился всё сильней.
Нет, за свою жизнь Инда не боялся, он боялся того, что ему предстоит сделать, – закрепленный на вездеходе фотонный усилитель превратил прожект в близкую тактическую цель. И боялся не сделать этого: не успеть, не решиться, передумать. А каждая секунда, утекавшая сквозь пальцы, уменьшала шансы на разговор с Важаном и Охранителем.
Приор выделил Инде водителя вездехода, но лучше бы он этого не делал – вынужденное бездействие не помогло уснуть, только усилило раздражение, волнение, страх. На востоке занимался рассвет.
* * *
Йока проснулся так же легко, как и заснул. Кроме него, из присутствующих в палатке никто не ложился.
Змай сидел за раскладным столом напротив профессора, Цапа шумно выскребал ложкой банку тушенки, Черута разбирал наспех собранную одежду, тихий Мален, сложив руки перед собой, как в начальной школе, слушал разговор взрослых.
– Ты уже не хозяин этой силы, – тихо продолжал начатый разговор профессор. – Сегодня она видна и неинициированному подростку.
– Да и пусть её, – отмахнулся Змай в некотором раздражении, которое обычно было ему не свойственно.
– Я недаром считаю происходящее ловушкой.
– Только потому, что всё идёт слишком гладко? – усмехнулся Змай.
– Нет, потому, что всё идёт без нашего участия. Будто мы куклы, которых кто-то дёргает за нитки. Тебе так не кажется?
– Меня дёргает за нитки то, что стоит за моей спиной. Не отрицаю. Глупо отрицать. Но… Понимаешь, профессор, я видел всё это когда-то… В подробностях. Я ведь сразу узнал Йоку Йелена. Я видел рассвет, видел восьмиглавого змея и красные лучи, срезавшие верхушки деревьев. Я тогда не понимал происходящего: змеи, даже восьмиглавые, – существа малоумные. Я видел, что со смертью змея разламывается скорлупа свода, – тогда я не знал, что это свод, и выглядело это так, будто змей крылом прорезает в скорлупе дыру, а ветер рвёт её края в стороны.
– Послушай… – кашлянул профессор. – Ты же понимаешь, это совершенно ни к чему. Чудотворы сами отключат питание свода, когда не смогут его держать. И чем позже это случится, тем лучше. Ты слышал? По дорогам идут люди, которых не успели вывезти в безопасные зоны, я не принимаю во внимание материальные ценности, которые сейчас грузят в поезда, но продовольствие – это важно, вчерашний поезд с мукой вряд ли выехал из Славлены, учитывая загруженность железных дорог. Окончание эвакуации – пятнадцатое сентября, и ещё семь дней отводится на вывоз имущества. Но нет таких планов, которые исполнялись бы точь-в-точь.
– Ну что ты мне говоришь, профессор? – Змай слегка отвернулся и уставился в пол. – Я не школьник. Я всё это понимаю. Но… Я чувствую, что никакой недели не будет. Чудотворы не могут больше держать свод. И наше счастье, что среди них есть Инда Хладан, который не позволит разрушить две трети Обитаемого мира в угоду их верхушке.
– Откуда ты знаешь, что чудотворы не могут держать свод? Я уверен, тебе об этом нашептала сила, стоящая за спиной.
Внерубежье. Вот кто сказал об этом Змаю. И сила за его спиной – часть Внерубежья, ну или субстанция, имеющая ту же природу, что Внерубежье. Энергия любви, переработанная и выброшенная, – обращенная в ненависть. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
– Это жребий, профессор. – Змай поднял глаза и посмотрел на Важана. – Неотвратимое будущее, которое увидел змей пятьсот лет назад. Неотвратимое. Ты видишь, как Йока Йелен идёт к своему жребию? И этот жребий выбрал ему ты. У меня – свой жребий, и я тоже иду к нему.
– Йоке Йелену четырнадцать. Сколько лет тебе, я ответить затрудняюсь, но, думаю, существенно больше. Ты полтысячелетия держал эту силу на своих плечах, попробуй продержаться ещё несколько дней.
– Да ладно тебе, профессор… Я же не собираюсь превращаться в змея и летать над Беспросветным лесом в надежде, что меня убьют фотонным усилителем. В самом деле, это было бы глупо с моей стороны.
– Мне кажется, довольно маленькой провокации, чтобы эта сила обрушилась на тебя из межмирья.
«Достаточно толчка одной мысли…» – будто услышал Йока.
– Ах вот ты о чём! – усмехнулся Змай. – Я в самом деле не пылкий юноша, которым был когда-то, чтобы на это хватило одной маленькой провокации. Не беспокойся, профессор, это исключено.
«Когда-нибудь тебе захочется стать сильней, чем ты есть. Быстрей, чем ты есть. Когда-нибудь тебе захочется убить того, кто сильней тебя», – стукнуло в голову Йоке.
– Я в этом не уверен. И прошу тебя быть осторожным. Наша цель – потянуть время. Всего несколько дней.
– Я понял, профессор. Всего несколько дней, – ответил Змай нарочито весело.
Несколько дней? Йока не сможет ждать несколько дней! До него только сейчас дошел смысл сказанного Важаном.
Да нет же, нет! Никаких нескольких дней не будет! Оно само придёт к нему – придет сегодня, совсем скоро! Сперва он задохнулся от этой мысли, но через секунду на него снова сошло спокойствие, уверенность и радость: это не зависит от профессора, Внерубежье ему не подчиняется.
Йока поднялся и спросил, где здесь туалет и умывальник. Они повернули к нему головы и воззрились на него с раскрытыми ртами, будто желание умыться и справить нужду после сна – явление редкое и из ряда вон выходящее.
– Пошли, Йока Йелен. Я тебя провожу. – Змай поднялся с места.
– Не понимаю, что такого странного я спросил, – проворчал Йока.
– Ты помнишь, когда в последний раз умывался сам? – спросил Змай.
Йока почти не помнил последних дней, проведённых в лесном домике.
– Надеюсь, оправлялся я не по принуждению?
Ещё не рассвело, но лагерь освещали лунные камни, разбросанные по лесу сколько хватало глаз, – солнечных камней Йока не увидел. И, несмотря на предрассветный час, зябкий и по-осеннему сырой, вокруг было суетно. Напряжённо.
Змай плёлся сзади, зевал и ёжился – но делал это неискренне: было очевидно, что он вовсе не хочет спать и ему совсем не холодно. Йока вспомнил ручеек с чистой водой, из которого когда-то (сто лет назад) побоялся напиться.
Змай сказал, что эту воду можно пить, она родниковая. От ледяной воды заломило зубы, но Йоке она показалась на удивление вкусной – раньше он никогда чувствовал вкуса воды. И снова подумал, что напоследок жизнь дарит ему только хорошее, – без сожаления подумал, а, скорей, с благодарностью.
Змай не забыл прихватить с собой зубной порошок и щетку (Йока об этом совсем забыл), Йока умылся и долго, уже безо всякой надобности, плескал в лицо чистой холодной водой – она не только освежала, а будто давала силу и спокойствие.
Из-за света лунных камней в лагере не видно было посветлевшее на востоке небо, а здесь, оглядевшись, Йока заметил рассвет, занимавшийся над мшистым болотом, что тянулось до горизонта. Он вспомнил, как едва не утонул в густой торфяной грязи, как оставил в ней сапоги…
– Я утоплю его в болоте, – сказал Йока.
Змай снова посмотрел на него косо, но ничего не сказал. Они направились обратно к лагерю, не поднимаясь на самый верх каменного гребня, по его краю, и шли не быстро – Йоке не хотелось суеты и света, он недоумевал, зачем и мрачуны, и чудотворы поднялись в такую рань. А в тот миг, когда они добрались до середины лагеря, в лицо неожиданно ударил свет – слепящий свет солнечных камней. Он был столь ярок (особенно после полумрака), что на глаза навернулись слёзы и Йока прикрыл лицо локтем.
– Ну вот, а профессор считал, что всё идёт слишком гладко… – пробормотал Змай.
Свет притушили, но прожектора вспыхнули с другой стороны, осветив огромный грузовой вездеход и несколько чудотворов на его верхней платформе. Одного из них Йока сразу узнал: этот человек во второй раз возил его за свод – он и теперь был застёгнут на все пуговицы и смотрел вокруг настороженными прищуренными глазами.
Стоило, конечно, швырнуть ему в лицо удар мрачуна – самого сильного мрачуна Обитаемого мира, против которого не устоит и чудотвор, но Йока лишь снисходительно улыбнулся самому себе и этой мысли: мелко и глупо. И даже когда он разглядел укрепленный на платформе фотонный усилитель, снисходительность эта нисколько не ослабела – меньше всего Йока боялся умереть от луча фотонного усилителя.
Чудотвор, застёгнутый на все пуговицы, поднес к губам рупор и заговорил:
– Фотонный усилитель включен и может уничтожить всех присутствующих здесь мрачунов за одну минуту. Но жертвы нам не нужны.
– Ух ты, Йока Йелен! – Змай будто воспрянул, распрямил плечи – сила, стоявшая за ним в межмирье, зашевелилась, зашипела, толкнула его между лопаток. – Какая неожиданная и долгожданная встреча… Я мечтал о ней пять лет, с тех пор как нашел неподалеку от Къира четыре сотни кинских мальчиков…
Боковым зрением Йока заметил профессора, выбежавшего из палатки (вроде бы с ним был и Цапа), но человек с рупором в руках заговорил снова:
– Не двигайтесь, профессор. И молчите. Или я убью вас. Ваша жизнь Обитаемому миру теперь не нужна. Господин Охранитель, ставлю вас в известность о том, что Инда Хладан арестован и его коварный план разоблачен. Граница миров будет прорвана в Исиде через десять дней. Я представляю здесь децемвират и Афранскую Тайничную башню, и по его распоряжению Йока Йелен должен немедленно подняться в наш вездеход и отправиться в окрестности Тайвы, в противном случае присутствующие здесь мрачуны будут убиты.
Йока посмеялся бы над самоуверенностью этого чудотвора: он не чувствовал жалости к мрачунам и только умом понимал, что не очень-то хочет стать виновником их смерти. Ему было всё равно, где прорвать границу миров – в Исиде или здесь, – пугала только задержка в десять дней.
Он снова подумал об ударе мрачуна, против которого не устоит и чудотвор, но словно в ответ на его мысли Змай взял его за руку и пробормотал:
– Не трать энергию, Йока Йелен. У него палец на спусковом крючке, от твоего удара он может дрогнуть.