10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Темнота застала Инду в нескольких лигах от Тайничной башни и, несмотря на мощный свет фар вездехода, заставила существенно сбавить скорость – вездеход шел по полям, изрезанным дренажными канавами, а кое-где и оврагами. И если берега канав вездеход просто приминал колёсами и спокойно двигался дальше, то в глубоком овраге мог и застрять.
Приближалось равноденствие, ночи теперь были тёмными и долгими. Пущен дремал, иногда роняя подбородок на грудь, Инда же совершенно не чувствовал усталости, его трясло от озноба – на этот раз настоящего озноба, а не нервической дрожи. Он громко стучал зубами и никак не мог согреться, хотя, конечно, в вездеходе было довольно тепло.
Теперь он не чувствовал волнения (или не вполне его осознавал), собственные мысли казались ему ясными и трезвыми. В Тайничной башне он собирался взять фотонный усилитель. И стоило поговорить наконец с Приором, но Инда боялся опоздать.
Ни огонька не встретилось ему по пути – ночь была черна, а мир вокруг обезлюдел. Вскоре над землей покрывалом поднялась пелена тумана, свет фар отражался от капелек воды и ничего, кроме тумана, не освещал.
Инда поискал переключатель – не может быть, чтобы у вездехода, способного противостоять стихиям Внерубежья, не было противотуманных огней. Нашел – но сначала на секунду включил сирену, чем разбудил Пущена.
Вездеход топтал колёсами несжатую рожь, золотую в жёлтом свете, под серебряной дымкой тумана, – мять её показалось вдруг кощунственным… А впрочем – в нынешнем году урожай пожнет Внерубежье.
И всё-таки Инда взял немного правее – к кромке Беспросветного леса, где ничего, кроме бурьяна, не росло. И вскоре увидел огонёк впереди – издали он показался маленьким, будто горящая на подоконнике свечка.
Прошло не меньше получаса, прежде чем стало понятно, что это огромный костёр, разведённый в короне Тайничной Башни, что-то вроде маяка, ориентира в темноте. Инда подумал лишь, не забыли ли убрать с верхней площадки фотонный усилитель, прежде чем развести огонь…
– Осторожней, Хладан! – сказал вдруг Пущен с необычайным для него проворством – обычно он цедил слова медленно и долго готовился, прежде чем раскрыть рот.
Инда притормозил – перед вездеходом заметалась серая тень, которую он принял было за собаку, и пришлось остановиться. Нет, не собака – зверёк стал на месте, повернулся мордой к свету, прижав уши к голове, и ощерился.
Росомаха. Будто заступила дорогу вездеходу. Будто между Вечными Бродягами обоих миров существовала связь, будто Йока Йелен не только имел с росомахами кровное родство, но и состоял под их защитой… Будто росомаха знала, куда и зачем направляется Инда.
И было её поведение тем удивительно, что осторожный и чуткий зверь должен бояться воя магнитных камней и, тем более, света солнечных. Зубы у неё были длинными (слишком длинными для такого маленького зверя) и ослепительно белыми.
Однако росомаха не долго показывала Инде зубы – сорвалась с места и исчезла в темноте.
– Нехорошая примета для чудотвора? – с усмешкой спросил Пущен.
– Вы верите в приметы? – Инда изобразил удивление.
– Нет. Но опыт показывает, что нехорошие приметы сулят неприятности и тем, кто в них не верит.
– Это метафизика, Пущен, – осклабился Инда.
– Никакой метафизики: проверка предположений опытом, чисто научный подход.
Инда тронул вездеход с места – до Тайничной башни оставалось меньше четверти лиги, но время двигалось к полуночи.
– Какое сегодня число, Пущен? – неожиданно спросил он.
– Десятое.
– Десятое… Завтра одиннадцатое…
Пущен не удостоил эти слова даже кивком. Что-то связано было с этой датой, что-то из истории… Инда встречал её неоднократно. Одиннадцатое сентября двести семьдесят третьего года.
– Пущен, вы не помните, что у нас произошло в этот день в двести семьдесят третьем году?
– В школе я не успевал по гуманитарным дисциплинам, – ответил тот.
Нет, не в школе, – Инда слышал об этой дате совсем недавно. Причем неоднократно. Точно! От любителя истории Исподнего мира Крапы Красена – от кого же ещё?
В ночь на одиннадцатое сентября Цитадель забросали кусками мяса чумных трупов, этот день считается у них днём падения Цитадели (хотя по факту пала она через несколько недель).
Ирония судьбы? Закономерность? Жребий? Как верно заметил сумасшедший Йелен (старший Йелен), не Исподний мир идёт на них войной – возвращается украденное ими богатство.
11 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир
С тех пор как доктор Назван поселился в Тихорецкой башне, Спаска уверилась в том, что Волче будет жить, и мучивший её страх окончательно вытеснила поглотившая всё её существо жалость к нему: любовь – это боль и страх, и если отступает страх, его немедленно сменяет боль.
А еще Спаске не давали покоя мысли, что она в жизни Волче – не самое главное. Даже отец говорил, что Волче её никогда не разлюбит, раньше она не знала ревности, не могла себе представить, что он может взглянуть на другую женщину, – а теперь ревновала его к жизни, миру, Государю, и ревность эта тоже причиняла боль.
В ту ночь Спаске не спалось и почему-то страшно было уходить в свою спальню, и она, как всегда, сидела возле Волче, легонько, одним пальцем, гладила его лицо. В башне пахло необычно и терпко – запах свежего смолистого дерева опалубки мешался с непривычным пока запахом залитого в неё три дня назад искусственного камня.
Спаске нравился этот запах – наверное, потому, что рецепт искусственного камня передал Государю отец. Или потому, что возводимый кожух, серый и некрасивый, должен был защитить Волче, когда ветра Верхнего мира обрушатся на Хстов.
Она знала, что искусственный камень застывает быстро, но прочным становится нескоро, – в замке об этом было много разговоров, и теперь про себя Спаска уговаривала «отцовский» камень застывать скорее. Волче не спал, не говорил ничего – только смотрел на неё, и от его взгляда отступала мучившая Спаску ревность.
Она все же набралась смелости и спросила:
– Скажите, а если бы Государь захотел на мне жениться – вы бы меня ему отдали?
– Нет, – ответил Волче.
Не думая ответил. Может быть, он и лгал, – но Спаска слишком сильно хотела ему верить.
– Ты же не вещь, которую можно передавать с рук на руки.
Он сказал это и испугался. Подумал и испугался.
– А ты бы хотела быть Государыней?
– Нет. Мне кроме вас никто не нужен, вы не бойтесь. Это я бояться должна, что вы ради своего Государя и от меня можете отказаться, вы ради него от чего хотите откажетесь…
– Глупая девчонка… – Он улыбнулся.
– Почему?
– Потому что глупости говоришь.
– Я подумала недавно… Вы не думайте, я всё понимаю. Татка такой же, и Славуш… Я понимаю, что я для вас – не самое главное. И знаете ещё что? Если бы я была для вас самым-самым главным, вы были бы совсем другой человек. – Она помолчала и добавила: – Совсем не тот человек…
Он снова улыбнулся – но по-другому, ещё лучше. И в этот миг что-то ударило Спаску изнутри.
Нет, не изнутри – из межмирья. Это было похоже на зов Вечного Бродяги, но на этот раз он её не звал – она точно знала, что Йока Йелен спит. Спаска отстранилась от Волче и заглянула в межмирье.
Огромные крылья силы, стоявшей за спиной отца, хлопали беспорядочно и яростно, будто хотели пробиться в один из миров. Восемь змеиных голов шипели зловеще, изготовившись к выпаду, когти скребли пустоту под собой – она была страшна, эта сила, страшна и неудержима.
«Бей их! Круши их храмы! Трави их ядом и рази молниями! Рви когтями! Ты – бог этого мира, докажи им, что ты бог!»
Равнодушные мясники на куски рубят раздутые трупы – чёрная смерть летит за стены города и шлепками прилипает к брусчатке… Политые кровью чёрные стены Чёрной крепости порастают мхом, и только тени бродят меж пустых домов; белые кости гниют в логе Змеючьего гребня – и только тени колышутся над ними, только тени…
Горит в огне крылатая колесница, один за одним вспыхивают увившие её бумажные цветы, чернеют и съеживаются крылья деревянного коня. И горит привязанный к колеснице человек (вкус горелого мяса), и беззвучно дрожит воздух от его крика, трогая змеиную кожу…
Узкий стилет входит в угол глазницы ребёнка и разрывает нити, делающие человека человеком, – превращает его в подобие чудотвора.
За толстыми и высокими каменными стенами толпятся человекоподобные скоты – пускают слюни и пробуют на вкус собственные экскременты. Льёт дождь… Бесконечный дождь, превративший мир в болото. Чтобы злые духи, отнимающие у людей сердца, могли осветить свой мир солнечными камнями.
Эта сила – ненависть! – убьет отца!
Спаска вспомнила, как упоительна ненависть, подкрепленная силой. Любовь – это боль и страх, ненависть – сладость, восторг и самозабвение. Настал её час, и теперь отцу её не удержать.
– О добрые духи… – ахнула Спаска, поднимаясь с коленей. – Сегодня…
Сегодня! Надо сказать… Надо предупредить… Стража явилась на её зов немедленно, через несколько минут разбудили начальника – и он примчался, не одевшись толком, хлопая глазами спросонья.
– Нужно сказать Государю. Нужно сказать Милушу, – бормотала Спаска. – Сегодня. Сегодня Вечный Бродяга прорвёт границу миров.
– О Предвечный, – покачал головой начальник стражи. – Как вовремя сделали нашу стенку!
Спаска ничего не сказала – она знала, чувствовала, что новая стенка оползёт песком, когда в неё ударят вихри из Верхнего мира. В Хстове знали о грядущем бедствии – Государь назвал его местью злых духов за разрушенные храмы, и стекавшиеся в город мнихи подтверждали его слова, только называли это карой Предвечного и его чудотворов.
Стражники храбрились (как, наверное, и все армейцы) – война со злыми духами их не пугала и даже наоборот – поднимала в собственных глазах.
Волче говорил Спаске (с восторгом, конечно), что Государь умеет убеждать и вдохновлять. Если бы новая стена не должна была оползти песком, Спаска отнеслась бы к его словам с бо́льшим уважением… Ветра Верхнего мира закручиваются противосолонь, а вихри колдунов – посолонь.
Пусть рухнет весь мир, не только стены Хстова, – лишь бы устояла Тихорецкая башня… А для этого мало вихрей всех колдунов Млчаны.
Даже если Вечный Бродяга погибнет, прорывая границу миров, Спаска сможет брать энергию у других добрых духов, гораздо больше и быстрей, чем все остальные колдуны.
– Мне нужно туда, в лагерь Милуша… – сказала она начальнику стражи. – Обязательно нужно. Не прямо сейчас, но к рассвету.
Государь не усомнился в предупреждении Спаски (в отличие от Милуша), начальник стражи передал, что за Спаской скоро прибудет карета.
Она переоделась в колдовскую рубаху – наверное, в этом не было необходимости, но так было привычней. Она не сказала Волче, почему ей обязательно надо быть в лагере колдунов, а он решил, что она, как всегда, будет принимать силу Вечного Бродяги.
– Когда-нибудь… Когда-нибудь вы поправитесь, – говорила она ему на прощание, – и победите всех злых духов. Со своим Государем, конечно. И тогда я не буду кидать со стен невидимые камни. У меня отрастет коса, и мы с вами будем жить в своём доме. С нашими детьми. Ведь я разрушила храмы, значит мне можно будет жить спокойно. Правда же, вам это тоже нравится?
– Правда.
– Вы же не хотите, чтобы я кидала невидимые камни, правда?
– Не хочу.
Он сказал так, чтобы ей стало приятно. На самом деле он солгал – Спаска всегда чувствовала чужую ложь.
Он подумал о пушках на подступах к замку Чернокнижника (Спаска ощутила прикосновение к холодному гладкому металлу), об их расчетливой практичности – и о том, что невидимые камни Спаски намного сильней бездымного пороха.
Ну и пусть, пусть! Пусть он так подумал! Татка тоже заставлял её учить естествознание. Потому, что они не могут жить просто, по-человечески. Потому, что этот мир им дороже всего остального…
И если несколько часов назад мысли об их любви к миру вызывали жгучую ревность, то теперь Спаска подумала об этом с нежностью: отец говорил, что так правильно. А Волче обязательно нужно, чтобы всё было правильно.
– Хотите. – Спаска улыбнулась. – Не нужно меня обманывать: хотите. Ладно, я иногда буду кидать невидимые камни, если вам так надо. Татка говорил, что, если не изменять этот мир, он явится на порог твоего дома. И жить нашим детям попросту не придётся.
– Да, я слышал. Если не изменять этот мир… Змай умеет сказать просто и в самую точку.
Думать об отце почему-то было больно. И почему-то вспоминались (нет, не вспоминались – представлялись, будто наяву) красные лучи, способные прожигать камень. И почему-то опять в голове стучало: нельзя грезить о мёртвых, из этих грёз нет выхода…
– Отец, наверное, останется там, в мире Йоки Йелена… Я так думаю… – сказала Спаска – самой себе сказала.
И про себя знала, что заранее выдумала удобную и простую грезу, потому что у отца не было никакой причины оставаться в мире Йоки Йелена.
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Возле приснопамятной платформы с табличкой «Речина» стоял товарный состав из десяти вагонов с маленьким магнитовозом во главе. Десятка два человек грузили в вагоны мешки с мукой – и Йока в одном из них узнал мастерового, который разнимал ту драку с местными ребятами.
Да, именно в тот день кончилась прежняя жизнь Йоки – он не почувствовал сожаления, даже испытал что-то вроде радости или по меньшей мере удовлетворения. А тогда – каким маленьким и наивным он был тогда! Собирался в колонию ради спасения Стриженого Песочника… Мучился совестью… Боялся чего-то. И не то чтобы это было так уж глупо – нет, просто мелко, смешно.
Тогда он ещё любил чудотворов. Потом их ненавидел – и это тоже было мелко и смешно, потому что Внерубежью всё равно, кто перед ним – мрачуны, чудотворы, обычные люди…
Внутри квашни-воронки, протянувшей витой хвост в небо, под хлещущими голое тело молниями и падающими на голову камнями, поневоле посмеёшься над собственным страхом перед чудотвором с ремнём в руках. Гордость собой и злорадство из-за выпитого десятка шаровых молний – смешно. Увещевание самого себя – «я самый сильный мрачун Обитаемого мира» – смешно.
Понятно, что убить Внерубежье может только самый сильный мрачун Обитаемого мира… Убить Внерубежье – всё остальное не имеет никакого значения.
Один из чудотворов выбрался из вездехода и подбежал к человеку, руководившему погрузкой муки, объяснял ему что-то, кивая на вездеход, – договаривался об отправке в Славлену ребят из колонии. Договорился.
Госпожа Вратанка наконец-то обняла Вагу – она отправлялась в Славлену вместе с ребятами.
Мастеровые, грузившие муку, раздобыли несколько огромных бидонов молока, несколько буханок хлеба, колбасу – видимо, уезжая, люди не брали с собой скоропортящихся продуктов. Профессор загодя произнес речь, убедившую ребят ехать в Славлену, – объяснил, что помощь Вечному Бродяге не требуется, но каждый мрачун способен взять толику силы Внерубежья и отправить своему призраку через границу миров, ослабить натиск стихий. И если взрослые мрачуны не смогут оставить наступления Внерубежья на Обитаемый мир, тогда и настанет черед ребят, уже на подступах к Славлене.
Потому, что тогда им останется или защищаться, или умереть вместе со всеми, кто не смог уехать подальше от кромки свода.
Ребята вполне удовлетворились возложенной на них миссией последнего кордона и безропотно выбрались из вездехода. Йока никогда не видел, чтобы профессор говорил с таким пафосом, а потому подозревал, что с его стороны это лишь хитрость, способ убедить ребят не разбежаться по дороге…
Покончив с речами, Важан вернулся в вездеход и, спустившись с лестницы, замер на несколько секунд, когда увидел Малена. Тот заговорил первым.
– Дядя Ничта, я всё знаю. Мне нужно было поехать со всеми. Но… позвольте мне остаться. Я должен увидеть это своими глазами, понимаете? Прорыв границы миров.
Понял ли Важан, что Маленом двигало вовсе не праздное любопытство? Йока понял сразу. Мален – почти настоящий писатель, он поэтому должен – должен, а не хочет! – увидеть прорыв границы миров своими глазами. Для него это такая же миссия, как для Йоки – убить Внерубежье.
Профессор сложил губы в нитку.
– Ты будешь нам мешать.
– Я постараюсь не быть вам в тягость.
– Это имеет смысл, если ты останешься в живых. Но если ты погибнешь – то погибнешь бессмысленно. Я высказался ясно?
Да, профессор, наверное, тоже понял Малена. И тот промямлил в ответ:
– Я постараюсь… не погибнуть…
– И будь добр ни во что не вмешиваться. Что бы ни происходило… – проворчал Важан и уселся в кресло. – Поехали.
От плавильни «Горен и Горен» к валунам на горке, где безумная старуха рассекла чрево росомахи, вела свежепрорубленная просека. Пожалуй, тут равнодушие Йоки слегка поколебалось – будто внутри что-то зашевелилось, заворочалось… Нет, не жгучее, как прежде, желание – скорей сила, душевный подъём, предвкушение.
Впрочем, оно было едва ощутимо и не вызвало волнения.
– Мне это нравится всё меньше, Змай… – сказал Важан. – Нам разве что не постелили ковровую дорожку…
– Всё впереди, профессор, – ковровую дорожку постелют там, где нам придется идти пешком. На месте чудотворов я бы ещё раздобыл розовых лепестков – посыпать путь Йоки Йелена к месту прорыва границы миров. В знак уважения и признательности. На битву со змеем сказочных героев иногда провожают цветами.
– Я бы не возражал против этого, случись нам появиться здесь через неделю…
– Мы не знаем, сколько времени они способны удерживать свод. Вполне возможно – нисколько. Надо же, какую штуку отмочила моя дочь… Это я говорю с гордостью и без сожаления. Хотя, конечно, храм можно было взорвать и порохом, но вышло гораздо красивей, не правда ли?
– Я не видел, не знаю… – процедил профессор сквозь зубы. – Здесь что-то не так. Господин чудотвор, скажите откровенно: вы ведь получили приказ немедленно доставить нас на это место? Вы соврали о том, что из Тайничной башни вам не ответили?
– Нет, профессор. Мы не обманывали вас, хотя мне и нечем это доказать. Когда приехавшие с метеостанции рассказали нам, что происходит, мы единодушно решили везти вас сюда.
– А кстати, где эти ваши приехавшие с метеостанции?
– Они направлялись в Брезен, там-то никого не должно остаться – он принимает первый удар.
– Скажите, почему вас так напугала задержка в пути?
Чудотвор безропотно позволял себя допрашивать и будто даже хотел, чтобы Важан задавал ему вопросы, отвечал с готовностью – Йоке это показалось странным, но и только.
– Мы боялись, что свод рухнет раньше, чем мы прибудем на место.
– Профессор, всё идёт как надо, не понимаю, зачем искать подвох в действиях чудотворов. Они хотят жить не меньше нас с тобой, – недовольно пробормотал Змай.
– Ты одержим. Ты слишком долго ждал этого дня и не можешь подождать ещё неделю, – повернулся к нему Важан.
– Ты не объективен.
Йока посмотрел на Змая и неожиданно увидел, почему и чудотворы, и мрачуны безошибочно угадывали в нём Охранителя. Он увидел это впервые и догадался, что раньше Змай показывал это только тому и тогда, кому и когда считал должным показать. А теперь не мог этого спрятать: сила, стоявшая над ним в межмирье, рвалась на свободу, требовала немедленного действия – Змай едва удерживал её в узде.
Ненависть – вот что превращает человека в змея…
Вездеход остановился перед каменистым гребнем, неподалеку от поляны с валунами и могилой росомахи – и Йока вспомнил, как скулил жалкий получеловек, прижимаясь к его ногам, требовал поклониться могиле. А ведь безумец сразу узнал в Йоке Вечного Бродягу… По одному жалкому удару мрачуна.
Теперь на поляне была разбита просторная палатка, возле неё дымила печь передвижной кухни, горели костры, вокруг которых суетились чудотворы в форменных куртках, – а дальше, сколько хватало глаз, тянулись шалаши мрачунов. Садилось солнце…
Никто не стелил ковровой дорожки Йоке под ноги, но, когда профессор (а вслед за ним и Йока, и Змай, и остальные) выбрались из люка вездехода, вокруг уже собиралась толпа. Огромная толпа – людей было в несколько раз больше, чем на змеином празднике, и все они смотрели на Йоку.
Важан теперь не толкал его в спину и не давал советов, как себя вести, а Йока не почувствовал ни волнения, ни смущения – скользнул взглядом по лицам и начал спускаться с платформы вниз. Он помнил слова профессора: «Люди гордятся тем, что могут умереть за тебя». И сюда они пришли с готовностью умереть – не совсем за Йоку, но вместе с ним.
Мысль не тронула его сердца и не сделала его взгляд теплее, он и без того был уверен в себе, и толпа мрачунов за спиной ничего к этому не прибавляла. Он не ощущал одиночества (так же как не гордился избранностью) и не нуждался в поддержке.
Но, пожалуй, понимал, что эти люди достойны уважения. Важан произнес ещё одну речь – на этот раз обойдясь без глупого пафоса и никчемных призывов: просто сообщил, что Вечный Бродяга готов прорвать границу миров, произойдёт прорыв на этом самом месте – и тогда на пути Внерубежья возникнет зона относительного спокойствия, в которой и следует находиться, чтобы забирать энергию и передавать её призракам с минимальными жертвами и максимальным результатом.
Змай тоже сказал два слова: что призракам после прорыва границы миров переданная энергия необходима, чтобы ослабить удар Внерубежья по Исподнему миру, – и, глядя на него, никто бы не догадался, чего ему стоит держать в узде силу, беснующуюся за его спиной в межмирье.
Йока с аппетитом поел овощей и жаренного на углях мяса – после однообразного рациона из муки, круп и консервов ужин не только придал ему сил, но и доставил удовольствие. И подумалось, что он ест последний раз в жизни, но не с горечью, а с удовлетворением от того, что последний ужин оказался вкусным.
После этого он уснул на удобной раскладной кровати в палатке чудотворов – ему нужно было поспать несколько часов, чтобы «не приползти на карачках» к завтрашнему дню (а он не сомневался, что это произойдет завтра на рассвете, с самого начала не сомневался – и когда говорил, что Внерубежье само придет к нему на Речинские взгорья).
Он спал без снов.
* * *
Паника, захлестнувшая Славлену, не коснулась ни Надельного, ни Завидного – дачники к началу осени перебрались в город, вокруг и без того было пусто и безлюдно, толпы беженцев обошли дачные поселки стороной, здесь по улицам не бегали газетчики, не собирались очереди в лавках и некому было разносить сплетни и сеять панику.
Теперь Йера сам водил авто (это было значительно проще, чем он предполагал) и, разумеется, не оставлял его в Завидном – доезжал до самой калитки в садик. И ехал в Надельное совсем другим путём, сворачивая туда возле железнодорожной станции, а не около сиротского приюта.
Града поправлялся стремительно, гораздо быстрей, чем рассчитывал Изветен: не только начал вставать, не только самостоятельно ел, но и садился со всеми за стол, и даже спускался по лестнице без посторонней помощи.
Говорил он, немного запинаясь, но не более – будто исполненный им долг снял «заклятие», наложенное так напугавшим Йеру чудотвором. Изветен сказал, что теперь нет никаких препятствий к отъезду, – дорога Граде повредить не сможет.
Толпы беженцев схлынули с дорог, добравшиеся до Славлены садились на поезда, и Йера надеялся, что по меньшей мере до границы Северского государства авто доберется беспрепятственно. Ясна ответила на телеграмму: пусть дом в горах, где они обосновались, и не очень велик, но с радостью примет друзей Йеры, и запасов продовольствия там тоже хватит на всех.
Йера не был в этом уверен – после паники в Славлене он не обольщался и предполагал, что беспорядки в Натании неизбежны, а грабежи скоро станут привычным делом, особенно с началом голода, тоже неизбежного… Йера не хотел уезжать – не хотел оставлять Йоку. Оставлять на смерть, трусливо спасая собственную жизнь.
Но вряд ли у Горена, Звонки и Изветена были иные способы добраться до Натании, и ради бессмысленного успокоения совести не стоило подвергать их жизни опасности.
Третьего дня, вечером, к Йере явился доктор Сватан – просил достать посадочный талон. Врачам общей практики полагалось уезжать в последнюю очередь, Сватан получил посадочный талон на пятнадцатое, а семья доктора отбывала в Натан девятого числа – он непременно хотел их «сопровождать», он так и сказал – «сопровождать».
Жаловался на бедность и невозможность купить посадочный талон. Йера был возмущен, если не сказать разгневан, – и бестактной просьбой доктора, и его трусливым желанием бежать. Между ними вышел крайне неприятный разговор: Сватан напомнил, что больше пятнадцати лет был семейным врачом Йеленов, принимал Милу, много лет хранил тайну усыновления Йоки и мог бы рассчитывать на понимание со стороны Йеры; Йера говорил ему о чувстве долга, о врачебной клятве, о том, сколько людей в Славлене уже сейчас нуждаются в медицинской помощи – в результате паники и беспорядков.
В ответ Сватан назвал Йеру ненормальным, сказал, что его место в клинике доктора Грачена, что врачи, несмотря на клятвы, ничем не хуже остальных людей и не меньше остальных людей хотят жить, и не преминул заметить, что сам Йера до пятнадцатого числа в Светлой Роще сидеть не будет – сбежит раньше, бросив своих избирателей, как это сделали остальные депутаты.
Уходя, он посоветовал Йере подавиться своими принципами и с силой хлопнул дверью. В его словах Йера нашел много справедливого и даже почувствовал себя виноватым перед доктором, но решения своего не изменил.
Теперь, собираясь в дорогу, чувства вины Йера не испытывал – только горечь от того, что оставляет Йоку.
Выезжать собирались рано утром, а потому Йера остался ночевать в Надельном. Немногочисленные вещи были упакованы, некоторые запасы продуктов уложены в авто, Горен и Звонка отправились спать – перед трудной дорогой надо было хорошенько выспаться, – но ни Йере, ни Изветену не спалось.
Солнечные камни теперь не зажигались (Йера успел привыкнуть к их отсутствию у себя дома, но для остальных это было в новинку), домик, как и все остальные дачи вокруг, погружался в темноту с закатом, и они с Изветеном сидели на маленькой кухне при свечах.
Йера говорил с ним о Йоке – теперь без надрыва, без нервического возбуждения, а с тихой, умиротворенной тоской. Он вообще перестал ощущать беспокойство, хотя и приписывал снизошедшее на него равнодушие собственному душевному нездоровью, предполагая, что именно сумасшедшего в такой ситуации ничто не встревожит, – здоровый человек не будет спокоен, если его ребёнку грозит смерть.
Незадолго до полуночи их с Изветеном сорвал с места крик Горена из спальни. Но, поднявшись в мансарду, они нашли Граду живым и здоровым – ему приснился кошмар и он кричал во сне.
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Инда похолодел – эта очевидная мысль не пришла ему в голову. Озноб усилился, руки с трудом удержали руль.
– Сначала я попробую убедить профессора Важана отказаться от своего заявления, – пробормотал он. – Профессор согласится, он не одержим захватом власти. А Охранитель слишком человек, он не станет рушить свод, когда тому есть бескровная альтернатива.
– Свод обрушат без участия профессора и Охранителя, у них не будет выбора.
– Будет. Будет выбор – поставить поле на пути Внерубежья можно в любую минуту, пока не прорвана граница миров. Тогда локальное обрушение превращается в заурядное сужение свода.
– Вы как ребёнок, Хладан, – кисло выговорил детектив (Инда не видел его лица, но не сомневался в том, что оно брезгливо сморщилось). – Обещаниями Важана децемвират не остановить.
Пущен был прав: Важан может тысячу раз повторить, что Йелен не будет прорывать границу миров, но рано или поздно отступит от своего слова. Он отступит первым – он, а не Вотан. И не потому, что Вотан готов рискнуть своей жизнью ради обретения абсолютной власти, а потому, что Вотан – мозговед и знает, что Важан не устоит, не возьмёт на себя ответственность за бессмысленную гибель мира.
И только если Йоки не будет в живых – только тогда Вотан будет вынужден отказаться от своих планов. Так же, как и децемвират.
Год-другой они поищут решение получше «громовых махин», но ждать, когда повзрослеют созданные по образу и подобию Йелена гомункулы, не рискнут.
– И тем не менее я должен поставить профессора в известность, – выговорил Инда.
А потом рассмеялся – нездоровым, нервическим смешком.
– Получается, что Йока Йелен действительно Враг!
Пущен ничего не ответил – наверное, снова брезгливо морщился. Но Инда был слишком возбуждён, чтобы молчать.
– А забавная выходит штука… Человек без чести и совести всегда возьмёт верх над тем, кто несёт ответственность за других. Вам это не кажется обидным парадоксом, Пущен?
– Вы делаете неверные выводы из сложившихся предпосылок, – сквозь зубы ответил тот, вздохнув. – Человек без совести всего лишь имеет фору, но из этого вовсе не следует, что он всегда будет брать верх. Правда, не в данном случае.
– Пущен, а вы можете ради спасения мира убить ребёнка?
– Я вообще не собираюсь спасать мир, – фыркнул тот.
– А зачем тогда вы проникли в Ковчен? Зачем разыскали эти папки? – Инда кивнул себе за спину.
– Мне было любопытно.
– И только-то?
– А разве этого недостаточно? Я не мог сделать однозначного вывода из материалов дела Горена, число неизвестных превысило число уравнений. А мне хотелось получить решение, я не люблю нерешённых задач. К тому же мне не понравился этот чудотвор из децемвирата, он давил мне на мозг и вынуждал сделать то, чего мне делать не следует.
– Как вам удалось его обмануть? – спросил Инда без надежды на откровенность. Но Пущен таки ответил:
– Он не очень умён, этот чудотвор. Он хитёр, пронырлив и честолюбив, он многое знает. Но он не умён, нет. Да и откуда у врача возьмется ум? Уверен, он не способен по двум точкам рассчитать угол поворота системы координат, что уж говорить об остальном…
Ответ повеселил Инду – он трактовал понятие «ум» несколько шире, но слова Пущена ему польстили.
– Ну если вы так умны, Пущен… Подумайте, есть ли иной способ остановить катастрофу? Я, знаете ли, по-своему привязан к Йоке Йелену…
– Даже если способ есть, вы не успеете им воспользоваться. Думаю, этот ваш чудотвор обрушит свод без вашего участия и в ближайшие же часы, даже не дни. Не нужно много ума, чтобы догадаться, зачем вы отправились в Ковчен и с чем вернетесь в Славлену.
– Он не посмеет. До окончания эвакуации не меньше пяти дней, а фактически – на три-четыре дня больше.
Кислую мину на лице Пущена Инда не увидел, но почувствовал – по затянувшейся паузе и громкому скрипу зубов.
– Если свод рухнет сегодня, – выговорил Пущен, не разжимая зубы, – Тайничную башню на Тигровом мысе смоет волнами вместе с децемвиратом. Этот человек обретает абсолютную власть над чудотворами, а через них – над всем Обитаемым миром. Верней, над тем, что останется от Обитаемого мира. Какая, к едрене матери, э-ва-куа-ция?
Последнее слово Пущен протянул так презрительно, что Инде захотелось рассмеяться, и он нервно хохотнул. Вотан посмеет – не надо успокаивать самого себя. В играх это называется комбинацией: когда любой ход противника ведёт к его поражению, – и Вотан выстроил комбинацию поразительно точно и умело.
И конечно, здравый смысл на стороне Пущена: у Инды есть только один ход, который не позволит Вотану победить, – убийство Йоки Йелена.
– И все же мы сначала поедем в Брезен… – проворчал Инда назло здравому смыслу. – Поговорим с Важаном.
– Важан давно на Речинских взгорьях, неподалеку от плавильни «Горен и Горен». Так что ехать лучше в сторону Славлены, – хмыкнул Пущен.
Ну да, разумеется… Обрушить свод можно только тогда, когда Йелен будет там, где истончается граница миров, – нервическое возбуждение и бессонная ночь лишили Инду способности как следует соображать.
И если Йелен уже там, то Вотана точно не остановят угрозы профессора, – в противном случае Важан мог бы отказаться ехать в Речину и обрушение свода становилось весьма рискованным. Удивительно, с какой легкостью Пущен угадывает каждый возможный шаг Вотана…
Комбинация – и у Инды есть только один выигрышный ход.
* * *
Это был точно такой же вездеход, на котором Йоку возили за свод из колонии, – рассчитанный примерно на сорок посадочных мест внутри и с широкой платформой наверху.
Да, ещё на таком же вездеходе они с Индой когда-то объезжали заслон из прожекторов, выставленных против призраков. Йока растерянно осмотрелся – воспоминания не вызвали никаких чувств, только минутное замешательство. Будто он пытался понять, что же должен почувствовать, оказавшись внутри вездехода.
На него снизошла равнодушная уверенность: в собственных силах, в предопределённости, с которой он через несколько часов прорвёт границу миров, – и в собственной смерти. Смерть не пугала его, даже не огорчала, – теперь он думал о ней бесстрастно, как о неизбежной плате за желание победить Внерубежье.
Впрочем, он уже не чувствовал и этого желания так остро, как сутки назад, – просто знал, что оно осуществится. Будто в противовес его равнодушию все вокруг были ненормально взволнованы, взбудоражены, хотя и сохраняли внешнее спокойствие.
Змай целый час расхаживал перед вездеходом туда-сюда, как лев по клетке, а усевшись в кресло, стиснул руками подлокотники так, что побелели пальцы. Нет, он продолжал балагурить (иногда невпопад), посмеиваться, нарочито весело болтать с чудотворами, но стискивал подлокотники с такой силой, будто собирался их расплющить.
Профессор молчал, отвернувшись к тонкой щели, забранной толстым стеклом, – и тоже старался сделать вид, что напряженно думает. На самом же деле его лицо время от времени искажала непроизвольная судорога, от которой на миг кривился рот и вздрагивали веки.
Цапа вторил Змаю – болтал с чудотворами, нервно постукивая каблуком по гулкому железному полу; госпожа Вратанка была бледна и решительна; перепуганный Мален с раскрытым ртом смотрел по сторонам.
Пожалуй, Черута прятал волнение лучше всех и тоже смотрел в узкое боковое окошко. Чудотвор, управлявший вездеходом, велел пристегнуться – но никто, кроме Йоки, почему-то его не услышал. Чудотвор повторил просьбу три раза, прежде чем они опомнились и принялись искать концы ремней, свесившихся с кресел.
Наверное, в другой раз их нарочитые ахи («Ах, ремни! Так бы сразу и говорили!») рассмешили бы Йоку, он даже подумал, что это, должно быть, смешно, – но смешно ему не стало.
– Мы пройдём вдоль границы свода до дороги в Храст, а с неё выйдем на просеку, ведущую к Тайничной башне, – неизвестно кому сказал чудотвор-водитель (никого это не взволновало). – Оттуда до Речины всего две лиги. И ещё три лиги до Речинских взгорий.
Долгая дорога почему-то их раздражала. Пожалуй, всех, кроме испуганного Малена – и Йоки, разумеется. Он не чувствовал времени, не ощущал нетерпения. На границе свода вездеход качало и подбрасывало, магнитные камни иногда выли так, что заглушали голоса Змая и Цапы, но машина шла довольно скоро, а по дороге к Храсту помчалась быстрей лёгкого авто.
И в другой раз Йока испытал бы восхищение – огромная, тяжеленная махина летит вперёд и ей не страшны никакие препятствия, – но никакого восхищения он не испытал, только подумал об этом.
И в другой раз Йока посчитал бы, что Малену не место среди взрослых, – всё же прорыв границы миров дело довольно рискованное. И, наверное, предложил бы профессору высадить Малена где-нибудь в безопасном месте, потому что самому профессору совершенно не до Малена.
По просеке вездеход снова пошел, переваливаясь с боку на бок, снова завыли магнитные камни, иногда огромные колеса давили разросшиеся на просеке кусты и деревца, перепрыгивали через пни и коряги, месили глубокую торфяную грязь и разбрызгивали воду из глубоких то ли луж, то ли болотных бочажков.
– О Предвечный! Смотрите! – крикнул чудотвор-водитель и начал притормаживать.
Впереди по просеке шли люди – много людей. Шли медленно и налегке – вдоль дороги к Храсту Йока видел много беженцев, нагруженных скарбом, потому и удивился. И… он не сразу заметил главное – пока не услышал крик Малена и не догадался, что́ ещё показалось ему странным и знакомым.
– Это они! Йелен, это они! Дядя Ничта, мы их догнали! Я знал, я чувствовал!
Шедшие по просеке были одеты в форму Брезенской колонии. Вездеход быстро догнал ребят – они шарахнулись было от испуга, собирались укрыться в лесу, и тогда к профессору вернулась способность действовать: он первым поднялся на ноги, пошатнувшись, и направился к люку, едва вездеход остановился.
Один из чудотворов оглянулся.
– Это дети из Брезенской колонии?.. – то ли спросил, то ли констатировал он.
Важан спокойно кивнул.
– Мы не можем оставить их здесь… – тихо, почти шепотом выговорил чудотвор. – Это немыслимо, мы не должны…
Эти слова насторожили профессора, он резко повернулся к чудотвору – как коршун, почуявший добычу, – и резко спросил:
– А что мешает нам не оставлять их здесь?
– Мы не сможем ехать так же быстро, если на верхней платформе будут люди… – ответил чудотвор, отводя глаза.
– Ничего. Без нас не начнут… – проворчал профессор и полез вверх по лесенке.
– Ты всё ещё подозреваешь злой умысел со стороны чудотворов? – спросил Змай и тоже поднялся, наконец отстегнув ремень, с которым долго возился.
Их было больше сотни человек: грязных, мокрых, уставших, голодных. Йока видел, как они замирали, увидев профессора, как закрывали лица руками, как неуклюже бежали к вездеходу.
Видел, как разрыдался Вага Вратан, не в силах сдвинуться с места. Йока смотрел на это равнодушно – не удивляясь даже проявлению столь сильных чувств со стороны Ваги. Умом Йока всё понимал – просто ничего не чувствовал.
Понимал, что Вага три дня вёл ребят через болота безо всякой надежды добраться до Речины. Понимал, что Вага отвечает за них и в случае чего их смерть повиснет на его совести, – понимал, потому что сам когда-то предал Стриженого Песочника. Сам не мог простить себе освобождения из колонии, когда все они остались за колючей проволокой.
И, наверное, мог представить, каково это – три дня идти через леса и комариные болота, без еды, без теплой одежды… Среди них были девушки – не много, из самых старших, но всё же…
– Видишь, Йока Йелен, мне всё же выпал случай спасти Брезенскую колонию, – пригнувшись к люку, крикнул Змай с платформы – поддерживая под руки одну из девушек, которую внизу уже встречал Цапа.
Йока не стал с ним спорить. И не пошевелился, просто смотрел, как по лесенке спускаются знакомые ему ребята, как Мален обнимает каждого и что-то шепчет им на ухо, кивая на Йоку, – и те улыбаются ему, но с объятьями не лезут, разве что иногда касаются его руки, лежащей на подлокотнике.
Как та девочка на змеином празднике, которая просила разрешения его потрогать…
Госпожа Вратанка делила взятые с собой продукты – хотя накормить ими сотню человек было невозможно. Йока подумал, что ей наверняка хочется обнять своего племянника, поговорить с ним, – но Вага остался на платформе вместе с самыми старшими и выносливыми, и протолкнуться по проходу к люку теперь было невозможно.
Профессор спустился вниз с трудом, оглядел вездеход и остановил взгляд на лице Пламена – тот сидел на полу в проходе, обхватив руками плечи, и дрожал.
– А я говорил тебе когда-то, что нужно поберечь себя до того дня, когда Вечный Бродяга прорвёт границу миров…
– Так я же, вроде, как раз еду помогать Вечному Бродяге… – нагло усмехнулся Пламен.
– Да ну? А мне показалось, что это Вечный Бродяга помогает тебе не протянуть ноги в глухих лесах. И все вы, разумеется, отправитесь в Славлену, а не в Речину.
– Мы не поедем в Славлену… – раздался чей-то голос из задних рядов. – Мы три дня шли по лесу, чтобы не ехать в Славлену!
– Мы не поедем в Славлену! – просипел ещё кто-то. Они загомонили возбужденно, хриплыми и слабыми голосами.
– Кто собирался в Славлену, уехал с чудотворами!
– Мы должны…
– Вы не имеете права!..
– Неужели вы думаете, что я позволю несовершеннолетним рисковать жизнью? – вроде бы тихо произнес Важан, но его голос перекрыл недовольные выкрики. – Увольте меня от такой ответственности.
– Жизнью Вечного Бродяги вы рисковать не боитесь! – возразил кто-то, и профессор повернул голову на выкрик.
И стал вдруг похож на того Важана, на уроках которого ученики боялись громко дышать. Йоке показалось, что прошло не меньше ста лет с того дня, как он в последний раз был в школе… Надо же, он когда-то боялся профессора!
– Да, и этого мне хватает с лихвой, – спокойно ответил Важан. – А ты, Пересметен, ещё неинициирован, так что тебе вообще нечего делать на Речинских взгорьях.
– Меня инициируют! Мне завтра исполняется четырнадцать!
– Я не хочу, чтобы день четырнадцатилетия стал последним днём твоей жизни.
Змай и Цапа остались на верхней платформе, отправив вниз ещё троих ребят, и вскоре вездеход тронулся с места, но ехал теперь медленней и осторожней.
– Так как, мы едем в Славлену или в Речину? – спросил у Важана один из чудотворов.
– Сначала мы едем на Речинские взгорья. А потом вы доставите этих героев в Славлену.
– Да они же разбегутся по дороге! – рассмеялся чудотвор.
– Постарайтесь сделать так, чтобы они не разбежались… – проворчал профессор и снова уставился в окно. – Спасение детей в компетенции чудотворов.
10 сентября 427 года от н.э.с. (Продолжение)
После возвращения из-за свода Йелен проспал всего полчаса, а проснувшись, вышел в кухню, чего никто не ожидал.
Ничта отдавал себе отчёт в том, что его постепенное выздоровление связано скорей не с лечением, которое организовал Черута, а с тем, что парень с каждым днём делается всё более неуязвимым для Внерубежья – молнии уже не оставляют следов на его теле, камни не долетают до его головы, ветер не способен сбить его с ног.
Энергия, которую он пьёт, не только выливается в Исподний мир, но и способствует быстрому заживлению ран, а кроме того будит в его теле небывалые для человека жизненные силы. Черута накинул на Йелена пушистый халат, усадил за стол, госпожа Вратанка кинулась разводить огонь в плите – завтрак собирались готовить не раньше, чем через час.
Йелен посмотрел вокруг страшным невидящим взглядом, остановил его на лице Важана и сказал хрипло, с безумной блуждающей улыбкой:
– Я убью его.
Он часто повторял эту фразу, но на этот раз она прозвучала как совершенная уверенность. Будто речь шла о факте, а не предположении. И Ничта не стал, как обычно, отвечать: «Не говори „гоп“…», а проворчал:
– Ты мог бы поспать ещё немного.
– Мне не хочется спать. – На секунду взгляд Йелена прояснился, и он добавил:
– Сейчас что-то случится. Я не знаю, что. Но оно шепнуло мне: «Вставай».
И он оказался прав, потому что через минуту в двери домика постучали.
– Входите, – крикнул Важан, оглянувшись на дверь, и на пороге появился один из чудотворов-наблюдателей.
Они несколько дней назад познакомились и в некотором роде подружились с наблюдателями, будто с добрыми соседями. Всё началось с того, что один из них зашел в домик попросить соли, пообещав за это свежих яиц вместо яичного порошка. Змай сказал, что с этими чудотворами надо дружить, потому что у них есть вездеход, поболтал с пришедшим, напросился в гости – и трое из них нанесли ответный визит.
В появлении чудотвора не было ничего из ряда вон выходящего – это мрачуны привыкли долго спать по утрам, чудотворы всегда считались ранними пташками. Но Йелен напрягся, Ничта ощутил, как натянулись его нервы, будто по ним прошла молния: казалось, дотронься до его руки – и молния ударит, обожжёт.
– К нам приехали ребята с метеостанции, – начал чудотвор, усевшись за стол. – И мы сочли своим долгом вас предупредить…
Он говорил долго, и с каждым его словом, вслед за Йеленом, напрягались остальные, а первым из них был Змай: в его глазах тоже появился нездоровый блеск одержимого. Чудотвор говорил, что началось смутное время, что ослабление потока энергии чувствуют все, что её едва хватает на поддержание свода – теперь это заметно каждому чудотвору.
До окончания эвакуации остаётся пять дней, но люди не желают следовать гениальным планам чудотворов и в панике бегут прочь от границ свода – в Славлену, где штурмуют поезда. Накануне толпа перегородила рельсы, а потом опрокинула с насыпи остановившийся поезд. Третьего дня случился бунт в бывшей магнитогородской тюрьме, несколько сотен уголовных преступников сейчас идут по рельсам в сторону Славлены – они злы и напуганы, они уверены, что чудотворы бросили их умирать.
И возможно, так оно и есть, потому что эвакуация тюрем отложена на неопределенное время – паника и неразбериха сдвинули положенные сроки.
Доподлинно известно (от чудотворов из Брезена, которые привозили наблюдателям продукты) – в Брезенской колонии просто открыли двери, и две сотни детей-мрачунов остались предоставленными сами себе – никто не позаботился даже об их питании. Говорят, это сделали по приказу директора, который сбежал и теперь наверняка благополучно добрался до Натании, но это лишь слухи.
Чудотворы, охранявшие колонию, думали организовать вывоз детей хотя бы к железной дороге, но среди ребят прошел слух, будто мрачуны собираются на Речинских взгорьях, где должен произойти прорыв границы миров. С чудотворами отправили только самых маленьких, неинициированных ребят, а остальные пешком отправились в Речину.
Собственно, прибывшие с метеостанции чудотворы хотели рассказать именно об этом: мрачуны стекаются к Речинским взгорьям, едва ли не все мрачуны Северских земель, не только из тюрем и колоний, но и вполне мирные обыватели, получившие посадочные талоны на поезда. Слух был пущен давно – они собираются помочь Вечному Бродяге прорвать границу миров.
Откуда взялся этот слух – никто не знает, все были бы уверены, что это работа профессора, если бы профессор не сидел у границы свода в домике без телеграфного аппарата…
– Разумеется, я не принимал участия в роспуске этих слухов, – невесело усмехнулся Ничта. – Но в том, что этому слуху поверили, нет ничего удивительного: многие поколения мрачунов воспитывались с мыслью о том, что когда-нибудь их помощь потребуется Вечному Бродяге. Они лишь ждали сигнала. Но я не давал сигнала и тем более не распространялся о том, в каком месте будет прорвана граница миров. Впрочем, теперь это всё равно…
– Вы понимаете, что все они погибнут, если падение свода случится раньше намеченного срока? – тихо и испуганно спросил чудотвор. – Их там тысячи…
– Я знал, что не всем чудотворам плевать на жизнь тысяч мрачунов, – весело вставил Змай.
Наблюдатель вскинул голову и посмотрел на Охранителя испепеляющим взглядом.
– Ни один чудотвор не получил посадочного талона. Никто из нас не покинет этих мест, пока остаётся возможность спасти хоть кого-то из нечудотворов, – в нашем распоряжении вездеходы, рассчитанные на работу за пределами свода, и после отключения аккумуляторных подстанций они могут двигаться только непосредственно созданным нами полем.
– Скажите, любезный, а что заставляет лично вас поступать столь неестественным для живого существа образом? – глумливо спросил Змай. – Я интересуюсь этим с теоретической точки зрения…
– Мы – стоящие свыше, – без предполагаемого пафоса, скорей устало вздохнул чудотвор, – мы отвечаем за людей, которые могут погибнуть по нашей вине.
Ничта покосился на Йелена, когда-то задавшегося этим вопросом, но тот думал о другом – в его безумных глазах горел азарт охотника, почуявшего дичь.
– Змай, сейчас не время для теоретических изысканий, – проворчал Важан. – Вернемся к мрачунам, собравшимся на Речинских взгорьях. Насколько я понял, вы пришли сюда не пересказывать сплетни. Так что же вы хотите мне предложить?
– Мы послали телеграмму в Тайничную башню, но ответа не получили. А потому я действую неофициально. И предложение это исходит лично от нас, наблюдателей, а не от нашего руководства. Теперь каждому понятно, что, если вовремя не прорвать границу миров, мы все погибнем. И мы подумали… У нас есть вездеход, мы можем помочь вам добраться до Речины. Никто не знает, когда рухнет свод: может, завтра, а может – через неделю. И лучше бы Вра… Вечному Бродяге быть поближе к тому месту, где её легче всего прорвать.
– А это интересное предложение, профессор, – снова вставил Змай, пока Ничта думал, что на это ответить. – И заметьте, как уважительно чудотворы называют теперь Йоку Йелена.
– С чего вы взяли, что границу миров нужно прорвать на Речинских взгорьях? – спросил Важан, пропустив слова Змая мимо ушей.
– Но… так считают все мрачуны…
– Никто из мрачунов понятия не имел о том, в каком месте истончается граница миров. Не путайте психологическую готовность помочь Вечному Бродяге, появления которого мрачуны ждали несколько столетий, и конкретные действия конкретных людей. Вечный Бродяга – это мечта, легенда, как и прорыв границы миров. А Речинские взгорья – это точка на географической карте, о ней ни в легендах, ни в Откровении нет ни слова. Потому мне кажется, что я участвую в чьей-то комбинации, хитро сплетённой интриге, причем на правах болвана.
– Брось, профессор, – усмехнулся Змай. – Сейчас мы с чудотворами играем на одной стороне. Я зуб даю, это Инда пустил слух, не зря мне так не хотелось его убивать – я чуял, что он нам ещё пригодится.
– Я не люблю играть за болвана, даже если на первый взгляд кажется, что всё идёт по-моему.
– Да ладно, нам всё равно надо в Речину, – пожал плечами Змай. – Так почему бы не перестраховаться и не отправиться туда немедленно. Или мы хотим отправить Йоку Йелена в Исид, как нужно Афрану?
– Йоку Йелена никто никуда против его воли не отправит. Потому я и хочу понять, в чем же состоит новый гениальный план децемвирата и какое место в этом плане отводится нам с тобой.
– Я думаю, это не новый план децемвирата, а новый план Инды – как спасти Славлену. И этот план полностью совпадает с нашим.
– Хорошо, – согласился Ничта. – У нас будет время подумать. И ничто не помешает нам сделать это на Речинских взгорьях. У меня есть только одно возражение: Йелен до сегодняшнего дня не мог обходиться без встреч с Внерубежьем, а от Речины до свода несколько часов пути на поезде.
Йелен отозвался сразу, будто внимательно следил за разговором (чего никак нельзя было сказать по его выражению лица):
– Оно само придёт ко мне. На Реченские взгорья. Я подожду его именно там.
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Если куратор лабораторий получил распоряжение от Вотана, он ни за что не позволил бы Инде выехать из Ковчена с этой папкой в руках. И потому Инда сделал вид, что внимательно просматривает выданные ему журналы.
Выпил кофе. Пообедал. Посидел ещё некоторое время – он был уверен, что от еды его потянет в сон, но нервическое возбуждение не стало слабей, Инду била крупная дрожь, мысли в голове метались от крайности к крайности, от надежды к отчаянию.
Он был готов убить (в прямом смысле) Вотана, равно как и весь децемвират, лишь бы остановить неизбежное падение свода, – он с самого начала верил, что выход есть, он до последнего сомневался, что стратегия локального обрушения так уж нужна Обитаемому миру. Иногда он не был уверен, что имеет право решать за весь Обитаемый мир, иногда малодушно думал, что напрасно ставит себя выше децемвирата.
Но сомнения быстро сменяла уверенность Инды в собственной правоте. Потому что за этой правотой стояли человеческие жизни, множество спасённых человеческих жизней – и не только они.
Стратегия максимального сброса не требовала выбора между белыми храмами Элании и набережными Славлены. И, пожалуй, лучше отдать власть в руки таких, как Ветрен, чем разрушить две трети Обитаемого мира и сохранить власть за чудотворами.
Потянув время, чтобы не вызвать подозрений у куратора, и старательно сделав вид, что спокоен, Инда явился к нему в кабинет и сказал, что более не может оставаться в Ковчене. И даже убедительно изобразил разочарование. А в заключение потребовал вездеход, который доставил бы его в Славлену как можно быстрей, – поскольку двигаться по дорогам навстречу толпам людей и авто будет просто невозможно, а вездеход может идти и по пересеченной местности.
Конечно, вездеходы в Ковчене были, и, конечно, куратор жался и морщился, не желая отдавать столь ценную в данных обстоятельствах машину. Но в итоге отдал – аргументы Инды выглядели сильней и убедительней.
Пущена он посадил в вездеход незаметно, что было не трудно в суете и неразберихе сборов. И драгоценная папка (а также ещё десяток папок с материалами по природному электричеству, которые Пущен прибрал к рукам во время погрузки документов) лежала на сиденье позади водительского места.
Инда выехал за ворота и направился к железнодорожной станции, изучив по карте проселки и просеки вокруг Ковчена, по которым мог бы пройти вездеход. И если утром на платформе царили порядок и дисциплина, то сейчас напирающая на вагоны толпа издали бросилась в глаза.
Инда не сразу понял, с чем связана такая разительная перемена, пока не подъехал поближе: нет, не ученые и преподаватели устроили давку на платформе – поезд штурмовали толпы беженцев, добравшихся до Ковчена. И, надо сказать, вблизи давка выглядела чудовищно и напомнила неприятный инцидент на Дворцовой площади Хстова, который Инда наблюдал с балкона особняка чудотворов.
С платформы на землю кое-где капала кровь, в крови была ведущая на неё лестница – толпа давила и топтала тех, кто послабей. Люди лезли на платформу и под её ограждением, с противоположной от поезда стороны и со стороны поезда, в узкую щель между ним и платформой.
Инда видел, с каким остервенением люди лупят каблуками по рукам пытающихся подняться наверх, – и с особенным остервенением те, кому только что удалось подняться. Наиболее предприимчивые лезли на крышу поезда, но и там шла непримиримая борьба за место под солнцем: Инда заметил отца семейства, который сбросил вниз мамашу с двумя детьми, расчищая пространство для своих детей.
В вездеход не проникали звуки снаружи…
– У вас есть только один способ остановить локальное обрушение, – неожиданно заговорил Пущен, сидевший рядом.
– Да? И вы его знаете? – осведомился Инда, разворачивая вездеход (платформа выпала из поля зрения).
– Уничтожить Врага. Их остановит только принципиальная невозможность прорвать границу миров.
10 сентября 427 года от н.э.с.
Многочисленные корпуса Ковченского университета Инда увидел лишь утром следующего дня, и прошло не менее двух часов, прежде чем удалось добраться до въезда в академический городок.
В отличие от университетов с многовековой историей, Ковчен, выстроенный не более пятидесяти лет назад, занимал огромную территорию и не имел даже ограды (не говоря о традиционных крепостных стенах). Учебные корпуса и научные учреждения от жилых зданий отделял роскошный парк, к краю городка подходила железнодорожная ветка с небольшим зданием вокзала и высокой, как в Славлене, платформой, а с противоположной стороны расположился спортивный комплекс.
Инда бывал здесь неоднократно и неплохо ориентировался в городке. Здесь не было никакой паники, и в стоявший у платформы поезд люди садились спокойно и организованно. Позади него на рельсах стоял ещё один поезд, но пока без магнитовоза.
В студенческом городке и возле лицея для старших школьников было непривычно тихо – видимо, молодёжь эвакуировали в первую очередь.
Инда на секунду испугался: а вдруг из Ковчена уже вывезли материалы научных исследований? И попытался успокоить себя тем, что в плане эвакуации на первом месте стоят люди. Но результаты исследований – это не заводские станки… А, например, Ковченская библиотека – ценнейшая из библиотек Обитаемого мира, оставить её Внерубежью – страшная потеря, гораздо страшней гибели людей из какой-нибудь деревеньки.
И, планируя эвакуацию, это наверняка учли.
Инда доехал до лабораторий прикладного мистицизма, окруженных собственным маленьким парком (с высокими и густыми деревьями) и обнесенного чугунной оградой, остановил авто у ворот и нажал на клаксон. Даже если большинство сотрудников лабораторий уже эвакуировались, должны были остаться чудотворы и люди, отвечавшие за вывоз оборудования (весьма, надо сказать, дорогостоящего) и документации.
Ворота никто не открыл, и пришлось идти на проходную самому. На проходной дежурил молоденький чудотвор, слишком бдительный, и Инде пришлось долго объяснять, кто он такой и почему имеет право въехать на территорию лабораторного комплекса, – знак отличия первой ступени посвящения ни о чем охраннику не говорил.
Непросто было побороть раздражение: из отпущенных семи дней у Инды уже осталось только шесть, и эта глупая задержка после долгого пути вывела его из себя.
Парк заканчивался в сотне шагов от лабораторных корпусов – так же как вокруг крепостей Исподнего мира всегда лежало открытое пространство, чтобы никто не мог приблизиться к стенам незаметно.
В административном корпусе, как ни странно, было суетно, хотя и немноголюдно, – в деревянные ящики, расставленные по всему вестибюлю, сотрудники укладывали книги и папки с документами, и Инда выругался про себя: найти нужные ему материалы будет непросто, если они уже упакованы. Чудотвор с блокнотом в руках, руководивший процессом, указывал кончиком карандаша, куда уложить ту или иную стопку папок, а на ящиках стояли номера, что немного обнадеживало, но только немного.
Инда, спросив дорогу, поднялся в кабинет куратора лабораторий, и, к счастью, застал того на месте. Первая ступень посвящения куратора Инду не удивила и не смутила, странным показалось, что раньше он никогда не видел этого человека.
– Моя фамилия Хладан, я запрашивал у вас материалы несколько дней назад, – начал Инда с порога.
– Да, – куратор улыбнулся широко и доверительно, – я сам подбирал их для вас.
Он был моложе Инды, но не намного, очень невысок, но весьма обаятелен, с открытым мальчишеским лицом, и наверняка, как и Инда, имел степень доктора прикладного мистицизма.
– Вы не включили в подборку материалы о сбросе в Исподний мир природной электрической энергии, – продолжил Инда, игнорируя обаятельную улыбку.
– Простите, но я не понял… – Куратор снова улыбнулся и искренне развел руками.
Другого ответа Инда не ожидал.
– Лет шесть назад в ваших лабораториях работал некто Горен… – Инда посмотрел в искрящиеся правдивостью глаза, надеясь разглядеть в них хотя бы тень беспокойства.
– Да, я помню Югру Горена. Я тогда ещё не был куратором всех лабораторий, возглавлял направление стратегии локального обрушения, и он работал под моим началом.
Первая ступень посвящения…
Этот человек прошел ритуал и избавился от шор, мешающих управлению миром… Взывать к его совести или здравому смыслу бесполезно. Мысль, пришедшая в голову, была неуместной, несвоевременной: Обитаемым миром управляют куклы, болваны. Очень умные болваны, но лишенные того, что делает человека человеком…
Тени беспокойства в глазах куратора не было, и он спокойно продолжал:
– Он был весьма талантливым учёным, к тому же на четверть чудотвором, но потихоньку пропивал мозги, пока не стал совершенно бесполезным. Так, что Горен?
– Горен обратился с письмом к Приору Славленской Тайничной башни, в котором сообщил, что в ваших лабораториях разработан метод сброса электрической энергии в Исподний мир.
– Ну, мало ли что Горен мог придумать в пьяном угаре! – улыбнулся куратор. – Я думаю, ему приснился этот метод, и плод собственного воображения он принял за истину.
– Я в этом не уверен, – сказал Инда мрачно, может быть даже с угрозой.
– А я уверен. – Куратор тоже переключился на серьёзный тон и бросил улыбаться. – Потому, что Югра Горен не имел доступа к разработкам по стратегии максимального сброса, не мог даже предположительно знать, какие темы там рассматривают. Поверьте, здешние тайны охраняются слишком ревностно.
Это звучало убедительно, гораздо более убедительно, чем предположение Инды о существовании означенного метода. Но проклятая интуиция говорила об обратном, хотя Инда отдавал себе отчет, как легко обмануться, спутать интуицию и попытку выдать желаемое за действительное.
– Я должен убедиться в том, что этот метод не рассматривался в ваших лабораториях. Или рассматривался, но не увенчался успехом.
Инда не имел никакого права отдавать распоряжений этому человеку, не мог требовать – они стояли на одном иерархическом уровне. А Вотан мог отдать куратору приказ. Как и гроссмейстер.
– Вы же понимаете, что это невыполнимая задача, – снова улыбнулся куратор. Улыбчивый был человек… – Очень трудно показать то, чего нет.
И Инда подумал, что, если убьёт этого улыбчивого человека, то сможет требовать с его подчинённых ответов на свои вопросы. Мысль напугала его – не слишком ли радикальное решение пришло ему в голову?
– И всё же я попрошу вас попытаться. – Инда сжал губы.
– Документы уже наверняка упакованы, найти их в этом хаосе не просто…
– Никакого хаоса я не заметил. И не вижу причин для препирательств. Я добирался сюда почти сутки, а моё время сейчас очень дорого стоит.
Нет, они бы не посмели уничтожить результаты исследований – если Йока Йелен не сможет прорвать границу миров, от этого будет зависеть жизнь и децемвирата тоже. Более того, документы такого рода надо беречь пуще глаза.
– Пойдёмте, – вздохнул куратор и решительно поднялся. – Я покажу вам все документы по стратегии максимального сброса. Замечу, материалы по этой стратегии были доступны четвёртой ступени посвящения, и вы давно знакомы со всеми направлениями нашей работы.
– Вы, наверное, неправильно меня поняли. Мне не нужны документы по стратегии максимального сброса. Мне нужны документы по изучению природных электрических сил.
– В наших лабораториях не велось таких исследований. Югра Горен попросту выдумал эти громовые махины! – Куратор снова улыбнулся, на этот раз снисходительно.
Инда ни слова не говорил о громовых махинах. И вряд ли этот улыбчивый человек читал дневники пьяницы Горена. Конечно, Горен мог выдумать их ещё во время работы в Ковчене и кричать о них на каждом углу… Но гораздо вероятней, что в разговоре с куратором их упомянул Вотан.
Куратор понял, что проговорился, но не отступил:
– Он твердил о громовых махинах, ещё когда работал здесь, у нас о них ходили анекдоты. Не обольщайтесь, Хладан. Выхода нет…
– Я не склонен обольщаться, я аналитик, а не прожектёр.
Удар чудотвора, направленный в лицо, ломает шейные позвонки… И на вопросы Инды будут отвечать чудотворы второй ступени посвящения…
– Я говорю со всей ответственностью: мы не изучали природного электричества. Вы ведь тоже в некотором роде учёный и должны понимать…
– Я аналитик. Администратор. И только в некотором роде – да, учёный, – кивнул Инда. – И вы, и я отлично понимаем, что изучение небесного электричества обесценивает наши способности и ставит крест на власти чудотворов. Но вам не кажется, что лучше быть живым хлебопашцем, чем мёртвым властелином мира?
– Во времена Войты Воена считали иначе. – Куратор вскинул глаза. – Но, в конце концов, вы можете просмотреть все наши материалы. А раз вы не доверяете мне, я подкреплю сказанное финансовой отчетностью – другого способа доказать вам свою честность у меня нет.
– Подкрепите, уж будьте так добры, – кивнул Инда.
Ему выдали несколько десятков журналов с помесячными графиками работы лабораторий и выписки с бухгалтерских счетов о денежных поступлениях.
Инда думал, что его поставят перед необъятными коробками и длиннющими полками с документацией, но проверить сказанное куратором оказалось значительно проще. И, просиди Инда дня три над полученными документами, он бы смог свести концы с концами, сбить остатки на счетах и время работы по каждой теме. Но у него не было этих трёх дней – и куратор лабораторий об этом догадывался.
А потому не было смысла даже читать выданные журналы, но Инда всё же читал – в надежде обнаружить темы, близкие к изучению природного электричества.
Секретарь предложил ему кофе – это было кстати, от однообразия записей быстро потянуло в сон, а Инда вёл авто сутки напролет.
Кабинет, в котором он расположился, ещё недавно занимали несколько человек, и если бумаги уже вынесли, то мебель стояла на месте: пустые этажерки и тумбочки, пустые столы, задвинутые под них стулья – и цветы на окнах…
Инда подумал, что цветы завянут раньше, чем до них доберётся Внерубежье, и вспомнил игрушки, усаженные на скамейке в Магнитном…
Он услышал, что отворилась дверь, но не поднял головы, уверенный, что это секретарь принес обещанный кофе. И весьма удивился, когда вошедший молча остановился перед столом, за которым Инда сидел, – поднять глаза пришлось поневоле.
Напротив Инды стоял человек в форме грузчика, высокий и худой, с помятым лицом, и лицо это выражало крайнюю степень презрения и брезгливости. Он, наверное, намеревался что-то сказать и, казалось, собирал силы для преодоления неприязни, но в итоге молча бросил перед Индой пухлую папку, на крышке которой ничего, кроме номера в верхнем углу, не значилось.
Инда тоже ничего не сказал, лишь приподнял брови от удивления. Человек продолжал стоять, и Инда развязал тесёмки у него на глазах. Первые два десятка листов, прошитых ниткой, были выписками из архивов – копиями черновых записей Войты Воена, посвященных изучению природного магнетизма и связи магнитных и электрических сил.
Очевидно, эти труды Белоглазого не изучали ни в школах, ни в университетах – копии были доступны лишь первой ступени посвящения, о чем на каждом листочке стояла соответствующая пометка.
Дальнейшее Инду не разочаровало: с каждой просмотренной страницей нарастало нездоровое возбуждение, внутренняя дрожь перешла в озноб, а на лбу выступили капли пота – Инду бросало то в жар, то в холод. Нет сомнений, это было описание «громовых махин» Югры Горена – а их работоспособность подтверждалась изящной простотой решений.
Да, чтобы обеспечить быстрый сброс электрической энергии в Исподний мир, требовалось множество людей, но это представлялось вполне посильной задачей – за десять лет можно было существенно снизить давление Внерубежья на свод, а за пятнадцать-двадцать и вовсе от свода отказаться.
Электрические силы давали не только свет, не только движение предметов в магнитных полях, но и тепло – то, что ученые так и не научились получать из энергии чудотворов. И на первый взгляд представить себе энергию, текущую по проводящим её материалам вместо вездесущих магнитных полей, было трудновато, но на это Инде вполне хватило воображения.
Да, эти разработки делали очевидной никчёмность власти и богатства чудотворов… Недаром почти шестьсот лет чудотворы ревностно прятали эту тайну даже от самих себя.
– Я полагаю, ваше имя – Врана Пущен? – Инда поднял глаза.
Человек слабо усмехнулся.
– Я рад, что вам хватило мозгов не вернуться к наркоманической зависимости, – поднявшись, сказал Инда холодно и бесстрастно. – Хотя я на это не надеялся, так же как не надеялся на столь неожиданную помощь. Мне надо немедленно возвращаться в Славлену, и, думаю, вам лучше поехать со мной.
5 сентября 427 года от н.э.с. (Продолжение)
* * *
Приезд Инды Хладана стал для Йеры неожиданностью и, пожалуй, вытащил ненадолго из чёрной пропасти отчаяния, в которой Йера пребывал в последние три дня.
Он получил посадочный талон на своё имя и отдал его Суре – прислуга, по мнению чудотворов, должна была покинуть Славлену на четыре дня позже членов Государственной думы. Было трудно уговорить старика уехать, но Йера его убедил и проводил на поезд – паника, начавшаяся в это время на вокзале, вызвала у него и гнев, и злорадство, и горечь.
Он понимал, насколько глупо выглядело его «выступление», но не смог удержаться. Высказавшись, облегчения он не ощутил, но посчитал в глубине души, что полностью исполнил долг председателя думской комиссии, и теперь собирал вещи – он во что бы то ни стало хотел увидеть Йоку.
В голове неотвязно крутилась мысль: увидеть в последний раз, но Йера отгонял её, как назойливую муху, отчего отчаяние становилось только глубже и черней.
Он поднялся в комнату Йоки, чтобы взять из гардероба его тёплые вещи, – ночи становились всё холодней. Смеркалось, и в сумерках над кроватью белым пятном выделялся рисунок Милы, на котором они стояли вчетвером, взявшись за руки, – Йера едва не разрыдался, наткнувшись на него взглядом.
Конец мира… Такой быстрый и страшный конец – а ведь ещё четыре месяца назад Йера верил в то, что Йока поступит в Ковченский лицей, что его ждёт большое будущее… Оказывается, будущего не было ни у кого.
Вслед за резким и совершенно неожиданным звонком в двери раздался её хлопок, нарочито громкие шаги внизу и веселый голос Инды Хладана:
– Йера, ты здесь или в клинике доктора Грачена?
Если в комнате Йоки было сумрачно, то в коридоре и на лестнице – совсем темно. Йера вышел на лестницу, только чтобы спросить Хладана, отчего тот так весел.
– Рад тебя видеть, хотя и сомневаюсь в твоём добром здравии, – поприветствовал его Инда. – Я привез к тебе Граду Горена. Надеюсь, ты его примешь.
– О Предвечный… – только и выговорил Йера и едва не оступился в темноте, бросившись вниз. – Что случилось? Почему ко мне? Ему нужны врачи, а у меня теперь нет даже прислуги!
– Давай-ка пока ни о чем не спрашивай. Сейчас мы положим его вот на тот уютный диванчик, отпустим карету скорой помощи, а потом поговорим. И зажги уже солнечные камни, а то санитары подумают что-нибудь не то.
– У меня нет солнечных камней, – с достоинством ответил Йера.
– В другой раз я бы счел это прекрасным начинанием, способствующим экономии энергии. Но хотя бы свечи у тебя есть?
Йера не умел зажигать свечи так же ловко, как это делал Сура, но к тому времени, когда Граду внесли в гостиную, успел зажечь люстру и несколько бра по стенам.
Горен выглядел лучше, чем в прошлый раз, не напоминал умственно отсталого и радостно улыбнулся при виде Йеры – улыбка вышла кривоватой, но не более. Инда велел санитарам положить Граду на диван, оставить здесь носилки и убираться восвояси. И только когда карета скорой помощи отъехала от дома (Инда проследил за ней в окно), заговорил.
– Надеюсь, твоё авто в порядке.
– Да, но Дару я уже отпустил…
– Я умею водить авто, и твой шофер нам только помешает. Сейчас мы отправимся в тот чудесный загородный домик, где Горена ждёт любимая девушка и магнетизёр Изветен. Думаю, эта компания ему по душе больше, чем отдельная палата в Центральной больнице.
– Твое веселье выглядит про меньшей мере странно. И я давно хотел сказать тебе, что ты негодяй. То, что ты сделал с Гореном…
– Йера, я негодяй, – перебил его Хладан. – Но не надо впадать в беспокойство, я боюсь буйных помешанных. Где авто? В гараже?
– Да, и ключи там же.
– Я помну тебе газон, чтобы подъехать к двери, не возражаешь?
– Что тебе до какого-то газона, если ты готовишь крушение всего Обитаемого мира?
Звонка разрыдалась, увидев Граду, но вовсе не от отчаяния, а от радости, что он жив и будет с нею рядом. Изветен бормотал что-то себе под нос, но тоже обрадовался, засуетился.
– Йера, я знаю, что ты меня ненавидишь, – сказал Хладан, собираясь уйти. – И всё же. Если Горен начнёт говорить, немедленно дай мне знать. Потому что никто, кроме меня, не сможет воспользоваться тем, что он скажет. И если здесь появится какой-нибудь чудотвор и будет уверять, что его прислал я, – не верьте, я никого сюда посылать не стану.
– Вы пойдете пешком, господин чудотвор? – поинтересовался Изветен.
– Нет, я воспользуюсь авто, пешком отсюда пойдёт судья Йелен. Впрочем, ничто не мешает ему вызвать шофера телеграфом. А вам, Изветен, я хочу сказать: приложите хоть немного усилий к выздоровлению Горена. У вас получится, я знаю.
* * *
Добравшись до дома, Инда нашёл на столе документы, присланные из Ковчена, но о «громовых махинах» в них не было ни слова. И если бы в них не включили материалы по стратегии максимального сброса, Инда послал бы повторный запрос, но как раз им посвящалась целая папка – все перечисленные варианты Инда давно изучил и отбросил.
Он выпил кофе и сел за ковченские расчеты: план Охранителя – это прекрасно, но хотелось опираться на что-нибудь понадёжней его слов.
8 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир.
Почтовые кареты Государя везли в Хстов детей с Выморочных земель. Поначалу люди уходили от своих домов неохотно, но постепенно по Млчане покатилась паника.
Слухи о скором конце мира подогревались храмовниками, однако народ привык искать спасения от любой напасти в городах, а потому под защиту хстовских стен текли толпы не только с севера, но и с юга, запада и востока.
И Государь открыл ворота для всех, в том числе для мнихов и гвардейцев-дезертиров (коих нашлось не так уж мало), сделав пропуском в город булыжник или охапку берёзовых поленьев.
Вокруг Хстова как грибы росли лагеря беженцев, с внутренней стороны сотни каменщиков укрепляли северную крепостную стену, круглосуточно горели печи, обжигая известь для изготовления искусственного камня.
Красен предупредил Дубравуша, что искусственный камень не успеет набрать прочность до того, как по нему ударят ветра Внерубежья, но Государь только отмахнулся. Милуш Чернокнижник прибыл в Хстов на рассвете седьмого сентября и, вопреки предложению Государя разместиться в особняке чудотворов на Дворцовой площади, тут же отбыл встречать колдунов, шедших из замка.
И вовсе не благодаря панике в Млчану стекались колдуны с других земель – а как некогда в Цитадель, спасаясь от храмовников и готовые защитить город, сбросивший ярмо злых духов. С северной стороны перед хстовскими стенами ширился лагерь колдунов, и счёт их шел уже не на сотни, а на тысячи.
Красен удивлялся: в мире, где нет газет и телеграфа, вести разносились едва ли не быстрей, чем в Верхнем мире.
Прату Сребряна, упорно именующего себя Славушем Вышьегорским из рода Серой Белки, Красен приютил у себя. На удивление, тот был вовсе не подавлен своим увечьем, а, наоборот, полон сил, далеко идущих замыслов и оптимизма.
Сожалел, правда, что не может вместе с другими колдунами (!) встать на защиту хстовских стен.
Доктор Назван смог только подтвердить диагноз Чернокнижника, но, как умел, нарисовал чертеж инвалидного кресла на колесах, которое могло немного облегчить положение Праты. Всё, всё, что происходило в Хстове и окрестностях, – за этим стояло будущее, и Крапа тоже ощущал подъём, и оптимизм, и вынашивал далеко идущие замыслы…
Восьмого сентября Красен повёз Прату на встречу со Спаской, в Тихорецкую башню, куда собирался прибыть и Чернокнижник.
* * *
Милуш окинул взглядом покои Тихорецкой башни, задержав взгляд на Волче. Потом скорым шагом подошёл к Спаске, поднявшейся ему навстречу, и, чего она совсем не ожидала, вместо едких слов обнял её на секунду и поцеловал в макушку.
– От того, что ты разрушила храм, ты не перестала быть глупой девчонкой. Но я рад, что ты жива и невредима. – Милуш повернулся к Волче. – Я благодарен тебе за её спасение. И передаю благодарность от имени её отца. Он написал мне письмо, в котором, кроме прочего, дал согласие на ваш брак. Оно, конечно, было высказано косвенно, но всё же было высказано.
8–9 сентября 427 года от н.э.с.
Йера добирался до домика в лесу на кромке свода больше суток – дорогу до Брезена заполонили толпы беженцев, не надеявшихся на посадочные талоны в поезда; вереницей, непрерывно сигналя, навстречу Йере шли авто и грузовые вездеходы, но никто не спешил посторониться, и двигались они еле-еле, часто со скоростью пешеходов.
Разумеется, никто не предоставил Йере вездехода, чтобы ехать через лес, авто завязло в грязи в полулиге от Брезена, и дальше Йера шел пешком – он должен был увидеть Йоку во что бы то ни стало. Нездоровое нервическое возбуждение поддерживало его в дороге; и толпы беженцев, и кошмар, творившийся за пределами свода, вызывали у Йеры злорадство, смешанное с ужасом, и он не мог определить, что сильней – ужас или злорадство.
Занимался рассвет, но Йера прошел бы мимо домика в лесу, если бы не заметил в тусклом свете начинавшегося дня человеческую фигурку на открытом пространстве между лесом и границей свода. Через минуту Йера понял, что это Йока, и из последних сил бросился ему наперерез – и кричал, и звал его!
Вслед за Йокой, шагах в двадцати позади него, к границе свода двигался сказочник, и он сразу заметил Йеру, помахал ему рукой, но Йока не останавливался, медленно, прихрамывая и покачиваясь, шел вперёд. Йера, запыхавшись, подбежал к нему у самого обрыва, и продолжал звать, перекрикивая ветер.
Если бы Йока просто прошёл мимо! Нет, он повернул голову на зов, смерил Йеру странным, будто невидящим, взглядом и, отвернувшись, направился дальше…
Он был мокрым с ног до головы, в трусах, майке и тяжелых сапогах, всё его тело покрывали страшные ожоги, но напугал Йеру именно его отрешенный, безумный взгляд. Силы вдруг оставили Йеру, подогнулись ноги, и он медленно опустился на колени – в густую теплую грязь кромки Обитаемого мира.
– Не бери в голову, Йера Йелен! – весело крикнул ему проходивший мимо сказочник. – Всё будет хорошо!
Он тоже не остановился и скатился с обрыва вслед за Йокой. И Йера видел, как смерчи, ползавшие на горизонте, изменили направление и направились к ним, видел, как вспучилась фонтанами огненная река, – кипящий камень взлетал над её поверхностью и осыпался искрами по берегам; видел, как далекие молнии выбивают светящиеся точки из поверхности земли, – и эти точки-шары плывут в сторону Йоки и его Охранителя.
Он не услышал шагов за спиной – шум дождя, вой ветра, рокот дрожавшей земли заглушали все звуки.
– Судья, пойдёмте. – Он одновременно почувствовал руку на плече и услышал крик в самое ухо – к нему подошел эконом профессора Важана, кажется Дымлен. – Негоже такому солидному человеку сидеть в грязи.
Йера не только не хотел уходить – он думал, что просто не сможет встать. Но Дымлен подставил ему плечо и, кряхтя от натуги, поднял Йеру на ноги.
– Профессор считает, что вам не след смотреть на глупые выходки Вечного Бродяги, – прокричал Цапа. – И, хотя я другого мнения, лучше послушаться профессора – он намного умней меня.
Наверное, профессор был прав, потому что, оглядываясь по пути к лесу на происходящее за сводом, Йера хотел броситься к Йоке, вниз с обрыва, – вытащить его в безопасное место или хотя бы заслонить от шедшего на него смерча! Йера даже попытался высвободиться из цепких рук Дымлена, рванулся назад, но тот держал крепко.
– Бросьте, судья! Не нам с вами соваться в эти дела…
За столом в кухне профессора Йеру била дрожь, хотя его переодели в сухое и чистое, налили горячего чая и всячески старались успокоить. Он и сам вскоре понял, что приехал напрасно, хотя все тактично помалкивали и никто на это даже не намекнул. Более того, Важан счел нужным дать Йере отчет о здоровье и «успехах» Йоки.
– Скажите, профессор… – Йера задохнулся от страха, и голос помимо воли стал жалобным, просительным. – Скажите, он погибнет?
Но Важан неожиданно ответил без колебаний:
– Нет. Я твердо обещаю вам: он останется в живых.
Он ничем не подкрепил своего обещания, но его уверенный голос, его спокойствие на минуту не оставили Йере сомнений. А примерно через полчаса в кухню ввалился мокрый и грязный сказочник, а вслед за ним Дымлен на руках внес Йоку.
Йера вскочил с места, убежденный, что произошло страшное, но сказочник осклабился и положил тяжёлую руку ему на плечо (верней сказать – оперся о плечо Йеры, чтобы не упасть).
– Йока Йелен просто спит. Он всегда засыпает на обратном пути.
Профессор кивнул в ответ на удивленный взгляд Йеры.
– Он проснётся примерно через два часа, поест и снова заснёт. Я думаю, пока Йока завтракает, с ним можно поговорить.
Два часа показались Йере слишком долгими, дрожь не оставляла его – он боялся снова увидеть пустой немигающий взгляд Йоки. Но опасался Йера напрасно: Йока встретил его с удивлением и нескрываемой радостью. Он сидел на постели с тарелкой оладий на приставном столике и перестал жевать, увидев Йеру.
– Пап? Это что, вправду ты? Или я ещё сплю? – Голос у него был хриплым и слабым, улыбка – кривоватой, но он обрадовался, никаких сомнений.
– Это я, Йока. – Йера присел рядом. – Ты ешь, ешь… Я просто очень хотел тебя увидеть.
– Пап, я сегодня выпил три молнии до капли и ни разу не обжегся! – сообщил он так, будто говорил о полученных отметках в школе. – Ты представляешь? Я ещё три дня назад не верил, что молнию можно выпить до капли! Это, конечно, не те молнии, но всё-таки! Вот увидишь, я прорву границу миров! Я утоплю его в болоте!
Он не спросил ни о Ясне, ни о Миле, он вообще ни о чем не спросил. Он думал и говорил только о прорыве границы миров, о своей войне с Внерубежьем, успехах и победах. И ни слова – о цене этих побед.
5 сентября 427 года от н.э.с.
Давку на вокзалах еле сдерживали кордоны полиции, паника набирала силу – будто толпа почуяла, что до начала катастрофы эвакуировать всех чудотворы не успевают.
Инда вышел из поезда на закрытой чугунной оградой платформе и сильно радовался наличию этой ограды – ехать из Храста на авто помешали заторы на дорогах. Он поражался собственному спокойствию – отпущенные на подготовку три недели обратились в ничто, но, услышав полученную телеграфом новость, Инда не удивился и не начал суетиться.
Съездить в Храст и, если нужно, перейти там границу миров – убедиться в достоверности сообщения Явлена – Инде предложил Вотан. И сказал, что сам отправит телеграмму в Афран.
Вот тогда Инда понял, что заставило Вотана пойти против Афрана, – не любовь к Славлене, конечно. Если децемвират вовремя не покинет Тайничную башню на Тигровом мысе, после катастрофы Вотан останется единственным его членом, оставшимся в живых.
Инде не было дела до жизни членов децемвирата, а потому препятствовать Вотану он не собирался. Впрочем, злорадства он тоже не испытывал.
На настоятельные требования занимать места в соответствии с выданными посадочными талонами никто внимания не обращал, в тамбур вагона первого класса толстая торговка заталкивала своих троих детей – судя по громовому голосу и привычке не лезть за словом в карман, это была именно торговка.
Когда полицейский попытался этому воспрепятствовать, сразу четверо здоровых мастеровых придавили его к вагону (бедняга едва не провалился между поездом и платформой) и шипели ему в лицо: «Это дети, сволочь! Дети!», и торговка голосила на весь вокзал, что не пускают детей. Кондуктор бочком двигался в сторонку, а торговка уже бросала в тамбур чемоданы и узлы с вещами.
Словно почуяв слабину (как вода через пробитую в бочке дырку), к дверям вагона кинулись люди – под напором толпы торговка некрасиво растянулась посреди тамбура и уже не находила слов, а орала низко и истошно, и толпа валила в вагон прямо по её телу, и дети испуганно жались к стене тамбура, ревели в голос, и чемоданы цеплялись за поручни у дверей, и развязывались узлы с вещами, и ломались сумки на колесиках…
Какая-то нерасторопная мамаша, рыдая, звала своего потерянного в толпе ребёнка, предприимчивый отец семейства пропихивал в окно вагона чемодан, кто-то таки провалился в дыру между поездом и платформой, и крики «Тут человек, стойте, остановитесь!» никого не остановили.
Предприимчивый отец семейства вслед за чемоданом пихал в окно орущего младенца, визжали перепуганные дамы, уже занявшие места в вагоне, дети заходились оглушительным ревом, грязно ругались мужчины, и никакой рупор организаторов эвакуации не мог перекричать шума обезумевшей от страха толпы.
Инда едва протолкнулся с платформы в вокзал – толпа прибывала: видимо, полицейский кордон перед входом окончательно смели. Голос, раздававшийся под гулкими сводами стеклянного купола вокзала, показался слишком знакомым – незнакомыми были его интонации.
Инда огляделся: на самом верху винтовой лестницы, ведущей к служебным помещениям последнего этажа, стоял председатель думской комиссии, самый честный депутат в Славлене – судья Йера Йелен. Лучшей трибуны и выдумать было нельзя, вот куда стоило поставить чудотворов, руководивших посадкой в поезда…
Голос судьи легко перекрывал грохот толпы, валившей на платформы.
– …и добывать свой хлеб в поте лица! – Многократное эхо усиливало пламенную речь Йелена, и звучала она как глас свыше. – Вам не было дела, откуда берётся ваше богатство, вам было удобно верить в сказки! Пришло время платить за спокойную, равнодушную сытость! Исподний мир – не абсолютное зло, как вам бы того хотелось. Исподний мир – это толпы голодных детей, которых вы обирали полтыщи лет, это нищета, голод, болезни и отсутствие солнца. Вы отняли у Исподнего мира солнце, чтобы зажечь в своих домах свет. Теперь вы бежите, как стая крыс из горящего дома, вы и сейчас не хотите признать свою вину, посмотреть правде в глаза и понять, что это – расплата. Не абсолютное зло идёт на Обитаемый мир – возвращается украденное вами богатство!
Инда всмотрелся в искаженное лицо судьи – на «трибуне» стоял безумец, совершенный безумец. И дело не в том, что он говорил правильные в какой-то степени слова (хотя Инда со многими утверждениями мог и поспорить), – исступлённо блестели его глаза, слюна пенилась в углах перекошенного гневом рта.
Инда помахал ему рукой, и, как ни странно, судья его заметил.
– Инда, это твой гениальный план эвакуации? – Безумец расхохотался, и его хохот подхватило эхо. – Давка на вокзалах и заторы на дорогах?
Инда направлялся в центральный энергетический узел Славлены – он, как, наверное, и любой другой чудотвор, ощутил ослабление притока энергии, и это напоминало нехватку кислорода в воздухе, когда лёгкие работают в полную силу, но будто вхолостую.
Ладно, в Хстове сейчас не до чудотворов, однако Хстов окружает кольцо лавр, и мнихам в трудный час надлежит любить чудотворов с особенной силой… Или они настолько перепугались, что забыли о своей основной обязанности?
По тому, каким разреженным оказался поток энергии, становилась очевидной разница между твёрдой верой хстовичей и ленивой – волгородцев. Какая-то забытая мысль мелькнула в голове – о межмирье, о движении энергетических потоков, – но Инда отвлёкся, и мысль исчезла.
Теперь вся энергия должна быть отдана магнитовозам, вездеходам, авто – не считая свода, конечно. Инда ехал отдать распоряжение об остановке заводов и фабрик, отключении уличного освещения и сокращении расхода энергии на бытовые нужды населения.
По набережной Лудоны в сопровождении нескольких полицейских машин шел длиннющий автопоезд – не меньше сотни совершенно одинаковых авто, будто только сошедших с конвейера, сигналя и мигая фарами, медленно двигались в сторону выезда из Славлены. И не людей они везли, а груды ящиков и коробок, уложенных на сиденьях и торчавших из приоткрытых багажников.
Колонна помешала Инде выбраться на мост, и он велел шоферу обогнать её по улицам, параллельным Лудоне. Скорей из любопытства, выехав на набережную перед головным авто, он знаком приказал водителю остановиться. Это были машины Ветрена – в самом деле снятые с конвейера.
В третьем по счету ехал сам Ветрен с семьей: он изрядно возмутился остановкой, топал ногами и размахивал бумагой, разрешающей проезд. Инда смерил его взглядом, и Ветрен заткнулся.
– Вам не кажется, что на этих авто вы могли бы вывезти из Славлены людей, а не собственное богатство?
– Я везу в Натан продовольствие! – вспыхнул на миг скоробогач.
– Ну да, конечно… – покивал Инда. – Ничто в Натане не будет стоить так дорого, как продовольствие… Я полагаю, шоколад, мясные консервы, сливочное масло? То, что высоко ценится и занимает небольшой объём? Жаль, что в ваших авто не нашлось места хотя бы для детей шоферов, которые ими управляют.
– Их семьи получили посадочные талоны! – огрызнулся Ветрен.
– Я мог бы остановить ваш кортеж, но буду уповать на то, что толпа на выезде из города справится с этим без меня. – Инда поморщился от отвращения и кинул в грудь Ветрена слабый импульс энергии – тот свалился на сиденье через закрытую дверцу, смешно взмахнув ногами.
Инда вовсе не хотел превращать свою «пощечину» в комедию, но порадовался, когда глупые дети Ветрена расхохотались – так же, как и шоферы стоявших сзади авто. Если этот мир устоит, к власти в нем придут крысы, подобные Ветрену…
Инда подумал об этом с горечью: отсутствие шор, мешающих управлять миром, не так страшно, как это плебейство – наглое, кричащее, как рыночная торговка, о собственных правах и не признающее обязанностей. Даже циник Вотан рядом с Ветреном выглядел благородным героем…
Ни один чудотвор-мужчина не получил посадочного талона, и, Инда уже знал, многие женщины тоже приняли решение оставаться в Славлене до конца. Потому, что после каскадного отключения аккумуляторных подстанций только непосредственной силой чудотворов можно будет двигать вездеходы и зажигать прожектора.
Из центрального энергетического узла Инда поехал в клинику доктора Грачена. Да, у него не было ни минуты, чтобы тратить на это время, но проклятое внутреннее чутьё подсказывало: если цель Вотана не спасение Славлены, то «громовые махины» Югры Горена помешают ему осуществить план получения власти.
А потому лучше узнать содержание пресловутого письма от Грады Горена, а не от Вотана. Пусть это блажь, пусть шанс ничтожен…
Он не успел отойти от проходной клиники и на три десятка шагов, когда к нему навстречу выбежал её главный врач.
– Доктор Хладан! Доктор Хладан, вы должны меня выслушать! – начал он ещё на бегу. – Меня не принимают в Тайничной башне, всем не до нас. Но вы-то, вы-то – порядочный человек! Вы должны понять!
– Что я должен понять, по вашему мнению? – Инда встретил его легкомысленной улыбкой.
– Это негуманно, это решение – оно бесчеловечно!
– Какое конкретно решение вы имеете в виду?
– Клинику эвакуируют в последнюю очередь! Одновременно с тюрьмами, бродягами и лицами вне закона! Это уму непостижимо – приравнять наших несчастных пациентов к бандитам и убийцам!
– Не надо паниковать. Во-первых, мы надеемся, что катастрофы удастся избежать, во-вторых, эвакуация закончится до того, как возникнет угроза, а в-третьих, если катастрофа произойдёт, то Славлена устоит.
– Но это принципиальный вопрос, доктор Хладан! Принципиальный! Готово ли общество заботиться о больных людях или способно принести их в жертву?
– На какое число назначена эвакуация клиники? – вздохнул Инда.
– На четырнадцатое сентября.
– Я попробую изменить график. И, мне кажется, громкими криками вы усугубляете душевное нездоровье своих подопечных.
– Учтите, что ни один из наших врачей не покинет Славлену раньше пациентов. – Главврач вскинул глаза. – Мы никого не принуждали, решение каждый принимал сам. И не думайте, что после катастрофы вам не потребуются психиатры…
Ну да, несмотря на громкие слова, он отлично понимает, что психически больные нужны миру после катастрофы меньше всего… И конечно, эвакуировать клинику из Славлены лучше поездом, а не вездеходами.
Вот только сумасшедших Инде и не хватало!
Горен поправлялся. Говорить он ещё не мог, но пытался. И то, что он хотел сказать, представлялось ему важным: безуспешные попытки выдавить из себя хоть слово приводили его в отчаяние, лицо искажалось до неузнаваемости, а по щекам текли слезы.
– Мне кажется, что он вспомнил это письмо, – сказал Инде лечащий врач Горена.
– Необязательно. Возможно, он хочет продолжить опыты, не забывайте – он не меньше моего хочет узнать содержание этого письма.
– Он не может говорить, но может кивнуть или покачать головой. Попробуйте расспросить его, вам видней, о чем спрашивать.
– А вы уверены, что он в здравом рассудке? Что он не сочинил содержание этого письма? Что это истинное воспоминание, а не ещё одно ложное, которых было уже несколько? Что он не умрёт от повторного удара, если начать его расспрашивать?
– Я думаю, его здоровье более усугубляет невозможность говорить. А истинное это воспоминание или ложное, вы решите сами. Кстати, к Граде заходил судья Йелен.
– Я не удивлён, – усмехнулся Инда. Йеру так и тянет в клинику доктора Грачена…
– И, знаете, его приход спас Горену жизнь… – Врач улыбнулся и качнул головой.
– Вот как? Очень интересно…
– Мы не знали, что опекун Грады убил его отца и его появление здесь столь болезненно для парня. Это чистая случайность, что судья рассказал нам об этом…
– А кому пришло в голову позвать сюда его опекуна? – насторожился Инда.
– Доктор Вотан составил список тех, кому можно посетить Горена… – выговорил врач неуверенно. Будто что-то понял или почувствовал подвох.
– Значит, доктор Вотан… – пробормотал Инда и кашлянул. – Я попробую расспросить Горена. И… сейчас нет причин что-то скрывать друг от друга… Я думаю, вам лучше присутствовать при этом, в случае чего окажете Горену помощь. Ну и предупредите меня заранее, когда стоит замолчать.
Врач кивнул – он понятия не имел о том, что забыть о письме Граду заставил Вотан. И что Инда надеялся скрыть пребывание Грады в клинике именно от Вотана. И так же на голубом глазу расскажет мозговеду об этой беседе.
Ну и пусть. Пусть знает, что Инда до конца ему не поверил.
– Града, ты вспомнил содержание письма?
Лицо Горена разгладилось, исчезла невообразимая гримаса, будто судорогой искажавшая лицо. Он кивнул вполне опредёленно и сразу успокоился, сосредоточился.
– В нем шла речь о «громовых махинах»?
Качать головой Горену было трудней, но Инда понял его неопределённый жест именно как отрицание.
– Я спрошу иначе: в нём шла речь о том, что катастрофы можно избежать?
На этот раз Горен кивнул.
– Там было подробно описано, как это сделать, или просто упоминалось?
Горен захлопал глазами, и Инда сообразил, что на вопрос нельзя ответить «да» или «нет».
– Извини. Это было описано подробно?
На этот раз Горен попытался пожать плечами.
– Хорошо. Ты бы понял, как это сделать?
Горен покачал головой.
– А я? – Инда улыбнулся доброй отеческой улыбкой.
Горен кивнул так глубоко, как только смог.
– Проклятье… – проворчал Инда. – Вы лечите его или нет? Вы лучшие врачи Славлены или лентяи и шарлатаны?
– Теперь всё решает время, – ответил врач, нисколько не обидевшись. – Опасность повторного кровотечения, по мнению хирургов, миновала. В мозге должны образоваться новые связи, это как лечение раны – нельзя заживить её в одночасье.
Вотан убьёт парня. Если он не пожелал рассказать Инде правду, у него есть для этого резон. И этот резон даёт надежду на то, что план Вотана – не самый лучший план. А потому стоит Инде выйти отсюда, и Вотан найдет способ убить Граду. А если и не убить, то заставить замолчать на несколько дней.
– Сейчас я вызову карету скорой помощи из Центральной больницы. Соберите его вещи и подготовьте к переезду, – велел Инда.
Нет, в Центральной больнице Вотан найдет парня сразу. Нет. Пусть будет Надельное и Изветен – это безопасней. К тому же эвакуация Центральной больницы не за горами.
Интересно, Йера Йелен всё ещё произносит пламенные речи на вокзале или его уже доставили сюда, как буйного помешанного?
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир.. Продолжение
Когда Ничта вышел из спальни Йелена, Цапа и Дмита разбирали привезенные из Брезена продукты.
– Твоя дочь сегодня разрушила свод и убила Йелена, – сказал профессор Змаю, усаживаясь за кухонный стол напротив него.
– Это такая шутка, профессор? – переспросил Цапа.
– У неё был выбор? – как ни в чём не бывало осведомился Змай.
– Насколько я понял, выбора не было у нас, – пожал плечами Цапа.
– Да-да, профессор, вы дали на это добро, если я ничего не путаю, – кивнул Змай.
А потом неожиданно, едва закончив фразу, встал и направился к двери.
– Через неделю мы все умрём? – весело поинтересовался Цапа.
Профессор в окно увидел Змая во дворе – тот сел на бревно и обхватил голову руками.
* * *
Крапа Красен смотрел на пыль, клубившуюся между площадью Чудотвора-Спасителя и площадью Совы, и не чувствовал горечи – только злорадство. Понимал умом, что это конец Обитаемого мира, но не жалел его.
Должен был жалеть – и даже накачивал себя этой жалостью, старался думать о жертвах, к которым это приведёт. Но вспоминал только смрадный лагерь с ранеными на подступах к замку Чернокнижника, искаженные болью лица, кровь и отчаянье, смерть в грязи и паразитах.
Вспоминал Жёлтого Линя – молодого, здорового, смотрящего на мир обоими глазами: «Если бы я управлял миром, в нём бы не было Храма».
– Красен, это конец… – выговорил Явлен трясущимися губами. – Это конец… Надо бежать отсюда, ты слышишь?
– Да, конечно, – пробормотал Крапа. Имея в виду, что слышит.
– Нам не прорваться к порталу, в городе два легиона армейцев! Хстовская гвардия перебита, а остальные далеко! Красен, что ты стоишь? О чем ты себе думаешь? Надо выбираться отсюда, надо бежать! Нас убьют, нас того и гляди кинут на расправу толпе! Ты слышал? Мы с тобой злые духи!
– Да-да, злые духи, отнимающие у людей сердца, – пробормотал Крапа. – А разве нет?
– Ты всегда был чокнутым! А теперь и вовсе свихнулся!
На развалинах сквозь клубы пыли проявлялись человеческие фигуры – собирали храмовое золото. Быстро сообразили, голь хитра на выдумки. Не только мужчины – и женщины, не только шушера с улицы Фонарей – и вполне добропорядочные горожане.
Впрочем, мародеров было не много, большинство горожан собралось на Дворцовой площади послушать Государя. Конечно, в Хстове в одночасье не перевелись верившие в Предвечного и его чудотворов, но притихли пока, помалкивали.
Наверное, Дубравушу хватит ума оставить им хотя бы Предвечного, иначе он быстро потеряет власть. И если завтра дочь Живущего в двух мирах не сможет разрушить остальные храмы Хстова, Государь их просто взорвёт бездымным порохом, отобранным у храмовников, теперь ему никто не помешает.
– Поедем, я отвезу тебя к порталу… – вздохнув, сказал Крапа Явлену.
Тот уставился на Крапу, что-то прикидывая в голове, а потом попятился.
– Я не поеду… Я не выйду отсюда без сопровождения легиона гвардейцев!
– Прекрати паниковать. Через несколько часов ты точно не выйдешь отсюда, с гвардейцами или без. Поехали. Мы должны сообщить в Тайничную башню.
Дубравуш направил толпу и часть армии на резиденцию Стоящего Свыше – несмотря на максимализм, понимал, что у любой войны, кроме высоких целей, должны быть цели и попроще, грабёж, например. А потому особняк злого духа Явлена, стоящий на площади Чудотвора-Спасителя, пока никто не трогал – толпа просто не знала, кому он принадлежит.
И всё же Крапа выбрал свою карету, а не карету Явлена. На всякий случай.
Большие храмы, окруженные стенами, обороняли остатки гвардейцев, которым удалось уйти от Государя и быстро опьяневшей от крови толпы, – Красен старался к таким местам не приближаться. На пути к порталу карету остановили только однажды, но Крапа уверенно выкрикнул в окно: «Именем Государя!..», и армейцы тут же расступились.
Явлен, забившийся в самый тёмный угол, сидел ни жив ни мёртв, и его страх Крапа тоже принял со злорадством: если Явлен не способен испытывать чувство вины, если не ощущает раскаяния, то пусть хотя бы испугается как следует.
– Ты понимаешь, что теперь будет с Обитаемым миром? – не удержавшись от усмешки, спросил Красен.
– Что бы с ним ни случилось, там нет кровожадной толпы, которая готова рвать на куски живых людей…
– Думаю, ты обольщаешься. В Хстове лишь около ста тысяч жителей, в Славлене раз в восемь-десять больше. И все они захотят оттуда бежать. Не знаю, как насчет рвать на куски, но топтать сапогами всякого, кто встанет у них на пути, будут точно…
– С чего ты взял, что все они захотят бежать? – неуверенно пробормотал Явлен.
– Мы не удержим свод. Внерубежье зальёт Славлену лавой, даже если Йока Йелен прорвет границу миров.
– Ты пессимист. Думаю, свод просто немного подвинут, только и всего.
Крапа расхохотался – немного нервно и весьма злорадно. Но осёкся и с полуулыбкой произнес:
– Свод рухнет, можешь в этом не сомневаться. Дочь Живущего в двух мирах толкнула Обитаемый мир в пропасть, и жить ему осталось не больше недели.
– Ты будто этому рад, – проворчал Явлен.
– Да, я этому рад. – Крапа вскинул глаза. – И особенно я рад, что это произошло по воле Исподнего мира. Сытые богачки от нечего делать проливали слёзы над его бедностью, собрали не меньше трёх гектов рыбьего жира для детей Хстова! За пятьсот лет под ярмом – три гекта рыбьего жира! Несколько мешков сахара и круп! Их дети отдали свои старые игрушки – безволосых кукол и плюшевых медвежат с оторванными лапами! И я надеюсь, теперь они поймут, сколько на самом деле стоит свет солнечных камней в каждом доме! Они не расплатились бы с Исподним миром и отдав ему всё своё имущество! Всё, до последней рубахи!
Явлен отвел глаза и покачал головой, давая понять, что Красен ненормальный. А Крапа уже не мог остановиться.
– Глупые дамочки Обитаемого мира не видели Хстова, больных детей и гниющих полей с хлебом. Но ты, Явлен, ты видел это изо дня в день! Ты видел роскошные ресторации, залитые светом улицы Славлены, авто, трамваи и лифты, школы и больницы – и чахоточных карликов, согнутых рахитом, оспу и холеру, и голод, и беспросветную серость. Ты видел голубое небо и солнце над Лудоной – и непрерывные хстовские дожди. Почему ты не рад крушению Храма?
Явлен и хотел бы ответить – Крапа видел раздражение в его мечущихся глазах, именно раздражение, какое вызывает зудящий над ухом овод, – но ответить он боялся. Боялся, что Крапа высадит его из кареты посреди бунтующего Хстова.
Впрочем, ответ Крапа знал и без него. Возле небольшого каменного дома, где прятался портал, было тихо и пустынно, лишь во дворе как ни в чем не бывало играли дети прислуги.
Старший из мальчиков, опередив отца, кинулся открывать ворота перед богатой каретой – шустрый, рябой, с широким лягушачьим ртом, – Крапа помнил его ещё ребёнком, выжившим после эпидемии оспы.
Помнил его мать, теперь беззубую старуху, молодой и цветущей. Сейчас ей едва ли было тридцать пять. Оспа отняла у неё четверых детей, но вместе с её старшим сыном во дворе копошились ещё пять или шесть ребятишек помладше.
А у портала как раз было суетно – Крапа расслышал голоса, едва раскрыв двери, Явлен же остановился и слегка присел от испуга, собираясь в случае чего бежать.
– Крапа, ты очень кстати, – раздался уверенный голос Названа, стоило переступить порог портального зала. – Мне нужна помощь.
Рядом с Названом стоял его сын, перепуганный и дрожащий. Беззубая старуха, мать несчетного числа детей, гладила его по голове, успокаивая, но это, похоже, пугало мальчишку ещё сильней.
– Одного, как видишь, мне перетащить удалось! – весело сообщил Назван. – Но их ещё двое. И моя жена тоже ни разу не переходила границу миров.
– Вот видишь, – Крапа посмотрел на Явлена с улыбкой, – некоторые чудотворы бегут из Обитаемого мира в Исподний.
Явлен поморщился и снова отвел глаза.
– А ещё у меня много вещей, – добавил Назван.
Вещами Названа оказались книги, лекарства и неизвестные Исподнему миру медицинские приспособления, и их в самом деле было много. Вокруг них были расставлены светильники с открытым огнём, обычно помогавшие неопытным в переходе, отчего дышать в зале было нечем.
Однако Явлен всё равно вздохнул с облегчением, перейдя границу миров, покрутил пальцем у виска и не стал утруждаться долгими речами – кинулся к телеграфу, докладывать в Тайничную башню о произошедшем в Хстове.
Наверное, любой чудотвор может пересечь границу миров, если очень захочет, но для неинициированного ребёнка это непосильная задача. Он не вещь, чтобы перенести его через портал на руках, разум держит его в Верхнем мире.
Видно, дети Названа слишком любили своего отца и готовы были следовать за ним куда угодно через любые препятствия, потому что часа через два все трое были препоручены заботам многодетной матери из Исподнего мира. Ещё не меньше часа Назван провозился с переходом жены. Она рыдала, рвалась к детям, а именно избыток чувств иногда сильно мешает переходу.
Оставалось перенести совсем немного вещей, когда возле портала неожиданно появился Инда Хладан. Он вошел неслышно и некоторое время стоял у дверей, наблюдая за Красеном и Названом, и заговорил, только когда его заметили.
– Аяяй, доктор… В столь трудный час, когда Обитаемому миру как никогда потребуются врачи, и особенно врачи-чудотворы, вы бежите прочь, как крыса с тонущего корабля…
– Не говорите ерунду, Хладан. – Названа перекосило, и посмотрел он на Хладана скорей с угрозой, нежели со страхом или чувством вины. – Я бегу не на курорт Натании. И теперь поздно меня удерживать.
– Никто не собирается вас удерживать, – усмехнулся Хладан. – Отправляйтесь куда хотите, всё, что могло произойти, уже произошло. И произошло не без вашего участия.
– Я рад, что это произошло, – с вызовом ответил Назван.
– Вы, Красен, я полагаю, тоже не поедете в Славлену? – с той же глумливой улыбкой спросил Хладан.
– Мне нечего делать в Славлене.
– Тогда я должен передать вам кое-что. Через несколько дней свод рухнет. Мы постараемся оттянуть момент его падения до окончания эвакуации, но, боюсь, это уже не в нашей власти. После будет предпринята попытка прорвать границу миров, а её прорыв приведёт к жертвам и разрушениям не только в Обитаемом мире. Вот на этой карте отмечены точки вероятного прорыва, направления ветров и зоны наибольших разрушений. Думаю, вы сможете убедить Исподний мир в необходимости эвакуации населения из этих зон.
Крапа посмотрел на карту, которую протянул ему Хладан.
– В Исиде? Вы хотите прорвать границу миров в Исиде?
– Там отмечен не только Исид, Красен, – раздраженно ответил Хладан.
И в этом раздражении Крапа уловил подтекст, намёк. И от Хладана Крапа такого намёка не ждал.
– Чудотворы опять смеются над Исподним миром. Там нет железных дорог для эвакуации населения за считанные дни.
– И не забудьте отметить, что к природному катаклизму привело крушение хстовского храма, – хмыкнул Хладан. – Так горячо вами поддержанное. Исподний мир сам посмеялся над собой, чудотворы тут ни при чём. И когда сквозь дыру в границе миров на болота обрушится вся сила Внерубежья, жители Волгорода могут поблагодарить лишь своего Государя за освобождение от злых духов, отнимающих у людей сердца.
Крапа понял намёк Хладана и без столь откровенного уточнения.
Стоящий Свыше, облачённый в свои лучшие одежды, висел вниз головой посреди Дворцовой площади, а стража пресекала попытки немногочисленной толпы бросать в него камни – гнилые овощи бросать дозволялось.
Тело первого легата гвардии Храма, казнённого колесованием, клевали птицы – он был немолод и, к сожалению толпы, умер быстро. И ведь не сказать, что простой народ так сильно ненавидел верхушку Храма, чтобы радоваться казням, но радовался, – видимо, само по себе низвержение власть имущих поднимало бедняков в собственных глазах.
А вот смерть Государя вряд ли вызвала бы одобрение хстовичей, а скорей всего стала бы их искреннем горем – не столь по традиции, сложенной, кстати, Храмом, сколь благодаря его личному магнетизму, умению вызывать любовь.
И, Крапа почти не сомневался, толпа звериным чутьём ловит чистосердечие и неподдельную любовь Государя. Впрочем, в истории Крапа находил немало примеров, когда звериное чутьё обманывало толпу…
Дубравуш не захотел верить предупреждению и даже высказал надежду на то, что граница миров будет прорвана в Исиде, – тогда ему удастся избежать обвинения в том, что он стал причиной катастрофы.
Но его первый легат был старше и мудрей.
– Не надо отметать неудобные для тебя факты как несущественные, – сказал он назидательно, и Крапа поразился обращению к Государю на ты больше, чем этой назидательности. – Лучше попробуй повернуть дело в свою пользу.
– В Волгороде нет моих легионов, там правят храмовники.
– Там правит Нравуш Белый Олень. Пошли глашатаев под своими знаменами по волгородским и Выморочным землям, пусть кричат о злых духах, сулящих нам гибель. И кричат громче Надзирающих. Выведи людей Чернокнижника из замка, объяви колдунов спасителями мира, не только дающими солнце, но и способными остановить ветра. Говори о войне, в которой мы победим.
– А если мы не победим? Если стены Хстова рухнут?
– Тогда ты проиграешь всё, – невозмутимо пожал плечами первый легат.
– Мне не вывести из замка людей Чернокнижника. Под стенами стоят три легиона гвардейцев.
– Посей среди них панику, заставь бежать. И не забудь, что большинство из них тоже твои подданные. А без колдунов из замка Хстов в самом деле не устоит.
– Если бы посеять панику в рядах противника было так просто, во́йны прекратились бы навсегда, – парировал Дубравуш.
– Я думаю, три легиона гвардейцев уже повернули на Хстов, – вставил Крапа.
– Но если нет – я попробую убедить храмовников это сделать. Для них я пока что остаюсь чудотвором.
– Красен, вы всерьёз полагаете, что кто-то из верхушки Храма верит во власть и доброту чудотворов? – расхохотался Государь.
– Верить не верят, но очень сейчас в нас нуждаются. Рассчитывают на какую-нибудь победоносную штуку, вроде бездымного пороха. Сверхнадзирающий уже признан главой Храма или ждет физической смерти Стоящего Свыше?
– Решения принимает именно он, из лавры Доброго Лика. На подступах к замку Сизого Нетопыря гвардией командует второй легат, а третий прячется где-то в Хстове. Не в доме ли своего малолетнего зятя? – усмехнулся Дубравуш.
Первая победа опьянила его, он снова был возбужден и весел.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Там, впереди, стояли, наверное, лучшие люди Государя. Те, которые догадались, что защищают колдунью. Не только догадались за долю секунды, но и успели закрыть её от жёлтых лучей.
В этот миг из межмирья на Спаску хлынул поток силы Вечного Бродяги, и выбора не было – или умереть и убить Йоку Йелена, или выбросить эту силу наружу. От ужаса, от перенапряжения, по многолетней привычке Спаска едва не повернулась вокруг себя, едва не свила энергию в вихрь вместо невидимого камня – и это был бы конец всех замыслов Государя, двух армейских легионов и самого Дубравуша, стоявшего за спиной.
Да и её, Спаски, – не жёлтые лучи, так стража со стен немедленно расстреляла бы её из арбалетов.
– Уберите щиты! – вскрикнула она – а могла бы не кричать, просто снести защищавшую её преграду и лучших людей Государя вместе с нею.
Наверное, так и надо было сделать, наверное, так было бы сделать правильней… И если бы армейцы на секунду замешкались, она бы не стала ждать.
Первый «невидимый камень» рванулся в двери храма быстрей пушечного ядра, устремился в далекий его конец, туда, где сходились, терялись в глубине две колоннады – храм Чудотвора-Спасителя вмещал несколько тысяч человек.
Спаска не успела заметить, насколько он прекрасен: как бы быстро ни летел её снаряд, как бы ни прикрывала она руками лицо, а жёлтые лучи успели обжечь её (мысли?), перебили дыхание. Рухнула далёкая стена, зазвенела осколками мозаики, погребла солнечный камень под обломками кирпичей – вверх поднялось облако пыли, по земле покатилась дрожь…
– Разойдитесь! – шепнула Спаска еле слышно. Ей было плохо, очень плохо.
Бешено кружилась голова, жар катился к горлу, не хватало дыхания, не держали ноги. Государь подхватил её сзади под мышки, застонал – не от досады, от испуга. Энергия Йоки Йелена лилась и лилась на Спаску из межмирья…
В основание колонн, начиная с дальней стороны… Иначе смерть. Спаска выбрасывала сгустки силы один за одним, тяжёлые и быстрые, нарастал грохот, тряслась земля, тучами клубилась пыль, застилала развалины – огромное здание, может быть самое большое в этом мире, складывалось карточным домиком…
Так хотел Волче. Эта мысль придала сил, обрадовала – нет, развеселила! Так хотел татка! Так хотел Славуш!
Они все – одержимые! – так хотели!
Спаска расхохоталась, из глаз хлынули слезы, а сила лилась и лилась из межмирья, пыль из-под обломков хлынула на площадь, спрятала Спаску от выстрела.
– Разойдитесь! – крикнула она. – Шире! Разойдитесь шире!
В стены храмового двора толщиною шесть локтей, в ворота (они сорвались с петель и пролетели по мостовой, сминая разбегавшихся мальчиков-гвардейцев), в крепкие, основательные дворовые постройки: спальни, трапезные, пекарни, мастерские – накрывая метавшихся в панике людей; в ажурные галереи, взрывавшиеся стеклами, в фонарные столбы – пыль, битый камень, кровь и смерть; по опустевшим гвардейским казармам и, наконец, в основание башни Правосудия, погребая под обломками всё и всех…
Пыль… Пыль поднималась всё выше, где-то черная, где-то красная, кирпичная, где-то бело-серая, известковая. Пыль клубилась на том месте, где только что был храм.
На том месте, где пятьсот лет назад стоял университет.
Дубравуш подхватил Спаску на руки, и последнее, что она увидела, – его пристальный, полный нежности взгляд. Наверное, он ещё не осознал своей победы.
* * *
– О Предвечный… – Черута сокрушенно качал головой. – Ну что же вы делаете! Ну привяжите его к кровати, наконец!
Ничта тоже качал головой.
– Черута, я не хирург, но я и то понимаю – если его привязать к кровати, он порвет верёвки. А если ему это не удастся – я не знаю, чем это закончится. Психозом, наверное. Или еще каким-нибудь видом помешательства, которое лечить трудней, чем электрические ожоги…
– Он и без этого одержим, – проворчал Черута. – Он же убивает себя, неужели вам обоим не видно?
Змай лежал на траве, сложив руки на груди и уткнувшись лицом в колени. И громко, с сердцем ругался на языке Исподнего мира. Важан присел возле него на корточки, не подумав о том, что не сможет самостоятельно встать.
– Больно?
– Да чтоб вашу мать, профессор!
– Что-то серьёзное?
– Как кувалдой по пальцам… – Змай выругался снова. – Никогда не задумывался, почему у нас так любят эту пытку. Теперь понял. У Йоки Йелена очень крепкая голова… Как наковальня. Ох, чтоб-в-твою-душу-мать…
– Пальцы очень чувствительны, – заметил Черута, взваливая Йелена на плечо, – тот не терял сознания, просто… спал.
Не в первый раз: выбирался из-под обрыва, проходил несколько шагов и засыпал, как убитый. И Ничта догадывался, что будет, когда Йелен проснется. Не все молнии оставляли ожоги – иначе бы Йелен давно умер, – часть ему удавалось выпить до того, как они обожгут кожу.
По мокрой коже молния идёт легче, вода улучшает проводимость, не пускает молнию вглубь тела – Йелен, сам того не подозревая, накапливал бесценный опыт.
Ничта годами собирал редчайшие случаи поражения людей молниями… Чаще это были чудотворы, сопровождавшие грозовые тучи на поля, и заключённые, работавшие за сводом.
Черута не накладывал на ожоги повязок – говорил, что так быстрей заживёт, – но старался смазать и присыпать все повреждения до того, как Йелен проснётся.
Ничта считал, что давно потерял страх перед чужой болью, оставил только малую толику сострадания – чтобы не превратиться в отъявленного негодяя. Он обольщался – на семидесятом году жизни неприятно открывать в себе что-то новое…
Йелен проснулся около десяти утра и, надо отдать ему должное, крепился не меньше четверти часа – отворачивался к стене, сжимал и разжимал кулаки, кусал губы. До того, как Черута вколет мальчишке морфин, нужно успеть его накормить, и если обычно это делал Змай, то сегодня профессору пришлось взяться за ложку самому.
Ничта был против морфина – Йелен и без дурманящих препаратов был не в себе. Но пирамидон перестал помогать ещё три дня назад. Есть мальчишка отказывался, Змай находил способы его уговорить, а профессор не умел уговаривать.
– Йелен, открывай рот немедленно. Пока ты не доешь кашу, Черута не сможет сделать тебе укол.
Тот ничего не отвечал, отворачивался к стене и морщился. Потом из глаз у него побежали слёзы.
– Йелен, не мучай ни себя, ни меня. Открывай рот.
Мальчишка вместо этого прикрыл глаза, и из них на виски выкатились две особенно крупные слезы…
Заглянул Змай, показал повязку на правой руке.
– Йока Йелен, если ты и дальше будешь издеваться над профессором, я больше не выпущу тебя за свод, так и знай.
– Я не хочу… есть… – выдавил парень сквозь слёзы.
– А я не хочу подставлять пальцы под летящие камни.
– Тебя никто не просил подставлять пальцы! – окрысился Йелен неожиданно зло. – Уйдите! Уйдите! Оставьте меня в покое! Я и сам не пойду за свод, я не могу больше! Не могу!
Он разрыдался надрывно, а не капризно. И когда Черута принес успокоительных капель, выбил стакан у него из рук.
– Йока Йелен, сейчас я наплюю на разбитые пальцы и начну кормить тебя насильно. Ты этого хочешь? Я и один с тобой справлюсь, а втроем – можешь не сомневаться, будешь давиться, но глотать.
Профессор скрипнул зубами – мальчишке больно, он на грани нервного истощения, он выкладывается каждую ночь на пределе возможностей организма… А если к его упрямству прибавить одержимость – он в самом деле может подавиться (то есть скорей умрёт, чем позволит такое над собой насилие).
– Черута, а нельзя… ну… поставить ему какую-нибудь питательную капельницу? – спросил Ничта вполголоса.
– С манной кашей? – осведомился Змай. – Я знаю другой способ, менее сложный технически и не такой опасный для здоровья.
– Можно сходить к чудотворам, у них в аптечке должны быть инфузионные системы… – задумчиво пробормотал Черута. – Но это не метод. Глюкоза – способ поддержать организм лежачего больного, а Йока тратит очень много сил.
– Говорю же – я знаю способ… – вставил Змай.
– Твой способ не очень хорош для домика без водопровода и в отсутствие прачки, – мягко ответил Черута.
– Ну как поступают в таких случаях? Что делают? – спросил профессор.
– В клинике доктора Грачена применяют кормление через зонд. Но вряд ли зонд есть у чудотворов.
– Уйдите оба, – вздохнув, сказал Ничта.
– Как скажете, профессор, – пожал плечами Змай. И добавил в дверях:
– Желаю удачи.
Черута ничего не сказал, выходя из спальни. Профессор закрыл дверь и вернулся к постели Йелена, грузно опустился на стульчик. Поставил тарелку на тумбочку. Неумело провел рукой по голове мальчишки.
– Сейчас Черута сделает тебе укол. Сразу станет легче, и ты уснёшь. Сильно жжёт?
Йелен кивнул и непритворно, рефлективно всхлипнул.
– Оно тебя перехитрило. – Ничта снова погладил его по голове. – Оно не сумело убить тебя одним ударом и добивается своего не мытьем, так катаньем. Оно убивает тебя медленно, постепенно.
– Не успеет… – снова всхлипнул Йелен. – Сегодня Спаска разрушила их главный хстовский храм. Осталось несколько дней. Вот оно… Свершилось… Обитаемый мир начал падение в пропасть. Он уже не балансирует на грани, он медленно качнулся вперед, центр тяжести висит над бездной…
– И ты хочешь к этому дню приползти на карачках, накачанный морфином?
– Нет, – тихо обронил Йелен.
– Может быть, ты не любишь манную кашу? Попросить у Черуты сделать что-нибудь другое?
– Свеклы, что ли? – поморщился Йелен.
– Нет, есть мясные консервы, яйца, сахар, мука. Может быть, оладьи?
– Я просто не хочу есть. Меня тошнит.
– Съешь одну ложку. Только одну.
– Ага… За папу, за маму… Я не хочу даже одну ложку. – Он снова залился слезами.
– Одну ложку, через не хочу. Назло Внерубежью. Это компромисс, Йелен. Надо уметь идти на компромиссы.
Он подумал. Пожал плечами.
– Только я сам. Не надо меня кормить, у меня с руками всё в порядке.
– Нет вопросов, – хмыкнул Ничта и устроил тарелку у Йелена на груди.
Тот долго рассматривал ложку, примеривался, с отвращением приоткрыл рот и протащил ложку сквозь зубы. Как и предполагалось, первая ложка решила проблему – Йелен с удивлением зачерпнул вторую. Через пять минут тарелка была чистой.
– Я… хочу ещё… – медленно и недоуменно произнес парень.
– Очень хорошо. Сейчас принесу.
– И… оладий тоже можно…
– Прекрасно. Чай? Сладкий, с ягодой?
– Да. Чай, – кивнул Йелен. – С ягодами. Сладкий. Да.
Когда Ничта вернулся, мальчишка снова плакал. Ел и плакал. Боль, нервное истощение. Осталось несколько дней. Жить ему осталось несколько дней… Жизнь одного мальчика – и жизнь двух миров.
Почему из всех людей в двух мирах Ничта увидел своё продолжение именно в том мальчишке, который должен умереть? Сколько дней? Пять? Семь? Когда иссякнет энергия аккумуляторных подстанций? Почему люди так мало знают о небесном электричестве?
– Если завтра утром ты снова соберёшься за свод, облейся солёной водой. Черута приготовит ведро у выхода. Не забудь, хорошо? – Ничта поднялся. – Сейчас он сделает тебе укол.
Парень замотал головой и заплакал сильней.
– Не надо. Я не хочу. Я не хочу… приползти на карачках… Я должен его убить. Я должен. Иначе всё бессмысленно. Иначе я просто умру, и всё. Зачем тогда умирать?
Предвечный! Ничта опустился обратно на стульчик – тот заскрипел под его весом, едва не сломался…
– Йелен, ты не умрёшь. Я обещаю тебе. Ты мне веришь? Ты прорвешь границу миров и останешься в живых. Веришь?
Парень медленно покачал головой.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
На площадь Чудотвора-Спасителя ехали в скромной карете с закрытыми окошками. На губах ещё держался поцелуй.
По дороге Дубравуш расспрашивал, хорошо ли Спаске в Тихорецкой башне, не хочет ли она о чем-нибудь попросить, довольна ли она прислугой, не докучает ли ей охрана. А потом сказал:
– Жаль, что ты убила Знатуша. Я хотел перетащить его на нашу сторону. Он, в сущности, был неплохим человеком.
Спаска шарахнулась от Государя – неплохим человеком? Он был чудовищем! Он не сомневался в своей правоте!
– Он служил Храму не за страх, а за совесть, – холодно сказала она.
– Такие мне и нужны, – пожал плечами Государь.
– Если бы он предал Храм, он бы и вас когда-нибудь предал.
– Вряд ли. Душа наёмника – кто ему платил, тому он и служил. Не за страх, а за совесть. Но я тебя не осуждаю, ты имела право его убить. Говорят, его похоронили вместе с соколом.
– Как? Почему? – Спаска с ужасом представила, как в землю закапывают живую птицу, а потом из-под земли долго-долго доносится её жалобный крик.
– Говорят, что у птицы разорвалось сердце…
Мороз прошел по коже.
– Я не жалею. Слышите? Я не жалею! Он… – Спаска перевела дух. – Он заслужил долгую и страшную смерть! Пусть скажет спасибо, что умер так быстро и… не завидовал казнённым на колесе. Пусть скажет спасибо, что я не захотела увидеть страх в глазах бесстрашного человека!
Поцелуй – память о нём – вял, как цветок, растворялся в пространстве… И на смену ему приходил страх. Холодный страх смерти.
Государь остановил карету в проулке, выходящем на Столбовую улицу, – Спаска должна была дождаться, когда её позовёт Вечный Бродяга. Вокруг было тихо, вдалеке цокали копыта конного дозора – то ли армейского, то ли гвардейского; где-то мёл мостовую метельщик.
Здесь жили богатые люди, не привыкшие рано вставать. Шум толпы, собиравшейся в это время у Тихорецкой башни, сюда не долетал. И Спаска малодушно надеялась, что Йока Йелен сегодня не выйдет в межмирье…
– Ты, наверное, никогда не видела храма Чудотвора-Спасителя изнутри, – сказал Дубравуш. – Не мне тебя учить, но центральный неф храма держится двумя колоннадами. Чтобы разрушить храм полностью, лучше начать с задних от входа колонн.
Он ещё долго рассказывал о том, на чём держится здание храма, но Спаска не слушала – она и так знала, куда ударить, ощущала телом, где самые уязвимые его точки.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Йока поёжился: стылая сентябрьская ночь шла на убыль, самое холодное время – перед рассветом. Ему нравился этот предрассветный час, предрассветный холод – даже больше, чем черная полночь. Время зверя.
В полуночи нет острой смертной тоски, безысходности, есть только беспричинный страх. К рассвету страх уходит и остается пустота. Холод и пустота.
Это его время – время Внерубежья, время зверя, что беснуется за пределом Обитаемого мира. Жаркую его энергию лучше всего вливать в холодную пустоту. Энергия нужна Спаске на рассвете.
Это Йока отметил про себя несколько дней назад и забыл. Пусть она разрушит храм. Пусть. Йока сам даст ей силу на это – силу, чтобы убить самого себя. Он каждое утро надеялся, что посланные им тяжелые сгустки энергии наконец достигнут цели.
Он хотел покончить с чудовищем, схватиться с ним в последний раз – и победить. Он знал, что победит, и знал, что умрёт. Но сначала победит. Он вожделел, он жаждал, он мечтал о линейной молнии, она снилась ему ночами.
Майки и трусов вполне достаточно – прорезиненный комбинезон раздражал. Душный, неудобный – он мешал пить энергию всем телом, со всех сторон.
А Йока давно научился собирать силу будто комбайном, впитывать её до капли, оставляя за собой и вокруг себя полосы и круги мёртвого штиля. Он шагал по Внерубежью, окруженный штилем, как коконом. И чудовище боялось его.
– Йелен, мне кажется, ты неважно себя чувствуешь… – проворчал Важан, когда Йока проходил через кухню.
Не спится профессору!
– Я чувствую себя прекрасно, – не повернув головы ответил Йока и вышел на крыльцо.
– Я имел в виду совсем другое.
Было совершенно всё равно, что имел в виду Важан. Змай догнал Йоку у самого обрыва, запыхался и не успел надеть комбинезон.
– Йока Йелен, погоди. Не надо сегодня. Неужели ты вчера не наелся?
Йока не помнил, что было вчера, а потому не понимал, на что намекает Змай. В теле свода накрапывал дождь, появились первые заметные порывы ветра. Спаска ждала его с особенным нетерпением. Наверное, он задержался?
Йока не смотрел на часы, опираясь только на внутреннее чутье.
– Йока Йелен, ну постой. Не хочешь же ты сдохнуть, не прорвав границы миров, а?
Йока приостановился, равнодушно смерил Змая взглядом с головы до ног. Спросил:
– Что тебе нужно?
– Ты забыл, что ли, как вчера клялся, что больше никогда не выйдешь за свод?
– Я ни в чём вчера не клялся. Оставь меня в покое, – бросил Йока через плечо.
Он хотел только одного – воронку. С её маленькими линейными молниями, с закрученными в воздухе камнями, со столбом разреженного воздуха в центре, – этот разреженный воздух тоже был энергией, странной, вливавшейся в тело необычайно приятным хлопком – пок! И нету его, столбика пустоты.
Йоке это показалось не столько забавным, сколько радостным, и он рассмеялся.
– Тебе вкололи морфин не для того, чтобы ты побежал за свод, едва очухавшись… – крикнул Змай ему вслед.
– Я не просил вкалывать мне морфин, – пробормотал Йока сквозь зубы – самому себе.
Чудовище откатилось в притворном испуге, чтобы броситься на Йоку с удвоенной силой. Он уже умел держать слишком большие воронки на расстоянии, выбирая ту, которая ему по силам. Сегодня ему хотелось выбрать самую большую. Чтобы в ней непременно были молнии.
Столбики пустоты – это приятно, да, но молнии – это… Это было ни с чем не сравнимо. Они прокатывались по телу жаром и дрожью, они были слишком коротки во времени, чтобы пить их на входе, – Йока впитывал их за ту долю секунды, пока они бежали через него в землю. Широким, полным глотком.
Вроде бы днём болели ожоги, но это Йока помнил смутно. Он машинально посмотрел на себя – под майкой ничего видно не было, а по ногам до пяток спускались ветвистые отпечатки молний – язвы отвратительного вида (вспененное мясо), обугленные по краям.
Внерубежье приготовило ему сразу несколько воронок, впереди шли мелкие, не больше двух-трех локтей в диаметре, их Йока выпил и не заметил. Отбросил воронку среднего размера, вобрал в себя ещё несколько маленьких (сбросил немного энергии Спаске) и нацелился на самую большую… Она была прекрасна.
Серо-бурая, пыльно-водяная, мохнатая, широкая, как квашня, – высокая, с хвостом, уходящим в небо. В ней точно есть молнии… Не может не быть!
Сосредоточение давно стало для Йоки естеством, он без этого просто не мог. Теперь он ставил перед собой другие задачи – раскрыться. Раскрыть всё тело, раскрыть пустоту и холод внутри, чтобы пить энергию в несколько потоков, верней – бесчисленным количеством потоков.
Одни клетки впитывают силу воды (и она лениво сползает по телу вниз, лишенная энергии), другие клетки берут силу камней (камни осыпаются под ноги, а ступни подбирают капельки силы падения), третьи глотают столбик пустоты (пок!), четвертые ловят молнию…
Человек не может заметить, где и когда рождается молния, но Йока предугадывал, телом ощущал её будущую траекторию – и подставлял себя под её удар. Дрожь и жар… Молния впивается в тело на миг, на долю секунды! И гаснет. Ещё раз! Ещё! Ещё!
О, как это было волшебно! И восторженные вопли рвались из груди – Йока выбрасывал звук из горла вместе с энергией для Спаски. Энергия уходила за границу миров, а крики доводили чудовище до исступления. Внерубежье слышало голос Йоки, слышало, бесилось, а взять его не могло!
– Я убью тебя! – крикнул Йока, сложив ладони рупором, когда от воронки ничего не осталось. – Ты слышишь? Я убью тебя! Смешаю с вонючей болотной жижей!
Ещё одну… Ещё одну – и пока хватит. Жёсткие руки ухватили его под мышки и поволокли назад, к своду. Йока сопротивлялся, но сил на сопротивление было немного: выпить воронку – не шутка, ещё неделю назад он бы отлеживался несколько дней. И хотелось, хотелось ещё немного, но как вырваться?
– Ещё немного, дай ещё немного… – прошептал он.
То ли тем рукам, что его волокли, то ли Внерубежью. Притянуть воронку, притянуть сильней, чем обычно…
Воронки слушались его, нужно было просто немного побыстрей. Получилось… Не самая большая – средненькая, можно сказать, – разогналась и настигла Йоку у самого обрыва. Чужие руки прикрыли его темя – вовремя…
Вообще-то глупо Йока сделал – довольно крупный камень, потеряв энергию, просто упал с высоты. Чужие руки помешали впитать его силу до дна. В воронке не было молний, ни одной. Но Йока всё равно выпил ее с удовольствием.
Пок! – столбик пустоты прекратил своё существование.
Позади слышалась ругань и вой. Йоку за руки втащили наверх – обрыв с каждым днём становился всё выше. Он избавился от назойливых рук, прошел несколько шагов и заглянул в межмирье в последний раз.
Вообще-то мрачун не видит Исподнего мира, но тут картинка выкристаллизовалась на секунду – Йока увидел Спаску.
* * *
Йока Йелен появился скоро, почти сразу бросил Спаске немного энергии, и она кивнула Дубравушу: пора. Карета сорвалась с места, загремела колесами, раздался свист возницы, ему ответили рога с трёх сторон.
На площадь Чудотвора-Спасителя сперва вырвалась конница – стук копыт загрохотал по мостовой, порвал рассветную тишину, заполонил все улочки и проулки, ударил в ворота храма, стукнулся в дорогие резные ставни и мозаичные стекла храмовых построек, подкинул заспанных стражников с нагретых местечек, разбудил богатых и жирных обитателей особняков, выходивших окнами на площадь, поднял на ноги слуг.
Хлопнули пушки, над площадью зашипели, рассыпались огни фейерверка – толпа у Тихорецкой башни колыхнулась и устремилась к центру Хстова. Под армейскими сапогами дрогнула мостовая, два легиона строем выходили на площадь, закрывали подходы гвардии, смыкали плотные ряды перед стенами храма.
Карета остановилась, со всех сторон клацали подковы – её окружало множество всадников.
И когда Дубравуш распахнул дверцу, Спаска не увидела впереди ничего, кроме стен – стен из тяжёлых щитов. Издали неслись речи глашатаев, Спаска разобрала несколько слов: «злые духи, отнимающие у людей сердца».
Дубравуш подтолкнул её вперёд, на мостовую, а Спаска ощутила, что сейчас Вечный Бродяга выльет на неё столько силы, сколько она не сможет удержать в себе и минуты.
Было бы наивным надеяться, что храмовники сложат оружие, едва Государь покажет им зубы, – со стен храмового двора посыпались арбалетные болты, по тревоге поднялись гвардейские казармы – Спаска видела (осязала) сквозь стены, как молодые перепуганные мальчишки суетливо натягивают штаны и сапоги, как несутся, спотыкаясь, к храмовым воротам, поправляя на ходу пояса и сабельные ножны…
Арбалетчиков было не много – усиленная ночная стража на стенах, не больше тридцати человек, армейцы прикрылись щитами, стрелки́ ответили градом стрел с крыш особняков – и мальчишки-гвардейцы падали, не успев добежать до храмовых ворот.
Государь предусмотрел всё – забыл только об одном. А храмовники вот сообразили сразу.
И как только стена из щитов разошлась в стороны, открывая путь Спаскиным невидимым камням, так сразу пошли в стороны створки широких храмовых дверей в четыре человеческих роста. Они ещё не успели приоткрыться, а Спаска уже поняла, что там, за ними…
Не надо стрел, сабель, арбалетных болтов – довольно жёлтых лучей солнечного камня, зажженного в глубине храма. Впрочем, ей угрожали не только жёлтые лучи – три арбалетчика спустили тетивы в тот миг, когда перед ней раздвинулись щиты. Все трое тут же рухнули на пороге, истыканные стрелами с ног до головы, от болтов Спаску загородили щитами (один из щитов болт пробил насквозь, и державший его армеец упал на мостовую).
Но жёлтые лучи уже пробились в двери, на миг Спаска растерялась, вскинула руки, успела вскрикнуть…