“Ритц», Самый Первый День Их Жизни часть 2
Они обвиваются друг вокруг друга, целуются снова и снова; Кроули жадно и исступленно сжимает пальцами бледную кожу ангела и дрожит, когда Азирафаэль проводит ногтями по волосам Кроули и вниз вдоль его позвоночника. Он упивается поцелуями Азирафаэля, пока тот не перекатывается на спину и не обхватывает руками колени Кроули, потянув его сесть верхом на свои бёдра.
— Да? — Кроули мысленно возвращается к гобелену в своей спальне тем утром, к двум фигурам, от которых Азирафаэль с таким трудом оторвал взгляд. — Вот так?
— Если только ты сам хочешь, — кротко отвечает Азирафаэль, но его крупные пальцы всё ещё сжимают, поглаживают и дразнят бёдра Кроули.
Они такие мягкие, как пёрышки, и так близко к тому месту, где его тело действительно нуждается в руках Азирафаэля, что Кроули словно пьяный и частит, изнемогая от вожделения:
— Да, да, хорошо, всё, что угодно, ангел…
Сидя на бедрах Азирафаэля, невозможно не заметить, насколько сильно эта идея возбуждает самого ангела, однако он прокладывает себе путь внутрь с бесконечным терпением и осторожностью, пока Кроули не начинает дрожать и ёрзать и нетерпеливо наклоняется, чтобы поцеловать Азирафаэля, пытаясь заставить его поторопиться.
— Терпение, мой дорогой. — Руки, сжимающие бёдра Кроули, горячи и непреклонны, как скалы. — Терпение. Иди сюда.
На языке Кроули вертится язвительный и едкий ответ, но тут руки Азирафаэля сжимаются, а бёдра приподнимаются, и ответ Кроули исчезает в стоне, тепло разливается у него внутри, и его бёдра внезапно ослабевают.
Кроули упирается руками в подушки и позволяет Азирафаэлю делать всю работу, его тело качается, когда ангел задыхается и получает удовольствие под ним, пока Азирафаэль не отпускает его бёдра, чтобы провести ногтями вниз по спине Кроули и сказать:
— Твои крылья.
— Что именно? — Спина Кроули выгибается дугой от прикосновения Азирафаэля, и когда тот перестает двигаться, Кроули рычит:
— Ангел!..
— Покажи мне свои крылья, Кроули.
Когда Азирафаэль говорит таким тоном и использует этот взгляд в глаза, ему гораздо легче просто сдаться, и Кроули широко расправляет крылья. В следующее мгновение Азирафаэль зарывается руками в мягкие чёрные перья и снова толкает их вверх, и эффект настолько поразителен, что Кроули стонет, его локти внезапно ослабевают.
— Это… — Он задыхается. — Что…
— Я знаю.
Азирафаэль грубо проводит пальцами по перьям, и Кроули корчится, открыв рот в безмолвном крике.
Азирафаэль подхватывает тёплые руки Кроули под локти и тянет его вперёд. Под его непритязательной мягкостью скрывается сила, и Кроули позволяет ангелу тащить его за собой. Азирафаэль переходит к поддразниванию и разворачивает крылья Кроули во всю длину, в то время как тот дрожит, извивается и падает на него сверху, пока Азирафаэль, наконец, не наклоняется, чтобы позволить Кроули толкнуться в скользкий кулак, и Кроули успевает сделать несколько дрожащих толчков, прежде чем сорваться в пропасть всесокрушающего оргазма, шипя сквозь стиснутые зубы, а его крылья судорожно расправляются и опрокидывают угловой стол, и лежавшие на нем книги падают следом с оглушительным грохотом.
— О, — стонет под ним Азирафаэль, а Кроули всё ещё утыкается носом в изгиб его плеча и ждёт, когда утихнет последняя дрожь. — О, мой дорогой.
Многие люди смотрят на Азирафаэля и видят только его мягкость, но Кроули знает лучше. У ангела тоже есть мускулы и сила, и он готов продолжать, и хватает Кроули за бёдра, наклоняя под идеальным углом, и вскоре уже ангел напрягается и дрожит под ним.
После этого они лежат вместе, Кроули распластан на Азирафаэле, прижимая его к кровати, а подбородок ангела покоится на его голове. Его крылья всё ещё широко расправлены и безвольно свисают с края кровати, а руки Азирафаэля крепко обнимают Кроули за талию.
— Ох… — Азирафаэль вздыхает и с наслаждением потягивается. — Но как люди умудряются вообще делать что-то ещё?
Кроули издает согласный стон в горло Азирафаэля, а затем снова стонет от чувственного блаженства, когда ангел поднимает руку, чтобы помассировать его затылок.
— Не смотри на меня, — бормочет он. — Самоограничение и умеренность — вот в чем заключается ваша участь.
Возникает пауза, рука Азирафаэля замирает, а потом ангел говорит тихо, но уверенно:
— Я думаю, что моя участь теперь заключается в тебе.
— Ну да, конечно.
Кроули делает над собой усилие и поднимает голову.
Азирафаэль не сосредотачивался на том, чтобы не потеть, и поэтому завитки волос влажно прилипли к вискам. Вокруг глаз и рта застыли морщинки сожаления, и Кроули подыскивает слова, которые превратят их в улыбку, в нечто такое, что понравится Азирафаэлю.
— Ты и я, ангел мой. Contra mundi. Против всего мира.
Это работает, выражение лица Азирафаэля смягчается, и он улыбается Кроули, всё ещё раскрасневшийся и до боли прекрасный.
— О нет, дорогой мой. Не против всего мира. Для него.
— Да, — только и говорит Кроули, как всегда косноязычный и поглупевший от обожания, не способный выразить и доли того, что он чувствует.
А потом он передергивается всем телом, морщась. У него ноют колени, и он спрашивает:
— Когда ты купил этот матрас?
— В 1910-м году, — довольно чопорно отвечает Азирафаэль. — Хотя он так же хорош, как и новый, потому что ты же знаешь, что я не…
— Я не удивляюсь, что ты этого не делаешь, потому что заснуть на бетонной плите довольно сложно. — Кроули скорчил гримасу. — Тебе нужен новый. И нормальный.
Азирафаэль делает глубокий вдох; следующие слова его непременно будут о ненужной трате времени и денег и о том, как важны традиции и борьба с расточительностью, и Кроули быстро добавляет:
— Если только ты действительно хочешь, чтобы я здесь ночевал.
Азирафаэль покорно гладит Кроули по спине.
— Конечно, я куплю тебе новый матрас, дорогой.
— О Нет, я не говорил «покупай», — протестует Кроули. — Просто одно маленькое чудо. Ты же ангел.
— Но я хочу сделать всё, как следует, — говорит Азирафаэль.
Подбирая достойный аргумент, Кроули делает паузу, чтобы подумать. И представляет, как будет таскаться по какому-то перегретому универмагу вслед за Азирафаэлем, незаметно подталкивая термостат вверх и меняя приятную музыку на самые раздражающие треки, которые он только сможет придумать. И будет наблюдать за тем, как Азирафаэль ложится на матрас за матрасом, пребывая в полном восторге и делая всё по-человечески, как он ёрзает и извивается, чтобы устроиться поудобнее, в то время как Кроули бесстыдно глазеет на него и позволяет своей собственной зажигательной похоти выплеснуться, чтобы посеять искушение в умах всех людей поблизости.
— Тогда ладно. — Кроули снова кладет голову на грудь Азирафаэля. — Купим. Если ты этого хочешь.
«»«» — —
Воцаряется подозрительное молчание, а затем Азирафаэль уточняет:
— На самом деле?
— Да.
— Что, просто так?
— Конечно.
— Ты что-то задумал.
Кроули приподнимается на кровати, ложится нос к носу с Азирафаэлем и целует его.
— Кто? Я? Да никогда.
— Ах ты хитрый старый змей! — ворчит Азирафаэль, откидывая волосы Кроули с лица и слегка улыбаясь.
— Ангел, — говорит Кроули и собственнически обвивает вокруг своего ангела угольно-чёрное крыло.
Ни один из них не замечает крошечного перышка (не больше ангельского ногтя), глубоко запрятанного среди пуховых перьев, — крошечного перышка чистейшей белизны.
Конец
«Ритц», Самый Первый День Их Жизни часть 1
Обменявшись телами в обратную сторону на скамейке в парке, они идут в «Ритц» и заказывают неприличное количество еды: гравлакс с укропным соусом, икру и филе миньон в сопровождении шампанского и нескольких бутылок самых изысканных вин.
Кроули пробует понемногу от разных блюд, но у него никогда не было страсти Азирафаэля к еде, и особенно сейчас, когда его новый любовник так томно и сладострастно вздыхает над каждым кусочком, что заставляет его думать о других земных удовольствиях, которые они могли бы исследовать. Кроули беспокойно ёрзает на своем стуле, но ничего не говорит, и его терпение вознаграждается, когда за чашкой кофе и «петитс фур» Азирафаэль робко протягивает руку, чтобы нежно коснуться костяшек пальцев Кроули.
— Закончил? — говорит Кроули. Он слизывает последнюю каплю кофе с нижней губы, и тёмная дрожь пробегает по его телу, когда взгляд Азирафаэля устремляется на его рот.
— Да, — бормочет Азирафаэль. Он судорожно сглатывает. — Кроули, я хочу…
— Я же сказал тебе, ангел. — Кроули осторожно поворачивает руку Азирафаэля, чтобы провести кончиками пальцев по его ладони и вверх по чувствительной внутренней стороне запястья. — Ты можешь получить всё, что угодно.
Под столом, уже не так незаметно, Кроули раздвигает ноги и вытягивает их, просовывая свою икру между ног Азирафаэля и наблюдая, как губы ангела приоткрываются.
— О. Ну, я… мой дорогой, я как раз собирался сказать, что хочу посмотреть свой книжный магазин и разобраться с книгами.
— О. — Кроули напрягается и замирает, проклиная себя за торопливость. Очевидно же, что у ангела не будет сексуального аппетита такой же силы, как у демона.
— С тобой. — Азирафаэль смотрит на их руки. — Только если ты захочешь, конечно. Но мне бы хотелось этого.
Вряд ли Кроули надеялся провести этот день именно так, этот первый день в их новой жизни, и он вздыхает.
— Пожалуйста, — просит Азирафаэль, и Кроули уже готов уступить его умоляющему взгляду, когда лицо ангела становится напряженным. — Я хочу показать тебе несколько гравюр.
Нечасто Кроули оказывается настолько ошарашенным, что теряет дар речи и лишь молча смотрит на Азирафаэля. Ангел, благослови его Господь, одаривает Кроули лёгкой улыбкой, в которой есть искра откровенного сволочизма, и безмятежным жестом требует счет.
Это новая сторона Азирафаэля, и Кроули безропотно следует за ним, когда тот выходит из «Ритца» и садится в такси. Поездка — сплошное мучение; раньше они могли не видеться десятилетиями подряд, как, например, на протяжении всего четырнадцатого века, но теперь даже самое небольшое расстояние между ними оказывается слишком велико, заставляя Кроули изнывать от тоски и неудовлетворенности.
Он — демон: он нехороший и уж точно не хочет прижиматься к своему новому возлюбленному, словно маленькая воркующая голубка. Но когда Азирафаэль чуть сдвигается по сиденью в его сторону, Кроули кладёт руку ему на плечи, не глядя, и мучительное напряжение, вибрирующее в его груди, ослабевает.
Наблюдать за тем, как Азирафаэль проходит по своему книжному магазину, — неожиданное удовольствие: он трогает особо любимые тома, восхищенно восклицает над серией Ричмэла Кромптона и с отсутствующим видом кладет руку на стопку первых изданий Оскара Уайльда.
Прислонившись к книжному шкафу, Кроули понимает, что ангел вспоминает то ужасное Майское утро, но прежде чем он успевает придумать, чем можно было бы отвлечь ангела, Азирафаэль говорит:
— Я помню, как ты пришел тогда ко мне. Мы не разговаривали тридцать три года, но я обернулся и увидел тебя. Именно тогда, когда я больше всего в тебе нуждался.
Интересно, что Азирафаэль ставит тот эпизод выше спасения из Бастилии или от расстрела нацистами, но Кроули лишь пожимает плечами и отмахивается.
— Знаешь, я так и думал, что с твоим магазином всё будет в порядке. — Кроули оттолкнулся от книжного шкафа и взял первое издание «Милтона». Когда он шел сюда на рассвете, в воздухе что-то мелькнуло, и он почему-то не удивился, когда добрался до Сохо и обнаружил, что магазин Азирафаэля стоит нетронутый в утреннем свете.
— Ты мне этого не говорил, — говорит Азирафаэль.
Кроули проводит пальцем по полке.
— Ну… Я мог и ошибиться. Не хотел зря обнадеживать.
— Кроули… — Азирафаэль улыбается ему так восторженно и так откровенно, что Кроули опускает глаза на книгу, которую держит в руках, и читает несколько строк — о первом непослушании человека, о плоде запретного дерева, чей непостижимый вкус принёс в мир смерть и горе… — до тех пор, пока слева его не обдаёт знакомым теплом и пара ангельски ухоженных рук не забирает у него книгу и не разворачивает его самого обратно спиной к книжному шкафу.
— Ты хоть понимаешь, — шепчет Азирафаэль, глядя на свои руки, задирающие рубашку Кроули, — какие у тебя узкие брюки, мой дорогой мальчик?
Кроули ухмыляется, обнимая Азирафаэля.
— Ты заметил, когда был в моём теле, да?
— Хм. — Азирафаэль сосредоточенно играет с концом галстука Кроули. — Думаю, правильнее будет сказать, что впервые я заметил это ещё в 1983-м году.
Трудно сказать, склоняется ли Кроули, чтобы поцеловать Азирафаэля, или это Азирафаэль тянет за концы галстука Кроули, чтобы притянуть его ближе, но в любом случае Кроули благодарен прочности книжного шкафа за его спиной, удерживающего их обоих.
Наконец Азирафаэль отстраняется, раскрасневшийся и немного помятый.
— Я вот думаю… может быть, ты поможешь мне проверить, всё ли в порядке и со спальней на втором этаже?
Кроули хмыкает, уткнувшись носом в теплую шею Азирафаэля. Его руки нашли свой путь под одежду ангела, чтобы согреться.
— Ты пытаешься соблазнить меня?
— Да. — Когда Кроули отстраняется, Азирафаэль выглядит совершенно бесхитростным. — Думаешь, у меня получается.
— Неплохо для первой попытки, — соглашается Кроули, и Азирафаэль улыбается, берёт его за руку и ведёт к лестнице.
В спальне Кроули щелчком пальцев избавляется от собственной одежды и приближается к ангелу, который вцепляется в лацканы своего пиджака, словно защищаясь.
— Не смей его развоплощать! Я ношу это пальто с 1890-го года.
И Кроули закатывает глаза, но помогает Азирафаэлю стряхнуть с себя жалкое пальто и остальную одежду, и бросает их на стул, вместо того чтобы развеять на атомы, а затем тянет Азирафаэля вниз в кровать.
Тэдфилд, 2019 год часть 5
Пока Кроули спал, Азирафаэль устроил его поперек груди и завернул сначала в пуховое одеяло, а потом в густо покрытое перьями крыло, и в результате получился тот самый вид тепла, который демон в последний раз ощущал на склонах Везувия 23-го октября 79-го года. Как раз перед тем, как всё пошло наперекосяк и стало разваливаться.
Кроули утыкается лицом в плечо Азирафаэля.
— Как долго я спал?
— Всего час или около того.
Кроули поднимает голову и смотрит на Азирафаила.
— И все это время ты…
— Присматривал за тобой. — Азирафаэль улыбается ему, его пальцы пробегают по волосам Кроули. — Ты же знаешь, что когда ты спишь, ты…
Он останавливается на полуслове под тяжёлым и предостерегающим взглядом Кроули, который знает, что ангел собирается сказать о том, как очаровательно он выглядит спящим. Кроули — демон, он не очень-то мил и уж точно не очарователен. И слышать этого он точно не хочет.
— И кроме того, я никогда по-настоящему не нуждался во сне. И всё равно больше нечем было…
Азирафаэль быстро обрывает себя, но уже слишком поздно, и Кроули оглядывает свою спальню заново, словно видя её глазами ангела. Тёмные стены, отсутствие каких-либо украшений или мебели, кроме кровати. Ни единой книги, ни настольной лампы, ни маленького столика у локтя, на котором можно было бы поставить чашку чая или кружку какао. Совсем не похоже на уютную домашнюю обстановку его книжного магазина, и Кроули медленно произносит:
— Тебе здесь не нравится.
— О нет, — слишком быстро протестует Азирафаэль, хотя его щеки тут же начинают предательски краснеть. — Я этого не говорил. Я только имел в виду…
Но Кроули уже приподнялся на локте, чтобы посмотреть на стены, пока они медленно не посветлеют до голубовато-серого цвета того самого жилета, что ангел носит с 1880-х гг. Прикроватный столик подтягивается к дальней стороне кровати, он сделан из бледного дерева с крошечными свернувшимися змеями для ручек ящиков, и вставшая на него настольная лампа бросает теплый свет на голое плечо Азирафаэля.
— Кроули, это вовсе…
В углу комнаты появляется книжный шкаф, и Кроули бормочет:
— Я куплю тебе ещё книг, ангел. Первые издания. Или новые. Всё, что ты захочешь.
— Мой дорогой… — Азирафаэль смотрит на него так, словно Кроули — настоящее чудо. — Спасибо.
Кроули ещё не закончил; он утыкается лицом в горло Азирафаэля и вдыхает тёплый запах ангела, чувствуя головокружение от внезапной искры вожделения. Вслепую он щёлкает пальцами в сторону дальней стены, и там раздается приглушенное «фвумп», когда по ней, от потолка к полу, разворачивается гобелен. Азирафаэль задыхается, слегка потрясенный, его пальцы подрагивают в волосах Кроули, и Кроули поднимает голову и смотрит.
На картине изображен пышный сад, полный деревьев и кустарников, цветов и фруктов, с пылающим мечом и яблоком, лежащими на траве. Вокруг границы стоят маленькие ангелы и демоны, сцепившиеся в борьбе. Или что-то вроде этого.
Это не вина Кроули. По крайней мере, не совсем; возможно, ему не следовало пытаться сотворить это чудо, лежа обнажённым в постели с Азирафаэлем. Азирафаэлем, чьи голые бёдра покоятся между бёдрами Кроули, чей запах наполняет нос Кроули, и с которым Кроули даже не начал вычеркивать пунктики из бесконечного списка плотских удовольствий.
— Остановись. — Азирафаэль ловит его за запястье. — Кроули, остановись.
В нижнем правом углу бордюра изображена пара, сплетенная в особенно сложную композицию; Азирафаэль проследил за взглядом Кроули и покраснел.
— О боже! — еле слышно бормочет он, глядя на путаницу конечностей, на выражение крошечных лиц, которые равно могли быть агонией или экстазом. — Да, конечно. Возможно, позже мы могли бы… но, Кроули… — Он отводит взгляд и смотрит на Кроули сверху вниз. — Я разбудил тебя, потому что мне пора идти. Уже почти рассвело, и мне, наверное, не стоит выглядеть… ну, ты понимаешь. Как будто я провел здесь всю ночь.
Кроули помогает Азирафаэлю одеться, потому что это позволяет ему украдкой касаться и целовать обнажённую кожу ангела, даже когда он помогает её прикрыть, и потому что Азирафаэль так восхитительно отвлекается на наготу Кроули. Наконец с сожалением Кроули щелчком пальцев вызывает свою собственную одежду и следует за Азирафаэлем к входной двери, где он отрывает руку Азирафаэля от щеколды и притягивает его к себе для последнего обжигающего поцелуя.
Его крылья широко раскинулись, темные на фоне красоты ангела, и плотно сомкнулись вокруг них обоих, и Азирафаэль уступает его поцелуям и с энтузиазмом возвращает их.
— Мой дорогой… — наконец произносит Азирафаэль, шепча Кроули на ухо, поскольку тот уткнулся лицом в шею ангела, пробуя на вкус кожу под воротником. — Тебе действительно придётся меня отпустить.
Кроули неохотно поднимает голову и убирает руки с талии Азирафаэля.
— Моя контора вряд ли будет медлить.
— Нет. — Азирафаэль бледен и, кажется, впервые нервничает. — И моя тоже.
— Они придут за мной. Скорее всего, сегодня утром. Может быть, даже первым делом.
— Да.
Кроули делает глубокий вдох и пытается расслабиться, но его крылья отказываются складываться, всё ещё собственнически обвиваясь вокруг Азирафаэля.
— В таком случае, — мягко говорит он, — это тебе придётся меня отпустить.
— Почему? О. — Азирафаэль моргает, но соображает быстро. — Да. Да, конечно.
— Прямо сейчас. — Кроули кладет руку на затылок Азирафаэля, и их лбы соприкасаются.
У людей есть определенное представление о том, как происходит одержимость демонами, и обычно это не самый приятный процесс, включающий в себя много криков, мучительную ломку и корчи. Но реальность для них обоих очень отличается от общепринятой и гораздо мягче: спустя шесть тысяч лет Кроули знает Азирафаэля так же хорошо, как самого себя, его сильные и слабые стороны как в уме, так и — после прошлой ночи — в теле. Азирафаэль — нежная душа, мягкая и дружелюбная, но грозная, когда она пробуждается; Кроули согласен пережить все муки Ада, нежели чем причинить вред своему ангелу, и поэтому он только закрывает глаза, опасаясь малейшего вздрагивания Азирафаэля. Он сознательно ослабляет свою хватку на этой форме и сосредотачивается на Азирафаэле, тёплом и податливом в его руках.
На краткий миг у него кружится голова, шорох крыльев проносится мимо, а потом Кроули моргает, глядя в свои собственные жёлтые глаза.
— Ну вот, — говорит он, а Азирафаэль пожимает плечами и моргает. — Как-то так.
Азирафаэль медленно складывает крылья, и Кроули выскальзывает из его объятий.
— Встретимся в обычном месте, в десять, — говорит он. — Если меня там не будет, ты это прекрасно поймёшь.
— Да, — решительно кивает Азирафаэль. — Аналогично.
— Если они причинят тебе боль, — жёстко говорит Кроули. Если бы он был в своем собственном теле, он бы зашипел, но вместо этого он просто берет манжет чёрного рукава Азирафаэля и крепко сжимает его. — Если ты не вернёшься, я… я найду бочонок святой воды, клянусь, и отнесу его туда, и…
— Они не смогут. — Азирафаэль нежно дотрагивается до его лица, и Кроули на мгновение закрывает глаза, чтобы запечатлеть это в своей памяти. — Не волнуйся, мой дорогой. Всё будет хорошо. Доверься мне.
Отвернуться — тяжелая задача, почти непосильная, но Кроули открывает входную дверь и уходит, в последний раз ободряюще сжав руку ангела. Прошло очень много времени с тех пор, когда он во что-то или кому-то верил, но какие бы обрывки веры ни оставались у него на сегодняшний день, теперь они всецело принадлежат Азирафаэлю.
Тэдфилд, 2019 год часть 4
Азирафаэль замирает под ним.
— Прошу прощения?
— Я взял тебя с собой в Японию в далеком 1986-м году на один обед, один, ангел! А потом ты только и делал, что таскал меня по всему Лондону, когда мы вернулись…
— О, хм… Правда?
— …пробуя каждый ресторан, каждое благословенное блюдо в меню…
— Ты преувеличиваешь, мой дорогой, всё было совсем не так!
— …заказывая на дом всё, что тебе особенно понравилось…
Поцелуй Азирафаэля эффективно заставляет его замолчать, ангел сжимает затылок Кроули, целует и скользит жадными руками по его коже, пока Кроули не утыкается носом в горло Азирафаэля. Он трётся о бёдра демона, медленно, провокационно и грязно, и желание Кроули столь яростно, что кажется, будто простыни под ним вот-вот вспыхнут, испепелённые чистой похотью. Кроули рвано дышит и прикусывает мочку уха Азирафаэля, выдыхая:
— Всё, что ты хочешь, ангел. Только скажи.
— Я… я хочу… — глаза Азирафаэля закрыты. Его член сильно прижимается к члену Кроули, его голова откидывается назад, чтобы подставить горло под губы, жадные до поцелуев. — Я…
От их поцелуев бёдра Азирафаэля раздвигаются ещё на дюйм, а потом его ноги и вовсе обхватывают Кроули за талию; Кроули догадывается, о чем думает Азирафаэль, но мучительно жаждет услышать, как он это скажет.
— Скажи мне…
— Эта… штука… у тебя в коридоре. Эта скульптура… — Азирафаэль стискивает волосы Кроули в кулаке и тянет его вверх, чтобы иметь возможность поцеловать в челюсть, а Кроули вцепляется кулаками в подушки, чтобы не разорвать ангела на части, потому что хочет его почти нестерпимо. — Та, которая выглядит так, будто они… ну, ты понимаешь. Может быть, мы могли бы… Так.
— А. — Кроули ухмыляется, высовывает язык, чтобы ощутить в воздухе желание Азирафаэля. — Значит, ты знаешь об этом акте, не так ли?
— Ну право же, Кроули, — фыркает Азирафаэль, даже сейчас умудряясь говорить в достаточной мере чопорно. — Я ангел, а не идиот. — Кроули легонько проводит ногтями по задней стороне бедра Азирафаэля, отчего тот стонет и царапает ногтями спину Кроули. — А мы можем? Это… приятно?
— Ангел, я прослежу, чтобы это было так, — рычит Кроули, поддергивая колени Азирафаэля и поудобнее устраивая его ноги вокруг своей талии, когда Азирафаэль резко вдыхает, — и это последние слова, сказанные им в течение некоторого времени.
***
После Кроули обвивается вокруг Азирафаэля, который лежит, закрыв лицо рукой, и покрывает поцелуями его предплечье до тех пор, пока Азирафаэль не сдвигает руку, позволяя Кроули переместиться выше и осыпать поцелуями его разгоряченное лицо и до красноты искусанные губы.
— Покажи мне, — просит Кроули, стараясь не показать, что его блаженное посткоитальное удовлетворение уже превратилось в холодный ужас, потому что нет пути назад после того, что они только что сделали.
Все их другие поцелуи и прикосновения сегодня вечером были ничто по сравнению с этим, с Азирафаэлем, дрожащим и бьющимся в конвульсиях под Кроули, кричащим от блаженства, когда его руки крепко, как стальные ленты, обхватили спину Кроули, на этот раз не прячась, но позволяя Кроули видеть всё, каждую частичку его желания, и пить беспомощные звуки удовольствия прямо из его рта.
— Кроули… — вздыхает Азирафаэль.
— Пожалуйста, — выплевывает Кроули почти жалобно, давя остатки гордости. Когда дело касается цвета крыльев его ангела ни о какой гордости не может быть и речи, и Азирафаэль перекатывается на бок с легким стоном и протягивает Кроули крыло, чтобы тот просунул в него пальцы, ища проблеск серого.
— В этом нет никакого греха, — повторяет Азирафаэль, глядя не на свои крылья, а на лицо Кроули с такой нежностью, что тому становится больно. — Я в полном порядке.
— Но как же так? — Кроули требует ответа, почти рыча, потому что как это может быть, что Азирафаэль, теперь действительно потерявший всю свою былую невинность во всех смыслах этого слова — при этом так и не Пал? Кроули по собственному опыту знает, что подобная терпимость отнюдь не принята Наверху.
В ответ Азирафаэль целует его, поглаживая большим пальцем вдоль скулы.
— Ты же знаешь, что говорят люди, мой дорогой. Amor vincit omnia. Любовь побеждает всё.
Это нелепая, романтическая идея, и сотни проклятых душ Внизу опровергают её, но прежде чем Кроули успевает возразить, Азирафаэль изящно меняет тему разговора.
— Ты помнишь, что сегодня нас казнят?
— Да.
Пальцы Кроули непроизвольно сжимают запястный сустав в верхней части левого крыла Азирафаэля, заставляя ангела вздрогнуть и осторожно вывернуть крыло из рук Кроули.
— И ты знаешь, что мы должны сделать. Пророчество Агнессы.
Кроули берёт руку Азирафаэля и целует его ладонь.
— Я не хочу, чтобы ты спускался туда, ангел. Это настоящий Ад. Это… — Кроули подыскивает нужные слова. Азирафаэль никогда не видел Преисподней и, вероятно, даже не способен её вообразить. — Там повсюду боль, несчастье и мучение, и я не хочу, чтобы ты был рядом с ними. — Он сжимает руку Азирафаэля, но тот, к сожалению, не соглашается. Он просто наблюдает за Кроули с грустной улыбкой, как будто ждёт, когда тот догонит его и поймёт.
— Ты такой умный, ангел, — пытается оправдаться Кроули. Может быть, лесть поколеблет сопротивление Азирафаэля. — Я верю, ты сможешь придумать другой выход.
Но Азирафаэль только переплетает свои пальцы с пальцами Кроули.
— Другого выхода нет. Если я не пойду вместо тебя, то ты приговоришь меня к смерти в адском огне.
— Но вашим свойственно божественное милосердие, ангел! И вообще, — Кроули цепляется за воспоминания об их разговоре в пабе, — тебе будет больно. Ангел в теле демона? Это невозможно.
— Невозможно для других, — медленно произносит Азирафаэль, и Кроули на мгновение почти отвлекается на тот факт, что ангел, даже лежа голым в постели Кроули, умудряется сохранять серьёзный нравоучительный вид. — Но для нас никаких трудностей не возникнет. Для нас это сработает.
— Почему?
Азирафаэль улыбается ему, и Кроули согласен быть трижды благословен, если в этой улыбке нет изрядной толики сволочизма.
— Потому что мы слишком долго жили среди людей. Мы отуземились. Я уже не совсем ангел, а ты уже не совсем демон. — Он облизывает губы и осторожно продолжает: — «Я послал свою Душу через Невидимое, через записи загробной жизни, чтобы произнести заклинание; и мало-помалу моя душа вернулась ко мне и ответила: «Ты сам — Рай и Ад». — Азирафаэль делает паузу, чтобы прикоснуться губами к щеке Кроули, и шепчет: — Небеса — это лишь видение исполненного желания, а Ад — тень от души в огне».
Это отрывок из одной из многочисленных поэтических книг Азирафаэля; Кроули будет трижды благословен, если помнит, какой именно, но слова и тон ангела, полные абсолютной спокойной уверенности, успокаивают, и он закрывает глаза, глубоко вздыхая.
Наверняка должны быть убедительные аргументы, которые заставят Азирафаэля отказаться от этого безумного плана, и блестящая альтернатива тоже наверняка где-то есть, и Кроули соберет их в одно мгновение. Возможно, потребуется чуть больше минуты, потому что сейчас три часа ночи, и хотя технически ему не нужно спать, но многовековую привычку не так легко отбросить, даже ради Азирафаэля. Кроули пытается подавить зевок.
— Спи, если хочешь, — говорит Азирафаэль, подсунув руку под шею Кроули и притягивая его к себе. — У нас ещё есть время.
— У нас ещё много времени, — твердо говорит Кроули, обнимая Азирафаэля за талию и проводя пальцем по его спине. — И мы не станем следовать этому плану только потому, что так говорит какая-то безумная старая пророчица.
— Хм. — Азирафаэль щелкает пальцами, и в комнате становится темно. — А у тебя, наверное, есть идеи получше.
— Да. И мой план… Мой план… — изгиб шеи Азирафаэля тёплый и пахнет восхитительно, и Кроули утыкается в него носом и всё ещё обдумывает ответ, когда его одолевает сон.
***
Кроули давно не мог согреться — пожалуй, с тех пор, как покинул Средиземное море в 473-м году, но сегодня он просыпается от приятного жара и тихо шипит от удовольствия, отогреваясь.
Чья-то рука касается его щеки.
— Мой дорогой.
Пальцы ангела запутались в его волосах, вынуждая поднять голову, и Кроули стонет постыдно и откровенно, почти задыхаясь от желания. Непрошеный адский огонь вспыхивает на кончиках его пальцев, и Азирафаэль быстро накрывает ладонь Кроули, призывая его ослабить хватку на подушке, и крепко сжимает его руку.
— Иди сюда, — говорит Азирафаэль, крепко обнимая Кроули за талию, а тот дрожит, прижимаясь к нему, желая, но боясь, боясь уже не Падения, а гибели смертного тела, которое, конечно, не способно вместить в себя такую силу чувств. — Иди сюда, мой дорогой.
Ангел едва ли находится в лучшем состоянии, дрожащий и близкий к своему финишу, но он крепко держит руку Кроули и тянется вниз, чтобы заставить бёдра Кроули снова двигаться, и Кроули впивается зубами в сильное плечо Азирафаэля, когда кончает. Его рука сжимает ладонь Азирафаэля, их ладони скользкие от пота, и через несколько мгновений бёдра и живот Азирафаэля напрягаются, и на этот раз Кроули имеет прекрасную возможность наблюдать, как экстаз расцветает на ангельском лице.
После этого Кроули просто безвольно растягивается на груди Азирафаэля и позволяет ангелу запустить пальцы в его волосы. Потому что Азирафаэль очень надежный, очень тёплый и мягкий, и лежать, прижавшись щекой к его сердцу, в то время как ангел нежно и собственнически перебирает его волосы, останавливаясь только для того, чтобы выпутать из них случайные белые перья, — это самое невыразимое блаженство, которое Кроули когда-либо испытывал на этой прекрасной, отвратительной, ослепительной, несчастной, восхитительной, убогой земле.
— Они мягкие, — говорит Азирафаэль.
Его голос перекатывается мягким рокотом глубоко в груди, под щекой Кроули, и тот закрывает глаза, чтобы лучше сосредоточиться на этом ощущении.
— Хм?
— Твои волосы. — Пауза, пока Азирафаэль выпутывает ещё одно перо из волос Кроули и отбрасывает его прочь. Азирафаэль поднял с пола одну из подушек, но ни у кого из них не было особого желания тратить силы, чтобы чудесным образом ее починить. — У тебя такие мягкие волосы. Я всегда думал, что они должны быть жёсткими, но это совсем не так.
Пальцы гладят влажные волосы на виске Кроули, и Азирафаэль бормочет:
— Это прекрасно…
Его голос звучит приглушённо, и когда Кроули поднимает голову и встречается с ним взглядом, Азирафаэль улыбается. Кроули приходится приподниматься на кровати и благодарно поцеловать его за это, а потом ещё раз, когда он чувствует, как ступня Азирафаэля скользит по его икре.
Когда он поднимает голову, Азирафаэль уже не улыбается и смотрит на Кроули с таким голодом, что тот содрогается всем телом, до кончиков пальцев ног. Он опускает голову, но останавливается как раз перед тем, чтобы поцеловать Азирафаэля, позволяя их дыханию смешаться, они соприкасаются носами, его собственный острый нос трется о кончик дерзко вздернутого носа Азирафаэля.
— Ещё раз? — уточняет Кроули.
— О боже, — выдыхает Азирафаэль. — О, да. Да, пожалуйста.
Он сжимает затылок Кроули, чтобы притянуть его к себе в поцелуе, и слова оказываются не нужны, и тут Кроули вспоминает, что он ещё не использовал свой рот на полную мощность. Азирафаэль вел воистину монашескую жизнь, в то время как Кроули провёл большую часть истории, весьма успешно искушая настоящих монахов, ангел никогда не чувствовал на себе ничьих губ, и это надо срочно исправить. Он скользит вниз.
— Что ты… ох. В самом деле?.. А ты уверен? — Азирафаил подтягивает под себя локти и смотрит на Кроули. Он слегка озабоченно хмурится, наморщив лоб, но готов подчиняться правилам игры, предложенной Кроули, и следовать за ним туда, куда тот его поведёт. И верить, что ему не причинят вреда. Кроули наклоняется, чтобы коснуться губами подколенной впадинки, и начинает медленно пробираться вверх.
Первый раз кончается быстро, когда Азирафаэль сжимает простыню в руках и судорожно глотает воздух при каждом медленном скольжении рта Кроули по его члену. Кроули даёт ему время прийти в себя, а затем начинает снова, на этот раз медленнее, пока Азирафаэль не упирается коленом в плечо Кроули и не пытается заглушить стоны пальцами, плотно прижатыми ко рту, а другой рукой вцепляется в волосы Кроули и слегка дёргает. Демон может гордиться собой — ему удалось заставить ангела забыть о хороших манерах.
Азирафаэлю это доставляет такое яркое, неслыханное и необузданное удовольствие, что Кроули не даёт ему отдышаться и игнорирует собственное возобновившееся возбуждение, чтобы притянуть ангела к своей груди и почти потребовать:
— Покажи свои крылья.
— Зачем? — Азирафаэль выглядит помятым, раскрасневшимся и до боли красивым. Внешне он ничем не отличается от себя прежнего, но всё равно Кроули гладит рукой его голые плечи и тихо просит:
— Пожалуйста.
Азирафаэль закрывает глаза и расправляет крылья. Они такие же белоснежные, как и всегда, и Кроули тщательно выискивает малейший намек на серый оттенок, когда расчесывает перья; тем временем Азирафаэль мурлычет от удовольствия и трется бёдрами о бедро Кроули.
— Но вожделение — это смертный грех… — бормочет Кроули, когда ему не удается найти даже единого даже самую малость потемневшего перышка. — Я не понимаю.
— О, мой дорогой! — Азирафаэль открывает глаза и улыбается ему сверху вниз. — Разве ты ещё не понял?
— Понял что?
— Что я люблю тебя. Во всех смыслах этого слова, как только можно любить кого-то. — Азирафаэль подтверждает свои слова нежным поцелуем. — И в этом нет никакого греха.
Кроули обхватывает голову Азирафаэля, прижимает его к себе и в отчаянии говорит:
— Ты ангел, ты любишь всех тварей.
— Ну… — лицо Азирафаэля омрачается, он явно пытается опровергнуть это, но в конце концов светлеет. — Но влюблен я только в тебя, мой дорогой. — Он снова целует Кроули. — Только в тебя. Отчаянно.
— И я … — Кроули замолкает, слегка задыхаясь. Демоны — существа тьмы, страдания и ненависти. Они не умеют любить, во всяком случае, так распорядились Внизу; они не чувствуют любви и, конечно, не могут говорить о ней. Кроули может быть совершенно ужасным и неправильным демоном, но есть определенные императивы, которые даже он не может обойти, и даже первый намек на запретные слова предупреждающе обжигает его язык.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — выдыхает Азирафаэль, и его улыбка становится ослепительной. Он прижимает ладонь к груди Кроули, над его сердцем. — Я это чувствую.
— А я нет, — говорит Кроули. Он садится и переворачивает Азирафаэля, сминая его крылья под собой, и держит его за предплечья с нечеловеческой силой, со всей силой своего отчаяния. — Я не знаю, ангел! Я хочу тебя. Я поклоняюсь тебе, ангел, как ложному идолу. Я хочу встать на колени у твоих ног. Я хочу наброситься на тебя и поглотить целиком. — Он позволяет своему языку сузиться и раздвоиться, совсем чуть-чуть, и наклоняется, чтобы заглянуть в спокойные голубые глаза Азирафаэля своими коварными змеиными глазами. — Я за тобой бегаю. Волочусь. Ухлестываю. Если кто-нибудь прикоснется к тебе, прикос-с-снется к моему, я с-с-с них шкуру живьем с-с-сдеру. Но я не люблю тебя. Я не могу.
— Конечно нет! — Все это время Азирафаэль неподвижно лежал под Кроули, не делая ни малейших попыток освободиться, да и теперь пошевелился только, чтобы вытащить из-под себя крылья и широко расправить их. — Конечно нет, дорогой мой.
Крылья Азирафаэля мягкие, но непреклонные, как и сам ангел, оборачиваются вокруг него и давят на спину, и Кроули отпускает руки Азирафаэля. Он позволяет увлечь себя вниз, в тепло, в белизну, в бесконечную любовь, в которую он так хотел погрузиться с головой и замереть там в полном оцепенении навсегда, на всё оставшееся время своей долгой-долгой жизни.
Какое-то время Азирафаэль молча гладит его по спине, и Кроули наслаждается этим совершенно невинным прикосновением. Но в конце концов поглаживания становится более медленными, тягучими, плотскими, задерживаясь на пояснице Кроули и на его бёдрах, особенно там, где он зажат между бёдрами Азирафаэля. Когда Кроули тяжело опускает руку на талию ангела, у того перехватывает дыхание, он чуть изменяет положение под бёдрами Кроули, и признак возобновившегося интереса упирается тому в живот.
— Ты хочешь от меня большего? — говорит Кроули, приподнимаясь на локтях, чтобы наклониться и поцеловать Азирафаэля в щеки, уже начавшие заливаться румянцем.
— О, мой дорогой. — Азирафаэль поворачивает голову, чтобы поцеловать Кроули в губы, и его язык просто проскальзывает между губами Кроули. — Я хочу от тебя всего.
В его глазах снова появляется тот особый голодный блеск, который, к радости Кроули, он начинает узнавать. И надеется увидеть в будущем гораздо чаще.
Об отказе не может быть и речи, особенно когда глаза Азирафаэля закрываются, и он вздыхает в ответ на поцелуй, а его руки скользят ниже, и уже нельзя сказать, что они всё ещё покоятся на спине Кроули. Но он всё-таки поддразнивает ангела — просто потому, что может и больше не боится это делать.
— Опять как с суши.
Тэдфилд, 2019 год часть 2
После этого Кроули окончательно теряет счет времени. Так много полуобнажённой кожи, на которую можно смотреть, которую можно трогать, целовать и гладить, и он впечатывает преданные, неистовые, стремительные поцелуи, отодвигая щекой воротник Азирафаэля, когда осознает, что именно ангел ему говорит.
— Полагаю, — говорит ангел. — То есть я уверен, что ты… со многими уже… ну, раньше. То с одним, то с другим… на протяжении многих лет…
— Что? — рычит Кроули. Он только что нашел самое идеальное место на полпути к горлу Азирафаэля, где пульс ангела ровно бьется в его губы, а нос утыкается в впадину между ухом и нижним краем челюсти Азирафаэля, где он так хорошо пахнет, и о, Кроули хочет жить здесь, хочет дышать этим запахом и провести всю следующую неделю, целуя своего ангела и не делая ничего другого.
— Тогда я полагаю, что ты… делал это раньше, — говорит Азирафаэль, одной рукой обнимая голову Кроули и прижимая его к себе. — Много раз. На протяжении веков. Пожалуй, даже больше, чем некоторые.
Кроули хмыкает в знак согласия, не желая покидать свое нынешнее место.
— Конечно же, делал. Я же демон. Попрание моральных устоев и разжигание похоти входит в список моих должностных обязанностей.
— Да. — Они так близко друг к другу, что Кроули чувствует, как Азирафаэль сглатывает. — Да, конечно же, это твоя работа.
Пальцы Азирафаэля двигаются по голому животу Кроули, нежно поглаживая его, и Кроули закрывает глаза и содрогается от острого желания. Он слепо поднимает лицо, ловя рот Азирафаэля для поцелуя, и ангел тихо стонет, а его рука скользит по пояснице Кроули, прижимая их друг к другу ещё плотнее.
Наконец Азирафаэль разрывает затянувшийся поцелуи и не позволяет Кроули поцеловать его снова, и Кроули недовольно рычит, когда Азирафаэль продолжает решительно, хоть и с некоторой запинкой:
— Для меня это все не так. Видишь ли, исторически к этому относились довольно неодобрительно. Особенно… — Азирафаэль нервно усмехается, — Боже мой, особенно после нефилимов, конечно, я… На самом деле, видишь ли, был указ сверху, и поэтому… и конечно, за эти годы было так много других дел, что я почему-то так и не смог до конца собраться…
— Ангел, — перебивает его Кроули, прежде чем Азирафаэль застрянет в этом бессвязном потоке на всю оставшуюся ночь. — Ты хочешь сказать, что у тебя никогда не было секса?
Азирафаэль сглатывает, и Кроули на мгновение отвлекается на изящно очерченный изгиб его горла, так красиво выставленного напоказ в расстёгнутом воротнике рубашки.
— Нет.
— Что, никогда? — Кроули слегка шокирован.
Он знает, что Азирафаэлю не нравится спать, но ангел хотя бы попробовал; он знает, что Азирафаэль любит вино, но гораздо больше любит хорошую еду; и он также знает, что ничто не мешает человеку преуспеть там, где демон потерпел неудачу.
— А как насчет того джентльменского клуба в 1800-х годах? — спрашивает Кроули.
— Они учили гавоту, — пожимает плечами Азирафаэль. На его щеках всё жарче разгорается румянец, хотя это может быть следствием того, что рука Кроули сползла с его талии и легла на бедро. — Я же тебе говорил.
— Что, действительно гавот?
— Да!
— Я думал, это эвфемизм. — Кроули проводит большим пальцем по голой коже рядом с поясом брюк Азирафаэля.
— О, Кроули… — Азирафаэль ёрзает, коротко прикусывая губу, и Кроули пробегает пальцами вокруг, чтобы слегка проскользнуть ими за пряжку ангельского ремня. — Значит, я просто хочу сказать, что… ну, это может быть и не…
— О, заткнись, ангел! — Кроули никогда не был чрезмерно терпелив, и он прижимается ближе, чтобы провести кончиками пальцев по ширинке Азирафаэля, и слушает, как у того перехватывает дыхание. — И как только такое умное существо может быть таким глупым!
***
За последние столетия Кроули потратил некоторое время — довольно много времени, честно говоря, — на размышления о том, каким бы мог быть Азирафаэль в постели. Он провел почти весь двадцатый век в мыслях об этом, прежде чем понял, что такой путь ведет к безумию, и неохотно переключился, попытавшись отвлечься при помощи людей.
Теперь, наконец, он знает. Он знает, что Азирафаэль снимает с себя одежду, как подобает человеку, и вешает её на вешалку. Он знает, что Азирафаэлю очень нравится дорогой матрас с эффектом памяти на огромной кровати Кроули. Азирафаэль немного пухлый из-за пристрастия к изысканной пище, и его запах сильнее всего ощущается в сгибах локтей, впадинах горла и в паху. Он знает, что Азирафаэлю нравятся поцелуи Кроули во всех этих местах на его теле, но, когда Кроули наконец кладёт руку между его бёдер, Азирафаэль стонет и тянет Кроули вверх, чтобы поцеловать его в губы, его руки дрожат, а сердце колотится так сильно, что Кроули чувствует это через грудную клетку. Оно похоже на дикую тварь, пытающуюся вырваться на свободу.
Поначалу Азирафаэль немного стеснителен и неуклюж и боится сделать что-то не так, даже когда Кроули обвился вокруг него, подсунул руку ему под шею и, маскируя обожание под угрозу, начал нашептывать на ухо разные обещания, что он сделает с ангелом, если Азирафаэль остановит его хотя бы на секунду. Но к тому времени, когда он приближается к финишу, Азирафаэль забывает нервничать, его руки становятся жадными и с силой хватаются за Кроули, оставляя на нем синяки, он стонет от удовольствия, и его тело бесстыдно обмякает в руках Кроули.
Нужно невероятное мужество, чтобы протянуть руку за тем, чего желает твоё сердце, зная, что это может стоить тебе всего. Кроули смиряется перед лицом такой смелости. Он перекатывает Азирафаэля на спину и целует его шею, грудь, выискивая все места, которые заставляют ангела извиваться и вскрикивать. Если это будет концом их обоих — ибо если Азирафаэль будет уничтожен из-за этого, то Кроули отправится в Рим с одной мыслью в сердце и переживёт его ненадолго — тогда Кроули полон решимости сделать так, чтобы оно того стоило.
В ту ночь Кроули узнает, что в отличие от людей, которые во время секса частенько разражаются проклятиями или взывают к Богу, Азирафаэль в основном молчит, разве что не может сдержать негромких стонов удовольствия или собственного имени Кроули, оно срывается с его губ мягко, потрясенно, умоляюще, он почти задыхается, теряется в нем, и Кроули целует ухо Азирафаэля и бормочет грязные ободрения, плотно вжимаясь бёдрами между бёдер Азирафаэля.
Только в самом конце храбрость Азирафаэля ослабевает, и он отворачивается в самый ответственный момент, зарываясь лицом в толстые пуховые подушки Кроули и давя в них свой крик.
— Не надо! — яростно шипит Кроули, используя свободную руку — руку, которая не гладит Азирафаэля, поддерживая его дрожь и пульсацию — чтобы оторвать подушки. — Не надо, почему ты… зачем ты так делаешь…
Он в бешенстве рвёт одну из подушек, и из неё вылетает облако белых перьев, но к тому времени, когда последнее из них падает на пол, уже слишком поздно, всё кончено, и Азирафаэль, раскрасневшийся и расслабленный, улыбается Кроули так, что тому вдруг становится трудно дышать.
— Иди сюда, — бормочет Азирафаэль, притягивая Кроули к себе, и Кроули обнюхивает его горло и высовывает язык, чтобы попробовать кожу на вкус. Он скользит своим членом по тёплому, скользкому, полностью человеческому на животе Азирафаэля и отдается в его сильные руки.
Тела, которые, строго говоря, не нуждаются в еде или сне, так же не нуждаются и в отдыхе между раундами, и, как это ни удивительно, Азирафаэль понимает это раньше Кроули. Честно говоря, Кроули до сих пор спал только с людьми, которые любили отдыхать, когда всё кончается, — если только он не вставал и не уходил сразу после акта. Но Азирафаэль невероятно умён и вынослив, и тот факт, что Кроули получает удовольствие, ёрзая по его тёплому животу, возбуждает и самого ангела, всё сильнее с каждым движением бёдер Кроули.
— Опять? — Кроули опасливо целует Азирафаэля в шею, а тот сжимает его плечи.
— Да. — Азирафаэль вздрагивает, когда Кроули осторожно толкает свой член, чтобы медленно, плотно и решительно прижать его к члену Азирафаэля. — Да, да, именно так. Хорошо.
Поцелуи и трение членами друг о друга — едва ли самое захватывающее занятие, которое когда-либо было придумано для секса. Но это Азирафаэль, которого Кроули жаждал веками, и сам Азирафаэль стонет в ухо Кроули, его руки горячие, трясущиеся, так крепко сжимают плечи Кроули и терзают его спину, как будто Кроули — самый искусный инкуб во всех девяти кругах.
Конечно, Кроули и раньше занимался сексом. С людьми, когда нужно было искусить их на грех, или просто потому, что он был в настроении провести ночь с одним из них, но это совсем другое. Он не испытывал к ним никакой привязанности — сама мысль об этом была смехотворна, — и пережитый ранее опыт никоим образом не подготовил его к тому, что происходит сейчас. Удовольствие потрескивает электрическими искорками на его коже, когда он подтягивает локти и двигается над ангелом, и он наблюдает за лицом Азирафаэля, внимая каждому проблеску удовольствия. Но внезапно всё это становится уже слишком безбрежным и всепоглощающим, и он прижимается лбом к ключице Азирафаэля, дрожа от того, как близко он подошел к самому краю.
Тэдфилд, 2019 год часть 1
Поездка на автобусе в Оксфорд, а затем в Лондон проходит спокойно, и Азирафаэль даже не ругает Кроули за то, что он послал бедного водителя в Лондон, так далеко от его обычного маршрута и дома. Кроули пытается завести разговор на несколько тем, но Азирафаэль отвечает односложно — самый минимум вежливости, и в конце концов Кроули оставляет его в покое. Если ангел хочет молча смотреть в окно — пусть смотрит, шесть тысячелетий научили их чувствовать себя комфортно в обществе друг друга, даже если оба молчат.
Но затем, через двадцать минут их путешествия, Азирафаэль берёт его за руку, и Кроули вздрагивает так сильно, что только чудом не падает со своего места.
— Ангел?
Азирафаэль не отвечает. Он не смотрит на Кроули, вместо этого сосредоточившись на тёмной сельской местности, мелькающей за окном, будто совершенно не знает, что делает его рука.
Кроули опускает взгляд. У Азирафаэля мягкие, ухоженные руки библиомана; он очень тёплый, и Кроули осторожно сжимает свои пальцы вокруг пальцев Азирафаэля, при этом нервничая, что слишком крепкая хватка может заставить ангела прийти в себя и отстраниться. Но этого не происходит.
Они так и сидят, держась за руки, всю дорогу до Мейфэра.
И всю дорогу Кроули повторяет себе, что это ничего не значит. Это просто реакция на потерю книжного магазина и всех драгоценных ангельских книг, в том числе и первых изданий Уайльда, например. И когда автобус подъезжает к квартире Кроули, Кроули старается осторожно уточнить, что ангелом движет не более чем простая вежливость:
— Ты поднимешься? Только из-за сегодняшних обстоятельств. — Он пытается слегка улыбнуться. — У меня обязательно найдётся что-нибудь выпить.
Азирафаэль смотрит на него молчаливым нечитаемым взглядом, достаточно долгим, чтобы по коже Кроули побежали мурашки от предчувствий отказа и переживаний, что он опять что-то сказал не так. Но в конце концов ангел тоже слегка улыбается.
— Да, — говорит он. — Пожалуй.
В квартире Кроули направляется прямиком на кухню, но из коридора доносится восклицание. Он высовывает голову и видит Азирафаэля, стоящего в дверях кабинета; трудно сказать, что ангела ужасает больше — жирная чёрная лужа, которая когда-то была Лигуром, или выпотрошенная книга со страницами, разбросанными по всей комнате.
— Ох, извини. — Кроули выходит из кухни. — Я не успел убрать. Подожди, я сейчас…
— Не трогай! — резко говорит Азирафаэль и упирается рукой в грудь Кроули. — Отойди от него подальше.
Он заходит так далеко, что слегка подталкивает Кроули обратно на кухню, и тот уже почти готов сделать саркастическое замечание по этому поводу, но передумывает, увидев выражение лица Азирафаэля. Метод проб и ошибок научил его, что лучше всего не вставать на пути ангела, когда у того такое лицо.
Кухня чиста, его приборы не используются, а шкафы пусты, как в тот день, когда Кроули впервые их начудесил. Духовка используется для хранения вина, и он сидит на корточках перед ней, делая сложный выбор между «Шатонеф-дю-Пап» или «Монраше», когда к нему подходит Азирафаэль.
— Что выберешь, ангел? — Кроули встает и показывает Азирафаилу две бутылки. — Или мы можем начать с одного и перейти к другому.
Но Азирафаэль, как это ни странно, не выказывает предпочтения. Он даже не смотрит на бутылки, вместо этого берёт их у Кроули и ставит на стойку.
— Кроули… — Азирафаэль делает глубокий вдох и запинается. — Я… То есть…
Они только что предотвратили Апокалипсис и столкнулись лицом к лицу с самим Сатаной; вряд ли после этого в целом мире найдётся хоть что-то, что могло бы заставить Азирафаэля потерять самообладание, и Кроули поднимает брови, пытаясь выглядеть ободряюще.
Когда Азирафаэль открывает рот, колеблется и снова закрывает его, Кроули решает вмешаться:
— Ну же, ангел, выкладывай. Ты предпочитаешь белое, а не красное, не так ли?
Азирафаэль бросает на Кроули взгляд, полный нежности, сожаления и страха; Кроули мгновенно теряется, не в силах разобраться во всей этой сложности, а в следующий момент Азирафаэль наклоняется и неумело прижимается к его губам своими. Они мягкие и тёплые, и Кроули отворачивает лицо, в груди у него все обрывается.
— Азирафаэль, нет.
Губы ангела скользят по щеке к крошечной чёрной татуировке у уха; его рука касается лица Кроули, тот хватает её и крепко прижимает к щеке.
— Не надо, ангел, не надо! — быстро говорит он, и его голос срывается, слова частят. подгоняемые страхом. — Не надо, пожалуйста, иначе ты… — Азирафаэль прижимает теплый нос к уху Кроули, и тот тает и задыхается одновременно. — Глупый ангел, ты же…
Кроули не может заставить себя сказать это жуткое слово, боясь, что единственный поцелуй, добровольно данный, уже слишком много и что в любой момент Азирафаэль согнётся пополам от жгучей боли, его безупречные белые крылья почернеют, а глаза навсегда утратят безмятежную небесную синеву.
— Даже если и так, мне всё равно. — Азирафаэль позволяет Кроули держать свою руку, но другой рукой обнимает его за талию.
— Тебе не должно быть всё равно! — Кроули пытается отшатнуться вперед, подальше от руки Азирафаэля, обнимающей его за талию, но это только плотнее прижимает его к груди ангела. Он лихорадочно чертит большим пальцем круги на ладони Азирафаэля, быстрые, неистовые. — Мне не всё равно. И если бы ты не был таким идиотом, то и тебе не было бы тоже.
При этих словах лицо Азирафаэля озаряется улыбкой такого блаженного счастья, что Кроули вынужден отвести взгляд.
Демоны ничего не помнят ни о небесах, ни о красоте, ни о гармонии, ни о мире. В течение многих столетий Кроули в одиночестве копался в глубинах своей памяти, выискивая мельчайшие фрагменты, но всё, что он находил, — это воспоминания о своем Падении, каждая мучительная деталь которого запечатлелась в его сознании так же свежо, как если бы это произошло вчера.
Одна только мысль о том, что Азирафаэль вынужден будет пережить это, заставляет его желудок перевернуться, и он делает ещё одну попытку.
— Остановись, — говорит Кроули, хотя рука Азирафаэля на его спине неуверенно поглаживает его по позвоночнику, рассылая волны мурашек. — Мы же друзья. Лучшие друзья. Это ведь нормально, правда? И этого достаточно.
Азирафаэль выглядит искренне расстроенным.
— Раньше я так и думал. Но на прошлой неделе… Ты всё время просил меня уехать с тобой. Чтобы мы сбежали вместе.
Кроули молчит. Конечно же, так оно и было: наступал конец света, и его единственной мыслью было схватить в охапку самое дорогое, что у него было, и держать его в безопасности рядом с собой.
— И я понял, — тихо говорит Азирафаэль, а его рука скользит вверх и ложится на лопатки Кроули, — что всё, чего я хочу, это уехать с тобой. Больше, чем я хотел бы повиноваться небесам. И это привело меня в ужас. Но раз уж конец света так и не наступил… а мы всё ещё здесь…
Азирафаэль снова целует его, его рука скользит вверх, чтобы обхватить затылок Кроули, и ангел наклоняется к нему, пока Кроули не прижимается спиной к кухонной скамье. Он ничего не может с собой поделать: обнимает Азирафаэля за талию и отвечает на поцелуй, яростно, торопливо, голодно, на несколько безумных мгновений, — прежде чем отстраниться, задыхаясь, и попытаться снова.
— Ангел, ради Го… ради Са… послушай, ради… ради кого-нибудь, перестань, я не выдержу, а ты Падешь.
Азирафаэль вздыхает, проявляет в реальность крыло и расправляет его. Оно почти такое же широкое, как кухня Кроули, и настолько белое, что практически светится.
— Я бы уже давно Пал, если бы это так работало, — говорит он.
Пальцы Азирафаэля мягко скользят по коротким волосам на затылке Кроули, и тот дрожит, приоткрыв губы и плотно зажмурившись.
— Я бы Пал при первом же поцелуе, — продолжает Азирафаэль с мягкой нежностью, — или даже при первой мысли о нём.
— Мысли не в счёт, — с трудом выговаривает Кроули, погружая руки в волосы Азирафаэля и обнаруживая, что они ещё мягче, чем он себе представлял. — Всем дозволены греховные помыслы. Наказывают за дела, а ты… ты…
— Тише, — говорит ему Азирафаэль с бесконечным состраданием и привлекает к себе, ещё глубже втягивая в поцелуй.
Его рот тёплый и нежный, и Кроули теряется в ощущениях. Он обхватывает ладонями лицо Азирафаэля, гладит его по спине и распахивает пальто, чтобы обнять за талию. Крыло Азирафаэля осеняет Кроули, огромное и ослепительно белое, и тот машинально протягивает руку, чтобы его коснуться.
Ангел не возражает и даже поощрительно улыбается в ответ, и Кроули гладит ладонью по белой мягкости. Азирафаэль слегка вздыхает, его губы сочны и податливы, и Кроули наклоняется ниже, чтобы поцеловать его в шею, глубоко запуская пальцы в пышные белые перья.
Азирафаэль судорожно всхлипывает, его колени подкашиваются, и Кроули в панике отступает назад. Именно этого он и боялся, и вот теперь ему предстоит увидеть гибель своего лучшего друга, по его же вине!.. Но Азирафаэль улыбается и качает головой.
— Со мной всё в порядке, Кроули. Я в полном порядке.
— Но…
— Это не больно. Наоборот. — Азирафаэль опускает взгляд. Лицо его розовеет. — Ты можешь сделать это снова?
Кроули обхватывает Азирафаэля руками, грубо проводит пальцами по его перьям и смотрит, как ангел задыхается от наслаждения и как дрожат его крылья.
Кроули прикасается большим пальцем к жилету Азирафаэля, и все пуговицы на нём расстегиваются сами собой, и он вытаскивает рубашку ангела из брюк, чтобы просунуть руку под неё и коснуться теплой обнаженной кожи.
— Хм…
Это тот же самый звук удовольствия, который издает Азирафаэль, когда ему удается расшифровать особенно сложный кроссворд, и прежде чем Кроули успевает пошевелиться, ангельская рука тоже ныряет ему под рубашку и ложится поперёк живота.
Сохо, 1967 г
Кроули обожает шестидесятые годы. Он любит музыку, моду, фильмы тех лет, а больше всего ему нравится новое либеральное отношение к сексу. Людей никогда не было так легко соблазнить, как в шестидесятых, и это почти неспортивно, когда требуется так мало, чтобы склонить их на путь порока.
И Лондон находится в самом центре всего этого, и в самом центре Лондона — Сохо.
— Я работаю в Сохо, — говорит Азирафаэль, пристально глядя вперёд через ветровое стекло «бентли» и поджав губы в таком до боли знакомом легком неодобрении, — и я кое-что слышу.
Кроули приходится прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы не выдать своих мыслей.
Что именно ангел слышал? Слышал ли он, что среди завсегдатаев некоторых мужских клубов есть рыжеволосый человек, которого знают под именем Тони и который отсекает большую часть постоянной клиентуры, питая слабость лишь к светловолосым, хорошо воспитанным, тихим молодым людям, любящим долгие разговоры?
Это как раз то, что ценят Внизу: искушение и развращение невинных девственников, и Кроули улыбается, кланяется и принимает похвалы, и даже не мечтает сказать им, что, хотя некоторые из них были девственниками, ни один из них не был невинным.
Последние двадцать лет Азирафаэль, похоже, не уделял ему никакого внимания, а у Кроули было слишком много свободного времени, и Сохо в шестидесятые годы оказался довольно привлекательной игровой площадкой. Самое приятное, что Кроули почти ничего не пришлось делать для этого. Или, по крайней мере, он ничего не делал сознательно; иногда, когда он был пьян, он с долей весёлой истерики задавался вопросом, не является ли его ментальная библиотека грязных фантазий об ангеле причиной внезапного изобилия секс-шопов и стриптиз-клубов, окружающих определённый книжный магазин?
Но затем Азирафаэль поражает его в самое сердце, вручив термос со святой водой. Сознательно нарушив не только установки Сверху, но и свои собственные принципы.
Фляга тяжёлая, её содержимое обжигает ладони Кроули даже сквозь двойной слой герметичной упаковки, и он прикасается к ней с трепетной осторожностью. Он хочет сказать сотню разных вещей, но Азирафаэль не желает слышать ни одной из них, и вместо этого Кроули предлагает:
— Хочешь, я тебя куда-нибудь подброшу?
У него есть планы встретиться с одним парнем в определенном клубе; молодой человек должен был стать священником — до того, как Кроули начал ревностно знакомить его с удовольствиями плоти. Но прошло уже слишком много времени с тех пор, как он последний раз видел Азирафаэля, и Кроули ни секунды не раздумывает над тем, что выбрать. Он бы предложил ангелу поужинать вместе, но Азирафаэль и так явно чувствует себя не в своей тарелке, и Кроули не думает, что его удача простирается так далеко.
Очевидно, его удача ещё короче, чем он смеет надеяться, потому что Азирафаэль качает головой.
— Куда угодно, — настаивает Кроули. — Куда ты захочешь.
«Я скучаю по тебе», — хочет сказать он.
Тогда, в 1953 году, он стиснул зубы и попытался извиниться в общем, неконкретном ключе, на случай если внезапная сдержанность Азирафаэля была вызвана реакцией на какой-то его неуместный и оставшийся им самим незамеченным поступок, но Азирафаэль сначала выглядел шокированным, затем виноватым, а потом и вообще отмахнулся от извинений Кроули, оставив того в ещё большем смущении, чем прежде.
Но Азирафаэль снова отказывается, и настроение Кроули скисает окончательно.
— Не смотри так разочарованно, — говорит ему Азирафаэль. — Может быть, на следующей неделе мы устроим где-нибудь пикник. — Его улыбка тёплая и светлая, как всегда, вот только сейчас она не доходит до глаз. — Пообедаем в «Ритце».
В этом году они вообще не были в «Ритце». Странно, ведь ангелу, похоже, нравились те обеды; в начале двадцатого века они ходили туда по меньшей мере дважды в месяц.
Кроули ничего не говорит. Значит, у них будет пикник. Они могли бы отправиться на тосканские холмы в Италии; Кроули мог бы греться на горячем солнце и пить Санджовезе, смотреть, как Азирафаэль ест мягкую сливочную моцареллу, помидоры черри, с тонкой кожицей, лопающиеся от спелости, и блестящие черные оливки, макая кусочки хлеба в золотую лужицу оливкового масла, и они могли бы пререкаться о современной музыке.
— Ты слишком быстр для меня, Кроули. — Азирафаэль проглатывает продолжение фразы, обрывая себя, и выходит из машины прежде, чем Кроули успевает спросить, что он имеет в виду, или даже сказать спокойной ночи.
Кроули смотрит, как ангел уходит, опустив плечи, а неоновые огни ночных клубов и секс-шопов окрашивают его светлые волосы в розовый, потом в синий, потом в красный цвет. Он выглядит маленьким и несчастным, как человек из более мягкого, медленного мира, внезапно вторгшийся в громкий и яркий. Кроули выуживает из кармана пиджака сигареты, закуривает одну от огонька адского пламени, и внезапно его охватывает отчаянное желание повернуть время вспять на двести лет. До войны, до Оскара Уайльда, до Парижа. До того, как все стало так сложно.
Сохо, 1941 год
Дорога домой от разрушенной церкви проходит в полном молчании. Это вполне устраивает Кроули: Лондон пребывает во власти затемнения, сирены воздушной тревоги завывают над головой, улицы почти пусты, но всё равно требуется демоническое зрение, чтобы ориентироваться в кромешной тьме, и Кроули даже вынужден снять солнцезащитные очки.
Только когда они сворачивают в Сохо, Кроули бросает взгляд на Азирафаэля. Не может же ангел всерьёз всё ещё переживать из-за разрушения церкви… ведь не может же, да? Это было единственное, что Кроули смог придумать в такой короткий срок. Он сбрасывает скорость, приближаясь к книжному магазину Азирафаэля, и предлагает:
— Может быть… поужинаем? Где-нибудь…
— Что?
Азирафаэль моргает, оглядывается вокруг и, кажется, только тут осознает, где они находятся, поскольку Кроули как раз аккуратно паркуется перед дверью его магазина.
Кроули почти ожидал приглашения от Азирафаэля. Обычно тот так и делает, когда Кроули выручает его из беды, но на этот раз ангел печально говорит:
— Нормирование, строгая экономия и все такое прочее.
Смешно. Как будто это представляет хотя бы малейшее препятствие для них двоих. Но на бокале вина Кроули собирается настоять обязательно, и выходит из машины, уже его предвкушая. Ночь прохладная, но у кого-то открыто окно и играет пластинка, очень тихо, на грани слышимости, словно мелодия не предназначена для человеческих ушей.
В ту самую ночь… голос певца был медленным и мягким. В ту ночь, когда мы встретились… в воздухе витало волшебство…
Кроули делает шаг вперёд, но останавливается, когда Азирафаэль обходит машину спереди и встает перед ним, преграждая ему путь, и говорит:
— Я действительно должен вернуть эти книги на полки.
Он прижимает сумку к себе, словно защищаясь, и инстинктивный протест Кроули: «Это же не займёт всю ночь!» — умирает на его губах. Если Азирафаэлю не нужна его компания, он не будет настаивать.
— Да, конечно, — бормочет он. — Конечно.
…а на Беркли-сквер пел соловей…
Но Азирафаэль подходит ближе, и Кроули сглатывает. Запах ангельского одеколона щекочет ему нос, и Кроули прикусывает язык, борясь с желанием попробовать его на вкус. Азирафаэль часто меняет парфюм; он делал это со времен Ренессанса, наслаждаясь бесконечным творчеством людей в неосязаемом мире запаха.
— Я знаю, что не должен этого делать, — тихо говорит Азирафаэль, глядя вниз, — но ещё раз спасибо.
В темноте светлые волосы Азирафаила и его костюм сияют, словно маяк. Свечение почти зримо и уж точно намного больше, чем следовало бы, оно окутывает фигуру ангела неуловимым мягким сиянием. Кроули моргает и видит, как вокруг Азирафаэля трепещут едва заметные очертания Божественной благодати.
— И за книги тоже, — добавляет Азирафаэль. — Было бы ужасно, если бы и правда…
— Да, конечно. — Кроули неловко переминается с ноги на ногу. — Нет нужды рассказывать об этом всему благословенному миру.
А потом Азирафаэль тянется к нему. И берет Кроули за руку. И тот замирает. Рука у ангела тёплая, кожа мягкая, а ухоженные пальцы крепко сжимают руку Кроули. Кроули машинально возвращает рукопожатие и смотрит на склоненную голову ангела. Он чувствует внезапное, странное головокружение.
Граммофон через дорогу продолжает играть: Луна, которая задержалась над лондонским городом… бедная озадаченная луна с хмурым взглядом…
— Ты… в порядке? — спрашивает Кроули, когда пальцы Азирафаэля вздрагивают и сжимаются вокруг его пальцев.
— Нет, — отвечает Азирафаэль и тут же поправляется: — Я имею в виду, да. Конечно. В полном порядке.
Кроули пристально смотрит на него в полумраке. Несмотря на все усилия Кроули, Азирафаэль так и не освоил искусство блефа; Кроули отказался от попыток играть с ним в покер, потому что это не весело, когда каждый раз честно и откровенно ёрзаньем или закушенной губой Азирафаэль сообщал Кроули, что у него нет ничего, кроме пары шестёрок. Без малейшей попытки обмануть.
Вот и теперь лицо и тело Азирафаэля говорят Кроули, что что-то не так, так же ясно, как если бы ангел произнес это вслух. Но он в безопасности, и даже его драгоценные книги в безопасности, и что ещё может быть плохого, о чем он не расскажет Кроули?
—Ты уверен? — Непривычная сдержанность Азирафаэлся озадачивает и почти пугает, ангелу не свойственно быть сдержанным; на самом деле он обычно слишком часто перегибает в другую сторону, и все его радости и тревоги выплескиваются наружу по малейшему поводу.
— Да. Но, может быть, пообедаем вместе… на следующей неделе…. — Азирафаэль колеблется, потом добавляет: — Энтони.
— Нет, — говорит Кроули, прежде чем осознает, что только что ляпнул, и быстро поправляется: — «Нет» не в смысле обеда, «нет» в смысле Энтони.
— Нет? — Азирафаэль наконец поднимает голову и смотрит в лицо Кроули. — Но ты же сказал, что изменил имя…
— Для людей, — объясняет Кроули. — Не для тебя.
— А как же мне тогда тебя называть?
Когда Азирафаэль стоит так близко, разница в росте становится заметней, и Кроули сгорает от внезапного желания взять его под своё крыло и унести их обоих прочь, подальше от Европы с её ледяными зимами, жалкими войнами и людьми, постоянно использующими друг против друга самые жестокие изобретения. Ему хочется лежать где-нибудь на пляже под палящим солнцем и с бокалом вина в руке, а рядом с ним чтобы был Азирафаэль, читающий одну из своих толстых и отупляющих старых книг.
Азирафаэль всё ещё держит его за руку, и Кроули отваживается коснуться большим пальцем ладони ангела.
Улицы города были вымощены звёздами, это было так романтично…
— Я хочу, чтобы ты называл меня Кроули, — говорит он. Его человеческое тело дрожит от тоски и жажды большего, раздираемое теми сложными беспорядочными человеческими желаниями, которые, как ясно дал понять Азирафаэль, нежелательны. — Так же, как и всегда.
— Тогда очень хорошо. Кроули.
Азирафаэль улыбается ему, улыбка такая грустная и сладкая, что Кроули буквально скручивает от желания наклониться и поцеловать Азирафаэля, и он даже уже почти качается вперёд, но тут Азирафаэль сжимает его руку последний раз, очень крепко, и отпускает…
— Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — эхом отзывается Кроули и смотрит, как Азирафаэль переходит дорогу и входит в свой магазин.
Ночью какая-то женщина поёт о мире, перевёрнутом вверх дном, и Кроули снова садится в «бентли», наклоняется вперёд и кладет голову на руль, а потом выпрямляется и достает пачку сигарет.
Закурить получается лишь со второй попытки, его руки дрожат, и он выдыхает длинную струю дыма и пытается успокоиться и взять себя в руки, прежде чем беспомощная, безнадежная тоска под кожей заставит его выйти из машины, перейти дорогу к книжному магазину Азирафаэля и сделать что-то непростительно глупое. Он запрокидывает голову, чтобы посмотреть на ночное небо, усеянное звездами, которые он помогал развешивать, когда мир был новым и сияющим.
Падшие ангелы не получили никакой божественной милости, никакого шанса на прощение. Нет никакой возможности покаяться за их бунт. Но даже если бы они это сделали, Кроули всё равно не взял бы эту милость, поскольку это означало пожертвовать своим любопытством, своей жаждой знаний. Но, возможно, в какой-то огромной, космической, невыразимой шутке это и есть его епитимья: приговор провести вечность, желая того единственного, чего он не может иметь во всей Вселенной.
И он даже не может утешиться мыслью о том, что однажды, может быть, когда-нибудь, когда планеты выстроятся в ряд каким-то доселе невиданным образом, всё ещё каким-то неведомым чудом может сложиться. Он знает, знает точно, что такого не будет. Потому что уже дважды поцеловал Азирафаэля, и каждый раз ангел совершенно ясно и недвусмысленно давал понять, что об этом думает. На мгновение Кроули почувствовал горькое сожаление по поводу собственной импульсивной глупости.
Когда он докуривает сигарету, пластинка всё ещё играет, и он прислушивается.
Подкрадывался рассвет, весь золотой и голубой, чтобы прервать наше рандеву…
Сквозь щель в плотных шторах смутно виднеются две танцующие фигуры. На самом деле они почти не танцуют; это всего лишь повод крепко обнять друг друга и слегка покачаться, а Кроули ухмыляется и поднимает руку. Щелчок его пальцев заставил бы иглу проскочить по пластинке, безнадежно её царапая. Так и будет, достаточно щелкнуть пальцами.
Но сегодня ему почему-то совершенно не хочется делать ничего подобного, и потому он просто долго сидит, прислушиваясь и вздыхая, а потом закрывает окно и едет домой, в свою одинокую постель.
Мейфэр, 1926 год
В 1926-м году складывается прямо противоположная ситуация, и именно Азирафаэль появляется рядом с Кроули, когда того просто-таки распирает от гордости за новую собственность.
— Ты в своем репертуаре, — хмыкает Азирафаэль, возникая рядом.
— О, привет. — Кроули прячет за небрежностью удивление: несмотря на то, что Азирафаэль доброжелательно относится к его визитам, сам он не часто наносит ответные. Почти никогда. — Что тебя сюда привело?
— Я понял, что божественный экстаз, который я испытывал, — Азирафаэль прижимает ладонь к груди, — был вызван не только тем, что я наконец-то заполучил первое издание Байрона.
Несколько лет назад Байрона заполучили Внизу, но Кроули никак не комментирует любовь Азирафаэля к одному из самых известных воспевателей похоти девятнадцатого века. Вместо этого он проводит рукой по блестящему капоту машины.
— Не понимаю, что ты в этом находишь.
Азирафаэль смотрит на машину с легким недоумением, которое ни на секунду не обманывает Кроули. Ангел живет в том же мире, что и он, как бы ему ни хотелось притвориться, что время — и мода — остановились в 1890-м году.
— Это «бентли». Он очень быстр, и он весь чёрный, но самое в нём лучшее, ангел, что это не чертова лошадь! — И Кроули обожал бы его только за это, даже не будь автомобиль гладким, блестящим и отчаянно сексуальным. — И он мой.
— Оно и видно. — Похоже, Азирафаэля ситуация забавляла. — И ещё я почувствовал…
Его слова затихают, и Кроули, теперь сидящий в машине и испытывающий безмолвный восторг, поглаживая шелковистую мягкую кожаную обивку салона, смотрит на него и выгибает бровь.
— Ты чувствовал?
— Ну, я почувствовал сильный прилив… любви.
Кроули выскакивает из машины как ошпаренный и нависает над Азирафаэлем, слишком близко, сверкая глазами и шипя:
— Должно быть, ты ошибаешься, ангел. — Кроули позволяет очкам сползти на переносицу — ровно настолько, чтобы заставить Азирафаэля заглянуть в его прищуренные змеиные глаза. — Я же демон. Мы не чувствуем любви, только жадность, гордость и зависть. И вожделение тоже. С-с-страс-с-сть.
Он высовывает язык на последнем слове и шипит, но Азирафаэль не отшатывается и не отворачивается.
— Мы существа тьмы и ненависти, — настаивает Кроули, потому что Азирафаэль продолжает смотреть на него с той же сводящей с ума легкой улыбкой. — Мы не с-с-способны… любить. — Последнее слово он буквально выплевывает, с презрением и гадливостью.
— Как скажешь, мой дорогой. — Азирафаэль поднимает бутылку. — Но всё равно я принес шампанское.
Кроули отступает назад, настолько удивлённый, что даже моргает.
Азирафаэль пожимает плечами.
— Что бы ни сделало тебя настолько счастливым, я подумал, что оно должно быть чем-то особенным и его стоит отпраздновать.
Они сидят на крыше Королевского Оперного театра: компромисс между фондовой биржей, на которой настаивал Кроули, и Собором Святого Павла, прельстившим Азирафаэля. Они напиваются, передавая бутылку друг другу, глядя на свой город, шипящие брызги шампанского искрятся и танцуют в лучах заходящего солнца, и Кроули чувствует, что восторг переполняет его до краев.
— Откуда ты мог знать, — спрашивает Кроули, допивая третью бутылку, — что тебе понравится то, что радует меня? Возможно, это было бы что-то ужасное.
Но Азирафаэль не отвечает, только берет Кроули за руку и ведёт их обоих в «Ритц» за коктейлями; суетливые, яркие коктейли, с полудюжиной ингредиентов и нелепыми маленькими зонтиками, и Кроули так отвлекается, высмеивая выбор напитков ангела, что совершенно забывает про свой вопрос, на который ангел так и не ответил.
Азирафаэль — хорошая компания, особенно после нескольких рюмок, и их стол довольно быстро переполняется пустыми стаканами всех форм и размеров, лицо Азирафаэля краснеет, жесты его рук становятся более экспансивными, а речь бессвязной.
Если это всё, что он может предоставить Кроули, то Кроули не возражает; возможно, Азирафаэль не будет дарить поцелуи или даже испытывать такое же удовольствие от его общества, но Кроули пьёт и смотрит, как Азирафаэль говорит, и не понимает, какой оборот принимают его мысли, пока Азирафаэль не откидывается на стуле, прижимая ладонь к груди.
— О… — Он ошеломленно моргает, прежде чем посмотреть на Кроули. — О, мой дорогой. Ох, это… ты…
Его лицо, прежде такое открытое и доброжелательное, резко меняется, став замкнутым и настороженным. Он садится прямее, и Кроули проклинает себя: алкоголь, циркулирующий в его венах, позволил прорваться на поверхность мыслям, которые обычно похоронены глубоко и надежно.
— Я не понимаю, о чем ты, — огрызается Кроули, опрокидывая в себя остатки мартини, и неуверенно машет рукой официанту, чтобы тот принёс еще порцию. — Ты пьян, ангел.
— Да. Да, наверное, так оно и есть.
Азирафаэль потягивает свежий коктейль и начинает говорить о книжном магазине, но он больше не смотрит в глаза Кроули, и после ещё одного раунда Кроули извиняется и уходит.