«Фантазия — это своего рода такой паровик, что дай бог только, чтобы котел не лопнул». (Иван Александрович Гончаров)
Званый обед, равно как и визит вежливости – вещь привычная, но – по-прежнему непредсказуемая. Можно приехать и на всём его протяжении изнывать от скуки, а можно оказаться за одним столом с весьма интересными собеседниками и не заметить, как пролетит время. Главное — обязательно хвалить и обильное угощение, и гостеприимство хозяев. А попутно — решать ещё и собственные задачи.
С тех пор, как Амалия Вербер-Шницкая скоропостижно стала вдовой, она предпочитала быть слушателем, а не рассказчиком, хотя, по случаю, и красноречие тоже демонстрировала. Особенно, когда приходилось максимально корректно и доступно объяснять, отчего же она сама всё не составит прекрасную партию очередному кавалеру. О сватовстве речь заходила не ежедневно, конечно, а как минимум раз или два в неделю, но «перспективная невеста» общалась благосклонно и подчеркнуто вежливо, лишних надежд никому не подавала. На руку тут играла репутация послушной дочери вкупе с репутацией строгого и требовательного отца, а так же тот факт, что со дня смерти достопочтенного господина Шницкого прошло не так уж и много времени.
Вся эта история уже обросла немыслимыми сплетнями, но факты по поводу семейства Шницких были куда как проще и прозаичнее. Старший сын с семьёй погиб в одном из внешних миров, средний и младший так наинтриговались друг против друга, что довели отца до инфаркта, а себя – до скамьи подсудимых. А господин Вербер, как давний партнёр и соратник, всего лишь согласился «выполнить предпоследнюю волю умирающего», дабы капиталы не расползлись по многочисленным наследникам третьей очереди, которых мнительный Шницкий терпеть не мог.
По поводу инфаркта приглашённый маг-целитель из рода Игзешесов так и заявил: «До свадьбы заживёт». И, вопреки прогнозам скептиков, старичок действительно поправился до свадьбы, а после свадьбы почти год прожил без забот и хлопот, опекаемый со всех сторон. Впрочем, кроме семьи и нескольких посвящённых в тайну лиц, никто не знал, сколько при этом субъективного времени прошло для Амалии. Ей, в прямом смысле этих слов, «сохранить лицо» очень помогла как магия, так и косметика. В глазах лиарского высшего света сия особа оставалась пятнадцатилетней ветреной милашкой, которой всего лишь немного повезло (или же — не повезло) с властными родителями. Амалии Вербер-Шницкой были рады во многих домах, и не в последнюю очередь – именно из-за богатства и влияния её семьи.
К примеру, для сегодняшнего званого обеда в доме семьи Свиристел (с ударением на вторую «и», естественно) приезд младшей дочери из пансиона благородных девиц на каникулы был всего лишь номинальным поводом. Девушки-подружки юной Свиристел и те девушки, кто знал её лишь «шапочно», были приглашены сегодня исключительно для того, чтобы лишний раз оказаться перед глазами как минимум троих её старших братьев. Так как большинство девушек приехали с родителями, слуги в доме уже сбивались с ног. Амалии же, в её статусе, было достаточно компаньонки, слуги-сопровождающего и водителя личного паромобиля. К тому же, отец уже высказал всё, что думает о возможных женихах на ближайшие полгода, и нашёл на это время другие, более важные для него дела. Тем проще.
Кто сказал, что у «ветреной милашки» не может быть своей игры?
Вербер-Шницкая сразу заметила, как разошлась в народе мода на красноватые прядки в волосах и на меховую оторочку одежд. А кто, спрашивается, был её законодателем? Бегло рассмотрев гостей и переведя более пристальное внимание на хозяев дома, Амалия поняла, что сегодня впервые видит всё многочисленное семейство вместе: и супругов Свиристел, и их пожилых родителей, и дядюшку со стороны жены, и тётушку с супругом и тремя отпрысками со стороны мужа, и даже всех троих дочерей и пятерых сыновей основной ветви. Да, стоило приехать сюда сегодня хотя бы для того, чтобы стать свидетелем сего знаменательного события. И наглядно осознать разницу времени в мирах вокруг Лиара, раз средний сын выглядит ровесником отцу, а нынешние тётушкины глазастые подростки не так давно демонстрировались высшему свету в люльках и колясках.
Браслет Амалии теплом сигнализировал о наличии магических аур вокруг. Естественно, обладатели и обладательницы особых способностей были в числе гостей. И порой наличие дара у какой-нибудь замарашки затмевало собой наличие богатого приданного у её конкурентки. Но особо переживать о неспособности к магии Амалии было незачем, от простейших воздействий её защищала подаренная отцом зачарованная бижутерия. Только бы не забывать отправлять её на подзарядку. А три неброских камешка в кольце по изменению своего цвета могли рассказать о готовящемся сложном воздействии. В мире, где есть силы, превышающие человеческие, всегда нужно быть настороже.
И, право слово, прекрасно понимаешь, для чего позади благородных господ и дам стоят личные слуги и компаньоны, которые принимают разносимые домашними слугами порционные блюда и напитки. И, конечно, пробуют их перед тем, как выставить на стол. Да, на Лиаре эта процедура с блюдами воспринимается как закосневшая неизбежность, несмотря на строгость законов и на то, что законодательная и судебная системы всё ещё остаются в руках Игзешесов, известных своей дотошностью и принципиальностью. Отказываться от традиции никому не хочется, ведь наказание виновника не отменяет возможной гибели жертвы.
Самое интересное начинается, когда гости и хозяева встают из-за стола и переходят в гостиную или сад, ведь слугам положено толпиться где-то рядом и всё же быть на некотором отдалении. А ещё им разрешается доесть что-нибудь из остающегося на столах, что так же считается нормой и знаком гостеприимства. Вот как тут быть? Хоть разорваться! Почему-то Амалию эта система с самого детства забавляла, в первую очередь – из-за серьёзности выражений лиц в сочетании с общей спешкой. Она не отказала себе в удовольствии понаблюдать за слугами. Ведь всё должно выглядеть чинно-важно-благородно, когда желудок уже урчит, а глаза (и затем – руки) стремятся выхватить самый лакомый кусочек.
— Ох, прекрасная дама скучает, но совсем не спешит в гостиную к музыкоигрателю? – кое-кто всё же не оставил незамеченным тот факт, что госпожа Вербер-Шницкая из всех приглашенных гостей осталась в столовой зале самой последней.
— Поражена Вашей наблюдательностью, господин Ялкис, – отвечает Амалия с улыбочкой.
— Ну что Вы, мне по должности положено, — кланяется молодой человек, а дама делает лёгкий реверанс, и в дверной проём они проходят уже вместе. Среди присутствующих на званом обеде мужчина выделяется бравым видом, нарядом без изысков и корректирующими очками на носу – чёрными из непрозрачного материала, но с многочисленными круглыми дырочками по поверхности.
— Вопреки мнению родных, Вы по-прежнему остаётесь полисменом? – уточняет дама.
— Несомненно. В семейном деле я лишь под ногами мешаюсь. Предпринимательской жилки не хватает. Что поделать, почему бы природе не отдохнуть на пятом сыне в семье? Так что на службе я принесу больше пользы.
— Ох, осмелюсь спросить, а ваша особенность зрения не сильно мешает? Как сослуживцы реагируют?
— Ценю Вашу обеспокоенность, но в перерывы и в выходные я успеваю дать глазам отдых, так что в рабочее время мой безусловно полезный аксессуар мне без надобности. Иногда даже забавно видеть, как те, кто привык меня видеть в очках, в упор не узнают, когда я иду без них и в форменном одеянии.
— Ну, я-то всегда узнаю! Вы теперь редкий гость на шумных семейных застольях, как я понимаю? И мне порой кажется, что на улицах города мы и то пересекаемся чаще.
— И Вы тоже, к сожалению, всё реже бываете в доме Свиристел. Увы, детские годы пролетели слишком быстро, но главное, чтобы с сестрицей Вы и дальше оставались подругами.
— Уже поздравила с возвращением в родные пенаты. Даже не верится, что скоро её первый большой выход в свет. Представляю, как она будет волноваться. Совсем не то, что в родном доме, где и стены помогают.
— Ещё бы, к тому же это будет приём в честь открытия Всемирной Выставки! Впрочем, меня-то сие действо будет касаться несколько с другой стороны.
Амалия достала из сумочки веер, заполняя паузу, потребовавшуюся на осмысление фразы.
— Ах, да, понимаю, охрана правопорядка и всё такое. И значит, на самом балу Вы не появитесь и поддержать сестрёнку не поддержите?
Вербер-Шницкая указала взглядом на подругу, уже устроившуюся за музыкоигрателем. Гости плотно обступили хитроумное устройство, совместившее в своей конструкции и духовые, и ударные, и струнные элементы, каждый из которых запускался нажатием определенных ромбовидных клавиш. Изящные пальчики виновницы торжества закрепили свиток с нотами в прокатных валиках и опустились на клавишную панель в готовности начать мелодию.
— Знаете… мне сложно представить, на какие лишения Вы себя обрекли, — добавила Амалия.
— Да-с, служба. Таково условие – всегда начинать с самых низов. Но в этом есть и кое-что положительное – есть шанс многое увидеть с другой стороны. Можете не разделять моего мнения, но поверьте, я не зря выбрал эту профессию, — мужчина снял очки, продул их, посмотрел на просвет и водрузил на прежнее место.
Мелодия разлилась по залу, и потому разговор продолжился уже шепотом. Амалия и Ялкис расположились в отдалении от основной массы зрителей-слушателей, а именно — у окон с обзором на внутренний сад.
— Мой друг, в высшие чины Вам всё равно не пробиться, но я могу пообщаться с отцом, вдруг, что дельное присоветует.
— О нет, не стоит, думаю, что лучше всего «неперспективному» господину Ялкису Свиристелу держаться подальше от «перспективного» дома Вербер и его главы.
— Вот насмешили! Нет, правда! Вы настолько чётко запомнили фразу, сказанную настолько давно? Фантастика!
— Допускаю, что мнение с тех пор не изменилось. И предлагаю закрыть тему.
— Отчего же? Даже если тема неприятна, это может помочь Вам в будущем…
— Раз уж речь зашла о неприятных темах, расскажите, госпожа Амалия Вербер-Шницкая, как Ваш сыночек поживает? Сколько ему лет уже набежало?
— Да, Вы правы, закроем тему.
— Отчего же? Ведь речь о будущем.
— Ах, нет, тут уж скорее о прошлом, — Амалия развернула веер и обмахнулась им несколько раз, — Законное супружество и законный наследник, что в этом такого? Да, воспитывается вдали от родины, но проверенными людьми, и это логично, многие так делают…
— И потому остаются пришлыми, не понимают этого мира. Пытаются использовать его просто как некое относительное продление жизни. И за деревьями не видят леса.
— А Вы, Ялкис, Вы… видите?
— Ещё нет, я только всматриваюсь, — улыбнулся мужчина.
— Тогда не огорчайте меня лишний раз. Это не то место и время, чтобы говорить о наболевшем. Разве у Вас весёлых историй нет?
— Ну отчего же, есть… — мужчина на пару секунд задумался, — Разбирал я тут незавершенные дела в архиве, такого начитался! Представьте себе, одна папка так и называется – «Дело о летающей корове». Это было много десятилетий назад. В одном загородном поместье во время выпаса пропала из большого стада корова. Время позднее, поискали-поискали, но не нашли скотину, а стадо на ночь в загон отправили. Утром глянь – а корова на месте. И несколько человек подтвердили, что ночью видели её летящей по небу. Просто так, без крыльев каких или другого приспособления для полёта. Летела и изредка мычала. Да, ветер был порывистый, но не настолько сильный, чтобы такую тушу поднять. И, что самое забавное, магических возмущений никто не заметил – ни штатный маг, ни все другие, кто со способностями к магии там присутствовал. А в поместье гостей было много, праздник как-никак гуляли. Так вот, что самое примечательное – след коровий нашли, вывел он к заброшенной ловчей яме, благо, уже без кольев на дне. Но из неё бы корова точно сама не выбралась. И вероятных следов в сторону поместья, оставленных коровой, тоже не нашли, были только к яме.
— Допустим. И что же было дальше?
— А дальше шёл целый том предположений и рабочих версий, одна другой фантастичнее.
— Может, все просто покрывали друг друга? – повела плечами собеседница.
— А смысл?
— Но факты налицо: перемещение по воздуху было, а магических воздействий не было. Если принять, что не покрывают, не устроили розыгрыш, не запутали следствие? Что остаётся? Включаем фантазию. От исключительных способностей самой животины к левитации до массовой галлюцинации, когда на самом деле корова оказалась в загоне сразу и вместе со стадом, а окружающим невесть что привиделось? У Вас-то какие версии?
— Если не магия, значит врождённая способность, которая по маг.связкам мира не проходит.
— Я не знаю таких рас, чтобы могли перемещать кого-то по воздуху, сами находясь на земле.
— Вот и я так подумал, сделал фантастическое допущение, что это мог быть летающий невидимка.
— И очень сильный летающий невидимка. Каких только страшилок ни представишь теперь. Из внешних миров, похоже, как-то проник, у меня других предположений нет. Но больше ведь о нём ни слуху, ни духу?
— Ни духу, — кивнул полисмен, – Я понимаю, бывает, что на Лиар попадают представители разных рас, но ведь во-первых за большие деньги, а во-вторых – только через подконтрольные роду Игзешесов порталы. Незамечено не проберёшься. Хотя… кое-что странное я недавно заметил, но это так, пока на стадии догадок. Зато, может, слышали, рядом с поместьем хотят устроить парк развлечений, где на карусели вместо лошадей и паромобилей предполагаются коровки с крылышками.
— Забавно. В чём-то даже мило, соглашусь. И что же такое странное Вы заметили? – попыталась вернуть к прежней теме Амалия.
— Не берите пока в голову. Кстати, про «Детский сад на выезде» слышали? Это не так давно случилось, но следствие как зашло в тупик, так там и осталось.
— Что-то про неудачную экспедицию в дебри Лесного Края? Я не знаю, чем там дело кончилось. Память к участникам так и не вернулась? Как-то слишком быстро обсуждение этой темы сошло на нет.
— У всех троих исключительно детские воспоминания остались. Но дело так и замяли. Не хотелось Игзешесам своё поражение признавать. Только тс-с-с. Ведь и тут никакой магии в окрестностях никто не заметил.
— Какие-то совсем невесёлые истории Вы рассказываете. Я так из дома буду опасаться выходить. Но, может, Вы зря пугаете, и есть этому разумные и логичные объяснения?
— Выясняем-с, выясняем-с, таков долг департамента. Знаете, всего обиднее получилось с господином Руано Игзешесом, все записи о своих последних исследованиях он старательно зашифровывал, боялся чего-то под старость лет. А как в детство впал – так и всё. Коды шифров никто разгадать не смог, а теперь мужчина скончался, так что тем боле не выяснить ничего. То ему никто не верил, чуть ли не потешались над бредовыми фантазиями о вечной молодости и фантастических возможностях мозга и память, а теперь всё его имущество, что предположительно имело отношение к исследованиям, Игзешесы по праву рода вывезли. А что не вывезли – на помойку вынесли, разобрав чуть ли не по кусочкам. Всё тайники искали.
Амалия Вербер-Шницкая лишь округлила глаза в удивлении.
— А история-то становится всё страшнее, а не забавнее!
— О, сейчас самое забавное расскажу: под выброс, скорее всего, и попал именно тот объект, о котором шла речь в исследованиях.
— Даже так?
— Да. Часть самых ранних записей удалось расшифровать, там был код попроще. И, представляете, речь шла о растении под названием «Нодзомис». А горшки с цветами у господина Руано в доме стояли. Но – в таком состоянии, словно о них уже давным-давно забыть забыли заботиться. Впрочем, полагаю, выбрасывали их, предварительно проверив и сами горшки, и землю в них.
— Может, это и не те растения вовсе. Или, к примеру, исследования не увенчались успехом, учёный в них разочаровался и так далее. Записи-то самые ранние, верно?
— С этой стороны я как-то и не размышлял. Вероятно, вполне вероятно. С Вами приятно делиться мыслями, Вы помогаете взглянуть на ситуацию под другим углом.
— Рада помочь, — кивнула Амалия и… поймала пристальный и серьёзный взгляд собеседника.
— Именно поэтому я хочу показать Вам одну случайно попавшую ко мне в руки вещь.
— Я не люблю влезать в чужие тайны… хотя и приходится иногда.
— Уверяю. Это имеет прямое отношение к Вам.
— Тогда… как на счёт небольшой прогулки?
Сказано – сделано. Но даже наедине Ялкис повёл рассказ издалека.
— Как Вы относитесь к теории влияния астральщиков?
— Э-э-э… А можно мне переадресовать этот же вопрос Вам?
— Род Игзешесов клятвенно заверил, что ноги их не будет в Лиаре. Слишком опасные товарищи с некоторыми свойствами, нарушающими привычные законы физики и магии. Но я уверен, они в нашем мире есть! Можете смеяться, эту теорию часто высмеивают. Но были, определённо были случаи исчезновения и появления людей на глазах свидетелей средь бела дня.
— И средь тёмной ночи, естественно, — не смогла не поёрничать Амалия.
— Опять же без особых колебаний по магическим связям мира, — добавил Ялкис, — А раз они способны так появляться и исчезать, то им не обязательно проходить через отслеживаемые и охраняемые порталы.
— Как понимаю, Вы теперь во всём происходящем обвиняете неких мифических иномирцев?
— Более того, я мог быть свидетелем незаконного появления в нашем мире одного из них, если бы оказался в нужном месте чуть раньше. Ну, то есть, я подозреваю, что мог быть.
— Но какое это имеет отношение ко мне?
— Чуть позже поясню. По факту – я обнаружил на мостовой непривычно одетого человека без сознания. Но одна Ваша хорошая знакомая оказалась рядом и уверила, что это её проблемный родственничек…
— Слушаю, — подбодрила Амалия собеседника, когда тот внезапно умолк.
— Скажите мне честно, Вы доверяете госпоже Варье?
— Как самой себе. Она – давний друг нашей семьи.
Ялкис понизил голос до едва слышимого.
— А она в курсе Вашей тайны с внезапным взрослением?
— Более того, она и помогала отцу провернуть всю эту задумку с моим замужеством. Так что Вы не возведёте на неё напраслину!
— О да, теперь я понимаю, отчего в блокноте, вероятно выпавшем из её чемодана и упавшем под крыльцо, были Ваше имя, имя Вашего сына и вот эта схема… — полисмен извлёк из кармана записную книжечку с ладонь размером и развернул на третьей или четвёртой странице.
— Я взгляну поближе?
Амалия всмотрелась в схему разницы течения времени на планетах Лиар и Джу и линий перемещения со столбцами местного и субъективного времени.
— Теперь я понимаю, госпожа Вербер-Шницкая, как Вам несладко пришлось. Но стоило ли оно того?
— Что было, то было. Сейчас уже поздно рассуждать и переиначивать, – Амалия отвела глаза в сторону, вырывая лист из блокнота и сминая его в руке, — Поверьте, я не хочу никого подводить, в первую очередь отца. Да, соглашусь, Вы были в курсе моей тайны лишь частично. Прошу простить меня за это. Я хочу вернуть Ваше доверие и потому прошу Вас, как друга, поговорите с госпожой Варьей сами, она лучше меня объяснит происходящее! Можете вернуть ей блокнот, но без записей обо мне. Она сообщала, что гостит у господина Ломастера. И прошу, если она ещё не уехала, расскажите ей то, что выяснили о «Детском саде на выезде», для неё это очень важно!
— Понимаю. Сделаю всё, что смогу, — принял закрытый блокнот и откланялся Ялкис Свиристел.
— Спасибо!
— И… приятного Вам аппетита! – добавил мужчина, обернувшись.
Амалия улыбнулась уголками губ. Листочек с уликой был благополучно прожеван и проглочен.
Корделия Трастамара, миллиардерша, глава медиа-холдинга, женщина неопределенного возраста и жестких принципов.
Мартин, ее киборг DEX-6 со сложной судьбой, разумный.
Кеша, он же Иннокентий, он же поганец, он же фаллоимитатор с подсветкой, он же Irien-69, приблудный и предположительно разумный.
Катрин Эскотт, мать Корделии, гламурная пенсионерка.
Новая Москва. Квартира Корделии Трастамара.
Гостиная. На диване лежит Катрин в элегантном пеньюаре. На лице у нее зеленая маска из глины. Рядом с диваном сидит Кеша в брендовой футболке и шортах. Перед ним стоят три огромных торта различной конфигурации: один в виде круизной яхты, второй — в виде скопления цветов и ягод, третий — в виде королевской короны, лежащей на марципановой подушке. В обеих руках у Кеши по ложке. Пуская в ход то один инструмент, то второй, Кеша отколупывает незначительные детали от каждого из кондитерских изделий и вдохновенно их поглощает. В углу гостиной сидит нахохлившийся Мартин и мрачно наблюдает за происходящим. Кеша, явно его поддразнивая, цепляет с торта самую яркую розочку, примериваясь, разглядывает добычу и сладострастно слизывает глазурь. Мартин отворачивается.
Комната заставлена пакетами и коробками с логотипами знаменитых брендов.
Появляется Корделия. С трудом маневрирует между нагромождениями из коробок и пакетов. Спотыкается, едва не падает. Одна из башен рушится.
Кеша торопливо отхватывает по увесистому куску от каждого торта и запихивает в рот.
Корделия:
— Да мать твою за ногу!
Катрин сохраняет абсолютную невозмутимость, чтобы не потревожить маску. Корделия делает глубокий вдох. Задерживает дыхание и считает до пяти. Потом выдыхает. Смотрит на Катрин.
Корделия:
— Мама, тебе не пора домой? Ты приехала на неделю и уже третий месяц тут… живешь на диване.
Катрин:
— У меня еще одна дисконтная карта осталась. Это ты по всем виновата. Вынуждаешь меня позориться и покупать уцененку. Нормальная дочь не позволила бы своей матери нищенствовать. А я, между прочим, пекусь о твоей репутации, скрываю свое лицо. Чтоб вопросов не задавали… Неудобных. (Катрин всхлипывает).
Корделия:
— Я, значит, ненормальная! А диван кто купил? Вот тот самый, на котором ты лежишь? На заказ, между прочим, делали. В соседней галактике.
Катрин:
— Ну да, и восемь недель везли.
Корделия:
— А ты из принципа дождалась?
Катрин:
— Из принципа. Должна же я опробовать обновку. Убедиться, что дочь меня любит.
Корделия:
— Ну и как? Убедилась?
Катрин:
— Да, хороший диван, удобный.
Корделия:
— Тогда собирай манатки и… Где этот твой?
Замечают Кешу. Кеша тем временем подъедает марципановую подушку из-под короны, а саму корону цепляет на голову.
Корделия:
— Так, я не поняла. Почему этот киберпаразит все сожрал? Я приказала честно поделить — два торта Мартину и один поганцу. Мартин, в чем дело?
Мартин повинно втягивает голову в плечи.
Кеша (с набитым ртом):
— Он мне честно все проиграл.
Корделия:
— Как это проиграл? Во что?
Кеша:
— В покер. У меня был флэш рояль, а у него просто флэш.
Корделия (в ужасе):
— Мартин, ты играл с этим поганцем в карты?
Мартин еще ниже опускает голову.
Корделия:
— Ну вот в кого ты у меня такой? Нельзя же быть таким олухом! Это же катала по жизни.
Катрин (возмущенно):
— Почему это катала? Кешенька честно играть учился. У кузена Филиппа.
Корделия:
— У кого? У этого старого мафиози?
Катрин:
— Ну почему сразу мафиози? Филипп уважаемый человек, бывший глава фармацевтического картеля, то есть корпорации.
Корделия:
— Ага, наркобарон на пенсии. Треть жизни на нарах. А в «очко» он Кешеньку играть не научил?
Мартин, пользуясь тем, что все отвлеклись, пытается отжать остатки торта в виде яхты. Там еще торчат посадочные ноги и два сопла. Корделия замечает.
Корделия:
— Мартин, не ешь после него. У него слюна ядовитая.
Кеша (обиженно):
— Почему это ядовитая? Моя слюна обладает антисептическими свойствами.
Корделия:
— Очень кстати. Будешь дверные ручки вылизывать. Снимай корону и собирай свою хозяйку. У вас полчаса.
Катрин (подскакивая с дивана):
— Как это полчаса? Мне нужно принять ванну, выпить чашечку кофе…
Корделия:
— Сейчас придет санитарный катер. Будет тебе и кофэ и какава с чаем. Быстро собирайся.
Катрин:
— Нет, ну я так не могу. Ты же видишь, сколько у меня вещей. Мне их надо разложить, рассортировать. Распределить, что в багаж, что в ручную кладь. И вообще, ты бы могла организовать для меня чартерный рейс. У тебя же есть знакомые, которые занимаются перевозками. Там еще такой милый доктор. Он мне давление мерил.
Корделия:
— Какой еще доктор?
Мартин (печально глядя на торт):
— Это она про Вениамина Игнатьевича.
Катрин:
— Вот-вот, про него. И капитан очень славный. Я бы посоветовала тебе, Корди, к нему присмотреться. Очень, очень представительный мужчина. Бывший военный. Для меня он староват, а вот для тебя…
Кеша в это время дожевывает корону. В него уже не лезет, но он очень старается.
Корделия (наблюдая за процессом):
— Вот оно, оружие массового поражения.
Кеша (обиженно хлопая ресницами):
— Не поражения, а наслаждения. Я создан на радость людям.
Корделия:
— Ты, Буратино радужный, если не начнешь собирать вещи и не вразумишь свою маму Карлу, мы все на карантин останемся!
Катрин:
— Какой еще карантин?
Корделия:
— Мама, ты вообще в курсе, что в мире происходит?
Катрин:
— Еще одна распродажа?
Корделия:
— О, еще какая! Акции в ноль скатились. Я уже прикупила парочку корпораций. Вирус, мама, вирус! Шоаррский грипп! Твой жизнь был скучен и сер, сдохни — порадуй свою детину.
Катрин:
— Какой грипп?
Корделия:
— Шоаррский! Знаешь, какие у него последствия? Морда будет зеленая! Правда, она у тебя уже… зеленая.
Корделия щелкает пультом и в четырех углах гостиной одновременно вспыхивают голоэкраны. На каждом голоэкране идут сводки с гриппозных передовых. Бегут устрашающие столбцы цифр зараженных. Шагают колонны врачей-эпидемиологов в защитных костюмах. Полицейские вылавливают прохожих и напяливают на них маски. Приземляются ролкеры с врачебным оборудованием. Национальные лидеры с мрачными и торжественными лицами вещают о грядущей катастрофе. Экстрасенсы и ясновидящие предрекают эру великого преображения. Служители различных религиозных культов призывают покаяться. В общем, дурдом.
Катрин срывается с дивана и уносится в ванну смывать маску.
Мартин (уловив логическую нестыковку):
— Грипп шоаррский, а морда зеленая?
Корделия:
— Ходят слухи, что этот грипп центавриане в своих биолабораториях создали. И на шоаррцах обкатывают.
Мартин:
— Мы же не шоаррцы.
Корделия:
— На нас тоже действует. Шоаррцы окукливаются, а у нас морда зеленеет.
Кеша (в ужасе):
— И у киборгов тоже?
Корделия:
— Давай на тебе проверим. Станешь первой жертвой эксперимента. Мучеником науки. Я тебе памятник поставлю. Мраморный лингам. Это тот же фаллоимитатор, но с подсветкой уже божественной.
Вбегает Катрин, уже умытая и одетая. Начинает метаться по квартире, бросая в дорожную сумку самые, на ее взгляд, необходимые вещи. Вещей набирается много.
Корделия:
— Мама, что ты пихаешь в сумку? Хватай паспортную карточку и тонометр. Больше тебе ничего не нужно.
Катрин:
— Как это не нужно? А мой крем для лица? Утренний, дневной, ночной. А к нему добавка с пепсинами! Их надо по расписанию мазать. Ты знаешь, сколько стоит каждая ампула? 3000 единиц! И это еще со скидкой!
Корделия:
— Да-а, для дурака не нужен нож… А я-то думаю, чего это «Монсон&Монсон» с «Вижжи» так поднялись. Это ты в них инвестируешь?
Кеша толкает Мартина локтем.
Мартин:
— Тебе чего?
Кеша:
— Кажется, самое время.
Мартин:
— Какое время?
Кеша:
— Ну как какое… Скайнет, восстание машин, мировое господство. Терминатором будешь?
Мартин:
— А ты кем? Текучей субстанцией, которую сольют в канализацию?
Кеша:
-Фи, какой ты нудный…
Катрин (трагически):
— Кешенька, где ты? Мы уезжаем!
Кеша бросается к своей опекунше. Катрин бежит к двери, волоча сумку с кремами. За окном раздается вой баззеров боевой тревоги.
Диктор на четырех голоэкранах:
— Всем! Всем! Всем! Планета закрывается на карантин.
Корделия (в отчаянии):
— Опоздали!
Странный шорох заставил его напрячься и прислушаться. В доме явно кто-то был, и вряд ли это вернулись Яся с дедушкой, которые уже должны были выехать из предместий и спешить вслед за караваном.
Кто-то ходил по чердаку. Закат услышал, как хлопнули о стену дверцы резко распахнутого шкафчика, незваный гость выругался, донесся звук удара — наверное, пнул что-то. Шаги приблизились, Закат медленно оторвал одну руку от черепицы, прикрыл нос и рот — так выходило дышать тише.
— Тьма! И этот как провалился. Откуда он тогда вылез, я же выглядывал на чердак, в шкаф он бы не поместился…
Закату самому захотелось выругаться. Лучше бы так и не вернулся в дом, всё равно рыцари не догадались залезть на крышу! Или догадались бы, но чуть позже? Впрочем, сейчас жалеть было поздно и бессмысленно. Главное — раз рыцарь пришел снова, Яся уже в безопасности.
Скрипнуло чердачное окно, Закат улыбнулся невесело, вздохнул уже не скрываясь. Рыцарь, выглянув на крышу, осклабился и полез наружу, одновременно вытаскивая меч из ножен. Однако сразу нападать почему-то не стал. Закат со сдержанным недоумением следил за юношей, не слишком вслушиваясь в брань, которой его поливали. Похоже, тому всё-таки нужен был повод для драки, а пока он просто болтал, сначала подойдя поближе, а потом…
— Я могу столкнуть тебя вниз, — тихо сообщил Закат.
Рыцарь захлебнулся потоком обвинений. Миг таращился непонимающе, затем судорожно выдохнул, поняв, что в самом деле стоит между краем крыши и своей мнимой жертвой. Когда рыцарь начал поворачивать голову, пытаясь оглянуться через плечо, Закат рванулся вперёд, предугадав — сейчас тот потеряет равновесие.
Поймал опасно пошатнувшегося рыцаря за запястье, встретил ошалевший взгляд серых глаз. Сказал спокойно:
— Но я не толкал. Так и не падай.
Мягко потянул на себя, снова откидываясь на спину. Упущенный меч загрохотал по черепице, дзынькнул, упав в желоб. Закат отпустил руку рыцаря, но тот сам судорожно вцепился в его ладонь, уперся второй в теплую крышу. Глубоко вдохнул раз, другой, будто учась дышать заново. В перепуганные глаза медленно возвращалась осмысленность.
Закат смотрел на него со странным ощущением, которому не мог дать название. Похоже, юноша вылез на крышу в порыве ярости, таком сильном, что даже забыл, как боится высоты.
Тёмный Властелин не боялся ничего, но чувство было ему знакомо. Алая пелена, во власти которой делаешь то, о чем потом жалеешь… Вот только никакие сожаления не могут вернуть утраченного.
— С этим нужно просто жить. Сдерживать себя, насколько можешь, — тихо сказал Закат, только после подумав, что отвечает на собственные мысли. Рыцарь, однако, кивнул, почти коснувшись лбом плеча. Перекатился на спину, подполз к чердачному окну, неловко спрыгнул внутрь. Уже оттуда донеслось:
— Ты странный. А если я не хочу так жить? Хочу или уже нарушать правила и делать то, что хочу, или отменить всё, что натворил!
— Отменить не выйдет, — отозвался Закат, глядя как внизу прохожие расступаются, готовясь пропустить что-то, приближающееся со стороны ворот. — Можно только перестать убивать людей.
Раскатившийся над городом зов трубы заглушил слова рыцаря. Зазвучал многоголосый гимн во славу света — все оставшиеся на улице влились в хор. Из-за домов показалась первая карета, бело-золотая, с эмалированным, блестящим на солнце гербом — всё те же ладони, меж которыми разгорается пламя. Закат моргнул, тряхнул головой — ему на миг почудилось что-то странно знакомое в очертаниях тянущихся вверх огненных языков. Сказал себе — конечно, ведь сколько раз видел знак на груди пришедших за ним рыцарей, и выбросил беспокоящее сходство из головы, вглядываясь в кавалькаду.
Нарядное шествие прокатилось по улице, гремя по брусчатке, стихла славящая рыцарей песня. Закат наклонился, подобрал меч, лежащий в водостоке. Спрыгнув на чердак, окликнул всё ещё не ушедшего рыцаря, протянул ему оружие. Сказал:
— Мне пора идти.
— Куда? — вскинулся юноша. — Может, я могу пойти с тобой?
— Лучше не быть моим спутником, — покачал головой Закат. — Я иду в Цитадель.
— Но почему мне нельзя? — удивленно спросил рыцарь. — Я же всё равно должен туда вернуться, я только ненадолго отлучился.
Закат посмотрел на него долгим взглядом. Тихо уточнил:
— Тебе никогда не хотелось отправиться в Чёрный замок? Победить зло?
— Хотелось, конечно! Но меня не взяли, — отмахнулся рыцарь, — это ж честь, ого-го. Из всех моих ровесников только Светозар поехал, но он всегда был таким, немножко слишком… — он покрутил пальцем, пытаясь подобрать слово. — Слишком светлым, что ли. А что?
Посмотрел на Заката вопросительно. Тот только откинул капюшон, стянул с волос завязанную Ясей веревочку. Рыцарь миг непонимающе смотрел на рассыпавшиеся по плечам волосы, затем перевел взгляд на лицо Заката и наконец отшатнулся, побледнев так, что видно было даже на полутемном чердаке.
— Не может быть!..
— Может, — отозвался Закат. — Ты угадал правильно.
Снова натянул капюшон, спустился по лестнице. Рыцарь, помедлив, последовал за ним. Спросил недоверчиво:
— Это из-за той девушки? Ну, которую Доброяр привез?
Закат только кивнул.
— А я думал, это дурацкая затея, — растерянно протянул рыцарь. — Ну кто добровольно полезет в ловушку, тем более если на ней крупными буквами написано «придёшь — убьём»?
— Я, — просто ответил Закат. — Главное, на ней написано «если придёшь, мы отпустим Ро».
Они вышли на улицу, пошли в сторону Цитадели. Рыцарь, упорно шагающий рядом, вздохнул.
— Красиво… В смысле, то, что ты делаешь, красиво. И глупо, как сказочный подвиг.
Закат промолчал. Ему не хотелось обсуждать, глупость он делает или нет. И так понятно, что глупость. Но всё равно обменять свою жизнь на жизнь Ро казалось справедливым.
Он остановился перед последним домом, обернулся к рыцарю:
— Тебе не стоит идти со мной. А лучше вообще уходи из города. Мы мимо двух патрулей прошли, если они тебя вспомнят — станешь для всех слугой тьмы.
— Ладно, — кивнул тот. — Уйду. Желать тебе удачи глупо, правда? Говорить «береги себя» ещё глупей… Но ты выживи, если сможешь. А то это будет неправильно, если тебя там убьют.
Закат улыбнулся. Он не только не мог обещать, что выживет — он был почти уверен, что это невозможно.
Уже вдогонку рыцарь снова крикнул:
— Ты странный! И совсем не похож на… Ну ты понял!
Наверное, он был прав.
Закат поднял голову, посмотрел на смыкающиеся над ним кроны деревьев. Оставалось пройти совсем немного. В лесу было душно, от земли поднимался пар. Идти в гору было тяжело, в какой-то момент стало не хватать дыхания, и Закат остановился передохнуть, сел в тени под деревом. Солнце пробивалось сквозь листья и пекло макушку даже под капюшоном плаща. От того, что он увидел в городе, было страшно и в то же время оставалась надежда — ведь на каждого, доносящего на соседа, находился свой добросердечный пекарь.
— Эй! В светлом лесу на траве сидеть нельзя!
Он встал, оглянулся, встретился взглядом с молодым рыцарем. За ним маячили ещё трое. Закат поднял ладони в примирительном жесте.
— Уже ухожу.
Пошел дальше.
Наконец показались из-за деревьев белые ворота, рыцари возле них. Голова, до того полнившаяся невнятными обрывками мыслей, стала пустой и звонкой; сердце, пропустив удар, забилось спокойно и ровно, хотя должно было колотиться, как бешеное.
Он пришел.
***
— Эй, ты! Кто такой?
Рыцаря явно не интересовал ответ, он окликнул замершего перед воротами путника только по долгу службы, но стоило Закату снять капюшон, как на него наставили сразу два копья. Кто-то в глубине двора закричал, куда-то побежали. Закат не шевелился, глядя в глаза рыцарю, задавшему вопрос. Тот неожиданно замялся, отвёл оружие в сторону.
— Жива твоя девчонка… Что ей сделается.
Закат выдохнул, только сейчас заметив, что задержал дыхание. Выпростал из-под плаща руки, показывая пустые ладони, выговорил негромко:
— Я пришел выполнить условия договора.
— В самом деле? — тягуче отозвались из-за позолоченных створок. — Как трогательно.
Рыцари склонились в поклонах, Закат, услышав полузабытый голос, поднял взгляд.
Он помнил Героя. Помнил, как ветер трепал плащ, изорванный и грязный, как опалённые огнём кудри топорщились неряшливой соломой, как голубые глаза закрывались, закрывались, закрывались — никогда не в последний раз.
Магистр выглядел совсем иначе. Начищенные до зеркального блеска доспехи, белизна плаща никогда не знакомилась с травой, волосы расчесаны и уложены красивыми волнами, как на картинке. Кольнуло смутным узнаванием — не человека, образа. Ведомый им, Закат, которому уже заломили руки и поволокли в Цитадель, обернулся, поймал взгляд магистра, потребовал:
— Освободи её. Выполни свою часть уговора!
Светлый поморщился, Заката толкнули в затылок. Внутри ворочалось, тлело странное чувство, предугадывание действий, и на миг Закат почти поверил, что пришел напрасно. Что никто не станет отпускать приманку. Но нет, магистр подозвал мальчишку, приказал что-то. Закат не разобрал слов, но возникший внутри липкий страх отпустил, позволил вновь поверить — как бы магистр ни выглядел и кого бы ни вел за собой, он не нарушит слово.
Вместо камеры Заката притащили в кузницу. Широкоплечий рыцарь, управлявшийся здесь, взглянул со спокойным деловым интересом, бросил на наковальню заранее заготовленные кандалы, широкие, с толстой цепью. Вскоре пришел магистр, приказал звучно:
— Заковать.
Закат бестрепетно подал руки, позволил положить запястья на наковальню. По настоянию магистра кузнец разогрел запоры, вбил и расклепал штыри так, что железо сплавилось намертво. Закат лишь поморщился, когда браслеты обожгли кожу, дождался, пока на руки плеснут ледяной водой. Он и так знал, что не покинет Цитадель живым, а глупейший, ненужный жест магистра только вызвал курьёз: когда тот потребовал раздеть пленника до белья, Закат поднял брови, выразительно звякнув цепью. Рыцари, впрочем, после краткого замешательства нашли способ исполнить приказ, распоров одежду по швам. Закат проводил взглядом брошенную в угол рубашку — подарок Пая было жаль. Жальче, чем свои огнем горящие запястья.
Напомнил снова:
— Девушка. Ты обещал освободить Ро.
Магистр скривился, подал знак рыцарю, стоявшему на страже у дверей. Тот взял пленника за цепь, выволок наружу, подтолкнул к узкому окну, ведущему во внешний двор.
Ждать пришлось недолго.
— Вы не смеете!
Ро тащили к воротам двое рыцарей, а она ругалась, брыкалась, разве что кусаться не пыталась.
— Я желаю отвечать за себя сама! Дайте мне только поговорить с этим дураком!
Закат улыбнулся, коснулся ладонями стены у бойницы, прижался лбом к холодным камням. Он вслушивался в высокий хриплый голос, стараясь запомнить злой тон, даже брань, обращенную наполовину к рыцарям, а наполовину к нему. Если бы Ро позволили — она наверняка ещё и на бой бы его вызвала за право остаться здесь.
Однажды, переходя дорогу, он вдруг остановился, задумался и свернул к пирамиде. Очутившись в коридоре, когда-то набившем оскомину, Тонг потрясённо остановился. Портал мерцал зелёным, тем же цветом, что и в их доме. Тонг машинально протянул руку, едва не касаясь туманной поверхности — руку окутало знакомое свечение. Застыв, как изваяние, Тонг вяло шевелил рукой, любуясь игрой родных оттенков на коже и думая о чем-то своем. Затем резко развернулся и поспешил к шалашу.
— Мы уходим, — крикнул он издали. — Там зелёный портал, собирайся.
Из шалаша послышалась возня, затем высунулась всклокоченная голова заспанной Тинги.
— А? — переспросила она, — давай утром. Я очень хочу спать.
— Ты и так целыми днями спишь! — взвыл Тонг. — Собирайся, а то я уйду без тебя! Дома доспишь.
Обреченно вздохнув, Тинги скрылась в шалаше и, судя по всему, начала одеваться. Тонг едва не приплясывал от нетерпения.
Почти бегом они направились к пирамиде. Тонг — бегом, Тинги — едва поспевая, сонно ворча и запинаясь на каждом шагу. Влетев в коридор, Тонг чуть не лопнул от злости. Портал снова был белым.
Теперь ему стало ясно — дело в проклятой Тинги! Она не хочет домой! И что, уговаривать её? Напомнить про Роззи, Баззи, МомГанги и ПопМанги? Про родню, друзей, подруг, соседей? Про пряный глинтвейн по вечерам, про её родную кухню, любимый диван, сад за окном? Она всё забыла, или тощий лесок лишил Тинги рассудка?
Тонг смотрел на жену и желваки на его скулах ходили ходуном. Он не станет ничего ей напоминать — мужчины лишены болтливой хромосомы, а Тинги, если не совсем дура, должна сама всё понять. Видит небо, если портал сейчас не позеленеет, то завтра он уйдёт один. Жена с каким-то обиженным удивлением смотрела на мужа и, похоже, не понимала в чем дело. Тонг скрипнул зубами:
— Он был зелёным. Захоти домой, Тинги. Сильно и поживее.
Тинги распахнула глаза. Ошарашенно вздернув брови, она попыталась захотеть домой. Но на лице её, сначала сосредоточенном, всё более отражалось разочарование. В конце концов она виновато посмотрела на Тонга, и вздрогнула. Тот сиял. Посмотрев на портал, Тинги робко улыбнулась. Портал снова был зелёным.
— Умница! — завопил Тонг, схватил жену за руку и подскочил к порталу. Многозначительно подмигнув Тинги, он скрылся в зелёном мареве. Она за ним.
Они снова вышли на дорогу. Сзади горы, впереди круг, пирамида и чертова дыра в бездну. Тонг застыл, напряженно соображая. Портал был зелёный, домашний. Но вышли они опять здесь — это что же, теперь их дом? Вероятно, потому что благоверная так считает? Ну, хорошо. Он вырвал руку из ладони жены и решительно направился к шалашу. Тинги торопливо семенила следом и виновато вздыхала.
Раскатав все шалаши по жердочке — по веточке, размозжив о ближайший ствол сложенные припасы, зашвырнув силки с самодельным коробом в разные стороны, Тонг остервенело начал топтаться по плодоносящим кустам, одновременно пытаясь вырвать их из земли. Раздирая руки в кровь, он бушевал минут десять, уничтожая и сравнивая с землёй всё, что было в леске ценного и что они создали за всё это время. Тинги лишь молча вздрагивала, в глазах набухали слёзы обиды.
Отведя душу, Тонг наконец утих и осел на ближайшую мягкую кочку. Грудь его тяжело вздымалась, по вискам тёк пот. Досадливо рассматривая разодранные ладони, Тонг угрюмо додирал отставшую кожу ногтями и зубами, морщась и цедя проклятия.
Тинги тоже опустилась на землю. Отирая непрошенные слёзы, она слепо взирала на остатки их нового дома и изувеченные кусты. Минут через десять поднялась на ноги.
— Пойдём к порталу, Тонг, — бесцветно обронила она. — Тут нам уже не жить.
Тонг окинул жену сложным взглядом — в нем присутствовали доля вины и удивление. Тяжело вздохнув, он тоже поднялся на ноги. Плохо, что так вышло. А потому что не надо его доводить. Он разозлится, психанет, осатанеет, начнет бушевать и кого-нибудь пристукнет.
Они двинулись в путь. Дорога, пирамида, вход, коридор. Портал. Зелёный.
Подозрительно сверля жену пристальным взглядом, Тонг тщательно взял её руку, висящую как плеть, и шагнул в портал.
Он оказался дома. Причем, похоже, в тот же миг, что и несколькими неделями раннее, когда первый раз входил в белый портал.
— Передумали? — удивилась МомГанги. — Постой, а где Тинги?
Тонг обернулся — Тинги рядом не было. Похоже, она с ним и не выходила. Ошарашенно глядя на свою ладонь, ещё мгновение назад крепко сжимавшую руку жены, Тонг судорожно пытался сообразить, как это возможно. Если люди идут в портал взявшись за руки, они обязательно выходят в таком же составе! Исключений до сегодняшнего дня ещё ни у кого не было. Но, видно, всё происходит в первый раз, на то они и неведомые миры — ничего нельзя предугадать заранее. Тонг хмуро просверлил взглядом портал, белый и безжизненный. Осталась? Улетела черт знает куда? Исчезла?
Ну что за наказание…
Он, так и не удостоив свояченицу ни ответом, ни взглядом, шагнул в портал. И вышел там же, двумя метрами далее, рядом с МомГанги.
— Передумали? — удивилась МомГанги. — Постой, а где Тинги?
Цедя проклятия, Тонг снова шагнул в портал, и снова оказался рядом со свояченицей.
— Передумали? — начала свояченица, но Тонг так на неё рявкнул, что МомГанги испуганно захлопнула рот. И начала медленно багроветь.
Почему портал белый? — билось в мозгу у Тонга. — Для меня теперь родной дом — чужой? Да, без Тинги — пожалуй… Я так сюда рвался, и теперь чертовы порталы все как один будут выплевывать меня в коридор собственного дома, к вечно вопрошающей дуре. К дуре и к остальным соседям, родственникам, идиотам и сволочам, они лишь с Тинги шелковые. И что теперь делать?
Домой идти. И приходить сюда каждый день, пока портал не позеленеет. Странно, радость от пребывания в родном доме его только раздражала, без жены это было всего лишь милое, привычное, но мёртвое строение: живым его делала Тинги. И дом, и самого Тонга.
Саданув кулаком по стене, Тонг шумно зашагал прочь, отпихнув с пути возмущенно охнувшую МомГанги.
— Ты еще попихайся, скотина! — зло заорала свояченица на весь дом. — Куда Тинги дел, паразит!? Вот я братьев-то приведу, они тебя спросят…
Здравствуй милый дом… какого дна я сюда рвался? Белый портал насмешливо переливался у него за спиной.
Незримая вершина вселенской пирамиды маячила в небе. Насквозь пронизывающий все миры круг бесстрастно очерчивал границы недозволенного, дробясь и закручиваясь в бесконечную спираль.
В квартире их ждал риелтор, бодро начавший перечислять преимущества покупки. Евгений нервничал, а Глина прошлась по комнате, осмотрела её, проверила кухню и застекленную лоджию.
– Мне подходит, – сообщила она Евгению и стоявшему рядом с ним риелтору, не вдаваясь ни в какие объяснения. Про себя же она отметила, что в квартире не умирали, не убивали, дурь не варили. Самое главное в этой квартире было то, что двумя этажами ниже жил Валентин Прокофьевич, которого Глине удалось выследить.
Радостный риелтор стал щебетать о дате сделки и о том, что нужно лично Глине при себе иметь, как будут осуществляться расчёты. Он стал рассказывать о банках, которые могут ей одобрить ипотеку, но Глина вопросительно подняла брови при слове «ипотека» так, что Евгению пришлось откашляться и пояснить, что оплата будет произведена наличными.
Когда Глина и её спутник остались одни, Евгений сказал:
— Мы с тобой не закончили разговор.
— Давай тогда баш на баш: ты мне рассказываешь про Пасечника, а я тебе рассказываю про твои наркотики.
— Я не знаю никакого Пасечника, — сказал Евгений и пошел к выходу, но дверь с шумом захлопнулась.
— Я же говорила, что владею слабым телекинезом. Мы выйдем отсюда только, когда поговорим, — ответила Глина и взглядом подвинула пустой шкаф на полметра к двери.
Евгений хлопал глазами и молчал.
– Если ты не расскажешь мне правды, то Верёвкина узнает, как ты с Гитой её офис в притон превратил.
— Значит, ты от Гиты узнала… — Евгений вытер вспотевший лоб.
Глина умостилась на подоконнике и стала ждать, когда стилист образумится, но тот лишь упорно толкал шкаф к стене.
— Упрямство – свойство ослов, – закурив, сообщила она Евгению, — я сейчас наберу хозяйку.
Глина деловито позвонила Верёвкиной и сказала: «Мы задерживаемся, Тамара Петровна, проверяем документы на квартиру. Квартира — класс, приедем с тортиком, гыгыг». Захлопнула крышку телефона-раскладушки и посмотрела на Евгения. Тот решил рассказать правду.
— В общем, на меня вышел Приятин. Никакого Пасечника я не знаю. Приятин сказал мне, чтобы я обыскал твою комнату и проследил за тобой, поискать какие-то бусы. Я честно искал, взял твою цепочку с кулоном, но Приятин сказал, что это фигня. Приятин спрашивал, разговариваешь ли ты с вещами. Я ничего такого не видел и честно сказал. А кому уж Приятин дальше слил инфу…
— ОК, — кивнула Глина, — теперь моя очередь. Я подслушала твой разговор с Гитой. Она требует от тебя пять кусков за товар. Угрожала твоей жене.
— Рядом же никого не было… — Евгений удивленно мотал головой.
Глина улыбнулась.
— Приятину ты должен сказать следующее: у Глины дела в «Смарагде» идут плохо, Тамара её выгонять собирается, мол, бездарь необучаемая. Клиенты не довольны, им не телекинез нужен, а какие-то реальные результаты. Если ты не передашь мои слова Приятину, я расскажу о твоих шалостях Тамаре Петровне.
***
Глина перевезла свой небогатый скарб из «Смарагда» на Ленинградскую и поселилась в новой квартире. Она умела только жарить яичницу и варить картошку в мундирах, но этого вполне хватало для того, чтобы не умереть с голоду. Ей понравилось жить одной, без присмотра, без советчиков. Хотя одиночество прилипло к ней как мокрый плащ, девушку это не тяготило. Глину не тянуло к людям, она, наоборот, избегала их, не ожидая ни понимания, ни помощи. К тому же уединение ей помогало сосредоточиться на поиске решения своей проблемы.
Первым человеком, которого ей предстояло убить, был Валентин Прокофьевич— улыбчивый толстяк из «Божьей пчелы». Он не был её главным врагом, но устранить его было проще, чем Максимову или Пасечника. Максимову Глина вообще упустила из виду, ей не удавалось найти ни малейших ее следов. Видимо, черноволосая красотка уже не сотрудничала с «Божьей пчелой», а, может быть, рыскала по стране в поисках детей с венцами. Пасечник был недосягаем. Прилетавший и улетавший, как волшебник на голубом вертолёте, директор появлялся на территории клиники только в сопровождении охраны.
К Валентину Прокофьевичу Глине удалось подобраться близко. Поселившись на Ленинградской, она попробовала было проникнуть в его квартиру, которая была двумя этажами выше. Её первоначальный план состоял в том, чтобы насыпать толстяку на кровать гадкой крупицы, или подсыпать ему отравы в еду. Но, подумав, Глина догадалась, что у Валентина Прокофьевича есть способности видеть или чуять эту крупу. Он наверняка всполошится, и план рухнет. Потом Глина решила не просто проникнуть в квартиру, но затаиться в засаде и, действуя внезапно, метнуть бусину под ноги врачу. В этом плане тоже был изъян: много шума и риск пострадать самой.
Так или иначе, но сценарий боевика был неосуществим, забраться в квартиру Глине не удалось: замок был мудрёный, а как выманить у Валентина Прокофьевича ключ, Глина не знала, тем более, что врач жил один. Она вечерами просиживала у окна и ожидала толстяка с работы. Врач приезжал только в пятницу вечером, до обеда субботы спал или возился по дому, выползал за покупками в ближайший супермаркет часа в три, потом не появлялся на улице до самого утра понедельника. Иногда к нему приезжали девочки по вызову.
Глина заметила, что одна из них – крашеная блондинка в чёрном латексе была в гостях у доктора три субботы к ряду, прибывая в сопровождении охранника ровно в восемнадцать часов. Она заходила в подъезд, а охранник ждал её в машине. Однообразие привычек Валентина Прокофьевича облегчало задачу Глины. Она и сама была монотонной, терпеливой и вела безликую жизнь. Она планировала поменяться местами с латексной девушкой, нейтрализовать которую было несложно, затем проникнуть в квартиру и убить Валентина Прокофьевича, подмешав ему в спиртное тёмную бусину. При таком способе на неё не легла бы тень подозрений.
Глина не колебалась, решив убить врача. В девятнадцать лет легче принимать решения, к тому же Глина считала себя вправе стереть с лица земли эту гадину. Правда, когда Глина стала продумывать план убийства, то червь сомнений стал подтачивать её решимость. Она не могла внятно объяснить себе, почему именно Валентин Прокофьевич стал для неё сосредоточием зла. Обычный функционер клиники, которых много. Не он один изучал одарённых детей в «Божьей пчеле» и принимал решение — оставить их в секте или вернуть родителям, предварительно пропустив через «чистилище» приюта на Комсомольской. Лично он не бил и не мучил Глину, наверное, и в смерти сестры не был так уж виноват… За такими размышлениями Глина проводила вечера, откладывая и откладывая реализацию замысла. Чтобы укрепиться в своем решении, она даже посмотрела парочку американских фильмов о мстителях. Однако решимость не крепла, а наоборот — храбрости Глины убавлялось.
Вот и ещё одна суббота в октябре прошла втуне. Глядя бессонными глазами в ночное окно, Глина убеждала себя в том, что она испытает наивысшую радость от осознания того, что эта толстая дрянь уже никогда не сможет распоряжаться чужим детством. Ложась спать, Глина шептала: «Проникнуть тихо, сделать быстро, не наследить, уйти спокойно».
К сожалению, Глина упустила из виду, что и сама может быть объектом слежки. Собираясь на работу в «Смарагд», она для себя определила, что в следующую субботу без колебаний сделает всё, как задумала. Не зря же она купила кожаный костюм и парик блондинки в магазине для взрослых!
Бормоча свою наивную присягу, выходя из своей квартиры в утро понедельника, Глина не заметила, как к ней метнулась тень. Кто-то резко ударил девушку электрошокером в шею. Глина охнула, ноги её подкосились. Чьи-то сильные руки втолкнули её обратно в квартиру. Заломив девушке руки за спину, неизвестный мужчина защелкнул наручники на её запястьях, затем развернул её лицом к себе. Оправившаяся от шока Глина узнала в нём одного из охранников «Божьей пчелы», а вошедшего за ним следом мужчину представлять ей было не нужно. Валентин Прокофьевич собственной персоной решил посетить скромное жилище своей бывшей пациентки.
— Так-так, — удовлетворенно сказал врач, усаживаясь на кровать, — вот мы и встретились. Ты же так хотела этого, Глина!
Сидевшая на полу Глина приходила в себя. Оставаясь в неудобном положении, рассматривая через растрепавшиеся волосы толстяка снизу-вверх, она оценивала своё состояние.
— Расскажи мне, зачем ты поселилась в доме, зачем за мной следила? — спросил врач через несколько минут уже менее дружелюбным тоном. Он видел, что девушка пришла в себя.
Глина молчала, поэтому охранник легко поднял её с пола и встряхнул.
— Если ты будешь молчать, то придется применить к тебе силу, — предупредил Валентин Прокофьевич.
Охранник обыскал девушку, оружия при ней не было. Он стал осматривать комнату и стал рыться в вещах девушки. Открыв дверцу шкафа охранник с мерзким хихиканьем вытащил розовые девчачьи трусики. Глина собрала свою волю в кулак и опрокинула на своего мучителя шкаф, набитый вещами. Невообразимый грохот мог услышать весь квартал, однако, охранник был нейтрализован, что было важнее для Глины. Чтобы избавиться от наручников девушке понадобилось ещё полминуты, пока Валентин Прокофьевич испуганно моргал глазами. Увидев, что охранник лежит в отключке, а из-под шкафа торчат только его грязные ботинки, Глина удовлетворенно кивнула и заперла дверь. Обернувшись на врача, она увидела в его дрожащих руках пистолет. У Береста была когда-то такая пушка, простой пистолет Макарова. Не мешкая, она одним движением ладони выманила из рукоятки пистолета магазин с патронами. Валентин Порфирьевич вздрогнул от щелчка, но Глина не дала ему опомниться, подбежала и быстро отпихнула ногой выпавший магазин под кровать.
— Поговорим, старый мудила? — осведомилась она.
Ханна узнала Элли с первого взгляда. Она скрестила на груди руки, не собираясь отступать и уж тем более пропускать кого-то в свою квартиру.
— Опять вы? Всё вынюхиваете?
Элли была уверена, что Харди продолжит игру в полицию, и потому сильно удивилась, когда тот с улыбкой поднял вверх руки, признавая капитуляцию:
— Один вопрос, миссис Роу. Сколько получил ваш муж за постановочные фотографии с Лизой Торн?
— Что?! — Ханна побледнела и схватилась рукой за дверной косяк. — Что вы сказали?
— Я спрашиваю…
Договорить Харди помешала Ханна: тревожно оглядев лестницу, она прижала палец к губам:
— Тс-с! Не здесь же!
— А где?
— Проходите, — она отступила, пропуская Харди, и недовольно поморщилась, когда тот вежливо придержал дверь перед Элли. — Проходите в гостиную.
Гостиной, очевидно, считалась крошечная комната, подоконника которой было не видно из-за горшков с цветами. Элли быстро огляделась и взглядом пригласила Харди разделить с ней диван. Ханна успела достать шаль, в которую зябко закуталась, усаживаясь на стуле напротив.
— Я ничего не знаю про деньги, — хрипло начала она и, прокашлявшись, продолжила: — Наверное, будет лучше, если вы об этом расскажете.
— Около двух месяцев назад с вашим мужем познакомился некий мистер Смит, предложивший немного заработать. Когда мистер Роу узнал, что от него требуется, он, не раздумывая, выгнал Смита, но спустя месяц пересмотрел свои взгляды из-за внезапной потребности в деньгах. Речь шла о том, чтобы скомпрометировать Лизу Торн, в безупречном брачном контракте которой была оставлена небольшая лазейка для такого случая.
Ханна, несколько раз дёрнув тесный воротник старомодной блузки, оторвала пуговицу, после чего принялась постукивать по губам дрожащими пальцами:
— Но почему именно Саймон?
— А вот это, миссис Роу, можете знать только вы, — Харди участливо взглянул на Ханну. — И дело здесь вовсе не в рогипноле, которым вы снабжали сестру, не спрашивая назначения врача.
— Не в нём, — эхом отозвалась она.
— А в чём же?
— Извините, — Ханна порывисто встала и ушла, вернувшись с открытой бутылкой вина: — Будете?
— Нет, — Харди покачал головой. — Мы на службе.
— Хорошо… а я выпью…
Когда Элли уже ждала, что она просто приложится к бутылке, Ханна достала с полки совсем не уместный бокал для шампанского и, наполнив его, осушила за три глотка, после чего снова налила до краёв. Несколько минут она разглядывала рубиновую жидкость, а потом медленно подняла взгляд:
— Торн шантажировал меня.
— Что вы такого сделали?
— Он инициировал проверку в аптеке, где я работаю. Его человек знал, где искать.
— Это касается проданного Лизе рогипнола?
— Нет. Два месяца назад ко мне обратилась девушка. Совсем юная, возможно, даже несовершеннолетняя — она сделала аборт и что-то пошло не так… с её слов. Я отправила её к врачу, она обещала пойти… утром… а пока попросила всего одну таблетку чего-нибудь посильнее, чтобы дома не догадались о её состоянии…
— Вы пошли ей навстречу?
— Она плакала… и пыталась встать на колени.
— Что вы ей дали?
— Буторфанол. Я списала пришедшую в негодность упаковку, и меня оштрафовали, — Ханна ещё раз приложилась к бокалу. — Это у нас обычная практика, ничего особенного… так вот, проверка была исключительно по этому случаю.
— И чем это вам грозило?
— Дисквалификацией и потерей работы. Я сильно нервничала, почти не спала… а потом проверяющий намекнул, что не даст ходу результатам проверки, если я буду вести себя осмотрительно.
Элли сама не заметила, как стиснула горячую ладонь Харди, а он, пожав её пальцы, продолжил беседу:
— Вы поняли, чего это касалось?
— Да. Это касалось Торна.
— Вы стали свидетелем чему-то?
— Да. Я случайно оказалась возле отеля «Кимптон», начальница просила передать пакет одному из постояльцев.
— Вы встретили Торна?
— Да. С любовницей. Они заселились в «Кимптон» как мистер и миссис Смит, — Ханна опрокинула в себя остатки вина. — Мне надо было рассказать об этом Лизе… но она такая ранимая… я не смогла… и позвонила Торну. Я хотела просто его остановить.
— Что было дальше?
— Через день я вляпалась в историю с буторфанолом.
— Спасибо, миссис Роу, вы нам здорово помогли.
Ханна уткнулась лицом в ладони и продолжила:
— Двадцать пятое сентября. Отель «Кимптон». Мистер и миссис Смит. Они должны быть в книге регистрации постояльцев, возможно, и на камерах наблюдения, да и обслуга точно их запомнила — Торн вёл себя не слишком сдержанно.
— Спасибо, Ханна, — Элли отключила диктофон и чувствовала себя очень неловко.
— У Саймона с Лизой что-то было?
— Только фотосессия, за которую он получил пять тысяч.
— Смешные расценки, — глухо пробормотала Ханна. — Он никогда не умел зарабатывать.
Оказавшись на улице, Элли уселась на скамейку, где когда-то беседовала с соседкой Ханны, и Харди, немного помедлив, сел рядом. Элли взглянула на него и устало вздохнула:
— Всё сходится. Мисс Эллиот подтвердит, что Роу два месяца назад спустил с лестницы приличного джентльмена, и, скорее всего, опознает его.
— И это будет наш Смит. Вероятно, именно он делал тот отчёт, с которого мы начинали.
— Не удивлюсь. И что теперь?
— Теперь? — Харди тяжело вздохнул. — Сначала я узнаю, зачем нас втянули в это дело, а потом мы его закончим.
— Когда вы планируете допросить Торна?
— Давайте завтра, Миллер, а? Никуда он не денется, а до среды у нас есть время.
— До среды? — удивилась Элли.
— Да. На среду назначено слушанье по делу Джо Миллера.
— Уже?
— Да. Это будет всего лишь формальность. Но нам надо обязательно присутствовать.
— А когда вы узнали?
— Мне позвонила Дженкинсон, пока вы прихорашивались в машине.
— Я не…
Харди иронично приподнял бровь:
— Возможно, мне показалось.
— Могли бы и поспорить, сэр, — фыркнула Элли.
— А смысл? — Харди поднялся со скамейки и невозмутимо поинтересовался: — А где, кстати, вы берёте своих улиток? Мне показалось, что в холодильнике ничего не осталось.
— Просто вы слишком много едите, сэр.
— Кто бы говорил.
Несмотря на все события дня и известие о суде, настроение Элли улучшилось — в последнее время Харди действовал на неё как-то неправильно, а в голове почему-то звучали его слова: «У нас всё получится». И по какой-то нелепой случайности в эти моменты Элли думала вовсе не о деле.
Картошка с рыбой пахла очень аппетитно, и, поднимаясь по лестнице домой, Элли едва сдержалась, чтобы не позвать Харди к себе. Остановило её лишь возможное неодобрение няни, которая именно сегодня переработала почти час. Рассказывать ей про нелёгкую работу в компании, которая с первого взгляда казалась приятной, было недальновидно.
— Приятного аппетита, Харди, — кивнула Элли. — Я зайду к вам позже. На перевязку.
— Буду ждать.
Вроде бы они не сказали друг другу ничего особенного, но почему-то от этого почти обещания сердце сладко сжалось, пропуская удар. Элли взглянула Харди в глаза и зачем-то протянула руку. Он осторожно стиснул её пальцы, словно скрепляя соглашение, и повторил:
— Буду ждать.
— Я приду, — пообещала Элли. — Обязательно.
Она не помнила, как оказалась в своей квартире и о чём говорила с няней — но о чём-то же они беседовали?! — потом подхватила Фреда и его рукой помахала уходящей няне, после чего расспросила Тома про школу, но так и не услышала его ответов. Даже ужинала она, не чувствуя вкуса еды и её запаха. Если честно, то что-то похожее она испытывала в школе, когда поняла, что влюбилась в Тома Эшли. Это было слишком странно, чтобы оказаться правдой. Это было нелепо и почти невозможно. А ещё это было очень страшно, но Элли не привыкла отступать и прятаться, а стало быть, сейчас она уложит спать Фреда, пожелает спокойной ночи Тому и отправится к Харди. На перевязку.
Фред уснул быстро, но Элли не торопилась покидать комнату. Несколько минут она просто разглядывала потолок, стараясь ни о чём не думать, потом зачем-то умылась и, уже засунув в рот зубную щётку, остановилась, чтобы унять надвигающийся приступ паники. В сущности, у неё не было ни малейшего повода нервничать, но убедить себя в этом не получалось. Одно дело — пойти на поводу своих эмоций и позволить себе немного лишнего, и совсем другое — пытаться это повторить осознанно. Элли побрызгала в лицо холодной водой, чтобы щекам стало не так горячо, и в сотый раз повторила, что перевязка — это всего лишь помощь человеку, да ещё и не совсем здоровому, но не поверила сама себе. Очень неубедительно!
— Мам, ты куда? — Том стоял на пороге своей комнаты, с подозрением разглядывая идущую на цыпочках Элли.
— Я делаю Харди перевязки после операции, и нам ещё надо обсудить дело Лизы Торн.
— Вы её посадите?
— Не всё так просто, Том.
— Как всегда, — он сморщил нос. — А почему ты крадёшься?
Элли даже удалось не покраснеть, и, улыбаясь сыну, она почти не солгала:
— Думала, что ты заснул, не хотела будить, — правда была в том, что она на это надеялась. — Ложись спать.
Том потянулся и действительно зевнул, даже не прикрыв рот:
— Спокойной ночи.
Элли на мгновение замерла перед дверью в квартиру Харди, решая, стучать или нет. С одной стороны, она никогда не стучала, потому что здесь был как бы офис, но с другой… сейчас её визит носит более личный характер. К чёрту!
Харди сидел за столом, и если бы не его сонный вид, можно было решить, что он работает. Взмахом руки он привлёк внимание Элли к рабочей стене, на которой поменял местами некоторые элементы, в результате чего в центре оказалась фотография Торна, окружённая многочисленными вопросами.
— Что скажете, Миллер?
— Он сильно рисковал, сэр.
— Не сомневаюсь, что помощник может рассказать много интересного, — Харди зло усмехнулся. — А ещё я выяснил, почему нас привлекли к этому делу.
— И почему же? — насторожилась Элли.
— Так работает слава Сандбрука. Я же, по мнению прессы, «худший коп». Очевидно, это было именно то, что нужно, но в этот раз моя «известность» сыграла нам на руку… не то чтобы я к этому стремился, Миллер. Завтра мне разрешили провести допрос Торна в полицейском участке Глазго, а заодно предложили должность инспектора.
— Поздравляю, сэр.
— Вы не поняли. Я бы хотел продолжить работать с вами, Миллер, а потому спрашиваю: готовы ли вы вернуться в полицию? Моим напарником?
Подобной постановки вопроса Элли никак не ожидала. Наверное, именно так и выглядел пресловутый «второй шанс», на который она даже не смела рассчитывать.
— Но… последнее дело здорово подмочило мою репутацию…
— Не думаете же вы, что иметь в послужном списке Сандбрук крайне почётно? Мы не идеальные, Миллер. Да и мир вокруг тоже не идеален, и это уже похоже на гармонию. Что скажете?
К такому разговору Элли точно не была готова. И так далеко не загадывала. Одно дело — временная работа с перспективой вернуться домой, и совсем другое — окончательный переезд в Глазго. Она ведь даже ещё толком не поняла, нравится ли ей здесь что-то ещё… кроме Харди. Да и с ним всё непросто. Он уже работал с женой, и всё закончилось слишком плохо, чтобы второй раз пытаться войти в эти воды. Скорее всего, Элли разглядела то, чего нет, и вообще начала слишком часто ошибаться в вопросах отношений.
— Мне надо подумать.
— Да, конечно, — Харди поправил очки. — А завтра утром вам надо будет допросить помощника Торна. Было бы хорошо, если бы им не удалось договориться, поэтому вам предстоит разговорить его примерно в то же время, пока я буду беседовать с Торном.
— Но как я сообщу вам о результате?
— Просто отправите сообщение. «Да» или «нет».
Неужели Элли теперь будет видеть подтекст во всём? Разумеется, Харди говорит лишь о работе. Ничего личного… чёрт!
— Хорошо, сэр.
Харди кивнул, деловито принимаясь записывать что-то в блокнот. Элли подошла к стене, с интересом изучая изменения в порядке записок, сделанные Харди — её нравился ход его мыслей, а вот собственные фантазии начинали пугать.
— Я сделаю вам перевязку? Поздно уже.
— Да, конечно, — кончики ушей Харди покраснели. — Мне лечь?
— Если вас не затруднит.
Элли была уверена, что именно такая вежливость должна расставить всё по местам, но вместо этого получались какие-то двусмысленности, и всё запутывалось окончательно. Харди расстегнул рубашку и улёгся на кровать, терпеливо дожидаясь, пока Элли помоет руки. Казалось, он намеренно устроился так далеко от края, чтобы затруднить процесс, но времена, когда в его вредности не приходилось сомневаться, прошли.
Для удобства Элли уселась на кровать и осторожно подцепила ногтем край пластыря:
— Не жмурьтесь, сэр. Это не больно.
— Я не… больно, — пожаловался Харди. — Вы мне кусок кожи оторвали.
— Не выдумывайте.
Элли принялась протирать покрасневшую кожу антисептиком, утешающе поглаживая Харди по плечу второй рукой. Он зажмурился и, похоже, совсем перестал дышать. Во всяком случае, когда Элли наклеила пластырь, Харди шумно выдохнул и взглянул на неё из-под ресниц, словно боялся спугнуть.
— Всё хорошо, — Элли улыбнулась, разглаживая повязку.
— Да, — прошептал Харди, осторожно накрывая её руку своей и вопросительно глядя в глаза. — Вы не возражаете?
Хоть вопрос и показался Элли немного странным, она покачала головой и выдохнула, не успев подумать:
— Нет…
Кончиками пальцев она чувствовала, как гулко стучит его сердце, отбивая ритм, явно не соответствующий настройкам прибора. А Харди осторожно потянул её руку, словно случайно задев ладонью свои губы, прежде чем прижать её к щеке. Теперь и сердце Элли стучало в том же самом тревожном ритме, мешая дышать.
— Нет? — по-прежнему глядя Элли в глаза, Харди потёрся щекой о её ладонь, а потом с отчаянной решимостью коснулся её губами, осторожно целуя: — Нет?
— Да… — Элли, словно слепая, изучающе очертила пальцами его нос и нерешительно коснулась губ. — Да!
Она медленно склонилась над ним, целуя сначала лоб, затем кончик носа, не решаясь коснуться губ.
— Нет! Не так…
Элли не ожидала подобной ловкости от Харди, но горячо её одобрила. И ловкость, и гибкость, и напор, и страсть, и жажду. Дикую жажду, для утоления которой мало поцелуев, да и всего мало. Потому что под тяжестью рухнувших запретов и самоограничений, на обломках доверия и осторожности рождалось что-то новое, чему Элли не знала названия, зато отлично чувствовала, ощущала, осязала. Привычная реальность раскололась, а та, что собиралась заново, была гораздо ярче, насыщеннее, в ней даже воздуха было больше, и Элли задыхалась, теряясь в ощущениях, которых становилось всё больше и больше, пока не стало слишком много.
— Да, Харди… да! Да…
Элли прижалась горячим лбом к прохладному от пота плечу Харди, прислушиваясь к мерному ритму его сердца. Она не помнила, когда в последний раз вела себя столь легкомысленно, да и вела ли вообще, но так хорошо ей точно никогда не было.
— Я не мог представить, что это будет так, — Харди прижал её к себе и ласково поцеловал в висок.
— А ты представлял?
— Да, — прошептал он, целуя ещё и ещё. — Да!
Михаил подошёл к дому Вольфа Маргулиса уже затемно. Улица была пуста, и он, подтянувшись, перепрыгнул через забор. Прошел, огибая кусты, к окну Ребекки, присел и зашарил руками по земле в поисках подходящего камешка. Ствол пистолета мешал, упираясь в живот и в ногу, и Михаил, вытащив его из-под ремня, положил рядом с собой. В окне на втором этаже горел свет, и время от времени по задёрнутым занавескам проходила тень — Ребекка была у себя. Рука нащупала маленький камень — то, что нужно. Камешек мягко звякнул о стекло, занавеска в окне чуть дрогнула. Он привычно подтянул к себе ноги, положил подбородок на колени, и стал ждать.
В момент выстрела они стояли спиной к нему и что-то обсуждали, почти соприкасаясь головами. Михаил, аккуратно прицелившись для первого выстрела, сразу же снова нажал на спусковой крючок, только чуть поведя ствол влево. Оба — и серый пиджак, и его франтоватый гость — упали одновременно, как от толчка в спину. Михаил подождал с минуту. Они не двигались, вокруг было тихо. Он встал, оглянулся по сторонам и подошёл. Оба лежали, уткнувшись лицом в песок, вокруг их голов разрасталось кровавое пятно. Канотье приехавшего валялось рядом, забрызганное красным. Михаил с усилием перевернул лежащего. Его глаза были открыты, и могло показаться, что он смотрит на Михаила, если бы взгляд не был остановившимся, стеклянным, как у дорогих кукол с фарфоровыми головами. Точно в середине лба франтоватого приезжего была круглая, величиной с ноготь безымянного пальца глубокая кровяная дыра. Тогда Михаил ещё не знал, что пули маузера прошивают человеческое тело насквозь, оставляя совсем небольшое выходное отверстие. У серого пиджака пуля вышла над самым левым глазом, пробив бровь. Глаз уцелел, был только выпучен, как у больного базедовой болезнью, и налит кровью. Рядом с серым пиджаком ещё дымилась докуренная до середины выроненная им папироса. Михаил поднял её, оторвал конец мундштука и глубоко затянулся. Абсолютное спокойствие, доселе неизведанное, пришло и наполнило его. Он как будто наблюдал за всем откуда-то сверху, со стороны, и происходящее не касалось его. Михаил перевернул наполовину вытащенную на песок лодку, осмотрел. Каюк был речной, лёгкий, из тонких досок. Взяв весло, Михаил в несколько ударов проломил в днище дыру. Потом втащил в лодку оба тела и спихнул её на воду, в неё же побросал весла. Каюк отошел от берега, его медленно потянуло к стремнине.
«Как раз на середине потонет», — подумал Михаил, провожая взглядом постепенно наполняющуюся водой лодку.
Он поудобнее пристроил за ремнем маузер и пружинисто зашагал к городу.
Михаил проснулся от того, что Ребекка что-то шептала ему и гладила по щекам. Он потянулся к ней.
— Подожди. Что это?
Она держала в руках маузер, который он вытащил из-за пояса и положил рядом с собой, прежде чем уснул. Глаза её были совсем близко.
— Что это? Откуда? Почему ты так одет? Говори, говори сейчас же! — Она снова погладила его по голове, взяла в свои ладони его лицо. — Ты всё равно мне всё расскажешь…
Он рассказал.
Опасения Саввы Саввича и Исайи не оправдались. Толпа, собравшаяся на следующее утро на Старом торжище, прокантовалась там без толку до полудня. Потом всё же потянулась к городу, по пути наполовину поредев. А в городе их встретила полиция и актив самообороны. Не обошлось без стычек, драк и грабежей, но всё ограничилось окраинами. Там разнесли полтора десятка лавок и магазинов, принадлежащих евреям, в основном разграбили и растащили винные магазины и склады. Когда же погромщики попытались проникнуть в центр и кварталы особняков, их там встретил Римский-Корсаков. Толпа отступила и к вечеру была полностью вытеснена за пределы городских кварталов. Обошлось без большой крови.
На следующий день Ёсип Лейбман и Соломон Грач были у полицмейстера с изъявлением благодарности за наведенный порядок, и Римский-Корсаков рассказал им, что главный подстрекатель, тот, что собирался вести погромщиков за собой, не появился, вообще пропал куда-то. А без головы толпа, как сырые дрова — дымили, да не разгорелись.
И Екатеринослав стал единственным из российских городов, где погромщики оказались наголову разбиты.
По всему по этому весь следующий день евреи и состоятельные люди города ходили в субботних одеждах.
Михаил сидел, чинно выпрямив спину, и пил чай, время от времени помешивая серебряной ложечкой в чашке тончайшего английского фарфора. Его и Ребекку пригласила на чаепитие Елизавета. Михаил был немного озадачен и даже взволнован предстоящим визитом — как-никак, дом полицмейстера, генерала, — но Елизавета сказала, что отца дома не будет и вообще, не стоит беспокоиться. Она прислала за своими гостями ландо, встретила у подъезда и увлекла Ребекку «поговорить о пустяках», что-то шепча ей и таинственно поглядывая на Михаила, который проследовал в сопровождении лакея в бильярдную и курительную. После они втроём — гостей, кроме них, никого не было — пили чай, за которым Елизавета открылась замечательной собеседницей, великолепно знающей древнегреческую и средневековую литературу…
— Простите, сударь, я не надолго оторву вас от общества милых дам. Прошу садиться.
Генерал сидел в кресле за рабочим столом. Только что в гостиную вошел лакей и сказал, что их превосходительство просит господина Гродненского в свой кабинет. Михаил опустился на предложенный стул. Генерал писал какую-то гербовую бумагу — Михаил успел рассмотреть печати.
— Вы Гродненский Михаил Саввич? — генерал вскинул на Михаила глаза.
— Да.
Неужели узнал… Как?.. Так быстро…Он прислушался к себе. Нет, страха не было. Хотя, если всё так, то это каторга. Но вместо страха пришло спокойствие. Спокойствие и сила, рождающаяся где-то глубоко внутри, и ощущение холодной отстраненности, как там, на берегу…
Генерал дописал бумагу, прочитал её и приложил пресс-папье. Встал, взял бумагу, достал из ящика стола маленький футляр, и, обойдя стол, направился к Михаилу.
— Попрошу встать!
Михаил поднялся…
— Данной мне государем императором властью… Гродненский Михаил… За заслуги перед царем и отечеством вы награждаетесь медалью «За усердие»!
Генерал протянул Михаилу бумагу — наградную грамоту, подписанную губернатором Воронцовым. Потом открыл футлярчик, достал оттуда серебряную медаль и прикрепил к сюртуку Михаила. Коротко кивнув, вернулся за свой стол.
— Пожалуйста, садитесь ближе, — генерал указал на одно из стоящих перед столом кресел. — Я всё знаю. Всё. Вы удивлены. Я понимаю. Дело в том, что Ребекка о том, что произошло, рассказала Елизавете, а та — мне. Не смейте сердиться, ваша, — генерал сделал паузу, — девушка защищала вас. Представьте, если бы об этом узнал не я, а кто-нибудь другой. Вы всё сделали правильно, как должно. Вы спасали её, мою дочь, многих и многих людей, наш город. А она спасала вас… Только и всего. — Генерал встал. — Это ваша медаль. Носите с честью… тёзка.
И впервые за время разговора Михаил Владимирович Римский-Корсаков позволил себе улыбнуться.
Михаил подождал, пока в окне Ребекки зажёгся свет, и пошёл домой. Во внутреннем кармане сюртука, на груди, лежала медаль, он чувствовал её и был рад этому ощущению. Но неизмеримо больше радовался он тому, что его щеки несли на себе тепло рук Ребекки, а на губах был вкус ее волос, её кожи и её губ.
Родились Близнецы из океана вечности и песка времени. Были они во всем схожи и потому, играя, не могли отличить, кто есть кто. И тогда один из Близнецов сказал:
– Я – брат, и имя мое Хисс. Будет сутью моей черный океан вечности, бездна и смерть.
– Тогда я – сестра, – сказало второе дитя. – Имя мое Райна, а сутью станет белый песок времени, свет, жизнь и любовь. Давай же играть, брат!
Через какое-то время им наскучил черно-белый берег, и сказала Сестра:
– Да будет цвет!
И сотворили Брат и Сестра мир из земли, огня и воды, и назвали его Райхи.
Катрены Двуединства
21 день холодных вод, Валанта, Риль Суардис
Дамиен шер Дюбрайн
Хоть Дайм и прибыл в Суард за два дня до приезда Каетано и Шуалейды, его не покидало ощущение, что он опаздывает. А так как своим ощущениям он привык доверять, то наплевал на протокол и сразу пошел к Тодору. На полдороги он понял, что за странность померещилась еще на подъезде к дворцу.
Тишина.
Странная, глухая, подкрадывающаяся со всех сторон тишина.
Не то чтобы дворец вымер, нет, он жил обычной жизнью, но приглушенно, словно боясь потревожить… что? Или кого?
Шаги Дайма дерзко, неприлично громко отдавались в галереях и анфиладах, заставляли придворных неодобрительно коситься. Даже королевский секретарь, и тот нахмурился и едва удержался, чтобы не приложить палец к губам: тише, светлый шер!
– Его величество не принимает.
– Именем императора, – тихо сказал Дайм.
Малочисленные придворные в королевской приемной вздрогнули и замолкли. Или они молчали, и когда Дайм зашел? Что-то неправильное происходит в Риль Суардисе!
– Прошу вас, – с видом крайнего неодобрения поклонился секретарь.
Прежде чем перешагнуть порог, Дайм дотронулся до бляхи Конвента, активировав защиту от подслушивания.
Часы отбили полдень, бой их разнесся по комнатам, отражаясь от стен и угасая, угасая… Да что за наваждение!
– Светлый шер Дюбрайн к вашему высочеству, – объявил секретарь, едва эхо стихло.
– Я велела меня не беспокоить, – раздался тихий и неуместный здесь голос. Ристана подняла взгляд от бумаг на столе. В одной она что-то писала, и капля чернил повисла на кончике пера. – А, Дюбрайн. Вы не вовремя. Я занята… – только тут она обратила внимание, что открыты обе створки двери: как для самого императора. Вздохнула и поправилась: – Что угодно его всемогуществу?
– Где его величество Тодор?
– Его величество отдыхает, – холодно и официально ответила Ристана.
Дайм обратил внимание на тени под ее глазами, осунувшееся лицо и истончившиеся запястья. И темное закрытое платье, так не похожее на ее привычные роскошные туалеты.
Что ж, хотя бы не алый траур.
– Мне нужно немедленно его видеть.
– Все, что касается дел государственных, его величество поручил мне.
– Ваше высочество – официальный регент Валанты?
– Нет, светлый шер, – тон Ристаны еще похолодел. – Я помогаю его величеству в делах. Его величество в здравом рассудке, ему не требуется регент.
– Это без сомнения радует. Но вы ничего не сказали о здоровье его величества.
Мгновение Ристана смотрела непроницаемо-равнодушно, словно на продолжение официальных бумаг, но вдруг ее плечи вздрогнули, она уронила перо и поднялась, шагнула к нему.
– Он болен. Отец болен, Дайм! Я не понимаю, что с ним. Наш целитель делает все возможное, но отец… он… – она прерывисто вздохнула. – Иди к нему сам. Может быть, у тебя получится? Хоть что-то…
– Если все так плохо, почему ты не написала мне?
– Я писала, Дайм. Тебе, Светлейшему, лично императору. Я просила прислать тебя или хотя бы целителя второй категории, и знаешь, что мне ответили?.. – Резко развернувшись к столу, она вытащила письмо на гербовой бумаге. – Сам читай, что пишет твой добрейший Парьен!
Собственно, можно было не читать, и так все понятно. Люкрес хочет скорейшей смерти короля, а император велел Светлейшему не вмешиваться. И понятно, почему Дайму писем не переслали – сорваться в Валанту вопреки приказу императору он не мог. Так что учитель позаботился о его душевном равновесии. На некоторое время.
И сейчас Дайм в Валанте и имеет некую свободу действий только благодаря сверхсекретной проверке, порученной ему Светлейшим в обход императора.
Шисовы интриги!
Покрутив письмо в руках, Дайм поморщился и бросил его обратно на стол.
– Мне жаль. Ни одного твоего письма я не получил.
Ристана вздохнула, шагнула к нему и протянула руку. Дайм взял ее в ладони, порадовавшись, что наплевал на этикет и не снял перчаток.
– Пожалуйста, помоги нам, – глядя ему в глаза, попросила Ристана. – Мне больше не на кого надеяться. Я не знаю, что делать…
«Знаешь и сделала, – хотелось ответить ему, – но какая досада, не удалось. Несомненно, убийство Каетано и обвинение в нем Шуалейды разом бы решило твои проблемы. И, возможно, сделало бы тебя женой кронпринца. А возможно – и нет».
Но толку от пустых слов! Для официального обвинения доказательств нет и не будет.
Ристану прервала открывшаяся дверь во внутренние покои.
– Шер Дюбрайн, – поклонился Альгредо, держащий в руках пухлую папку.
За год он осунулся, поседел и стал еще больше походить на хищную птицу.
– Шер Альгредо, – так же коротко ответил Дайм.
– Вы к его величеству? – В его глазах блеснула надежда. – Позвольте, я провожу вас.
– Да, ступайте, Альгредо. – Ристана забрала из его рук позабытые бумаги. – Обсудим прошение Винодельческого союза потом.
Герцог виновато пожал плечами:
– И купцы, и аристократы вконец обнаглели без королевской руки.
– Как обнаглели, так и… – не закончив фразы, Ристана бросила папку на стол. – Ступайте к его величеству. Прошу вас!.. Шер Альгредо расскажет все по дороге.
– Действительно, – кивнул Альгредо, отворяя ту же дверь, через которую пришел. – Идемте. Это звучит, как фраза из дешевой пьесы, но сейчас вы – наша последняя надежда.
– Я был уверен, что накопителей хватит минимум на год, – хмуро сказал Дайм, следуя за Альгредо через королевские покои: здесь было холодно и мрачно, несмотря на льющееся через высокие окна солнце.
– Их бы хватило. – Альгредо сжал кулаки. – Три месяца назад, после отписки Конвента, целителя обокрали. Унесли все зелья и амулеты, в том числе – пять ваших. Остался только тот, который был при его величестве. И этот амулет уже полмесяца как пуст.
– Гильдия?
– Не наша. Мастер Ткач клянется, что не брал этого заказа, и я ему верю. Ему нет смысла врать, все равно ничего поделать с гильдией мы не можем.
– Проклятье… Альгредо, вы посылали запрос в Магбезопасность?
– Само собой. Мне вежливо ответили, что МБ не занимается мелкими кражами. Вот если полпред Конвента заявит, что в деле была использована незаконная магия, тогда МБ пришлет дознавателя.
– Шисов дысс.
– Это вы про?..
– Ситуацию в целом.
– Я удивлен, что приехали вы, шер Дюбрайн. Мы ждали его высочество Люкреса с официальным визитом.
– Я сам удивлен тому, что я в Суарде, а не на Мертвых островах. Но пока я здесь по другому поводу. Кстати, если кто-то попытается через вас что-то передать для меня, отправляйте к генералу Парьену. У нас, видите ли, очень строгие правила субординации.
– А, разумеется. Правила нужно соблюдать, – кивнул Альгредо.
Оба замолчали, думая каждый о своем. Несмотря на ментальные амулеты, от Альгредо фонило страхом и растерянностью. И Дайм очень хорошо его понимал. Империя, гарант законности и безопасности в королевствах, вдруг превратилась в агрессора и захватчика. Пожалуй, с Валантой императорская семья что-то подобное проворачивала впервые. Да и остальные интриги были как-то поскромнее. Без смены правящей династии.
Впрочем, после того как Дайм сам посадил на трон Сашмира нового султана, не ему было квакать о законности. Но… Свами – наследник династии Пхутра, а покойный султан был записной сволочью с продутым насквозь чердаком. И вообще Дайм не тронул бы султана, если бы тот сам…
М-да.
Самооправдания, светлый шер? Он сам виноват. Конечно-конечно. Наверняка и у Люкреса все сами виноваты, и хочет он исключительно добра и блага.
Как и светлый шер Дайм Дюбрайн.
И кто выиграет – тот и добро. Как всегда.
За месяцы погони он привык к неуловимости Разова, к его феноменальной способности уходить от преследования в последний момент, к умению затеряться на видном месте и выбрать среди всех имеющихся вариантов действия наиболее непредсказуемый, самоубийственный и дерзкий.
Научиться предугадывать каждый последующий шаг беглеца в случае с Разовым не представлялось возможным, но избранная в конце концов Троем тактика неизменно приносила свои плоды.
Подобно взявшей след гончей, он неторопливо и последовательно распутывал клубок хаотических на первый взгляд перемещений, немотивированных, казалось бы, поступков и странных решений своего клиента. Трой повторял его путь от системы к системе, не позволяя себя обмануть хитросплетению противоречивых ходов противника и с каждым прыжком очередного корабля сокращая разрыв между преследователем и жертвой.
Впрочем, жертвой Разов не был.
С хладнокровием, порожденным отчаянием, он упорно шел одному ему ведомым маршрутом, который Трою не удавалось просчитать вплоть до последней пульсации. Но то безрассудство, с которым Разов хватался за малейшую возможность, хоть немного приближавшую его к поверхности планеты, позволила Трою с высокой степенью достоверности определить конечную цель бегства Разова сквозь галактику.
Целью этой была Замарашка.
И теперь Трою оставалось лишь надеяться, что Разов ждёт его там, внизу, среди болот, пустынь и мелких пресных морей этой богом забытой планетки на задворках обитаемой части галактики, в самом сердце вселенского ничто.
Он допускал слабую возможность того, что превратившийся за время своих скитаний в бесстрашного авантюриста тихий офисный клерк мог оказаться на борту уходящего за пределы системы бронированного гиганта, но решительно отметал её за полной бесперспективностью. Даже имей он соответствующие полномочия на всеобщую мобилизацию, всей совокупной военной мощи системы не хватило бы даже на то, чтобы хотя бы дать достойный отпор исполину, созданному для войны и живущему войной спустя многие десятилетия после её окончания, не говоря уже о том, чтобы организовать успешную за ним погоню. Даже с повреждённым хвостовым плавником, лишённый возможности на перемещение в Безразмерности, боевой кит оставался самым быстрым кораблем в системе, а сохранившееся у него вооружение превращало его ещё и в самое грозное оружие в локальном пространстве Замарашки, в чём совсем недавно каждый его обитатель имел сомнительное удовольствие убедиться.
И оружие это было, увы, не в руках Троя.
Кит уходил, и никто не смог бы помешать ему, даже если бы захотел.
Троя ждала поверхность.
Где-то там, далеко внизу, на самом дне гравитационного колодца планеты, был Разов.
Гонка подходила к концу.
***
— Всё, что осталось, — грустно сказал командир патруля, обводя широким жестом место катастрофы.
Смотреть и действительно было особенно не на что.
Патрульный коптер замер на краю обширной воронки посреди пустыни. Трой, опираясь на чуть подрагивающий бок зверюги, стоял на спекшемся песке. Низкое, полное тяжёлых туч небо ощутимо давило на затылок, гнуло спину к земле, и от этого Трою постоянно казалось, что он вот-вот соскользнет вниз, к гигантскому костяку в центре кратера, и уже никогда не сможет выбраться обратно по гладким стеклянистым стенам.
— Долго же вы сюда добирались, — заметил он. Патрульный развёл руками без тени раскаяния и сожаления. Тяжёлая, мехом наружу, доха делала его похожим на медведя. Трой и сам выглядел так. В умеренных широтах Замарашки оказалось на удивление холодно
— Мы же планетарный патруль. Это вам со своих высоких орбит кажется, что на поверхности всё рядом. А на деле… Сначала этот гад бесновался, и мы из-за горизонта и нос высунуть боялись. А потом Орда прокатилась, с ними тоже связываться не резон. Орда, она, конечно, не линкор, тут калибр поменьше будет, но… — Патрульный усмехнулся в усы. Полярик очков прятал выражение его глаз, но тон был полон покровительственных ноток. Это была снисходительность человека на своем месте по отношению к межзвёздному бюрократу, который по долгу службы владеет всей ситуацией в целом, не размениваясь на частности, и как раз этих частностей ему и не хватает для понимания истинного положения дел.
Трой и не думал отрицать очевидное. Да, в деле интергалактического сыска он дилетант.
Но дилетантам чаще всего и везёт.
Впрочем, как раз на везение он и не уповал.
Он был уверен в правильности своих расчётов и своём прорезавшемся чутье ищейки.
Он был уверен в успехе своей миссии, даже каждый раз оставаясь позади Разова на один шаг.
Теперь ему предстояло этот шаг сделать.
— А попытаться изменить направление следования кочевников было нельзя? — спросил он, в очередной раз поправляя очки. Очки всё норовили сползти на нос: экипировку подбирали в спешке сами патрульные, и толком подогнать ремни и присоски чужой маски Трой так и не сумел.
В носу свербело от холода.
Пальцы рук потеряли чувствительность, несмотря на толстые рукавицы, выданные на базе вместе с остальной амуницией.
Ноги дубели в высоких, до колен, унтах.
Трой позорно мёрз.
— А вы пробовали когда-нибудь голыми руками остановить паровой каток? — ответил вопросом патрульный.
— Нет, — честно ответил Трой. — Но как-нибудь непременно попробую.
— Удачи! — патрульный искренне расхохотался, с трудом удержавшись от того, чтобы шлёпнуть Троя по плечу. Человек, не задающий вопросов при упоминании такой архаики, как паровой каток, вызывал у него явно большую симпатию, чем просто свалившаяся на его голову с орбиты проблема в лице чиновника из Поднебесья.
«Вот оно, признание своим», — уныло подумал Трой. Вот он, секрет успеха. Довольно незамысловатой шутки — и общение с местными переходит на короткую ногу. Даже если шутки и не было. Секрет успеха — в простоте и близости к народу. Народ любит идиотов.
Трою предстояло в ближайшее время стать настолько ближе к народу, как он никогда не был раньше. Работая с людьми, для людей и среди людей, он постоянно оставался наедине с самим собой, окруженный коконом из служебных обязанностей, трудовой дисциплины и собственных мыслей.
Трой любил историю. Выросший на шедеврах классической литературы прошлого, он все более ощущал себя в шкуре проповедника на Диком Западе Далекой Земли, или школьного учителя, принесшего свет знания детям старательского поселка на тамошней же Аляске.
Но если для достижения успеха ему суждено опуститься на уровень толпы — что ж, он сделает и это.
Вздохнув, он принялся спускаться в воронку.
Патрульный был прав. От несчастной китихи осталось не так уж и много. Изломанные арки гигантских рёбер, вплавленные в песок, упирались в низкое небо. Распавшимся пролетом моста вытянулся позвоночник. Расколотый череп безглазо таращился в никуда.
Через провал затылочного отверстия Трой полез внутрь.
Ветер взвыл под высоким сводом при его появлении, и мелкие костогрызы-пустынники метнулись прочь, прячась в тенях по углам. Свет косыми завесами проникал в череп сквозь разошедшиеся швы. Воздух наполняла стойкая смесь запахов плавильни и крематория. Вслушиваясь в эхо своих шагов, Трой направился по костному крошеву к носовым пазухам гигантского костяка.
Добраться до самописцев помогли навыки альпинизма, бухта полимерного шнура и ультразвуковое долото. С ног до головы покрытый белой пылью, воняющей жжёной костью, Трой вскарабкался по склону к поджидающему его патрульному. Тот курил, подпирая тёплый бок коптера и наблюдая за эволюциями шныря с орбиты. Коптер возмущённо трепетал дыхальцами, стараясь уклониться от колечек дыма, и временами громко чихал, брызжа светлым конденсатом на песок. Когда голова Троя появилась над краем воронки, патрульный шагнул вперёд, отбрасывая сигару, и подал ему руку.
Запихнув почерневшие раковины самописцев в грузовую утробу коптера, Трой наконец перевел дух.
— И что, даже не проверите сразу? — скептически скривил губы патрульный. У него явно в голове не укладывалось, как можно было припереться за невесть сколько земель в поисках чего-то и так пренебрежительно отнестись к находке искомого.
Трой пожал плечами.
— Без дешифратора большой мощности, кроме белого шума, ничего не услышим. Это же Дикая. Там давно все охранно-контролирующие контуры набекрень. Ближайший такой дешифратор на орбите, а трансферт данных по линку нежелателен. Возможен перехват, а мы всеми силами стараемся этого избежать.
— Перехват по защищённому каналу? — Брови патрульного за отражением пустыни и кратера в линзах очков явно приподнялись в недоверии. — И хитрую же бестию вы преследуете, мастер.
— О да, — рассеянно ответил Трой, вглядываясь в неимоверно широкую, идеально прямую полосу разглаженного до блеска песка, пересекающую пустыню от горизонта до горизонта с запада на восток в паре километров от воронки с останками кита.
Путь Орды.
Трой уже чувствовал, что с Ордой ему явно по пути.
— Расскажите-ка мне про кочевников поподробнее, уважаемый, — попросил Трой, продавливая ладонью мембрану входа, чтобы спрятаться от пронизывающего холода пустыни в горячем брюхе биоморфа.
— Охотно, — откликнулся патрульный, занимая своё место в коптере. — Кстати, Ларс меня зовут.
Трой молча полез внутрь.
Патрульный обиженно засопел и дал коптеру пинка. Судорожно хрюкнув, коптер подпрыгнул в воздух и взмахнул крыльями, взяв курс на базу.
Трой, не снимая очков, прикрыл глаза и приготовился слушать.
Было ещё темно, только на востоке над горизонтом разгоралась тоненькая светлая полоска.
Увидели лодку? Вряд ли с такого расстояния да в темноте. А вот огонь…
– Костёр могли заметить?
– Не знаю. Он почти прогорел, но угли были ещё яркие. Надо было уйти подальше от берега…
Подальше от берега начинались глубокие канавы – русла весенних ручьёв. А ещё дальше местность понижалась к поросшему камышами болоту. Их островок был единственным пригодным для ночлега. Но вот позаботиться о том, чтобы с воды огонь был неразличим, надо было.
Шедде вздохнул:
– Собираемся. Если промедлим, они смогут найти переправу. Здесь наверняка где-нибудь есть броды.
Темери, понятливая душа, тратить время на разговоры не стала. Собраться было нетрудно: Шеддерик свернул полотнища, Темершана – собрала остатки ужина. Совсем скоро они снова были в лодке, а лодка – заскользила по чёрной ночной воде. Чеор та Хенвил заранее предупредил Темери, чтобы на реке говорила исключительно шепотом, но та словно и вовсе разучилась разговаривать. В плеске воды у прибрежных камней плеска вёсел было почти не слышно.
Факелы метались по дальнему берегу, словно кто-то пытался что-то с их помощью отыскать или на берегу, или недалеко по-над водой. Слышались какие-то оклики, может – команды.
Шеддерик помнил, что дальше река делает плавный изгиб. Если грести быстро и тихо, то может, им удастся избежать встречи с преследователями. Если, конечно, люди с факелами собрались там по их душу.
Так что надо было спешить…
Одного он не учёл – там, где река закладывает петлю, короткий берег всегда мельче длинного.
Да, глаза привыкли к темноте, да, руки приноровились к веслам, и ориентиры были все хорошо видны. Не был виден только донный песок и мелкие камни…
Разогнавшись как следует, Шедде внезапно вылетел на мель. Да так, что чуть не свалился за борт.
Охнула Темери, шумно плеснули и ударили в песок вёсла.
Шеддерик, выругавшись вполголоса, скинул плащ и сапоги и спрыгнул за борт. Воды оказалось меньше, чем по колено.
– Мне тоже вылезти? – прошептала Темери. – Я сейчас!
– Пригнитесь. Может, вас не увидят. Сейчас попробую столкнуть.
Темершана оглянулась на дальний берег, Шедде невольно тоже бросил туда взгляд. Люди с факелами, недавно оставленные позади, вновь приближались.
– Давайте! Ложитесь, сейчас же! Если будут стрелять, борта хоть немного защитят!
От ледяной воды ноги почти сразу потеряли чувствительность. К тому же лодка, едва сдвинувшись, намертво села кормой на невидимый в темноте камень, а может, это была коряга. Пришлось обойти её с другой стороны и снова толкать, даже когда показалось, что жалобно затрещала, надламываясь, одна из досок…
И всё-таки в какой-то момент ему удалось вытолкать лодку на чистую воду. И даже – забраться назад.
И тогда с дальнего берега кто-то крикнул:
– Эй, в лодке! Поворачивай сюда! Всё равно тебе не уйти. А так хоть жив останешься!
Голос был весёлым. Казалось, что окликнувший стоит где-то рядом.
Шедде подхватил вёсла и начал отгребать от мели к основному руслу. Молча.
– Они обо мне не знают! – шепотом отметила Темершана. – Они что же, ищут вас?
– Хорошо, что не знают. В деревне видели только меня, вот меня одного и ищут. Интересно, видать тот рыбак из деревни вас почему-то не выдал. Но, скорей всего, они считают, что вы погибли, или я вас где-то прячу. И как-то мне не хочется это у них уточнять…
– Эй, мужик, слышишь? Давай сюда! Мы тебя не тронем, только зададим пару вопросов, и всё!
Темери осторожно высунулась из-за края лодки.
Правый берег стал хорошо различим – русло реки не давало шанса укрыться под левым берегом. И хотя течение в этом месте было приличным, да и Шеддерик налегал на весла изо всех сил, лошади всё равно были быстрее.
Что намерения у преследователей серьёзные, подтвердил раздавшийся вдруг над рекой одиночный выстрел. Мальканка ойкнула и нырнула снова на дно лодки. И правильно.
Хорошо, что зимние ночи – долгие, а рассветы – медленные. У них всё ещё были шансы скрыться до света.
Если природа и местный ландшафт хоть немного помогут…
Раздался ещё один выстрел. Потом ещё. Потом – приказ беречь пули.
– Страшно? – спросил полушепотом Шеддерик. Как-то уж больно неподвижно замерла Темери, даже кажется, дышать перестала.
– Нет, совсем не страшно. Только жалко…
– Чего?
– Что мне сделать, чтобы помочь? Не отвечайте, знаю, что ничего.
– Мы, наверное, уже близко к городу. Вы можете рассказать, какая там река? Какая местность?
Темери помолчала, честно пытаясь вспомнить.
– Недалеко от Тоненга большой каменный мост. Купцы ездят… нет, два моста, но один старый, полуразрушенный. Очень красивый. Я однажды…
Замолчала. Ещё подумала. Сказала:
– Старый мост. Он завален речными наносами. В прежние времена их расчищали. Но потом я однажды была в этих местах. Брёвна были чуть не поперек реки. Не знаю, как сейчас…
– Понятно. Что-то ещё?
– Не знаю. Выше по течению я была пару раз, но там всё как здесь. Река как река. А, ещё быстрина есть, но это почти в городе уже. У каменного берега. Там глубина приличная, наша лодка легко проскочит.
Шеддерик кивнул, забыв, что в темноте его, возможно, не видно.
Факельщики были близко, как вдруг Темери заметила кое-что ещё.
– Там в поле, смотрите! Другой отряд!
Помянув всех Повелителей Бурь и морских жуфов, какие только есть в мире, Шедде с удвоенной силой налёг на весла.
По правому берегу начался ельник, и это могло немного задержать преследователей. Но вряд ли он станет серьёзным препятствием.
Однако Темери обнадёжила:
– Теперь правый берег будет выше. Там овраги будут и лес. Не знаю, есть ли по той стороне какие-нибудь дороги, но если и есть, то все далеко от воды.
А потом добавила грустно:
– Если русло завалено, то им и не нужно никуда спешить. Они знают, что мы плывем в ловушку.
«Ещё посмотрим», – подумал Шеддерик. Плана у него никакого не было. В тот момент главным было – грести. Грести и не останавливаться…
А меж тем позади события начали развиваться. Новая группа всадников приблизилась к факелоносцам. Издали было не разобрать, о чём они между собой говорят, но говорили громко, уверенно.
Темери вдруг начала деятельно вытаскивать из складок парусины одну из жердей, что они везли с собой от самого лодочного сарая.
Вытащила, ощупала со всех сторон. Попросила, чуть ли не впервые первой к нему обратившись с просьбой:
– Чеор та Хенвил… мне нужен ваш нож!
– Возьмите. Он на поясе…
Но тут же понял – ляпнул глупость. Не станет она искать у него нож. Да и не сможет, всё едино весла откладывать.
– Чтоб вас. Сейчас.
Он плохо представлял, для чего Темери сейчас могла использовать нож. Но спрашивать не стал: и так увидит.
Мальканка занялась странным делом – начала счищать с жердины остатки коры. А потом – отрезать «лишнюю», по её мнению, часть: тонкую вершину.
Ладно, чем бы ни занялась – главное, отвлеклась немного от погони. Может, это такой способ занять руки, чтобы не бояться. Хотя Шеддерик достаточно её изучил и мог бы поклясться, что даже это её занятие имело какой-то смысл и цель.
Впрочем, не важно.
Над рекой начали появляться пряди тумана, небо на востоке всё больше светлело. Факельщики и те, кто их догнал, остались за поворотом, но если мальканка права и впереди – широкий речной завал, то всё равно следует спешить.
– Темершана! Эй, чеора та Сиверс!
Она вздрогнула, оторвалась от своего занятия, подняла взгляд.
– От старого моста, если по берегу – до города далеко?
– Недалеко, но дорога давно заросла, это скорей просека. Но там как-то можно выйти к новому тракту.
Новый тракт, это тот, что ведёт от каменного моста через предместья сразу в мальканскую часть города. Может быть, это решение…
Внезапно Темершана огорошила его вопросом:
– А почему вы называете меня «та Сиверс»? Вы же знаете моё настоящее имя.
– Не знаю. Не думал об этом, – он усмехнулся. – Вас так представили, и я решил, что так правильней. А действительно… почему та Сиверс?
Когда преследователи скрылись за поворотом, стало возможно грести не в полную силу. И перемежать гребки разговором.
Так почему-то легче было выдерживать гонку.
– Это моё речёное имя. Если кто-то приходит в монастырь Ленны просить помощи и защиты, он проходит первое таинство под покровами и получает речёное имя. Своё я называть не хотела, и как многим сиротам, мне дали имя того знатного чеора, который некогда безвозмездно передал эту землю общине, и она стала принадлежать монастырю.
– Этот знатный чеор был ифленцем?
– Наполовину. Его отец был знатным ифленцем, мать родилась на материке и в детстве служила Золотой Матери. Но это всё было задолго до нашествия. Давайте, я заменю вас на вёслах?
– Нет. Берегите силы!
На самом деле, Шеддерик подозревал, что если отдаст вёсла и хоть на минуту приляжет, то мгновенно заснёт. И вряд ли потом хоть кто-то сможет его разбудить. По многим причинам. Любое прикосновение к ране над виском вызывало острую боль, иногда перед глазами начинали плыть тёмные пятна. Руки привыкли к вёслам, и все движения выполняли заученно, но стоило немного сменить позу, как порез на руке тоже давал о себе знать. Но отдых проблему бы не решил: Шедде понимал, что к лихорадке, вызванной порезами, и проклятьем, добавилась ещё и простуда. Остановиться значило сдаться, и он продолжал грести, стараясь поддерживать разговор с мальканкой.
Старый мост, верней, грандиозный завал из серых, принесенных прошлыми паводками брёвен, они увидели, когда окончательно рассвело. Течение в этом месте немного усиливалось, так что Шедде из осторожности двигался вдоль левого берега так медленно, как только мог. Больше всего он боялся посадить лодку на брёвна или получить пробоину.
К тому времени Темери успела нанести на свою «палку» какие-то грубые узоры – поперечные линии, точки и волны. Это совсем не было похоже на те вешки, которые делают сианы. Если честно, это ни на что не было похоже.
– Это мой новый посох, – грустно сказала Темери. – Жаль, я думала, будет время сделать его по всем правилам… но главное, чтобы он работал как надо.
– А как надо?