Никимир никак не ожидал на следующее утро услышать столь великий гвалт, доносящийся из приоткрытой двери учебного кабинета. На подходе он вычленил в общем гомоне фразы «Головоломочка, блин!», «Если препод до звонка не появится, то это наверняка квест!», «Да не пихайся ты, а то на ногу наступлю!», «Там чего? Опять шифр? Пустите хоть глянуть!»
Заглянул в дверь аудитории – так и есть, типичное столпотворение. Студенты сгрудились вокруг первой парты, передавали из рук в руки какую-то дощечку. Карту на столе из-за плотно сомкнутых спин можно было бы увидеть разве что с прыжка. Ники прыгать не стал. Он заметил человека, не участвующего в утренней суете – черноволосую девушку с пушистым хвостиком мелких-мелких кудряшек на макушке. Та перекладывала поудобнее свитки в сумке и изредка бросала косые взгляды на одногруппников.
— Тьян, ты чего не со всеми? – подошел к ней парень.
— Знала бы – досыпать осталась! Если «стаж» перемещения в другие миры меньше трёх земных недель, участие в квестах за пределами академии запрещено, а тут явно не задание цветочки полить и пыль протереть, – буркнула девушка.
— Ну вот… я тоже не подхожу. А жалко… – Никимир даже хотел было уточнить, чем обычно в таких случаях заняты новички, но общий шум заглушил звук удара кулаком по столу.
— Так, народ! Предлагаю перестать вопить.
Это прорезался «командирский» голос у Станмира, но так как студенты действительно притихли, парень вернулся к своей обычной громкости.
— Даже если мы все уверены, что карта – квест, сообщаем на кафедру. Со списком тех, кто идёт, а кто остался. Кто-нибудь из девчат, найдите аудиторию второй учебной группы и разузнайте, не получили ли и они квеста. И вообще, побольше информации! Остальная кучка – со мной в библиотеку. Попробуем понять, на каком языке надписи, – староста махнул рукой в сторону двери, и ребята вполне организованно потянулись на выход.
— Удачи, Стан! – сказал Никимир, но товарищ даже не глянул в его сторону.
— Все в курсе, что квест может оказаться как на несколько часов, так и на несколько дней?
— Да, Станя, теперь уже все.
— А можно хоть сумки в общагу занести?
— А если на несколько дней, то, может, кого за едой отправим? – посыпались вопросы.
— Позже решим. Сначала с картой разберемся…
Ники не отследил, в какой момент, как и куда именно исчезла Тьянмис. Одногруппники ушли. Спросить о том, что же делают во время общего квеста новички, парень не успел, так что просто вышел из корпуса, куда глаза глядят. А глядели они, как оказалось, в сторону небольшого парка, притулившегося почти у самой внешней стены. Парка с мощёными камнем дорожками и даже прудиком.
«Ничего удивительного, что Станмир со мной даже не разговаривает. От меня всегда только проблемы», — подумал студент, примостившись на низком парапете у самой воды. Затем стянул сапоги и опустил ноги в приятную прохладу. Что пруд, что деревья вокруг него казались вполне земными и потому отлично отвлекали от лишних мыслей. Накопилась-то уйма, но Никимир принципиально старался сейчас не зацепляться ни за одну из них. Но…
«Интересно, вот эти накладки на моей обуви кто дизайнерил? Понятно, что сапоги просто «сами собой соткались» из вещества окружающего мира во время материализации. Но я же не продумывал досконально – какой толщины подошва, сколько, в конце-концов, стежков сделать по краю, из какого металла создать накладки и каким таким заковыристым лабиринтом их вырезать? И ведь опять же не проверить, что повлияло – по той простой причине, что второй раз «снова впервые» в Руубаке не появиться. А, ну и ладно, в пень всё!»
Парень, не глядя, отбросил обувку куда-то за спину.
Мелкие рыбёшки так забавно плескались, поблёскивая чешуёй, некоторые даже подплывали к берегу. Видимо, в надежде чем-то поживиться. Ветер охотно играл с листвой, гонял лёгкие волны по траве и по водной поверхности … Идиллию разрушило лишь вспыхнувшее «чувство своих».
Киречка. Собственной персоной. В плотном поддоспешнике и наплечниках. С багажом за плечами. По очертаниям и отдельным торчащим из-под ткани деталям можно было догадаться, где находится всё прочее снаряжение. А клинок в ножнах парень приткнул наискосок, как раз между спиной и рюкзаком.
— Эй, а чего это ты в Священном Пруду ноги моешь?
— Что?! – Никимир тут же поджал колени, — Ой-ё! Я опять в какие-то неприятности вляпался, да?!
— Угу, стопудово! В этой луже халдин Юмбанир мальков разводит, — со всей серьёзностью кивнул Киря, — И ежели те передохнут… — Парень шагнул ближе, хмыкнул и выдал, — Но пока её нет, в пруду хоть купайся!
И столкнул Никимира в воду.
Плюх…
— Ну всё, огневик, тебе не жить! – тут же вынырнул новичок и за два шага по дну преодолел расстояние до берега, — Отметелю так, что мать родная не узнает!
— Хех, ну это мы ещё посмотрим! – без какой-либо угрозы в голосе заявил Кирмир.
С какой стороны ни глянь, их возня на драку походила так же, как горный козлик на породистого коня-тяжеловоза. Ники всё ещё пытался достать кулаками соперника, а тот искусно делал вид, что не замечает брешей в защите, и не пытался ударить в ответ.
— Слушай, так не прикольно, — откомментировал парень, когда Киря снова пригнулся и оказался у него за спиной, подняв волну на мелководье. — Ты уворачиваешься даже с учётом груза…
— О-кей, в следующий раз возьму потяжелее, — улыбнулся огневик и… не успел отреагировать на пущенное по сетке магических связок мира заклинание, чем-то похожее на зидочкин «Воздушный Поцелуйчик».
— Мама! – выкрикнул Кир, взметнув в воздух тучу брызг.
— Почему сразу «мама»? — донеслось с веток третьего по счету деревца, — Мне, например, больше нравится, когда меня по ошибке называют твоей сестрой!
— Мам, ну какого лешего, а? У меня же теперь все доспехи заржавеют, – поднялся мокрый с ног до головы Киречка.
«И почему я уже ничему не удивляюсь…» — подумал Никимир, когда на дорожку спрыгнула мелкая рыжеволосая девчонка с высоко зачёсанным хвостиком, запустила преобразующее воздействие и шагнула к студентам в своём уже более взрослом виде.
— Мне просто захотелось, чтобы твой оппонент почувствовал себя отмщённым, — сказала она.
«Хмм… почувствовать себя отмщённым… а смысл?» — Ники стряхнул капли, скопившиеся на кончиках волос, и даже выжал нижний край туники, с Кира тоже вода стекала ручьями, пока он выбирался на берег.
— Мамулечка, а тебе обязательно было так эффектно появляться? – над головой и плечами огневика взвился пар. Губы растянулись в ухмылке, — Хе-хе! Спасибо. Теперь у меня есть повод не ходить на «Флору и фауну».
— Зато есть повод слинять пораньше домой! – радостно отозвалась рыжая гостья и потрепала сына по макушке, попутно просушив волосы. Оба сразу направились к выходу из парка. А Никимир пошел следом. Хорошо ещё, что не босиком. Сообразил сапоги надеть. Но в шоке из-за когнитивного диссонанса пребывал всю дорогу. С Изабеллой Викторовной, матерью Киречки, он уже успел познакомиться на Земле. И образ строгой, собранной, скупой на слова женщины… эдакой «училки» — в очках и с ранней сединой на висках… никак не состыковывался с трещащей без умолку девушкой, на вид — почти ровесницей Кирмира. Да и с мелкой егозой не состыковывался.
— Э… это, Никимир, мы почти пришли, – пихнул в бок огневик, — Можно хотя бы для приличия поддержать разговор? Идёшь – как воды в рот набрал!
«Нет, что ты, воды на сегодня и так достаточно. Это челюсть моя отвалилась с громким стуком. А с отвалившейся челюстью как-то проблематично разговаривать…» — мысленно поёрничал новичок, награждая астральщика лишь небрежно брошенным в его сторону взглядом.
Дом Авнеров на Рагаде оказался декорированным в местном стиле, но тоже двухэтажным, как особнячок Авдеевых на Земле. Даже расположение ворот, высокого забора и хозяйственных пристроек оказалось похожим, но материалом для их изготовления послужило дерево, а не кирпич. Широкие перила лестницы, ведущей к двери дома, оказались так же деревянными, а на Земле были каменными. Тонкая резьба украшала весь фасад, растительные орнаменты уместно чередовались с геометрическими узорами, а двери можно было выставлять в музее как произведение искусства.
— Прямо сказка, — высказался, наконец, Ники, — Терем-теремок какой-то! А… почему внутри так темно? Пробки перегорели?
Кир пожал плечами, запустил Выборочное Возгорание, и факелы на стенах вспыхнули один за другим.
— Наверное, отцу сегодня не до этих мелочей жизни. Он почти всегда чем-то занят. Идём. — Второступенник поманил за собой в конец коридора, — Вот тут, собственно, я и живу. Заметил, что расположение комнат такое же, как на Земле?
Парень засветил ещё несколько факелов.
— А вы не боитесь, ну, это, погореть что ли? – осведомился Никимир, когда вместе с Обнаружившим оказался в его комнате, — Деревянное же всё.
— Нее, тут хитрее! – скинул рюкзак Киречка и начал стягивать поддоспешник через голову, — Наш дом – наша дополнительная тренировка по контролю подвластной стихии. Давай я прямо отсюда аккуратно погашу свет в коридоре? А ты выгляни и проследи, всё ли одновременно погаснет и до последней ли искры.
— Нет, пока оставь. Мне бы до туалета сейчас, а в темноте, знаешь, как-то несподручно.
Белмис за парнями не пошла, свернула к рабочему кабинету мужа.
— Дорогой, ты сильно занят? Взял работу на дом? – после стука в дверь спросила женщина.
— Входи, Бельчонок, уже заканчиваю. Материал пуст, будто чистили специально. Обидно! – халдир откинулся на подушки мягкого низкого диванчика по центру зала. Информационный контур на полу перед ним уже не светился, восемнадцатигранные кристаллы в узловых точках бездействовали. Большой короб внутри контура, облицованный литномосенсом, упрямо хранил черноту. Огоньки по периметру стен изредка шипели и потрескивали. Мужчина отложил в сторону крупные «бусы» — кристаллы, обработанные до формы шара и нанизанные для удобства на общий проводящий канал. – Хотел бы продолжить, как отдохну, но, скорее всего, зря копаюсь.
— Надеешься выжать из трофея пользу? Бесполезно, — жена шагнула в комнату, прикрыла за собой створку, — Знаешь же, что сопровские вещички при перемещении из мира в мир теряют исходную информацию о создании.
— Предмет был перемещён при исключительных условиях. Началось всё с того…
— Да я в курсе. По палантиру видела.
— В изобретательности СНА не откажешь. Нам повезло, что проникновение через поисковый контур оказалось из мира с более медленным течением времени. И ещё повезло, что парень успел добраться до меня. – Велмир помассировал виски, — Не представляю, что бы было, откройся поисковый контур, к примеру, пока ребята гуляли в Бэдвилле.
— Тогда у меня вопрос: вы проверяли Никимира на… как бы проще выразить… «подверженность проклятиям» что ли? На скрытые информационные установки в его Глубинном?
— Значит, и у тебя возникла мысль, что парень будто притягивает неприятности… Это не проклятие, это так, случайность. Стечение обстоятельств. Например, чтобы попасть в уборную, нужно пройти мимо двери, что за тобой.
Белмис-Бельчонок непонимающе взглянула на мужа… а Никимир так и не понял «спалился» он или нет, подслушивая разговор на самой границе действия «чувства своих».
— Мы, конечно же, пока парень был без сознания, кое-что проверили. Из доступного при нынешнем развитии технологий. Представляешь, деструктивная установка действительно есть, вернее – была, потому что её сдвинули, разорвали. На время. И она возникла не через кровные узы, как ты могла бы подумать, исходя из собственного опыта. Здесь повлияла духовная связь, духовные цепи, но — как и за счёт чего — глубже нам не отследить логику.
— А что на поверхности?
— Всё на удивление просто и бесхитростно. Любая девушка, полюбившая Никимира, погибнет…
Вышеупомянутый Никимир в буквальном смысле «сполз по стенке» от услышанного. «Значит… всё-таки… из-за меня?!»
— Вот так сразу? Внезапно? И любая? – скептически скривилась Белмис.
— Все мы, люди, никогда до конца не осознаём, как и насколько способны влиять друг на друга. Прямые причинно-следственные связи – это лишь вершина айсберга.
— Ну да, есть же ещё косвенные…
— И скрытые. Те, что недоступны нашему пониманию. Но они тоже влияют и действуют. И если в отрицательную, с точки зрения человека, сторону, то их, в какой-то мере, и правда можно назвать «проклятиями». Но, как я уже говорил, информационная установка была сдвинута. Не знаю, на сколь долгий срок, но Олмис подавила её силу.
— Как? Эта бесполезная студентка?!
— Да. Погибнув до того, как вспыхнуло ответное чувство. Духовные узы разорвались до того, как по ним прошло воздействие. Причинная цепь распалась. Вольно или невольно, но она уже спасла его несколько раз. От гнева Совета, в том числе. И, возможно, от самоубийства после ряда малодушных мыслей тоже. Потому что тогда её смерть окажется и вовсе напрасной. «Сердце Дракона, Отданное Добровольно» — тебе это ни о чём не говорит?
— Нет. Абсолютно. – Бельчонок подошла к диванчику и села рядом с мужем, — А что?
— Это мы так, в подсознании выловили. А ещё, я так думаю, чем дольше он будет помнить Олмис, тем прочнее будет защита. Так что верну ему кое-какие обломочки и клиночек, и хватит с него.
— Не понимаю. Чего-то ты недоговариваешь…
— Десятый Исследовательский Отдел порешил оставить первоступенника в неведении относительно его «проклятия», но я сразу сказал, что от случайностей… От случайностей никто не застрахован. Помнишь про «Восстание Метеорита»? И про то, насколько случайно тебе пришла в голову мысль ещё раз проверить сектор на присутствие новичка-доменовца?
— Ещё бы не помнить! – возмутилась Бельчонок. – Всё-таки я считаюсь её Обнаружившей. Вот этими самыми руками в портал втаскивала после того, как наша Олмис умудрилась чисто на эмоциях испарить оружие, доспехи и одежду нападавших. А Ген удерживал Обездвиживание, потому как малыши-голыши воспылали гневом праведным.
— Ох, не о том я, — Велмир привлёк жену к себе, обнял покрепче, — Мы ведь все на такой опасной грани балансируем. И чем больше знаешь, тем шире граница непознанного. Чем с большей силой сталкиваешься, тем более хрупким себя осознаёшь. Люди – не каждый сам по себе. На нас влияют действия тех, кто о нас даже не знает, даже тех, кто умер задолго до нашего рождения. Но мы выживаем. Благодаря одним случайностям. И вопреки другим… Ну что ты, Бельчонок, не плачь, всё же в порядке.
— Если это можно назвать «в порядке»! — Она дёрнулась было убрать руку мужа со своей щеки, — Кровные и духовные цепи, да? Мы столькими пожертвовали, чтобы не отклониться от заведённого в твоём роду порядка, но… я по-прежнему боюсь. Достаточно ли? И не отзовётся ли наше существование ещё большей бедой…
Велмир лишь вздохнул и погладил супругу по волосам.
Огни по периметру стен медленно гасли, погружая зал в темноту.
— Ну как, всё нашёл, да? Хорошо ведь, когда планировка такая же, как на Земле! – голос Киречки перемежался клацающими и лязгающими звуками: осмотр доспеха и его сушка были в самом разгаре. – Вот представь, встанешь ночью, в потёмках не сообразишь, где находишься, и завернёшь вместо туалета в посудный шкаф!
— А что, уже были прецеденты? – буркнул Никимир, устало опускаясь на стул.
— Ну чего ты опять потухший какой-то?
— А как бы ты себя ощущал, если бы понял, что близкие тебе люди погибали только из-за одного факта твоего существования?
— На тебе что, тоже кровное проклятие?
— Почему «тоже»?
— Гррр, зря я ляпнул…
— Нет уж, выкладывай! – Ники вскочил с твёрдым намерением узнать, наконец, всё, что только возможно, нервы его и так уже были на пределе.
— Ладно-ладно! – сдал назад Кир, — Расскажу. Но сначала ты.
— «Любая девушка, полюбившая меня, погибнет».
— Чего?! – схватился за голову Авнер-младший, — Ё-моё! Надо же предупредить Фаи! Вдруг втюрится ненароком!!! — взгляд его метнулся по комнате, наткнулся на клинок, наполовину вынутый из ножен, — Но… есть идея понадёжнее, чем предупреждать…
— Да погоди ты! Остынь! – Ники вдруг стало не по себе от вспыхнувших алым глаз Обнаружившего, — Олмис ведь уже сняла, вернее, отсрочила проклятие! Теперь, если Фаи в меня влюбится… Ой, нет! Я этого не говорил!
Но Кир замер, прислушался, приложил палец к губам, а затем сел на пол и потянул с собой Никимира, передал тому в руки первую попавшуюся деталь от доспеха.
— Э-эм, ничего, что я к вам так, без стука? – появилась в дверях Белмис. – Всё в порядке, мальчики?
— В полном порядке, мама! – бодро отозвался Киря.
— Просто… тут Велмир передать просил. Трофейный меч – одна штука. И какие-то обломки браслета – три штуки, – женщина с внешностью девушки протянула Никимиру клинок, принадлежавший ранее Вете, и мешочек с тем, что осталось от браслета, принадлежавшего ранее Олмис.
Проснулась Нина почти в половине девятого, Платона в квартире уже не было – и она после быстрого завтрака попросила Хельги подать флайер и отвезти к медпункту, отложив утреннее катание в санях на послеобеденное время. У медпункта уже стоял снегоход, на котором в прошлые разы приезжал Одинец.
Как оказалось, Остин с двумя медиками-людьми и двумя DEX’ами охраны прилетал в пять утра, почти час они помогали Сане ставить капельницы, мыть и кормить новичков, и уже в седьмом часу погрузили пятерых парней в свой флайеробус и улетели.
Одинец приехал в половине шестого и привёз от Темногора сборы лекарственных трав для новичков. Он и Ральф бесшумно двигались по коридору медпункта, разнося по палатам кормосмесь или жидкую молочную кашу, которую варил Мрак. Заметив Нину, Одинец скинул на её видеофон сообщение от тёмного волхва: «Почему сразу не сказали о больных? Тоже могу взять двоих, место есть в доме. Сам вылечу. И у себя оставлю».
— Одинец, передай, пожалуйста, своему учителю, что сейчас новичков лучше не трогать. А когда они смогут вставать, только тогда и только с их согласия. Благодарю за помощь, — и она прошла в кабинет Сани, чтобы оплатить очередной пакет с медикаментами, присланный с дроном Ираидой. Вскоре Морж сообщил ей, что Леонид проснулся, позавтракал и ждёт её в столовой – и она поспешила домой.
Лёня принял от Ворона под запись на трёх киборгов – Оскара, Хельги и Платона – небольшую шкатулку-сейф с ювелирными изделиями в уплату за привезённых новичков и видеозаписи их изготовления – и улетел.
Зато в девять утра прилетели Дробот с Даром и с отцом, чтобы помочь в лечении и увезти пару DEX’ов в деревню.
— Жаль, конечно, что девчонки, — тихо бурчал отец Дробота, — и так полный дом девок… ни на охоту с ними, ни на рыбалку… ладно, так хоть дочкам охрана будет. Ну, и подружки тоже…
Светлый волхв был против увоза киборгов в деревню в этот же день, так как своего медпункта в деревне из трёх домов не было – и это несмотря на то, что у Дара была хорошая медицинская программа, а в доме была свободная нижняя тёплая комната и вволю еды.
— Завтра прилетай… или послезавтра. Пусть успокоятся. У вас там слишком много любопытных детей, которых эти киборги никогда ранее не видели. Не стоит их провоцировать на срыв. И обнови домашнюю аптечку. Кстати… девушек-DEX и в других деревнях не хотят брать на исконно мужские работы, а не только ты. Для киборгов это непринципиально, по силе девушки равны с парнями. Но традиции надо соблюдать, а у нас не принято, чтобы девушки занимались тяжелыми работами. Возможно, когда-нибудь люди настолько привыкнут к киборгам, что не будут разделять их занятия на мужские и женские. Но нельзя допускать, чтобы девушек-людей стали равнять с парнями, такая эмансипация совсем не нужна.
Отцу Дробота пришлось согласиться – и он прилетел вместе с Даром за двумя DEX-девушками через день, утром девятого февраля, и привёз для обеих тёплую одежду и обувь. Дар заранее по внутренней связи спросил, кто из девушек хочет жить в деревенском доме и охранять дочек хозяина дома – и помог двум согласившимся девушкам одеться и сесть в флайер. Через два часа Дробот сам позвонил Нине и показал, как девушки устроились в свободной тёплой комнате дома.
В деревни волхв отправлять киборгов не стал, так как всем нужны парни не столько для охраны помещений, сколько для сопровождения на рыбалку и охоту, а это занятие не для девушек, даже если эти девушки – боевые киборги.
***
В полдень девятого февраля из города прилетели Родион и Эстер и весь день провели на медпункте, проверяя привезённых кибер-девушек, а потом слетали в Кротово. По результатам сканирования разумными оказались все пятнадцать – и все были на грани срыва. Они выдержали множество проверок в воинских частях, откуда были забраны, старательно скрывая разум – но теперь им было уже всё равно, что с ними будет и притворяться машинами уже не имело смысла.
К вечеру они все получили все местные программы, были подключены к искину медпункта и получили доступ к архиву и сайту ОЗК.
***
Лёня прилетел в пятницу тринадцатого февраля вместе с Вероникой, Оскаром и незнакомым Нине DEX’ом, выданным Веронике для охраны от ОЗК, в половине десятого часа утром. Сначала все зашли в дом поздороваться с Ниной и позавтракать, пока не прекратится снегопад.
В десять Лёня с Оскаром полетели ставить звонницу. Тот островок на краю архипелага, на котором он обычно звонил весной и летом, оказался полностью покрытым снегом и DEX’у пришлось расчищать площадку на берегу перед тем, как ставить звонницу. Почти сразу же прилетел на скутере Арнольд с ручной камерой и тремя дронами, которые запустил летать вокруг островка.
Нина поехала на этот островок в санях – к десяти часам Руслан подал ей к крыльцу Восхода, а Хельги подъехал верхом на Диване. Когда они приехали через весь Жемчужный остров и по внешней дамбе на островок, звонница была уже установлена, микрофоны поставлены, а Арнольд готовился к съёмке ручной камерой.
В это же время Вероника вместе с Забавой и Варей прошлась по мастерским, показывая сопровождающему её киборгу, что и как здесь устроено и кто что делает, а потом попросила Аглаю показать теплицы. Размеры секций теплицы и количество рассады её впечатлили: выращивались не только огурцы и помидоры, но и кабачки, патиссоны, морковь, укроп, петрушка, капуста, репа и свекла – и все растения по три-четыре сорта. В отдельной секции с почти тропическим микроклиматом подрастали арбузы и дыни. Вероника восторженно воскликнула:
— Какие же вы здесь замечательные! Ещё бы начали шампиньоны выращивать, совсем было бы как в раю!
— Что такое рай? – мгновенно спросила Аглая, — не знаешь? Спрошу у волхва, он всё знает. А насчёт шампиньонов… мысль стоящая. Попробуем.
После экскурсии по теплице Аглая по внутренней связи попросила Динару отвезти Веронику туда, где поставлена звонница. Когда они приехали, Арнольд успел отснять три дубля звона, но все они показались Лёне недостаточно выразительными. Нина, посмотрев, как дексист вдохновенно смотрит куда-то вдаль во время звона, тихо посоветовала Арнольду снять крупным планом взгляд и руки звонаря, причём не только сбоку, но и спереди-снизу, а потом собрать видеоклип из записей с разных камер.
— Супер! – так же тихо ответил киборг и направил две камеры к рукам Леонида.
После съёмки ещё пяти дублей Лёня предложил позвонить Оскару – и его DEX выдал звон ничуть не хуже, чем у его опекуна. Лёня в полном восторге попросил Арнольда снять видеоклип и для Оскара – и они остались на островке ещё на полчаса. Одной из трёх камер на дроне Арнольд снимал пейзажи, Веронику на фоне заснеженных деревьев, рыцаря Хельги на коне и Руслана с Восходом.
Когда Оскар начал звонить второй раз, Нина села в сани и попросила Руслана отвезти её домой. Хельги поехал за ней следом.
Лёня закончил звонить почти в половине первого, а потом вместе с Вероникой и обоими киборгами перелетел на Славный остров, зашёл в дом и плотно пообедал в столовой. Пока обедали, Лёня рассказывал Нине о планах филиала по выпуску новой партии киборгов и о вероятных контрактах с покупателями ещё более совершенных машин, а охранявший Нину Хельги транслировал его слова Платону.
— Только никому не говорите, — спохватился Лёня после второй чашки чая, — а то контракт сорвётся. Не то, чтобы это было запрещено рассказывать… но вы же все свои… вроде бы.
— Никому не скажем, — ответил за Нину подошедший Платон, — но сами будем в курсе. И начнём собирать янтарь и жемчуг на выкуп следующих киборгов. Тебя не уволят, ты нам ещё пригодишься.
Лёня сделал вид, что не понял его сарказма, попрощался с Ниной и вышел. Вслед за ним вышли его спутники – и в третьем часу пополудни улетели.
***
Пятнадцатого февраля после полудня на медпункт явился сам тёмный волхв на своём флайере вместе с Одинцом и в кабинете Сани долго разговаривал с Велимыслом, Саней, Ниной, Платоном и Григорием.
— Светлым богам вы решили строить храм и дом для служителей, — спокойно говорил Темногор, — это правильно и нужно. Но и тёмных богов уважить надо. Тоже нужен храм. И четыре DEX’а. И дом, где все они… все мы будем жить.
— Конечно, дом вам нужен, — ответил светлый волхв, — и храм нужен тоже, но сначала надо определиться с участком, чтобы и не слишком далеко от капища, и не на болоте, и надо получить разрешение эколога заповедника и расчистить этот участок от кустов. Летом поставим фундаменты дома, скотного двора, мастерских с гаражами и храма. Только вот с DEX’ами проблема… парней мало. Если только из следующего привоза…
— Могу и девчонок взять, за пару лет жрицу воспитаю, — согласился тёмный, — но капище Мары на краю болота, ты это знаешь. А дом и всё остальное на сухом месте ставить надо. Или насыпь делать на берегу, как у вас. В посёлок сам слетаю, поговорю с директором и экологом. Одинец пока здесь останется на пару дней. С девчонками в палатах поговорит и медикам поможет.
Одинец этим словам совершенно не обрадовался, но спорить не решился – ведь если разрешение на строительство будет получено, то ему придётся общаться и с этими киборгами и людьми, и с деревенскими, которые станут приходить в новую деревню. И будет лучше, если он познакомится с ними заранее.
Далее разговор шёл о покупке временного модуля, в котором будут жить нанятые строители, о покупке строительных материалов и инструментов, о том, сколько и каких животных Темногор согласится содержать рядом с домом и о заготовке кормов для этих животных. Когда были согласованы все планы, Нина пригласила всех в столовую в доме, но тёмный отказался идти, так как до заката хотел вернуться – и потому паужин был собран в столовой модуля.
После раннего ужина довольный Темногор улетел, а Одинец остался. От комнаты в модуле он отказался:
— Я должен помогать в медпункте, там на диване и посплю. Всего на пару дней, комната ни к чему, — он на пару секунд замолчал, а потом тихо спросил: — А можно мне посмотреть, как у вас тут живут? Коровник, курятник и овчарню сначала. Ведь если у нас будет деревня, то надо так же всё устроить.
— Не только можно, но и нужно, — ответила Нина, — походи и посмотри. Можешь подключиться к искину в доме и посмотреть архив видео. Ведь ты будешь управляющим в новой деревне и тебе надо всё знать.
Обрадованный Одинец поблагодарил Нину – и вернулся на медпункт, чтобы помогать Сане.
***
Шестнадцатого февраля на все видеофоны и коммуникаторы пришло сообщение от МЧС о предстоящей буре, ожидавшейся утром следующего дня. Волчок и Змей прошли по всем постам охраны, фермам и мастерским с предупреждением о повышенной бдительности и вероятности необходимости расчистки дорожек и площадок от снега.
С утра была отличная погода, светило солнце и при температуре всего минус двадцать четыре ничто не предвещало бури – но к предупреждению все отнеслись максимально серьёзно. На ферму, конюшни и овчарню привезли недельный запас кормов, в столовые привезли продукты, чтобы не было необходимости делать это в бурю, были убраны в гаражи все стоящие у мастерских и дома флайера, а у деревьев на дамбах поспиливали толстые ветки, которые от ветра могли бы обломиться и упасть. DEX’ы на постах охраны усилили бдительность при осмотре поверхности озера, чтобы успеть эвакуировать засидевшихся рыбаков, если такие обнаружатся.
Но всё равно начавшаяся метель оказалась неожиданностью, так как готовились встречать бурю утром. В шестом часу вечера резко поднялся ветер и пошёл снег, превращая дорожки в сугробы, через пару часов снегопад прекратился, а температура воздуха упала до минус двадцати восьми. Под порывами ветра верхушки деревьев раскачивались, трещали ломающиеся ветки.
Платон упросил Нину никуда не выходить из дома и отпустить Хельги, чтобы он в паре с Самсоном на глиссере объезжали вокруг островов для поиска и при необходимости для спасения обнаруженных рыбаков или охотников, пока не закончится буря.
Змей с Волчком и Ральфом метались по островам, наводя порядок среди паникующих людей и киборгов, так как большинство новичков таких резких перепадов погоды не знали и боялись, что их куда-нибудь отправят на такой погоде. Одинец предложил Змею свою помощь хотя бы в расчистке от снега дорожек – всё-таки он провёл в этих лесах почти половину своей жизни – но Змей попросил его остаться на медпункте и в случае срыва одной из новых DEX защитить от них медиков. И постараться успокоить кибер-девушек. Одинец согласился и остался на медпункте.
Но помощь Руслана в поиске и перевозке в модуль и в общежития людей и киборгов была принята. Он запряг Восхода в сани-розвальни и отправился по засыпанным снегом дорогам от конюшни к модулю, собирая всех попавшихся по пути киборгов. Жеребец совершенно спокойно шёл по сугробам, утопая в снегу почти по грудь, и тащил тяжело гружёные сани уверенно и без рывков.
К полуночи снег лететь перестал, усилился ветер, температура воздуха снизилась до минут тридцати трёх – но все люди и киборги были на своих местах, а для заблудившихся рыбаков всю ночь горели костры на капище и на постах охраны. Ветер утих к пяти часам утра, потеплело до минус двадцати трёх и снова пошёл снег. В половине шестого утра Змей отозвал Хельги и Самсона с ночного дежурства вокруг островов и оба вернувшиеся киборга пошли отдыхать.
Весь последующий день, семнадцатого февраля, прошёл в расчистке дорог от снега и упавших веток. Снега навалило столько, что дорог не было видно совсем и только по следам от саней можно было дороги обнаружить тем, у кого нет сканеров.
Платон пришёл в квартиру к Нине в половине девятого и после короткого рассказа о прошедшей ночи сразу уснул. Нина позвонила Руслану, поблагодарила за помощь и отменила утреннюю поездку – но он ответил, что может подать сани в два часа пополудни. К этому времени дороги были расчищены — и прогулка состоялась.
Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро
и уже занес было руку…
Н.В.Гоголь, «Ночь накануне Ивана Купала»
Этой ночью Федору не спалось; лежал с открытыми глазами, в голову лезли видения прошлого.
Надоела чужая земля, до смерти хотелось на родину.
Шестой год шел со времени гибели отряда Бековича, пятый год, как он трудится на Лал Чандра…
«Должно, в воздаяние за полонное терпение, как отъявлюсь к начальству, отпуск удастся вымолить, — думал он. — Отдохнуть бы на тверской прохладе… Батюшка с матушкой, должно, в поминанье меня записали. Панихиды отец Пафнутий служит… Узнать бы, не спасся ли еще кто из наших… Где-то Сашка Кожин, отчаянная голова, — как в воду глядел, все наперед, аки ведун, предсказал…»
Страница 59 из 182
Нечего было и думать о сне. Федор, как был в набедренной повязке и легкой рубашке, перешагнул подоконник и вышел на крытую террасу, что тянулась по квадрату внутреннего двора. Здесь было чуть прохладнее, чем в горнице. Федор присел на перила и снова задумался.
«Как же так случилось? Попались, как малые дети, — тоже, задумали хивинцев обмануть! Три года у них под носом собирались, пошли посольством — с войском да с пушками… И как князь согласился войско делить? Может, поврежден в уме был после смерти княгини с дочками… Верно, крепко любил Марфу Борисовну, с того и тронулся. Кто знает?.. Вот и я — как про Бхарати подумаю — голова кругом идет…»
Вдруг до Федора донеслись какие-то голоса. Он насторожился, прислушался. Говорили на том непонятном для него наречии, каким Лал Чандр объяснялся с факирами.
Он хорошо различил знакомый ласковый голос Лал Чандра. Иногда его перебивал другой голос — властный, резкий, угрожающий. Федор сразу припомнил: это голос того брахмана, который сегодня пробовал дурманить его, Федора, колдовским взглядом, а потом был при опыте с водой, огнем и маслом. Видать, знатная в этих местах персона…
Третий голос был Федору незнаком. Он раздавался реже других двух и на все речи брахмана отвечал одной и той же фразой, не меняя тона.
Федор понял, что голоса раздаются из окна верхнего этажа затейливой башни, что возвышалась над центральным залом, над домашним алтарем Кали.
Башня — четырехугольная уступчатая пирамида — была густо украшена скульптурными изображениями слонов, лошадей и многоруких богов. Федор всегда считал эту башню украшением, так как из дома в нее не было хода. Но теперь, среди ночи, в ее окне горел слабый свет, и голоса доносились именно оттуда…
Будто кто подтолкнул Федора. Он перескочил через подоконник к себе в горницу, достал спрятанный в постели нож и заткнул его за набедренную повязку. Потом вернулся на террасу и осмотрелся. В углу двора была прислонена к крыше двухсаженная рейка, размеченная на футы и дюймы, которой он пользовался в эти дни, готовя проводку к бассейну. Он вскарабкался по рейке на плоскую крышу галереи, а оттуда взобрался на крышу дома, повторявшую сводчатые контуры потолков.
Подойдя к башне, Федор призадумался: светящееся окно было не менее как в шести саженях от крыши дома.
А, была не была!..
Хватаясь за выпуклые каменные изображения богов и священных животных, Федор карабкался вверх, с уступа на уступ. В темноте безлунной ночи вряд ли кто разглядел бы его белую рубашку на светлой кладке башни.
Вот и окно. Федор отдышался немного, а потом поднялся чуть выше, чтобы заглянуть сверху. Так было лучше: если кто и выглянет из окна, так, верно, вниз, а не вверх.
Крепко держась за каменное тело какого-то божества, Федор осторожно заглянул в окно.
Круглая комната была освещена масляной лампой. На устланном коврами полу валялись во множестве цветные подушки.
На подушках перед низеньким столиком, заваленным бумагами и пергаментами, сидел величавый старик. Его худое, изрезанное морщинами лицо, обрамленной длинными седыми волосами, было бесстрастно.
Перед стариком, спиной к Федору, стояли Лал Чандр и давешний знатный брахман. Теперь уж Лал Чандр не говорил — кричал тонким, злым голосом. Второй брахман тоже вызверился на старика. А тот знай себе спокойно повторяет одни и те же слова…
Между тем Федор с любопытством оглядел комнату. Столы и полки вдоль стен были уставлены всякой посудой и приборами; в углу стояла небольшая машина молний…
Так вот откуда шла мудрость Лал Чандра, догадался Федор. Выходит, не сам он свои «чудеса» придумал, а держит сего никому не ведомого старца взаперти и заставляет его создавать все тайности для своих дел…
И теперь брахманы, видно, нечто тайное выведывали, да старик не соглашался…
Резким движением он поднялся с подушек, высокий, худющий, глянул с презрением из-под густых седых бровей и заговорил. Говорил он спокойно, но, очевидно, что-то неприятное для Лал Чандра и его знатного гостя.
Когда старик встал, что-то блеснуло за его спиной. Федор присмотрелся: из-под пояса старика тянулась тонкая цепочка, конец которой был прикреплен к кольцу, вделанному в стену.
Жалость и гнев овладели Федором. Ворваться бы сейчас в комнату, кинуться на мучителей… Рука невольно потянулась к поясу, нащупала нож…
«Первым того вельможного аспида нежданно ударю, — подумал он. — А с Чандром один на один слажу, пес его нюхай!.. А дальше что? Из дому не выберешься, тут их челяди полно. Поди, и в башне караулят…»
Вельможный индус тихо сказал что-то Лал Чандру. Тот поклонился и вышел через маленькую дверь в сводчатом проеме.
А старик неожиданно прервал на полуслове свою речь и сел на место. Брахман уставил на него пронзительный взгляд, вытянул вперед руку, негромко произнес несколько слов. Старик послушно взял со столика тростниковое перо, обмакнул в чернила и начал медленно писать на пергаментном листе.
«Одурманил старика, как давеча меня хотел, — подумал Федор. — Эх, поддался, горемычный!.. Угрозой не выведали, канальи, так теперь колдовством берут…»
Страница 60 из 182
Брахман присел на корточки рядом со стариком и заглядывал в строчки красивой вязи слогового письма «деванагари», где каждый знак означает целый слог, а слова выделяются надстрочными чертами. Изредка он тихо говорил что-то, и старик писал — видно, ответы на его вопросы.
Теперь Федор видел лицо брахмана. Было заметно, как менялось его выражение, когда он вчитывался в письмена, тянувшиеся за острием тростинки. Досада и раздражение явственно отразились на этом лице.
«Ага! — злорадно подумал Федор. — Не то пишет старец, что тебе надобно, тать ночная! Видно, неведомо тебе, какое вопрошение сделать, чтобы истинный ответ получить. Приказывать-то умеешь, да вот беда — не знаешь, что приказать…»
Брахман произнес несколько слов, и старик перестал писать. Теперь он монотонно отвечал на вопросы брахмана. Но, видно, дело пошло еще хуже. Вельможный индус зло выкрикнул что-то и встал.
Короткое приказание — и старик, проведя рукой по глазам, как бы отгоняя сон, очнулся. Он поспешно взглянул на исписанный листок и засмеялся в лицо своему мучителю.
Тогда знатный индус подошел к двери и трижды хлопнул в ладоши. Тотчас вошел рослый факир с кастовым знаком на лбу. Сложив ладони, он поклонился брахману. Потом подошел сзади к старику и, вынув из-за пазухи тонкий шнурок, обвернул его вокруг шеи своей жертвы, старательно продев под седую бороду. Концы шнурка он обмотал вокруг кулаков и, подняв правую ногу, уперся ступней в спину старика…
Кровь бросилась Федору в голову. Больше он ни о чем не думал. Прыгнул на подоконник. Еще прыжок — и его кулак со всего маху, снизу вверх, обрушился на подбородок палача.
Подброшенный страшным ударом, факир ударился головой о каменную стену и без звука свалился навзничь.
Федор обернулся к брахману и, выхватив из-за пояса кож, нанес ему короткий удар в грудь…
Рука Федора вместе с ножом проскочила сквозь грудь индуса, как через воздух. Не встретив сопротивления, Федор упал, и его тело свободно прошло сквозь тело брахмана. Только слабое теплое дуновение ощутил он… Брахман был бесплотен!..
— А-а-а! — закричал Федор, не помня себя от ужаса. — Чур меня! Оборотень!
А брахман кинулся к двери. Не открывая ее, прошел сквозь толстые, окованные железом доски и исчез…
— Встань, юноша, время дорого, — сказал старик на языке хинди. Понимаешь ли меня?
Федор, сидя на полу, дико озирался. Его трясло. Поднес дрожащую руку ко лбу, быстро перекрестился.
— Встань! — властно повторил старик. — Встань и заложи засов.
Федор повиновался, бормоча себе под нос: «Чур меня… Чур меня…»
— Теперь подай мне тот сосуд!
Федор, как во сне, шагнул к полке, снял с нее сосуд из красного стекла, подал старику.
Старик сложил вдвое среднюю часть цепочки и окунул ее в сосуд, из которого пошел едкий дымок.
— Убить верховного жреца — большое благо для народа. Но обычное оружие бессильно. Если мы успеем, ты поймешь… Сейчас я сделаю твой нож пригодным…
Старик вынул цепь из сосуда, осмотрел ее звенья, ставшие совсем тонкими. Сильно рванул. Затем, волоча обрывок цепи, бросился к столу, где стояла машина молний. Соединил ее проволоками с несколькими медными сосудами, быстро переставил какие-то перекрученные серебряные кольца, опутанные проволокой…
— Дай твой нож! — скомандовал он.
Федор стоял, бессмысленно уставясь на машину. Старик схватил его за ворот рубашки, сильно встряхнул:
— Очнись! Очнись! Ты понимаешь меня?
Федор слабо кивнул.
— Дай нож!.. Так. Теперь крути!
Федор завертел ручку машины. Брызнули голубым молнии. Старик ввел лезвие ножа внутрь одного из колец. Вокруг ножа возникло слабое сияние.
— Крути быстрее!
Сияние усилилось и вдруг погасло.
— Довольно! Теперь возьми нож за клинок.
Пальцы Федора прошли сквозь клинок, как будто он был соткан из воздуха… Вскрикнув, Федор отдернул руку. Спотыкаясь, стал отступать к окну. Пронеси, нечистая сила…
— Я слышал, ты воин, но вижу трусливую женщину! — яростно крикнул старик, и этот окрик заставил Федора опомниться. Он несмело взял нож за рукоятку — она оказалась обыкновенной, твердой. Снова тронул лезвие — рука свободно прошла сквозь него, пока не уперлась ладонью в рукоятку…
— Теперь клинок безвреден для всех людей, — сказал старик, — но для верховного жреца он смертелен.
Со двора донесся гул голосов. Федор выглянул в окно и отшатнулся: двор был полон людей с факелами.
— Слушай! — сказал старик. — Пока я храню свою тайну, жизнь моя вне опасности. Как бы они ни озлоблялись, они не причинят мне вреда, ибо моя смерть для верховного жреца страшнее, чем его собственная. Не первый раз пугают меня удушением. И тебе, пока их замыслы не исполнились, нечего опасаться: ты им нужен, они не могут строить большие сооружения…
За дверью послышались шаги и голоса.
— Запомни, — быстро прошептал старик, — только этим ножом можно поразить верховного жреца. Но сейчас это бесполезно. Ты поразишь его, когда придет нужный час. Спрячь нож за окном, я сумею тебе передать его… Ты понял меня?
— Да…
Федор высунулся в окно и спрятал нож в углублении каменной резьбы. Старик тоже выглянул, нащупал тайник, удовлетворенно кивнул. Потом вернулся на свое место и сел на подушки, прикрыв обрывок цепи.
Страница 61 из 182
Внезапно в комнату вошел сквозь запертую дверь верховный жрец. Он окинул Федора ледяным взглядом, сказал на хинди:
— Чужеземец, поднимая на меня руку, ты не ведал, что творил. Только поэтому я тебя прощаю. Ты сможешь искупить вину лишь полным повиновением. А теперь — отвори дверь!
Федор с ужасом смотрел на него. Пересилив страх, подошел к двери, отодвинул засов.
В комнату вошел Лал Чандр, за ним — слуги с факелами. Двое из них по знаку своего господина вынесли неподвижное тело факира.
— Ты не знаешь наших обычаев, юноша, — сдержанно проговорил Лал Чандр. — Тебя привела сюда твоя карма. Тебе не должно быть дела до наших забот, которые тебе непонятны…
У Федора все еще тряслись руки. Зло взглянул он на Лал Чандра, хмуро сказал:
— А почто меня в плену держите? Наш государь не в войне с Великим Моголом.
— Я не знаю, кого ты зовешь Великим Моголом, — отвечал Лал Чандр. Если ты говоришь о том, кто сидит в Дели и дрожит в своем дворце, то он уже не велик и его царство помещается под его ступнями… Как только ты завершишь работу, — продолжал он, — мы щедро наградим тебя и отпустим на родину. А теперь иди в свою комнату.
Так кончилась эта ночь, похожая на дурной сон, — кончилась неожиданно благополучно для Федора.
А на следующий день Лал Чандр увез его обратно в храм Кали.
Мы отправились в Йорк за три дня до конца мая. Лазутчики Амброзиуса подтвердили его догадку в отношении Йорка. От Кэрконана к Йорку вела хорошая дорога, которой и воспользовались Окта с Эозой. Они нашли убежище в укрепленном городе, названном римлянами Эборанумом, а саксами — Эфорвиком, или Йорком. Однако укрепления в Йорке находились в плохом состоянии, а йоркцы, прослышав о внушительной победе Амброзиуса под Кэрконаном, оказали саксам холодный прием. Несмотря на стремительность передвижения Окты, Амброзиус отставал от него только на два дня. При виде нашей тройной, отдохнувшей и усиленной свежими британскими подкреплениями армии саксы усомнились в своей способности удержать город и решили сдаться на милость победителя.
Я наблюдал за происходящим собственными глазами из фургона с осадными сооружениями. Процесс сдачи в плен произвел на меня более неприятное в своем роде впечатление, чем битва. Вождь саксов был крупным молодым светловолосым человеком, похожим на своего отца. Его привели к Амброзиусу раздетым до штанов, сшитых из грубого полотна, с тесемками. Руки в кистях сковывала цепь, голова и тело посыпаны пылью — излишний для него атрибут унижения. В его глазах горел гнев, было видно, что его вынудили на это из мудрости или трусости (как хотите называйте) саксонские и британские предводители. Они толпились сзади в городских воротах, прося у Амброзиуса пощады для себя и своих семей.
На этот раз он даровал ее и потребовал, чтобы остатки саксонской армии отошли на север за пределы старой стены Гадриана, которая будет считаться границей его владений.
Страница 104 из 141
Земли за пределами стены, по рассказам людей, дики и угрюмы, с малочисленным населением. Несмотря на это, Окта с радостью воспользовался предоставленной ему свободой. За ним явился его кузен, Эоза, также сдавшийся на милость Амброзиуса. Она была ему также дарована. А город Йорк открыл свои ворота новому королю.
При занятии города Амброзиус всегда действовал по одному образцу. Первым делом он устанавливал порядок, не допуская в город своих британских союзников. Порядок устанавливали и поддерживали его собственные войска из Малой Британии, не имевшие местных пристрастий. Они очищали улицы, восстанавливали укрепления, разрабатывали планы будущего строительства, которые передавались опытным инженерам, использующим местные рабочие руки. Потом проводилась встреча с руководством города, определялась будущая политика, приносилась клятва верности Амброзиусу, обсуждались меры по охране города. В конце происходила религиозная церемония благодарения, сопровождавшаяся всеобщим празднеством.
Йорк явился первым крупным городом, взятым Амброзиусом, и церемония празднования проводилась в церкви. Стоял ослепительный июньский день, собралась вся армия и огромные массы народа.
А я уже побывал на одной закрытой церемонии в другом месте.
Трудно было ожидать, что в Йорке окажется храм Митры. В любом случае поклонение ему было запрещено со времен ухода последнего римского легиона около века назад. Но в римскую эпоху храм в Йорке являлся одним из самых красивых в стране. Поскольку поблизости не нашлось естественной пещеры, храм построили в просторном подвале дома, где жил римский командующий. По этой причине христиане не смогли осквернить его, подобно остальным святилищам. Однако время и сырость сделали свое дело, и храм пришел в негодность. Однажды при одном христианском правителе его попытались превратить в подземную часовню, но следующий правитель наотрез, если не сказать более категорично, воспротивился этому. Являясь истинным христианином, он не видел причины для того, чтобы не использовать добрый подвал в целях его предназначения, а именно для хранения вина. Винным подвалом он и оставался до того дня, пока Утер не послал людей привести его в порядок и подготовить к встрече, приуроченной к празднику бога, ожидавшемуся шестнадцатого июня. Ее проводили тайно, но не из-за страха, а для соответствия с политикой: официальное благодарение осуществлялось по христианской традиции, и Амброзиус собирался на нем присутствовать вместе с епископами и народом. До праздника я святилища не видел, будучи занят на работах по восстановлению христианской церкви, в которой должна была состояться церемония. На празднике Митры в подземном храме я собирался участвовать вместе с другими посвященными моего ранга. Большинства из этих людей я не знал или не мог узнать по голосу из-за маски. Только Утера невозможно было спутать ни с кем, и, конечно же, там должен был быть мой отец в качестве Посланца солнца.
Дверь храма закрыли. Мы, посвященные самого низкого ранга, ждали своей очереди в передней.
Передняя представляла собой небольшую квадратную комнату, освещенную двумя факелами, вставленными в руки статуй по обеим сторонам двери. Над дверью торчала львиная маска, вырезанная прямо в стене. Потрепанные временем, без носов и частей тела древние факельщики с достоинством несли свою службу. В передней было прохладно и пахло дымом. Холод начинал пробирать меня, передаваясь от каменного пола босым ногам. Но не успела меня охватить дрожь, как дверь храма открылась, и через мгновение все было охвачено разноцветными бликами света и огня.
Даже сейчас, спустя все прожитые годы, познав отведенное мне жизнью, я не могу найти в себе сил преступить клятву молчания и тайны. Этого не сделал, насколько я знаю, никто. Люди говорят, что то, чему ты научился в молодом возрасте, никогда не выйдет у тебя из головы. Я, например, так и не смог избавиться от чар неведомого бога, забросившего меня в Британию к ногам моего отца. То ли потому, что дух мой был скован, то ли вмешался сам бог, но мои воспоминания о богослужениях оказались затуманены, словно сон. Хотя, возможно, что это сон, и не только это мне приснилось, а и ночное поле, и, наконец, эта ночная церемония.
Кое-что я помню. Опять, но в большем количестве каменные факельщики, длинные скамьи по сторонам от центрального прохода, на них люди в ярких одеяниях и масках, повернутых к нам, внимательные глаза. В конце помещения ступени, ведущие под полукруглый свод, открывающий пещеру со звездным потолком и знакомым изображением Митры, убивающим быка. Каким-то образом оно избежало молотов богоборцев, передавая яркую и драматическую картину. Вот он, молодой человек в капюшоне, освещенный светом факелов и навек застывший в камне. Встав коленом на павшего быка, он вонзает ему в шею меч, отвернувшись в печали. У подножия лестницы стояли алтари огня, по одному с каждой стороны. За ними в одеянии и маске льва стоял человек с прутом в руке. Сзади — другой, Гелиодромос, Посланец солнца. В центре наверху под куполом возвышался Отец, ожидавший нас.
Страница 105 из 141
Маска ворона имела плохие прорези для глаз, и я мог смотреть только вперед. Мне не подобало вертеть клювом из стороны в сторону и поэтому я стоял, прислушиваясь к голосам и прикидывая, сколько здесь находится знакомых мне людей. Я знал лишь высокого Посланца, спокойно стоявшего у алтарного огня и одного из «львов», стоявшего не то в проходе, не то у ступеней и смотревшего мимо самодельных скамей.
Вот таковой была общая картина церемонии, и это было почти все, что я запомнил, не считая конца. Лев, руководивший обрядом, оказался все-таки вовсе не Утером. Это был невысокий, плотный человек, постарше Утера. Нанесенный им удар оказался ритуальным похлопыванием, лишенным злости, которую вложил бы Утер. И Посланцем был не Амброзиус. Когда он передавал мне символические хлеб с вином, я заметил у него на мизинце левой руки золотое кольцо с камнем из красной яшмы, изображающим маленького дракона. Когда он протянул чашу к моему рту, у него сползла накидка и обнажился знакомый белый шрам на загорелой коже. Из-под маски на меня глядели голубые глаза, вначале насмешливые, потом в них промелькнула искра смеха при виде того, как я вздрогнул и пролил вино. Похоже, Утер поднялся на две ступени с тех пор, как я последний раз присутствовал на торжествах. Поскольку больше Посланцев не было, для Амброзиуса оставалось лишь одно место…
Я отошел от Посланца и преклонил колени перед Отцом. Однако руки, взявшие мои ладони в свои для получения клятвы, принадлежали старику, а глаза под маской были глазами незнакомца.
Через восемь дней состоялся официальный праздник благодарения. На нем присутствовал Амброзиус со всеми своими военачальниками и даже Утер. «Ибо, — сказал отец, когда мы остались наедине, — ты сам увидишь, что все боги, рожденные светом, — братья. И Митра, приносящий нам победу, олицетворяет Христа. Почему бы нам не молиться Христу».
Больше мы на эту тему не разговаривали.
Сдача Йорка ознаменовала завершение первой части кампании Амброзиуса. После Йорка мы направились к Лондону, легко передвигаясь по стране. Сражений больше не было, если не считать нескольких стычек по пути. Теперь королю предстояла огромная работа по восстановлению и укреплению своего королевства. В каждом городе и крепости он оставлял гарнизоны из испытанных воинов и доверенных начальников, назначал инженеров для починки укреплений и дорог. Везде можно было наблюдать одну и ту же картину: когда-то прекрасные здания безнадежно пришли в упадок; дороги заброшены и запущены; деревни разрушены, а жители скрываются по лесам и пещерам; святилища оставлены или осквернены. Вся земля была замутнена алчностью и глупостью саксонских орд. Все, что излучало свет, — искусства, песни, науки, религия, торжественные встречи праздников, Пасха, День всех святых, зимнее солнцестояние и даже культ земледелия — исчезло во мраке туч, напущенных воинственными северными богами грома и войны. Их позвал сюда британский король Вортигерн, что и осталось в людской памяти. Люди забыли, что Вортигерн правил десять с лишним лет, прежде чем обнаружил, что призванные им силы саксов вышли из-под контроля. Запомнилось лишь, что он пришел к трону через кровь и предательство, а также убийство родственника, который был законным королем. Поэтому люди шли к Амброзиусу со всех сторон, призывая на него благословения всех своих богов, величая его королем, первым «Королем всей Британии», давшим стране шанс стать таковой.
Другие уже описывали историю коронации Амброзиуса и его первых деяний и даже поместили ее в летописи. Я добавляю лишь, что сопровождал его на протяжении первых двух лет, но на двадцатой моей весне мы расстались. С меня хватило военных советов, походов и длинных юридических диспутов, где Амброзиус пытался восстановить ослабевшие порядки. Мне надоели бесконечные встречи со старейшинами и епископами, которые жужжали изо дня в день, из месяца в месяц, как пчелы, старающиеся не упустить своей капли меда. Я устал даже от строительства и конструирования. Это была единственная работа, которую я делал для него, находясь с армией долгие месяцы. В конце концов я осознал, что должен покинуть его, вырваться из-под пресса окружающих его проблем. Боги не обращаются к тем, кто не слушает. Разум сам ищет себе пищу, и до меня дошло, что, какую бы работу я ни выполнял, я должен делать ее в тиши моих холмов. Поэтому весной, когда мы приехали в Винчестер, я послал Кадалу письмо, а сам отправился к Амброзиусу — сказать ему, что мне надо уходить.
Он рассеянно выслушал меня. Слишком много забот навалилось на него в те дни, и возраст, незаметный раньше, теперь придавил его. Я заметил, что такое случается с людьми, которые посвятили свою жизнь пути к одному далеко горящему маяку. Когда вершина покорена и стремиться больше некуда — осталось лишь поддерживать огонь в горящем рядом маяке, они присаживаются у него и начинают стареть. Если раньше таких людей согревала их горячая кровь, то теперь их поддерживает пламя маяка. Так произошло и с Амброзиусом. Сидевший предо мной в громадном кресле и слушавший меня король был уже теперь не тем молодым военачальником, склонившимся над застеленными картами столом в Малой Британии, и не Посланец Митры, явившийся мне в морозном поле.
Страница 106 из 141
— Я не могу тебя удерживать, — ответил он, — ты не мой подчиненный, ты мой сын. Можешь идти, куда хочешь.
— Ты знаешь, я служу тебе. На днях ты говорил, что пошлешь отряд в Карлеон. Кто с ним едет?
Он поглядел в свои записи. Год назад он ответил бы, не задумываясь, по памяти.
— Прискус, Валенс, может быть, Сидониус. Они отправляются через два дня.
— Тогда я поеду с ними.
Он взглянул на меня. Неожиданно передо мной был снова прежний Амброзиус.
— Стрела, вынырнувшая из тьмы?
— Можно сказать так. Я знаю, что должен ехать.
— Езжай с миром. Но когда-нибудь возвращайся ко мне.
Нас кто-то прервал. Когда я уходил, он уже тщательно, от слова к слову, прорабатывал новые законы для города.
Я передала сотрудникам Интерпола все бумаги, кроме личных писем Алиции к Лешеку и Зютека к Алиции. Эти письма не несли никакой важной для следствия информации. А если и несли — то тем хуже следствию!
Изучение писем вызвало очередную бурную дискуссию, еще более оживленную, чем первая; то и дело до моего слуха долетали знакомые имена. Меня разбирало любопытство. Полицейские явно знали немецкий язык гораздо лучше меня, так что я ждала какой-нибудь сенсации. И не обманулась в своих ожиданиях, хотя и не сразу.
— Тебе повезло, — – сказал Дьявол. — Аксель Петерсен им известен, и, кажется, они располагают против него кое-какими уликами. Иначе придушили бы тебя. Во всяком случае, я бы на их месте уж точно не удержался.
— А кто он вообще такой?
— Возглавляет одно почтенное место. Но я тут что-то не вижу пяти миллионов долларов.
— Ты не мог бы выражаться яснее? Меня уже тошнит от загадок.
За объяснениями дело не стало. Оказывается, все заинтересованные лица надеялись найти в бумагах подсказку, где искать пропавшие полтонны наркотиков. Никакой подсказки там не оказалось. И теперь они ждали ее от меня!
— В воде, — любезно сообщила я им. И улыбнулась благожелательно.
— А где именно?
— Понятия не имею — продолжала я улыбаться с прежней доброжелательностью. — Ищите и обрящете, сказано в Писании.
— Издеваешься? — – разозлился Дьявол. — Где им искать? Должен существовать план, Алиция куда-то его спрятала!
— Вот почему я и приставала к вам из-за тех свечей, — злорадно объявила я. — Если это клочок бумажки, и если Алиция его спрятала, и если убийца его нашел, и если вытащил груз из воды…
— О господи! — простонал Дьявол и перевел все мои злорадные допущения, чем поверг присутствующих в очевидное уныние. Следующие полчаса были посвящены исключительно проблеме пяти миллионов.
Меня же гораздо больше занимала сейчас проблема Аниты. Прямо какое-то заклятие висит над моими знакомыми, почти все — кандидаты в преступники, сговорились они, что ли? Мыслимо ли, чтобы она так спокойно допустила смерть Алиции, а потом, возможно, и мою? Кровавая маньячка под личиной обаятельной журналистки? Что же это такое на свете творится?!
Международное совещание закончилось лишь поздней ночью. Насколько я могла разобраться в невообразимой мешанине иностранных языков, порешили захватить преступников врасплох, отказавшись от длительной слежки, необходимой для получения улик. Так же им пришлось до срока посадить участников нападения — двух датских граждан — Петера Ольсена и Ларе Йоганнсена, по профессии шофера, а по совместительству — кассира на бегах, а также польского гражданина, некоего Ежи Венделя. У этого Ежи Венделя в Дании жили близкие родственники, а посему он часто и без затруднений мотался из одной страны в другую.
— Ловкачи те еще, — воздал им должное Дьявол, когда мы наконец оказались в гостиничном номере. — Фиг их подведешь под статью. Если бы им удалось отобрать у тебя бумаги и затаиться, у нас бы вообще не было никаких доказательств. Да и теперь они, скорее всего, отвертятся, в худшем случае потеряют часть бизнеса. Засыпался только Аксель Петерсен, да и то потому, что его случайно подставил один француз, бывший у него на подхвате. Выходит, ты подвела под монастырь и себя, и меня.
— А Лаура? — робко запротестовала я. — Ее наверняка не успели предупредить, может, у нее что-то найдете?
— Сомневаюсь, хотя майор там не дремал. Чтобы реабилитировать себя, тебе остается только одно: найти груз с героином. Если, конечно, его еще не прибрали к рукам бандиты и если полиция сама его завтра не отыщет.
На следующий день мне пришлось в течение нескольких часов участвовать в бесплодных поисках — были осмотрены все стоявшие у причалов яхты, и лишь к полудню я попала в офис, где узнала, что меня разыскивает по телефону какая-то дама, прекрасно говорящая по-датски. Дамой, прекрасно говорящей по-датски, могла быть только Анита, хотя как раз она-то, по моим прикидкам, должна была избегать меня как черт ладана. Не успела я удивиться такому несоответствию, как телефон снова зазвонил. Точно, Анита.
— Наконец-то я тебя поймала, — возбужденно начала она, — с утра сижу на телефоне. Тут такие дела! В редакции творится черти что, то ли бедлам, то ли содом и гоморра! А ты хороша, даже не намекнула.
— А что случилось? — осторожно поинтересовалась я.
— Сегодня утром арестовали моего шефа! Да ты его знаешь, видела в моей комнате. Какая-то жуткая афера, вроде бы связанная с контрабандой наркотиков. Меня тоже о нем выспрашивали, наведывался обходительный такой джентльмен, оказывается, о своем собственном шефе я почти ничего не знаю! Да, еще они интересовались и Каролем Линце! Ты наверняка была в курсе — и помалкивала! Подруга называется!
Я так и ахнула.
— Погоди, дай собраться с мыслями. Шефа, говоришь? Ну и ну! Как его зовут?
— Петерсен, Аксель Петерсен. Ты что-то знаешь? Могла бы и рассказать!
Вот так неожиданность! Подумать только, разгадка таилась под самым моим носом! Линце значился у меня в записной книжке, а таинственный Аксель Петерсен сидел за соседним столом, и ему вовсе не надо было знать польский, чтобы понять, что к чему! А бессовестный Дьявол ни словом вчера не обмолвился!
— Да как же я могла тебе что-то сказать, если до вчерашнего дня сама ничегошеньки не знала, а со вчерашнего дня пребываю в убеждении, что ты пыталась меня убить!
— Что я делала?
— Посягала на мою жизнь под предлогом совместного ужина, а по дороге науськала бандитов.
— О господи! — всполошилась Анита. — С тобой все в порядке?
— Потерпи до завтра, завтра перед тобой исповедаюсь, если, конечно, мне позволят, — пообещала я. — Приеду к тебе автобусом, заодно привезу инструменты Генриху…
Сказка, рассказанная дочерью Живущего в двух мирах своему жениху (записана К. Красеном с ее слов 21 августа 427 года от н.э.с.)
Однажды хозяин хрустального дворца сильно осердился на Волче-сын-Славича за то, что тот не захотел уйти на покой и поселиться в хрустальном дворце, хотя хозяин отдавал за него дочь. Волче очень любил дочь хозяина, но знал, что кроме него никто не сможет защитить границы.
«Тогда убирайся и не смей тут появляться, – сказал хозяин. – Раз война тебе дороже моей дочери, вот и воюй, а о ней забудь».
Волче сел на коня, кликнул своё войско и умчался прочь. Хозяин подумал и решил отдать дочь замуж за кого-нибудь другого.
Он объявил по всем землям, что тот, кто совершит самый героический подвиг, возьмет в жены его дочь.
Первым прибыл царевич из рода Белого Оленя. Он привёз с собой много золота, а ради подвига убил на охоте огромного вепря. Он был жутко красивый, весь в белом. Хозяин велел ему обождать других женихов.
Вторым был царевич из рода Красного Медведя, у него было только серебро, но подвиг его понравился хозяину больше: он сразился с быком и победил. Он был не очень красивый, но сильный и здоровый.
Больше царевичей пока не приезжало, а все остальные женихи совершали какие-то мелкие подвиги. А пока все ждали новых женихов, в хрустальный дворец проник злой дух и украл дочь хозяина. И хозяин дворца решил: пусть Белый Олень и Красный Медведь отправляются на поиски его дочери, кто её спасёт, тот на ней и женится.
Волче в это время охранял границы и, конечно, слышал о двух знатных женихах. Он даже хотел сам приехать и ещё раз посвататься, но не знал, какой подвиг выбрать. Убить медведя – оскорбить Красного Медведя, убить оленя – оскорбить Белого Оленя.
И вот однажды ночью он стоял в дозоре и смотрел, не идёт ли враг. Как вдруг услышал шум позади – это злой дух нёс дочь хозяина по воздуху, а она плакала и звала на помощь. Волче тут же поднял своё войско и приказал скакать за злым духом.
Они скакали целый день и целую ночь, как вдруг перед ними разверзлась пропасть. А вместо моста лежало только одно толстое бревно. Волче велел своему войску переходить пропасть по бревну, но некоторые испугались и не пошли. Так одна треть войска повернула назад, а Волче поскакал дальше.
И снова они скакали целый день и целую ночь, как вдруг перед ними появился тёмный лес. И ещё одна треть войска заблудилась в этом лесу, а Волче поскакал дальше.
Три дня и три ночи скакали они за злым духом и прискакали на границу миров. А чтобы её перейти, нужно было перебраться через огненную реку. Тут все остальные тоже испугались, и даже конь Волче испугался и не пошел через мост над огнём – а мостик был хлипкий, совсем узкий и шаткий.
Но Волче не испугался. Один раз мост под ним даже сломался, но он удержался за поручни и спасся, только немножко обжёгся. И шел он за злым духом по чужому миру ещё десять дней и десять ночей. Пока не пришёл в царство злых духов.
Там было очень страшно. И если бы Волче там поймали, то могли и убить. Поэтому ему пришлось идти только ночью. А ещё ему очень хотелось есть и пить, а добыть еду у злых духов он не мог.
И вот он пришел к высокой башне, где злой дух спрятал дочь хозяина – на самом верху. Он сначала думал, что злой дух хочет на ней жениться, но потом подслушал разговор и понял, что злой дух хочет её убить, её кровью полить землю, и тогда на этом месте вырастет ягода, которую съешь и станешь бессмертным.
Ночью, когда все спали, Волче пробрался в башню и даже украл ключи у стражника. Открыл темницу, но обратно идти было опасно: дочь хозяина плакала от радости, громко всхлипывала и могла разбудить стражу.
Но у Волче была с собой верёвка, он помог дочери хозяина спуститься вниз через окно и хотел спускаться сам, как вдруг проснулась стража. Они связали Волче и наутро хотели убить вместо дочери хозяина. Он притворился, что согласен.
А убивать его должен был самый главный злой дух. Волче дождался, когда тот появится, а потом сбросил верёвки, которые развязал ночью, выхватил саблю и набросился на главного злого духа. Они сражались три дня и три ночи, но Волче его победил и убил.
После этого другие злые духи побоялись с ним сражаться. Он взял дочь хозяина и отправился в обратный путь. Добрались они до огненной реки с шатким мостиком, а вдвоём по нему не пройти – он сломается. Волче, конечно, дочь хозяина послал вперед – ведь злые духи боялись его, а не её.
А в это время Белый Олень и Красный Медведь только-только добрались до этой огненной реки. Тут они сразу всё поняли и сговорились Волче погубить. И как только дочь хозяина выбралась на берег, так они разрубили мостик, он провалился в реку и сгорел.
И Волче остался за границей миров, а они схватили дочь хозяина и поскакали в хрустальный дворец. Пробовал Волче перейти реку вброд, но только обжегся напрасно, а мог бы и сгореть. Долго он тужил, сидя на берегу, как вдруг видит – летит змей.
Это был дикий змей, а не как татка… Трёхголовый.
Волче сделал петлю на верёвке (а у него с собой была верёвка) и накинул змею на все три шеи сразу.
Да, я не сказала: Волче был очень сильный, гораздо сильней всех. Он за верёвку притянул к себе змея, сел ему на спину и полетел. Всем известно, что змеи могут спокойно перелетать через границу миров…
Летел он, летел – и над лесом пролетел, и над пропастью. Видит, уже впереди показались Белый Олень и Красный Медведь. Волче их хотел обогнать, но тут увидел, что к границе приближается огромное вражеское войско.
А его войско против них совсем маленькое и боится нападать, хочет сдаться. Выхватил он саблю и прямо на змее напал на врагов. Его войско увидело своего предводителя и тоже кинулось в бой. Долго бились они с врагами, но разбили их и прогнали.
Но пока Волче сражался, Белый Олень и Красный Медведь уже доскакали до хрустального дворца. А дочь хозяина так испугалась и устала, что была в беспамятстве. Нет, это они так сказали, а на самом деле они опоили её зельем, чтобы она не могла говорить. Им-то что, немая жена даже лучше.
Хозяин дворца уже стал судить и рядить, с кем из них свадьбу играть, и выбрал Белого Оленя, а Красному Медведю взамен хотел отдать полцарства. Уже сладили всё и начинается свадьба, гости собрались.
И тут все смотрят – летит Волче на трехголовом змее. Змей страшный, а Волче ещё страшней – с саблей. Испугались тут и Белый Олень, и Красный Медведь, стали у него прощения просить. И признались, что опоили дочь хозяина зельем.
И хозяину всю правду рассказали. Хозяин был добрый, он велел Белого Оленя и Красного Медведя не убивать, а только прогнать прочь. Узнал он и про огромное войско, которое разбил Волче на границе. И нашел зелье, чтобы дочь его опять заговорила.
Она сразу отца стала просить за Волче её отдать. Тот подумал и согласился.
Но Волче всё равно во дворце не остался, а выстроил на границе большой дом с садом и крепость поставил, чтобы враги до этого дома не добрались. И стали они жить-поживать и добра наживать.
Крапа не пожалел, что записал рассказ девочки: трудно сказать, является канонический сюжет достоинством или недостатком сказки, но Крапа нашел её скорей трогательной, чем интересной.
И, понятно, не сказки отца легли в основу грёз девочки, а деревенские сказки, которые из поколения в поколение бабки рассказывают внукам. Ребёнок, совершенный ребёнок – ей бы играть в куклы… Как целомудренно, непорочно её воображение отражает грубую реальность – будто очищает от скверны.
Где еще неокрепшая детская душа найдёт прибежище, как не в сказке?
Вспомнился её ледяной, совершенно спокойный взгляд в тот миг, когда она перечисляла нужные ей яды. И хладнокровие, с которым она бросила комок энергии в нагромождение валунов, преградившее ей дорогу, – убила целившегося в неё стрелка.
Не говоря о последствиях взрыва на подступах к замку Чернокнижника.
И против этого наивное: «Там было очень страшно» и «гораздо сильнее всех»…
21–22 августа 427 года от н.э.с.
В клинике доктора Грачена чудотворы имели целый флигель, куда не заглядывали другие врачи, но Инда опасался вмешательства Вотана, более его никто не интересовал.
И конечно, он взял с экспертов подписку о неразглашении, но всё равно не вполне им доверял – всё же Вотан был их прямым начальником.
Горен, оказавшись во флигеле, почувствовал себя немного уверенней (он явно боялся снова оказаться в клинике, но высокая цель спасения Обитаемого мира заставляла его преодолеть страх) – Инда и с него взял подписку о неразглашении, но понимал при этом, что от Йеры Йелена парень секретов таить не станет.
Впрочем, сидя в Надельном и помалкивая, Горен чудотворов совершенно не интересовал. Его кликушество, в отличие от выступлений судьи, в самом деле иногда пугало народ – люди гораздо больше верят «пророкам», чем научно обоснованным прогнозам, – но Горена довольно напугали лечением и тюрьмой, чтобы он не высовывался.
Инда не лез в дела мозговедов с докторскими степенями и не вслушивался в их объяснения, однако не спешил покинуть клинику.
Первая попытка – наскоком, как назвал её один из экспертов, – ничего не дала. Несмотря на готовность Горена к экспериментам, которую мозговеды считали немаловажной, шли часы, а результата не было. Инда не мог убить столько времени на ожидание и отправился домой, потребовав вызвать его телеграммой, если что-то прояснится.
Мозговеды не обещали результата, и кроме их стараний был только один способ узнать тайну «громовых махин»: перейти на первую ступень посвящения и получить доступ к материалам ковченских исследований.
Инда вложил в отчёт Афрану всё, на что были способны его хитрость, внутреннее чутье и честолюбие. Он убедительно доказывал децемвирату необходимость обрушить свод, и сделать это в ближайшее время – как только Йока Йелен будет способен прорвать границу миров.
Нет, он не скрежетал зубами и от злости не сжимал кулаки, но иногда прикрывал глаза и вдыхал поглубже, будто перешагивая невидимый барьер. Ребёнку очевидно, что начинать надо с прорыва границы миров, – никто не даст стопроцентной гарантии, что Йоке Йелену это удастся.
Но тогда, по расчётам Инды, Афран пострадает ничуть не меньше Славлены, а то и больше, потому что стоит ближе к границе свода, чем Славлена.
Потому, что его не защищает Беспросветный лес. Его смоют гигантские волны, порождённые подземными толчками, и эти волны не уйдут в Исподний мир с прорывом границы миров.
И Инда выдумывал, выдумывал убедительные доказательства, почему сперва надо отключить аккумуляторные подстанции и только спустя несколько часов позволить действовать Йоке Йелену. Он примерно определил и время, и место «правильного» прорыва границы миров – в Исиде, неподалеку от Тайвы.
Он понимал, что должен обосновать своё предложение иными причинами, нежели смещение зоны наибольших разрушений на север, но чтобы у децемвирата не осталось сомнений: Инда стоит на стороне Афрана.
21 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
– Спаска, – раздался шепот Волче, и она поспешно к нему оглянулась. – Это Государь…
Он сердился! Спаска не знала, плакать ей или смеяться: он хотел встать, приветствуя Государя! И теперь сердился на неё – потому что она не проявила должного уважения… Она вздохнула с облегчением: значит, Волче не испугался гостя, значит, опасаться нечего.
– Я надеюсь, Государь не требует, чтобы тяжелобольные исцелялись и вскакивали с постели при его появлении. – Она улыбнулась и покосилась на высокородного Дубравуша.
– Разумеется, нет. – Дубравуш ответил улыбкой на её улыбку и прошел за стол, к креслу. – Красен, лицо этого тяжелобольного кажется мне знакомым…
– Это мой друг и помощник, Волче Жёлтый Линь. Капитан твоей армии, если я не ошибаюсь.
Дубравуш наморщил лоб, задумавшись, и тут же обрадованно воскликнул:
– Вспомнил! Скорпион! Скорпион на ладони! Блестяще! Мой первый легат был восхищён сообразительностью и отвагой. И я рад, что могу поблагодарить верного мне человека лично. Я хотел заплатить за это предупреждение золотом, но мой первый легат сказал, что деньгами не платят за преданность. Надеюсь, мой подарок тебя не разочаровал?
Волче силился ответить, но слова застряли у него в горле от волнения.
– Дубравуш, это был хороший подарок, – ответил за него Красен. – А Волче не стоит волноваться и много говорить. Он в самом деле любит своего Государя и не раз это доказал. Кстати, письмо о покушении возле Соляного Вражища тоже написал он.
– Я ничего не путаю, это благодаря ему девочка смогла уйти из башни Правосудия?
– Да, именно так, – кивнул Красен.
Спаска, уверенная, что её освободил Вечный Бродяга, с тревогой посмотрела на Красена:
– Как… разве…
Красен не обратил внимания на её слова. Она взглянула на Волче, но он смотрел не на неё, а на своего Государя.
– Я не забуду этого, – сказал Дубравуш. – Я нуждаюсь в верных мне людях и ценю их. Но, Красен, правильно ли я понял: этот человек ваш друг и помощник?
– Ты понял правильно, – кивнул Красен, весьма довольный собой. – Но если хочешь, чтобы я оставался влиятельным союзником, а не просто союзником, не надо со свойственной тебе прямотой кричать об этом на каждом углу.
– Скоро на моей земле чудотворы не будут иметь никакого влияния, – усмехнулся в ответ Дубравуш. – Но я ценю союзников независимо от их влиятельности.
– Пока эти времена не наступили, влиятельные союзники тебе гораздо нужней. Но не забывай, я лишь союзник, а не единомышленник. Я желаю добра этой земле, но не считаю, что твоё стремление к войне станет добром для твоих подданных.
– Я сам буду решать, что станет добром для моих подданных, – высокомерно ответил Дубравуш. – Об этом я и пришёл говорить с девочкой… С Тёмной богиней.
Он приподнялся и кивнул Спаске – будто поклонился – и добавил:
– Раз мои враги провозглашают себя Добром и светом, было бы закономерно обратиться к силам тьмы, чтобы их одолеть…
– И о чем же ты намерен говорить с Тёмной богиней? – насмешливо спросил Красен.
– Чистое небо над Хстовом – лучшее свидетельство того, кто на самом деле несет этому миру добро и свет. Если вы бывали в восточной части города, то видели, какое строительство развернуто вокруг Тихорецкой башни. Сегодня оно будет закончено. Теперь Тихорецкая башня – самая высокая в Хстове, выше храма Чудотвора-Спасителя. Я хочу, чтобы девочка колдовала именно там, на глазах всех жителей Хстова. Я приказал существенно расшить верхнюю площадку и обнести её ограждением, дабы искусный стрелок не мог выстрелить в колдунью. Я хочу, чтобы это стало торжественным ритуалом, не менее красивым, чем представления, разыгрываемые в храмах.
Красен вздохнул и взглянул на Дубравуша исподлобья:
– Это будет концом моей карьеры здесь…
– Меня не беспокоит ваша карьера, – усмехнулся Государь. – Пока что я, Дубравуш Хстовский из рода Белого Оленя, правлю этим городом.
– Однако девочка оказалась в моём доме, а не в твоём дворце. Ты, хозяин Хстова, и пальцем не шевельнул, чтобы её освободить. И, заметь, я не сказал «нет», я лишь подумал о последствиях этого шага для меня. Я не готовился к открытому противостоянию с… моим руководством. Меня или отзовут, или убьют.
Спаска подумала, что в этом случае доктор Назван больше не придет к Волче…
– Я не сделаю ничего, что может повредить господину Красену, – тихо сказала она.
Дубравуш посмотрел на неё удивлённо.
– Но ведь это то, чего так хотел твой отец… Или ты не дочь Змея?
– Ещё мой отец хотел, чтобы я изучала естествознание и вышивала шелком. Но я – это не мой отец.
– Ты так благодарна Красену за спасение? – ласково улыбнулся Дубравуш.
– Я благодарна ему за спасение Волче. – Спаска вскинула голову.
– Погоди, Дубравуш. Я не сказал «нет», – снова вздохнул Красен. – Этого хотел не только Живущий в двух мирах. Этого хотел я. Когда я видел вихри над замком Сизого Нетопыря, я уже думал об этом. Помнишь, Волче? Мы с тобой смотрели на закат со Змеючьего гребня?
– Я помню… – ответил тот хрипло. – Я готов рискнуть.
– Нет… – ещё тише сказала Спаска. – Я не хочу, чтобы вы рисковали…
– Но почему? – удивился Красен.
– Подумайте, что станет с Волче, если вас отзовут или убьют… – еле слышно выговорила она.
– За это не беспокойся, – сказал Дубравуш. – О безопасности Волче могу позаботиться и я.
– У вас нет лекаря, который умеет творить чудеса. – Она коротко и зло взглянула на Государя, и Волче заметил этот взгляд.
Он сердился, и Спаске почему-то радостно было это видеть, и смешно немного, будто это негодование свидетельствовало о его выздоровлении, возвращении к привычному образу мыслей. Она иногда с ужасом думала, что от невыносимых страданий люди часто теряют рассудок…
– Я… скажу ей… потом, – обратился Волче к Государю, словно извиняясь за Спаску. – Что так нельзя. Я объясню ей…
– Безродный капитан армии будет учить Тёмную богиню, как надо говорить с Государем? – усмехнулся Дубравуш.
Пожалуй, он вовсе не собирался задеть Волче, просто нашёл это забавным, но Спаска усмотрела в его словах высокомерное презрение. И это в ответ на благоговение Волче, на его преданность и любовь?
– Не смейте никогда говорить с Волче… так… – Она едва не задохнулась гневом.
И напомнила себе курицу-наседку, прикрывающую крыльями цыплёнка, когда присела на колени у его изголовья – защитить, спрятать, оградить… Волче взглянул на неё недовольно и сказал спокойно и тихо, как маленькой:
– Ты говорила, в нашем доме всё будет по-моему… Будь добра, относись к Государю с должным уважением.
Он считал, что так правильно… Фраза оказалась для него непосильно длинной, он прикрыл глаз и несколько раз глубоко вдохнул.
– Не сердитесь, – ответила Спаска. – Я… буду почтительна с Государем, если… вы говорите, что так надо.
– Воистину богиня: она ни во что не ставит власть и богатство, но преклоняет колени перед мужеством и твердостью духа, – улыбнулся Дубравуш, глядя на Спаску.
Она кротко опустила взгляд, раз уж так хотел Волче.
– Красен, я бы хотел поговорить с девочкой без вашего присутствия.
– Ты хочешь, чтобы я вышел? – Господин Красен смерил его взглядом. – Не слишком ли бесцеремонная просьба?
– Нет, не слишком.
– Не будем препираться по пустякам. – Красен поднялся. – Но не забудь, что с моей стороны это лишь любезность, оказанная гостю.
Он вышел и плотно прикрыл дверь, Дубравуш же дождался, когда стихнут его шаги.
– Скажи, ты можешь разрушить храм Чудотвора-Спасителя? – спросил он нетерпеливо.
Спаска подумала.
– Это зависит от моего доброго духа. Я не могу предугадать, сколько силы от него получу. А на это нужно очень много силы.
– Я хочу разрушить все храмы в Хстове. Ты поможешь мне?
– Я… не знаю… – Спаска растерялась. – Я должна быть уверена, что Волче ничто не угрожает…
– О Предвечный… – Дубравуш закатил глаза. – Ну хочешь, я захвачу в плен этого лекаря, который творит чудеса, чтобы он ни на шаг не отходил от твоего Волче?
– Нет. Этого я не хочу. – Спаска снова послушно потупила взгляд, а потом покосилась на Волче.
– Она поможет, – вдруг сказал он Государю.
* * *
Проводив Дубравуша, Крапа вернулся в гостевую комнату мрачней тучи.
Разумеется, он слышал, о чем Государь говорил со Спаской. И конечно, он помнил предупреждение Живущего в двух мирах о катастрофе и предполагал, что рано или поздно она случится, но ему и в голову не пришло, что от него хоть сколько-нибудь будет зависеть срок её наступления.
Крушение храмов Хстова резко уменьшит приток энергии в Обитаемый мир, и эту брешь аккумуляторные подстанции прикроют ненадолго. По сути, крушение храмов Хстова – это или падение свода, или его значительное сужение.
Это конец Обитаемого мира, его процветания и богатства. Вряд ли Дубравуш понимает это, даже если и знаком с энергетической моделью двух миров.
Крапа всегда считал, что разумный компромисс лучше непримиримого конфликта, так же как худой мир лучше доброй ссоры. И целью своей всегда видел поиск компромиссов. Собственно, вставая на сторону Исподнего мира, он искренне считал, что ничем не вредит Обитаемому миру, его людям, разве что идёт против неразумной и разрушительной политики чудотворов.
Выбор, который предстояло сделать, казался ему чудовищным… Надо или немедленно сообщить о планах Государя в Тайничную башню, или… или промолчать – и это уже не предательство интересов клана, это предательство своего мира, его ни в чем не повинных жителей.
Знать о надвигающейся катастрофе и не предупредить? Не сделать ничего для её предотвращения?
Он знал, какой приказ последует за предупреждением: убить девочку-колдунью. Убить Дубравуша. Любой ценой – в этом случае чудотворы за ценой не постоят. Взывать к совести чудотворов смешно – они пятьсот лет плевали на людей Исподнего мира, с чего бы им изменить свою политику? Да еще и в ту минуту, когда от Исподнего мира исходит реальная угроза…
Уговаривать Дубравуша бессмысленно – что ему за дело до людей Верхнего мира, которые обирали его землю пять веков подряд?
Людям Исподнего мира есть за что ненавидеть Верхний мир, есть за что ему мстить. Невинные жертвы одной стороны против невинных жертв другой…
Нет, Крапа был не готов выбирать между ними. Как ни странно, самочувствие Жёлтого Линя заметно улучшилось после появления Государя: как когда-то (всего месяц назад!) тот радостно удивлялся солнечному ожогу, полученному по неосторожности на Змеючьем гребне, так и теперь с восторженной улыбкой объяснял что-то Спаске. Крапа расслышал только последние слова:
– …неужели не привиделось?
– Да нет же, всё так и было. – Спаска тоже улыбалась, и Крапа не мог не чувствовать её радости, не понимать её.
Да и сам, глядя на улыбку Жёлтого Линя, растрогался едва не до слез. Будь парень сейчас здоров, карьера при Государе была бы ему обеспечена, лучшего начала и придумать нельзя… Но Крапа не обольщался: если всё пойдёт хорошо, кости срастутся не раньше, чем через год, и ещё неизвестно, сможет ли Жёлтый Линь ходить и двигать руками.
Если бы он управлял миром, в нём бы не было Храма… Он так сказал… И теперь, когда Государь собирается сделать то, чего ему так хотелось, разве что-нибудь убедит Жёлтого Линя в том, что это неправильно?
Если рухнет свод, что станет с шансонеткой из ресторана в Славлене? Такая простая история любви…
Мелодия снова закружилась в голове – и теперь была окрашена совсем другим смыслом. Да, рано или поздно свод всё равно рухнет, но вдруг это произойдет неожиданно для всех? И Йока Йелен не сможет прорвать границу миров?
Речь не идёт о том, чтобы предотвратить катастрофу, – лишь предупредить о ней.
Впрочем, если Йока Йелен не прорвёт границу миров, предупреждать о ней бессмысленно – Внерубежье убьёт всех. И тогда Исподнему миру тоже придет конец – не сразу, но придёт… Даже если рухнет Храм, останутся Надзирающие, имеющие физиологическую потребность отдавать энергию в Верхний мир.
И тогда Крапа вспомнил: судья Йелен. Неподкупный депутат Верхней палаты, оболганный, униженный, но не отказавшийся от своих принципов. В отличие от Хладана, его заботит будущее простых людей Обитаемого мира.
Поздним вечером, сидя в столовой с книгой за чашкой кофе, Крапа прислушался непроизвольно к тихому голосу девочки, не отходившей от Жёлтого Линя ни на шаг, – дверь в гостевую комнату была приоткрыта, потому что открывать окно Спаска боялась.
– А я вот вам сказку расскажу, раз вам не спится.
– Расскажи, – тихо ответил Жёлтый Линь.
– Только вы не смейтесь. Я про вас сказку расскажу, можно? Я её давно сочинила, ещё в замке.
Наверное, он кивнул, а Крапа подумал вдруг, что Спаска – дочь сказочника и могла унаследовать от отца способности к сочинительству.
Крапа с улыбкой достал из внутреннего кармана самописку и открыл книгу на последних пустых страницах. Он, конечно, знал стенографию, но пожалел, что записывать придется самому, без помощи самого лучшего секретаря Млчаны…
На палубе «Голдсборо» де Пейрак отдал Язону приказ расцепить суда и идти на их прежнюю стоянку на западе Иль-а-Ваш, покинутую сегодняшним утром. Два корабля, все еще представляющие собой единое целое, медленно дрейфовали, увлекаемые течением в открытое море. Солнце давно перевалило полуденную черту, и через несколько часов должно было стемнеть. Язон молча кивнул, крайне неприязненно глядя на пиратского капитана, которого, как и его команду, монсеньор Рескатор по своей прихоти оставил в живых.
«Какой он врач, врачи не командуют ордой головорезов, – непримиримо думал Язон. – На месте монсеньора я бы не доверил этакому врачу и прыщ лечить… Надо сказать ребятам, пусть смотрят в оба… Часть команды придется оставить на фрегате, и это не считая наших потерь. Эриксон будет в плохом настроении, он и так ворчит, что ему не хватает людей. А еще придется заниматься починкой… Да, Эриксон точно будет беситься, отправлю-ка я его на фрегат, пусть там срывает зло». – Храбрый Язон даже плечами передернул, представив в
плохом
настроении коротышку-боцмана, дурной нрав которого и так уже вошел в поговорку у экипажа.
Матросы вовсю занимались перепутавшимися снастями; где возможно, чинили их на скорую руку, и вскоре освобожденные от абордажных крючьев «Арабелла» и «Голдсборо» направились к Иль-а-Ваш.
***
Поддерживаемый Абдуллой, де Пейрак с трудом дошел до своих апартаментов и рухнул в кресло.
Блад, оказавшись в роскошной каюте хозяина «Голдбсоро», с невольным любопытством оглядел ее, подумав, что окружающая обстановка несет на себе вполне явственный отпечаток Востока. Но эта мысль недолго занимала его. В жестоком бою он потерял около трети команды убитыми, но тяжелораненых, к счастью, не было. Зная, что его людям предоставили все необходимое, он позволил себе не слишком беспокоиться об их состоянии и сосредоточился на пациенте, от которого зависели их жизни.
На столе уже лежал кусок полотна, там же стояли несколько изящных серебряных кубков, кувшин, глубокая миска с водой и раскрытый сундук. Заглянув в сундук, Блад поразился разнообразию имеющихся лекарств, а набор хирургических инструментов, изготовленных из отменной стали и пребывающих в идеальном состоянии, вызвал у него профессиональное восхищение. На корабле явно не пренебрегали медициной.
Не теряя зря времени, он засучил рукава рубахи и начал отбирать нужные ему средства и раскладывать на полотне инструменты, посматривая при этом на своего грозного пациента, неподвижно сидящего в кресле с закрытыми глазами.
Позвякивание металла вывело того из состояния полузабытья. Открыв глаза, Рескатор сделал приглашающий жест и насмешливо сказал:
– На абордаж
, доктор.
– С вашего позволения, монсеньор, – ответил Блад, подходя к нему. – Я начну с головы, ибо это одна из наиболее ценных частей тела. Сильные удары опасны, в том числе отдаленными последствиями, а у стариныНеда тяжелая рука. Как-то он на спор проломил дубовый стол, – с этими словами он пощупал пульс и проверил зрачки Рескатора. – В глазах не двоится?
– Нет. Вы были бы рады, если бы этот ваш Нед уложил меня, как быка на бойне? – в голосе Рескатора звучала ирония.
– Отнюдь. Конечно, ваша смерть могла привести к упадку духа моряков «Голдсборо». Но с большей вероятностью она зажгла бы в их сердцах жажду мести и отчаянную ярость, благодаря которым они вполне были способны смять нас. В таком случае мне бы не с кем стало договариваться, и все закончилось бы крайне печально… – Блад ощупал место удара и хмыкнул: – Должен вас поздравить, монсеньор, ваша голова будто сделана из железа. Кости целы.
– Хорошо, что не из дуба, – усмехнулся Рескатор. – А вы не лезете за словом в карман.
– Так уж у нас, ирландцев, заведено, – вернул ему усмешку Блад. Обработав рану, он накладывал повязку. – Без контузии, конечно, не обошлось, и еще несколько дней это будет вас беспокоить, но, думаю, все обойдется. Теперь посмотрим, что там с плечом. Мне будет удобнее, если вы перейдете на это… ложе, – он показал на низкую и широкую восточную кушетку, стоящую у переборки.
Рескатор подозвал Абдуллу, застывшего у дверей подобно изваянию, и с его помощью перебрался на кушетку. Прикосновение к плечу заставило его стиснуть челюсти.
Блад, пристально глядя на него, произнес:
– Пуля задела кость, вам придется пережить несколько весьма неприятных минут. – Отойдя к столу, он выбрал одну из бутылочек: – Лауданум. Поможет притупить боль, и мы быстро закончим.
Рескатор мгновение колебался, но, уж никак не меньше этого пирата желая разделаться поскорее со своими ранами, кивнул.
Блад взял один из кубков, стоящих на столе, наполнил его водой из кувшина, потом тщательно отмерил необходимое количество лауданума и протянул кубок Рескатору.
Выпив лекарство, тот некоторое время молчал, готовясь к неизбежному, потом сказал:
– Приступайте.
***
Вытерев пот со лба, Блад бросил взгляд на Рескатора, забывшегося тяжелым сном.
Он чувствовал усталость, но об отдыхе не могло быть и речи. Сейчас надо будет заняться ранеными матросами «Голдсборо», а затем — проведать своих людей. Лучи низко стоящего солнца били в окна, рассыпая блики на золотых безделушках и освещая тяжелую, странно смотрящуюся на корабле мебель, которой была обставлена каюта.
Блад убрал все инструменты обратно в сундук и оглянулся на мавра, который подобно верному псу сидел на корточках у дверей и не сводил с него немигающего взгляда. Понимает ли он хотя бы французский? Взяв сундук в руки, Питер направился к двери. Мавр встал.
– Твой хозяин отдыхает, а я должен лечить других. Понимаешь?
Тот не удостоил его ответом, но посторонился. Питер вышел из каюты и увидел, что корабли уже встали на якорь в одной из бухт Коровьего. Моряки на палубе с подозрением косились на своего недавнего врага. Он обратился к одному из них:
– Проводи меня к остальным раненым.
Когда он, совершенно измотанный, закончил оказывать им помощь, уже стемнело. Блад увидел Язона, коренастого сподвижника Рескатора, которому тот отдавал приказание расцепить корабли. Язон смотрел по-прежнему неприязненно, но не стал препятствовать, когда Блад сказал ему, что направляется теперь на «Арабеллу», а потом вернется, чтобы присмотреть за капитаном «Голдсборо» ночью. Язон отдал распоряжение спустить шлюпку, и вскоре Питер Блад ступил на палубу «Арабеллы».
Его люди оказались заперты в твиндеке, их охраняли несколько человек, вооруженных мушкетами, а на борту распоряжался злобный гном по имени Эриксон. Блад скрипнул зубами, едва сдерживая гнев. Офицеры встретили его градом вопросов, но Блад слишком устал, чтобы удовлетворять их любопытство, и сказал только, что их жизням ничего не угрожает. И более того – он попытается добиться дополнительных уступок со стороны пленившего их Рескатора.
***
Зеленоватые волны накатывали на песчаный берег внизу, ветер срывал с них пену, и она мерцающей взвесью плыла в воздухе. По ярко-синему небу стремительно летели облака, а до горизонта тянулась бесконечная вереница песчаных дюн с чахлыми пучками травы, стелющейся под порывами ветра.
Жоффрей де Пейрак стоял на невысокой обрывистой гряде, идущей вдоль изрезанной линии побережья с множеством бухт и выступающих мысов, и чувствовал, как соленая водяная пыль оседает на его лице. Прямо перед ним в море лежали два острова, а вдалеке виднелся город в зубчатой короне белых стен.
– Жоффрей! – Сквозь рокот прибоя он услышал ее нежный голос и обернулся: Анжелика, одетая почему-то в темную грубую одежду служанки и странной формы чепец, стояла всего в паре шагов от него…
…Броситься к ней, сжать ее в объятиях, – живую, теплую, – забыть на мгновение о безвестной могиле, затерянной в пустыне… Сорвать нелепый чепец, освобождая золотой водопад ее волос, пахнущих ветром, зарыться в них лицом, вдыхая ее аромат, заглянуть в ее морскую глубину ее глаз…
Она никогда не являлась ему во снах. А может, он и не спит? Де Пейрак помнил, что был ранен…
– Я умер? – спросил он.
– Нет, любовь моя, – с улыбкой ответила она, – у тебя впереди еще много лет.
Потом Анжелика высвободилась из его объятий, ее взгляд потемнел, стал тревожным:
– Приходи за мной, Жоффрей! Я жду тебя здесь, – она обвела рукой пустынный берег.
– Где «здесь»? Где это место?! – закричал он в отчаянии, потому что Анжелика стала отступать от него.
Она не ответила, а солнце, выглянувшее из-за туч в эту минуту, ударило ему по глазам ослепительным светом. Силуэт Анжелики таял в этом неистовом свете, и рука де Пейрака, протянутая, чтобы удержать ее, ощутила лишь пустоту.
***
Блад, задремавший на узком диване в каюте Рескатора, услышал, как тот беспокойно мечется на кушетке. Было еще темно, но, посмотрев в окна, он увидел, что уже начинается рассвет. На столе неярко мерцала зажженная лампа.
Он подошел и склонился над раненым, лицо которого искажала мука – однако у Блада сложилось впечатление, что не телесные страдания были тому виной. С губ Рескатора сорвался глухой вскрик:
– Анжелика!
На его сомкнутых ресницах предательски блеснула влага.
«Монсеньор Рескатор, а вы вовсе не из гранита и стали, как хотите казаться. Вам есть кого вспоминать… и кого оплакивать», – с удивлением подумал Блад.
Он услышал, как пробили две склянки: пять часов утра.
Рескатор открыл глаза. Обрывки сна, подобно клочьям тумана, все еще плавали вокруг него – сна, в котором он обрел и вновь потерял
ее
. Над ним склонялся смуглый темноволосый человек. Ах да, тот пиратский доктор… Однако Рескатор разглядывал его, словно видел впервые, – настолько разительным был переход от залитого солнцем неизвестного побережья к полумраку каюты.
– Черт, – сказал Блад, – неужели удар по голове оказался сильнее, чем я предполагал? – В его взгляде мелькнуло беспокойство. – Монсеньор, вы помните, кто я?
– Разумеется, господин пират. Вы Питер Блад, я взял ваш корабль на абордаж. И в глазах у меня не двоится, – де Пейрак уже вновь владел собой, облачаясь в броню привычного сарказма, но в его голосе все же был оттенок смущения, когда он спросил: – Я кричал во сне? Что я сказал?
– Я не разобрал слов, – с чистой совестью солгал Блад.
– Который час?
– Недавно били две склянки, – ответил Блад.– Как вы себя чувствуете?
Он взял руку Рескатора, проверяя пульс.
– Хорошо.
Блад быстро взглянул на него, зная, что определение «хорошо» не вполне отвечает действительности, но возражать не стал, догадавшись о нежелании Рескатора демонстрировать слабость перед лицом врага.
– Я должен проведать раненых на обоих кораблях, а после загляну к вам. Сегодняшний день покажет, но думаю, что кризис уже миновал, и мне будет достаточно навещать вас время от времени. Я останусь на «Арабелле». В случае необходимости смело посылайте за мной, – усмехнулся он.
– Вы можете располагаться в каюте, смежной с моими апартаментами, – Рескатор показал на дверь в переборке.
– Это неприемлемо, монсеньор, – твердо ответил Блад. – Я провел эту ночь здесь, потому что исполнял долг врача. И дальше я буду оказывать вам и вашим раненым необходимую помощь, поскольку таковы условия нашей сделки. Но теперь мне надо вернуться к моим людям, этого требует мой долг капитана… хоть и бывшего, – его усмешка на этот раз была полна горечи. – До принятия вами окончательного решения относительно наших судеб.
Он поднялся и, учтиво кивнув Рескатору, направился к двери.
Рескатор, чувствуя, что проникается уважением к своему противнику, остановил его.
– Погодите, капитан Блад. Один вопрос: какого дьявола вы атаковали меня?
– А разве на «Голдсборо» не шли полным ходом приготовления к бою?
– Обычная предосторожность. Это часто помогает охладить пыл чересчур воинственного или жадного до наживы противника.
– Да? А ваша попытка пересечь мой курс за кормой тоже была предосторожностью? – в голосе Блада теперь было не меньше сарказма.
– Мы услышали, что на вашем корабле играют атаку, – Рескатор рассмеялся. – Не будем уподобляться юнцам, которые толкаются плечами и раздумывают, не сцепиться ли им. То, что случилось, случилось… Если вы столь щепетильны, оставайтесь со своими людьми.
– Раз уж мы заговорили об этом, проясните один момент: от кого вы услышали обо мне?
– От капитана Истерлинга, я подобрал его с севшей на мель шхуны. Кстати, совсем забыл: я уже собирался расстаться с ним, ему должны были дать шлюпку…
– Истерлинг?! Этот мерзавец здесь? Тогда понятно, почему вы были так настроены!
Рескатор с интересом взглянул на Блада, но в этот момент они услышали отдаленные выстрелы из мушкета, потом с палубы до них донеслись крики.
– Что за дьявольщина! – воскликнул Рескатор. – Абдулла!
– Монсеньор!
– Не мешайте мне!
Мавр уже стоял рядом. Рескатор, опираясь на него, поднялся. В глазах у него потемнело, но он, стиснув зубы, упрямо пошел по качающемуся словно в шторм полу.
Они появились на палубе – и Блад не поверил своим глазам: в свете занимающегося дня «Арабелла» все быстрее и быстрее скользила к выходу в открытое море, на ее мачтах один за другим распускались паруса.
К ним подскочил капитан Язон.
– Что случилось, Язон?
– Я не знаю, монсеньор! Все было тихо, потом вдруг мы заметили, как с борта фрегата кинулся в воду человек. В него стреляли, я отправил за ним наших лучших пловцов. Сразу же фрегат начал двигаться. Убит часовой на корме «Голдсборо».
– Проклятье! Это ваших рук дело? – Рескатор повернул к Бладу гневное лицо.
– Ваш мавр караулил меня всю ночь, я здесь ни при чем. – Блад, пораженный до глубины души, заставил свой голос звучать спокойно. – Для меня это полная неожиданность. То, что я нахожусь здесь, а не на борту моего корабля, должно бы убедить вас.
– Разберемся.
Двое моряков подняли безвольное тело на палубу, и Рескатор медленно двинулся к ним.
– Язон, поднять паруса! Мы должны настичь фрегат.
Тот прокричал в рупор приказ. Матросы уже взбирались вверх по вантам, корабль поворачивался, устремляясь вслед за «Арабеллой».
Они подошли к раненому, выглядевшему довольно скверно.
– Как ты, Тормини? – обратился к нему Рескатор по-итальянски.
– Ничего, монсеньор… заживет…
– Кто это был?
– Тот капитан, подобранный вами … возле Бостона…
– Вот как! – Рескатор обернулся к Бладу, который, не зная языка, не понимал, о чем они разговаривали. – Тормини говорит, что это был ваш друг Истерлинг!
– Он такой же мой друг, как и ваш. Полгода назад Истерлинг, рассказывая историю про клад Моргана, пытался заманить меня в ловушку, чтобы завладеть «Арабеллой».
– Так он и вам рассказал эту сказку?
Блад внимательно взглянул на него. По словам Косты, Рескатор прибыл в Карибское море в поисках сокровищ Моргана. Значит, он не нашел их… На всякий случай Блад решил пока ничего не говорить про критянина.
– Меня он пытался завлечь на Панамский перешеек.
– Этот ваш Морган… – пробормотал Рескатор. Ему еще трудно было доверять тому, с кем он недавно сражался, тем не менее он кивнул: — Хорошо. Но он не мог в одиночку управиться с фрегатом! Кто-то из ваших корсаров ему помог.
Эта мысль и Бладу не давала покоя. Неужели его люди пошли на предательство? Он пожал плечами:
— Очевидно, монсеньор.
– Осмотрите Тормини, может быть, вам удастся спасти его.
– Вам надо вернуться в постель, – Блад видел, что на повязке, наложенной им на плечо Рескатора, вновь проступила кровь. – Я помогу раненому, потом приду к вам.
Он напряженно размышлял, что заставило его корсаров встать на сторону Истерлинга, и что будет, если Рескатор вновь захватит «Арабеллу».
«… и потому нет ни малейших сомнений, что темные есть
порождение Ургаша, зло и мерзость перед лицами Двуединых,
несущие в наш благословенный мир лишь раздор и смуту.
Долг каждого светлого — уничтожать их при любой возможности.
Запреты на наследование, высшие должности и браки со светлыми —
мера временная, недостаточная и успевшая доказать свою
неэффективность. Мы пойдем другим путем! Наша
цель — полное уничтожение. Они есть беззаконие, и мы будем
бороться с ними их же методами. Наш долг — очистить Твердь
от мрака! Да воссияет Свет!»
Из речи Алиеры Ураганной перед Гвардией Света, 87 год,
период подавления Черного бунта, точная дата неизвестна.
— Держи ее, Роне!
«Держу» — хотел сказать он. Не получилось. Ни сказать, ни удержать. Как удержать грозу? Стихию, которая больше чем полностью не твоя, хоть и темная. Вода… сами подумайте, что может быть более противоположным огню? И кто победит, если они столкнутся?
Да у нее даже молнии холодные! Молнии, не огонь…
Боль. Чужая, но от этого почему-то еще более острая. Светлая боль. Вены, вздувшиеся под светлой кожей. Чужие вены, чужая кожа, но жилы выкручивает у тебя. Дрожь перенапряженного тела, неприятная, совсем не та дрожь, на которую вся твоя темная суть отзывается жарко и сладко…
Тряпка!
Ты, Роне, тряпка. Плюнуть и растереть.
Дюбрайн на клочки рвется, пытаясь удержать голыми руками настолько чуждую ему стихию — ну и что, что и там и там вода и воздух, он светлый! Светлый, дери тебя семь екаев! А она — темная. Почти полностью темная, это наяву можно лепетать что-то про восемь из десяти и что мол не в счет, а во сне у нее нет никакой морали и ограничений, во сне она темная на все сто, ты же сам это видишь, дубина! И ее касания режут светлого по-живому, насквозь, вспарывая до костей. И вовсе не потому, что она желает ему зла, просто потому что она — такая, как она есть. Необученная и слишком сильная. Она не умеет еще по-другому, ее никто не учил!
Они вдвоем застыли над бездной, в обнимку, шатаясь на самом краю. Светлый пока еще держит, обоих держит, но надолго его не хватит. Еще чуть — и они сорвутся в безумие, полное и окончательное. Оба. Потому что (ты ведь отлично знаешь, хоть это и больно!) — даже падая в Ургаш, даже когда все на самом деле окажется бессмысленно и безнадежно, Дюбрайн ее не отпустит.
Как удержать грозу? Шторм? Бурю? Стихию, настолько чуждую, что более чуждую и придумать трудно…
Как удержать — женщину?
Юную женщину…
— Моя прекрасная Гроза!
Роне впился в ее губы так, словно от этого зависела его жизнь — а может быть, она и на самом деле зависела, он не понимал, как и не понимал того, что делает, но твердо знал: так надо. Вот именно так: жарко, яростно и агрессивно, мешая боль с наслаждением, кусая до крови и тут же зализывая ранки, все больше шалея от вкуса крови и боли… и запаха, пьянящего запаха грозы, моря и сосен — сосны и море, и чуточку нагретого оружейного масла, так близко, почти что тоже лицом к лицу…
— Моя Гроза! — ревниво откликнулся и Дюбрайн близким выдохом в шею зажатого между ними возбужденного юного тела. И Роне окатило жаром его дыхания, слишком близко, слишком горячо… А может, это Дюбрайн выдохнул первым, а Роне ответил? Впрочем, какая разница! Главное, что есть возможность стоять вот так, между небом и пропастью, над самой бездной, вцепившись друг в друга, стоять и не падать, пока вокруг бушует стихия, которую необученная и слишком сильная идиотка тащит из сна наружу, сама не понимая, что делает…
Ах, до чего же она прекрасна! Просто нереально хороша в своей стихийной необученности, настоящая темная… Такая поймет, такая обязательно поймет и поверит, а не отшатнется в ужасе, ей ведь тоже знаком зов Бездны, она его слышит, не может не слышать…
Только бы выжила. Не сорвалась в стихию, не сошла с ума. Хватит с нее тех убийств, что совершила она на границе, там было нужно, там были враги, это ее совесть светлой выдержит, главное — чтобы не больше…
Только бы удержать…
— Отпусти грозу, — шепнул светлый. — Ветру нужна свобода.
— Нет!
О, как Роне ее понимал! Отпустить? И остаться лежать на полу, раздавленным и униженным… Ладно, не на полу, на столе! Она — на столе. Только много ли это меняет? Просто жалкое человеческое тело, лишенное стихии и вот этого вот, что держит горячо и надежно, не давая упасть, и дышит в плечо… ладно, почти в плечо, пусть даже и через плечо чужое.
Отпустить? Да какого шиса?!
Да никогда! Ни за что!
— Отпусти…
Роне что — действительно только что сам это сказал? На самом деле сказал?!
Понять бы только — кому?..
— Я не могу! Это мое! Мое! Хочу!
Она почти плакала. Роне вздрогнул от ее боли — не физической, но от этого ничуть не менее настоящей.
И заметил, что настоящесть проступает сквозь сон, прорастая деревянными стенами и столами и лавками, раздвинутыми по углам таверны. Под ногами больше не было пропасти, только прочный деревянный пол. Сон отступал, потихоньку сдавая позиции. И пусть пока еще сама сумрачная этого не понимает и думает, что все по-прежнему. Но сон уже понял, что его время кончилось. Хорошо.
Теперь остается убедить в этом самоуверенную и упрямую малолетку.
— Можешь. Ты можешь все, достаточно поверить. Отпусти.
Ох, Дюбрайн! Вот что значит полковник Магбезопасности! Умеет, шисов ублюдок, быть настолько убедительным, что Роне и сам чуть было не разжал руки, отпуская… кого? Не важно. Главное, не разжал ведь.
Держаться. Держать.
И накрыть своей ладонью ее ладошку, доверчиво вложенную в ладонь светлого.
— Ветер как птица, а ласточки не живут в неволе, моя Гроза. Ты ведь не хочешь, чтоб ветер умер?
Плачет. Мотает головой. Конечно, она не хочет, чтобы ветер умер.
— Отпусти.
Снова мотает головой, но уже не так уверенно. Отпускать она тоже не хочет. Но — уже отпускает. Через не хочу. Вопреки.
Молодец. Хорошая девочка, просто прекрасная девочка, красавица и умница. Она не хотела ничего плохого. Никому, ничего.
Она хотела просто вытащить шторм в реальность, не понимая, чем это грозит и реальности, и самому шторму. Она просто хотела с ним поиграть, но убивать она не хотела, и раз иначе нельзя, она отпустит. Конечно, отпустит. Она уже почти отпустила.
Только вот именно что почти…
Шис!!!
Миг — и их с Дюбрайном ладони смыкаются над пустотой, а тела, шатнувшись по инерции, влипают друг в друга. Между ними больше никого нет.
Они вскидывают головы одновременно, чуть не стукнувшись подбородками (в реальности получилось бы скорее носом о подбородок, но у сна свои законы). И Роне слышит, как Дюбрайн шипит сквозь зубы, не в силах даже выругаться.
Она уходила. Обратно в свой сон или в свою стихию, какая разница, главное, что из реальности уходила. Уверенная, что иначе нельзя. Таяла, становясь почти прозрачной на фоне желтой луны, истончалась до сиреневых вихрей, медленно гасла искрами молний.
Прекрасная до перебоев с дыханием — и такая же глупая.
И вместе с ней таяла, истончаясь, и наивная глупая надежда одного темного когда-нибудь стать свободным…
Шисова идиотка!
Роне чуть не взвыл: вот же маленькая, прекрасная, безмозглая, упрямая и жадная дрянь! Не дали вытащить бездну в реальность и вдоволь поиграть, раскатав при этом по камушку всю столицу, так вот вам! Просите отпустить грозу? Да пожалуйста! Но лишь для того, чтобы самой уйти вместе с ней. Жадная глупая устрица!
— Моя Гроза! Останься со мной! Прошу…
Голос полковника МБ такой же убедительный, как и раньше, ни одна шера не смогла бы отвергнуть просьбу, высказанную таким голосом. Ни одна шера и ни один шер… Только вот уже почти растворившаяся в своей грозе темная куда больше стихия, чем шера, а стихию не пронять самыми бархатными, самыми прекрасными, самыми умоляющими голосами, какие бы мурашки по коже от них ни разбегались. Хотя бы потому, что у стихий нет кожи. Ласковая бирюза — это прекрасно, солнце, море и сосны, теплый бриз и песни волн тоже чудо как хороши… Только вот маленькой нимфоманке сейчас нужно совсем другое.
Ни шисова дысса ты, оказывается, не знаешь о темных и их потребностях, мой светлый шер…
— Хватит! — рявкнул Роне так, что дрогнули стены, и одним движением сдернул малолетку оттуда, куда ее унесло, на твердый и вполне вещественный пол таверны (и плевать, что это все еще сон, пусть, но тут у нас уже нормальный уровень этого сна, с ним можно работать). Помог удержаться на ногах — тоже вполне себе вещественных, а не полупрозрачных смерчиках, как несколькими секундами ранее. Поцеловал-укусил, не давая опомниться, прижал к себе грубо и властно, провел ладонями по спине. К шису одежду, она тут явно лишняя.
— Не дергайся, девочка. Ветер, птички… это все глупости. Тебе надо другое, правда?
Прижать еще сильнее, уже обнаженную. Дернуть, крутануть, стиснуть бедра — так, чтобы вскрикнула. Не от боли, от удовольствия.
— Бастерхази, ты что творишь?! Отпусти ее немедленно, хиссово отродье!
С надрывом, ну надо же. И вроде бы даже искренне. Печально, если на самом деле так, полковник МБ мог бы быть и поумнее.
— И не подумаю! Трус.
И вторым слоем, спокойно и уверенно, с налетом насмешливой усталости, отчетливо, но узконаправленно, чтобы разные маленькие сумрачные не совали свой маленький сумрачный носик куда не надо: «Если ты знаешь другой способ ее удержать — приступай, а я со стороны посмотрю и поаплодирую нашей доблестной Магбезопасности».
Которая, конечно же, всегда и все делает лучше…
Роне надеялся, что последнюю мысль он успел скинуть куда пониже, не давая ей прорваться на видимые уровни. Нечего ей там было делать. И горечи там тоже делать нечего. И сожалениям, и желаниям собственным, лишние они. Нету их у тебя сейчас и быть не должно, если они мешают основной работе. А работа твоя сейчас в том, чтобы успокоить юную идиотку, соблазнительную, как шис знает что, и такую же опасную в своих метаниях. И сейчас, например, вовсю страдающую из-з того, что она — ой, как неприлично-то! — хочет сразу двоих и никак не может между ними выбрать. И вроде бы уже приняла верное решение, выбрав обоих, но тут же постаралась забыть об этом, ведь неприлично же!
Как есть идиотка.
«Дайм, иди сюда. Мне нужна твоя помощь».
Очень хотелось вернуть шпильку, добавив злорадненько этак: «Ты там что, сдох, что ли, шис тебя дери?», но Роне не стал опускаться до мести, тем более настолько мелочной. Хватило и простого «Дайм», от которого светлого явственно передернуло. И хорошо. Не одному же Роне давить дрожь от внезапного перехода к подобной почти интимности.
И уже вслух, как можно более… нет, не убедительно — порочно, пошло, развратно и обещающе, мы же с тобой темные, детка, нам понятнее такое, а на убедительности пусть играет светлый, ему привычнее:
— Ты выбрала обоих, моя Гроза. Мы твои. Оба.
— Нельзя!
— Можно. Во сне можно все…
И чуть приоткрыть щиты, хотя бы частично сбрасывая накопившееся напряжение. Пусть она почувствует его голод, такой же жадный и выжигающий изнутри, как и ее собственный, пусть поймет, что не одна такая, что это нормально. А Дюбрайн… Дайм… Он, скорее всего, не заметит, он слишком занят, выцеловывая затылок и шею уже совершенно материальной и удовлетворенно постанывающей Грозы, прижимаясь к ее обнаженной спине и не замечая ладоней Роне, теперь оказавшихся зажатыми между двумя телами — ее и Дайма. И неосознанно толкается вперед, вжимая горячее мягкое тело в Роне еще сильнее и сам вжимаясь, и чужое светлое сердце дрожит под ладонью пойманной птицей… Шис, кто бы подумал, что ладони могут оказаться такими чувствительными! Не заметит он, как же… Ладно, будем надеяться, что если и заметит, то сочтет отражением желаний самой Шуалейды, Роне же с нею почти что слился, вот и…
Не отвлекаться!
Укусить за губу, лизнуть, выдохнуть в горячий и жадный рот:
— Тебе хорошо?
— Да!
— Это только сон! — спешит ревниво напомнить светлый. — Утром ты все забудешь.
Он прав, она забудет. Так будет лучше. Для всех.
— Забудешь, — подтверждает Роне завершением поцелуя. Словно ставит печать.
И старательно не думает о том, что полковнику Магбезопасности так просто память стереть не получится.
Жаль.
https://author.today/u/ann_iv
У Астигара оказались сломана левая лодыжка и вывихнута ступня, вдобавок голень правой ноги была распорота о камни. Лубок сделать было не из чего, поэтому пирр лишь перетянул рану оторванным от подола рубахи куском ткани. Арно помог ему взобраться на Дорадо, и повел коня в поводу.
— Далеко ли земли твоего клана? — спросил он, когда они спустились в долину.
— Прежде чем Ост-солнце уйдет за Монте-Ерридж, ты увидишь Руэрбу, потомок Сокола.
Лицо пирра, несмотря на испытываемую боль, было спокойно, если не сказать — исполнено величия.
«С кем же это меня свели его и мои боги?»
Брикасс взглянул на солнце, давно преодолевшее полуденную черту. Значит, деревня Астигара не так уж и далеко, тем более странно, что поначалу он отказался от помощи. Ну, душа пирра — темный лес. Впереди была развилка, и даже валун с насеченным знаками. Более широкая дорогая вела на юг, как полагал Арно — к Эскалону, другая сворачивала на восток.
— Поверни к восходу, — сказал Астигар. — До Руэрбы три пассоса*. Или одна ваша лига.
***
Заходящее солнце зажгло снега Королевской горы, когда перед ними открылась Руэрба. В воображении Арно пирейские селения представлялись скопищем лачуг, сложенных из неотесанного камня. Однако Руэрба разительно отличалась: на словно срезанной гигантским ножом вершине холма, в кольце известняковых стен, виднелись крытые дранкой крыши. Земля у подножия холма была распахана под рожь, ячмень и овес, на крутых склонах Арно увидел виноградники. Вездесущие козы паслись у самых домов. Порыв ветра принес замах дыма и готовящейся еды; послышались отдаленные голоса и смех.
Однако, какой бы идиллической ни казалась картина, из высокой травы, подступающей к самой дороге, бесшумно поднялись двое парней, вооруженных арбалетами. Один из них взял на прицел Арно, другой ткнул себя в грудь кулаком и что-то почтительно сказал на пиррейском. Астигар повелительно бросил короткую фразу; второй юноша сразу же опустил арбалет и повторил приветственный жест.
***
Их заметили и в Руэрбе: пропел рог, на дорогу высыпали другие пирры и припустили навстречу путникам. Окружив их, женщины воздевали руки к небу и кланялись Астигару, мужчины, как и до того охраняющие селение юноши, ударяли себя кулаком в грудь. Астигар милостиво кивал соплеменникам и Арно окончательно убедился, что спасенный занимает весьма высокое положение в клане. Появились накрытые роскошными мехами носилки на длинных шестах. Астигара с осторожностью сняли со спины коня, уложили на носилки. Брикасса попытались оттеснить, но Астигар отдал еще один приказ, и люди расступились, позволяя чужеземцу держаться рядом. Процессия двинулась вверх, к воротам.
Арно, на правах почетного гостя, беззастенчиво глазел на пирров. Женщины одевались в светлые платьях свободного кроя и расшитые разноцветными нитками черные корсажи. На голове у них была шапочка из темно-синего или черного бархата, гладкие прямые волосы падали на спину у самых юных или были заплетены в косы и покрыты бордовой вуалью у более старших. Лица невольно притягивали взгляд: высокие скулы, удлиненные глаза под густыми ресницами. Легкая горбинка носа ничуть не портила их особенную, диковатую красоту. На лицах мужчин, с более грубыми, но гармоничными чертами, читалось достоинство, и Брикасс невольно сравнивал их с настороженным или безразличным выражением на лицах крестьян в Ветанге или Галее. Одноэтажные — и даже двухэтажные дома из беленого известью камня, также никак не походили нате, что он видел в горных деревнях по ту сторону Бильеза.
Процессия вышла на площадь правильной круглой формы и остановилась возле большого двухэтажного дома.
Началась суета. Невысокий пирр с поклоном забрал у него поводья Дорадо и приглашающе поманил за собой.
— Джан**, пойдем, — сказал он на общем.
Арно вошел в дом и огляделся. Весь первый этаж занимал просторный зал, через центр которого протянулся длинный стол со скамьями, покрытыми яркими тканями. Во главе стола стоял резной стул темного дерева с высокой спинкой. В огромном камине, расположенном в дальнем от входа углу, можно было бы зажарить быка целиком. Узкие окна выходили во внутренний двор, откуда доносились взволнованные голоса. Арно снял шляпу и бросил ее на стол, затем отстегнул кобуру с пистолетом и снял перевязь. Положив оружие на край ближайшей скамьи, сел рядом и прислонился к стене, с наслаждением вытягивая натруженные ноги. На втором этаже, куда из зала вела лестница с широкими ступенями, судя по всему, располагались личные покои Астигара. Служанка с мотками бинтов в руках, торопливо поклонившись Арно, взбежала наверх.
«Нидерра Астигар»! — вычленил он из неясного гула. Это было созвучно с «нидеро» — иберским словом, обозначающим вождя или старейшину. Он подивился капризам затейницы Ананк, пожелавший свести его не с разбойником, а вождем клана. И, наверное, задремал.
— Отведайте, джан Арно.
Арно встрепенулся, услышав девичий голос. В поле зрения возник поднос с разнообразной снедью: миска с ячменной кашей, приправленной соусом из овощей, ломти темного хлеба, нарезанный желтоватый сыр и кувшинчик, над которым завивался пар. Арно принюхался: пахло травами и чем-то пряным, незнакомым. Он поднял взгляд. Перед ним стояла девушка в традиционном одеянии, разве что вуаль, покрывающая ее волосы, была не бордовой, а пепельно-серой.
— Сьера… — улыбнулся Арно.
— Меня зовут Ихинца. По вашему значит Роса, — девушка смотрела внимательно, даже строго.
— Благодарю, сьера Ихинца, вы очень добры, — церемонно ответил Брикасс и наклонил голову.
Ихинца коснулась левой рукой своего лба, затем груди:
— Потомок Сокола всегда найдет кров в Руэрбе.
Она вышла из зала, оставив Арно в недоумении, стремительно переходящем в подозрение, что его принимают за кого-то другого. Впрочем, не бежать же за ней, уверяя в обратном. Он хмыкнул и принялся за еду; напиток, оказавшийся необычайно приятным на вкус, понравился ему, и вскоре кувшинчик опустел. Странное умиротворение охватило Брикасса. Он хотел бы длить этот миг. Здесь, в этом доме, с закопченными балками, с лунными лучами, пронизывающими полумрак зала, с терпким запахом скошенных трав, врывающимся в распахнутые окна. Арно вздохнул, откидывая голову. И увидел перед собой Ихинцу — та будто соткалась из лунного света. Он не удивился — так и должно быть, все не наяву. Совершенство ее обнаженного тела было совершенством статуи древней богини. Мириады звезд отражались в ее глазах. Руки ощутили мраморную гладкость кожи… Все было не наяву, вот только богиня в его объятиях была живой, настоящей.
— Роса… — прошептал он, целуя жаркие губы, уплывая, растворяясь в сверкающем мареве.
*около 1,5 км
** господин