Вообще-то в привидения я не верю. А раз не верю, то и не боюсь. И все-таки мне стало не по себе. Мелькнула мысль: а не нарушила ли я в чем-нибудь последнюю ее волю?
— Сгинь-пропади, бесовское наваждение, — пробормотала я на всякий случай. — Кыш-кыш, чур меня, чур…
Заговор от нечистой силы сам собой подвернулся на язык, и я сочла его вполне уместным в такой неординарной ситуации.
— Ты балда, — отвечала мне на это покойница с нескрываемой укоризной. — Так я и знала, что встречу тебя тут. Извини, конечно, но вела ты себя как последняя дура.
После недолгого размышления я вынуждена была признать, что она права. В самом деле, какой идиоткой надо быть, чтобы поставить Ибон на первое место!
— Кстати, — заметила я тоже не без укора, хотя и по возможности корректно. — Раз уж ты на том свете, могла бы и подсказать. По старой дружбе. Я не говорю о вифайфе, это, понятно, чересчур, но хотя бы призеров в дерби…
— Дура, — отрезала чересчур агрессивно настроенная покойница. — Я на том же свете, что и ты! Включи мозги!
Смысл потусторонних ее речей слабо доходил до моего сознания, было лишь понятно, что дух Алиции за что-то на меня гневается. Что было неприятно само по себе, но хотя бы объясняло, почему меня не осчастливили подсказкой выигрышной ставки. Я чувствовала себя, мягко говоря, не очень уютно. Не каждый день общаешься с покойниками, пусть даже и ранее бывшими близкими подругами, вот так запросто, на короткой ноге. Кто знает, какой на этот счет существует этикет.
— Ты зачем явилась? Чтобы попугать меня? — спросила я неуверенно, пытаясь нащупать почву для разговора. — Тогда хочешь, пощелкаю зубами? Мне это сейчас запросто.
— Я явилась, чтобы сказать тебе, что ты дура. И я тоже, потому что считала тебя умнее. Или после моей смерти ты умудрилась катастрофически поглупеть?
С покойниками лучше не спорить, хотя, по-моему, она преувеличивала. Я немножко подумала в сторону того, а не проще ли дать деру, лучше даже с криком? Но ноги мои приросли к земле, и оторвать их было все равно что поставить атлетический рекорд. Пришлось занять соглашательскую позицию.
— Точно, поглупела. Скажу тебе больше: если ты возьмешь за правило таким вот манером возникать передо мной, психушки мне не миновать, и очень скоро. Ты вообще-то где обретаешься? На небесах?
— На земле. Постой-ка, ты и вправду не знаешь, что я жива?!
— Знаю. Что тебя убили. Не морочь мне голову.
И тут призрак Алиции изволил развеселиться.
— Ох, не могу, ты это серьезно? Так ты ничего не знаешь? Да жива я, жива, пощупай!
Наверное, я уже давно сошла с ума. Просто как-то не заметила. Собрав всю свою волю, я мужественно устояла на месте, пока призрак приближался. Зачем это мне к ней притрагиваться, наверняка ощущение не из приятных, когда рука твоя проходит сквозь тело, как сквозь воздух, нервы могут запросто сдать. С другой стороны, она ведь и обидеться может, если откажусь. У духа, небось, нервы тоже не железные…
Неугомонный призрак сам протянул ко мне руку, избавив от мук нерешительности.
Никакой это не воздух! Самая обыкновенная живая, Алиция!!!
— Матерь божья! Так ты жива?! Как же так?! Сдохнуть мне на месте, я ведь собственными глазами видела твой труп! Собственными руками щупала!!!
— Кстати, о моем трупе, — гневно сказала Алиция, когда мы наконец разжали долгие объятия и завершили процедуру обмена приветственными всхлипами и воплями. — Как ты думаешь, зачем я велела тебе его осмотреть? Сколько раз я тебе говорила, что сердце у меня с правой стороны!
Святые угодники!
Я поскорей уселась на пень, потому что коленки стали ватными и не держали. Ну конечно, я слышала это от нее сотни раз! Сердце у нее и впрямь было чуть сдвинуто к центру грудной клетки. Во время войны она подхватила туберкулез, и ей сделали пневмоторакс, никаких средств помягче под рукой тогда не нашлось. В результате и получилось смещение, небольшое, сантиметра на два, которое никак не сказывалось на ее здоровье. И это обстоятельство, такое важное, такое решающее, напрочь вылетело у меня из головы!
— Алиция, я действительно идиотка! — покаянно возопила я. — Секи мою повинную голову
— Подставляй, — согласилась она со своей вечной царственной небрежной рассеянностью и уселась рядом. — Только благодаря сердцу я осталась жива. Я ведь особо о нем не распространялась, знали только ты да Гуннар. Вот Гуннар — тот сразу понял, что это может иметь значение, а ты, недотепа, чуть меня не похоронила!
— И правда, недотепа и есть, — сокрушенно повинилась я. — Не добивай покаявшуюся, это немилосердно. А кто тебя выкрал? Гуннар, да?
— Ну а кто же еще? Прилетел самолетом, сразу, как получил мою телеграмму…
— Какую телеграмму?
— А ты не в курсе? Я отправила ему телеграмму перед тем, как тебе позвонить. «Morituri te salutant». Я условилась с ним в случае чего телеграфировать, он знал, что у меня неприятности, но не знал какие. «Morituri te salutant» должно было означать, что я выезжаю в Данию, a «Periculum in mora» — что ему надо немедленно прибыть в Польшу, Гуннар, конечно же, перепутал тексты — я-то собиралась ночь где-нибудь перекантоваться и утренним поездом выехать с Гданьского вокзала.
— А дальше?
— Дальше он явился в Варшаву, поговорил с моим врачом, напоил сторожа и забрал меня из морга. Идея насчет вывоза меня за границу пришла ему в голову, когда он увидел у Гали мою сумку. Ты знаешь, я забыла ее у сестры.
— Знаю, и не только это, но и как тебя переправили в ГДР. А как ты попала в Данию?
— Очень просто, через Швецию. Оттуда ведь въезд свободный. Гуннар оказался потрясающим умницей и ради такого случая даже поступился своей законопослушностью. Ничегошеньки не понимал и только панически боялся, как бы меня не укокошили по второму заходу, уже бесповоротно. Наверное, мне все же придется выйти за него замуж, — добавила она со вздохом.
— И правильно, — одобрила я. — Такая самоотверженность достойна награды!
Я потискала ее еще раз, чтобы избавиться от последних сомнений. Слишком велико было потрясение.
— А когда ты очнулась? И вообще — как ты себя чувствуешь?!
— Отлично. Особенно на свежем воздухе. Окончательно в себя пришла недели две назад, а вначале долго не могла сообразить, на каком я свете. Хотя рана сама по себе оказалась не опасной, сердце не затронула, но я впала в состояние какой-то мертвецкой спячки, что-то вроде летаргии или анабиоза. Да и холодильник в морге сыграл свою благотворную роль. Останься я лежать в тепле, не миновала бы участи скоропортящегося продукта. А потом меня стали лечить — сразу, как только выкрали. Сначала на дому у моего врача, кабинет у него оборудован по последнему слову. Говорят, я родилась в рубашке, эта твоя микстура вместе со снотворным вызвала эффект наподобие летаргии, а в нем меньше кровопотеря и быстрее все заживает. Так что обошлось.
— А здесь что было?
— А здесь Гуннар поместил меня в клинику под чужой фамилией. Потому что ужасно за меня переживал и боялся нового визита убийц. В общем, та еще история. Он подозревал всех подряд, в том числе собственного брата и мою сестру. Потому-то, кстати, и стащил мою сумку, когда она попалась ему на глаза. Да как стащил, это же вообще песня! Хватило ума выставить ее на лестницу.
— Серьезно?!
— Сказал Галине, что идет за носовым платком, вышел в прихожую, взял сумку и вынес ее на лестницу. Хорошо, что мимо ни одна душа не проходила, там ведь деньги лежали. На самом верху!
— Только датчанин способен на такую наивность! — ужаснулась я и снова ее пощупала. — Ему крупно повезло. А кто сыграл роль супруга для твоего бренного тела?
— Мой врач. В последний момент он сошел с поезда. А в Берлине уже ждал Гуннар, после выматывающей поездки через Юстад и Варнемюнде. Просто чудом успел. Не могу сказать, что после всего этого я прониклась уважением к нашей милиции, — – поморщилась она.
— А при чем здесь милиция? — удивилась я. — Тебе хотелось, чтобы его поймали? Чего придираешься?
— Милицейский врач похоронил бы меня за милую душу!
— Ну, положим, сначала он бы тебя за милую душу искромсал на вскрытии, — постаралась я сохранить объективность. — А к нашим ментам не придирайся, твою смерть констатировал врач скорой, какой-то молокосос. Что ему оставалось делать? Ты была вся ледяная, как вечная мерзлота, я собственноручно тебя щупала и могу подтвердить, никаких признаков жизни проявлять не удосуживалась, зато дырку от шампура врач сразу обнаружил. Будь у тебя все как у людей, тогда пожалуйста — предъявляй претензии, а так виноватых нету, любой другой на твоем месте окочурился бы. А милицейский врач до тебя вообще не добрался.
— Как это не добрался? — возмутилась Алиция. — Выходит, они на меня просто наплевали? По какому такому праву?
— По воле случая. И быка, — философски заметила я и рассказала ей о невероятных приключениях доктора Гржибека.
8–9 сентября 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Йера покидал домик в лесу со смешанными чувствами и в слезах: он не мог не испытывать сострадания, не мог не чувствовать страха, но ощущал гордость за сына, и ему было стыдно перед собой за эту гордость…
Когда-то Йока упрекнул его в том, что карьера ему дороже сына. Когда-то Йера и сам понял, что готов принести сына в жертву не убеждениям даже, а своей репутации… Теперь это была другая гордость – будто и он, Йера, сделал что-то для спасения Обитаемого мира (однако он отлично понимал, что заслуга его ничтожна).
Дымлен отвез его в Брезен на моторной лодке, и к концу пути Йера забыл о гордости, вспоминая, как шатало Йоку по пути к границе свода, – он показался вдруг Йере былинкой, которую ветер судьбы несёт куда вздумается, и нет силы, что остановит ветер или повернёт его в другую сторону.
Не столько предопределённость, сколько обречённость ощутил Йера: его сын – игрушка в руках неведомых хозяев бытия.
Ни уверенные слова Важана, ни мысль о спасении мира теперь не давали Йере успокоения: твёрдый комок застрял в горле, а перед глазами, на фоне беснующегося Внерубежья стояла махонькая фигурка Йоки – израненного, измученного, безрассудного, влекомого судьбой к уготованному для него жребию: умереть, прорвав границу миров.
На этот раз Изветен не стал выбрасывать лекарства, переданные из клиники, пояснив это тем, что одними травками теперь не обойтись.
Но убеждал всех, что это временно, что Града молодой парень и должен поправиться, хоть и не сразу. Града заговорил и начал двигаться только через четыре дня. И хотя выговаривал он слова с трудом, а мыслил путано, столь быстрый прогресс давал высокий шанс на выздоровление – так сказал Изветен.
И заставлял, заставлял Горена разговаривать и шевелиться.
– Я… все вспомнил, судья… – выдавил он, еле-еле ворочая языком, едва увидев Йеру, и повторил: – Я все вспомнил. Изветен записал.
– Повтори сам ещё раз, – велел тот. – Не ленись.
– Да. Хорошо. – Града зажмурился. – Письмо начиналось со слов «Милостивый государь».
Рассказывал он долго, повторяясь и не договаривая, возвращался и перескакивал вперед. Тогда, в шестнадцать лет, он не понял и половины прочитанного, но в магнетическом трансе будто прочёл письмо заново.
Неизвестно, к кому было обращено это письмо, и в нём Югра Горен не прибегал к иносказаниям. Перечислив свои научные звания и достижения, он перешел к делу и изложил его довольно коротко и ясно: стратегия локального обрушения свода, разработанная в Ковчене, предполагает полное уничтожение Северских земель, и в том числе Славлены, и, как только в Исиде наконец создадут гомункула, способного прорвать границу миров, этот план будет приведен в исполнение.
Сказанное потрясло Йеру. Он был уверен, что Пущен раскрыл секрет, спрятанный Гореном в его дневниках, но выяснилось, что Пущен не разгадал самого главного.
И понятен стал интерес Инды и изумление, с которым он рассматривал контурные карты, брошенные ему Йерой. И непременное желание вернуть младшему Горену воспоминания тоже стали понятны…
Но продолжение письма оказалось не менее умопомрачительным.
Если в течение пятнадцати лет исидские опыты не увенчаются успехом, Обитаемому миру грозит полное уничтожение даже в случае прорыва границы миров.
И только когда обрушение свода перестанет быть панацеей, когда не останется другого выхода – только в этом случае децемвират согласится раскрыть разработанную много лет назад технологию сброса энергии небесного электричества через межмирье в Исподний мир.
Причина столь нелогичного с точки зрения интересов Обитаемого мира решения проста: если с технологией познакомить значительное число людей (а на её применение требуется много исполнителей из числа специалистов), станет очевидным, что энергия чудотворов – не единственный в природе способ зажигать солнечные камни и двигать магнитные.
– Вряд ли это письмо было написано Приору Тайничной башни… – сказал Йера, едва не потеряв дар речи вслед за Гореном.
– Мне кажется, вы должны передать содержание письма доктору Хладану… – несмело предложил Изветен.
Йера зажмурился – совсем как Горен, когда старался сосредоточиться. И пробормотал:
– Это бесполезно. Бессмысленно.
– Теперь я понимаю, почему решение прорвать границу миров после обрушения свода не кажется чудотворам столь рискованным, – у них есть запасной вариант. Может, и неприятный, может, и ведущий к потере власти, но не к гибели. Они могут рискнуть жизнью Врага: если мальчик прорвёт границу миров – для чудотворов всё складывается как нельзя лучше. Если нет – они приведут в исполнение столь нежелательный для себя план, чтобы выжить. Их ставка не жизнь, а власть. Йока погибнет ради того, чтобы чудотворы удержались у власти… Не ради Обитаемого мира – для его спасения у чудотворов есть ещё один план, который они не спешат использовать.
И, даже не вполне осознав глубину безнравственности принятого чудотворами решения, не подумав о том, сколько всего жизней они принесут в жертву, сколько разрушат городов и сел, Йера обхватил руками голову и застонал: мысль о смерти Йоки на этот раз причинила невыносимую боль, с которой невозможно справиться.
Словно до сегодняшнего дня его смерть была предположением, пусть и страшным предположением, а тут вдруг превратилась в непреложный факт. И уверенные обещания Важана обернулись ложью во спасение…
То ли слова Изветена прозвучали столь убедительно, то ли забрезжившая надежда на то, что спасти Обитаемый мир можно без участия Йоки, оказалась сколь соблазнительной, столь и несбыточной…
– Что с вами, судья? Вам плохо? – участливо спросил магнетизёр. – Может, стоит выйти на террасу?
– Оставьте, Изветен! Вы будто издеваетесь надо мной! Неужели вы ещё не поняли, что этот мальчик – мой сын! Мой единственный сын! А вы говорите о его жизни так, будто рискнуть ею – всё равно что проиграть два лота на рулетке!
– О Предвечный… – выговорил магнетизёр вполне искренне и сел.
Этот нервический выкрик принёс неожиданное облегчение – боль сменилась ненавистью, гневом. Негодяи, чудовища, нелюди! И Инда – первый из них. Какой непостижимый цинизм!
Знать, что Йоке уготована судьба разменной монеты в играх чудотворов, и, насмехаясь про себя, говорить, что принимает участие в этой судьбе! Обманывать Ясну, которая всегда считала Инду другом и помощником, прислушивалась к его мнению! Обманывать с самого начала, с того дня, как речь зашла об усыновлении младенца!
С того дня, как он принёс Йоку в дом Йеленов!
– Инда Хладан – подлец, каких мало. – Йера вскинул голову. – Надеяться на него наивно, Изветен.
– Мне кажется, вы заблуждаетесь, судья. Вы считаете чудотворов чем-то единым и неделимым, а между тем в их иерархии тридцать девять ступеней посвящения. Уверяю вас, исследования в Ковчене имели самую высокую степень секретности, о них не знал даже Приор Славленской Тайничной башни. Ведь недаром Югра писал именно ему.
– Инда стоит выше Приора Тайничной башни. И я не уверен, что Югра Горен писал Приору. Может, он собирался передать письмо на Высочайшее имя, или в совет министров, или в Думу.
– Судья, вам застит глаза личная неприязнь к Хладану. Мне не за что его любить – он циник, он обманщик, он действительно подлец. Его способность не задумываясь перешагивать через человеческие судьбы мне претит. Но он хотел узнать именно то, что нам рассказал Града, и хотел не просто так. Если же он стоит выше Приора, тем более необходимо передать ему полученную информацию, потому что в Обитаемом мире не так много высокопоставленных чудотворов, способных на деле предотвратить катастрофу. Мы с вами можем сокрушаться и возмущаться, но изменить что-то не в нашей власти.
– Я предпочту рассказать о планах чудотворов во всеуслышание. С думской трибуны. Даже если мне не поверят, до Инды Хладана мои слова дойдут, тогда мы и посмотрим, станет он что-то менять или не станет.
– Судья, о какой думской трибуне вы говорите? В Славлене не осталось ни одного члена Государственной думы, ни одного министра, ни тем более Государя. Все они давно в Натании. Дайте телеграмму доктору Хладану, вы ничего не потеряете.
Йера понимал, что Изветен прав. Если Инда знал о страшных планах чудотворов, хуже от сообщения никому не станет. А если не знал…
– Но… В доме же нет телеграфа… – пробормотал Йера, готовый сдаться.
Если Инда не знал, если Инда захочет помешать этому плану – он спасет Йоке жизнь. И тогда молчать – это снова предать Йоку.
– Судья, большинство людей в Обитаемом мире для отправки телеграмм пользуются почтовыми отделениями. А почта находится в Завидном, в десяти минутах ходьбы отсюда.
Почтовое отделение было закрыто, но Йера нашел телеграфный аппарат на железнодорожной станции.
* * *
Рассказ младшего Горена оправдал риск его жизнью и здоровьем. Инда третьего дня отдал секретарю распоряжение, буде тот получит сообщение от Йеры Йелена в отсутствие Инды, передать это Инде любой ценой и как можно быстрее.
Телеграмма от секретаря застала Инду в кабинете Вотана, за обсуждением поправок к плану Охранителя. Инда не мог прервать разговор, не вызвав подозрений, но, когда Вотан предложил вместе пообедать, пришлось сослаться на скверное самочувствие и желание поспать несколько часов.
Шофера служебного авто Инда высадил возле железнодорожной станции Завидное и уповал только на то, что Вотан не успеет добраться до загородной резиденции Грады Горена раньше, чем Инда узнает содержание письма.
Расчет оправдался: Инда выслушал сбивчивый рассказ Горена, достроивший мозаику догадок и предположений, и покинул Надельное до появления Вотана. За оставшиеся до обрушения свода семь дней сам Инда, очевидно, не успел бы выстроить технологию сброса энергии небесного электричества в Исподний мир, тем более что имел смутные познания в области природных электрических сил, – «громовые махины» следовало искать в Ковчене.
Ещё глупей было бы убеждать Вотана повременить с обрушением свода – Инда не сомневался, что материалы о «громовых махинах» спрятали от него не по приказу децемвирата, а личным распоряжением Вотана.
А вот Важан, способный диктовать миру (и децемвирату) свою волю, мог бы прислушаться к Инде, но в гипотезы и голословные утверждения профессор не поверит – или не станет на них опираться.
Инда и сам не хотел опираться на голословные утверждения пьяницы Горена. Кто знает, насколько была сильна его ненависть к чудотворам вообще и децемвирату в частности.
В голове мелькнула идея сообщить в децемвират о предательстве Вотана, но её Инда отложил на время – тогда, если «громовые махины» не доработаны, придется играть по правилам Афрана. В любом случае сначала надо добраться до ковченских расчетов.
Инда забыл, что дороги Обитаемого мира забиты толпами людей, легковыми и грузовыми авто, вездеходами чудотворов… Впрочем, никто не выделил бы ему магнитовоз, который без остановок пробежался бы до Ковчена. Можно как угодно высоко стоять в иерархии чудотворов – это не поможет сдвинуть толпу с дороги.
Можно сигналить громче и чаще остальных, от этого тоже ничего не изменится. Можно даже наехать на двух-трех пешеходов, чтобы остальные в страхе разбежались в стороны, – но перед Индой ползла вереница других авто, и никому из шоферов не приходило в голову давить колесами женщин с детьми, обвешанных скарбом.
Инда пожалел, что не поделился своими знаниями с Приором, – тот помог бы найти какой-нибудь способ двигаться по дороге быстрей. Полицейские авто с воем сирен или что-нибудь похожее.
* * *
Йера рассказывал Изветену о Йоке – вспоминал его и совсем маленьким, и почти взрослым, каялся в том, что едва не предал его, благодарил Граду Горена, объяснившего, что Йока не уничтожит, а спасет мир…
Магнетизёр расспрашивал Йеру с неподдельной заинтересованностью, и от бесполезного по большому счету потока слов становилось легче и спокойней. А когда рассказ Йеры дошел до кобры на журнальном столике, внизу раздались незнакомые тяжёлые шаги.
И если Инда появлялся в мансарде бесшумно, то пришедший на этот раз чудотвор не скрывал своего приближения. Йера ощутил тревогу и страх до того, как широко распахнулась дверь, и Горен тоже побледнел и будто тесней прижался к подушкам, подложенным под спину.
Вошедший был одет в форменную куртку чудотвора, застёгнутую наглухо, но и без этого ни у кого не возникло сомнений в том, что это чудотвор. Горен раскрыл глаза, и тревога на его лице сменилась ужасом.
– Я… я помню вас… – проронил он еле слышно.
– Я рад, – холодно ответил вошедший, взглядом будто пригвоздив Граду к постели, и сказал, не посмотрев на магнетизёра:
– Даже не надейся мне помешать, ничего не выйдет. Уличному шарлатану со мной не справиться.
– Нет-нет, – без страха заговорил Изветен. – Я вовсе не собираюсь вам мешать. Я хотел лишь попросить… Града – он ни в чём не виноват перед вами, ему всего двадцать лет, он только начал оправляться от удара. Пожалуйста, не губите его. Он всё рассказал доктору Хладану, его смерть или безумие ничего уже не изменят…
– У меня нет совести, Изветен. – На этот раз чудотвор повернул голову в сторону магнетизёра. – Но и совершать бессмысленные действия мне не свойственно. Думаю, после катастрофы найдётся немало версий произошедшего, порочащих чудотворов. Эта сказочная история будет не правдоподобней других. Куда направился Хладан?
– Доктор Хладан об этом нам не доложил, но, думаю, он поехал искать технологию, упомянутую в письме Югры Горена, – вздохнув, ответил магнетизёр.
Чудотвор так резко повернулся к Граде, что тот отшатнулся. Стремительность его движений и взглядов расходилась с манерой говорить медленно, спокойно, цедя слова сквозь зубы. Он гораздо больше походил на змею, нежели сказочник… Опасную ядовитую змею.
– Все пророчества твоего отца сбываются, Горен. Сбудется и то, которого ты так боишься. Ты мне веришь?
Града еле заметно кивнул – у него дрожал подбородок. Йера и хотел бы заговорить, но не мог; он чувствовал себя так, будто только что выпил стакан абсента: кружилась голова и мысли разлетались по сторонам.
– Судья, вы же читали энциклопедию Исподнего мира. Неужели вы хотите, чтобы многострадальный Исподний мир подождал, пока добрые чудотворы соизволят перекачать им энергию небесного электричества?
– Вы чудовища… – выдавил Йера, запинаясь.
– Это демагогия, судья. Вам Хладан тоже не доложил о своих планах?
– Нет, не доложил. – Йера пытался говорить с некоторым вызовом, но получилось жалко и неуверенно.
– Если вашему сыну не дать возможности прорвать границу миров, он сначала совершенно сойдет с ума, а после, рано или поздно, его убьет Внерубежье. Так что не обольщайтесь.
Чудотвор еще раз оглядел каждого из присутствующих, задержал взгляд на лице Звонки – и только тут Йера увидел ненависть в её глазах, такую испепеляющую ненависть, что ему стало страшно: этот человек не простит ненавидящего взгляда, он обязательно отомстит…
Но чудотвор лишь шевельнул углом рта, будто криво усмехаясь, развернулся и вышел вон.
5 сентября 427 года от н.э.с. (Продолжение)
* * *
Приезд Инды Хладана стал для Йеры неожиданностью и, пожалуй, вытащил ненадолго из чёрной пропасти отчаяния, в которой Йера пребывал в последние три дня.
Он получил посадочный талон на своё имя и отдал его Суре – прислуга, по мнению чудотворов, должна была покинуть Славлену на четыре дня позже членов Государственной думы. Было трудно уговорить старика уехать, но Йера его убедил и проводил на поезд – паника, начавшаяся в это время на вокзале, вызвала у него и гнев, и злорадство, и горечь.
Он понимал, насколько глупо выглядело его «выступление», но не смог удержаться. Высказавшись, облегчения он не ощутил, но посчитал в глубине души, что полностью исполнил долг председателя думской комиссии, и теперь собирал вещи – он во что бы то ни стало хотел увидеть Йоку.
В голове неотвязно крутилась мысль: увидеть в последний раз, но Йера отгонял её, как назойливую муху, отчего отчаяние становилось только глубже и черней.
Он поднялся в комнату Йоки, чтобы взять из гардероба его тёплые вещи, – ночи становились всё холодней. Смеркалось, и в сумерках над кроватью белым пятном выделялся рисунок Милы, на котором они стояли вчетвером, взявшись за руки, – Йера едва не разрыдался, наткнувшись на него взглядом.
Конец мира… Такой быстрый и страшный конец – а ведь ещё четыре месяца назад Йера верил в то, что Йока поступит в Ковченский лицей, что его ждёт большое будущее… Оказывается, будущего не было ни у кого.
Вслед за резким и совершенно неожиданным звонком в двери раздался её хлопок, нарочито громкие шаги внизу и веселый голос Инды Хладана:
– Йера, ты здесь или в клинике доктора Грачена?
Если в комнате Йоки было сумрачно, то в коридоре и на лестнице – совсем темно. Йера вышел на лестницу, только чтобы спросить Хладана, отчего тот так весел.
– Рад тебя видеть, хотя и сомневаюсь в твоём добром здравии, – поприветствовал его Инда. – Я привез к тебе Граду Горена. Надеюсь, ты его примешь.
– О Предвечный… – только и выговорил Йера и едва не оступился в темноте, бросившись вниз. – Что случилось? Почему ко мне? Ему нужны врачи, а у меня теперь нет даже прислуги!
– Давай-ка пока ни о чем не спрашивай. Сейчас мы положим его вот на тот уютный диванчик, отпустим карету скорой помощи, а потом поговорим. И зажги уже солнечные камни, а то санитары подумают что-нибудь не то.
– У меня нет солнечных камней, – с достоинством ответил Йера.
– В другой раз я бы счел это прекрасным начинанием, способствующим экономии энергии. Но хотя бы свечи у тебя есть?
Йера не умел зажигать свечи так же ловко, как это делал Сура, но к тому времени, когда Граду внесли в гостиную, успел зажечь люстру и несколько бра по стенам.
Горен выглядел лучше, чем в прошлый раз, не напоминал умственно отсталого и радостно улыбнулся при виде Йеры – улыбка вышла кривоватой, но не более. Инда велел санитарам положить Граду на диван, оставить здесь носилки и убираться восвояси. И только когда карета скорой помощи отъехала от дома (Инда проследил за ней в окно), заговорил.
– Надеюсь, твоё авто в порядке.
– Да, но Дару я уже отпустил…
– Я умею водить авто, и твой шофер нам только помешает. Сейчас мы отправимся в тот чудесный загородный домик, где Горена ждёт любимая девушка и магнетизёр Изветен. Думаю, эта компания ему по душе больше, чем отдельная палата в Центральной больнице.
– Твое веселье выглядит про меньшей мере странно. И я давно хотел сказать тебе, что ты негодяй. То, что ты сделал с Гореном…
– Йера, я негодяй, – перебил его Хладан. – Но не надо впадать в беспокойство, я боюсь буйных помешанных. Где авто? В гараже?
– Да, и ключи там же.
– Я помну тебе газон, чтобы подъехать к двери, не возражаешь?
– Что тебе до какого-то газона, если ты готовишь крушение всего Обитаемого мира?
Звонка разрыдалась, увидев Граду, но вовсе не от отчаяния, а от радости, что он жив и будет с нею рядом. Изветен бормотал что-то себе под нос, но тоже обрадовался, засуетился.
– Йера, я знаю, что ты меня ненавидишь, – сказал Хладан, собираясь уйти. – И всё же. Если Горен начнёт говорить, немедленно дай мне знать. Потому что никто, кроме меня, не сможет воспользоваться тем, что он скажет. И если здесь появится какой-нибудь чудотвор и будет уверять, что его прислал я, – не верьте, я никого сюда посылать не стану.
– Вы пойдете пешком, господин чудотвор? – поинтересовался Изветен.
– Нет, я воспользуюсь авто, пешком отсюда пойдёт судья Йелен. Впрочем, ничто не мешает ему вызвать шофера телеграфом. А вам, Изветен, я хочу сказать: приложите хоть немного усилий к выздоровлению Горена. У вас получится, я знаю.
* * *
Добравшись до дома, Инда нашёл на столе документы, присланные из Ковчена, но о «громовых махинах» в них не было ни слова. И если бы в них не включили материалы по стратегии максимального сброса, Инда послал бы повторный запрос, но как раз им посвящалась целая папка – все перечисленные варианты Инда давно изучил и отбросил.
Он выпил кофе и сел за ковченские расчеты: план Охранителя – это прекрасно, но хотелось опираться на что-нибудь понадёжней его слов.
8 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир.
Почтовые кареты Государя везли в Хстов детей с Выморочных земель. Поначалу люди уходили от своих домов неохотно, но постепенно по Млчане покатилась паника.
Слухи о скором конце мира подогревались храмовниками, однако народ привык искать спасения от любой напасти в городах, а потому под защиту хстовских стен текли толпы не только с севера, но и с юга, запада и востока.
И Государь открыл ворота для всех, в том числе для мнихов и гвардейцев-дезертиров (коих нашлось не так уж мало), сделав пропуском в город булыжник или охапку берёзовых поленьев.
Вокруг Хстова как грибы росли лагеря беженцев, с внутренней стороны сотни каменщиков укрепляли северную крепостную стену, круглосуточно горели печи, обжигая известь для изготовления искусственного камня.
Красен предупредил Дубравуша, что искусственный камень не успеет набрать прочность до того, как по нему ударят ветра Внерубежья, но Государь только отмахнулся. Милуш Чернокнижник прибыл в Хстов на рассвете седьмого сентября и, вопреки предложению Государя разместиться в особняке чудотворов на Дворцовой площади, тут же отбыл встречать колдунов, шедших из замка.
И вовсе не благодаря панике в Млчану стекались колдуны с других земель – а как некогда в Цитадель, спасаясь от храмовников и готовые защитить город, сбросивший ярмо злых духов. С северной стороны перед хстовскими стенами ширился лагерь колдунов, и счёт их шел уже не на сотни, а на тысячи.
Красен удивлялся: в мире, где нет газет и телеграфа, вести разносились едва ли не быстрей, чем в Верхнем мире.
Прату Сребряна, упорно именующего себя Славушем Вышьегорским из рода Серой Белки, Красен приютил у себя. На удивление, тот был вовсе не подавлен своим увечьем, а, наоборот, полон сил, далеко идущих замыслов и оптимизма.
Сожалел, правда, что не может вместе с другими колдунами (!) встать на защиту хстовских стен.
Доктор Назван смог только подтвердить диагноз Чернокнижника, но, как умел, нарисовал чертеж инвалидного кресла на колесах, которое могло немного облегчить положение Праты. Всё, всё, что происходило в Хстове и окрестностях, – за этим стояло будущее, и Крапа тоже ощущал подъём, и оптимизм, и вынашивал далеко идущие замыслы…
Восьмого сентября Красен повёз Прату на встречу со Спаской, в Тихорецкую башню, куда собирался прибыть и Чернокнижник.
* * *
Милуш окинул взглядом покои Тихорецкой башни, задержав взгляд на Волче. Потом скорым шагом подошёл к Спаске, поднявшейся ему навстречу, и, чего она совсем не ожидала, вместо едких слов обнял её на секунду и поцеловал в макушку.
– От того, что ты разрушила храм, ты не перестала быть глупой девчонкой. Но я рад, что ты жива и невредима. – Милуш повернулся к Волче. – Я благодарен тебе за её спасение. И передаю благодарность от имени её отца. Он написал мне письмо, в котором, кроме прочего, дал согласие на ваш брак. Оно, конечно, было высказано косвенно, но всё же было высказано.
8–9 сентября 427 года от н.э.с.
Йера добирался до домика в лесу на кромке свода больше суток – дорогу до Брезена заполонили толпы беженцев, не надеявшихся на посадочные талоны в поезда; вереницей, непрерывно сигналя, навстречу Йере шли авто и грузовые вездеходы, но никто не спешил посторониться, и двигались они еле-еле, часто со скоростью пешеходов.
Разумеется, никто не предоставил Йере вездехода, чтобы ехать через лес, авто завязло в грязи в полулиге от Брезена, и дальше Йера шел пешком – он должен был увидеть Йоку во что бы то ни стало. Нездоровое нервическое возбуждение поддерживало его в дороге; и толпы беженцев, и кошмар, творившийся за пределами свода, вызывали у Йеры злорадство, смешанное с ужасом, и он не мог определить, что сильней – ужас или злорадство.
Занимался рассвет, но Йера прошел бы мимо домика в лесу, если бы не заметил в тусклом свете начинавшегося дня человеческую фигурку на открытом пространстве между лесом и границей свода. Через минуту Йера понял, что это Йока, и из последних сил бросился ему наперерез – и кричал, и звал его!
Вслед за Йокой, шагах в двадцати позади него, к границе свода двигался сказочник, и он сразу заметил Йеру, помахал ему рукой, но Йока не останавливался, медленно, прихрамывая и покачиваясь, шел вперёд. Йера, запыхавшись, подбежал к нему у самого обрыва, и продолжал звать, перекрикивая ветер.
Если бы Йока просто прошёл мимо! Нет, он повернул голову на зов, смерил Йеру странным, будто невидящим, взглядом и, отвернувшись, направился дальше…
Он был мокрым с ног до головы, в трусах, майке и тяжелых сапогах, всё его тело покрывали страшные ожоги, но напугал Йеру именно его отрешенный, безумный взгляд. Силы вдруг оставили Йеру, подогнулись ноги, и он медленно опустился на колени – в густую теплую грязь кромки Обитаемого мира.
– Не бери в голову, Йера Йелен! – весело крикнул ему проходивший мимо сказочник. – Всё будет хорошо!
Он тоже не остановился и скатился с обрыва вслед за Йокой. И Йера видел, как смерчи, ползавшие на горизонте, изменили направление и направились к ним, видел, как вспучилась фонтанами огненная река, – кипящий камень взлетал над её поверхностью и осыпался искрами по берегам; видел, как далекие молнии выбивают светящиеся точки из поверхности земли, – и эти точки-шары плывут в сторону Йоки и его Охранителя.
Он не услышал шагов за спиной – шум дождя, вой ветра, рокот дрожавшей земли заглушали все звуки.
– Судья, пойдёмте. – Он одновременно почувствовал руку на плече и услышал крик в самое ухо – к нему подошел эконом профессора Важана, кажется Дымлен. – Негоже такому солидному человеку сидеть в грязи.
Йера не только не хотел уходить – он думал, что просто не сможет встать. Но Дымлен подставил ему плечо и, кряхтя от натуги, поднял Йеру на ноги.
– Профессор считает, что вам не след смотреть на глупые выходки Вечного Бродяги, – прокричал Цапа. – И, хотя я другого мнения, лучше послушаться профессора – он намного умней меня.
Наверное, профессор был прав, потому что, оглядываясь по пути к лесу на происходящее за сводом, Йера хотел броситься к Йоке, вниз с обрыва, – вытащить его в безопасное место или хотя бы заслонить от шедшего на него смерча! Йера даже попытался высвободиться из цепких рук Дымлена, рванулся назад, но тот держал крепко.
– Бросьте, судья! Не нам с вами соваться в эти дела…
За столом в кухне профессора Йеру била дрожь, хотя его переодели в сухое и чистое, налили горячего чая и всячески старались успокоить. Он и сам вскоре понял, что приехал напрасно, хотя все тактично помалкивали и никто на это даже не намекнул. Более того, Важан счел нужным дать Йере отчет о здоровье и «успехах» Йоки.
– Скажите, профессор… – Йера задохнулся от страха, и голос помимо воли стал жалобным, просительным. – Скажите, он погибнет?
Но Важан неожиданно ответил без колебаний:
– Нет. Я твердо обещаю вам: он останется в живых.
Он ничем не подкрепил своего обещания, но его уверенный голос, его спокойствие на минуту не оставили Йере сомнений. А примерно через полчаса в кухню ввалился мокрый и грязный сказочник, а вслед за ним Дымлен на руках внес Йоку.
Йера вскочил с места, убежденный, что произошло страшное, но сказочник осклабился и положил тяжёлую руку ему на плечо (верней сказать – оперся о плечо Йеры, чтобы не упасть).
– Йока Йелен просто спит. Он всегда засыпает на обратном пути.
Профессор кивнул в ответ на удивленный взгляд Йеры.
– Он проснётся примерно через два часа, поест и снова заснёт. Я думаю, пока Йока завтракает, с ним можно поговорить.
Два часа показались Йере слишком долгими, дрожь не оставляла его – он боялся снова увидеть пустой немигающий взгляд Йоки. Но опасался Йера напрасно: Йока встретил его с удивлением и нескрываемой радостью. Он сидел на постели с тарелкой оладий на приставном столике и перестал жевать, увидев Йеру.
– Пап? Это что, вправду ты? Или я ещё сплю? – Голос у него был хриплым и слабым, улыбка – кривоватой, но он обрадовался, никаких сомнений.
– Это я, Йока. – Йера присел рядом. – Ты ешь, ешь… Я просто очень хотел тебя увидеть.
– Пап, я сегодня выпил три молнии до капли и ни разу не обжегся! – сообщил он так, будто говорил о полученных отметках в школе. – Ты представляешь? Я ещё три дня назад не верил, что молнию можно выпить до капли! Это, конечно, не те молнии, но всё-таки! Вот увидишь, я прорву границу миров! Я утоплю его в болоте!
Он не спросил ни о Ясне, ни о Миле, он вообще ни о чем не спросил. Он думал и говорил только о прорыве границы миров, о своей войне с Внерубежьем, успехах и победах. И ни слова – о цене этих побед.
5 сентября 427 года от н.э.с.
Давку на вокзалах еле сдерживали кордоны полиции, паника набирала силу – будто толпа почуяла, что до начала катастрофы эвакуировать всех чудотворы не успевают.
Инда вышел из поезда на закрытой чугунной оградой платформе и сильно радовался наличию этой ограды – ехать из Храста на авто помешали заторы на дорогах. Он поражался собственному спокойствию – отпущенные на подготовку три недели обратились в ничто, но, услышав полученную телеграфом новость, Инда не удивился и не начал суетиться.
Съездить в Храст и, если нужно, перейти там границу миров – убедиться в достоверности сообщения Явлена – Инде предложил Вотан. И сказал, что сам отправит телеграмму в Афран.
Вот тогда Инда понял, что заставило Вотана пойти против Афрана, – не любовь к Славлене, конечно. Если децемвират вовремя не покинет Тайничную башню на Тигровом мысе, после катастрофы Вотан останется единственным его членом, оставшимся в живых.
Инде не было дела до жизни членов децемвирата, а потому препятствовать Вотану он не собирался. Впрочем, злорадства он тоже не испытывал.
На настоятельные требования занимать места в соответствии с выданными посадочными талонами никто внимания не обращал, в тамбур вагона первого класса толстая торговка заталкивала своих троих детей – судя по громовому голосу и привычке не лезть за словом в карман, это была именно торговка.
Когда полицейский попытался этому воспрепятствовать, сразу четверо здоровых мастеровых придавили его к вагону (бедняга едва не провалился между поездом и платформой) и шипели ему в лицо: «Это дети, сволочь! Дети!», и торговка голосила на весь вокзал, что не пускают детей. Кондуктор бочком двигался в сторонку, а торговка уже бросала в тамбур чемоданы и узлы с вещами.
Словно почуяв слабину (как вода через пробитую в бочке дырку), к дверям вагона кинулись люди – под напором толпы торговка некрасиво растянулась посреди тамбура и уже не находила слов, а орала низко и истошно, и толпа валила в вагон прямо по её телу, и дети испуганно жались к стене тамбура, ревели в голос, и чемоданы цеплялись за поручни у дверей, и развязывались узлы с вещами, и ломались сумки на колесиках…
Какая-то нерасторопная мамаша, рыдая, звала своего потерянного в толпе ребёнка, предприимчивый отец семейства пропихивал в окно вагона чемодан, кто-то таки провалился в дыру между поездом и платформой, и крики «Тут человек, стойте, остановитесь!» никого не остановили.
Предприимчивый отец семейства вслед за чемоданом пихал в окно орущего младенца, визжали перепуганные дамы, уже занявшие места в вагоне, дети заходились оглушительным ревом, грязно ругались мужчины, и никакой рупор организаторов эвакуации не мог перекричать шума обезумевшей от страха толпы.
Инда едва протолкнулся с платформы в вокзал – толпа прибывала: видимо, полицейский кордон перед входом окончательно смели. Голос, раздававшийся под гулкими сводами стеклянного купола вокзала, показался слишком знакомым – незнакомыми были его интонации.
Инда огляделся: на самом верху винтовой лестницы, ведущей к служебным помещениям последнего этажа, стоял председатель думской комиссии, самый честный депутат в Славлене – судья Йера Йелен. Лучшей трибуны и выдумать было нельзя, вот куда стоило поставить чудотворов, руководивших посадкой в поезда…
Голос судьи легко перекрывал грохот толпы, валившей на платформы.
– …и добывать свой хлеб в поте лица! – Многократное эхо усиливало пламенную речь Йелена, и звучала она как глас свыше. – Вам не было дела, откуда берётся ваше богатство, вам было удобно верить в сказки! Пришло время платить за спокойную, равнодушную сытость! Исподний мир – не абсолютное зло, как вам бы того хотелось. Исподний мир – это толпы голодных детей, которых вы обирали полтыщи лет, это нищета, голод, болезни и отсутствие солнца. Вы отняли у Исподнего мира солнце, чтобы зажечь в своих домах свет. Теперь вы бежите, как стая крыс из горящего дома, вы и сейчас не хотите признать свою вину, посмотреть правде в глаза и понять, что это – расплата. Не абсолютное зло идёт на Обитаемый мир – возвращается украденное вами богатство!
Инда всмотрелся в искаженное лицо судьи – на «трибуне» стоял безумец, совершенный безумец. И дело не в том, что он говорил правильные в какой-то степени слова (хотя Инда со многими утверждениями мог и поспорить), – исступлённо блестели его глаза, слюна пенилась в углах перекошенного гневом рта.
Инда помахал ему рукой, и, как ни странно, судья его заметил.
– Инда, это твой гениальный план эвакуации? – Безумец расхохотался, и его хохот подхватило эхо. – Давка на вокзалах и заторы на дорогах?
Инда направлялся в центральный энергетический узел Славлены – он, как, наверное, и любой другой чудотвор, ощутил ослабление притока энергии, и это напоминало нехватку кислорода в воздухе, когда лёгкие работают в полную силу, но будто вхолостую.
Ладно, в Хстове сейчас не до чудотворов, однако Хстов окружает кольцо лавр, и мнихам в трудный час надлежит любить чудотворов с особенной силой… Или они настолько перепугались, что забыли о своей основной обязанности?
По тому, каким разреженным оказался поток энергии, становилась очевидной разница между твёрдой верой хстовичей и ленивой – волгородцев. Какая-то забытая мысль мелькнула в голове – о межмирье, о движении энергетических потоков, – но Инда отвлёкся, и мысль исчезла.
Теперь вся энергия должна быть отдана магнитовозам, вездеходам, авто – не считая свода, конечно. Инда ехал отдать распоряжение об остановке заводов и фабрик, отключении уличного освещения и сокращении расхода энергии на бытовые нужды населения.
По набережной Лудоны в сопровождении нескольких полицейских машин шел длиннющий автопоезд – не меньше сотни совершенно одинаковых авто, будто только сошедших с конвейера, сигналя и мигая фарами, медленно двигались в сторону выезда из Славлены. И не людей они везли, а груды ящиков и коробок, уложенных на сиденьях и торчавших из приоткрытых багажников.
Колонна помешала Инде выбраться на мост, и он велел шоферу обогнать её по улицам, параллельным Лудоне. Скорей из любопытства, выехав на набережную перед головным авто, он знаком приказал водителю остановиться. Это были машины Ветрена – в самом деле снятые с конвейера.
В третьем по счету ехал сам Ветрен с семьей: он изрядно возмутился остановкой, топал ногами и размахивал бумагой, разрешающей проезд. Инда смерил его взглядом, и Ветрен заткнулся.
– Вам не кажется, что на этих авто вы могли бы вывезти из Славлены людей, а не собственное богатство?
– Я везу в Натан продовольствие! – вспыхнул на миг скоробогач.
– Ну да, конечно… – покивал Инда. – Ничто в Натане не будет стоить так дорого, как продовольствие… Я полагаю, шоколад, мясные консервы, сливочное масло? То, что высоко ценится и занимает небольшой объём? Жаль, что в ваших авто не нашлось места хотя бы для детей шоферов, которые ими управляют.
– Их семьи получили посадочные талоны! – огрызнулся Ветрен.
– Я мог бы остановить ваш кортеж, но буду уповать на то, что толпа на выезде из города справится с этим без меня. – Инда поморщился от отвращения и кинул в грудь Ветрена слабый импульс энергии – тот свалился на сиденье через закрытую дверцу, смешно взмахнув ногами.
Инда вовсе не хотел превращать свою «пощечину» в комедию, но порадовался, когда глупые дети Ветрена расхохотались – так же, как и шоферы стоявших сзади авто. Если этот мир устоит, к власти в нем придут крысы, подобные Ветрену…
Инда подумал об этом с горечью: отсутствие шор, мешающих управлять миром, не так страшно, как это плебейство – наглое, кричащее, как рыночная торговка, о собственных правах и не признающее обязанностей. Даже циник Вотан рядом с Ветреном выглядел благородным героем…
Ни один чудотвор-мужчина не получил посадочного талона, и, Инда уже знал, многие женщины тоже приняли решение оставаться в Славлене до конца. Потому, что после каскадного отключения аккумуляторных подстанций только непосредственной силой чудотворов можно будет двигать вездеходы и зажигать прожектора.
Из центрального энергетического узла Инда поехал в клинику доктора Грачена. Да, у него не было ни минуты, чтобы тратить на это время, но проклятое внутреннее чутьё подсказывало: если цель Вотана не спасение Славлены, то «громовые махины» Югры Горена помешают ему осуществить план получения власти.
А потому лучше узнать содержание пресловутого письма от Грады Горена, а не от Вотана. Пусть это блажь, пусть шанс ничтожен…
Он не успел отойти от проходной клиники и на три десятка шагов, когда к нему навстречу выбежал её главный врач.
– Доктор Хладан! Доктор Хладан, вы должны меня выслушать! – начал он ещё на бегу. – Меня не принимают в Тайничной башне, всем не до нас. Но вы-то, вы-то – порядочный человек! Вы должны понять!
– Что я должен понять, по вашему мнению? – Инда встретил его легкомысленной улыбкой.
– Это негуманно, это решение – оно бесчеловечно!
– Какое конкретно решение вы имеете в виду?
– Клинику эвакуируют в последнюю очередь! Одновременно с тюрьмами, бродягами и лицами вне закона! Это уму непостижимо – приравнять наших несчастных пациентов к бандитам и убийцам!
– Не надо паниковать. Во-первых, мы надеемся, что катастрофы удастся избежать, во-вторых, эвакуация закончится до того, как возникнет угроза, а в-третьих, если катастрофа произойдёт, то Славлена устоит.
– Но это принципиальный вопрос, доктор Хладан! Принципиальный! Готово ли общество заботиться о больных людях или способно принести их в жертву?
– На какое число назначена эвакуация клиники? – вздохнул Инда.
– На четырнадцатое сентября.
– Я попробую изменить график. И, мне кажется, громкими криками вы усугубляете душевное нездоровье своих подопечных.
– Учтите, что ни один из наших врачей не покинет Славлену раньше пациентов. – Главврач вскинул глаза. – Мы никого не принуждали, решение каждый принимал сам. И не думайте, что после катастрофы вам не потребуются психиатры…
Ну да, несмотря на громкие слова, он отлично понимает, что психически больные нужны миру после катастрофы меньше всего… И конечно, эвакуировать клинику из Славлены лучше поездом, а не вездеходами.
Вот только сумасшедших Инде и не хватало!
Горен поправлялся. Говорить он ещё не мог, но пытался. И то, что он хотел сказать, представлялось ему важным: безуспешные попытки выдавить из себя хоть слово приводили его в отчаяние, лицо искажалось до неузнаваемости, а по щекам текли слезы.
– Мне кажется, что он вспомнил это письмо, – сказал Инде лечащий врач Горена.
– Необязательно. Возможно, он хочет продолжить опыты, не забывайте – он не меньше моего хочет узнать содержание этого письма.
– Он не может говорить, но может кивнуть или покачать головой. Попробуйте расспросить его, вам видней, о чем спрашивать.
– А вы уверены, что он в здравом рассудке? Что он не сочинил содержание этого письма? Что это истинное воспоминание, а не ещё одно ложное, которых было уже несколько? Что он не умрёт от повторного удара, если начать его расспрашивать?
– Я думаю, его здоровье более усугубляет невозможность говорить. А истинное это воспоминание или ложное, вы решите сами. Кстати, к Граде заходил судья Йелен.
– Я не удивлён, – усмехнулся Инда. Йеру так и тянет в клинику доктора Грачена…
– И, знаете, его приход спас Горену жизнь… – Врач улыбнулся и качнул головой.
– Вот как? Очень интересно…
– Мы не знали, что опекун Грады убил его отца и его появление здесь столь болезненно для парня. Это чистая случайность, что судья рассказал нам об этом…
– А кому пришло в голову позвать сюда его опекуна? – насторожился Инда.
– Доктор Вотан составил список тех, кому можно посетить Горена… – выговорил врач неуверенно. Будто что-то понял или почувствовал подвох.
– Значит, доктор Вотан… – пробормотал Инда и кашлянул. – Я попробую расспросить Горена. И… сейчас нет причин что-то скрывать друг от друга… Я думаю, вам лучше присутствовать при этом, в случае чего окажете Горену помощь. Ну и предупредите меня заранее, когда стоит замолчать.
Врач кивнул – он понятия не имел о том, что забыть о письме Граду заставил Вотан. И что Инда надеялся скрыть пребывание Грады в клинике именно от Вотана. И так же на голубом глазу расскажет мозговеду об этой беседе.
Ну и пусть. Пусть знает, что Инда до конца ему не поверил.
– Града, ты вспомнил содержание письма?
Лицо Горена разгладилось, исчезла невообразимая гримаса, будто судорогой искажавшая лицо. Он кивнул вполне опредёленно и сразу успокоился, сосредоточился.
– В нем шла речь о «громовых махинах»?
Качать головой Горену было трудней, но Инда понял его неопределённый жест именно как отрицание.
– Я спрошу иначе: в нём шла речь о том, что катастрофы можно избежать?
На этот раз Горен кивнул.
– Там было подробно описано, как это сделать, или просто упоминалось?
Горен захлопал глазами, и Инда сообразил, что на вопрос нельзя ответить «да» или «нет».
– Извини. Это было описано подробно?
На этот раз Горен попытался пожать плечами.
– Хорошо. Ты бы понял, как это сделать?
Горен покачал головой.
– А я? – Инда улыбнулся доброй отеческой улыбкой.
Горен кивнул так глубоко, как только смог.
– Проклятье… – проворчал Инда. – Вы лечите его или нет? Вы лучшие врачи Славлены или лентяи и шарлатаны?
– Теперь всё решает время, – ответил врач, нисколько не обидевшись. – Опасность повторного кровотечения, по мнению хирургов, миновала. В мозге должны образоваться новые связи, это как лечение раны – нельзя заживить её в одночасье.
Вотан убьёт парня. Если он не пожелал рассказать Инде правду, у него есть для этого резон. И этот резон даёт надежду на то, что план Вотана – не самый лучший план. А потому стоит Инде выйти отсюда, и Вотан найдет способ убить Граду. А если и не убить, то заставить замолчать на несколько дней.
– Сейчас я вызову карету скорой помощи из Центральной больницы. Соберите его вещи и подготовьте к переезду, – велел Инда.
Нет, в Центральной больнице Вотан найдет парня сразу. Нет. Пусть будет Надельное и Изветен – это безопасней. К тому же эвакуация Центральной больницы не за горами.
Интересно, Йера Йелен всё ещё произносит пламенные речи на вокзале или его уже доставили сюда, как буйного помешанного?
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир.. Продолжение
Когда Ничта вышел из спальни Йелена, Цапа и Дмита разбирали привезенные из Брезена продукты.
– Твоя дочь сегодня разрушила свод и убила Йелена, – сказал профессор Змаю, усаживаясь за кухонный стол напротив него.
– Это такая шутка, профессор? – переспросил Цапа.
– У неё был выбор? – как ни в чём не бывало осведомился Змай.
– Насколько я понял, выбора не было у нас, – пожал плечами Цапа.
– Да-да, профессор, вы дали на это добро, если я ничего не путаю, – кивнул Змай.
А потом неожиданно, едва закончив фразу, встал и направился к двери.
– Через неделю мы все умрём? – весело поинтересовался Цапа.
Профессор в окно увидел Змая во дворе – тот сел на бревно и обхватил голову руками.
* * *
Крапа Красен смотрел на пыль, клубившуюся между площадью Чудотвора-Спасителя и площадью Совы, и не чувствовал горечи – только злорадство. Понимал умом, что это конец Обитаемого мира, но не жалел его.
Должен был жалеть – и даже накачивал себя этой жалостью, старался думать о жертвах, к которым это приведёт. Но вспоминал только смрадный лагерь с ранеными на подступах к замку Чернокнижника, искаженные болью лица, кровь и отчаянье, смерть в грязи и паразитах.
Вспоминал Жёлтого Линя – молодого, здорового, смотрящего на мир обоими глазами: «Если бы я управлял миром, в нём бы не было Храма».
– Красен, это конец… – выговорил Явлен трясущимися губами. – Это конец… Надо бежать отсюда, ты слышишь?
– Да, конечно, – пробормотал Крапа. Имея в виду, что слышит.
– Нам не прорваться к порталу, в городе два легиона армейцев! Хстовская гвардия перебита, а остальные далеко! Красен, что ты стоишь? О чем ты себе думаешь? Надо выбираться отсюда, надо бежать! Нас убьют, нас того и гляди кинут на расправу толпе! Ты слышал? Мы с тобой злые духи!
– Да-да, злые духи, отнимающие у людей сердца, – пробормотал Крапа. – А разве нет?
– Ты всегда был чокнутым! А теперь и вовсе свихнулся!
На развалинах сквозь клубы пыли проявлялись человеческие фигуры – собирали храмовое золото. Быстро сообразили, голь хитра на выдумки. Не только мужчины – и женщины, не только шушера с улицы Фонарей – и вполне добропорядочные горожане.
Впрочем, мародеров было не много, большинство горожан собралось на Дворцовой площади послушать Государя. Конечно, в Хстове в одночасье не перевелись верившие в Предвечного и его чудотворов, но притихли пока, помалкивали.
Наверное, Дубравушу хватит ума оставить им хотя бы Предвечного, иначе он быстро потеряет власть. И если завтра дочь Живущего в двух мирах не сможет разрушить остальные храмы Хстова, Государь их просто взорвёт бездымным порохом, отобранным у храмовников, теперь ему никто не помешает.
– Поедем, я отвезу тебя к порталу… – вздохнув, сказал Крапа Явлену.
Тот уставился на Крапу, что-то прикидывая в голове, а потом попятился.
– Я не поеду… Я не выйду отсюда без сопровождения легиона гвардейцев!
– Прекрати паниковать. Через несколько часов ты точно не выйдешь отсюда, с гвардейцами или без. Поехали. Мы должны сообщить в Тайничную башню.
Дубравуш направил толпу и часть армии на резиденцию Стоящего Свыше – несмотря на максимализм, понимал, что у любой войны, кроме высоких целей, должны быть цели и попроще, грабёж, например. А потому особняк злого духа Явлена, стоящий на площади Чудотвора-Спасителя, пока никто не трогал – толпа просто не знала, кому он принадлежит.
И всё же Крапа выбрал свою карету, а не карету Явлена. На всякий случай.
Большие храмы, окруженные стенами, обороняли остатки гвардейцев, которым удалось уйти от Государя и быстро опьяневшей от крови толпы, – Красен старался к таким местам не приближаться. На пути к порталу карету остановили только однажды, но Крапа уверенно выкрикнул в окно: «Именем Государя!..», и армейцы тут же расступились.
Явлен, забившийся в самый тёмный угол, сидел ни жив ни мёртв, и его страх Крапа тоже принял со злорадством: если Явлен не способен испытывать чувство вины, если не ощущает раскаяния, то пусть хотя бы испугается как следует.
– Ты понимаешь, что теперь будет с Обитаемым миром? – не удержавшись от усмешки, спросил Красен.
– Что бы с ним ни случилось, там нет кровожадной толпы, которая готова рвать на куски живых людей…
– Думаю, ты обольщаешься. В Хстове лишь около ста тысяч жителей, в Славлене раз в восемь-десять больше. И все они захотят оттуда бежать. Не знаю, как насчет рвать на куски, но топтать сапогами всякого, кто встанет у них на пути, будут точно…
– С чего ты взял, что все они захотят бежать? – неуверенно пробормотал Явлен.
– Мы не удержим свод. Внерубежье зальёт Славлену лавой, даже если Йока Йелен прорвет границу миров.
– Ты пессимист. Думаю, свод просто немного подвинут, только и всего.
Крапа расхохотался – немного нервно и весьма злорадно. Но осёкся и с полуулыбкой произнес:
– Свод рухнет, можешь в этом не сомневаться. Дочь Живущего в двух мирах толкнула Обитаемый мир в пропасть, и жить ему осталось не больше недели.
– Ты будто этому рад, – проворчал Явлен.
– Да, я этому рад. – Крапа вскинул глаза. – И особенно я рад, что это произошло по воле Исподнего мира. Сытые богачки от нечего делать проливали слёзы над его бедностью, собрали не меньше трёх гектов рыбьего жира для детей Хстова! За пятьсот лет под ярмом – три гекта рыбьего жира! Несколько мешков сахара и круп! Их дети отдали свои старые игрушки – безволосых кукол и плюшевых медвежат с оторванными лапами! И я надеюсь, теперь они поймут, сколько на самом деле стоит свет солнечных камней в каждом доме! Они не расплатились бы с Исподним миром и отдав ему всё своё имущество! Всё, до последней рубахи!
Явлен отвел глаза и покачал головой, давая понять, что Красен ненормальный. А Крапа уже не мог остановиться.
– Глупые дамочки Обитаемого мира не видели Хстова, больных детей и гниющих полей с хлебом. Но ты, Явлен, ты видел это изо дня в день! Ты видел роскошные ресторации, залитые светом улицы Славлены, авто, трамваи и лифты, школы и больницы – и чахоточных карликов, согнутых рахитом, оспу и холеру, и голод, и беспросветную серость. Ты видел голубое небо и солнце над Лудоной – и непрерывные хстовские дожди. Почему ты не рад крушению Храма?
Явлен и хотел бы ответить – Крапа видел раздражение в его мечущихся глазах, именно раздражение, какое вызывает зудящий над ухом овод, – но ответить он боялся. Боялся, что Крапа высадит его из кареты посреди бунтующего Хстова.
Впрочем, ответ Крапа знал и без него. Возле небольшого каменного дома, где прятался портал, было тихо и пустынно, лишь во дворе как ни в чем не бывало играли дети прислуги.
Старший из мальчиков, опередив отца, кинулся открывать ворота перед богатой каретой – шустрый, рябой, с широким лягушачьим ртом, – Крапа помнил его ещё ребёнком, выжившим после эпидемии оспы.
Помнил его мать, теперь беззубую старуху, молодой и цветущей. Сейчас ей едва ли было тридцать пять. Оспа отняла у неё четверых детей, но вместе с её старшим сыном во дворе копошились ещё пять или шесть ребятишек помладше.
А у портала как раз было суетно – Крапа расслышал голоса, едва раскрыв двери, Явлен же остановился и слегка присел от испуга, собираясь в случае чего бежать.
– Крапа, ты очень кстати, – раздался уверенный голос Названа, стоило переступить порог портального зала. – Мне нужна помощь.
Рядом с Названом стоял его сын, перепуганный и дрожащий. Беззубая старуха, мать несчетного числа детей, гладила его по голове, успокаивая, но это, похоже, пугало мальчишку ещё сильней.
– Одного, как видишь, мне перетащить удалось! – весело сообщил Назван. – Но их ещё двое. И моя жена тоже ни разу не переходила границу миров.
– Вот видишь, – Крапа посмотрел на Явлена с улыбкой, – некоторые чудотворы бегут из Обитаемого мира в Исподний.
Явлен поморщился и снова отвел глаза.
– А ещё у меня много вещей, – добавил Назван.
Вещами Названа оказались книги, лекарства и неизвестные Исподнему миру медицинские приспособления, и их в самом деле было много. Вокруг них были расставлены светильники с открытым огнём, обычно помогавшие неопытным в переходе, отчего дышать в зале было нечем.
Однако Явлен всё равно вздохнул с облегчением, перейдя границу миров, покрутил пальцем у виска и не стал утруждаться долгими речами – кинулся к телеграфу, докладывать в Тайничную башню о произошедшем в Хстове.
Наверное, любой чудотвор может пересечь границу миров, если очень захочет, но для неинициированного ребёнка это непосильная задача. Он не вещь, чтобы перенести его через портал на руках, разум держит его в Верхнем мире.
Видно, дети Названа слишком любили своего отца и готовы были следовать за ним куда угодно через любые препятствия, потому что часа через два все трое были препоручены заботам многодетной матери из Исподнего мира. Ещё не меньше часа Назван провозился с переходом жены. Она рыдала, рвалась к детям, а именно избыток чувств иногда сильно мешает переходу.
Оставалось перенести совсем немного вещей, когда возле портала неожиданно появился Инда Хладан. Он вошел неслышно и некоторое время стоял у дверей, наблюдая за Красеном и Названом, и заговорил, только когда его заметили.
– Аяяй, доктор… В столь трудный час, когда Обитаемому миру как никогда потребуются врачи, и особенно врачи-чудотворы, вы бежите прочь, как крыса с тонущего корабля…
– Не говорите ерунду, Хладан. – Названа перекосило, и посмотрел он на Хладана скорей с угрозой, нежели со страхом или чувством вины. – Я бегу не на курорт Натании. И теперь поздно меня удерживать.
– Никто не собирается вас удерживать, – усмехнулся Хладан. – Отправляйтесь куда хотите, всё, что могло произойти, уже произошло. И произошло не без вашего участия.
– Я рад, что это произошло, – с вызовом ответил Назван.
– Вы, Красен, я полагаю, тоже не поедете в Славлену? – с той же глумливой улыбкой спросил Хладан.
– Мне нечего делать в Славлене.
– Тогда я должен передать вам кое-что. Через несколько дней свод рухнет. Мы постараемся оттянуть момент его падения до окончания эвакуации, но, боюсь, это уже не в нашей власти. После будет предпринята попытка прорвать границу миров, а её прорыв приведёт к жертвам и разрушениям не только в Обитаемом мире. Вот на этой карте отмечены точки вероятного прорыва, направления ветров и зоны наибольших разрушений. Думаю, вы сможете убедить Исподний мир в необходимости эвакуации населения из этих зон.
Крапа посмотрел на карту, которую протянул ему Хладан.
– В Исиде? Вы хотите прорвать границу миров в Исиде?
– Там отмечен не только Исид, Красен, – раздраженно ответил Хладан.
И в этом раздражении Крапа уловил подтекст, намёк. И от Хладана Крапа такого намёка не ждал.
– Чудотворы опять смеются над Исподним миром. Там нет железных дорог для эвакуации населения за считанные дни.
– И не забудьте отметить, что к природному катаклизму привело крушение хстовского храма, – хмыкнул Хладан. – Так горячо вами поддержанное. Исподний мир сам посмеялся над собой, чудотворы тут ни при чём. И когда сквозь дыру в границе миров на болота обрушится вся сила Внерубежья, жители Волгорода могут поблагодарить лишь своего Государя за освобождение от злых духов, отнимающих у людей сердца.
Крапа понял намёк Хладана и без столь откровенного уточнения.
Стоящий Свыше, облачённый в свои лучшие одежды, висел вниз головой посреди Дворцовой площади, а стража пресекала попытки немногочисленной толпы бросать в него камни – гнилые овощи бросать дозволялось.
Тело первого легата гвардии Храма, казнённого колесованием, клевали птицы – он был немолод и, к сожалению толпы, умер быстро. И ведь не сказать, что простой народ так сильно ненавидел верхушку Храма, чтобы радоваться казням, но радовался, – видимо, само по себе низвержение власть имущих поднимало бедняков в собственных глазах.
А вот смерть Государя вряд ли вызвала бы одобрение хстовичей, а скорей всего стала бы их искреннем горем – не столь по традиции, сложенной, кстати, Храмом, сколь благодаря его личному магнетизму, умению вызывать любовь.
И, Крапа почти не сомневался, толпа звериным чутьём ловит чистосердечие и неподдельную любовь Государя. Впрочем, в истории Крапа находил немало примеров, когда звериное чутьё обманывало толпу…
Дубравуш не захотел верить предупреждению и даже высказал надежду на то, что граница миров будет прорвана в Исиде, – тогда ему удастся избежать обвинения в том, что он стал причиной катастрофы.
Но его первый легат был старше и мудрей.
– Не надо отметать неудобные для тебя факты как несущественные, – сказал он назидательно, и Крапа поразился обращению к Государю на ты больше, чем этой назидательности. – Лучше попробуй повернуть дело в свою пользу.
– В Волгороде нет моих легионов, там правят храмовники.
– Там правит Нравуш Белый Олень. Пошли глашатаев под своими знаменами по волгородским и Выморочным землям, пусть кричат о злых духах, сулящих нам гибель. И кричат громче Надзирающих. Выведи людей Чернокнижника из замка, объяви колдунов спасителями мира, не только дающими солнце, но и способными остановить ветра. Говори о войне, в которой мы победим.
– А если мы не победим? Если стены Хстова рухнут?
– Тогда ты проиграешь всё, – невозмутимо пожал плечами первый легат.
– Мне не вывести из замка людей Чернокнижника. Под стенами стоят три легиона гвардейцев.
– Посей среди них панику, заставь бежать. И не забудь, что большинство из них тоже твои подданные. А без колдунов из замка Хстов в самом деле не устоит.
– Если бы посеять панику в рядах противника было так просто, во́йны прекратились бы навсегда, – парировал Дубравуш.
– Я думаю, три легиона гвардейцев уже повернули на Хстов, – вставил Крапа.
– Но если нет – я попробую убедить храмовников это сделать. Для них я пока что остаюсь чудотвором.
– Красен, вы всерьёз полагаете, что кто-то из верхушки Храма верит во власть и доброту чудотворов? – расхохотался Государь.
– Верить не верят, но очень сейчас в нас нуждаются. Рассчитывают на какую-нибудь победоносную штуку, вроде бездымного пороха. Сверхнадзирающий уже признан главой Храма или ждет физической смерти Стоящего Свыше?
– Решения принимает именно он, из лавры Доброго Лика. На подступах к замку Сизого Нетопыря гвардией командует второй легат, а третий прячется где-то в Хстове. Не в доме ли своего малолетнего зятя? – усмехнулся Дубравуш.
Первая победа опьянила его, он снова был возбужден и весел.
«…особенно среди шеров нижних категорий. Например, отделение
прав от обязанностей, с присвоением себе права на всю полноту
первых при таком же полном игнорировании вторых.
Шеры нижней третьей категории, а также условные, зачастую просто
не понимают, что эти понятия неразделимы. Что права просто не
могут существовать без обязанностей, это две стороны одной
монеты, два храма на одной площади, свет и тьма. День и ночь. Хисс
и Райна.
Вы не сможете получить свет, не создав тем самым и тени. И чем
ярче свет, тем тени темнее. Точно так же с увеличением прав растут
и обязанности.
Это закон, и не особо важно — природы или Двуединых. Важно, что
он работает. В воле любого шера признавать его или не признавать,
совершая тот или иной поступок, — точно так же, как в воле любого
бездарного признавать или не признавать закон гравитации, делая
шаг со скалы. И с последствиями приблизительно аналогичными. С
той лишь поправкой, что шеры, даже низших категорий, все же
продолжают упорствовать в своих заблуждениях и уходят на
досрочное перерождение значительно реже тех, кто вовсе лишен
дара — шеры живучи и довольно-таки разумны, несмотря на все
свои заблуждения и деструктивные тенденции…»
Из дипломной работы Бруно светлого шера Майнера,
выпускника кафедры Менталистики Магадемии.
Реальность — штука жестокая.
Об этом как-то забываешь, проведя почти целую ночь на ее грани. А забывать не стоит. И уж тем более не стоит после такой интенсивной ночи вскакивать так картинно, красуясь, одним плавным прыжком, одновременно призывая одежду. Ни о чем не думая. Вернее, думая лишь о том, как красиво это должно выглядеть со стороны, чтобы кое-кто заценил…
Шис-с-с…
Больно-то как.
— Роне? Ты… в порядке?
— В полном, мой светлый шер! Не пытайся пойти на попятную и представить все дело так, что я не смогу донести ее высочество хоть в Риль-Суардис. Не дождетесь!
Вот так. Насмешливо, высокомерно, ехидно. И даже не стиснув зубы. Стиснув только ментальные щиты, и вот их-то уж стиснув как раз намертво. И внимание переключить. Пусть заподозривший что-то светлый возмутится несправедливой обидой — он ведь сам предложил именно Роне отнести Аномалию, просто и обыденно так предложил, словно это в порядке вещей, словно вовсе не собирается за нее драться. И, похоже, отступать от своего слова светлый действительно не намерен. Как это ни странно.
А ведь Роне до последнего все ждал подвоха, все не верил, что ему позволят хотя бы прикоснуться… Ему. Темному. Хиссову отродью, порождению Ургаша.
Шис. Больно-то как!
Спокойно. Боль — не более чем условность, она не имеет значения. Вернее, имеет, но лишь в том смысле, что ее можно поглотить. Переработать в энергию. Иногда темным быть выгодно, можно переработать нечто неприятное (очень неприятное… шис!) в нечто полезное. И улыбаться. И держать блокаду, не позволяя светлому заметить ничего лишнего. Удобно быть темным.
Хотя светлым, наверное, тоже удобно: раз — и вылечил. И никакой боли.
И если Дайма попросить — он ведь не откажет… наверное. Он уже залечил старые травмы и шрамы, а его ведь тогда никто даже ни о чем и не просил. И это были куда более сложные травмы, застарелые, многократные, неправильно сросшиеся, отягощенные недовычищенными заклятиями. Что ему свежая травма, чистая, не магическая, и не такая уж и сложная… так, ссадины. Ну, может быть, небольшой надрыв.
Роне фыркнул, втягивая воздух сквозь стиснутые (теперь уже можно) зубы. Подошел к угловому столу походкой легкой и танцующей. Не хромая и не ковыляя, ясно?! Легко, грациозно, расслабленно и с некоторой даже ленцой. Вот так. Все у него в порядке. И пусть все, кому интересно, думают, что Роне просто слегка оступился, вставая. И никакой помощи ему не надо.
Потому что просить ее у Дайма нельзя. Ни у кого нельзя. А уж у Дайма особенно. И даже не потому, что он… ну, Дайм. Просто… Просто статистика — вещь ничуть не менее жестокая, чем реальность, а три из одиннадцати — это три из одиннадцати, как ни крути. Слишком серьезный перекос, чтобы продолжать думать про должок… или даже про поровну.
Вот когда впору пожалеть, что эта ночь тебе не приснилась, правда, Роне? Во сне ведь все так просто. И не нужна никакая смазка, и никакого вреда оттого, что увлеклись, и отсутствие предварительной растяжки не отдается впоследствии никакими проблемами…
У сна свои правила.
К сожалению, все происходило почти наяву, на самой границе верхнего ментального слоя, с минимальным погружением. А реальность жестока.
К сожалению?
Роне зло оскалился и решительно поднял на руки почти невесомое тело сумрачной принцессы. Качнул, словно баюкая, осторожно перехватил поудобнее. Худая, угловатая, в мужской бесформенной и потрепанной одежде, с чумазой мордашкой и босыми ногами… До чего же она была прекрасна вот такая, со своей переливчатой аурой, светлой на две десятых. Просто восхитительна. И Роне уже почти любил ее — за эти две десятых, дающие надежду, за эту чудесную невероятную ночь. За поцелуи, пахнущие грозой и соснами. За невероятное, невозможное, потрясающе прекрасное сплетение черного огня и перламутровой бирюзы, подсвеченной шальными молниями. За то, о чем не позволял себе даже мечтать все эти годы.
За Дайма…
Нет, он совсем не хотел, чтобы это все оказалось сном. А боль — вполне терпимая плата. Все в этом мире имеет свою цену. С болью он справится.
— Что, светлый шер, организуешь нам портал?
— Как можно?! — Дайм даже руками всплеснул и округлил смеющиеся глаза. — И бросить тут наших бедных лошадок? Где их любой обидеть может?!
— Сказал бы уж честно, что не хочешь выплачивать компенсации за сожранных ими горожан!
Не улыбнуться в ответ на теплую и искреннюю улыбку Дайма оказалось решительно невозможно. Вот Роне и улыбнулся. И сразу стало словно теплее. А боль… Ну что боль? Подумаешь! Ерунда. Во время учебы у Паука ему порой доставалось намного больнее. И унизительнее тоже. Намного.
А вот таких улыбок — не доставалось…
Дайму не надо знать. Ни об этом, ни о… Вообще ни о чем.
Он, конечно, вылечит, если его попросить. Может быть, даже не ухмыльнется. И не станет ехидничать и припоминать потом. Может быть, даже задумается не сразу. Но когда-нибудь обязательно задумается: почему у него у самого не возникло никаких проблем, а у Роне — возникли? И тогда обязательно сопоставит и вспомнит про все те разы, когда был принимающей стороной.
Все три. Из одиннадцати.
Сразу ведь все понятно станет, да? Кому и что там было надо. И кто и кому должен — тоже. И сколько.
Это сейчас Дайм ведет себя так, словно ничего не произошло, словно вообще ничего не было, а стоит ему понять… Значит, не стоит ему понимать. И повода лишнего задуматься ему давать тоже не стоит.
— Верхом и только верхом, мой темный шер! При полном параде и прочих регалиях, мы же представители императора, а не дысс с болотной кочки!
Роне фыркнул, высокомерно задрав подбородок и стараясь не морщиться.
Верхом…
Это будет больно. Очень. Лучше было бы через портал, но уговаривать Дайма, ничего не объясняя… Нет. А объяснять… нет тем более!
Значит, эту боль тоже придется усвоить. Переработать, переварить, пустить в дело, превратить в энергию. Интересно, возможен ли заворот ментальных кишок от энергетического переедания?..
Дайм придержал перед ним дверь таверны. И даже воздушный кокон создал, опередив замешкавшегося на пороге Роне. И пошел рядом, почти касаясь плечом и продолжая нести какую-то чушь о традициях и торжественности.
И все это почти примирило Роне с необходимостью поездки верхом.
Одной единственной встречи с не умеющей себя контролировать сумрачной малолеткой оказалось достаточно, чтобы показать, чего на самом деле стоят все его ментальные блоки, служившие надежной защитой еще со времен пресловутого ученичества у Паука. Одного единственного ее: «Хочу!» оказалось вполне достаточно.
Потому что ты сам хотел. Причем ничуть не меньше. И уж точно намного дольше.
Стоила ли одна ночь (пусть даже и настолько восхитительная) последующих проблем? Ладно, не проблем, просто некоторых трудностей. А шис его знает. Наверное, стоила. Во всяком случае, сладко и сыто ноющее каждой клеточкой тело в этом точно уверено, и удовлетворенно искрящая первым уровнем аура тоже, а что там себе по этому поводу думают мозг и гордость, на это им плевать.
Да и выбора, в общем-то, не было.
И теперь выбора тоже нет: придется выбивать из Дайма дурь, долго и нудно. Все эти дурацкие заморочки по поводу приколоченных раскладок, лидерства и иерархии. Потому что оказавшись сверху ночью, светлый автоматически и днем будет считать себя победителем, а Роне… в лучшем случае — побежденным, должником, низшим по рангу и статусу. Но скорее — просто подстилкой. Сучкой, которая должна знать свое место. И обращаться начнет соответственно, исходя из этого нового статуса. Во всяком случае — попытается.
Не понимая, что это полная дурь.
И вот эту-то дурь и придется из него долго и болезненно выбивать. Доказывая собственную крутость всеми возможными способами, чтобы и памяти не осталось, и мыслей даже. Унижая в свою очередь. Опять-таки — всеми доступными.
Понятно же, что после такого ни о каких более или менее нормальных взаимоотношениях (ладно, пусть даже не дружеских, это было бы слишком, но хотя бы просто нормальных рабочих) и речи быть не может.
Впрочем, все это лирика и никому не интересное слюнтяйство. Рассмотрим по пунктам: выбора не было? Не было. Удовольствие получено? Получено. Силы прибыло? Еще как. Намного больше, чем рассчитывал, по обоим последним пунктам.
Ну и чего тогда ныть?
Ману Одноглазый был прав: секс со светлым способен продуть чердак любому темному, и не только остротой удовольствия, но и потрясающим скачком сил. Какая там вторая, Роне себя на четкую первую ощущал! Да и сейчас ощущение это не то чтобы совсем пропало, сил по-прежнему столько, что можно горы свернуть… ну или хотя бы починить разрушенную в порыве страсти крышу и мебель несчастной таверны.
Нет. Пусть этим занимается светлый, когда проснется.
И даже не потому, что глупо темному заботиться о каких-то бездарных селянах, когда под боком есть светлый (в самом прямом смысле слова под боком — сопит, носом в подмышку уткнувшись!), которому такие глупости по статусу положены. Просто это дает отсрочку. Еще одну. Пусть и небольшую, но все-таки. Очень уж не хочется заканчивать этот почти что сон и возвращаться в реальность. Лежать в теплых объятьях полковника Магбезопасности и самому обнимать его поперек живота намного приятнее.
И давить, давить, давить глухую тоску о том, что подобной восхитительной ночи больше никогда не повторится…
Надо быть реалистом: это у сна (ну или почти сна) особые законы, да и Аномалия поспособствовала. А как только сон окончательно перестанет быть сном — все неминуемо вернется к той самой реальности, которую Роне знает намного лучше, чем ему бы хотелось.
Нос щекотал упругий каштановый завиток. Потянувшись, Роне тронул его губами, сам толком не понимая — зачем это делает. Может быть, просто чтобы убрать? Щекотно ведь.
— Ну что, мой темный шер, будем вставать? — сказал вдруг Дайм абсолютно не сонным голосом. Завозился, выдохнул резко, рассыпав по коже стайку мурашек. Фыркнул: — Или тебе так понравилось изображать дохлого… э-э-э… ястреба?
Роне помедлил с ответом, судорожно пытаясь вычислить, что из только что сказанного полковником МБ можно счесть щипком сверху и утверждением новой иерархии, чтобы не пропустить, ответить сразу же адекватно и хлестко. И пропустил саму возможность ответа — Дайм заговорил снова:
— Надо бы отнести Аномалию к Медному, пока он сам не приперся сюда со своим взводом солдат. Поможешь?
Дайм сказал это просто и буднично, словно имел в виду именно то, что говорил, и ничего другого.
— Надо, — ответил Роне осторожно. Поскольку обнаружить подвоха опять не сумел.
— Тебе Аномалию, мне переговоры. Пойдем, мой темный шер?
Голос Дайма звучал по-прежнему вполне миролюбиво и нейтрально, словно он говорил о чем-то, не имеющем особого значения. Несмотря на призыв, сам он не стал вставать немедленно, даже объятий не разомкнул. Только чуть шевельнулся, потеревшись щекой о нос Роне. И тому сразу же очень захотелось чихнуть.
— Доверишь мне свое сокровище? — спросил Роне с осторожной насмешкой, тщательно пряча панику куда подальше и поглубже.
— Только сегодня, Ястреб. — Дайм вздохнул и опять потерся щекой, на этот раз настойчивее. Добавил почти извиняющимся тоном: — Ты же помнишь, мы с тобою по-прежнему враги.
— Вспомню. — Роне постарался, чтобы его голос звучал так же нейтрально и буднично, как у Дайма. — Утром. Когда закончится гроза.
Утром, когда проснусь. Потому что это сон, наверняка все еще сон, наяву не может быть так хорошо. А раз сон, то… У сна свои правила.
И Роне уже вполне сознательно поцеловал Дайма в висок, куда полковник МБ так явно, настырно и беззастенчиво напрашивался.
https://author.today/u/ann_iv
Коэрт, южный аванпост Орнея, перевалочный пункт между двумя мирами, вобравший в себя черты обоих… Прокаленная солнцем Рагаста разительно отличалась от Джинеры и Барадоса. Дома, преимущественно из бледно-желтого ракушечника, были обращены к улицам глухими стенами. Порт, огромный рынок и примыкающее к нему Термы*** являлись центрами деловой и общественной жизни для горожан, а в остальном она протекала во внутренних двориках и на площадях, где под старыми оливами стояли низкие широкие скамьи, на которых почтенные мужи играли в древнюю и требующую сосредоточения игру шотраджу, перемещая по расчерченной доске фигурки. А хозяева кондитерских лавок бесплатно подавали купившим сладости крошечную — на один глоток — чашечку тэ, янтарного бодрящего напитка из листьев растения, произрастающего только на Коэрте и обладающего целебным свойствами. Городом в городе был университетский квартал, обнесенный высокими стенами, где в удалении от мирских соблазнов постигались тайны Мироздания. Впрочем, судя по знанию злачных мест Рагасты, которое демонстрировал Джузе, у Арно возникли обоснованные сомнения по поводу «удаления от соблазнов».
Прошли почти две недели, как они стояли в Рагасте, и жизнь налаживалась — на вино и шелк нашелся оптовый покупатель, а сегодня утром офицер береговой охраны сообщил, что его возжелал видеть сам сид Танкред.
Неугомонный лекарь затащил Арно и Микеле с Вольхом в Термы, называя их главной достопримечательностью города. В воздухе разливался запах сандала и этррурского кедра. Брикасс блаженствовал в облицованном мрамором бассейне, позволяя ароматной горячей воде смыть не только многодневную грязь, но безрадостные воспоминания.
У другого бортика гикал и плескался Микеле; суровый рунеец хранил по обыкновению молчание. Рядом плюхнулся в воду Джузе, расплылся в улыбке.
— Куда ты дальше, Джузе? Вернешься домой?
Улыбка у того погасла:
— Тебе разве не нужен врач в команде?
— Нужен, но я не считал себя вправе удерживать тебя. Я бы хотел, чтобы завтра ты сопровождал меня во дворец.
— О… всегда мечтал проверить, правда ли, что внутри все из золота, даже нужник, — хмыкнул Джузе. — А стража не погонит?
— Не погонит, — помолчав, Арно тихо спросил: — Как ты сумел заманить часового в трюм?
— Ты запомнил? Ерунда… Сын пустыни отчего-то воспылал ко мне страстью, — у Джузе вырвался смешок, но глаза потемнели, — Статус личного раба Эль-Сауфа защищал меня от его притязаний. Ну я и решил попробовать… свои чары. Нет, не думай, я не…
— Я и не думаю. А Эль-Сауф, что он сказал тебе?
— Сказал… что прошедшего обряд Сейд Тахрир не отпустит… — лицо лекаря на мгновение исказилось. — Я ответил, что не боюсь, но…
— Понимаю. Я рад, что ты пойдешь с нами, — сменил тему Арно. — Расскажи мне о Коэрте,
— Входит в Этруррский Альянц, но сиды Коэрта издревле вели самостоятельную политику. Пересечение торговых путей, защищенность гаваней, свободная торговля всех и всем. И тэ. За пять либр**** сушенных листьев в Сахрейне платят золотой динар, а в Орнее — таллеру. Пытались развести в других землях — нет, не растет.
— И как мирятся с такой несправедливостью? — усмехнулся Брикасс.
— Дукам проще заключать договоры и закрывать кой на что глаза, ведь либеросы очищают море от пиратов. А сахрейнцы несколько раз нападали. Но золото позволяет либо откупиться, либо заплатить кондотьерам и каперам…
Послышался звонкий смех, из клубов пара вынырнули девушки-банщицы, одетые в короткие безрукавные туники. Микеле издал восторженный вопль, с шумом и брызгами выметнулся на нагретые мраморные плиты и протянул к прелестницам руки.
— Срамота, — буркнул Вольх, погружаясь в воду по шею.
— Девочки знают толк в массаже, — к Джузе вернулась жизнерадостность. — И во всем прочем тоже знают! Смелее, Вольх! Когда еще выпадет такое счастье. А ты, Фальго, что застыл?
***
Кроме знающих толк банщиц, в Термах нашлись цирюльник и даже портной, который подогнал одежду: короткий, расшитый серебрянным галуном кафтан из синего атласа, к которому полагался бесконечной длины кушак. Джузе в срочном порядке пришлось научить Брикасса премудростями расположения складок. Костюм завершали панталоны, присборенные под коленями, шелковые чулки и башмаки из мягкой кожи. Лекарь также приоделся — в светлую льняную тунику со стоячим воротничком, типичную для этррурских медиков, и штаны свободного кроя.
Перед визитом во дворец правителя Брикасс завернул в храм. Негасимый огонь пылал в чаше треножника, установленном у подножия статуи Странника. Арно задержал на ней взгляд. Обычно Посланца Звезд изображали могучим воином или благообразным мудрецом. В храме Рагасты это был усталый, только вышедший из боя мужчина средних лет в порубленных доспехах, тяжело опирающийся на меч. Что же вдохновило скульптора на такой образ? Он постоял немного в прохладном полумраке, затем бросил в огонь веточку мирта, мысленно вознося благодарность за избавление от опасности, и очертил перед собой знак рассеченного круга. Джузе в храм заходить не стал и ждал снаружи. Вздохнув, Арно воздержался от расспросов.
У кованных ворот резиденции вытянулись два солдата в желто-красных цветах Танкреда Коэртского. Рядом, под навесом, защищавшем от палящего солнца, скучал сержант. Об их приходе стражу предупредили, поскольку сержант, как только Арно назвал себя, открыл ворота.
Дворец представлял из себя трехэтажное здание с портиком. С оружием внутрь не допускались, поэтому в вестибюле Арно не без легкого беспокойства расстался со шпагой. В сопровождении сержанта он и Джузе поднялись на второй этаж и пройдя анфиладу роскошно отделанных покоев, остановились перед дверями, инкрустированными листовым золотом и пластинками лазурита.
— Сид Танкред ждет вас, — поскрипел из угла секретарь, взглянув на посетителей поверх пенсне.
Сержант аккуратно стукнул в двери, распахнул их и отступил в сторону.
Арно зашел внутрь и, дойдя до середины, остановился: в кабинете никого не было. Удивившись отсутствию правителя, он переглянулся с Джузе. Тот пожал плечами. С невольным любопытством Брикасс осмотрелся. Может, у сида и был нужник из золота, но обстановка кабинета отличалась строгостью: шкафы из темного дерева с фолиантами и свитками, подробная карта Срединного моря на стене, заваленный бумагами массивный стол, в углу — статуэтка в два локтя высотой, уменьшенная копия изваяния Странника из храма. Все выглядело даже слишком обыденно в сравнении с роскошью других залов, разве что подвешенное под потолком чучело зверя-тамсаха*****, которого Арно приходилось видеть лишь на картинках, выбивалось своей диковинностью.
Неприметная дверца слева от главного входа распахнулась, и в кабинет стремительно вошел худощавый седовласый мужчина в бордовой ферязи****** с золотыми нашивками на груди. Арно дал бы ему лет пятьдесят, если бы не знал, что правитель оставил за плечами уже шестидесятую весну.
— Так это ты победитель Эль-Сауфа?- спросил Танкред, изучающе разглядывая его.
— Да, сид, — почтительно склонился Брикасс. — Но без помощи лекаря Джузе, бывшего в рабстве у пиратов, ничего бы не вышло.
Танкред скупо улыбнулся и сказал Джузе:
— Мне знакомо твое лицо, юноша.
— Сиятельный Танкред, вы почтили своим присутствием университет четыре года назад. Я был представлен вам ректором как подающий надежды…
— Припоминаю. Ты из семьи Орсала, ведь так? Наслышан, наслышан. Рад, что ты обрел свободу. Должно быть, твой почтенный отец будет счастлив обнять тебя. Ступай, Джузе, — Танкред подошел к столу и, взяв медный колокольчик, встряхнул им. Дверная створка приоткрылась, в кабинет заглянул секретарь: — Выдай славному Джузе Орсала кошелек с дукатами.
— Да будет над этим домом милость Странника, — кланяясь, Джузе попятился к дверям.
— Почему ты пожелал служить мне? — обратился Танкред к Арно, когда они остались вдвоем. — Надеюсь, тебе уже объяснили, что либеросы ни при каких обстоятельствах не занимаются грабежом купеческих судов.
— До плена у пиратов я служил во флоте. Сражаться с подобными Эль-Сауфу… мой долг. Тем более сейчас.
— Интересно. А как твое имя? Настоящее имя?
Арно заколебался, и это не укрылось от внимание правителя.
— Разные пути приводят ко мне тех, кто желает стать либеросом. Иногда следом за ними идут месть и могущественные враги. А я ценю годных моряков и храбрых воинов. Скажу тебе и то, что есть некоторые люди, чье влияние возможно на сильных мира сего, и они заинтересованы в сохранении равновесия здесь, в Срединном море. Однако, если однажды ко мне придут с требованием выдать тебя, я должен знать, кого защищаю. А ты уже прославился, пленив Эль-Сауфа, и что-то мне подсказывает — твоя слава будет еще громче.
Арно прямо посмотрел в пронизывающе темные глаза Танкреда:
— Я Арно Брикасс. Мой род один из древнейших в Галее. Был. Отца и братьев казнили за участие в мятеже против короля Лодо. Мне пришлось бежать.
— Хорошо, что вы были честны со мной, сьер Арно. Лейтенант Родригес подробно описал вашу шпагу. Он утверждал, что вы убили владельца или попросту украли ее, — как бы между прочим заметил Танкред и выставил перед собой ладонь, предупреждая возмущение Арно: — Мне даже пришлось навести справки и полистать армориал. Что же, ваша тайна останется в этих стенах, на людях я буду по-прежнему звать вас Фальго. Секретарь подготовил грамоту, а капитан порта выдаст штандарт либероса, чтобы ваш корабль не спутали с пиратским. Я плачу за взятых пиратов. И то, что вы обнаружите в трюмах — ваше по праву. — Танкред снял с пальца серебрянный перстень с сапфиром и протянул Брикассу: — Сим принимаю вас на службу, Арно Брикасс.
Шагнув к столу, Арно низко склонился, беря перстень.
— Долг и Вера! — слова, много веков назад начертанные на гербе Брикассов сами пришли на ум.
Орсала, запрокинув голову, смотрел в бездонное небо. Кошелек приятно оттягивал пояс. Напиться от щедрот сиятельного Танкреда? Так и стоит поступить. А потом он завалится к самым лучшим девочкам Рагасты. И хотя бы в эту ночь не будет просыпаться от теней, крадущихся за ним по бесконечным коридорам снов.
— Джузе!
Он встрепенулся, услышав голос Фальго.
— Все прошло отлично, да? Как я и говорил…
— Ты прав. Думаю, что это стоит отметить.
— У папаши Клико неплохое пойло.
— Вот и нагрянем. Но послушай. Я понял, что ты из уважаемой семьи? — осторожно спросил тот.
— И что с того? Теперь ты будешь называть меня сьером? — иронично скривил рот Орсала. — Так это скорее мне так должно к тебе обращаться… — он заметил, что Фальго нахмурился. — Ох, ну и зануды некоторые благородные. Моя семья богата и имеет влияние в Амальфи. Но я покрыл имя позором, пройдя обряд. Пусть лучше считают меня мертвым.
— Будь по-твоему. Сид Танкред сказал, что мы можем отправляться на патрулирование хоть завтра.
— Или когда протрезвеем. Шучу. Кстати, ты дашь шебеке новое имя?
Фальго неожиданно улыбнулся:
— Конечно. «Этансель». На одном из наших диалектов — «Искра».
* сид — правитель (пришло из сахрейнского, сеид, сейд, искаженное)
** колдершток — рычаг, часть рулевого управления судном (до появления штурвала)
*** термы — купальни, часто построенные на природных горячих источниках
**** либра — древнеримская мера веса ок 330 гр
***** тамсах (сах) — крокодил
****** ферязь — свободная долгополая одежда с длинными рукавами с нашивками из разного рода тесьмы на груди по числу пуговиц
******* армориал (фр) — сборник описаний и изображений гербов
https://author.today/u/ann_iv
Брикасс стоял на корме, глядя в ночное небо. Шебека, которая носила гордое имя «Хасада», «Лев», резво бежала по волнам. Судя по расположению звезд, «Хасада» оказалась намного дальше к югу, чем он полагал со слов альбийцев. Поэтому Эль-Сауф и проявил беспечность. На палубе возбужденно переговаривались бывшие пленные, кажется, они еще не до конца поверили в обретенную свободу. А пред ним теперь, когда ликование схлынуло, вставал вопрос — куда направиться? Вернуться в Барадос (и поквитаться с вероломным Миландосом — хмыкнул он про себя) или идти в Талассу? Скорее всего. С ним — альбийские моряки, а в трюме груз полакра. Однако путь не близкий. И людей хватит, чтобы управиться с парусами, но не для того, чтобы отбиваться, если им вдруг навяжут бой.
И как поступить с Эль-Сауфом и остатками его команды — а пиратов не менее двух десятков? Рискованно держать на корабле такое количество головорезов и неразумно тратить на них припасы. У проблемы было решение, однако у Арно оно вызывало протест и отвращение. Одно дело — сражаться с врагами в бою, и другое — хладнокровно расправиться с пленными…
Он обернулся, скорее почуяв, чем услышав шаги. Джузе, неслышно ступая, подошел к нему.
— Куда ты решил идти, Фальго?
— Таласса.
— Почему туда?
Арно пристально вгляделся в лицо лекаря:
— Ты ведь не просто так завел разговор.
— Не просто. К восходу и полдню лежит остров Коэрт. Сид* Танкред привечает храбрых и удачливых. То и другое у тебя есть. И корабль с ценным грузом…
— Ты предлагаешь мне уподобится Эль-Сауфу? — хмурясь, прервал его Арно. — Груз принадлежит альбийцам.
— А ты спроси у седобородого, он у них за старшего, — тонко улыбнулся Джузе и позвал: — Элой, подойди.
Из темноты выступил пожилой альбиец.
— Ты был капитаном?
— Помощником.
— Так что ты хотел сказать мне, Элой?
— С нами был торговец из Амальфи — ему и принадлежал товар. Торопился доставить на осеннюю ярмарку в Талассу, а другого корабля не нашел. Он уговорил капитана снять шесть пушек, у нас остались лишь фальконеты. Сладко пел, клялся Огнем Странника, что с сахрейнцами договор есть. Показал вымпел в доказательство, что на мачте надо поднять. Хорошо заплатить обещал, — альбиец махнул рукой. — Жадность затмила капитану разум. Может, тот пес, что сейчас в клетке сидит, и не слыхал про договор, а может — нечисто с самим торговцем. Оттого и спешка. Капитан отправился за Предел, пусть там ответ держит, за погубленные души…
— А торговец?
— Из виду его потерял в начале боя. Подох — так плакать не буду. Только если в Талассу придем — не видать нам денег, Торговая Гильдия не даст продавать, как бы еще в разбое не обвинили.
Арно задумался: с одной стороны, злоключения альбийцев мало его касались, но с другой — эти люди пошли за ним, когда никто не смог бы предугадать исход бунта.
— Потолковал я с ребятами. И про Коэрт нам ведомо, — продолжал между тем Элой. — Там лишних вопросов не задают. Можно товар сбыть. А ежели надумаешь либеросом у сида Танкреда стать — некоторые с тобой счастья попытают… По нраву ты им пришелся.
— Благодарю, Элой, — Арно заметил, что стоящий у колдерштока** Микеле заинтересовано прислушивается к разговору. — Дай нам посовещаться.
Альбиец с поклоном отступил.
— Танкреду весьма досаждают пираты. А помощи от других вольных городов не дождаться, — сказал Джузе. — Вот и дает своей властью грамоты либеросам.
— Таким же пиратам? — скептически спросил Арно.
— Нет. Вроде эйрландских рейнджеров, только в море. Они не трогают мирных купцов.
— Так уже и не трогают? Море скроет все следы.
— Море, может, и скроет, да сиду все равно станет известно, и не спрашивай меня, как… И тогда не позавидуешь ослушникам.
— Фальго, лекарь дело говорит. Али опять к кому наниматься будешь? И корабль ладный… — вставил Ринетти. — Только надо сейчас курс менять, а то сильно к полночи уйдем.
— Сколько же стоит грамота сида?
— Грамоту он тебе так выдаст. И за Эль-Сауфа награда полагается. А дальше — доля от того, что будет найдено в пиратских трюмах.
Арно свел брови, заметив это, Джузе с кривой усмешкой продолжил:
— В Рагасте пасутся представители самых крупных купеческих домов Этррури и других государств, выкупают товары у Коэртской гильдии.
— И задирают цены.
— Своего барыша всяко не упустят, — буркнул Микеле. — А либеросам чай не даром на пиратские сабли лезть.
В словах лекаря и Микеле был резон. Что же. Рейнджер, охотник за головами. Далеко же это от того, чем он первоначально думал заниматься. Но предаваться размышлениям о превратностях бытия он не может себе позволить.
«Ты больше не в королевском флоте, благородный сьер», — с толикой иронии сказал себе Арно и встряхнул головой:
— Хорошо. Идем на Коэрт.
***
«Хасада» вошла в гавань Рагасты, столицы острова, через день, рано утром. Арно приказал лечь в дрейф и поднять на грот-мачте белый флаг в знак мирных намерений. Сторожевой пинас, стоящий на внешнем рейде, дал предупредительный выстрел из носовой пушки, затем от него отвалил баркас под парусом, полный вооруженных людей. Вход на внутренний рейд защищал узкий и опасный пролив среди скал, называемый Фаринго — Глотка.
С борта шебеки спустили штормтрап, собравшиеся на палубе настороженно наблюдали, как приближается баркас.
Коэртианский офицер, поднявшийся на борт в сопровождении четырех солдат, также настороженно оглядел пестрый экипаж, остановил вгляд на оборванце с дворянской шпагой на боку, и его брови поползли вверх.
— Фальго, — представился Брикасс. — Хочу послужить сиду Танкреду.
Офицер презрительно оттопырил губу.
«Где этот проходимец раздобыл шпагу?» — внятно читалось в блекло-голубых глазах.
— Многие хотят, — небрежно бросил он. — Чей корабль?
— Мой, — спокойно ответил Арно, подавляя раздражение. — Захвачен в бою. И в трюме есть кое-что для светлейшего сида. Такому блестящему офицеру, как вы, должно быть ведомо имя Эль-Сауфа, причинившего немало убытков этррурским купцам?
Коэртиец недоверчиво фыркнул:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что победил самого Эль-Сауфа?
— Не угодно ли взглянуть на название корабля, благородный сьер? — растянул губу в улыбке Арно, помня, что должен проявлять почтительность: — И на самого Эль-Сауфа?
Офицер в растерянности покосился на подчиненных, каменевших лицами позади.
— Смотри, если ты врешь… — важно протянул он, пытаясь сохранить за собой поле боя.
Впрочем, при виде запертых в клетках пиратов, призывающих на головы врагов громы и молнии, а главное — тюков с шелком и бочонков с вином, спесь с него слетела окончательно.
— Я доложу капитану порта. А он передаст выше… Седмицу займет. Пока можешь бросить якорь у южного причала. Я пришлю к тебе лоцмана, проведет через Фаринго. Этого, — он указал на Эль-Сауфа, сидевшего на охапке соломы, так, будто это был королевский трон, — заберу с собой. За остальными приду позже.
Эль-Сауф, хранивший во время всего плена молчание, встретился с Арно гдазами и вдруг сказал:
— Ай, Альсахр, ты провел меня. Однако путь Сейд Тахрира извилист, как знать… — он многозначительно замолк и, отыскав взглядом среди собравшихся в трюме людей Джузе, добавил несколько слов на сахрейнском.
Лекарь отшатнулся, затем, упрямо набычившись, что-то хрипло ответил.
— Пошевеливайся! — прикрикнул на пирата коэртиец, прижимая батистовый платок к носу: — Ну и воняет же от тебя! Кстати, Фальго, портовые сборы — двадцать процентов от выручки.
Микеле присвистнул:
— Двадцать, ого!
— Пока так, мой друг, — живо обернулся к нему к офицер: — Вот будет грамота либероса, тогда и разговор другой.
https://author.today/u/ann_iv
Солнце клонилось к закату и рыжие отсветы падали на кромку люка. На палубе пираты отмечали свою удачу, а запертые в трюме пленные хранили угрюмое молчание. Микеле и рунеец вернулись, двум другим рабам повезло меньше.
«Хотя с какой стороны взглянуть», — с горькой иронией подумалось Арно.
Но теперь до конца плавания недостатка в людской силе не будет. Содержимое трюмов купца также перекочевало на шебеку, и судя по восхищенным восклицаниям, у сахрейнцев были все поводы для радости.
Он лежал, заложив руки за голову, рассматривая доски палубного настила над головой, и когда кто-то подошел к клетке, не сразу повернул голову. В замке скрежетнул ключ.
Арно вскинулся: Джузе смотрел на него в упор, и на его губах играла шалая улыбка.
— Иди, Фальго… господин зовет тебя, — лекарь открыл дверцу.
— Что желает солнцеликий Эль-Сауф? — ровно спросил он, поднимаясь на ноги.
— Там все… узнаешь, — Джузе схватил его за руку и потащил к трапу, горячечно шепча: — Я опоил их…
Сердце бешено заколотилось, но Арно не спешил верить:
— Ты говоришь о…
— Да! Остатки вылил в бочонок с вином… Быстрее… — он сунул Арно два кинжала. — Забрал. Пистолетов не было…
— Да погоди же! — Арно, отцепив его пальцы с запястья, шагнул обратно: — Открой вторую клетку.
Джузе заколебался, нерешительно переводя взгляд с Арно на зашевелившихся пленников.
— Микеле! Не передумал?
— Я с тобой, Фальго.
— Перебьют… — обреченно протянул кто-то из пленных.
— Так тоже недолго на свете задержишься, — буркнул Микеле. — Вот уж поверь.
Рунеец подошел вплотную к решетке.
— Кто не чувствует в себе смелости рискнуть, пусть останется здесь. А ты, рунеец, что?
— Отчего бы нет, господин.
— Зови меня Фальго.
— Вольх.
Еще несколько человек встали и приблизились к ним. Арно посчитал — вместе с ним было десяток. Не так уж и плохо.
Лекарь открыл замок и шикнул на загомонивших пленников:
— Тихо, всех переполошите…
— Где оружейная? — спросил Брикасс.
— Оружие заперто в капитанской каюте. Думаю, Свет Луны уже подействовал и на тех, кто пирует на палубе. Ломейни я тоже поднес кружку, — Джузе, казалось, справился с лихорадочным возбуждением: — Часть команды на полакре, идет позади. Остаются вахтенные и часовой у трапа, — на его лице проступило презрение пополам с ненавистью. — Но с этим я знаю, как поступить. Заманю его в трюм. А вы уж приготовьтесь.
— Хорошо. Нужно проникнуть в пороховой склад. Взять порох и картечь. Микеле, бери двух человек. Сможешь открыть замок? — Арно протянул Ринетти один из кинжалов.
— А то нет! — в глазах Микеле вспыхнул хищный огонь.
Лекарь гибко скользнул к трапу.
— Сдается мне, Фальго, тебе кинжал несподручный, — проговорил Вольх. — Не из варнаков ты.
— Верно, — Арно пристально глянул на рунейца, затем отдал второй кинжал ему.
Они прокрались вслед за лекарем и замерли, прижимаясь к борту.
— Махлаан, Реис!
Темная фигура часового, вырисовывающаяся на фоне закатного неба, шевельнулась. Он наклонился над люком и что-то спросил. Джузе ответил — хрипло, с низкими, вибрирующими интонациями. Арно, который не до конца был уверен в том, что лекарь управится с часовым, с удивлением увидел, как тот расплылся в ухмылке и начал спускаться вниз. Как только он оказался под палубой, за его спиной возник Вольх. Короткий взмах кинжалом, и часовой осел, даже не вскрикнув. Рунеец не дал ему упасть и осторожно уложил возле трапа.
Арно выдохнул и обернулся к пленным:
— Кто-то знает сахрейнский?
Вперед выступил седобородый альбиец.
— Надень его одежду и возьми мушкет.
Он поднялся по трапу и осторожно выглянул из люка. Лекарь был прав — свободные от вахты были на пути к блаженству. Однако, это еще полдела.
Подоспевший Микеле показал ему продолговатые цилиндры, наполненные картечью, и мешочки с порохом.
— Я, Вольх и Джузе — в капитанскую каюту. Микеле и вы двое, — тихо сказал Арно и указал на переодетого альбийца и стоящего рядом с ним юношу: — Идите на корму. Уберете рулевого, но по-тихому, и ты, Микеле, займешь его место. Зарядите пушки. Остальным ждать. Сигнал — пистолетный выстрел. Да будет Странник к нам милостив, — он громко обратился к лекарю: — Джузе, ну так веди меня к господину, он уже терпение потерял. И Вольха веди, его тоже звали.
В сопровождении Джузе они прошли по палубе, перешагивая через развалившихся пиратов.
Эль-Сауф мечтательно смотрел в подволок и видел нечто, недоступное их взглядам. Однако Мусайед, которого не брало даже лунное зелье, смог подняться. Его руки шарили по кушаку в поисках кинжала, на лбу вздулись сизые вены. Не найдя оружия, помощник повел по сторонам мутными глазами, затем с утробным рыком поднял столик и швырнул его в вошедших. Вольх уклонился и шагнул вперед; в свете лампы блеснул клинок.
Выпад — и на лице помощника отразилось недоумение, затем его глаза закатились и, захрипев, он повалился на пол.
Арно покосился на рунейца, сноровисто прикончившего уже двоих. Тот перехватил его взгляд и по-волчьи ощерился, вытирая клинок об одежду Мусайеда.
— Поделом отродью Тьмы!
Он подступил к кушетке, на которой лежал Эль-Сауф, но Арно остановил его:
— Стой. Просто свяжи его.
Рунеец остановился. Отблеск безумия погас в его глазах, и Арно перевел дух.
Они вскрыли оружейный шкаф. Шпага Брикассов была внутри. Арно надел перевязь и эфес лег в ладонь, будто ласкаясь.
— Стрелять приходилось, Вольх? — Заряжая пистолеты, он чутко ловил все звуки, не поднимется ли тревога. Но с палубы доносились лишь пьяные возгласы, а значит, Микеле не сплоховал.
— Приходилось.
— Бери пистолеты и катласс. Джузе, надо отнести остальные вниз.
Лекарь понимающе кинул, сдернул с изголовья кушетки кафтан Эль-Сауфа, завернул в него оружие и, криво ухмыльнувшись, вышел из каюты.
Арно, в щель между дверными створками наблюдал, как он спокойно идет к трапу. Дождавшись, когда лекарь спустится, он отыскал взглядом вахтенных. Двое — на марсах, один на носу. Еще трое пригорюнились на палубе.
— Пора! — он толкнул двери и выстрелил в ближайшего вахтенного.
Внезапно раздавшиеся выстрелы оповестили тех из пиратов, кто еще в состоянии был отличить свою руку от вымбовки, что их представления об устройстве мира пришли в глубокое противоречие с действительностью. Вырвавшиеся с диким воем из трюма пленные усугубили замешательство.
Оставшиеся часовые стряхнули оцепенение, и Арно сцепился сразу с обоими, парируя шпагой удары сабель На выручку ему пришел альбийский моряк, полоснувший одного из них клинком по шее. И вдруг сам упал: в спине у него торчал нож, который метнули с марса. Вольх метким выстрелом снял марсового; с коротким воплем тот рухнул вниз. Второй сам прыгнул в море и исчез в темных волнах.
С палубы поднялся еще один пират, неожиданно ловко отбил саблей шпагу Арно и взмахнул длинным кинжалом, метя в живот. Но дурман сказался и на нем, исчерпав себя в этом порыве, пират покачнулся, и Арно ударом эфеса спровадил его в глубокий обморок.
На руку было то, что у пиратов не оказалось огнестрельного оружия. Попытки сопротивления были быстро подавлены, и вскоре шебека полностью оказалась в руках восставших, которые потеряли всего лишь троих. Сахрейнцев, кто сразу не отправился на свидание с девами-гайрани, загнали в рабскую клетку.
Арно отметил, что уцелевшие рабы из пустыни Сах, запертые со своими пленителями, все также безучастно сидели на корточках: мир или война совершенно не касались их.
Разумеется, на полакре, идущем в пяти кабельтовых, услышали выстрелы, и он попытался настичь их. Но шебека без особых затруднений оторвалась от поврежденного в бою корабля, со сбитой фок-мачтой и малочисленным экипажем. После того, как сгущающиеся сумерки скрыли их, Арно приказал взять курс на полночь.