Впрочем, в отеле живут и другие люди. И не все они поняли, что вступили в контакт с пришельцами. Глебски говорит о Кайсе:
«Я убежден, что вся трагедия прошла совершенно мимо её сознания, не оставив никаких следов». (с. 194)
Но только ли мимо сознания Кайсы? Далеко не всё понял и дю Барнстокр, и, быть может, его «дитя покойного брата». Впрочем, с чадом дело обстоит несколько сложнее, ведь у него есть своя особая загадка.
«Дитя неохотно выбралось из кресла и приблизилось. Волосы у него были богатые, женские, а, впрочем, может быть, и не женские, а, так сказать, юношеские. Ноги, затянутые в эластик, были тощие, мальчишеские, а, впрочем, может быть, совсем наоборот — стройные девичьи». (с. 19)
На протяжении доброй половины повести (со второй по десятую главу) читатели вместе с героями разгадывают эту загадку: мальчик или девочка, «жених или невеста»? Временами она волнует их гораздо больше, нежели таинственная гибель Олафа Андварафорса. Притом именно чаду достаются самые красочные и запоминающиеся монологи:
«Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне в дрезину бухой инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчёт немедленного обручения. При этом он то и дело пихает меня в плечо своей лапищей и приговаривает: «А ты иди, иди, я не с тобой, а с твоей сестрой…»/…/ Тут, на моё счастье, /…/ подплывает Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и всё это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже спины и волочет за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в Гамбурге.» (с. 108)
И так далее можно цитировать целыми страницами. Вот только:
Во-первых, почему эта столь заметная, временами чуть ли не единственная сюжетообразующая героиня в повести практически не играет никакой роли? Да, конечно, она последней видела Олафа «живым», ну и что? Ничего важного она инспектору не сообщает. (И не может этого сделать в принципе.)
Во-вторых, когда она произносит свой яркий и превосходный монолог? Когда, только узнав о смерти Олафа Андварафорса, отвечает на вопросы инспектора. Тогда она либо невежа, не знающая, как вести себя (вспомним, раздраженный вопросами инспектора Симонэ тоже пытается острить, но быстро спохватывается — не время, не место), либо тварь бездушная, смеющаяся и острящая сразу же после смерти человека, который ей небезразличен (и из-за которого она «глушит» водку и проливает много слёз). Но в том-то и дело, что Брюн, она же чадо, явно ни та и ни другая. И что тогда?
Тогда Брюн, скорее всего, видела больше, чем рассказывает, но не хочет об этом распространяться. Причем прежде всего перед самой собой. Причем видела, кажется, ещё одну попытку контакта, и эта попытка тоже не удалась.
В доказательство есть очень маленький эпизодик. Дело происходит сразу после «воскрешения» Олафа Андварафорса. Рассказывает Глебски:
«Я медленно полз по ступенькам, цепляясь за перила, миновал Брюн, испуганно прижавшуюся к стене /…/» (с. 189)
Испуганно: ключевое слово. Убийство Олафа Андварафорса и последующие события для Брюн ужасны, но она пытается скрыть свой страх за внешней бравадой. И все события, противоречащие её мировоззрению, просто выкидывает из головы. Вместе с пришельцами. Вот для чего так нужно это чадо.
===Одно маленькое резюме===
Интересно проследить, что же сталось с героями, которые так или иначе, но не желают вступать в контакт с пришельцами, больше, чем «им положено»: Сневаром, Хинкусом и Брюн.
«Хинкус отсиживает свою бессрочную и ежегодно пишет прошение об амнистии. В начале срока на него было сделано два покушения, он был ранен в голову, но как-то вывернулся. Говорят, он пристрастился вырезать по дереву и неплохо прирабатывает. Тюремная администрация им довольна». (с. 193)
«Отель «У Межзвездного Зомби» процветает — в долине теперь уже два здания, второе построено из современных материалов, изобилует электронными удобствами…» (с. 194)
«На чествовании «присутствовала очаровательная /…/ Брюнхилд Канн с супругом, известным космонавтом Перри Канном». (с. 193)
Всё произошло в соответствии с принципом булгаковского Воланда: «каждому по вере», точнее — по своему неверию. Каждый из героев, при всей разности их судеб, «получил покой»: тихий достаток и относительную безопасность. Вот только «небо» для них закрыто. В мире Сневара, Брюн и Хинкуса пришельцев нет и быть не может.
==Великий физик==
А Симон Симонэ, в отличие от всех остальных, ярый приверженец контакта. Причем в контакт с пришельцами он вступает почти у нас на глазах.
Во-первых, смерть, а затем воскрешение госпожи Мозес. Естественно, никто в это не верит (та самая сакраментальная фраза: «Великий физик слегка перебрал, и ему почудилось Бог знает, что…» (с. 102)), но у Симонэ возникли подозрения.
Далее мелькает странная фразочка. Рассказывает Глебски:
«Я покосился на Симонэ. Симонэ косился на госпожу Мозес. В глазах его было какое-то недоверие». (с. 158)
Что-то великий физик подозревает. Но что? Жива госпожа Мозес или это призрак? Думаю, дело сложнее.
Как мы помним, именно в этот момент хозяин отеля Алек Сневар оказался перед дилеммой. Пришельцам надо помочь, но и Глебски хозяин отеля сам предоставил всю полноту власти. В силу своего характера Сневар совершает минимально возможное воздействие, то есть, вновь перекладывает ответственность и кого-то просит о помощи. А первый (и практически единственный) кандидат на роль помощника (то бишь нового начальника) — это именно Симонэ. Вот, наверное, о чем думает и чему не доверяет за завтраком великий физик.
Далее, Симонэ выслушивает допрос Хинкуса, его историю о Вельзевуле и рассказ Глебски о гибели Олафа. И тихо исчезает. («Я виновато оглянулся на Симонэ и обнаружил, что физик исчез…» (с. 171))
Куда? Он сам отвечает через несколько страниц.
«— Пока вы дрыхли, инспектор, я выполнил за вас всю вашу работу».
(с. 176)
То есть Алеку Сневару Симонэ сказал, что согласен, а Мозеса, скорее всего, по-простому «взял на пушку» двумя сакраментальными фразами: «мне всё о вас известно» и «я готов вам помочь». Естественно, Мозес во всем «признался». Так и произошел ещё один контакт. Только к добру ли?
Я прекрасно (в здравом уме и твердой памяти) сознаю, что подавляющему большинство читателей и самим авторам Симон Симонэ очень нравится. И тем не менее… Кое-что в образе господина Симонэ смущает с самого начала. Его шуточки.
Дважды Глебски случайно слышит голос Симонэ:
«А где же инспектор? Где он, наш храбрец?» (с. 53)
«Правильно! Пусть-ка полиция наконец займётся своим делом…» (с. 56)
Не бог весть какие шуточки, но дело не в этом. Великий физик бросает их в спину инспектору и впридачу во второй своей шутке по сути цитирует господина Мозеса (самого богатого человека в отеле, откровенно не любящего полицию): «Инспектор, вот вам работа. Займитесь на досуге. Всё равно вы здесь бездельничаете» (с. 28). Непорядочно как-то. Да ещё его отзыв о покойном Олафе Андварафорсе: «экая дубина» (с. 98). (Кстати, Симонэ же великий ученый, человек очень умный, и, видимо, все простые смертные должны казаться ему «дубинами». Или не все?) Впрочем, пока это весьма субъективно и вполне может быть случайным совпадением. Но в последней главе повести именно Симон Симонэ, контактёр и борец за права пришельцев, выходит на первый план.
Итак, надо упросить инспектора отдать чемодан с важным для инопланетян прибором. Это надо пришельцам и, в какой-то степени, самому великому физику, но никак не инспектору Глебски. Спрашивается, как себя вести? Очевидно, очень вежливо и по-доброму, как вёл себя, к примеру, сам Симонэ, когда боялся обвинения в убийстве:
«— Думайте, что хотите, Петер, но я вам клянусь: я не убивал её. /…/ Вы же меня знаете, Петер! Посмотрите на меня: разве я похож на убийцу? /…/ Вы должны поверить мне, Петер. Всё, что я расскажу, будет истинная правда, и только правда. /…/ Я клянусь вам, Петер, поверьте честному человеку…» (с. 92-93)
Но это раньше. Что же великий физик говорит теперь?
«— А вы, однако, порядочная дубина, Глебски /…/ А ведь пожалеете об этом, Глебски. Вам будет стыдно, очень стыдно». (с. 179)
Кстати, а почему, собственно, дубина? Какие аргументы приводит великий физик в доказательство того, что Мозеса и К надо не арестовывать, а, наоборот, им помогать. Я лично усмотрел три аргумента.
Первый:
«— Черт возьми,— сказал Симонэ. — Вы что, не понимаете? Его запутали! Его шантажом втянули в банду! У него не было никакого выхода!» (с. 178)
Тогда почему бы, поверив Симонэ, не выпустить из тюрьмы всех бандитов, кроме преступников-одиночек? У них же тоже «не было никакого выхода»? Аргумент ниже всякой критики.
Второй:
«— Всё это очень легко проверить. Отдайте им аккумулятор, и они в вашем присутствии снова включат Олафа. Ведь хотите же вы, чтобы Олаф снова был жив…» (с. 177)
Ага. Отдайте сравнительно небольшие (по меркам бюджета страны) денежки господину Гробовому. И он оживит всех погибших детишек. Хотите же вы, чтобы они снова были живы… Не вижу разницы между этими словами. И значит, снова ниже всякой критики.
И, наконец, третий, сразивший через годы инспектора:
«Симонэ покусал губу.
— Вот тебе и первый контакт, — пробормотал он. — Вот тебе и встреча двух миров». (с. 179)
Пожалуй, единственный стоящий аргумент. По гипотезе Ефремова (которую, очевидно, разделяет и Симонэ), пришельцы могут быть только благими и добрыми существами. Для меня она также достаточно убедительна. Но не для Глебски. Он имеет полное право ничего не знать об Иване Антоновиче и его гипотезе, к тому же сейчас, например, она весьма не в моде, а в моде как раз произведения о «пришельцах великих, страшных и ужасных».
Иными словами, Глебски «дубина» просто потому, что не согласился с Симонэ. Высокого же вы о себе мнения, господин физик!
Это концовка их спора. Однако начало не намного вежливее:
-«Сейчас не время спать. /…/ И совершенно напрасно: никто на вас не собирается нападать. /…/ Пока вы дрыхли, инспектор, я выполнил за вас всю вашу работу. /…/ Отдайте им аккумулятор, Петер…» (с. 175-177)
И, наконец, когда инспектор задумался (а ведь думать, особенно для учёных, «не развлечение, а обязанность»):
«— Ну, что же вы молчите? — сказал Симонэ. — Сказать нечего?» (с. 178)
Да разве так просят?
И ещё одна сентенция Симонэ, нравящаяся большинству читателей (чтобы был понятен контекст даю маленький кусочек его диалога с Глебски):
«— Если гангстеры поспеют сюда раньше полиции, они их [пришельцев] убьют.
— Нас тоже, — сказал я.
— Возможно, —согласился он. — Но это наше, земное дело. А если мы допустим убийство инопланетников, это будет позор». (с. 176)
Господин Симонэ, вы действительно готовы пожертвовать не только собой, но и Брюн, и Кайсой ради пришельцев? Впрочем, это всё можно было бы как-то понять, если бы не ещё один факт.
«Симонэ сделался тогда главным специалистом по этому вопросу. Он создавал какие-то комиссии, писал в газеты и журналы, выступал по телевидению. /…/ Симонэ /…/ с кучкой энтузиастов /…/ совершили несколько восхождений на скалы в районе Бутылочного Горлышка, пытаясь обнаружить остатки разрушенной станции». (с. 193)
Так-то вот! Притом, что Мозес (за которого так страстно ратовал великий физик) отчаянно предостерегал против преждевременного контакта:
«Неподготовленный контакт может иметь и для вашего, и для нашего мира самые ужасные последствия…» (с. 183)
Теперь я могу сказать, что я думаю о вас, господин Симонэ. Никакой вы не великий физик, а зауряднейший научный карьерист. Чего вы хотели? Для начала, самому вручить пришельцам злосчастный чемодан. Они же, полагали вы, в долгу не останутся.
Причём большинство людей, узнав о споре учёного с полицейским, безоговорочно признают правоту учёного. Поэтому с Глебски вы ведете себя дерзко, провоцируя его. Чем резче он поведет себя, тем больше у вас аргументов. А потом вы заявили, что инспектор совсем спятил и чемодан ни за что не отдаст. И довели несчастного Мозеса до истерики. («Вы губите нас. Все это понимают. Все, кроме вас. Что вам от нас нужно?») Тем не менее Глебски с Мозесом о чем-то договариваются. Но вам не нужны договоры. Вы с хозяином отеля приходите. Но хозяин молчит, а говорите только вы. И что же говорите.
Вначале свысока интересуетесь:
«— Ну, что вы надумали инспектор?» (с. 187)
И после нейтрального ответа Глебски («Где Луарвик?») пошло-поехало.
«— /…/ Это будет скотский поступок. /…/ Никак не мог ожидать, что вы окажетесь чучелом с золотыми пуговицами. /…/ Бляху лишнюю захотелось на мундир? /…/ Вы мелкая полицейская сошка. /…/ Ведете себя, как распоследний тупоголовый… (с. 187)
Хороша вежливая просьба о помощи!
Наконец, пока хозяин держит инспектора, вы вытаскиваете из его кармана ключи и передаете их Мозесу. (Кстати, интересно, что вы при этом сказали. Ведь у Мозеса была договоренность. Наверное, что убедили-таки Глебски отдать чемодан без условий. То есть, врёте.)
Но, увы, побег пришельцев не удался. И кто виноват? Все тот же инспектор Глебски:
«А Симонэ всё рыдал, всё кричал мне: «Добился! Добился своего, дубина, убийца!..» (с. 191)
Полицию легко обвинять во всех грехах. Все её обычно недолюбливают.
Что было дальше, я уже немного написал выше («Симонэ сделался тогда главным специалистом по этому вопросу. Он создавал какие-то комиссии…»)
Доверчивый Глебски переживает за вас:
«Оказалось, он и в самом деле был крупным физиком, но это нисколько ему не помогло. Ни огромный авторитет не помог, ни прошлые заслуги. Не знаю, что о нем говорили в научных кругах, но никакой поддержки там он, по-моему, не получил». (с 193)
Вот только не нужна Симонэ была эта поддержка. Получи он её, была бы организована комплексная экспедиция во главе с каким-нибудь замшелым (или наоборот блестящим) академиком. И — прощай слава первооткрывателя. Ему нужна была роль «непризнанного гения», и Симонэ её получил.
И вот он с «кучкой энтузиастов — молодых учёных и студентов» ищет станцию пришельцев. Иными словами, шантажирует их, или я вступлю-таки в такой для вас опасный преждевременный контакт или…
Знаете, на кого вы, Симонэ, похожи? Есть тут ещё один специалист по шантажу пришельцев. Зовут его Чемпионом.
Что ж, да будет вам по вере.
«Во время одного из /…/ восхождений Симонэ погиб. Найти так ничего и не удалось». (с. 193)
А что Чемпион?
«Чемпион, по-видимому, погиб, во всяком случае на уголовной сцене он больше не появлялся». (с. 192)
Похоже, не правда ли?
Сразу бросается в глаза, что в ходе расследования убийства Алек Сневар дважды (на с. 98 и 173) виноватится, что сказал Мозесу лишнего: сначала про убийство Олафа Андварафорса, а потом, что пресловутый чемодан забрал инспектор Глебски. Но, может быть, случайность?
Вспоминаются два факта из начала повести. При первом же знакомстве (то есть в первой реплике, обращенной к инспектору) Мозес точно называет «специализацию» Глебски.
«— Инспектор,— проворчал Мозес. — Фальшивые квитанции, подложные паспорта…» (с. 27)
И кто в отеле это знал? Только сам Глебски и хозяин, который спросил у инспектора (см. с. 11).
А чуть ниже инспектор болтает и сплетничает со Сневаром. Речь, конечно же, заходит о Мозесе. Глебски предполагает (не всерьёз, спьяну и для поддержания разговора), что Мозес — фальшивомонетчик, и Сневар мгновенно отвечает:
«— Отпадает,— с удовольствием сказал хозяин. — Билеты у него настоящие». (с. 30)
Гм, а что у (хотя бы) фальшивомонетчика все деньги (то есть билеты) фальшивые? Наивно как-то… Разговор о Мозесе и его жене продолжается. И вскоре уже Сневар уверенно заявляет:
«— /…/ А вы знаете, Петер, у меня есть довольно веские основания предполагать, что никакая она не госпожа и вовсе не Мозес. /…/ По-моему, Мозес её бьёт. /…/ У Мозеса есть плётка. Арапник». (с. 32)
(Отметим, что первая фраза хозяина очень точно «выстроена». Это явно не экспромт, а «домашняя заготовка».) Только что защищал, и сразу наушничает? Или пикантной, но безобидной новостью отвлекает внимание от гипотетического фальшивомонетчества (и вообще мошенничества) Мозеса?
Связь очевидна. Сневар работает на пришельцев. И, быть может, именно он вступил с ними в первый контакт.
==Предварительные итоги==
Напрашиваются кое-какие выводы:
1) Никто из землян не воспринимает «чужаков» как пришельцев из космоса. Все предпочитают более «земную» версию нечистой силы.
2) Всё общение с пришельцами ведется либо из желания урвать свою большую (Чемпион) или малую (Сневар) долю выгоды, либо по служебной необходимости (Хинкус).
Выводы для нас неутешительные. Контакта нет. Вот почему, наверное, пришельцы пошли на последнюю отчаянную авантюру в «Отеле «У погибшего альпиниста». Чтобы дать землянам ещё один маленький шанс.
Проверка гипотезы
Начинаются собственно события в отеле.
И в первую голову происходит проверка лиц, которые уже вступили в контакт. Кроме Чемпиона, с которым для пришельцев всё ясно. Итак, вражеский наемник Хинкус. И свой помощник, хоть и наёмный, Сневар.
По идее Хинкус, как лицо незаинтересованное (а его босса рядом нет), при первой же серьёзной угрозе (а я с трудом поверю, что можно бояться больше, чем Хинкус боялся Вельзевула) должен сбежать. Хозяин же отеля должен оказать пришельцам настоящую, реальную помощь. Что же происходит на самом деле?
Как это ни парадоксально, именно Хинкус проявляет в этом контакте «человеческие черты». Гангстер прекрасно знает, что имеет дело с ужасной «поганью» (с. 170). И эту самую погань сторожит и не пускает из долины. И, не боюсь этого слова, с честью справляет с задачей. Даже героически выдерживает пытки:
«Как я там со страха не подох, как с ума не сошёл — не понимаю. Три раза в отключку уходил, ей-богу…» (с. 168)
(Кстати, господин Мозес, это что же получается: убивать людей нельзя, а пытать и доводить до сумасшествия, а то и до смерти — запросто. Какие же вы гуманные, о пришельцы.)
Несмотря на муки, страх смерти и сумасшествия (причем неизвестно, что хуже) Хинкус не покидает свой пост. И даже придумал легенду, почему так ужасно выглядит:
«— Туберкулез у меня,— сообщил он вдруг. — Врачи говорят, мне всё время надо на свежем воздухе… и мясо черномясой курицы…» (с. 57)
Понадобилась грубая неженская сила госпожи Мозес, чтобы остановить бандита. (Интересно, а ведь беднягу Хинкуса освободили практически случайно, его должны были найти не раньше следующего утра. Он что, за это время не мог помереть? Или сойти с ума?) Не знаю, как вы, но я, при всей своей нелюбви к тому, что делает Хинкус, не могу не уважать его за то, как он честно исполняет свой долг.
А что же Сневар? Хозяина отеля никто не пытает, не сводит с ума, не пугает до полусмерти. (Разве что Глебски грозит некими абстрактными «неприятностями», но несмотря на то, что Сневар сломал ему ключицу, их так и не доставляет.) Да помоги же ты пришельцам, чего тебе стоит?
Однако поступки хозяина весьма двусмысленны.
С одной стороны, он передает бразды правления в руки Глебски. А с другой—делает инспектору очень странные намеки. И даже не совсем намеки.
«Почему-то все время так получалось, что версия хозяина — единственная и безумная — всё время находила подтверждение, а все мои версии — многочисленные и реалистические — нет…» (с. 148)
Но что же все-таки хочет сказать хозяина отеля?
«Надо быть разумным. Не одним законом жива совесть человеческая». (с. 188)
«Я чувствую только одно, Петер. Вы заблуждаетесь. /…/ Мне кажется, что в этом деле обычные понятия вашего искусства теряют свой смысл…» (с. 122)
Это важные, но общие мысли. А в частности?
«Такое явление реального мира — мёртвый человек, имеющий внешность живого и совершающий, на первый взгляд, вполне осмысленные и самостоятельные действия,— носит название зомби». (с. 125)
Что-то начинает проясняться. Хозяин намекает, что Олаф вот-вот «восстанет из мёртвых». И далее:
«— Вы всё-таки ещё не созрели, Петер /…/. А вот, /…/ когда я увижу, что вы готовы, тогда я вам кое-что расскажу». (с. 122)
Когда же Глебски «будет готов»? Очевидно, при виде воскресшего Олафа. И тогда хозяин кое-что ему расскажет и, главное, поможет замять это «уродливо-бессмысленное дело». Вот почему Сневар так покровительствует инспектору. Глебски дотошен, но не слишком умён и, главное, незлобив. И согласится на любую версию, лишь бы не стать объектом насмешек. Версия же будет простая: «Великий» инспектор «слегка перебрал, и ему почудилось Бог знает, что…» Что же касается самого воскресения Олафа Андварафорса, то Алек Сневар перекладывает ответственность за это дело исключительно на плечи Мозеса. Им, стало быть, выкручиваться, а хозяин, так и быть, «наложит окончательный глянец».
Всё бы хорошо, но ситуация обостряется. Мозесу нужен чемодан, добыть который он не может без помощи Сневара. Об этих событиях повесть Стругацких умалчивает, но, в принципе, суть и так понятна. Есть одна косвенная улика:
«/…/ И только однажды [хозяин отеля], пряча глаза, признался, что тогда его больше всего интересовала целость отеля и жизнь клиентов. Мне кажется, потом он стыдился этих слов и жалел о своем признании». (с. 195)
С чего Алеку Сневару стыдиться? Человек исполнял свои обязанности. Но раз стыдился, значит, исполнил не все. Подвёл доверившихся ему пришельцев. Скорее всего, на их просьбу о помощи хозяин, как обычно, дал уклончивый ответ. В смысле, я бы рад, но вот этот чертов инспектор полиции запрещает. Нет, он какие-то усилия, конечно, обязательно приложит.
Например, поговорит с Глебски:
— Отдайте вы им чемодан, и пусть они убираются с ним прямо в свой ад, откуда они вышли». (с. 174)
А инспектор, естественно, отмахнётся в ответ. И тогда хозяин отеля решит зайти с иной стороны.
Но это уже немножко другая история.
Главарь гангстеров Чемпион — единственный персонаж повести, который не присутствует на её страницах. Он только упоминается, но тем не менее роль играет очень важную.
«— Слыхали про Чемпиона? Ещё бы не слыхали?..» — с гордостью заявляет Хинкус. (с. 167). По словам Мозеса, власть этого бандита почти беспредельна: «Он попытался переменить местожительство. Это не помогло». /
(с. 184) «Бежать в другой город, в другую страну не имело смысла: он уже убедился, что рука у Чемпиона не только железная, но и длинная».
(с. 185)
И ещё:
«Мудрый Чемпион предъявил злосчастной жертве показания восьми свидетелей /…/ плюс киноплёнку, на которой была запечатлена вся процедура ограбления банка, — не только три или четыре гангстера, готовых пойти на отсидку за приличный гонорар…» (с. 185)
Честно говоря, с трудом представляю себе преступника, обладающего такой властью. Почему тогда о нём вообще знает и ищет его полиция? Это во-первых. А во-вторых, на что идёт эта невероятная власть?
«В конце концов, как это всегда бывает,» к Мозесу «явились и предложили полюбовную сделку. Он окажет посильное содействие в ограблении Второго Национального, ему заплатят за это молчанием. /…/ Через месяц» Чемпион «объявился вновь. На этот раз шла речь о броневике с золотом». (с. 184-185)
«Послушай, зачем тебе столько денег?»
Своими дерзкими ограблениями Чемпион сразу заимел множество врагов. Это, во-первых, полиция, которая подобные дела расследует годами и не церемонится с подозреваемыми. (В порядке вещей, к примеру, похищение и пытки, не говоря уже о чудовищном давлении на свидетелей и осведомителей.) А, во-вторых, преступный мир, которому зверствующая полиция мешает спокойно обделывать тёмные делишки, и который, кстати, понимает, что выдав Чемпиона, искупит прошлые и будущие грехи. Так что вроде бы Чемпиону после этих ограблений стоит залечь на дно, пока всё как-то не уляжется.
Но знаменитый преступник не успокаивается. Он, скорее всего, похищает вертолёт и устраивает погоню за несчастным пришельцем в лучших гангстерских традициях. Мозес с соратниками явно нужны ему для новых громких злодейств. Мотив у Чемпиона может быть один. Страшнейший риск ради ещё большей власти (хотя большую власть мне представить сложно). И пришельцы служат тому средством. Кстати, не пришельцы, а нечистая сила:
«Вельзевул [то есть Мозес] — он ведь не простой человек. Он — колдун, оборотень! У него власть над нечистой силой…» (с. 168)
Впрочем, это, может быть, личное мнение Хинкуса, но затем:
«Свинцовой пулей оборотня не возьмешь. Чемпион с самого начала на всякий случай подготовил серебряные бананчики, подготовил и Вельзевулу показал…» (с. 169)
«Вот тебе и первый контакт. Вот тебе и встреча двух миров». (с. 179)
==Наемный работник==
Чемпиона, как уже писалось, нет в тексте повести. Зато есть, так сказать, его представитель, Хинкус. Присмотримся к нему повнимательнее.
При первом своем появлении он отчаянно ругается с таксистом из-за пяти крон:
«— Да за двадцать крон я куплю тебя вместе с твоим драндулетом! /…/ Вымогатель! Дай мне свой номер, я запишу! /…/ Что за чертовы порядки в этом городишке?» (с. 34-35)
По сути Хинкус совершенно прав. Но в специфической атмосфере отеля (где, как ни странно, не принято считать денег) он раз и навсегда стал чужим. Другие постояльцы относятся к нему со сдержанной брезгливостью:
«А, это такой маленький, жалкий…» (с. 90)
«Не представляю, о чем бы я мог с ним разговаривать». (с. 96)
«Давешний, закутанный до бровей в шубу человечишко…» (с. 36)
Но всё это только маска. На самом деле он, повторяю:
«/…/ настоящий ганмен в лучших чикагских традициях». (с. 165)
На допросе Хинкус делает вид, что о пришельцах (а также оборотнях и нечисти) не знает практически ничего. Только с чужих слов:
«А у него вся чародейская сила пропасть может, если он человеческую жизнь погубит. Чемпион нам так и сказал». (с. 169)
Но однажды проговаривается. Говорит о Вельзевуле (господине Мозесе):
«— Я его в разных видах видал, и толстым, и тонким. Никто не знает, какой вид у него натуральный…» (с. 167)
И когда вы, милейший Хинкус, все это повидали? (Напомню, знакомство пришельцев и гангстеров длится около двух недель.) Впрочем, а всех ли гангстеров?
«Примерно два месяца назад господин Мозес /…/ начал ощущать признаки назойливого и пристального внимания к своей особе. Он попытался переменить местожительство. Это не помогло. Он попытался отпугнуть преследователей. Это тоже не помогло. /…/ Свидетельства агентов Чемпиона, пострадавших при столкновении с роботами…» (с. 184)
Очевидно, перед нами один из анонимных «преследователей» и «агентов». Приятно познакомиться, мистер Хинкус.
А впридачу пара косвенных улик. Мозес характеризует Хинкуса, как «опасного гангстера, маньяка и садиста» (такие яркие слова о незнакомом человеке, пусть даже бандите), а робот-Ольга легко, уверенно (и, скорее всего, не в первый раз) принимает личину Хинкуса и только Хинкуса.
В отличие от Чемпиона, самому Хинкусу явно не нужны никакие контакты с пришельцами (или как их там). Он «наёмный человек» (с. 147) и только исполняет приказы.
С гангстерами разобрались. Но неужели пришельцы больше ни с кем не контактировали? Присмотримся внимательнее к отелю «У погибшего альпиниста» и его хозяину. Возможно, база пришельцев не случайно стоит рядом с ним.
Отель «У погибшего альпиниста» находится в тупике («Здесь тупик. Отсюда никуда нет дороги» (с. 31)) и связан с миром (и Мюром) лишь узким Бутылочным Горлышком и телефонными проводами (и то, и другое периодически прерывается). Одно это сводит к минимуму число случайных посетителей, кои кормят большинство отелей. Однако этого мало.
Начнём с названия отеля (который когда-то имел совершенно нейтральное имя «Шалаш»): сначала «У погибшего альпиниста», затем «У космического зомби». Мрачноватенькие, не правда ли? (Кстати, а если кто-то не обратит на это внимание, тут же появляется хозяин, который всё весьма подробно объяснит.) И ещё у хозяина отеля Алека Сневара нет слуг, за исключением Кайсы:
«/…/ Этакая кубышечка, пышечка этакая лет двадцати пяти с румянцем во всю щеку, с широко расставленными и широко раскрытыми голубыми глазами…» (с. 9)
«Была она в пёстром платье в обтяжку, которое топорщилось на ней спереди и сзади, в крошечном кружевном фартуке, руки у неё были голые, сдобные, и голую сдобную шею охватывало ожерелье из крупных деревянных бусин». (с. 13)
При одном взгляде на служанку любая благопристойная дама хватает своего мужа в охапку и тащит вон.
Может, Кайса привлекает одиноких мужчин? Вспомним, как относится к ней Глебски. В начале повести: «Пышечка-кубышечка на фоне постели выглядела необычайно заманчиво. Было в ней что-то неизвестное, что-то ещё не познанное» (стр. 12). И ближе к концу: «Я поздоровался с [Кайсой] отнаблюдал серию ужимок, выслушал серию хихиканий» (с. 157)… Всего за два дня Кайса успела инспектору надоесть.
Иными словами, хозяин отеля принимает исключительно завсегдатаев, а случайным посетителям даёт от ворот поворот.
Как же у него обстоят дела? Посчитаем. На дворе март месяц, грязи и слякоти в помине нет, самое раздолье для любителей лыж, а в отеле «на двенадцать номеров» (с. 112) (будем пока исходить из того, что гангстеры и пришельцы здесь случайно) налицо всего четыре наличных (и возможных) завсегдатая: дю Барнстокр, Симонэ, чадо и Глебски. Отель на две трети пуст. Неужто окупается?
И ещё один фактик. На словах хозяин весьма печется об экономике.
(«— Передатчика у вас нет? /—/…/ Это мне невыгодно», с. 134. Этим же объясняется отсутствие слуг, даже когда девять из двенадцати номеров занято и близится приезд ещё минимум двух человек), а на деле сама обстановка в отеле (ни разу не упоминается ни об учете расходов, ни о плате) говорит об обратном. Учитывая расположение, в отеле должен быть большой запас продуктов (человек на десять на одну неделю), что тоже не очень-то выгодно, и, наконец «одной только фирменной настойки», заготовленной осенью и пролежавшей полгода без движения, «сто двадцать бутылок» (та же с. 134). Нет, экономикой здесь явно и не пахнет.
Выходит, есть некий спонсор, который щедро оплачивает все расходы. А кто? Исходя из сюжета, только пришельцы, больше некому.
Проверим, есть ли «особые связи» между Сневаром и Мозесом.
Некоторые соображения о повести А. и Б. Стругацких «Отель „У погибшего альпиниста“»
Эти странные пришельцы
Одна из причин популярности повести братьев Стругацких «Отель «У погибшего альпиниста» — это необычные, особенно для своего времени, пришельцы. Пришельцы из космоса (времени, других измерений и т. д.) — это всегда сила. Добрая, злая, нейтральная… Господин же Мозес и его соратники наивны и слабы. («Примерно полтора месяца назад он попал в лапы к гангстерам. Они его шантажировали и держали на мушке. Ему еле-еле удалось вырваться и бежать сюда». с. 176) Так, во всяком случае, на первый взгляд. Приглядевшись, замечаешь разительнейшие черты этой слабости.
«/…/ Господин Мозес, у которого были достаточно веские основания скрывать от официальных лиц не только свои истинные занятия, но самый факт своего существования…» (с. 184)
Интересно, как можно, будучи миллионером, скрывать «факт своего существования»? В принципе?
Господин Мозес пытается уговорить инспектора Глебски отдать ему очень важный чемодан. Инспектор задает нейтральный вопрос: «Что вам нужно?»). Ответ:
«— Какие вам ещё нужны доказательства? /…/ Вы губите нас. Все это понимают. Все кроме вас. Что вам от нас нужно?» (с. 180)
И далее: «Что вам ещё нужно? (с. 180) /…/ Нет! Нет! Всё совсем не так. (с. 182) /…/ Ну неужели вы не понимаете… (там же)»
То есть впадает в истерику. Господин Мозес как будто только что сообразил, что исследование неизвестного и возможно опасного мира может закончиться его гибелью. Наивный… (Кстати, если действительно «все, кроме тупоголового инспектора, всё понимают», то это же великое открытие. Планета готова к контакту! Да за такую весть, по-моему, и жизни не жалко. Радоваться вам надо, господин Мозес, а не огорчаться.)
А в чем причина этой истерики? Во-первых, Луарвик болен, ранен, почти умирает. Мозес умоляет: «Отпустите хотя бы Луарвика. (с. 181) /…/ Пусть по крайней мере хоть он спасётся… (с. 182) /…/ Я боюсь за Луарвика. (с. 183)» А что, собственно, случилось? Луарвик же пострадал при взрыве станции пришельцев. Глебски этот взрыв слышал:
«В этот самый момент пол дрогнул под моими ногами, жалобно задребезжали стекла, и я услышал отдалённый мощный грохот». (с. 67)
По идее, господин Мозес тоже слышал этот «мощный грохот». Ну и почему сразу не помог несчастному Луарвику, за которого так беспокоился? Ведь неизвестно, где больше пострадал Луарвик: при взрыве или во время тяжелейшего перехода от станции до отеля:
«Дверь отворилась, и к нашим ногам медленно сползло облепленное снегом тело. /…/ Облепленный снегом человек застонал и вытянулся. Глаза его были закрыты, длинный нос побелел». (с. 71-72)
Во-вторых, пришельцы «без Олафа /…/ совершенно беспомощны, а Олаф выключен, и вы не даете нам аккумулятор» (с. 182). Я всё понимаю, но, господин Мозес, Олаф выключен больше половины суток, а вы только сейчас о нём сказали. Почему же вы за это время не попытались добыть злосчастный аккумулятор (силой, хитростью или просто уговорить)?
Пока всё это касается практически только одного пришельца. Теперь же рассмотрим технику этих самых пришельцев. Станции взрываются при работе в штатном режиме (ведь строились они, кажется, именно для того, чтобы принимать и отправлять корабли), прекращение подачи энергии автоматически отключает всех роботов, причем они даже сигнала об отсутствии энергии (как бесперебойник) не подают, у двух роботов «принципиально разные» аккумуляторы, у Луарвика скафандр повреждён (неужели запасного не нашлось) и не приспособлен для зимы, да и лексикон убог. Впридачу в момент работы станции её робот-смотритель (тот же Олаф Андварафорс) оказывается почему-то далеко от неё. (Кстати, он вообще уходил?)
Иными словами, пришельцы не просто слабы, но на удивление наивны, инфантильны и не приспособлены к иным, нежели тепличным, условиям и тем более к исследованию неизвестных планет.
Однако всё о слабости, наивности, инфантильности и т. д. пришельцев в повести Стругацких известно лишь со слов самих пришельцев и неожиданно всплывают факты совершенно другого рода.
Как уже известно, Мозес «полтора месяца назад попал в лапы гангстерам» (с. 176). Далее «Чемпион исчез с горизонта. Впрочем, всего на месяц.» (с. 184). То есть, чистое время общения господина Мозеса с гангстерами длилось две недели. За это время Мозес:
1) «Сработал /…/ всего два дела, но зато дела были для простого человека ну никак не подъёмные, и сработал он их чисто, красиво…» (с. 167)
И как «сработал». Его робот, «госпожа Мозес», сначала «сейф в две тонны весом выворотила и несла по карнизу» (с. 168), а затем ухватила «броневик с золотом под днище» и «перевернула эту махину набок» (с. 169). Не скажешь даже, что Чемпион всё разработал, а господин Мозес — простой исполнитель. Откуда Чемпиону знать о роботах и их возможностях?
2) Далее господин Мозес «еле-еле вырвался» от гангстеров. Посчитаем. За указанные две недели было подготовлено и произошло два ограбления и какое-то время Мозес жил в отеле «У погибшего альпиниста». То есть наш пришелец еле-еле вырвался максимум за неделю.
3) Еще господина Мозеса «непрерывно держали на мушке». Например, как указано в повести, Хинкус («опасный гангстер, маньяк и садист» (с. 50), он же «настоящий ганмен в лучших чикагских традициях» (с. 165)). И этот самый гангстер и ганмен менее чем за сутки был нейтрализован без видимых усилий.
4) Но опять речь об одном Мозесе, да ещё о его взаимоотношениях с гангстерами, в которых я, разумеется, профан. Переходим к несчастному Луарвику. Луарвик Л. Луарвик идёт от станции до отеля (явно отстоящих друг от друга на весьма большом расстоянии, дабы каждый второй лыжник-альпинист не натыкался на загадочный объект, причём, возможно, станция находится в горах, с которых ещё надо спуститься) незнакомой дорогой, ночью, по снегу, в совершенно неподходящем костюме. И сколько времени идёт? Вспомним. Взрыв был в «десять часов две минуты» (стр. 67), тело Олафа нашли в «ноль часов двадцать четыре минуты» (стр. 79), минус время от появления Луарвика до обнаружения «тела» Андварафорса (то есть события почти всей седьмой главы повести). Получается около двух часов. Всего-навсего.
Причем эти сведения, в отличие от предыдущих, получены не от пришельцев, а от более или менее беспристрастных свидетелей.
Не кажется ли, что пришельцы в повести Стругацких не так уж наивны и слабы, как хотят выглядеть?
И, более того, что в отеле они всех мистифицируют?
Проверим.
Вот один из самых ярких эпизодов повести. «Жуткая гонка на лыжах через снежную равнину», которая и двадцать лет спустя видится Глебски, когда «при простуде» у него «поднимается температура» (с. 195).
«Впереди мчалась госпожа Мозес с гигантским черным сундуком под мышкой, а на плечах её грузно восседал сам старый Мозес. Правее и чуть отставая, ровным финским шагом несся Олаф с Луарвиком на спине. Билась по ветру широкая юбка госпожи Мозес, вился пустой рукав Луарвика, и старый Мозес, не останавливаясь ни на секунду, страшно и яростно работал многохвостовой плетью. Они мчались быстро, сверхъестественно быстро…» (стр. 190)
Превосходно, правда? Однако проверим алгеброй гармонию.
С чего всё начиналось? Господин Мозес кричит «с нечеловеческой силой»: «Прощайте, люди! До встречи! До настоящей встречи!» (с. 189) И дальше, очевидно, «жуткая гонка». Практически одновременно Глебски встаёт, подходит к лестнице, поднимается. Инспектор ранен, каждый шаг отдаётся болью («На лестнице, на первых же ступеньках, мне стало дурно, и я вцепился в перила» (там же.), иными словами, еле движется, и путь до своего номера и дальше до крыши займёт у него минуты три, не меньше. Пришельцы же мчатся «быстро, сверхъестественно быстро», то есть километра два за это время явно пробегут. Спрашивается, каким же отличным зрением обладает Глебски, который за два километра видит, что Мозес «грузно восседает», Олаф идёт «ровным финским шагом», а у Луарвика «вьётся пустой рукав»?
А затем прилетает вертолёт, и…
«А потом вертолёт повис над неподвижными телами и медленно опустился /…/. Снег закрутился вихрем от его винтов, сверкающая белая туча горбом встала на фоне сизых отвесных скал». (с. 190)
Итак, вертолёт снижается, но не садится. С него, очевидно, прыгают на землю люди Чемпиона, три-четыре человека («не меньше трех» (с. 172).
Прикинем, сколько времени эти люди по пояс в снегу, с запорошенными глазами и, главное, не спеша (ибо спешить некуда) будут грузить на вертолёт (хорошо, пусть даже грузовой) четырёх «людей» плюс сундук («Он привёз с собой четырех носильщиков, и бедняги измучились, затаскивая сундук в дом». (с. 126))? По-моему, на всё про всё минут двадцать.
И что же за это время происходит в отеле?
«Снова послышался злобный треск пулемёта, и Алек сел на корточки, закрыв глаза ладонями, а Симонэ всё рыдал, всё кричал мне: «Добился! Добился своего, дубина, убийца!..»
Вертолёт так же медленно поднялся из снежной тучи…» (с. 190-191)
Всё. Вспомним, что описание примерно же тех двадцати минут, прошедших от появления Луарвика до обнаружения «трупа» Олафа, заняло у авторов семь страниц. И что, Симонэ столько времени монотонно повторял одно и то же? Не верится. Герои застыли и простояли невесть сколько? Про это ни слова. И, кстати, почему гангстеры-победители не полетели сразу же к отелю: Хинкусу помочь и свидетелей убрать на всякий случай?..
Короче говоря, эта красивая и действительно запоминающаяся сцена похожа именно на театральное действо со снежным вихрем в роли занавеса.
Пришельцы просто морочат всем голову!
Но почему? С какой целью?
Впрочем, целей своих Мозес в общем-то не скрывает. («Я исследовал возможности контакта. Я его готовил» (с. 186)). То есть в том числе не мог не исследовать реакцию различных людей на факт контакта. И именно такое «театральное действо» прекрасно вписывается в данное исследование.
Итак, как же люди, по мнению господина Мозеса, готовы к контакту?
И с кем, собственно, контактировал господин Мозес? И тут вспоминается: Чемпион среди гангстеров.
Рецензент, пытающийся судить о сериале по паре эпизодов (пусть их всего шесть), невольно оказывается в позиции героя басни Толстого «Царь и слоны». Не хочется спешить с выводами, но и промолчать невозможно: восемь лет этого ждали!
Первые ощущения—как от мхатовского капустника или встречи в баре со старыми друзьями. Знакомые все лица, душевно так… Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.
Были опасения, что на продолжение перекинется хроническая усталость и сумбур заключительных сезонов исходника. И, особенно, картины «Я хочу верить» 2008-го года. Та мрачно-снежная история про экстрасенса-священника-педофила и злых славян, вдохновленных академиком Павловым и «Головой профессора Доуэля», оставила по себе очень двойственное впечатление.
Боязно было, что на новые «Икс-файлы» повлияет окружающее ремейковое безумие, и попытаются все «ускорить» и «осовременить» (ни слова о лазерной гарде Кайло Рена и заливной рыбе Хабенского!).
Но создателям удалось нащупать другой путь. Об этом недвусмысленно заявляет пролог: закадровый голос Духовны вкратце пересказывает содержание предыдущих двухсот серий, на экране тасуются архивные документы и фото, мордашки сестрёнки Саманты и юного Фоксика в костюме Спока сменяют рожи криптид и мутантов… Потом все занимается пламенем. Картер сжигает мосты и начинает мести по-новому.
А когда включаются классические титры и начинает играть бессмертный трек Марка Сноу… Тут уже ясно: что в итоге не получится, оно того стоило. Мальчик, ты не понял, семечек нам принеси, мы к пришельцам летим!
Прошедшие годы, безусловно, отразились на характерах.
Экс-спецагенты, сошедшиеся в 2008-м, так и не смогли обрести счастье. Теперь опять живут порознь. Скалли по-прежнему работает в католическом госпитале, Малдер живет отшельником и недавно вылез из затяжной депрессии.
Они не вместе, но электричества между ними, учитывая накопившийся опыт, стало только ещё больше.
Остроумно отражено, как сильно проник во все сферы нашей жизни Интернет. Поводом к очередному воссоединению пары становится появление успешного видеоблогера (Джоэль Макхейл, главное украшение сериала «Комьюнити»), который в онлайн-борьбе с правительственным заговором заработал себе на студию, вертолёт и бронированный лимузин. Макхейл в характерной инкубовской манере пытается всех очаровать, и неясно, к кому его тянет сильнее — к ней или к нему?
Годы идут, мы не молодеем. На Дэвида и Джиллиан физические законы, понятно, не распространяются. Только причёски поменялись. Ещё у него голос как-то охрип (много курил в «Калифрении»?), а у неё в манерах добавилось созерцательной флегмы (до сих пор не отошла от «Краха» и «Ганнибала»?).
Скиннер до директора не дослужился, видимо, поэтому отпустил бороду. Оказалось, она у него совсем седая.
Сильнее всех постарел появляющийся в сумрачном камео Курильщик. Немудрено: при его-то нездоровом образе жизни!
Картер не пытается протянуть нити к тому, чем закончился исходник. Всех этих дурацких «суперсолдат» и «чёрных вертолётов» и Алана Дейла с зубочисткой будто не было, ну и слава Богу.
Зато флешбеки переносят нас к самому началу космического цикла: в Розвелл 47-го. Мы и раньше знали, где источник всех бед, но что конкретно там творилось, толком не видели. И вот, нам всё показали. Истина от этого ближе не стала.
Пришельцы есть? Есть. Заговор есть? Конечно! Но ясности как не было, так и нет.
Постоянная радость узнавания. Вот вам треугольный НЛО проекта «Аврора» (первый сезон, эпизод два!). Вот невероятные каблуки Скалли. Карандашики в потолке. Раздражённый Малдер топчет канонический плакат. Скалли только собирается выпить шампанского с симпатичным мужчиной, а тут телефон звонит…
Герои выросли. Малдер уже давно не тот романтик-крестоносец, бунтовавший против Системы. Он вживую видел и чупакабру, и человека-моль, и не испугался, только ещё сильнее захотел докопаться до Истины. Своей верой заразил даже скептика-напарницу (в переломном 6-м сезоне они забавно менялись местами: он разочаровался, она поверила). Но в 2016-м, когда по телеку Киммел и Обама шутят про Зону-51, он чувствует себя динозавром.
Человек прошел через болезнь, похищение НЛО, кому, похороны, воскрешение, наконец, военно-полевой трибунал… Революционная романтика осталась в прошлом. Идеализм рассеялся. К 55-ти годам Малдер, наконец, стал взрослым.
При этом мир вокруг него как будто напротив, ударился в детство. Эпоха инфоанархизма и нормкора. Кажется, разумные грибы, инопланетяне и постмодернизм заправляют тут всем. Асоциальные мизантропы превратились в ролевые модели. Паранойя стала таким же ходовым товаром, как айфоны и черничные маффины. Покинув виргинскую избушку, Малдер попал в мир, где всё устроено, как у него в голове. И почувствовал себя в нём чужим, посторонним…
Но «непрерывная правительственная шарада, призванная скрыть истину о существовании пришельцев…», про которую он как-то затирал под текилу симпатичной барменше, так никуда и не делась. Всё исправно функционирует, как убеждает героев красивая девушка Света (Аннет Махендру из «Американцев»), уверяющая, что была неоднократно похищаема и становилась предметом опытов с инопланетным ДНК.
А значит, надо снова стрелять в небеса и воевать с будущим. И гоняться с фонариком и пистолетом за зелёными человечками. Зачем? «Не уверена, что у нас есть выбор, Малдер…»
Со второго эпизода герои восстанавливаются на работе в ФБР и окончательно входят в былой ритм. Происходящее напоминает уже не дружеские посиделки, а, скорее, юбилейный концерт Роллинг Стоунз. А вот вам шутка про геев, а вот шутка про Сноудена. Вот инфразвук, а вот телекинез. А вот пугающие детишки-мутанты как часть закрытого проекта МинОбороны… В какой-то момент появляется Кейси Рол с огромным животом.
Своеобразно отражена рефлексия героев как несостоявшихся родителей (как мы помним, их совместного ребёнка Вильяма пришлось отдать на анонимное усыновление в 2001-м). В щемящих сердце «альтернативных» кусках нам показывают, какими папой и мамой могли бы стать Фокс и Дана. Хорошими! Только от неизбежной трагической развязки всё равно бы не спасло.
Картеровская социальная сатира выходит на новый уровень. Достаётся на орехи всем: и окончательно победившему обществу потребления, и Патриотическому Акту, и милитаризации полиции.
Высказываются авторы и про похолодание отношений с Россией. Её герои называют возможным прикрытием для момента, когда заговор вступит в горячую фазу: ахтунг, русские идут, вводим комендантский час и талоны на интернет! Тут-то и схлопнется ловушка, которую Курильщик и Ко так долго и мучительно строили.
Основная мысль Картера не нова, и уже высказывалась в исходнике. Главный наш враг — не инопланетяне, а политические элиты. Об этом Малдер твердил и раньше, но ещё никогда — с такой горячностью и убежденностью.
Пишут, что третий эпизод снял Дарин Морган (игравший Человека-Червяка и похотливого уборщика с хвостиком, автор незабываемых «Клайда Брукмана», «Розыгрыша», «Джо Чанга», «Копрофагов»). Уже одного этого достаточно, чтоб сказать: перезагрузка удалась.
— Что, опять он?! Сколько можно! Нет, ни за что, даже и не просите!
Сэр Чарльз, судья межгалактической категории, нервно накрутил на палец локон напудренного парика, каковую вольность позволял себе лишь при крайней степени волнения.
— Что-то не так, ваша честь? — равнодушно поинтересовалась секретарша, удивленно приподняв верхние ложноножки. — Можно сказать, постоянный клиент…
Пожалуй, для искреннего удивления её голос звучал слишком равнодушно, а ложноножки приподняты недостаточно высоко и повернуты не под тем углом. Но трудно было бы ожидать иного — над взаимоотношениями Его Чести и ожидающего на скамье подсудимых клиента давно уже втихаря потешались все, мало-мальски знакомые с сутью дела. Вернее, дел…
Похоже, упоминание о постоянстве оказалось для судьи последней каплей.
— Вот именно! Постоянный!!! — возопил судья не хуже меркурианского псевдо-слизня, по ошибке глотнувшего крутого солевого раствора.
Сорвав с головы парик, сэр Чарльз бросил его на пол и принялся сосредоточено топтать. Ровно через минуту, удовлетворённо осмотрев превращённую в грязную тряпку деталь судейского облачения и затребовав новый парик из хранилища, он продолжил уже почти спокойно:
— Подсудимый оказывается у меня уже пятьдесят четвёртый раз, причём многие его проступки даже преступлениями фактически не являются. Пререкания с роботом-регулировщиком, сквернословие в общественном месте, домогательства по отношению к парковой скульптуре… Каждый раз я стараюсь назначить ему максимальное наказание, но его выпускают досрочно за примерное поведение, и он снова оказывается на скамье подсудимых. И снова за какую-нибудь ерунду. Что на этот раз? Плюнул мимо урны? Пустил лишнюю струйку в фонтан?
— Один раз он всё же совершил нечто серьёзное, — напомнил прокурор, пряча усмешку под приспущенным хохолком и расправляя чёрные бархатистые крылья. — Помните, попытка подкупа, чтобы судьей по его делу назначили именно вас. Вам тогда удалось добиться целых трёх лет.
— Да, это был самый счастливый год в моей жизни! Но только год, а не три, этого паскудника амнистировали! А потом снова было мелкое хулиганство в торговом центре. Я нашёл столько отягчающих обстоятельств, но все присяжные хором заявили протест и настояли на формулировке «невиновен и заслуживает снисхождения». Он их поблагодарил, раскланялся, и пошёл приставать к статуе. Я даже мантию снять не успел, как его притащили обратно! И вот опять… да он просто издевается над правосудием! Я не буду его судить.
Усевшись в кресло, сэр Чарльз принялся демонстративно разглядывать журнал «Шаловливые плавники», фигурировавший на вчерашнем процессе в качестве вещественного доказательства, но отведённый из-за представленых защитой доказательств отсутствия у подсудимого центурийского квазиклубня склонности к ихтиофилии.
— Ваша честь, прошу меня простить, но без вас — никак, — вкрадчиво заметил помощник, переливаясь всеми цветами спектра. — Вы единственный аккредитованный судья в этом секторе, надежда и опора законности. Сегодня мы отменим судебное заседание, а завтра рухнет вся система…
Судья отбросил журнал, фыркнул, смиряясь. Спросил, морщась, словно раскусил протухший лимон:
— Так что там на этот раз?
— Попытка украсть одноразовую зажигалку.
Сэр Чарльз, только что понуро взиравший на голограмму готовящейся к нересту ихтипиды, резко вскинул голову. В его мозгу словно щёлкнули выключателем, в глазах зажглись нехорошие огоньки.
— Зажигалку, говорите? Это многое объясняет…
Нахлобучив на лысую голову только что доставленный новый парик и схватив со стола судейский молоточек, сэр Чарльз, судья межгалактической категории и единственный представитель человечества в системе Пегаса, решительным шагом направился в зал судебных заседаний. Он наконец-то понял всё и больше не намерен был медлить…
***
Подсудимый, заранее препровождённый на деревянную кафедру, выглядел так, будто ему только что назначила свидание мисс Вселенная. Вцепившись в низенькую деревянную решётку четырьмя парами передних ножек, он нетерпеливо поводил усиками из стороны в сторону. Крохотные рудиментарные крылышки чуть заметно трепетали. Хитиновый покров сиял, будто подсудимый полировал его не менее суток. Бантик, которым он украсил жало, заставили снять как предмет, нарушающий судебную процедуру, но инкрустированный на верхнепередней части головогруди портрет сэра Чарльза в судейской шапочке оставили, поскольку удалить его можно было только хирургическим путём.
Адвокат и судебный психолог, сидящие рядом на соседней скамье, обменивались короткими мыслеформами, пользуясь задержкой для светской беседы.
— Как полагаете, коллега, удастся хоть на этот раз обойтись малой кровью?
— Безнадёжно, коллега, сэру Чарльзу опять вожжа попала под мантию. Даже отсюда ощущаю, как он лютует. Ещё один парик уничтожил. Помощник опасается, что судья на этот раз будет требовать высшую меру.
— А он имеет право? Правонарушение-то мелочь, на пару недель исправ-работ, и то с натяжкой…
— Имеет. Если сумеет доказать неуважение к суду.
— А что наш клиент?
— Доволен, словно выиграл миллион.
— Загляните в его голову, коллега, если вас не затруднит. Я совершенно не представляю, на чём строить защиту при таких обстоятельствах!
— Уже. Да только это ничего не даёт. У него очень качественный блок, никак не могу пробиться. Или эта защитная блокировка поставлена умелым мозгоправом, или же наш клиент действительно так желает попасть в постель к Его чести, что ни о чём другом не в состоянии и думать. Только воспевания на все лады судейских прелестей. И различные красочные предположения относительно его постельных принадлежностей. Очень, знаете ли, яркие картинки…
— Хм. Его честь в курсе?
— Увы, — мыслеформа пожатия плечами сопровождается ментальным вздохом, выражающим предельное огорчение. — Сэр Чарльз из новаторов, не придерживающихся старой доброй толерантности. Он категорический противник межвидового обмена физиологическими жидкостями. Потому и бесится так, усматривая в достаточно невинном желании подзащитного изощрённое оскорбление как себя лично, так и всей судебной системы в целом. И если сумеет убедить в этом присяжных…
— Встать! Суд идёт!
***
Джек-поджигатель!
Неуловимый серийный убийца, обливающий свои жертвы горючей жидкостью и сжигающий несчастных заживо.
Джек-поджигатель, от одного имени которого вот уже второе десятилетие трепетала половина галактики. Приговоренный к смертной казни на двадцати трёх планетах. И ещё на ста шестидесяти — к пожизненному заключению, но лишь потому, что смертная казнь на них была отменена, как мера чересчур радикальная и неподобающая просвещенным носителям разума. Приговорённый, конечно же, заочно, поскольку не то что поймать, но даже и увидеть его до сих пор не удавалось никому. Кроме жертв. Джек-поджигатель, о котором до сих пор не было известно ничего — ни внешности, ни места рождения, ни даже видовой принадлежности.
Где проще всего спрятать дерево? Конечно же, в лесу. Где проще всего скрыться преступнику? Среди других преступников, конечно же. И особенно, если попадется злобный и несговорчивый судья, который за самую малость впаяет по максимуму, и можно будет спокойненько пересидеть облаву… Сэр Чарльз терпеть не мог, когда его пытались использовать. А тем более, когда такие попытки оказывались удачными. Он вошёл в зал, грозно хмурясь и метая молнии из-под насупленных бровей. Решительным шагом преодолел расстояние до представителей защиты, зыркнул на сомлевшего психолога и взмахнул судейским молоточком…
Удар был страшен.
Подсудимый скончался на месте, раздавленный в самом буквальном смысле этого слова. Остро запахло дорогим коньяком. Судья, ещё раз мрачно глянув на психолога, решительным шагом покинул зал заседаний, так и не выпустив из рук карающего молоточка.
— Ужас какой… — адвокат смотрел вслед судье, нервно подрагивая скрученным в спираль хоботком. — Чтобы вот так, самолично… и даже без возможности подать апелляцию… ведь моему подзащитному не так уж и много надо-то было… всего-то миллилитров сто пятьдесят–двести, не более. Какие все-таки они жадные, эти люди… а ещё мантию надел!
— Не тронь судью, — хмуро возразил психолог, содрогаясь всем тельцем от подсмотренного в лысой голове под напудренным париком. — Наш судья — молоток! Строг, но справедлив! Он ничего не делает без причины!
Судебному психологу очень хотелось жить.
Конечно, он был вовсе не из постельных клопов, а из семейства травоядных вонючек, и потому не питал никаких особых чувств к единственному в системе Пегаса представителю племени гомо сапиенс-сапиенс. Но ведь виды-то родственные. Кто его знает, этого сэра Чарльза…
Вдруг он совсем не разбирается в инсектологии?
План понятен. Марина убеждает своих — Бондаренко со товарищи — в необходимости на некоторое время оставить в покое хроноген. Мы причаливаем к «Магеллану». Там как раз наверняка ещё находится планетолёт — должны же были хроноген на чём-то привезти? Я взламываю блокировку Умника, заставляю расконсервировать топливо… Сложно, конечно, но кое-какие намётки у меня уже появились.
— Сколько антиводорода надо?
Марина пожимает плечами:
— Хотя бы тонны две.
…Значит, одной ячейки хватит. Диаметр стандартного топливного элемента — около четырёх метров, где-то две с половиной тонны выходит. Вот этот «снежок» и надо перекинуть в оптическую ловушку хроногена. И — быстро. Антиводород вне хранилища будет греться, а потом и испаряться. Бэшка прогреет глыбу антиводородного льда до температуры испарения за… Ну, вот ещё одна причина начинать в момент «ночи»: сейчас Хирон как раз почти на одной линии с Бэшкой. Но Ашка тоже заметно подтопит… Ладно, это проблема разрешимая. Если правильно рассчитать время. Потом валим на полной скорости подальше. И врубаем хроноген…
И тогда — мы увидим небывалое. Или погибнем. Значит, так… Аннигиляция двух с половиной тонн вещества и двух с половиной тонн антивещества — получается пять тонн эквивалентной массы. Это даст взрыв мощностью где-то сто гигатонн. Да уж… Разгон лучше начинать, спрятавшись за Фол. Его обратная сторона необитаема, ничего, кроме автоматических обсерваторий, там нет… Если что, никакого вреда никому не будет — его масса всё заэкранирует…
Я поймал взгляд Марины… В нём проявилось — впервые –просящее выражение…
— Когда ты хочешь начать?
— Сейчас. Или как можно скорее. Этот вопрос всё равно всплывёт в ближайшее время, и Джерико может просто всё запретить.
А, ну да: пока ведь прямого запрета не было. Сделать что-либо без санкции — совсем не то же самое, что нарушить прямой запрет.
Самый негативный возможный результат: мы можем неаккуратными действиями угробить «Магеллан». Тогда за остальными Земле придётся снарядить срочную новую экспедицию — спасательную. И исследовательскую заодно — «чтоб два раза не вставать»…»
Тоже дело!
***
Не успели мы стартовать с Фола, как Маринка, прослушивавшая эфир, рассмеялась:
— Нам положительно везёт! Разведчики обнаружили на восточном побережье Панхирона непострадавшую в катастрофе базу центаврян. Судя по всему — автоматизированный центр наблюдения. Предположительно, элементы памяти частично уцелели. Бондаренко поднял всех по тревоге и отправился на планету. На «Магеллане» будет только дежурная команда — три человека. Они нам не помешают…
Хмм… Что-то уж очень нам везёт: как бы в конце не…
Ладно. Пора!
Мы воспользовались челноком Марины. К ней, как и к прочим из компании бондаренковских юных гениев, при отлучке челнок приписывался в обязательном порядке. Собственно, мы их тут, на Фоле, и строим: планетолёт импровизированная верфь пока осилить не может, но собирать межорбитальные или взлётно-посадочные судёнышки ей уже по силам. Строительство Базы вообще продвигается быстро: если Центаврия и будет колонизирована, то начнём мы с относительно слабо радиоактивного Хирона, а не с несчастной Гилономы. Соответственно, и основная база на Фоле должна быть, а не на Цилларе.
В середине полёта нас застала ещё одна новость: реактор станции Хирон-два, где как раз Бондаренко со всей свитой и находился, вышел из строя. Спасательная команда, в состав которой вошла вся дежурная смена, повезла им новый… Получается, на «Магеллане» сейчас не осталось никого вообще — путь стал абсолютно свободен. Вот это везение — да так же просто не бывает!
С доступом к Умнику вообще получилось элементарно. Даже мои наработки не потребовались. Как только Бэшка — и Гилонома с Цилларом, где сидели Джерико и все прочие — скрылись за Хироном, я запросил полный доступ… и получил его! Всё верно: я — старший офицер из имеющихся в сфере досягаемости. Джерико и остальные заэкранированы Хироном, а все, кто улетели с Бондаренко, и те, кто отправились ему на помощь, в противоположном полушарии. А систему ретрансляторов так и не успели пока доделать. Базу на Фоле, через которую тоже можно наладить связь, я самолично «оглушил» на двенадцать часов — потом это уже не будет иметь значения!… Ну и вот — выбирать Умнику, получается, не из кого! Везение становилось просто-таки беспрецедентным…
Чтобы не бегать по коридорам, мы подключились к Умнику прямо из челнока. А потом…
Около двадцати минут я практически не осознавал себя. Я как будто со стороны видел, как медленно, торжественно планетолёт отстыковывается от «Магеллана» и дрейфует на пару сотен метров в сторону Хирона. Как на маневровых движках идёт вдоль силового экрана топливохранилища. Умник при этом просто «орал благим матом» — сигнал тревоги мне так и не удалось ни заглушить, ни отключить. И я его ужас отлично понимал: столкновения с планетолётом — если бы реактор у того пошёл в разнос — силовой экран мог и не выдержать, а аннигиляция такой массы антивещества уничтожила бы не только корабль, но сам Хирон бы претерпел примерно такой же удар, как миллионы лет назад — Гилонома… Как хроноген отделился от замершего планетолёта — и, приблизившись к «Магеллану», остановился в нужной точке. Как одна из тысяч шарообразных топливных камер двинулась ему навстречу. Как шар раскрылся — и белый, праздничный — и нереально опасный «снежок» антиводорода торжественно выплыл навстречу оптической ловушке хроногена…
…А вот было бы смешно, если б сейчас какой-нибудь случайный микрометеороид в него шарахнул?..
Наконец снежный шар вошёл в жерло оптической ловушки… И я снова осознал себя собой:
— Быстрее! — прокричала Марина. — Мы выйдем из тени Хирона через три минуты!
Ну, голому одеться — только подпоясаться! Времени разворачивать планетолёт уже не было: в автоматическом режиме я заставил его подобрать хроноген, а через две минуты наш челнок тоже с ним состыковался. Я дал самый резкий старт, какой только возможен, как только мы упаковались в противоперегрузочные кресла. Хорошая эта штука: ускорение шесть «же», а мне — будто и нет ничего…
Мы набирали ход, стремительно удаляясь от Хирона. Фол ждал нас. Ещё пара часов — и мы скроемся за ним. И можно будет начинать!
Марина спросила:
— Теперь нас остановить не смогут? «Магеллан»-то уже в сфере досягаемости для Гилономы. Наверняка Умник уже связался с Джерико…
Я успокоил её:
— Как нас могут остановить? Пошлют звездолёт в погоню? И что же он сделает?
Марина нетерпеливо перебила меня:
— Ну, скажем, тебе могут официально запретить делать что-либо. И не факт, что не смогут приказать остановиться компьютерам планетолёта или хроногена…
— Я отключил связь, — отвечаю Марине… но вот кое в чём она права. У хроногена своя система связи — независимая от планетолёта. И через неё передать сигнал можно вполне — и мне некогда разбираться, как её отрубить. Правда, подчиняется хроноген, скорее всего, Бондаренко, своему создателю, а тот — как раз на обратной стороне Хирона… Но передать сигнал через Джерико — который на Гилономе — он может. Вот только… станет ли профессор это делать? Не слишком ли нам везло?..
— Мариночка, — говорю я вкрадчиво, вполголоса, — ну, теперь, может, скажешь правду? Бондаренко — в курсе дела, да? Вы с ним вместе это придумали?
Молчание продолжалось не меньше минуты. Потом, видимо, Марина всё-таки решила, что совсем уж в неведении держать того, с кем идёшь на смертельный риск, причём по твоей инициативе, как-то не по-товарищески. И ответила:
— Да. Джерико запретил бы всё равно. Если бы профессор нарушил прямой приказ, это был бы бунт. Но если я… Я ещё не закончила четвёртый цикл… Аттестата у меня нет — и для меня это всего лишь неподчинение Учителю, а вовсе не бунт! И для тебя — тоже: тебе аттестат выдают через месяц. Ты хоть и числишься в команде, приравнен к флотскому офицеру, но формально ты просто ученик…
Да, всё правильно. Что поделаешь, если мы с Мариной проявили себя так рано, что заслужили право попасть в Звёздную, не получив ещё аттестата за последний цикл? Я взорвался:
— Так, значит, Бондаренко свою задницу твоей прикрывает?!. — найти слова, более точно описывающие ситуацию, мне не удалось. — Мол, тебе всё равно ничего не будет — со студентки какой спрос, а он выводится из-под удара?
— Перестань, — устало проговорила Марина, — всё он правильно сделал. Это исходно моя идея. И я правда хотела сама провести эксперимент. Если ты уверен, что нас сейчас не остановят, то отвяжись пока, а? Мне тоже надо с мыслями собраться.
Я заткнулся, но всё ещё не мог успокоиться. Каков хитрец наш профессор! Людей своих, что характерно, он увёл — причём в другое полушарие Хирона: а ну как «Магеллан» действительно взорвался бы вместе с нами? И — теперь-то совершенно ясно — проблемы с реактором он сам спровоцировал: чтобы сманить к себе и дежурную смену. Вот и секрет нашего везения!
Я, видимо, слишком явно излучал возмущение, потому что Марина через десять минут продолжила разговор:
— Это просто надо сделать, Андрюш… Бондаренко же и социомоделированием занимается. Да и не надо быть гением, чтоб понять, куда всё идёт…
Я мрачно отозвался:
— «Тупик тотального гуманизма». Да, я помню…
Марина хмыкнула:
— Все помнят. Только после выхода этой его книги и было принято окончательное решение о нашей экспедиции.
Да уж: в ней профессор доказывал как дважды два, что абсолютизация человеческой жизни как высшей ценности ведёт к остановке прогресса, который рискован в той или иной степени по самой своей сути, и, в конечном счёте, как раз к гибели цивилизации. Но…
— Но ведь нас отпустили сюда!
Марина угрюмо ответила:
— Всё равно. Моделирование показывает скорое деление человечества на две ярко выраженные фракции: одна — тотально-гуманистическая, отвергающая прогресс из-за его опасности, стремящаяся минимизировать активность во Внеземелье. И та, что готова идти на риск. На тех, кто живёт ради самой жизни — и тех, кто живёт ради чего-то ещё. Чем раньше произойдёт полноценный рывок к звёздам, тем лучше будут наши позиции, когда конфликт перейдёт в открытую фазу…
Конечно, Бондаренко не станет по своей инициативе что-либо приказывать нам через хроноген — не для того он всё это затевал. Но Джерико, в принципе, может приказать ему, чтобы тот это сделал, а внаглую нарушить приказ — это всё-таки немножко слишком даже для… А впрочем… Зачем три человека попёрли Бондаренко новый реактор? По штатному расписанию было достаточно двоих. Да в принципе — и один бы справился! Но «Магеллан» покинули все три члена дежурной смены… Почему? Бондаренко не имел власти приказать им это!
А вот Джерико — имел. Бондаренко заинтересован в том, чтобы звёздный прорыв произошёл поскорее. И я заинтересован, и Марина… А Джерико — нет, что ли? Он поставлен командовать звёздной экспедицией… Но разве тогда — не он первый заинтересован в том, чтобы за этой экспедицией поскорее последовали и другие?..
Я вспомнил напряжённый голос Марины… А ведь она и вправду боится, что Джерико может нам помешать. Она не знает… А вот я теперь уверен. А ну-ка…
Снимаю блокировку связи. Что там нам сообщают? Ничего? Никто не приказывал нам остановиться, хотя суть нашей афёры всем уже очевидна? Что? Метеорный поток со стороны Северного полюса мира? Спасибо, учтём, нам туда и не надо…
Хирон окончательно скрылся за Фолом. Отлично! Осталась всего минута до момента, когда Марина включит хроноген… Вдруг до меня дошла одна простая вещь: а ведь эксперимент может и провалиться! Мы можем умереть… уже меньше чем через минуту! Странно… Раньше я как-то этого так остро не чувствовал.
Но я не променяю этот миг ни на всю мудрость великого Бондаренко, ни на всю славу легендарного Джерико. А вот вы нам сейчас завидуете, старички-интриганы! Ведь так?
Вижу улыбающееся лицо Маринки на экране. Она улыбается мне… Кажется, в таких случаях положено произносить всякие исторические фразы. Улыбаюсь ей в ответ — и кричу:
— Поехали!
Марина чуть успокоилась. Сквозь эйфорию стало пробиваться нервное истощение. Она выдула залпом поллитровый стакан кваса, отдышалась — и ответила:
— Ну подумай сам… Это не энергетика — «Магеллан» практически «спит». И не какое-то влияние самого факта межзвёздного путешествия: всё, привезённое звездолётом, от планетолётов до человеческих тел, тоже путешествовало, и, соответственно, должно было бы возмущать время. Да и речь в предварительных расчётах шла скорее о материальной субстанции… Мы думали, что это, возможно, нечто радиоактивное, распавшееся в ноль за миллионы лет, прошедшие после катастрофы. Но теперь-то ясно, что это — нечто, имеющееся на борту «Магеллана».
Я сообразил:
— А, ну да, конечно же — антивещество. Это и есть субстанция А? Именно оно содержалось в оптических ловушках хроногенов? Правильно: они способны его удержать, как и любой материальный объект, и если дело именно в нём…
Марина опять вошла в раж — стукнула меня по плечу:
— Всё сходится! Катастрофа заключалась в поломке оптической ловушки на одном или нескольких больших хроногенах. Антивещество аннигилировало, не только нанеся тяжелейший прямой ущерб, но и лишив местных жителей способности к дальним путешествиям. Они просто сразу лишились всего — или почти всего. Их основная планета оказалась заражена радиацией, пространство — забито обломками спутников и кораблей…
Марина отобрала у меня стакан, сделала ещё глоток (кажется, не заметив, что это уже не квас) — и продолжила:
— Неясно только, куда делись выжившие, но, с большой долей вероятности, они просто на оставшихся мощностях скакнули в будущее — к тому моменту, как время залечит раны их мира. Метеорное облако вокруг Гилономы рассеется, короткоживущие радионуклиды распадутся…
Я понял основную мысль:
— Уходя, они, скорее всего, уничтожили или взяли с собой и запас антивещества, оставлять его тут было нельзя. Рано или поздно техника всё равно бы сгнила, и это всё аннигилировало бы, создав ещё больше проблем. Мы и нашли те хроногены, с помощью которых они ушли — но пустые…
…Теперь её маниакальное состояние передалось и мне: великолепно! Потрясающе! Мы можем — МОЖЕМ — сделать свои хроногенераторы! Ну, по крайней мере, если наша гипотеза верна… Спасибо тебе, погибшая или бежавшая цивилизация! Когда мы освоим эту технологию, перед нами откроется вся Вселенная! Полезная же это штука оказалась — звёздная экспедиция! А сколько было сомнений — мол, разве можно подвергать людей опасностям такого путешествия, риску анабиоза… Да роботы только на общение с Землёй убили бы столетие!
…Кажется, последнюю фразу я произнёс вслух. Марина скорчила гримаску:
— А они ещё и убьют. Перестраховщики… Сначала они не поверят в расчёты — несколько лет уйдёт на перепроверку и переобсуждение всего. Потом станут строить полигон для испытаний. Рядом с Малой Системой — нельзя, и вообще ближе двухсот астрономических единиц к Солнцу приближаться не сметь!.. Потом — ещё лет двадцать, если не тридцать, уйдёт на испытания… Это если удастся попутно решить все проблемы своевременного снабжения полигона всем необходимым — а то ещё лет десять накинь…
Я вздохнул:
— Да уж… Потом — ещё несколько лет беспилотных полётов… И, кстати, — пришла мне тут в голову неприятная мысль, — это если ещё сначала они не потребуют детального изучения причин катастрофы у центаврян! То есть — новая экспедиция на релятивистских кораблях типа «Магеллана», многолетнее изучение — скорее всего, не особо полезное — что там теперь уже откопаешь?..
И тут Марина улыбнулась. Проникновенно. Искренне. Завлекающе:
— Именно так. Ты мне поможешь?
Нехорошее предчувствие заставило меня в последний момент превратить восторженное «Да, конечно!» в опасливое «С чем?»
И тут она стала предельно серьёзной:
— Мы знаем, как работает хроноген. У нас есть готовая модель — только антивещество загрузить, и готово. У нас есть антивещество. — Марина кивнула в сторону всё ещё светящейся голографической карты. — И мы в нескольких световых годах от Земли. Как бы у нас ни пошли дела, остальному человечеству это угрозы не несёт. Идеальный полигон! Нам ничего не мешает проверить нашу теорию прямо сейчас!
Я потряс головой:
— А домой ты возвращаться не собираешься? Без топлива «Магеллан» не полетит!
Марина ответила — в её голосе прорезался металл:
— Я — как раз собираюсь. Более того, я бы не возражала, если бы это произошло как можно быстрее. Ну, после того, как мы тут закончим, конечно. При нормальной работе двигателя центаврийского образца, когда время во внешнем слое ускоряется в тысячу раз, мы и на одном проценте световой окажемся дома во много раз быстрее, чем при нынешней схеме полёта. Собственно, можно и планетолёт под это переоборудовать — даже у него скорости хватит… В любом случае, это вполне реально… Да и антивещества нужно не так много –небольшая часть наших запасов!
В принципе, то, что она говорила, звучало на удивление разумно… Я пожал плечами:
— Надо идти к Джерико. Без санкции начальника экспедиции — никак. А лучше — пойти к Бондаренко, а потом вместе с ним — к Джерико…
— Брось, Андрей, — Марина вздохнула и прикусила губу, — ты как будто не знаешь, что они скажут…
Да, она права: знаю. Они скажут примерно то, что говорили противники экспедиции к Альфе Центавра. Что нет ничего важнее человеческой жизни. Что риск даже тех, кто добровольно вызвался стать испытателем этой системы, пока всё не проверено и не устранена даже малейшая опасность, не стоит полученных результатов, ведь речь идёт лишь о задержке, не более того. Жизнь — превыше всего! Даже собственной жизнью ты бесцельно рисковать не вправе! Джерико скажет это потому, что сам так думает. А также ещё и потому, что, если сорвётся эта экспедиция, то позиция перестраховщиков-ультрагуманистов будет подтверждена практикой. Это как раз ясно…
— И что ты предлагаешь?
— Ты знаешь, что!
Не знаю. Но догадываюсь:
— Несанкционированно вскрыть наши запасы топлива и перегрузить часть антиводорода в оптическую ловушку экспериментального хроногена? Но где хроноген — и где «Магеллан»?
Марина счастливо улыбнулась:
— Рядом. Бондаренко как раз пристыковал его к звездолёту. Ему нужно что-то пересчитать на Умнике, а через пол-Центаврии обмениваться сигналами слишком долго!
— Кстати, а почему антивещество такими странными свойствами обладает? Ты уверена вообще, что это оно?
Марина купилась — и пустилась в объяснения, дав мне время подумать:
— Да потому же, почему вообще во Вселенной вещества на много порядков больше, чем антивещества. Про барионную асимметрию должен помнить даже ты!
Я киваю, но Марина на всякий случай напоминает:
— Вещество и антивещество полностью симметричны друг другу. Вместо положительно заряженных атомных ядер — отрицательно заряженные антиядра, вместо отрицательно заряженных электронов — положительно заряженные позитроны. Строение антиатомов зеркально отражает структуру атомов. Но есть ведь причина, по которой антивещество во Вселенной практически отсутствует…
Но я думаю уже не об этом…
С другой стороны, Джерико — легендарный ветеран космоса, начавший летать тогда, когда экспедиция к Нептуну казалось чем-то вроде нынешней Первой Звёздной. И, конечно, он лично очень хотел бы, чтобы центаврийская техника на вооружении землян появилась поскорее. И если эксперимент удастся, то он может нас и поддержать. Задним числом. Подстелив всю возможную соломку. И — в конце-то концов! Это на Земле у ультрагуманистов — явное большинство. А вот в экспедицию попали всё-таки люди другой закалки. Значит, если дело дойдёт до апелляции к Совету Экспедиции… И, к тому же, всем хочется поскорее добраться до дома!
…Спохватившись, киваю и, после заминки, отвечаю:
— Да-да, помню…
Марина продолжает:
— Время. Аннигиляция вещества и антивещества не полностью симметрична. Некоторая, очень небольшая часть вещества всё-таки остаётся. Для полной симметрии нужно развернуть время. Если бы время во Вселенной шло в обратную сторону, то всё стало бы наоборот: антивещество получило бы преимущество над веществом.
Я соображаю:
— Значит, антивещество слегка искривляет ход времени — естественным путём. Именно это центавряне и использовали: пропускали хронопоток через антиматерию…
— Пра-а-а-авильно, — нараспев произнесла Мариночка. — И нам надлежит сделать то же самое. Параметры оптической ловушки хроногена я под антиводород уже перенастроила. Осталось только распотрошить «Магеллан»… ты поможешь мне или нет?!!
На всякий случай уточняю:
— А если я откажусь, ты пойдёшь сама?
И вот тут она меня удивляет:
— Нет, Андрей. У меня не хватит навыка, чтобы быстро перегрузить антиводород без подготовки. Это и вправду слишком опасно. За несколько дней на симуляторе можно было бы научиться, но… Ты же встанешь перед вопросом, надлежит ли спасать меня против моей воли от меня самой… Сдавать меня Джерико уже завтра или нет… Ну, так вот я тебе отвечаю: если ты откажешься, я не стану ничего делать. Соответственно, сообщать ему тебе не о чем.
— Вот как? — похоже, у меня не остаётся выбора.
— Вот так, — в её аквамариновых глазах застыла решимость.
Близкий — куда ближе лунного — горизонт Фола, чёрное небо, скалы… Два солнца: побольше — Бэшка, поменьше — Ашка. Тонкий серп Хирона сейчас плохо виден. Уже вполне привычная картинка. Вдруг поймал себя на мысли, что стал скучать по Земле. И Луне. И это я ещё проспал всё время перелёта!
Хотя, возможно, у меня просто нет такого же захватывающего дела, как у Марины. Она-то, среди прочих юных гениев группы Бондаренко, вряд ли скучает. Уж им-то — разбирающим миллионолетние развалины цивилизации центаврян — точно есть, чем заняться!
Она бывает у меня довольно часто. И разговариваем мы каждый день по часу, не меньше. Фол ближе к Хирону, чем даже Луна к Земле, сигнал практически не запаздывает, никаких пауз в разговоре. Вот и сегодня…
Маринка, сдув с лица постоянно выбивающуюся из причёски непослушную рыжую кудряшку, проговорила:
— Странно это всё. Даже не могла себе представить, что так может получиться! У нас есть теперь абсолютно все составные части центаврийского сверхсветового звездолёта. Нам известна конструкция их кораблей и их двигателей. Мы изучили принципы межзвёздной навигации в сверхсветовом режиме. Мы расшифровали петабайты информации записей о реальных путешествиях центаврян. Мы даже построили хроногенератор по их схемам. Чтобы «оседлать кентавра», не хватает только одного!
Я уточнил:
— Субстанции А?
Марина вздохнула:
— Субстанции А. Того, что центавряне закачивали в оптическую ловушку хроногена. Нигде не сказано, что это было. Видимо, что для них это была штука настолько тривиальная, что и говорить-то не о чем!
Да уж — ничего хорошего. Уже полгода они не могут сдвинуться с мёртвой точки… Если уж сам премудрый профессор Бондаренко не может догадаться, в чём дело… Кто сможет тогда? Марина? Ну, почему бы и нет — её неслучайно взяли в Первую Звёздную, несмотря на возраст. Сам Василь Матвеевич, что характерно, в её годы звёзд с неба отнюдь не хватал… Но что-то и у моей милой пока что ничего не выходит! То-то она последние дни понурая такая…
Впрочем, долго грустить Мариночка не умела:
— Но сегодня-завтра всё изменится! — она улыбнулась и подмигнула мне. — Киму удалось собрать хронодетектор. Теперь мы просто картографируем всю Центаврию — и наверняка догадаемся, чего ещё этому проклятому хроногену не хватает для полного счастья…
Ну, спасибо Киму — хоть что-то развеяло Маринину грусть! На её улыбающееся лицо смотреть бы и смотреть… Я поддержал разговор:
— Необходимо вещество с какими-то особыми свойствами? Но ведь, спасибо Менделееву, ничего принципиально нового мы в области химических элементов уже не откроем. Что касается химических соединений — вряд ли перетасовка атомов способна настолько сильно повлиять на глубинные свойства материи.
Марина рассмеялась:
— Ну, не скажи! Человеческий мозг — это всего лишь перетасованные атомы — а как на материальный мир влияет! Посмотри вокруг!
Это да: три года субъективного времени назад вокруг меня была Солнечная система, а теперь — планетная система Альфы Центавра. На самом деле времени прошло куда больше, но сам полёт как бы не считается…
Да уж, сейчас Марина, наверное, уже спит… Я снова бросил взгляд на картину, занимающую всю противоположную стену комнаты: два солнца, неровный горизонт Фола, Хирон… Выше Бэшки можно разглядеть и Гилоному — она ближе к своему светилу, чем Хирон. Собственно, основная часть членов экспедиции сидит именно там, на прародине погибшей цивилизации центаврян. Несмотря на всё ещё достаточно высокую радиоактивность, более важного объекта для исследований у нас тут быть не может. Ну, разве что Циллар — спутник Гилономы. Там, на обратной его стороне, удалось найти первые сохранившиеся базы данных сгинувших братьев по разуму.
Я вздохнул и повернулся на другой бок. Упорно не спалось. Подсознание будто ждало чего-то… И тут послышался сигнал вызова. Нет, не по голосвязи. А просто «звонок в дверь»: кто-то сел на нашем космодроме, а теперь хотел войти внутрь Базы. Неужто?..
***
…Марина буквально втолкнула меня в комнату. При других обстоятельствах я был бы очень рад такому повороту событий, но в этот раз глаза её блестели как-то уж слишком ярко. НЕ ТЕМ светом. Другим — слегка безумным. А может — и не слегка…
— Бондаренко провёл хронодетектирование планетной системы! — хриплым шёпотом просипела она.
Жестом попросила чего-нибудь смочить горло. Синтезатор был настроен на лёгкое пиво, но она энергично отрицательно покачала головой… Хорошо, тогда квас — почти те же ингредиенты, приготовится быстро. Хотя, подозреваю, пиво бы ей сейчас не помешало…
— Вчера — ну, почти ночью, три часа назад, Умник закончил расшифровку данных хронодетекторов, — уже вполне внятно проговорила Марина. — Обнаружена точка максимальной активности — где время течёт наиболее аномально. Догадаешься, где?
Та же безумная улыбка.
— Не томи! — я начинаю сердиться.
— Сам глянь, — уж очень ей хотелось, чтобы я самостоятельно сделал открытие.
Ладно, гляну…
Она вывела на мой голопроектор карту Центаврии. Я попытался вникнуть…
Угу, вот эти полупрозрачные поверхности — изохроны… Если отстроиться от естественных флуктуаций — я понизил чувствительность голограммы — то… Ну да, в общем, этого следовало ожидать: ток времени слегка меняется вблизи крупных гравитирующих масс. Обе звезды Альфа Центавра, пропорционально своим размерам, чётко выделялись на карте. Можно было обнаружить и влияние отдельных планет. И даже лёгкое воздействие центра Галактики и ближайших звёзд: помимо Проксимы, отчётливо рисовались «хроноприливы» со стороны Солнца и Инфры Паруса. Но что-то не так…
— Постой-ка… А это ещё что такое??? — я ткнул в яркую точку возле одной из планет Бэшки. Она первоначально сливалась с планетой, но выглядела куда ярче, и, кроме того, обозначена иным цветом: спектр её влияния на время оказался иным, чем у больших гравитирующих масс!
Марина молчала, но грудь её вздымалась, как… Ладно, отставить лирику!
Ох!.. Да это же Хирон и есть! На его орбите сейчас и висит «Магеллан»! Да ему ж надо сматываться оттуда, кто знает, что это там за…
Нет. Не надо ему никуда сматываться. Бесполезно. Сияющая точка хроноаномалии просто переместится вместе с ним. Потому, что она именно его — наш звездолёт — и обозначает. Самый мощный источник хронополя в современной системе Альфа Центавра — это мы.
— Но как?!? Ведь сейчас там даже особо не работает ничего. Так, защита топливных камер включена — и только.
Нельзя их выключать: антивещество всё-таки. Ну, ещё система навигации работает… Умник… Но это — ничтожная часть энергетических возможностей «Магеллана». Планетолёты наши сейчас на порядки больше энергии выделяют — и ничего: никаких признаков их влияния на время не обнаруживается.
Я хмуро посмотрел на Маринку, эту маленькую вредную интриганку — уж она-то наверняка всё давно поняла! — и спросил:
— Ну и?..
Через час желание прикоснуться к коллеге стало навязчивым. Валентин Сергеевич до хруста сцепил пальцы и насупил брови, настраивая себя на серьезный лад. «Вот ведь…—подумал он с некоторой досадой, — Кто же знал, что они окажутся такими…» Последнее слово задушил, памятуя о наставлениях строгих людей из строгого отдела.
— Вы не должны забывать, кто перед вами, — внушал накануне безликий, как казарменная наволочка, чин, окидывая ястребиным взглядом оробевших дипломатов, — А перед вами, прежде всего, потенциальный противник.
Казённые слова звучали воистину зловеще. Ровная речь «особиста» и двести листов правил поведения довели участников подготовительной группы до параноидальной ксенофобии. Какая уж тут работа? Хорошо, не разбежались с криками—сказался опыт—но ждали самого худшего. В крови взыграла память предков: оправдать и не посрамить. Проснулась занесённая песками времен сознательность.
Но первое же знакомство с новыми коллегами вымело из голов большую часть предупреждений. Тёплые приветствия, открытые улыбки, и вот уже сам глава группы, заплетаясь короткими ногами в мягком ворсе ковра, старается не расплескать на поднос чай с мятой для гостей. Секретарши наперебой рассказывают им о чудесах земного массажа. И не только рассказывают—показать рвутся. Чужаки благосклонно кивают, но от физического контакта уклоняются.
«Интересно, от чего их предостерегали?» — чтобы вернуть настрой, Валентин Сергеевич рисовал на краю рабочего документа параллельные черточки. Легкомысленная дуга попыталась превратить их в зверя полосатой масти, но сердитым росчерком всё свелось к нейтральной зебре.
Не такой представлялась встреча с внеземным разумом, привыкли ждать чего-то более предсказуемого—злых зелёных человечков, бомбардирующих Рублёвку. Или добрых, высаживающихся на Красной площади. Никто не предполагал, что они окажутся настолько вежливыми, чтобы предложить визит по всем правилам дипломатического протокола. Вот и получается: официально их здесь ещё нет, а контакт только готовится, но они здесь. И контактируют.
Чужак потянулся и сладко зевнул. Обнажилось бледно розовое нёбо и острые белые клыки. Секретарши на своем краю стола прыснули и зашептались. Молодой человек в сером, наблюдавший в стороне за ходом дел, громко откашлялся. Но даже его суровость выглядела условной и неубедительной.
— Простите, — смутился гость, — мы непривычны к долгому обездвижению.
— Может быть, ещё чаю? С мятой? —засуетился первый помощник.
— Не-ет… Пока хватит…—отказ дался с трудом и вызвал новый приступ веселья у дам.
В ответ пришелец снисходительно скалился и щурил жёлтые глаза.
Валентин Сергеевич вновь поймал себя на желании к нему прикоснуться, ещё более двусмысленном в свете неясной половой принадлежности коллеги. «Что значит ещё более? —одернул себя глава группы, — финского представителя ты мацкать не жаждал. Так, всё, собрались!»
— Вернемся к делам…
— А почему Москва раньше других? — неожиданно вклинился второй помощник, до того молчаливо глотавший таблетки от аллергии.
Поднимать этот вопрос было запрещено. Конкретно и однозначно. В сто втором пункте, подпункт три. «Серый» сотрудник подался вперед, но ответ гостя опередил возражения.
— Монетку бросали, — объяснил он, одергивая тунику, — взяли буквенный указатель и жребили. Просто вы везучие. Вы везучие?
— Эту тему мы обсуждать не уполномочены, —судорожно всхлипнул свекольно-бурый особист.
—Тогда пойдем по уполномоченным вопросам, — легко согласился пришелец, — Никаких цитрусовых. Алкоголь на ваше вкусовое ощущение — в умеренных дозах рядом с ним можно жить — но цитрусовых не надо. Совсем. Мы заметили, ваши готовильщики даже в воду цедру сыпят.
—Да, — вполголоса прокомментировала молоденькая стенографистка,—мой кот тоже от апельсинов чихает.
Помощники гоготнули, окончательно растеряв всю профессиональную собранность. От чекиста повалил пар. «Господи, — взмолился Валентин Сергеевич, — зачем Ты дуре дал голос?! Лучше бы дал мне возможность этого потрогать. Незаметно. Меньше вреда было бы»
Чужак, сохраняя невозмутимый вид, подался вперед, девушка зачарованно коснулась его крупных, почти тигриных ушей. По комнате прошелестел вздох зависти.
— И вот как можно даже подумать о войне с вами? — усугубила своё бедственное положение будущая бывшая стенографистка МИДа.
— Никак, — согласился пришелец, жмурясь и урча,— мы заранее подшуршались. Агентурная сеть малого формата сделала вас позитивными к нашему виду. Почти всех вас, за очень-очень… оченьоченьочень малым выключением.
Второй помощник криво усмехнулся и в который за встречу раз промокнул платком покрасневшие глаза. А Валентин Сергеевич не к месту вспомнил, что раньше тоже кошек не терпел. Пока дочь не принесла в дом крохотный рыжий комочек с оглушительным голосом и трогательно беспомощной самоуверенностью. Глядя на первое умиление родителей, она ещё добавила с грустью: «Не думайте только, что любимца завели. Мы себе хозяина завели».