Поселок был невелик, и пилот обошел его за час, тщательно инспектируя каждый дом на предмет забытых ценностей. Когда он вернулся к замершим посреди площади аэронартам, солнце сдвинулось совсем немного к югу. На этих широтах оно выглядело сплюснутым пузырем, полным неяркого пламени, и движение его по небосклону было осторожным и медлительным.
Уходя, местные бросили многое. Жизнь их не зависела сейчас от количества прихваченных с собой шкур пушного зверя, запасов целебных трав или оберегов-хранителей, которые сиротливо висели над остывающими очагами в каждом доме. Пилот знал людей, которые на большой земле давали хорошую цену за все эти вещи, которым так и так предстояло исчезнуть с лица земли совсем скоро — так зачем оставлять их здесь, в месте, куда никогда уже не вернутся их хозяева?
Загружая законную добычу в грузовое отделение нарт, пилот спиной почувствовал чужой взгляд. Лопатки свело судорогой. Пилот, прошедший горнило революции и войны, в которой брат вставал супротив брата, повидал всякое и знал наверняка – мародеров не любит никто. Ни власть, нетерпимая к людской несознательности и буржуазному вещизму, ни тем уж более те, чье имущество пилоту не раз приходилось экспроприировать – в свою, разумеется, пользу.
Впрочем, власть сейчас была далеко, а мнение бывших хозяев экспроприированного имущества мало интересовало человека с пистолетом. Убивать ему тоже было не впервой.
Не делая лишних движений, пилот медленно расстегнул кобуру и не спеша распрямился. Потом молниеносно обернулся, выбрасывая руку с вырванным из кобуры большим черным пистолетом навстречу… кому?
Под одним из резных столбов сидел прямо на снегу ребенок, одетый в простую меховую кухлянку, и смотрел на него в упор. Мальчишка лет десяти, смуглый, как и все они здесь, с черным ежиком волос на непокрытой голове. Глаза у него были странные — очень темные, с огромными зрачками, за которыми почти не видно было белков. Не мигая, мальчишка смотрел на пилота. Челюсти его мерно двигались, пережевывая что-то, а рот был испачкан красным.
Ни резкое движение пилота, ни пистолет мальчишку не напугали. Продолжая жевать, он не спеша поднялся на ноги, и только сейчас пилот увидел, что мальчик бос.
«Убогий, — подумал пилот, убирая пистолет в кобуру. — Родители забыли… или нарочно оставили. Что тащить такого с собой? Или сам от суеты спрятался, и вышел, когда все стихло. А, все равно!»
Взгляд бездонных черных глаз неотрывно следовал за ним, когда пилот вернулся к прерванному занятию. Наконец добыча была погружена на борт, пилот похлопал рукавицами одну о другую и снова повернулся к мальчишке.
— Тебя как звать-то, малой? — спросил он, не надеясь на ответ и не получив его. Пожав плечами, продолжил: — Один здесь? Отстал? Или сам остался?
Ребенок молчал. Только смотрел и жевал. Красное стекало по подбородку на мех одеяния, замерзая рубиновыми бусами вокруг шеи.
— Сирота? Или бросили тебя? Кто ты есть-то? Найденыш какой? Али подкидыш? Снегушонок?… — продолжал допытываться пилот, уже не ради ответа, а для того, чтобы заглушить жуткую тишину, повисшую вдруг над покинутым поселением.
Где-то далеко, среди снега и льда, раздался волчий вой, протяжный и тоскливый. Пилот чертыхнулся, прислушиваясь. Ответил еще один зверь, потом еще и еще. Воздух шевельнулся,и поземка завихрилась вокруг босых ног мальчишки.
— И что с тобой теперь, убогим, делать? — беспомощно спросил невесть кого пилот. — Ведь видел же все… Убогий-не убогий, а расскажешь еще кому… А мне это ни к чему. Тут оставить — так ведь не по-людски. Пристрелить, что ли?… Грех на душу что так, что этак — тьфу ты, опять поповщина из меня полезла!
Вконец раздосадованный, пилот матерно выругался, перекрикивая непрекращающийся теперь волчий вой, которому вторил посвист ветра в растянутых между брошенными домами сыромятных веревках.
Где-то вдали зародился едва слышный, но крепнущий с каждым мгновением гул — словно пока еще далеко, но уже все ближе и ближе с каждой минутой на снежной равнине пришла в движение некая неотвратимая и несокрушимая силища, которая совсем уже скоро проявит себя в этом замерзшем мире, навсегда изменив сам этот мир и всех, кого ей предстоит коснуться.
И посреди бескрайнего белого пространства в центре затерянного в снегах человеческого поселения на крошечном пятачке площади в окружении покинутых домов замерли они двое: пилот, бывший здесь чужим, и туземный мальчик, плоть от плоти этого негостеприимного мира.
Какое-то время они молчали.
— Со мной поедешь, — решил наконец пилот. — После разберемся.
Утоптанный снег площади начал едва заметно подрагивать. Приложив козырьком руку к глазам, пилот разглядел далеко на юге, там, откуда он сам примчался несколько часов назад, полоску тьмы, протянувшуюся от одного края равнины до другого. Полоска была едва различима, и контуры ее чуть заметно менялись — но пилот знал наверняка, что это не было обманом зрения.
Приближалась миграция, и времени уже почти не оставалось.
— Пошли, малой, — пилот шагнул к убогому, протягивая раскрытую ладонь… И замер на полушаге, когда из-за ближайших домов показались и неторопливо порысили, направляясь к стоящим в центре площади людям, здоровенные полярные волки.
Два. Еще два. Еще… Тварей в белых с прожелтью шкурах, каждая из которых в холке былапо пояс взрослому человеку, становилось все больше. Пилот, пятясь, начал отступать к машине, боясь обернуться и увидеть там тоже волков. Пальцы лихорадочно расстегивали ремень кобуры.
— Эй, пацан, пацанчик, миленький, ну же, — шептал пилот помертвевшими вмиг губами, не сводя глаз со смыкающихся вокруг площади хищников, в движениях которых сквозила абсолютная, с ленцой, уверенность в том, что добыча никуда уже от них не денется, и от этого делалось особенно жутко. — Давай сюда, родной, тихонько, не беги только…
И все тянулся к чужому малоумному ребенку, пытаясь уберечь его от смерти и понимая, что не властен над этим…
Мальчик стоял, не шелохнувшись. Волки обступили его.
Не глядя протянув руку, мальчик коснулся лобастой башки самого крупного из волков и погладил его между ушей. Глаза его неотрывно следили за пилотом, который, перекосившись словно краб, полубоком отодвигался от волчьей стаи все дальше.
Волк шевельнул поленом хвоста и игриво куснул детскую ладошку. Ребенок выхватил что-то из волчьей пасти и, не глядя, сунул в рот. Красное хлынуло на грудь, заливая и без того слипшийся мех. Челюсти мальчика размеренно задвигались вновь. Пальцы легко порхнули по лицу, оставляя странный узор из жирных красных линий под глазами. Потом мальчик оскалил зубы и зарычал.
Пилот отшатнулся. С детского лица на него смотрела жуткая рожа туземного идола — такая же, что украшала каждый столб в поселке.
Волки садились кружком рядом с мальчишкой, помахивая хвостами, взвизгивая и рыча. Самый крупный лег у самых босых ног, с интересом глядя на отступающего чужака.
Пилот наткнулся спиной на борт машины. На ощупь скользнул вдоль гофрированного корпуса гондолы к кокпиту, не глядя, щелкнул тумблерами насоса и зажигания. Защелкали, просыпаясь, реле, и волки насторожили уши.
— Что же ты, пацанчик? — с горечью спросил пилот, сам не ведая кого. Он понял вдруг, что это странное существо знает все про него: про все его мечты и неудачи, про все любови и предательства, про веру его и безверие, рвущие напополам его мятежную и подленькую душу, про всех тех, кто был с ним и от кого он отказался, и тех, кто хотел его смерти, и кого умертвил он сам способами жестокими, быстрыми или мучительными, и его несбыточной надежде на светлое будущее, в котором, как в царстве небесном, каждому воздастся по делам его, и все будут прощены и заживут в мире…
И еще понял он, что и про замысел высоких лиц, облеченных в этой стране абсолютной властью, известно этому странному существу. Все ведомо ему — и то, что в сотнях метров под их ногами, под снегом, под промерзшей навеки землей лежит нескончаемый источник богатства для молодой страны, а подписанные некогда сгоряча декреты обещают бескультурным и диким народам, населяющим золотоносный край, вечное владение этими землями и вечный на них покой… Ведомо и то, что неспроста сорвались в неудержимый бег пасшиеся себе на зимниках бесчисленные стада мохнатых гигантов, и что не случайно оказались столь удачно у скованного льдами побережья баржи да дирижабли, да несколько рот бойцов из Народной Канцелярии дел внутренних… И что некому больше будет мазать свежей звериной и человеческой кровью зубастые пасти деревянных истуканов, приютивших души тех, кто ушел на небо…
И пришло осознание, что возмездие за все эти деяния, свои и чужие, за поступки и их последствия настигло его — здесь и сейчас.
Но он не стал бы тем человеком, каким был, если бы хоть раз в жизни покорился своей судьбе.
Мощным рывком пилот послал свое тело в кокпит, скользнув в его тесное нутро единым слитным движением. Рычаги управления сами прыгнули в руки. Ожил, взрыкнув и выплюнув едкое облачко выхлопа, двигатель за спинкой кресла, и запела, раскручиваясь в прозрачный диск, крыльчатка пропеллера.
Жутким многоголосым хором на одной леденящей ноте взвыли волки.
Бешено кося глазом, как загнанное животное, пилот увидел сквозь плексиглас ветрового щитка, как рванулись с места, смазываясь в движении, бело-желтые тени, и дал полный газ. Машина прыгнула навстречу стремительно стелющимся над снегом зверям.
На ее пути стоял, как вкопанный, мальчишка. Руки его уже не были пусты. Смертоносным движением мальчик натянул длинный лук, и поверх дрожащей на тетиве стрелы с ярким оперением прямо в лицо пилоту глянули прищуренные безжалостные глаза — черные, как небытие.
Пилот прицелился чуть ниже этих страшных глаз и нажал на спуск.
Рев мотора заглушил и выстрел, и треньканье тетивы, и посвист стрелы, пронесшейся мимо. Пилот успел еще заметить, как опрокинулся на спину, сверкнув в воздухе пятками, мальчишка, а потом был гул потока набегающего воздуха, звериный рык и вой и хруст снега и костей под полозьями нарт.
Волки сумели в прыжке сорвать с головы пилота треух вместе с клочьями волос и порвать в кровь лицо. Едва касаясь снега, они некоторое время еще бежали совсем рядом, бежали страшно, молча, целеустремленно. Потом по одному, по два начинали отставать. Пилот выстрелил пару раз для острастки, и волки отстали вовсе.
Можно было ненадолго перевести дух. Нарты неслись навстречу темной полосе, приближающейся с юга. Уже можно было разглядеть, как казавшаяся монолитной масса распадается на бесчисленное множество смутных мохнатых фигур, пока еще крошечных из-за расстояния. Заложив вираж, пилот по широкой дуге отклонился сначала к востоку, а потом, в объезд поселка, к северу, оставляя позади пережитый ужас и грядущее бедствие.
Потом он начал хохотать.
Он все еще хохотал, когда полчаса спустя зафыркал и заглох мотор. Нарты проскользили еще сотню метров по инерции и встали. Скрип снега под полозьями стих.
В наступившей тишине пилот выбрался из кокпита и обошел машину. В гофрированном боку, сверкая оперением, торчала стрела. Из пробитого ею отверстия на снег все истончающимся ручейком вытекало топливо, распространяя сильный спиртовой аромат.
Вдали, едва слышный пока на расстоянии, раздался тоскливый волчий вой.
Наст под ногами начал ощутимо подрагивать.
Пилот невидящим взглядом обвел горизонт, погрозил кулаком бесстрастным небесам с равнодушным багровым глазом солнца в них и зашагал на север.
То и дело проваливаясь сквозь корку наста, часом позже он добрался до очередной линии торосов. Взойдя на нее, пилот увидел далеко впереди тонкий ручеек из человеческих и звериных фигурок, вьющийся среди снежных заносов в направлении бескрайнего ледяного поля, до которого им оставалось совсем уже немного пути. Ледовую гладь раскалывала широкая полоса темной воды, на которой замерли красные корабли. В небе над ними парили сигары дирижаблей с огромными звездами на округлых боках.
Дошел, подумал пилот и улыбнулся. Что-то толкнуло его в спину, и он обернулся в удивлении.
Оставшаяся позади равнина с нагромождениями снега и льда была от края до края заполнена тысячами огромных лохматых туш, слитной массой несущихся прямо на него. Лед дрожал под ногами от тяжкой поступи бесчисленного стада, и пилот успел удивиться звенящей тишине, заполнившей весь мир.
Совсем рядом с ним, у подножия линии торосов, стояли и смотрели на него белые волки. Верхом на самом крупном из них сидел мальчишка в алой на груди кухлянке и деловито натягивал лук, глядя прямо в глаза пилоту и улыбаясь окровавленным ртом.
Вторая стрела вошла пилоту в грудь, и, уже опрокидываясь навзничь в летящее ему навстречу небо, он успел почувствовать, как что-то освободилось внутри от наложенных им самим давным-давно оков — и полетело с ним рядом, поднимаясь все выше и выше, выше и выше…
К самому солнцу.
Люди и нелюди, расселившиеся по лику мира, часто говорили о драконах.
И, говоря о драконах, смертные не считали нужным пояснять, что это — скорее миф, чем воспоминание о правде.
Послушав вдосталь подобных разговоров, можно было узнать о драконах многое — и не узнать ничего.
Например, вот это.
Драконы населяли все морях мира, встречались на всех континетах и островах, в небе и в толще скал. Откуда они появлялись, не знал никто.
Иногда людям начинало казаться, что драконы были всегда. По крайней мере, рассказами о драконах испокон веков полнились все населенные земли. Ходили слухи, что там-то и там-то кто-то убил дракона, а иногда — что драконы кого-то убили, сожгли, растворили в слюне или просто сожрали.
Мало кто мог похвастать тем, что видел дракона, и лишь немногие из них — что видели дракона дважды.
Драконы не были добрыми или злыми. Они просто были.
Их никогда не было много.
Поговаривают, что они приносят удачу. А еще рассказывают, что кроме беды, ждать от них нечего. Считается, что драконы не едят ничего, кроме мяса девственниц, но до сих пор неясно, как они еще не вымерли с голоду в наше просвещенное время. Достоверно установлено, что лучшая пища для дракона — цветочный нектар, который они собирают из бутонов тонким, как у бабочек, хоботком. Еще вернее, что жрут они исключительно друг друга, и что от союза двух драконих родятся только драконихи, а от противоестественной связи двух драконов мужского пола не родится никто, а оба мужеложца дохнут — вероятно, от стыда.
Словом, о драконах никому и ничего толком известно не было. То, что об этом позаботились сами драконы, тоже не было известно никому на свете.
Драконы каждый раз рождались разными. Ни один не был копией своих братьев, сестер, родителей и сколь-либо далеких предков.
Раз в поколение рождались драконы, похожие на людей.
Сборщики.
Те, кто приходит в мир людей, собирая Искры, впитавшие в себя тепло и эмоции людей и других разумных рас мира. Почувствовавшие их радость и боль, их алчность и гнев, их сострадание и любовь.
Все то, что превращает крошечный огонек внутри прозрачной жемчужины в Истинного.
В дракона.
Сколь разными были существа, сквозь жизни которых прошли Искры, опалив их жаром своего огня, столь же разными рождаются из Искр и драконы.
Ни один из них не похож на другого.
В этом они не слишком отличаются от смертных.
Сборщики находят те Искры, которые созрели. Которые ждут возвращения в теплые воды лагуны, в которой они появились насвет ничтожными и неразумными — но уже способными подарить радость и горе любому смертному, наделив его могуществом обладания и отняв его.
Взамен собранных Искр сборщики приносят в мир новые Искры. Число их всегда более или менее постоянно. Великая Мать не слишком щедра на потомство, а потому ревностно следит за балансом.
Искры должны оставаться величайшей из драгоценностей мира — иначе населяющие сушу и океан разумные существа перестнаут относиться к ним с почтением…как когда-то перестали почитать драконов, когда тех сделалось слишком много, и чудо перестало быть чудом.
Сборщики заботятся об этом.
А Верные помогают им везде и во всем.
Морис говорил и говорил, видя, как ужас сменяется на лице капитана недоверием, потом — осознанием истины, потом — благоговением.
Огонек алчности, к радости Мориса, так и не ушел из глаз капитана окончательно.
— Но я не тритон и не готфрин, чтобы жить под водой! — говорил капитан через час.
— Вам и не придется, — уверял его Морис. — Кроме того, к вашим услугам будет самое большое состояние обитаемого мира. Ведь до поры Искры — лишь драгоценные стекляшки. Но пользоваться ими лучше с умом — чтобы сохранить голову на плечах.
— Не учи меня жизни, сопляк, — проворчал капитан, наливая себе еще брога. Как истинный человек дела, он быстро возвращал полагающиеся ему самообладание и прагматизм.
Пилигрим удовлетворенно кивнул и отправился готовить команду к пробуждению.
***
Морис погружался в воды лагуны. Ядро тянуло на глубину быстро и неотвратимо. Вокруг недоуменно плясали готфрины, а где-то на самом краю видимого пространства проносились огромные гибкие тела, взблескивая цветной чешуей.
Скоро готфрины отстали, напуганные давлением глубины, и поднялись к солнцу, закружившись там хороводом в ожидании своего господина.
Лагуна была глубока. Так глубока, что вскоре солнечный свет потускнел — но на смену ему с самого морского дна пришло все разгорающееся свечение живого огня.
Все усиливающееся тепло этого далекого, но становившегося все ближе пламени исцелило струпья, оспины и язвы на воспаленной от прикосновений солнца и воздуха коже Мориса. Теперь она была не просто синей. Лазурь и бирюза играли на ней живыми всплесками цвета и света, вторя огню с глубины.
Когда сияние этого огня сделалось ослепительным, Морис выпустил из рук ненужное больше ядро и предстал перед Матерью.
Огромная, как подводный хребет, могущественная, как все императоры, алхимики и маги мира вместе взятые, такая… родная, она гордо возлежала на россыпи Искр, согревая и оберегая их от возможных посягательств своим необъятным телом.
Мать вод была прекрасна. Так прекрасна, какой только может быть мать для своих детей.
Она обняла Мориса своими бесчисленными гибкими руками, осторожно, как величайшую драгоценность. Да так оно и было. Каждый из ее детей был сокровищем — и не только для нее самой.
С возвращением, сын, подумала Мать. Я ждала тебя.
Как здорово вернуться, подумал Морис в ответ. Я скучал.
Потом, осторожно освободившись от материнских объятий, но не от тепла ее любви, он протянул ей на почти человеческих ладонях полтора десятка Искр, собранных им в землях смертных за годы скитаний — годы, когда ему приходилось быть и воином, и вором, и рабом.
Годы, которые он прожил почти человеком.
Ты хорошо справился, сын, подумала мать. Они готовы.
Да, подумал Морис.
Мать распахнула складки своей мантии, пульсирующей светом живого огня.
Его готовые родиться братья и сестры легли в открытый карман созревания.
Ни спруты-сладкоежки, ни жуткозубы-лакомщики, ни звероколы-икрососы не смогут теперь добраться до них — а больше никто и не способен был угрожать безопасности икринок, оболочка которых была тверже алмаза. Из Искр вот-вот должны были выйти те, кто был когда-то лишь огоньком внутри шарика из самого прочного на свете стекла — а потом изменились, пройдя сквозь испытание страстями смертных существ.
Глубокие воды лагуны Крабьего острова были единственным местом на всем свете, где из Искр рождались драконы.
Мать открыла другой карман. Искры в нем горели неярко. Пока — неярко.
Скоро им суждено было разгореться в полной мере.
Алчность, гордыня, жажда власти, зависть и ненависть ждали встречи с ними.
А еще — вера, надежда и любовь, которые встречаются реже, но греют сильнее.
Медлить, отодвигая мгновения этих встреч, было нельзя.
Зачерпнув из родового кармана Матери горсть новорожденных Искр, Морис устремился к далекой поверхности.
Мать провожала его лучами своей любви.
Он будет чувствовать ее прикосновение еще долгие-долгие годы, живя среди существ, для которых драконы — лишь сказка. А потом вернется вновь. Снова. И снова.
С борта каперского брига «Безрассудство» на за игрой драконов и готфринов задумчиво наблюдал капитан Буриан.
Пилигрим стоял рядом, страшновато улыбаясь безгубым рыбьим ртом.
Морис помахал им и снова ушел в глубину — туда, где ждали его братья и сестры.
Пора было прощаться.
В мыслях Мориса не было места печали.
Готфрины весело щебетали, радуясь новому дню.
Капитан ждал его. При виде Мориса он отставил в сторону кубок с брогом. Сабля весьма красноречиво лежала на столе.
— Ты испытываешь мое терпение, щенок, — сказал капитан. — Объяснись, пока я все-таки не прикончил тебя.
— Я расскажу вам историю, капитан. Она не слишком длинна, и надеюсь, я не утомлю вас ею, — сказал Морис.
— Ты уже утомил меня сверх всякой меры, — поморщился Буриан. — От того, чтобы не снести твою дурную голову, меня удерживает лишь любопытство. Ну, что еще за чушь ты припас для меня?
— Вас привела сюда жадность, капитан Буриан, — Морис предупредительно поднял ладонь. — Не станем отрицать очевидного. Вы соблазнились возможностью завладеть гораздо большим, чем одна-единственная Искра.
— Я деловой человек, — пожал плечами капитан.
— Вы никогда не задумывались, как в людской мир попадают Искры? — спросил Морис. — Ведь каждая из них имеет свою историю. Люди знающие могут поведать вам десятки имен тех, кто владел когда-то каждой из Искр — ведь среди них нет ни одной, похожей на другую. Но никто не знает, откуда они берутся — и куда исчезают.
— Существуют разные мнения на этот счет, — сказал капитан. — Говорят, что их добывают где-то на дальнем юге. Они зреют в огромных раковинах, сродни жемчужницам…
— Чушь, капитан Буриан, — улыбнулся Морис. — Абсолютнейшая чушь.
— А еще рассказывают, что Искры самозарождаются во льду на крайнем севере долгим полярным днем, когда солнечные лучи попадают в ловушку бесконечных отражений в глыбах чистейшего льда.
— Милая версия, — сказал Морис. — Но от этого не делающаяся меньшей чушью, чем предыдущая.
— Допустим, — кивнул капитан. — Полагаю, все остальные предположения не меньше позабавят столь осведомленного молодого человека. Поэтому я оставлю их при себе. А что до непременного исчезновения Искр — что ж, сокровища всегда исчезают из поля зрения большинства смертных. Их утрачивают, теряют, уничтожают…
— Или просто приходит их срок.
— Я слышал, что существуют люди, весьма могущественные люди, и не только люди, состояния и даже империи которых выстроены на обладании Искрами. Многими, многими Искрами. И они постоянно преумножают их число, скупая, отнимая, воруя эти драгоценности. Потом, бывают и совершенно безумные собиратели сокровищ, для которых сам факт обладания значит гораздо больше стоимости драгоценности… — Тут капитан, погруженный в свои рассуждения, моргнул и переспросил: — Что там было сказано насчет срока?
— Для Искр приходит время вернуться, — сказал Морис.- А поскольку никто не спешит расстаться с ними, их крадут. Все Искры похищены. Ни одна не отдана предыдущими хозяевами добровольно.
— Откуда вы знаете?
— Поверьте мне. Обычно хозяева начеку — но раз в поколение рождается действительно талантливый воришка. Обычно ему удается украсть столько Искр, сколько сочтет нужным.
— Почему?
— Потому что так хочет его мать.
Капитан опешил.
— Что же за маменькин сынок этот воришка? — спросил он. — Должно быть, его мамаша — самая богатая из смертных!
— Она бессмертна, — сказал Морис. — И сказочно богата, да. Она спит на ложе из Искр.
Он улыбнулся.
— Ты безумен, — с уверенностью сказал капитан. — Я прикажу боцману запереть тебя в канатном ящике до самого возвращения в Винтбург. А там я сдам тебя обратно на пентеры, с которых ты каким-то чудом сбежал.
— Никакого чуда не было, — улыбнулся Морис. — Кандалы оказались слишком непрочными, чтобы удержать меня.
— Мои удержат. — Капитан распахнул дверь и и позвал боцмана. Не дождавшись ответа, выглянул наружу. Замер. Потом ринулся к столу и схватил саблю.
Лицо его было перекошено. Страшно дергался глаз.
— Что ты сделал с ними? — спросил он. Голос его, как ни странно, был тих и спокоен. — Они все мертвы!
— Они лишь спят, — сказал Морис. — И проспят столько времени, сколько нам потребуется для того, чтобы найти понимание, капитан Буриан.
— Но…как?!
«Иглы с моего хребта», — написал Пилигрим. Потом вежливо поклонился — сперва Морису, потом — капитану.
— Чего ты хочешь? — спросил капитан, не опуская сабли.
— Что вы думаете о драконах, капитан Буриан? — спросил Морис в ответ.
Капитан недоуменно воззрился на него. А потом расхохотался так, что едва не выронил клинок.
***
— Сказки, — заявил Буриан, отсмеявшись.
— Те, кто пытался потопить «Безрассудство», так не считали, — сказал Морис.
— Что?! Так ты знаешь, чьи это были киты? — требовательно спросил капитан. — Я полагал, что это просто пираты с одного из диких островов Китобойных вод. Старый добрый способ заняться разбоем верхом на дохлом ките, если нет своего корабля — а если повезет, так корабль и появится. Но впервые вижу, чтобы кто-то собирал целую флотилию дохляков. Кому и зачем такое могло понадобиться?
— Не всем нравятся драконы, — пожал плечами Морис.
— Какого дьявола ты заладил тут о драконах?! — взревел, теряя контроль, капитан.
— Кое-кто намерен препятствовать увеличению их числа самым решительным образом, — сказал Морис.
— Да нет никаких драконов! Какое еще «увеличение»?! Ты же не всерьез? — грохнул капитан кулаком по столу. — Байки это, в лучшем случае — легенды прошлого! А то и вовсе попросту сказки!..
— Сказки о драконах любят все, капитан, сказал Морис. — И, как видите, не все считают их сказками. Разве десяток дважды мертвых китов недостаточное тому доказательство? У драконов немало врагов, капитан. Многие боятся их возвращения в мир. И если драконы когда-нибудь решат вернуться, им понадобятся защитники.
— Защитники? — скепсис капитана был очевиден.
— Сочувствующие. Друзья. Те, кто готов..
— Служить?
— Помогать. Как Пилигрим.
Капитан некоторое время переводил взгляд с Мориса на Пилигрима и обратно. Глаза его постепенно наполнялись пониманием.
— Как Пилигрим… — чуть слышно произнес он. — Когда-то таких, как он, называли драконьими прихвостнями…
— Как грубо, — поморщился Морис. — Сами драконы предпочитали называть их Верными.
Капитан потрясенно молчал.
***
«Я стар», — написал Пилигрим.
Капитан портяс головой.
«Мне нужен преемник».
— И что? — одними губами прошептал капитан.
«Вы подходите».
— Верный рекомендует вас Истинным. А Истинные предлагают вам свою защиту и покровительство, капитан Буриан, — пояснил Морис.
— Что за чушь?!- Капитан побагровел.
— Иначе «Безрассудство» никогда не вернется домой, капитан Буриан, — сказал Морис. — И его команда, которая пришла бы в себя, оставаясь в неведении, как ни печально, не проснется уже никогда. Вам следует принять решение. И на вашем месте я не стал бы пренебрегать предложнием хозяев.
— Зачем, зачем ты приволок нас сюда?! — вскричал капитан.
— Я не вас приволок сюда, — отетил Морис. — Я вернул домой своих младших братьев и сестер.
Он раскрыл кулак. На ладони его горели огнем Искры. Полтора десятка Искр.
— Что ты несешь?! — спросил капитан, но было видно, что он уже холодеет от новой догадки.
— Да, капитан Буриан, — кивнул Морис. — Кстати, один из моих братьев все еще у вас. В шкатулке, что спрятана в вашем сейфе. Вы достанете сами, или мне вскрыть дверь?
Морис за разговором катал меж пальцев другой руки чугунное ядро для картечницы. Дойдя до этого места в беседе, он растер ядро в пыль.
Капитан судорожно сглотнул, зачарованно проводив взглядом струйку черного порошка, стекавшую меж пальцев Мориса на пол.
— Очень похоже на песочные часы, верно, капитан? — заметил Морис. — Так и чувствуется, как утекают секунды, одна за другой. Да?
Капитан вздрогнул и ринулся к сейфу.
— Да кто, глубина побери, ты такой?! — прошипел он, вытряхивая Искру в подставленную ладонь Мориса.
«Безрассудный» содрогнулся от толчка. Еще раз. И еще.
— И что это за чертовщина?! — Капитан распахнул ставень иллюминатора.
Побледнел, не глядя, нашарил настоле кубок и залпом, не поморщившись, влил в себя его содержимое. Глаза его неотрывно следили за чем-то снаружи.
Морис и Пилигрим подошли к нему.
Огромные стремительные тела кружили в бирюзовых водах лагуны, то приближаясь к бригу, то вновь удаляясь от него — словно танцуя. Время от времени один из танцоров игриво бодал «Безрассудство» в скулу или борт, и тогда корабль содрогался от киля до клотика.
Корабельные готфрины играли с танцорами в догоняшки, то и дело выпрыгивая из воды и весело щебеча. Те явно были не против.
— Это.. Это… — Капитан никак не мог произнести это вслух.
— Мои братья и сестры, капитан Буриан, — сказал Морис.
В глазах капитана плескался ужас.
— Давайте я расскажу вам о драконах еще кое-что, капитан? — предложил Морис, усаживаясь поудобнее.
И начал рассказ, не дожидаясь ответа.
Артиллерийская дуэль меж тем продолжалась. Где-то за дымами погромыхивали пушки брига, с громким плеском ложились в воду промахи. Шипя рассерженными змеями, срывались с китовых спин все новые живые ракеты. С видимой даже сквозь клубы дыма вспышкой взорвался еще один из исполинов, пробив в сплошной завесе брешь, сквозь которую на Мориса хмуро взглянуло солнце.
Бриг, по всему видно, держался, стремясь если уж не уйти от неприятеля, так продать жизни своей команды одороже.
Следующий десяток минут Морис провел в мутном подводном сумерке, среди акул и объедков их бесконечной трапезы. Он вел стадо готфринов от одной китовой туши к другой, отдавая команды понятными животным жестами. Повинуясь его приказам, рыболюды, распугивая акул, проходили каждый под брюхом указанного ему кита, выпуская из полостей тела миног-мясогрызок и блёвных прилипал.
Миноги сразу впивались в гнилую бледную плоть китовых животов, прогрызая в ней норы, в которые втискивали свои студенистые тела липучие моллюски. От самого подхвостья, где вода пузырилась от кипятка, и до безвольно отвисших челюстей, полных изломанного набегающим потоком воды китового уса, по брюху каждого из китов протянулась двойная дорожка свисающих из нор, словно фитили, миножьих хвостов.
Вот вдоль каждой из этих дорожек следом за готфринами и проплывал, раскинув крыльями руки, Морис. Он способен был плыть гораздо быстрее сухопутных — почти так же быстро, как рыбы или готфрины. И об этом тоже не стоило знать капитану и его команде.
В каждой руке он сжимал за извивающиеся хвосты маленьких огнерыбок, поджигая от жара их тел живые запалы. Миноги тут же втягивались в свои норы, унося пламя с собой. В китовых внутренностях за спиной Мориса начинало рокотать — он чувствовал это через воду, всей кожей.
***
Готфрины опрометью мчались туда, где остался «Безрассудство». Морис успел ухватить за хвост замыкающего рыболюда, и его поволокло сквозь толщу воды. Когда вибрация вод стала невыносимой, готфрины, как по команде, рванулись к поверхности, пробив ее ослепительное зеркало, и свечами сверкающей чешуи вылетели из воды в облаках брызг.
Один за другим за их спинами взрывались мертвые китовые корабли жирожогов.
На том месте, где должен был находиться бриг «Безрассудство», вращалась, успокаиваясь, пенная воронка, да плавали обломки обшивки и рангоута.
Морис глотнул соленого воздуха и снова ушел в глубину. Готфринты последовали за ним.
Вскоре в темнеющей пучине показались знакомые очертания брига, который погружался с неубранными мачтами и клочьями облепивших реи парусов, увлекаемый подводным течением, раздувшим его глубинный парус. С борта сквозь иллюминатор замигал фонарь — Пилигрим ждал его возвращения.
Если бы Морис пользовался дышегубками, сейчас было бы самое время облегченно перевести дыхание.
Загнав рыболюдов в клетки сквозь распахнутые порты, Морис задраил люки и вновь очутился в чреве брига, наполненном запахами пороха и крови.
Капитан молча хлопнул его по плечу, а Пилигрим, стоя за его спиной, сложил лопасть-кисть в знаке одобрения — сродни поднятому большому пальцу у людей — и попытался улыбнуться неприспособленным для улыбок ртом.
Потом за капитаном на целую неделю закрылась дверь каюты. Препоручив заботу о ремонте «Безрассудства» старшему помощнику, он провел это время в пьянстве, целеустремленно пытаясь если не уничтожить, то хотя бы изрядно сократить корабельные запасы манджи и брога.
С момента, когда капитан вновь появился на палубе брига, мужественно, как и подобает настоящему морсковолку, борясь с похмельем, и до избиения Мориса миновали еще две недели.
***
Морису доводилось бывать в каюте капитана «Безрассудства» лишь однажды — еще в Винтбурге, той самой весной, когда солнце, луны и звезды сказали ему, что пришла пора возвращаться.
Тогда он был для всех просто прыщавым, покрытым с ног до головы скверного вида струпьями синекожим оборванцем невесть какой расы — впрочем, в портовых городах, улицы которых кишмя кишели представителями сотенразумных рас мира, давно перестали удивляться любой, пусть даже самой необычной внешности, и не задавали лишних вопросов. Синяя кожа не шла ни в какое сравнение, к примеру, с сотней рук крабоедов Перешейка, или источающими зловонную слизь пачкунами из подводного Рибердосса, или пятикрылами с ледяных пиков гор Последней Черты.
По меркам Винтбурга Морис выглядел более чем заурядно, особенно рядом с Пилигримом, которому пришлось согнуться, надломив тело в самых неожиданных местах, чтобы уместиться под низким потолком капитанской каюты брига
Капитан Буриан, средних лет здоровяк с широченными плечами, рябым длинным лицом и лихо закрученными усами под изборожденным прожилками носом, сидел тогда за столом, на котором поверх вороха морских карт была небрежно брошена та самая сабля, и разглядывал Мориса, не скрывая своих сомнений в его отношении. За распахнутым иллюминатором шумел порт.
Пилигрим уже объяснил капитану цель их визита. Теперь они ждали его решения, вполне готовые к тому, что их спустят кубарем с трапа. То, что их выслушали, было уже неплохим знаком — особенно учитывая репутацию капитана Буриана, безжалостного капера с верительными грамотами Адмиралтейства.
Три предыдущие встречи закончились, еще не начавшись. Добропорядочные капитаны указывали странной паре на порог прежде, чем Пилигрим успевал написать что-то, кроме положенного приветствия. Красноречивые шрамы на запястьях и шее Мориса с головой выдавали в нем пентерного раба. И раба, разумеется, беглого, потому что никто из рабов не покидает имперских пентер иначе, как в джутовом мешке, брошенном с палубы в море.
— Откуда мне знать, что мальчишка не лжет? — спросил капитан.
Вместо ответа Морис по жесту Пилигрима извлек из складок одежды самое дорогое свое сокровище и положил на стол перед капитаном.
Внутри прозрачного, с крупную жемчужину размером, шарика ровно и спокойно горел огонь.
Морис увидел, как вспыхнули глаза капитана. Буриану явно было известно, что это такое.
Даже одной Искры хватило бы для того, чтобы окупить экспедицию. Ее хватило бы на то, чтобы окупить десть экспедиций, а потом безбедно жить до конца дней, купаясь в роскоши. Капитан прочно попался на крючок.
Алчность была извечным движителем истории, верша человеческие и нечеловеческие судьбы, легко сгорающие в огне этой порочной страсти.
— Твой друг поведал мне твою историю, — сказал, с прищуром рассматривая Мориса уже новым взглядом, капитан. — На твою долю выпало немало злоключений. Как тебе удалось сохранить ее при себе?
— Я был осторожен, господин Буриан, — ответил Морис. — И скрытен. А подробностей, думаю, вам лучше не знать.
Капитан изумленно воззрился на него, а потом расхохотался.
— Находчив и дерзок, да, пацан? — сказал он. — Почему же ты пришел ко мне, а не купил себе корабль?
— Меня наверняка ограбили бы и убили, — пожал плечами Морис.
— Что же мешает сделать это мне? — спросил капитан, нависая над Морисом горой внушительных мышц. Глаза его блестели, ноздри раздувались.
— За вас поручился мой друг, — просто сказал Морис.
Капитан усмехнулся. Потом снова сел. Задумчиво покатал шарик по столешнице. Подул на обожженную ладонь.
— Похоже, у тебя жаростойкая задница,если ты хранил его именно там, — заметил он. — Впрочем, ты прав, о некоторых вещах лучше не знать. Но присматриваться к ним стоит попристальнее.
Морис предпочел промолчать.
— Хорошо, — сказал капитан после недолгого раздумья, крутанув ус. — Убедительно. И много ли там…таких?
— Россыпи, господин Буриан, — ответил Морис.
— С этой минуты для тебя — капитан Буриан, — сказал капитан. Возвращать огненный шар он и не думал. — Ты зачислен в команду. Что умеешь делать?
Пока Морис пытался сообразить, в чем, кроме гребли на имперских пентерах, он преуспел за последний год, Пилигрим черкнул что-то на воске и показал Буриану.
— Зверятник? — Пилигрим кивнул в ответ. — Что ж, годится. Знаешь, кто такие готфрины?
— О да, — Морис позволил себе наконец улыбнуться. — В моих краях они не редкость. Я умею управляться с ними.
Кто бы мог подумать, что гонки наперегонки с готфринами могут когда-нибудь сослужить добрую службу? Мама бы удивилась, подумал Морис, вспомнив всю бездну материнского неодобрения, которое она неизменно выражала при любом упоминании рыболюдов.
Вместе с этими мыслями нахлынула волна светлой печали, и Морис понял, что и впрямь соскучился по родовому гнезду.
Так, целую вечность назад, начиналось его возвращение. Теперь же он был на пороге родного дома.
Оставался один единственный, последний шаг.
И Морис был готов сделать его.
Готфрины, или людорыбы, как называли их обитатели суши, приходились очень дальними родственниками тому разумному племени, к которому принадлежал Пилигрим. Именно он, обратив внимание на несомненный талант Мориса в обращении с животными, пристроил мальчика к делу, поручившись за него перед боцманом, а потом — и перед капитаном Бурианом.
Клетки располагались под палубой, по одной с каждого борта. Всегда заполненные забортной водой, они служили приютом для десятка готфринов. Спустившись в трюм, Морис обратил внимание, что людорыбы возбужденно кружат в тесноте забранных сверху решеткой цистерн, сплетая свои гибкие тела в замысловатые узлы. Словно чувствуют, что скоро предстоит нешуточное дельце, подумал он, открывая крышку люка и ныряя в пахнущую тиной воду.
Готфрины окружили его, касаясь своими холодными чешуйчатыми телами, бодая в бока лобастыми головами и требуя угощения. Куски рыбы-дурманки мигом перекочевали из карманов ременной сбруи Мориса в зубастые пасти, и блюдцеобразные глаза помутнели в нахлынувшем приливе кратковременного опьянения, вслед за которым через несколько минут должна была последовать целеустремленная агрессия.
Эти несколько минут потребовались Морису на то, чтобы должным образом снарядить питомцев, а потом приласкать и одурманить готфринов из второй клетки. Потом он поворотом рычага распахнул внешние порты, и, когда рыболюды устремились наружу слитным потоком переливчатых тел, бегом вернулся на палубу с докладом.
Капитан прервал изрыгаемый на суетящуюся команду поток брани ровно настолько, чтобы, выслушав торопливый рапорт Мориса, раздраженно махнуть рукой в сторону флотилии жирожогов, за прошедшие минуты заметно приблизившейся к «Безрассудству».
— Вон твоя цель, мальчик. Ты знаешь, что нужно сделать. Да помогут тебе боги! Иначе нам не видать твоего острова, как пить дать, не видать!
А потом вновь отвернулся и, рыкнув на тащивших заряды к картечницам долговязых листохватов, вперился сквозь зрительную трубу взглядом в корабли неприятеля.
Морис нашел глазами Пилигрима. Тот, укрепляя в пазах фальшборта страшноватые абордажные гарпуны, ободряюще кивнул ему. Морис кивнул в ответ, вдел в петли сбруи пару дышегубок и прыгнул за борт.
Готфрины закружили его в хороводе, глупо хихикая и пуская разноцветнае пузыри воздуха из пастей. Раздавая шлепки, Морис направил их туда, где вода кипела от извергаемых китовыми внутренностями струй пара. Вцепился в спинной плавник одного из рыболюдов и ушел под воду вместе с ним.
Дышегубками он не воспользовался. Он не нуждался в воздухе для дыхания под водой — но капитану и команде знать об этом было вовсе не обязательно.
Рыболюды двумя клиньями устремились навстречу флоту мертвых китов. Зелень воды то и дело прорезали серебристые лезвия рыбьих тел, и готфрины лакомились на ходу, хватая покрелей и рыб-свистунов и пища от удовольствия.
***
О приближении цели их оповестили акулы. Десятки пятнисто-полосатых тел описывали широкие круги вокруг гор разлагающейся плоти, то и дело бросаясь в центр живой спирали, чтобы вырвать шмат гнилого мяса из боков или брюха одного из гигантских трупов. Их не отпугивали ни струи кипятка, ни заградительные пики, которыми была щедро утыкана подводная часть кораблей-мертвецов.
Вода сделалась теплой, зловонной и мутной. Морис чувствовал ее гнилостный привкус губами. Ноздри наполнились ее отвратительным запахом, а к коже словно прикоснулось что-то липкое и противно-вязкое.
Остатки акульего пиршества опускались в глубину неопрятными хлопьями, и их подхватывали рыбы поменьше. Рыболюды промчались сквозь завесу из рыбьих тел и ошметков мертвой плоти, пройдя под «днищами» кораблей и ловко увернувшись от извергаемых струй кипятка.
За мертвым флотом тянулся длинный шлейф объедков, которые подъедали тысячи рыб-падальщиц. Зайдя жирожогам в тыл, Морис заставил своего готфрина подняться на поверхность и огдяделся.
Раздутые туши, над которыми в клубах жирного дыма кружили сотни плотоядных морских птиц, закрывали обзор, но главное Морису все же удалось разглядеть. Положение брига казалось безнадежным.
За минуты, проведенные Морисом под водой, дистанция между китами и «Безрассудством» сократилась почти вдвое. Бриг поднял мачты и развернул полотнища парусов, одновременно начав погружение — его корпус погружался в волны с дифферентом на нос. Только теперь Морису стал более или менее ясен странный замысел капитана. Уйти от преследователей при слабом ветре на одних парусах бригу не удавалось ни при каких обстоятельствах. Стараясь выиграть нужное для погружения время и не желая оставаться при этом неподвижной мишенью, капитан использовал паруса для того, чтобы придать своему кораблю хотя бы относительную мобильность.
Затявкали картечницы, вспенив волны по курсу китовой эскадры. Капитан вел бриг галсами. Поочередно рявкнули орудия одного борта, потом — другого. Снаряды легли в воду меж гигантских туш. Смачное чавканье отметило несколько попаданий в цели. Киты продолжали сокращать расстояние до брига, словно и не заметив повреждений.
Потом головной кит с нарастающим рокотом вдруг словно вырос в размерах вдвое.
А потом взорвался.
***
Больше всего это было похоже на извержение вулкана — только вместо лавы вулкан выбросил в кишащее птицами небо чудовищный фонтан мяса и осколков костей. Воспламененный бомбой гнилостный газ выплеснулся наружу в фейервеке сгорающих в пламени птиц. На окрестную акваторию обрушился страшноватый зловонный дождь из останков кита и его команды.Чадно горящая туша начала медленно погружаться во вскипевшие от рыбьих тел волны. С развороченных взрывом китовых боков в воду сыпались оглушенные фигурки, напоминающие человеческие, сразу становясь добычей акул.
Готфрины затанцевали рядом, выпрыгивая из воды и хватая в воздухе куски вонючего мяса.. Прежде, чем Морису удалось успокоить развеселившихся животных, их заметили.
Закутанные в цветное тряпье фигурки засуетились на спинах замыкающих неровный строй китов. Клубы дыма то и дело скрывали их от глаз Мориса, но, вне всякого сомнения, они готовили некую каверзу.
Окутывавшие китовые туши облака дыма сделались вдруг гуще, и из них выросли и потянулись к бригу клубящиеся длинные щупальца с ярко пылающими искрами на концах. Большинство дымных струй бесславно завершили свой путь в море — но те, что дотянулись-таки до «Безрассудства», расцвели лепестками грохочущего огня на его бортах и палубе. В небо взметнулись обломки.
Несколько таких щупалец рванулись прямо к Морису и его подопечным. Мгновение он смотрел на стремительно приближающиеся темные тела на вершине каждой из дымовых колонн, а потом резко ушел под воду, увлекая за собой готфринов.
Вода ударила в уши, словно хлопнув по ним сложенными чашечкой ладонями, оглушив и дезориентировав Мориса на несколько долгих секунд. Возможно, он даже потерял на миг сознание. Если бы он дышал запасенным в дышегубках воздухом, то сейчас непременно захлебнулся бы. Вокруг дергались тела оглушенных рыболюдов.
Не все огненные рыбы, выпущенные жирожогами, сдетонировали при ударе о воду. Пара из них на столпах горящего даже в воде огня уходила сейчас в глубину, и Морис, понимая, что следующие взрывы убьют их наверняка, рванулся на поверхность, гоня перед собой дезориентированных готфринов.
Все вокруг заволокло дымом, и силуэты уходящих китов едва угадывались в сгустившемся мраке. Чуть в стороне вода вспухла рокочущими пузырями, и Морис ощутил чувствительный толчок снизу, едва не выбросивший его в воздух. Готфрины возмущенно защебетали. Морис успокоил их и, держа курс на птичий гомон, устремился в погоню.
Сейчас Пилигрим стоял за кольцом матросов, возвышаясь даже над рослыми варварами-северянами на две головы.
Худой, костлявый, словно его выпотрошили и забыли набить чем-то взамен требухи и мышц, оставив чешуйчатую кожу обтягивать рыбий скелет — так, что острые кости, казалось, вот-вот прорвутся наружу, украсив жуткими колючками и без того непривлекательную фигуру. Узкий безгубый рыбий рот, рыбьи же глаза без век навыкат — но глаза Пилигрима, в отличие от глаз большинства его соплеменников, были на удивление выразительны. Вслух на суше говорить он не мог — писал сухой кистью-плавником на восковой пластинке или, если удавалось найти, на пергаменте или редкой в здешних краях бумаге.
Почерк у Пилигрима был на удивление ровный и разборчивый. Буквы он выводил крупные и аккуратные — вот и сейчас, даже лежа на палубе, Морис прочел на повернутой к нему табличке: «Не пытайся встать. Кто-то умрет». Он усмехнулся.
Но все-таки встал.
Пилигрим сокрушенно качнул сплюснутой с боков головой, на которой невесть как удерживался глубокий капюшон моряцкого плаща.
«Глупо».
Знаю, подумал Морис. Вытер кровь с лица тылом ладони. По струпьям и болячкам побежали сиреневые потеки. Потряс головой, чтобы палуба перестала уходить из-под ног.
— Сокровища там, капитан Буриан. Клянусь.
Капитан рывком обернулся. Лицо его под мятой треугольной шляпой было искажено от ярости. Морис вдруг почувствовал, что в горло ему уткнулось что-то колючее. Скосив глаза, увидел широкое лезвие абордажной сабли, которую капитан неуловимым движением выхватил из ножен.
— Что, если я сейчас велю боцману привязать тебе к ногам ядро и вышвырнуть за борт, мальчик? — вкрадчиво спросил капитан. — Ты показал себя отличным пловцом, но сможешь ли ты дышать водой, а не воздухом из дышегубок? Что может помешать мне сделать это, а? Или кто?
— Вы сами, — ответил Морис.
Клинок кольнул сильнее. Лицо капитана застыло маской гнева. Только так и не угасшее пламя алчности, пожиравшее капитана изнутри, удерживало его от того, чтобы не перерезать глотку дерзкому сопляку, вознамерившемуся провести бывалого пса вод.
Очень осторожно Морис сглотнул, сразу почувствовав, как между ключиц скользнул под рубаху новый кровавый ручеек. Это было неприятно. Вот, значит, как чувствуют себя смертные, когда им напоминают, что они смертны.
— Я не смогу ничего рассказать вам, если сейчас умру, — почти не двигая губами, просипел Морис. — Тогда действительно все было зря.
Капитан смерил его взглядом. Давление на горло усилилось, и Морис невольно сделал шаг назад, чтобы не надеться на клинок, как надевается на вертел кусок мяса. Капитан шагнул следом, шире и быстрее, и Морис, качнувшись на каблуках, наткнулся на фальшборт, подло ударивший его под поясницу. Отодвигаясь прочь от сабли и безжалостного блеска капитанских глаз, Морис перевалился через борт и рухнул в море.
Когда через несколько мгновений, полных шипения пузырьков вспененного воздуха и соленых поцелуев волн, он схватился за свисавший с борта конец, капитана на палубе уже не было.
«Ждет в каюте», — написал на своей дощечке Пилигрим.
Поняв, что потехи не будет, команда потянулась кто куда. Дел у экипажа было невпроворот — еще с самого всплытия «Безрассудства» после долгого подводного перехода.
Прежде, чем отправиться в каюту капитана, Морис позаботился о том, чтобы его товарищи по плаванию не слишком утруждали себя этой работой.
Ремонт подождет.
***
Каперский бриг «Безрассудство», сошедший со стапелей Винтбургских верфей два десятилетия назад, был все еще крепким судном. Его веретенообразный корпус из стужеясеня от форштевня до ахтерштевня достигал полусотни саженей, а ширина верхней — надводной — палубы равнялась десятку шагов рослого человека или невысокого кси. Пара косых мачт поднималась системой блоков и шкивов в считанные минуты усилиями всего нескольких членов команды, а управление парусами велось с ходового мостика.
Боковые порты способны были явить миру десять пушек, а на поворотных кругах на носу и корме установлены были спаренные картечницы. Команда «Безрассудства», состоящая из закаленных в схватках сорви-голов, способна была, дойди дело до абордажа, выставить три десятка отчаянных рубак всех рас, испещренные шрамами тела и лица которых говорили сами за себя. Бриг был весьма грозной силой, способной и постоять за себя, и доставить массу неприятностей купеческим судам и сходным по классу кораблям врага, отбившимся от флота.
Широкие, попарно выведенные из корпуса лопасти плавников — общим числом восемь — в надводном положении превращались в горизонтальные рули и стабилизаторы, способные противостоять весьма сильному волнению, не позволяя в шторм боковой качке превратить часть команды — из сухопутников — в сборище блюющих ничтожеств. Под водой же плавники сообщали судну скорость в полтора десятка узлов — гребцы, сменяя друг друга каждые полчаса, неутомимо бежали внутри ходовых барабанов, а система зубчатых колес передавала их усилия на коленчатые гребные рычаги. При вхождении брига в поток подводного течения из специальных люков на прочнейших тросах выбрасывались огромные полотнища брезентовых парусов, увлекая судно за собой и экономя силы трюмной команды.
Незадолго до всплытия брига многоухие слухачи из пробирочных первертов, выведенных в алхимических подземельях столичного Чертога Сил, совершенно точно определили в далекой ритмичной пульсации стук нескольких китовых сердец. Думая, что неподалеку проходит стадо мирных крикачей-полосатиков, капитан и команда оказались совершенно не готовы к тому зрелищу, которое предстало им, когда «Безрассудство», продув балластные цистерны, пробкой выскочил на поверхность и закачался на легкой зыби.
Ошибкой капитана Буриана стало то, что он не убедился в безопасности акватории через систему призм и зеркал, которую должен был выпустить на поверхность в прозрачном пузыре прежде, чем всплытие судна сделается неотвратимым. Но трехнедельный подводный рейд под многосаженным ковром спутанного морелиста, сплошь покрывавшим поверхность океана от средних до низких широт, спертый зловонный воздух, который неспособны были оживить зачахшие в жаре и духоте волшебные орхидеи судовой оранжереи, наросшая нервозность среди команды, вылившаяся в несколько драк с поножовщиной и назревающую угрозу бунта — все это привело к тому, что капитан не меньше матросов мечтал о глотке свежего воздуха и ощущении солнца и ветра на коже, а потому пренебрег обычным порядком.
За это едва не поплатился весь экипаж.
Первое, что увидели все они, высыпав на мокрую палубу, пьяные от ударившего в голову свжего воздуха, радостно смеясь и, позабыв про обиды, хлопая по плечам тех, у кого они были — это десяток столбов жирного черного дыма, подпиравших небосвод. В основании столбов среди невысоких волн виднелись темные массивные тела.
Смех стих. Веселье угасло. Капитан Буриан замысловато выматерился и ударил кулаком о ладонь.
— ЖирожОги, — процедил он сквозь зубы. — Адово проклятье южных вод.
***
Это действительно были киты. Действительно — крикачи-полосатики. Каждый — чуть меньше брига в размерах.
И все они были мертвы.
Сила, двигавшая огромные мертвые туши сквозь бег волн, имела весьма простое объяснение — которое не становилось менее чудовищным из-за своей простоты.
В чрево каждого из умерщвленных неведомыми китобоями гигантов был установлен котел, в котором разогревалась вода. Закипая, она превращалась в водяной пар, который отводился по кишечнику мертвого кита наружу, превращая китовую задницу в извергавшее пульсирующую струю кипятка сопло. Сила освобожденного пара двигала китовое тело вперед.
Кроме того, примитивные паровые машины приводили в движение выведенные сквозь бока мертвого исполина весла — именно их уханье слухачи ошибочно приняли за биение китового сердца. Хвост и плавники, тросы управления от которых сходились в опустошенный череп кита, исполняли роль рулей.
Пламя, дававшее необходимый для закипания воды жар, питалось плотью самого кита. Ворвань, постепенно вырубаемая из гниющих стенок пустотелого остова, горела в топках, извергая через дымоходы тот самый черный дым, который и увидела команда «Безрассудства», стоило бригу подняться на поверхность.
На плаву дохлые киты удерживались за счет гнилостных газов, накапливающихся в естественных полостях тел и под толстой шкурой, от чего и без того немалые туши раздувались до поистине чудовищных размеров.
Среднего размера кита хватало на пару недель плавания — прежде, чем разложение, крачки-ревуны и акулы-трупоедки не спроваживали мертвого исполина в могилу на морском дне. В умелых руках паровой кит за эти две недели мог натворить изрядных дел.
Десять мертвых китов могли натворить вдесятеро больше.
Вне всякого сомнения, правили чадящим стадом именно умелые руки. Более того — как минимум одна из этих рук была поистине железной. Какова бы ни была первоначальная цель жирожогов, их впредсмотрящие молниеносно заметили низкий силуэт всплывшего брига, едва он показался на поверхности, безошибочно выделив его покатую спину среди столь же покатых волн. Через пару минут все стадо, управляемое чьей-то стальной волей, легло на новый курс, устремившись к «Безрассудству».
Капитан меж тем не терял времени даром. Он зычно раздавал приказы, которые дублировал боцман — для палубной команды — и старший помощник, бубнивший слова команд в раструбы переговорных труб. Во всех направлениях помчались матросы, исполняя команды капитана.
Распоряжения капитана показались Морису противоречащими друг другу.
— Мачты поднять! — командовал капитан. — Паруса развернуть! Бегунам — полный ход! Межаник, передача на полный вперед! В трюмах, баласт принять! На носу, лагами течение искать! Палубные батареи к бою! Курс…
По всему выходило, что «Безрассудство» одновременно должен был бежать, тонуть и сражаться. Все это не укладывалось у Мориса в голове, но, захваченный общей горячкой приготовлений к схватке, кажущейся неизбежной, он бросился туда, где ему полагалось быть по боевому расписанию.
К клеткам с готфринами.
— Ну и где, где твои сокровища, синерожий?
Капитан каперского брига «Безрассудство» навис над распростертым на досках палубы Морисом, занеся кулак в грубой проклепанной перчатке для нового удара. Во рту было солоно от крови из разбитых губ. Левую половину лица Морис не чувствовал — сейчас там был пульсирующий горячий ком боли.
Впрочем, боль быстро утихала.
— Сокровища там, где и должны быть, — выплюнул Морис вместе с осколком зуба. — Там, где я и сказал. На острове, капитан Буриан.
— А остров? Где гребаный остров, а, сопляк?
— Ваш корабль стоит в его лагуне, капитан, — улыбнулся Морис.
Капитан в бешенстве ударил его снова. Потом обратил безумный взгляд за борт.
Острова, по сути, и впрямь не было.
Одинокая скала возвышалась обломанным зубом над щербатым кольцом рифов, ограничивающим спокойную лагуну, в которой могли разместиться весьма привольно около сотни кораблей, подобных «Безрассудству». Скалы здесь и там были покрыты редкой порослью рактуса и пальмолиста, и на первый взгляд казалось, что здесь совершенно нет места, в котором можно было бы спрятать величайшее сокровище мира с самого начала времен.
С открытым морем лагуну связывал единственный узкий проход, которым сам капитан, следуя инструкциям Мориса, провел свой корабль не более часа назад.
«Безрассудство» стоял на плавучем — до дна здесь цепь, как ни странно, не доставала — якоре посреди лагуны. Часть команды — разумеется, во главе с самим капитаном — уже успела высадиться на берег в яликах и обежать окружающие лагуну скалы кругом.
И, разумеется, они ничего не нашли.
Ничего, кроме полчищ разноплеменных крабов, кишевших на бесплодных скалах и среди чахлой растительности.
Так и должно было случиться.
— Ты просил вернуть тебя домой, щенок, — прорычал капитан.
— Да, капитан Буриан, — ответил Морис. — И уже заплатил за это немалую цену.
— Но обещал гораздо большее!
— Так и есть, капитан Буриан. Наш уговор по-прежнему в силе.
Капитан расхохотался.
— Что ж, я выполнил свою часть сделки, — сказал он, утирая слезы рукавом камзола. — Ты дома, Морис…или как там тебя зовут на самом деле? Только вот — где он, твой дом?
Капитан схватил Мориса за грудки, и ремни кожаной сбруи больно впились в тело. Капитан притиснул свой нос к носу мальчика, сверля его безумным взглядом.
— И. Где. Моё. Сокровище? — спросил он.
— Здесь, капитан, — улыбнулся Морис окровавленным ртом.
Капитан отшвырнул его прочь, всадил в ребра тупоносый сапог, повернулся кругом и широко развел руки, явно играя на публику.
Публика была еще та. Лихой сброд со всех островов Худого архипелага, пара варваров с Северных мелей, полдесятка зеленых от загара южан-листохватов с Окраинной земли. Изможденные долгим плаванием лица, драная одежда, ржавое, но от того не менее смертоносное оружие в трех, пяти, десятипалых руках и руконожках.
Все они смотрели сейчас на скорчившегося у фальшборта Мориса. Взгляды их не предвещали мальчику ничего хорошего. В обращенных на него глазах он читал злобу, недоумение, ненависть, злорадство, предвкушение потехи. Они все проделали долгий путь, и проделали его впустую. За это кто-то должен ответить. Возможно, даже умереть.
Обступив капитана и Мориса полукольцом дурно пахнущих тел, команда ждала продолжения, алчно поблескивая ощеренными в недобрых ухмылках зубами.
Только взгляд Пилигрима был спокоен и отрешен. Он смотрел Морису прямо в глаза, словно говоря: а ведь я предупреждал тебя. Предупреждал еще там, на берегу, в таком далеком и кажущемся теперь нереальном Винтбурге, предупреждал давно — еще тогда, когда по весне только начал еще сходить лед с островерхих крыш да капель заиграла в лучах поднявшегося над горизонтом солнца россыпью живых брилиантов.
***
Винтбург — морские ворота Приполярного континента, жуткая дыра на краю земель, скованных круглый год панцирем льда едва ли не в милю толщиной. Только оазисы у вулканов, протаявших в ледяной шапке огромные чаши, полные теплой воды, способны поддерживать жизнь в этих краях долгой-предолгой — в три четверти года — зимой.
Винтбург стоит на одном из вулканических конусов, которые поднимаются над уровнем талых вод озера Мирабель, которое отделяет от холодного Кругового океана полоса льда всего в сотню миль. Из них только полсотни лед лежит на твердой земле — остальные пятьдесят миль представляют собой припай, лишь немного не касающийся океанского дна.
Теплые воды озера нашли себе сток в океан, проплавив в толще льда туннель. Диаметр его достаточно велик для того, чтобы обеспечить судоходство в этом районе — а там, где не хватило сил у природы, ей помогли люди.
И нелюди.
Сеть подобных туннелей, подобно карсту в толще известняка континентальных щитов, пронизывала ледовый панцирь всего Приполярья, связывая между собой все озерные оазисы — Котловины — даже те из них, что не имели сообщения с поверхностью, навеки оставаясь погребенными во льдах.
Населены были все без исключения оазисы — даже те из них, что были просто каплями нагретой подземным теплом воды внутри ледяной толщи. Каждая раса нашла себе приют на Приполярном континенте, где соседствовали лед и огонь, и представители всех разумных народов могли ужиться вместе.
Благо места хватало на всех.
В Котловинах нашли приют любители тепла и комфорта — весьма относительного в сравнении с уютом и роскошью богатых островных государств южных морей. Жизнь в Империи Севера была сурова и аскетична, и бедняка отделяло от богача не так уж много сорренов на дне их карманов.
Изрезанную трещинами разломов, изборожденную складками торосов поверхность ледника населили расы, привычные к запредельным холодам и секущим ветрам метелей. Сложенные изо льда стены их городов казались продолжением тех торосов, над которыми возвышались.
Города под, на и над поверхностью прекрасно сосуществовали, приумножая мощь и богатство Империи, и вели оживленную торговлю друг с другом и с внешним миром.
Вратами Приполярья во внешний мир как раз и был портовый город Винтбург.
***
Морис оказался в Винтбурге, городе высоких острых крыш, сернистого дыма тысяч вулканических жерл и заключенного в кольцо ледяных стен неба, не по своей воле.
Когда подводная пентера «Доминион» зашла в порт для ремонта и пополнения запасов, Морис был на ее борту. Пентерный раб, купленный капитаном «Доминиона» вместе с партией таких же, как он, товарищей по несчастью, на невольничьем рынке Базарного острова, где продавалось и покупалось абсолютно все, включая честь, совесть — и жизнь. Капитану пришлось совершить эту покупку после того, как полсотни гребцов захлебнулись в протараненном вражеским кораблем гребном отсеке во время последнего боя. Раб, прикованный цепью к оси одного из больших беговых колес пентеры, один из тысячи таких же несчастных, как он сам, — вот кем он был тогда.
Совокупные усилия бывших уголовников, бунтарей, революционеров, преступников всех мастей сообщали «Доминиону» скорость хода в двадцать узлов. Пентера была грозным оружием Империи, обеспечивая вместе с еще полутора десятками подобных ей кораблей безопасность вод, принадлежащих императору снегов и льда.
Стычка с рейдерами Бесцветных островов, скрывавшихся в проливах Безымянного архипелага и терроризировавших торговые пути в Громовом море, едва не оказалась для «Доминиона» последней. Пентера пустила на дно два рейдера и обратила в бегство третий, но из-за полученных в бою повреждений едва доползла — малым ходом и в надводном положении — до границы припая, где бастионы сложенной из льда цитадели охраняли вход в подводные врата. После частичного ремонта капитан на свой страх и риск провел израненный корабль сквозь туннель, и то, что «Доминион» не остался навеки в царстве подводного льда, было скорее везением, нежели закономерностью.
Для Мориса это везение продолжилось и в самом Винтбурге. После входа пентеры в док команда сошла на берег. Экипаж отправился прожигать накопившееся за месяцы плавания жалование в портовые таверны и бордели, а рабов перевели в охраняемые бараки в припортовом районе.
Где-то на полпути между портом и бараками Морису удалось сбежать. Когда Пилигрим позже спрашивал, как ему удалось освободиться из кандалов, тот лишь пожал плечами. Какая разница? Главное, что все получилось.
Он чуть не замерз насмерть этой зимой, которая показалась бесконечной уроженцу теплого юга — ведь бессмертие отнюдь не подразумевает неуязвимости. Пилигрим спас его, дав кров, еду и одежду — и ничего не прося взамен вовсе не потому, что нечего просить у беглого с императорских подводных пентер.
Таков уж он был, Пилигрим.
«Я сразу понял, кто ты», — написал тогда Пилигрим на своей табличке.
— Но как? — спросил Морис.
«Мое племя служило твоему с начала времен, — Пилигрим писал торопливо, но буквы все равно выходили ровными. — Потом нас почти не осталось, но, кто все еще жив, хранят в сердцах память о Хозяевах. Несложно распознать Истинного даже в таком обличье».
Потом он склонил свою остроконечную голову в поклоне.
— Отойдите от него! – кричала Кристина. – Отойдите от него прочь!
Андрей, растянутый за ноги и за руки ремнями между четверкой дюжих воинов, лежал в позе витрувианского человека перед главным входом в жилой купол. Он был абсолютно гол. Ему было холодно – чудовищно, невыносимо холодно, и хотя с момента, когда его в несколько движений освободили от меховой одежды и обуви, прошли считанные минуты, он чувствовал, что вот-вот умрет. Простой человек из плоти и крови уже бы умер от холодового шока, и даже такому, как он, до этого самого шока оставалось уже совсем недолго. Потом, как у обычного человека, просто остановится сердце, или концентрация кислорода в крови снизится до критического уровня, и тогда он отключится и умрет уже в бессознательном состоянии. Но пока ему было просто холодно – настолько, что он с трудом мог соображать.
Вход в главный купол был забаррикадирован контейнерами с товаром, которые только и успел, подчиняясь приказам Кристины, натащить с ближайшего склада робот Антоха. Ясное дело, баррикада не остановила бы аборигенов больше, чем на несколько минут. Куда более внушительным аргументом был бластер, который сейчас плясал в руках у Кристины. Кристина стояла перед закрытыми дверями в купол и целилась в принцессу, которая вместе со своими воинами остановилась в двух десятков шагов от баррикады. На плитах покрытия, в тех местах, куда попали предупредительные выстрелы Кристины, кипел и пузырился расплавленный бетон. Воины, взявшие купол в ощетиненное копьями и стрелами полукольцо, восхищенно переговаривались, впечатленные демонстрацией оружия. Страха Андрей не заметил ни на одном из лисьих лиц.
— Отпустите его! И ступайте домой! – кричала Кристина.
Они не уйдут, глупая, хотел сказать Андрей – и не смог. Горло высушило морозом, и в самих легких воздух превратился в колкие кристаллы ранящего льда. Он искренне надеялся, что Кристина догадалась врубить сигнал бедствия и заблокировать все замки на всех складах фактории, прежде чем побежала спасать его с бластером в руках. Хуже всего был именно этот бластер – его одного хватило бы, чтобы разрезать все двери и заполучить в свои руки еще несколько десятков смертоносных штук, которые какой-то идиот давным-давно прописал в алгоритмах самосборки для стандартных человеческих торговых поселений, которые в просторечии назывались по старинке факториями. А отнять бластер даже у самой отчаянной и храброй женщины для полусотни обученных воинов – просто дело техники.
Похоже, это поняла и сама Кристина. Она скомандовала Антохе, и робот, раздвигая контейнеры баррикады, шагнул вперед. Пару контейнеров он зацепил телескопическими руками и волок их теперь за собой. Контейнеры прикрывали Кристину от атаки с флангов, а она шагала следом за Антохой, держа принцессу на мушке и не сводя с нее глаз.
Когда между женщинами остался десяток шагов, Андрей понял, что нервы Кристины на пределе, и что она выстрелит – сейчас или секундой позже.
— Кри-сти-на, – позвал он застывшими губами. Весь мир превратился в холод, но он сумел найти в себе сил, чтобы крикнуть: — Кристина, нет! Нельзя…
Крик получился похожим на шипение, но она услышала. Взгляд ее метался между Андреем и принцессой.
— Почему? – закричала Кристина. – Почему – нельзя? Им вот так – можно, а нам – нельзя?! Они Троя с этой старой дурой едва не убили, а ты говоришь — нельзя?!
Они дома, Крис, хотел сказать Андрей, но горло уже не слушалось, и губы уже не слушались, и оставалось только думать так громко, как только можно, надеясь, что Кристина услышит-прочтет его мысли прежде, чему сделает совсем уж непоправимое, и он продолжал этот разговор внутри головы, разговор без слов: это их дом, неблагоустроенный дом, полный вражды, предательства и войны, но это – их дом, и они здесь хозяева. Нельзя уподобляться им. Нельзя, пока ты – человек. А я… Я – иное дело.
— Возвращайся в купол, – прохрипел он. – Еще не поздно. В течение часа прилетит челнок, и статус-кво будет восстановлено.
— А ты?! – выкрикнула Кристина.
Андрей видел, что она плачет. Слезы замерзали на ее щеках – накинуть термодоху с волшебным капюшоном она, разумеется, не успела. Наверное, она плакала от злости – ведь по другим причинам мегеры не плачут.
— Неважно, – Андрей бы отмахнулся, но руки держали крепкие ремни. Ему сейчас и впрямь было уже все равно, что будет с ним – все чувства отмерли, как отмерли уже пальцы рук и ног, он не чувствовал ничего, ни обиды, ни боли, ни страха…
Кристина приняла решение.
— Считаю до трех! – закричала она.
— Зачем? – удивилась принцесса.
— Затем, что я сожгу тебя потом к херам собачьим, если ты его не отпустишь! – Кристина с растрепанной, покрытой изморозью серебряной гривой была в этот момент совершенно неотразима.
— Непонятная идиома, – заметила принцесса, с интересом разглядывая Кристину. – Он – твой мужчина?
— Да! Нет! Не знаю… Неважно! Раз!..
— Пожалуйста, не стреляй, – попросил Андрей.
Кристина расхохоталась – зло, яростно.
— Что, жалко подружку?
— Жалко, – согласился Андрей. Ему сейчас было очень тяжело противоречить. А соглашаться выходило легко. – Нельзя стрелять в людей, Крис.
— Она же даже не человек! – закричала Кристина. – Такая жизнь своим чередом в таких условиях развиться не может! Она просто чертов неизвестно кем созданный самовоспроизводящийся андроид! Ты взгляни на нее – это же вампир, кровопийца! Она тебя еще не высосала только потому, что твоя кровь для нее – отрава! Они все здесь друг друга жрут, даже деревья! А ты ее защищаешь?! Два!..
— Крис…
— Три! – мстительно, очень по-детски, торжествуя, завершила отсчет Кристина и нажала спуск.
Широкая полоса огня ударила в лицо принцессе Лингазель. Но мгновением раньше робот Антоха сделал шаг вперед, одновременно разворачиваясь, и принял волну пламени своим керамлитовым телом. Заряд бластера расплескался по нему, обдав всех вокруг волной жара. Андрей почувствовал, как горят давно вставшие дыбом волоски на теле.
— Уйди с дороги! – закричала Кристина и выстрелила снова.
Робот упрямо стоял на месте – немного осел, оплавился, но стоял.
— Уйди, – как-то разом обессилев, попросила Кристина.
— Вот тебе и ответ на вопрос, человек ли она, – сказал Андрей. – Первый закон. Не допустить своим бездействием, чтобы человеку был причинен вред. У роботов жесткие дефиниции, Крис.
Кристина взглянула на него – странно, дико, в упор, словно впервые увидев.
— Он ведь не защитил тебя, – сказала она, и это не было вопросом. – Антоха. Не стал тебя спасать. Но… как!? Почему? Какого…
Он улыбнулся, извиняясь. Почувствовал, как лопнул силискин губ. По подбородку, не застывая, побежали ярко-зеленые струйки лимфогеля-незамерзайки. Что ж, он, в отличие от Кристины, всегда знал, какого цвета его кровь.
Кристина смотрела на него во все глаза.
— Да, – просипел он. – да. Это я – чертов самовоспроизводящийся андроид, Крис, а не они. И я точно знаю, кем и с какой целью создан.
Мегеры правят миром. Только такие идут сюда, в Дальний космос, и только такие здесь и нужны. С ними трудно, с ними чертовски сложно, с ними практически невозможно ужиться нормальным мужикам-первопроходцам из обычных человеческих плоти и крови. До тех пор, пока полугодовая ссылка в затерянный мир, подобный Клементине, и компания АА – адаптационного андроида, такого, как он, привыкший называть себя обычным человеческим именем Андрей – не сделают из суперженщины человека.
Женщинам совсем не обязательно знать, что суровый мужик, приютивший их в своем доме, пустивший в свою постель и согревавший в своих объятиях, вовсе не человек – хотя бы биологически.
Сколько их было здесь, таких женщин…
И сколько еще будет – если все закончится хорошо.
— И что теперь делать? – шепотом спросила Кристина.
Принцесса с интересом следила за ними, не делая своим людям знака действовать.
Андрей, который уже некоторое время наблюдал в небе то, на что остальные внимания не обращали, прохрипел:
— Думаю, у меня есть решение проблемы, выгодное для всех.
И тогда все услышали наконец исходящий с неба глухой рокот и увидели отсвет далекого пока пламени, пылающего по ту сторону облаков.
***
Корабль контрабандистов, пройдя на бреющем полете над ледяной равниной, совершил разворот с набором высоты и снова ринулся, словно атакующий орел, на разбегающиеся во все стороны крошечные человеческие фигурки. Фигурок было много. Некоторые из них останавливались и храбро палили в падающее на них громовое огнедышащее чудовище из самострелов и лучевиков. В нижней точке параболы снижения по броне, способной выдержать жар фотосферы звезды и удар метеорита, отчетливо цокали пули, выпущенные из кинетических винтовок.
Грузовые люки были приоткрыты, и в корабле держалась комфортная для аборигенов температура.
— Как хорошо, что в критической ситуации у дикарей инстинкты всегда берут верх над рассудком, – задумчиво сказала принцесса, с любопытством глядя в иллюминатор.
— Еще несколько заходов, и они истратят весь боекомплект, – сказал Андрей. Термодоха, раскочегаренная на полную катушку, исходила пьянящим теплом, согревая окоченевшие члены, и Андрей непроизвольно щурился от удовольствия, как вернувшийся домой с мороза кот. – У них больше нет преимущества, Лингазель. Никто не продаст им патронов и батарей. Я обещаю. Вам больше не нужны наши ружья, принцесса.
— Как знать, как знать… – протянула Кристина из соседнего ложемента.
Она хмурила брови и сердито кусала губу, то и дело бросая исподтишка взгляды на того, кого долгое время считала человеком, и кто в результате оказался куда человечнее, чем она сама.
Принцесса с интересом взглянула на нее, потом на Андрея. Хитро улыбнулась, сразу сделавшись очень похожей на лису. В ее рыже-золотых глазах плясали веселые искры. Кристина невежливо оскалилась в ответ.
— А хотите, на ваше бракосочетание – надеюсь, очень скорое и, разумеется, исключительно в знак искренней признательности и уважения – я пришлю вам бутылочку собственной крови? – спросила принцесса.
Кристина возмущенно вспыхнула, открыла было рот, чтобы ответить дерзице гневной тирадой… но отчего-то вдруг промолчала, снова покосившись на Андрея.
Принцесса звонко расхохоталась.
Андрей устало прикрыл глаза и постарался раствориться в обволакивающем, навевающем сон тепле.
Корабль пошел на новый заход.
Флаер летел, странно дергаясь во всех трех плоскостях, рыская и ныряя. Едва не зацепив верхушки деревьев, зашел на посадку и скорее рухнул, чем сел, на короткую взлетно-посадочную полосу, которую ежедневно расчищал от снега старательный Антоха.
Андрей бросился к машине, на бегу отмечая обожженные края пробоин на плоскостях и фюзеляже машины, отошедшие от балок каркаса листы обшивки, решетку воздухозаборника, наполовину закрытую запутавшейся ловчей сетью из шкуры торонга с привязанными по краю грузилами из цветного южного камня. Из перебитых трубопроводов на бетон аэродромного покрытия вытекали топливо и гидравлическая жидкость.
Из щели между плитой грузового люка и краем дверного проема торчало полированное древко метательного копья, сплошь покрытое искусной резьбой. Дверь пошла вверх, и на руки подбежавшему Андрею выпал очень бледный человек в тяжелых, насквозь пропитанных кровью мехах. Копье пронзило его насквозь на уровне живота; тяжелый наконечник из китовой кости багровым шипом выпирал наружу. Остро пахло сырым железом.
Трой, понял Андрей, да ведь это же Трой, как же ты так, Трой… Трой застонал; лицо его было белее снега, брызги крови на нем казались маской зловещего духа. Осторожно, стараясь не трогать древка копья и не задеть им плит покрытия, Андрей перехватил обмякшее тело и беспомощно огляделся. К нему спешил, часто-часто перебирая стопоходами, робот Антоха, который тащил за собой ярко-алую полусферу аэродромного огнетушителя. Перед собой Антоха толкал оранжевую капсулу реанимационного бокса.
Огнетушитель Антоха оставил в десяти метрах от флаера, тот раскрыл лепестки пенообразователей и нацелился на поврежденную машину, готовый действовать в случае появления огня. Капсула, шипя пневматикой, развернулась, и Андрей бережно положил Троя на бок в ее мягкое, пахнущее антисептиками нутро. Показал Антохе на копье, наметив жестами линии отреза, и тот, жикнув дисковой пилой из манипуляционного набора, ловко отсек древко и наконечник в паре сантиметров от тела раненого и в мгновение ока срезал с Троя одежду, уже начавшую леденеть. Раны выглядели скверно. Андрей попытался представить, какие из органов могло поредить копье, пронзившее тело под таким углом, и ему стало нехорошо. Капсула запустила в вены Троя множество трубок и зондов, загерметизировала прозрачный полог и бережно сдавила тело противошоковым гелем.
— Вези в медотсек, – скомандовал Андрей роботу, и Антоха на высокой скорости укатил капсулу к жилому куполу. Андрей полез во флаер по аппарели, скользкой от замерзшей крови Троя.
***
Внутри царил хаос. Пол грузового отсека пятнала кровь – обычная, красная, человеческая. Во внутренней обшивке засело несколько оперенных рыбьими плавниками стрел и метательных лезвий. В углу валялся бластер. Индикатор заряда батареи тревожно мерцал красным. Панель грузового люка изнутри была забрызгана густой зеленью. Андрею снова стало нехорошо от мысли, что Трой, хитрый маленький Трой, который даже мертвеца смог бы уговорить купить у него урну для праха, а с живыми, независимо от видовой принадлежности, всегда умел сторговаться, даже если не имел не малейшего представления о том, на каком языке они говорят – безобидный, веселый Трой стрелял из бластера по аборигенам, которые, вероятно, пытались убить его, и даже, возможно, убили; стрелял в упор, прошивая высокоэнергетическим лучом стремительные в движениях темнокожие тела… Андрея передернуло.
В кабине пахло перегретой изоляцией и дымом горелой органики. Консоль управления истерически сигналила огнями отказа систем. На окровавленном ложементе лежала Кейтилин. С трудом приоткрыла глаза, узнала, кивнула и отключилась. У Кейтилин было такое же, как у Троя, белое лицо с заострившимися чертами. Левая рука висела плетью, и на пол с бледных тонких пальцев часто-часто капало красным. Комбинезон на груди был опален и промок от крови. В Кейтилин явно стреляли из энергетического оружия, стреляли и попали. Пульс на запястье бился неровно и часто, и пока Андрей заливал рану гелем-гемостатиком, накладывал перевязочный пакет и осматривал тело в поисках других повреждений, в голове у него непрерывно крутилась мысль: неужели Трой? Неужели в Кейтилин стрелял Трой?!
Это звучало совершенно безумно, и он никак не мог принять эту мысль – и вдруг понял, что произошло на самом деле, и это понимание было еще более скверным, чем мысль о перестрелке между торговцами – потому что Андрей понял, что Трой и Кейтилин продали южанам энергетичские ружья в нарушение всех корпоративных и федеральных запретов, конвенций и постановлений. Продали запрещенное оружие сильному пассионарному клану, который любой ценой стремился вернуть утраченное предками положение в этой части обитаемого мира Клементины. Чем хитроумные аборигены ледяных равнин смогли подкупить прожженных торговцев, как сумели вынудить их нарушить запреты, чем соблазнили так, что те столь роковым образом потеряли осторожность? Никто, кроме самих торговцев, не расскажет, а , чтобы рассказать, нужно сначала выжить…
Поедатели чужой плоти получили в свои руки козырь, против которого не мог сыграть ни один расклад сил, ни одна коалиция между оседлыми кланами, ни одно, даже самое многочисленное, хорошо вооруженное и обученное войско. То, что южане тотчас же обратили оружие против торговцев в абсолютной уверенности, что теперь ничто не сможет их остановить и помешать их целям, было совершенно естественным развитием событий. Теперь в руках у аборигенов была вся Южная фактория со складами, полными всевозможных товаров – и оружия в том числе, и никакие замки и охранные системы не смогут теперь остановить целеустремленных агрессивных кочевников, которые теперь вооружены в добавок к своим копьям и лука еще и бластерами…
Он вынес Кейтилин из флаера и передал Антохе, как раз подоспевшему с освободившейся капсулой рембокса. Капсула сильно парила испаряющимся дезраствором – самоочищалась на ходу от троевой крови. В облаке запахов больницы Андрей поспешил за проворным роботом, активируя на ходу защитный периметр стены. Позади засвистел форсунками огнетушитель, распыляя пену – во флаере все-таки что-то загорелось.
***
Трой висел в сетчатом коконе под стерильным куполом киберхирурга, и сотни стальных жучков бегали по его телу, ныряли в зияющие раны, извлекали оттуда бесформенные ошметки зловещего вида, стягивали края ран сверкающими цепочками швов. Изо рта и носа Троя выходили гофрированные трубки, соединенные с аппаратами наркоза и искусственного дыхания. По прозрачным катетерам инфузионных систем в вены вливались растворы кровезаменителей.
— Похоже, у тебя все под контролем, — сказал Андрей Кристине, которая наблюдала за процессом «штопки». Время от времени она отдавала четкие распоряжения в вокодер, координируя протоколы хирургических процедур.
— Жить будет, — отозвалась Кристина, не отрываясь от своего занятия. В полированном металле приборной панели отражалось ее красивое сосредоточенное лицо. – Ушили печень, удалили селезенку и пару петель кишечника, компенсируем кровопотерю и последствия травматического шока. Отправила запрос на госпитальную базу сектора, палату уже готовят, с орбиталки на следующем витке отправят челнок. Образец тканей к его прибытию на борт разморозят и активируют протоколы выращивания органов. С ней что?
Кристина кивнула в сторону рембокса. Над бледным телом Кейтилин уже сновали хромированные руки санитарного модуля, раздевая, интубируя, устанавливая в положенные места катетеры и зонды.
— Огнестрел, – коротко ответил Андрей.
Кристина, не оборачиваясь, приподняла бровь.
— Да ладно? Откуда у местных… – Тут до нее дошло, и она изумленно обернулась.
Андрей кивнул.
— Продали местным стволы? – все еще не веря, спросила Кристина. – Они спятили? Чем их могли ввести в такое искушение?
— Кровью.
Кейтилин пришла в себя, выдернула из горла воздуховод и теперь смотрела на них полными боли синими глазами.
Принцесса клана Кверранах Джиабез-Иминта-Сутурулла-Геакси-Лантанна-Ирангазель ждала его у калитки.
Калитка была трехметровыми воротами из пеностали с тяжелыми створками на гидравлических петлях. Андрей мельком глянул на соединенный с камерой монитор, выполнявший роль дверного глазка, на пустое белое пространство льда перед воротами, на котором виднелась одинокая фигурка принцессы, и хлопнул ладонью по дактилосенсору. Створки дрогнули и начали открываться, и во все шире открывающееся пространство между ними ворвался ветер с равнины – стылый, сырой, полный мелкой ледяной крошки и запаха далеких костров.
Она стояла на ветру – тонкая, хрупкая, и при одном взгляде на нее закутанному в термодоху землянину сразу сделалось зябко до самой настоящей мышечной дрожи. Легкая накидка из драгоценной паутинной ткани, приличествовавшая высокому статусу гостьи, функциональный охотничий костюм – сплошные петли, ремни и застежки – одежда, не способная согреть человеческое тело на таком холоде, лишний раз подчеркивала то, что обитатели Клементины людьми, при всем внешнем с ними сходстве, не были.
***
Метаболизм аборигенов работал в диапазоне температур, границы которого на полсотни градусов отличались от комфортного для человека – отличались в сторону температур минусовых. Причиной тому была странная химия сложных белковых молекул здешней жизни. Для Андрея кожа принцессы – если бы у него хватило глупости ее коснуться – показалась бы холодной, как лед. Принцесса же от его прикосновения заработала бы ожог первой степени.
Здесь было не настолько холодно, чтобы жидкий аммиак заменил воду в речных руслах и впадинах морей и океанов. Вода была обычной водой – но большую часть года находилась в твердом агрегатном состоянии, и только термальные источники вулканических поясов да незамерзающие экваториальные полыньи в океанах обеспечивали насыщение атмосферы водяным паром, худо-бедно формируя ущербный круговорот воды в здешней природе. К счастью, местная жизнь практически не зависела от наличия на планете жидкой воды. Основным растворителем были спиртовые соединения на основе этанола. В крови обитателей Клементины содержание спиртов было столь высоким, что превращало ее в изысканный алкогольный напиток самого что ни на есть естественного происхождения.
Пищевая цепочка на Клементине так или иначе замыкалась на деревьях. Только деревья были способны в условиях низких температур извлечь из перемерзшего грунта воду, и только деревья долгое время способны были обеспечить этой водой прочих представителей других царств. Превращая воду в благословенную «незамерзайку», деревья были объектом интереса здешних животных, растений-паразитов, лишайников, грибов и бактерий. Огромные кормушки достигали поистине удивительных размеров – их макушки касались нижнего слоя облаков, а тень от крон накрывала целые города, раскинувшиеся у корней растительных гигантов.
Города построили тысячи лет назад племена так называемых древоедов – потомки всеядных животных, в которых выродились некрупные местные полуразумные хищники под неуклонным давлением эволюционных факторов, главным из которых было постепенное истощение клементинской фауны в условиях затянувшегося на сотню миллионов лет ледникового периода. Этим животным пришлось осваивать альтернативные способы питания, результатом чего стало появление разумной расы, паразитировавшей на корнях древесных гигантов.
В остальном развитие разумной жизни на Клементине повторяло основные схемы, типичные для планет земной группы по всей освоенной Галактике. В какой-то момент вид, к которому принадлежали предки принцессы, сделался настолько многочисленным, что деревьев перестало хватать на всех, и разумяне Клементины вступили в неизбежную для всех разумных видов во Вселенной эпоху войн и взаимного истребления. Как раз к концу очередного передела мира на единственный, весьма небольшой, континент Клементины, лежащий посреди замерзшего океана в высоких широтах южного полушария планеты, высадились земляне, основав две фактории – Северную и Южную.
Слабые племена, которые были безжалостно вытеснены более сильными из лесов и лишены источника древесного сока, вынуждены были выживать. Механизмы выживания оказались чудовищными для стороннего наблюдателя. Слабаки, не способные отстоять свое право на живительную влагу, под давлением обстоятельств превратились в ловких охотников и совершенно безжалостных воинов – но прежде им суждено было снова стать хищниками и каннибалами. Научившись удовлетворять все свои пищевые потребности исключительно от животных и себе подобных, пожиратели чужой плоти превратились в самую грозную силу на планете, которая сейчас находилась на грани самой разрушительной войны в своей истории.
Южная фактория, впрочем, успешно торговала с агрессивными кочевниками ледовых равнин, снабжая их орудиями труда и охотничьим оружием в обмен на продукты народного промысла, местную рыбу, мясо морских животных, часть из которых эволюционировала в гигантских обитателей ледяного покрова и стала предметом охоты бывших дикарей. Экзотические поделки из кости и рога, полные жестокой первобытной экспрессии, пользовались неизменным спросом в метрополии и на других благоустроенных мирах.
Основным же продуктом торговли Северной фактории был древесный сок, или кровь деревьев, как называли его обитатели прикорневых городов. Растительные спирты поставлялись на факторию обозами в одинаковых пузатых бочонках. Цена на древесный спирт давно устоялась, равно как давно были определены потребности торговцев в этом продукте. После легкой перегонки древесная кровь превращалась в весьма изысканные напитки, которые приносили Межзвездной Торговой Компании неплохие барыши.
Стабильность – характеристика успешности любого бизнеса.
***
Сегодня вместо привычного санного поезда, запряженного приземистыми, похожими на волосатых крабов, местными тяжеловозами Андрей разглядел почтительно замершую поодаль группу древоедов в клановых одеждах, не принадлежащих, впрочем, к свите принцессы.
— Я привела еще людей, — сказала принцесса. – Нам нужны ваши ружья. Кланы Трейаконнах и Корхо теснят нас с юга. Сильные кланы, вкусная, густая, дорогая кровь. Им продает оружие кто-то из ваших.
Как раз на юге, на берегу схватившегося ледяной коркой океана, была фактория Троя и Кейтилин. На прошлой встрече на орбитальной базе они как раз хвастали выросшими продажами. Черт, как неловко, подумал Андрей, как ужасно все получилось.
— Неправда, — сказал он вслух. – Этого просто не может быть. Торговля оружием запрещена конвенцией…э-э, договором, который был заключен между моими и вашими вождями еще тогда, когда мы только прибыли в ваш мир.
Она очень человеческим жестом пожала остренькими плечами.
— Значит, договор был нарушен. Все просто. Ваши вожди не в курсе.
— Откуда известно о…тех продажах? – осторожно спросил Андрей.
Принцесса улыбнулась. У нее было красивое узкое лицо с бледной кожей и симметричной пигментацией по обе стороны от острого длинного носа – словно россыпь веснушек, так всегда казалось Андрею. Когда принцесса улыбалась, показывая ровные ряды мелких остреньких зубов хищника, она становилась похожа на лису из детских сказок. Лисица-оборотень, кицунэ, где твои девять хвостов?.. Раскосые глаза с радужками рыже-золотого цвета, странно неуместные на лице снежной королевы, смотрели на Андрея с иронией.
— Мир невелик, Ан-Дрей, — сказала принцесса. – Слухи по нему разносятся быстро. Особенно – если кто-то хочет, чтобы слухи эти были услышаны.
— Наверняка это дезинформация, – с облегчением вздохнул Андрей. Видя непонимание в глазах принцессы, пояснил: – неправда. Заведомая ложь, которой твой народ хотят ввести в заблуждение.
— Я понимаю твое желание защитить сородичей, даже если они и поступили вопреки вашим кодексам и собственной чести, – кивнула словно бы собственным мыслям принцесса. – Но пойми и мое желание сделать то же самое для своих родных. На меня возложена почетная обязанность и долг защищать мой народ. Враг получил преимущество, которое вызвано вашим приходом в наш мир. Пусть сам ты к этому не причастен, Ан-Дрей, но часть вины лежит и на твоих плечах. Помоги нам, чтобы снять этот груз с плеч.
— Ты предлагаешь мне нарушить соглашение, на котором основывается наша дружба, наше добрососедство и выгодная нам обоим торговля? – медленно, осторожно подбирая слова, спросил Андрей.
— Оно уже нарушено, – сказала принцесса. – Нельзя нарушить то, чего уже нет. Прими в дар кровь моих людей. Они вызвались послужить своему народу добровольно. Они свободны, и никто не принуждал их к принятию этого решения. Мы знаем, что наша кровь высоко ценится в ваших мирах там, – принцесса указала на облака, за которыми вращались в безбрежном мраке вокруг мировой Оси тысячи звезд и планет, населенных, освоенных и только еще открытых выходцами с далекой Земли. – Мы просим не так уж и многого – лишь восстановления баланса. За это мы так или иначе заплатим своей кровью или своими жизнями – но хотели бы обойтись малой кровью, заключив с тобой новый договор.
— Нет, – сказал Андрей. – Прости, Лингазель. Но – нет.
— Жаль, – сказала, помедлив, принцесса. Потом, глянув в упор, спросила: – Ты ведь такой же, как мы. Понимаешь нас лучше всех остальных, которые не такие, как ты. Почему не хочешь помочь?
— Я просто другой, принцесса, – ответил он. – И я просто не могу.
Потом Андрей долго смотрел, как она уходит, шагая плавно и величаво, держа удивительно ровно стройную, едва прикрытую драгоценными тканями спину, как свита, послушно ожидающая – согласно букве договора – поодаль, усаживает ее в покрытый изящной резьбой заводной возок, как вскипает позади саней вихрь поднятого воздушным винтом снега, как небольшой обоз уносится прочь, к опушке леса, делаясь все меньше и постепенно пропадая в белизне.
Когда обоз превратился в едва заметную точку, и в сравнении с ним стал наконец понятен циклопический размер составлявших лес деревьев, Андрей закрыл ворота и пошел вызывать Южную факторию. Ему никто не ответил, и никто не ответил, когда он повторил вызов через час, а еще через час с юга прилетел, не отвечая на запросы автомата диспетчерской службы, флаер, и Андрей, заподозрив неладное, отправился его встречать.