Снег шел, и шел, и шел.
Снегопад начался еще вчера. В полдень зеленовато-голубое промороженное небо вдруг занесло деловитыми тучками, набежавшими со всех сторон горизонта разом, и стало стремительно теплеть. Из укрытий в далеком лесу понавылезли и перебрались на столбы охранного периметра птицы и вся остальная мелкая летучая братия. Порывы сырого ветра далеко разносили предвесенние трели озябликов и свистунелл. К вечеру тучи разродились снегопадом, и утром мир сделался бел, чист и пушист.
В окно Андрею было видно, как кружились огромные белые хлопья, заполняя все пространство между ледяной оградой и стеной далекого леса. За занавесом снегопада деревья казались неясной темной массой; контуры опушки терялись в метели, размывались, словно в тумане. Отсюда, издалека, лес казался сейчас совсем не опасным.
Вокруг жилого купола по полузанесенной дорожке брел по колено в снегу робот Антоха. Именно брел, волоча ноги и понуро свесив голову на грудь. Снег облепил Антоху от стопоходов до макушки, превратив его в странноватого на вид снеговика; там, где на условных плечах робота на керамлитовую броню открывались щелями термоотводы от внутренней машинерии, снег испарялся – и тут же оседал вокруг технологичесих отверстий пустотелыми инеистыми башнями. Над каждым плечом Антохи торчало словно бы по дымовой трубе, над которыми курится столбами белый водяной пар, превращая супертехнологичного робота с новейшим мозгом на позитронной эмиссии в продукт нездоровой фантазии безумного изобретателя из далекой викторианской эпохи .
«Паровой робот» включил обе налобные фары, которые разгоняли вызванные снегопадом сумерки, а заодно и протаяли снег на гладком «лице», обнажив призмы фотосенсоров. Фотосенсоры Антоха упрямо таращил в снег под ногами. Когда робот, повторяя плавный изгиб дорожки, повернулся к Андрею вполоборота, стало видно, что на световом табло на спине у Антохи в такт шагам медленно сменялись огненные пирофоровые цифры, слагаясь в пятизначные числа.
10995… 10996… 10997… Антоха считал шаги. Прибросив в уме скорость робо-шага, Андрей присвистнул. По всему выходило, что Антоха кружит вокруг купола примерно с условной полуночи, и намотал уже больше сотни кругов. Вздохнув, Андрей начал одеваться. Идти наружу, в круговерть метели, в хоровод мокро-ледяных прикосновений мириад ее крошечных ладоней-снежинок ужасно не хотелось, но долг звал.
Уже на выходе он заглянул в спальню. Кристина спала, раскинувшись на постели, разметав платиновые волосы по подушкам, отбросив шкуры на пол. Она была красивой: стройная, длинноногая, со стандартно-правильными чертами лица, по-детски безмятежными во сне. Четкий контур губ изгибала улыбка; глазные яблоки под фарфорово-тонкими веками двигались, стараясь поспеть за сновидением. Андрей полюбовался спящей, поправил застежки унтов, нахлобучил треух, и, сунув за пазуху пару рукавиц-верхонок, вышел наружу.
Снег был сырым, тяжелым. Он лип к лицу, лез обниматься под доху, которую Андрей поленился доверху застегнуть дома, забивался в крупную вязку свитера и норовил в самоубийственном порыве коснуться телесного тепла.
Андрей запрокинул лицо к небу и некоторое время смотрел, как тучи пытаются запорошить ему глаза хлопьями снега. Снег таял на ресницах, и окружающее расплывалось, как при взгляде сквозь слезы. У снега был характерный аммиачный запах, но за год здесь, на Клементине, Андрей к этому привык. Форсунки кислородных обогатителей, встроенные в капюшон дохи вместе с излучателями тепловой завесы, спасавшей лицо от обморожения, работали исправно, и дышалось легко – по крайней мере, не труднее, чем зимой в горах на Земле. На высоте тысяч в шесть-семь над уровнем океана. Да, примерно настолько же легко.
Год на Клементине равнялся трем с половиной стандартным годам. Сейчас стояло здешнее лето, и в этих широтах солнце не заходило на ночь за горизонт. Бесконечный полярный день длился уже без малого четыре сотни земных суток. Вспомнив, как выглядит здесь полярная ночь, Андрей содрогнулся.
Перехватив Антоху на очередном круге, Андрей залез тому под прочный корпус и перенастроил таймер. Роботу-универсалу в вечном морозе здешнего климата при нахождении вне обогреваемых помещений предписывалось не оставаться без движения более получаса, чтобы смазка и гидравлическая жидкость не загустевали сверх меры. Какой-то злой гений периодически вносил коррективы в программу, награждая Антоху грехом дромомании, и Андрею приходилось вылавливать робота-бродягу по всей территории фактории, которой было без малого десять гектаров площадок, складов и технических построек, окруженных трехметровой стеной защитного периметра.
Он знал, чьи это выходки, но не делал ничего для того, чтобы их пресечь. У каждого свои способы бороться со скукой здешней вечной зимы, а для него самого периодические антохины заскоки создают приятное разнообразие в рутине ежедневных обходов и сверок.
В конце концов, так и впрямь живется интереснее.
***
К обеду он управился с делами и вернулся в жилой купол. Кристина, закончив с отчетами, хлопотала по хозяйству. По негласному разделению бытовых функций домом традиционно занимались женщины. Андрей, который, в принципе, и сам неплохо мог запрограммировать пищевой синтезатор или, на худой конец, поджарить яичницу из хранящихся в стазис-охладителе яиц настоящих земных пеструшек, не имел ничего против.
— Там твоя дурочка пришла, – сообщила Кристина, деловито накрывая на стол.
Кристина была очень энергичной женщиной. Отвлекалась на пустяки она только тогда, когда была уверена, что важные дела от этого не пострадают. Вот и теперь – Андрей наблюдал, как четко, точно выверенными движениями Кристина расставляет приборы и выгружает с сервировочного столика судки с блюдами, с первого по третье плюс компот.
— Ты же знаешь, что она не дурочка, — терпеливо сказал Андрей.
— Да ладно! – в притворном изумлении вскинула глаза Кристина. – А не ты ли говорил, что местные особым умом не блещут, и даже на их фоне твоя Лангазель выделяется?
— Нет. Не так, — ответил Андрей, поморщившись. — Я сказал, что она – особенная. Не такая, как остальные. Она, например, куда коммуникабельнее остальных своих сородичей. Охотно идет на контакт, даром, что принцесса…
— Особенно с тобой, – усмехнулась Кристина. – Тили-тили-тесто, прости господи…
— Мы с ней очень давно знакомы, – терпеливо пояснил Андрей. – Они здесь ценят постоянство, а я на фактории со дня основания. Она со мной даже, наверное, по-своему дружит.
— Ну, а я что говорю? Дурочка! – И Кристина с торжествующим видом кивнула собственным мыслям и вернулась к сервировке.
— Что-то я не проголодался, — сказал Андрей стройной кристининой спине и вышел наружу.
Кристина снисходительно – а от этого еще обиднее – засмеялась вслед.
***
Кристину Андрею подкинули половину земного года назад взамен Рене, контракт которой здесь, на Клементине, закончился. Кристина попала сюда на стажировку по чьей-то протекции – по чьей именно, Андрей не потрудился выяснить. Ему было все равно. Клементина, как и другие подобные ей планеты, находившиеся на фронтире человеческого продвижения к краю того же звездного рукава Галактического диска, в котором находилось и земное Солнце, давала новичкам множество возможностей для карьерного роста. Кристина, только что выпустившаяся из Дипломатической Академии, прокачивала скилл руководителя, четко зная, что за практику в подобном захолустье получит большее количество баллов, чем за ту же работу вблизи метрополии.
Куда более жесткая и прямолинейная, чем ее тихая застенчивая предшественница Рене, Кристина взяла было быка за рога, попытавшись взять Андрея в жесткий оборот, но он оказался не лыком шит и быстро разъяснил заносчивой выскочке положение дел. Поэтому Кристина обеспечивала номинальное руководство Северной факторией, попутно изучая особенности местного менталитета и составляя требуемые отчеты по практике, а фактической работой занимался сам Андрей – у него, старожила, давно были налажены необходимые связи с поставщиками и покупателями, его знали на всех уровнях иерархии местной власти. С ним охотно работали, и Кристина, которая была хоть и мегерой, но мегерой умной, рассудительно предоставила событиям идти своим чередом. Впрочем, право злословить и насмехаться над самим Андреем и его клиентами она оставила за собой. Мстительность – такая же неотъемлемая часть образа мегеры, как и практичность.
Иногда Андрею казалось, что он привык к постоянной саркастичности напарницы. Отчасти это искупал знойный темперамент Кристины, оказавшейся в постели настоящим огнем – разнополость персонала фактории была само собой разумеющимся условием, и более близкие, чем того требовал устав, отношения между сотрудниками не возбранялись.
Однако иногда Андрею очень хотелось Кристину убить. Ну, или, по крайней мере, как следует отшлепать. По упругой гладкой попке… Мда.
Мысленно сплюнув, Андрей отправился открывать.
Процесс полностью поглотил его, остановив восприятие окружающей реальности. Исчезли мысли и чувства, обострив до предела способность к анализу данных, поступающих с усиленных мощной электроникой Центра сенсоров, и максимально ускорив проведение нейрональных импульсов по рефлекторным дугам. Он молниеносно реагировал на малейшие изменения в потоке полуосознанных его разумом данных, проходящих сквозь его мозг, координируя своевременность и синхронность десятков тысяч восстановительных процессов, происходивших одновременно в каждом из пока еще мертвых тел.
Сращивались рассеченные некогда ткани. Восстанавливались изломанные кости. Сшивались сосуды и нервные стволы. Иссекались зоны некрозов, заменяясь закладками стволовых клеток в студне из питательных сред. Спящие смертным сном органы насыщались крутым коктейлем из витаминов, стимуляторов репарации и аминокислот.
Восстановленные органокомплексы торжественно вознеслись над порозовевшими столами на широких захватах транспортеров и были погружены в распахнутые шкатулки тел. Сонм тончайших манипуляторов и пучков оптоволокна нырнул следом, выполняя последние внутренние соединения. По телам побежали на тонких высоких ногах паучки швейных аппаратов, стягивая края ран аккуратными стежками паутинно-тонких нитей.
Многопалые захваты осторожно перевернули тела лицами вниз, и хирургическая машинерия немедленно занялась их спинами, рассекая и раздвигая ткани. Среди мельтешения хирургической стали показались тускло блестящая кость позвоночных столбов. Взвыли микропилы, отделяя дуги от тел позвонков и открывая доступ к спинномозговому каналу.
Пара автоматических тележек выскользнула из скрытых в стенах ниш. Каждая из них несла заиндевелый криоконтейнер, окутанный дымкой испарений. Из контейнеров были извлечены два бело-розовых головных мозга, каждый из которых продолжался длинным хвостом мозга спинного с многочисленными парными культями спинномозговых нервов. Оба мозга, напоминавшие лишенных крыльев безглазых стрекоз, скользнули в подготовленные для них ложа, и суета и сутолока над телами ненадолго возобновилась.
Наконец крышки черепов вернулись на свои места, и раствор искусственной кости залил линии распилов, стремительно твердея. Скальпы были расправлены, после чего тела, возвращенные в первоначальное положение, обвили с голов до ног змеи катетеров и трубопроводов, проникавшие в естественные отверстия тел, пронзавшие стенки сосудов. С тяжкими вздохами ожили компрессоры, и по сотням разнокалиберных трубок в тела хлынула синтетическая кровь, насыщенная растворителями, обогащенная стимуляторами биопоэза и активаторами иммунитета. Спустя несколько минут ею были заполнены обе кровеносные системы вплоть до мельчайших капилляров. Начиналось внутреннее восстановление органов и тканей.
Одновременно с этим полчища наномашин наращивали на внутренней поверхности полых органов новые слизистые оболочки взамен погибших, а дренажные зонды выводили из тел шлаки и продукты тканевого распада.
***
Скрипичный квартет играл крещендо. Игорь чувствовал нарастающее с каждым мгновением напряжение, охватившее все его существо. Лавина неуправляемых эмоций захлестнула его волной сильнейшего оргазма, и он словно умер и воскрес вновь.
Всплеск.
Взрыв.
Апофеоз.
И вдруг оказалось, что все закончилось. Покрытые кровью и брызгами биологических жидкостей инструментальные стойки разом отпрянули от столов и втянулись в свои гнезда за потолочными панелями.
Омытые антисептиком тела неподвижно лежали на столах. Скрипки умолкли.
Какое-то время спустя Игорь вновь осознал себя всего лишь человеком.
Вдохновение творца, державшее его в предельном напряжении полтора часа, пронесшиеся как один миг, разом схлынуло, оставив после себя чувство опустошенности и дикую, до дрожи в ногах, усталость.
Так было всегда.
И ради именно этих ощущений он работал здесь, ежедневно умирая и возрождаясь вновь вместе со своими пациентами.
Пошатываясь, он повернулся и направился было к шлюзу, но замер на полушаге, словно вспомнив о чем-то важном.
— Ах да, — пробормотал он, криво усмехнувшись. И щелкнул в воздухе пальцами.
Иглы электродов сорвались с потолка и отвесно упали на тела, глубоко вонзившись в плоть. Электрические разряды прошли по ним, наполнив воздух запахом озона.
Входя в шлюз, Игорь услышал за спиной два судорожных, похожих на всхлипы, вздоха.
***
Фамилии на свидетельствах, которые заполнял Игорь, были разными.
Ну, это ненадолго, подумал он, прислушиваясь к гулу голосов за дверями ритуального зала, который еще совсем недавно не именовался иначе, как залом прощаний.
Времена меняются, подумал он. Интересно, что мы будем делать, когда все человечество восстанет из праха? Ведь, если разобраться, это лишь дело времени, которого у каждого из нас скоро будет хоть отбавляй.
Переквалифицироваться в клиницисты? Но в свете последних достижений медицинской науки совсем скоро нечего будет делать и там. Если мы победили смерть – что нам какие-то жалкие болезни? Тем более, что скоро воскресить человека будет проще и дешевле, чем лечить его. Вот ведь парадокс….
В дверь несмело постучали.
— Да-да! – отозвался Игорь, выводя размашистый росчерк подписи.
Дверь приоткрылась, впустив в кабинет волну шума. Взволнованные голоса, звон хрусталя, звуки настраивающего инструменты оркестра…. В образовавшуюся щель протиснулся представительного вида немолодой мужчина.
Впрочем, понятие возраста тоже скоро станет весьма субъективным, одернул себя Игорь, профессиональным взглядом отметив некоторую неестественность румянца и часто моргающие глаза вошедшего. Тоже из воскрешенных, и воскрешенных недавно – искусственная кровь предельно насыщенна кислородом, органы все еще активно регенерируют, слизистые сохнут, не войдя в рабочий режим, железы еще не в норме – иначе как еще объяснить отсутствие даже следов слез радости в этих лучащихся счастьем глазах?
Он протянул мужчине заполненные бумаги.
— Все готово, — сказал Игорь. – Дайте психотерапевтам еще несколько минут, и можете начинать. Им понадобится некоторое время, чтобы смириться с тем, что жизнь продолжается. В это, оказывается, не так уж просто поверить.
Игорь улыбнулся, и мужчина улыбнулся ему в ответ.
— Вот и мне все еще не верится, — сказал он. – Все время кажется, что это лишь сон, и я очень боюсь проснуться.
— Мертвые снов не видят, — сказал Игорь. – Так что, как ни крути, вы живы. И это – надолго. Возможно, что и навсегда.
— Спасибо вам, доктор! – Мужчина пожал ему руку.
— Вам пора, — снова улыбнулся Игорь. – Вы ждали этой церемонии двадцать лет.
— И из них половину – в земле, — сказал мужчина, направляясь к двери. – Никогда бы не подумал, что снова окажусь в роли отца невесты.
— То ли еще будет, — сказал ему в спину Игорь.
Сквозь дверной проем он увидел, как в зал, убранный цветами и гирляндами воздушных шаров, полный торжественно одетых людей, по красной ковровой дорожке служители Центра осторожно ведут двоих – молодых женщину и мужчину.
Отныне — вечно молодых.
Он еще успел заметить живую розу в петлице строгого костюма жениха и чистоту белоснежного атласа платья невесты. Потом дверь закрылась, милосердно отрезая его от поднявшегося в зале оглушительного шума, в котором мешались приветственные крики, аплодисменты и хлопки пробок шампанского.
Игорь устало присел на угол стола, достал сигареты из кармана халата и закурил.
— Совет да любовь, — сказал он в пространство, выдыхая табачный дым.
Оркестр за дверью заиграл марш Мендельсона.
Тогда перестали беременеть даже суперфертильные малолетки, которые по всем законам природы должны были — в условиях-то обязательной молодежной распущенности, вкупе с тотальным запретом на контрацепцию возведенной отчаявшимся руководством страны в ранг государственной политики — залетать, что называется, «с первого раза», но не залетали вовсе. Никак. Ни в какую. Несмотря на все усилия Центров планирования семьи, несмотря на старания специалистов по экстракорпоральному оплодотворению, несмотря на, несмотря на…
Злой умысел потенциального противника так и не был доказан. Никаких признаков ведения тайной биологической войны не выявили ни скриниговые исследования, ни усилия сверхзасекреченных лабораторий, в которых лучшие научные умы страны занимались разработкой вирусов и наноботов, способных стерилизовать население противополушарного континента, считая, что безнадежно опоздали в этой необъявленной войне. Над стремительно пустеющими просторами необъятной Отчизны, на которые давно уже точили зуб перенаселенные сверхдержавы Ближнего и Дальнего Востока, явственно навис дамоклов меч безлюдья. Плотность населения на квадратный километр к востоку от Уральских гор за считанные годы явственно устремилась к нулю, а в центральных областях прекратился рост населения городов.
Вот тогда-то правительство наконец и обратило исполненный последней надежды взор в сторону презираемой до той поры «лженауки». Ревитализации был дан зеленый свет — однако государственное финансирование власть предержащие проекту давать не спешили.
Методики были еще в процессе теоретической разработки, и удачные эксперименты над отдельными клетками и тканями мало кого могли впечатлить, кроме людей сведущих. Таких были единицы, а проекту необходимы были финансовые вливания, причем немалые. Кто-то мудрый умудрился развернуть в нужных кругах рекламную кампанию, не делая результаты работы достоянием широкой общественности. Все прекрасно понимали, что технология еще долгое время будет доступна лишь узкому кругу состоятельных людей, и лишь компенсировав затраты на свое создание, обратится лицом и к простым смертным.
Или лучше сказать — не лицом, а посмертной маской?
***
Отстраненные размышления не мешали рукам Игоря заниматься привычной работой. Скупые жесты, отточенные тысячами подобных процедур, приводили в движение сложнейшую машинерию операционной. Потолок помещения жил, казалось, своей собственной жизнью, выпуская в точно рассчитанный момент щупальца нужных манипуляторов, хоботы катетеров и трубопроводов, лианы электродов и инфузоров – и втягивая их в себя вновь, стоило им выполнить свою задачу.
Сверкающие лезвия аккуратно рассекли грубые стежки скорняжных швов, сводивших края старых секционных разрезов. Лопатки расширителей и зловещие гребенки мышечных крючьев развели края длинных — от шеи до лона – ран, открывая взору мешанину органов, которые были извлечены из тел двадцать лет назад, а после проведения необходимых исследований возвращены на место – впрочем, уже вне установленного природой порядка.
Игорь отметил, что вскрытия, проведенные когда-то судебными медиками, были выполнены в соответствии с усовершенствованной процедурой, которую в то время потом и кровью старались повсеместно внедрить его коллеги. Согласно протоколу этого исследования, органы, извлеченные из тел, не превращались в процессе изучения в кровавое месиво чередой параллельных линейных разрезов с целью наиболее тщательного протоколирования произошедших в них посмертных изменений. Они лишь всесторонне измерялись, просвечивались лучами сканеров и пронзались иглами датчиков, после чего консервировались введением в них специально разработанного бальзамирующего состава. Все это позволяло сохранять органы относительно неповрежденными в течение длительного времени.
Времени, достаточного для того, чтобы процедура стала, во-первых, осуществимой, а во-вторых — доступной.
Первый этап потребовал десятилетия. Второй – еще одного.
Впрочем, не так уж и много для победы над смертью?
Юридические же аспекты жизни после смерти, превратившие жизнь целого поколения юристов в сущий ад, интересовали Игоря меньше всего. Особенно сейчас.
В конце концов, была бы проблема, а решение для нее непременно найдется. Нашлось же? Нашлось.
Игорь был оптимистом и не считал свой оптимизм беспочвенным. Кому еще, как не ему, хозяину жизни и смерти, иметь на то причины?
***
Сверкающие манипуляторы рядами выкладывали на препаровальные столики извлеченные из тел пакеты разных размеров и форм, помеченные знаками биологической опасности. Искусственные пальцы освобождали органы от покрова биомембран, омывали их подогретым физиологическим раствором и выкладывали причудливой страшноватой мозаикой на зеркальных столешницах.
К головам покойных спустились складные штанги, увенчанные вращающимися дисками и приспособлениями, напоминающими инструменты из арсенала цирюльника. Несколько мгновений спустя аккуратные разрезы отделили плоть от кости, и черепные коробки показали свое пустое нутро.
Скрипки неистовствовали. Потолок операционной ощетинился бесчисленным множеством бешено извивающихся конечностей и тысячами оптических сенсоров. Опрокинутый лес механических рук скрыл от глаз Игоря разложенные на столах органы и развороченные повторным вскрытием остовы тел. Гоглы передавали на сетчатку расколотое на тысячи сегментов изображение, которое мозг привычно складывал в единую понятную для себя картину. Чувствуя себя в такие моменты всемогущим насекомоподобным существом о тысяче специализированных конечностей, Игорь словно навис над секционными столами, управляя сотнями микрохирургических операций в секунду, уверенно ориентируясь в безумном калейдоскопическом чередовании ракурсов и планов с псевдофасеток сенсоров и своевременно запуская и останавливая сменяющие друг друга протоколы манипуляций.
В реальности же он стоял в неподвижности посреди живущего своей механической жизнью секционного блока, отдавая неслышные команды через вокодер и лишь чуть заметно пошевеливая скрытыми под перчатками пальцами, словно управляя слаженной игрой огромного оркестра, исполняющего сложную многоплановую симфонию, посвященную победе жизни над смертью.
Собственно, так оно и было.
На его губах блуждала улыбка. Он всегда улыбался, если все шло хорошо.
Часть 1
Эксгумацию провели в десять часов утра. Трупы привезли с кладбища в полдень – за два часа до начала церемонии.
Из окна кабинета Игорь наблюдал за тем, как два катафалка с грациозностью кашалотов вплыли с подъездной дорожки на парковочную площадку Центра Ревитализации. Их черные лоснящиеся тела замерли у пандуса приемного отделения. Синхронно распахнулись широкие пасти задних дверей, вывалились языки аппарелей, и два гроба скользнули по роликам на поджидавшие их тележки. Служители в черной униформе увлекли свой груз в портал грузового лифта.
Вереница лимузинов уже выстроилась у парадного крыльца ритуального зала. Десятки бледных лиц провожали гробы пустыми взглядами своих глаз. Родные покойных всегда приезжают задолго до церемонии. Это важно – поддержать друг друга и помочь своим участием пережить шок осознания того, что мир с этого момента уже никогда не будет прежним.
Вздохнув, Игорь щелчком отправил недокуренную сигарету за окно, оправил халат и решительно шагнул к двери.
Внизу его ждала работа.
***
Вытяжные вентиляторы работали на полную мощность, и запаха в кондиционированном воздухе секционного блока почти не чувствовалось. Это не были отголоски тяжелого смрада разложения, и не было пыльным запахом истлевшей до состояния мумификации плоти. Легкий сладковатый аромат напоминал запах увядающего цветника. Очень символично, подумал Игорь. Что может быть лучшим символом безвременно погибшей любви, чем мертвые цветы?
Гробы, все еще закрытые, покоились на постаментах в тихом полумраке предсекционной. Приглушенный свет точечных светильников превращал темный потолок в усыпанное звездами небо. Негромкая умиротворяющая музыка создавала нужное для работы настроение, успокаивая нервы, упорядочивая мысли и настраивая их на философский лад.
Оставив одежду в личном шкафчике раздевалки, Игорь натянул на себя отчаянно шуршащую ткань одноразового защитного комплекта, прикрыл глаза черными наростами гоглов и пришлепнул к мягкому небу податливый комочек вокодера, прежде, чем спрятать лицо под прозрачным забралом маски. Тщательно вымыв руки до локтей в трех сменах растворов антисептиков и высушив их под ионным феном, раскатал до плеч мембраны перчаток, поросшие с ладонной поверхности мириадами ворсинок-микроманипуляторов. Затем прошел сквозь защитные занавесы шлюза – ультрафиолет, ионизирующее излучение, гамма-лучи – в стерильную среду секционной.
— Я готов, — сказал он в пространство.
Отделенные от него прозрачной стеной постаменты с установленными на них гробами пришли в движение. Мембраны грузового шлюза слизнули с поверхности лакированного дерева все мельчайшие частицы кладбищенской земли. Мощные потоки воздуха, направленные форсунками, выдули из всех щелочек невидимые глазом пылинки. Распыленные аэрозоли смыли с гладкой поверхности любой намек на присутствие чужеродной органики, угрожающее содержимому гробов.
Оказавшись среди кафеля и полированного металла секционной, постаменты замерли. Игорь вскинул руки в дирижерском жесте и чуть шевельнул пальцами. Потолок секционной ожил, наполнив пространство едва слышным жужжанием микроскопических сервомоторов и шумом гидравлической жидкости. Касанием языка к небу Игорь переключил воспроизведение музыки на внутреннее ухо, и негромкие звуки скрипичного концерта заполнили пространство под сводами его черепа. Повинуясь жесту, вспыхнули бестеневые лампы, залив помещение не раздражающим глаза светом.
С тихим двойным щелчком, тут же утонувшим в резком шипении декомпрессии, открылись крышки гробов. Спустившиеся с потолка механические руки подхватили их и унесли прочь. Другие, более изящные суставчатые манипуляторы нырнули в недра ненужных уже произведений ритуального искусства и извлекли оттуда покрытые инеем тела, бережно перенеся их на гладкую металлическую поверхность секционных столов.
Игорь шагнул в проход между столами и остановился, разглядывая лежащих на них мертвецов.
***
Жених лежал по левую руку от него, невеста – по правую. Действительно, красивая пара, подумал Игорь. Были красивой парой, поправил он себя. Пока смерть не разлучила их….
Родные покойных рассказывали, что церемония регистрации брака так и не состоялась. Несчастный случай на оживленном автобане. Столкновение лимузина с автопоездом. Без выживших.
Их так и похоронили: его — в строгом костюме с розой в петлице, ее – в роскошном свадебном платье. Некогда ослепительно белое, с прошествием времени оно потускнело, и ткань приобрела благородный оттенок слоновой кости. Цвет платья удивительно хорошо сочетался с восковой бледностью мертвого лица, проступавшей сквозь отслоившиеся чешуйки посмертного грима, призванного скрыть причиненные травмой увечья.
Повинуясь жесту Игоря, манипуляторы освободили тела от одежд, и смерть в который уже раз открылась его глазам во всей неприглядной беззащитности мертвой наготы.
Тела были едва тронуты тлением. Это проявлялось лишь в черной сетке подкожных сосудов, проступавших сквозь бледность кожи, да в тенях пятен давно разложившейся крови, пропитавшей ткани в отлогих местах после того, как два сердца перестали биться.
Тогда, двадцать лет назад, кто-то хорошо поработал с родными, убедив их не жалеть средств на обеспечение сохранности тел. О да, в ту пору мы работали на перспективу, улыбнулся Игорь. Не мытьем, так катаньем пытались решить демографическую проблему, когда рождаемость в стране вдруг упала ниже всех допустимых пределов.
Гости пожаловали, едва рассвело. Джек, который собирался не спать всю ночь, проснулся от шума мотора на улице и понял, что в окна давно уже стучится утро.
В улицу втягивался длинный остроносый автомобиль цвета зеленого горошка. Затемненные стекла не позволяли разглядеть его пассажиров, но Джеку этого и не надо было. Он и так знал, кого принесло в это забытое богами место.
Джек толкнул брата и вернулся к окну. За его спиной забулькало, а потом брат разочаровано протянул:
— Кончилась…
Бутылка грохнула об пол и покатилась в угол.
— Это уже неважно, — сказал Джек. — Не сейчас.
Машина остановилась напротив гостиницы. С шипением распахнулись дверцы, и семь небольших коренастых фигурок выбрались наружу. При каждом был скрипичный футляр, или футляр для кларнета, или для тубы, или для какого-то еще инструмента. Все синхронными движениями жевали жвачку. Глаза каждого прятались за дымчатыми очками.
Гости были и впрямь очень похожими друг на друга. Почти одинаковыми. Одинаковыми не как, скажем, горошины. Возможно, как фасоль. Сходная форма при некоторых допустимых погрешностях в размерах.
Они не спеша осматривались вокруг. Серо-зеленые лица, одинаково невзрачные, не вызывали симпатии или антипатии. Они безо всяких эмоций отмечали расположение зданий, а в зданиях — дверей и окон. Пиджаки топорщились подмышками от спрятанного оружия, а надвинутые на глаза шляпы говорили о том, что эти ребята стоят по одну из сторон закона — причем в самой опасной близости от черты, разделяющей порядок и хаос.
Потом все они, как один, повернулись и посмотрели прямо на Джека.
Старик и его ведьма отыскали их, наконец.
— Пора, — сказал Джек.
Положил на стол рядом с креслом брата пару заряженных револьверов. Заглянул брату в глаза. Сквозь янтарное блаженство хмеля увидел в них обожание, любовь и печаль.
— Прощай, — сказал ему брат.
Джек стиснул на мгновение его недоразвитое плечико, смахнул мучнистый налет с огромного шара головы — словно погладил — и решительно вышел вон.
В гостиничном холле царила суматоха. Бармена видно не было. У самой стойки огненным всплеском мелькнул рыжий хвост. Давешняя лиса игриво улыбнулась ему навстречу.
— Скучал по мне, красавчик? — спросила она.
— Конечно, — сказал Джек и сунул ей в лапку горсть монет. — Пока я буду занят, присмотри за моим братом. В прошлый раз у тебя недурно получалось.
— А ты? — спросила лиса.
— Мне нужно кое-кого убить, — сказал Джек и оставил ее за спиной.
Они ждали его. У ног каждого стоял раскрытый футляр, а содержимое футляров было уже у них в руках. В крепких маленьких кулачках люди-горошины держали оружие, в совокупности составлявшее весьма впечатляющий арсенал.
— Где этот ком недомолотой муки? — спросил один из людей-горошин. — Он ведь с тобой.
Джек осклабился. А это, надо сказать, было одной из вещей, которые удавались ему лучше всего.
На мгновение в тусклых глазках людей-горошин за стеклами очков-хамелеонов промелькнуло беспокойство.
— Я вижу, Старик и его страшила-жена как следует вас обработали, — сказал Джек, улыбаясь во весь рот. — Что, размололи, развеяли, а потом соскоблили с полок, вымели из ларей и слепили то, что вышло, да?
— Не твое дело, — ответил кто-то из людей-горошин. Джек не понял, кто именно.
— Фантазия у них небогатая, — заметил Джек. — Люди-бобы, и машина — стручок. Давно в зеркало смотрелись, ребятки?
Жующие челюсти на мгновение замерли — все одновременно. Потом задвигались вновь, но медленнее. Желваки на серо-зеленых скулах так и ходили.
— Таким людям, как Старик, не нужна фантазия, — сказал наконец один из них. Остальные встретили его слова согласным гулом. — У них есть все, что им надо. Деньги и власть.
— Этого, по вашему, достаточно? — спросил Джек.
Они синхронно пожали плечами.
— Вполне.
— А что есть у вас? — спросил Джек.
— Верность. Преданность. Долг. Тебе не понять.
Говорили они по очереди — но было чувство, что говорит кто-то один. Один за всех.
— Ты тянешь время, — заметил один из горошин. — Твой брат все равно не уйдет. Старик не прощает предателей.
— А уж Старуха..
— Леди.
-…Старуха — в особенности, — словно не заметив, продолжал Джек. — Климактерическая стервь-садистка.
— Побольше уважения, эй! — В грудь Джека смотрел десяток разнокалиберных стволов.
— А то что? Убьете меня? — прищурился Джек.
— Да, — сказали люди-горошины.
И тогда Джек, продолжая улыбаться, распахнул свой похоронный фрак и приступил к делу.
Рост позволял ему подвесить в ременных петлях подмышками по одному томми-гану с барабанным магазином, и теперь он пустил их в ход.
Люди-горошины выпалили в него из всех стволов. Кто-то даже попал. Джеку некогда было обращать внимание на подобные пустяки.
Люди-горошины были отличными солдатами. Подвижные и прыгучие, очень компактные, они были идеальными воинами для уличных боев — чего не сказать о длинном нескладном Джеке, который больше всего был похож на огородное пугало.
Плотность его огня сразу выкосила почти половину человечков-горошин, но на этом везение Джека кончилось. Рассредоточившись и прячась за машину, стекла которой уже осыпались внутрь, за бочки для сбора дождевой воды, за брошенные хозяевами подводы, они обошли Джека с флангов и принялись хладнокровно расстреливать его.
Улицу наполнил запах кордита, перекрывший привычную вонь конского навоза и силоса из ям на окраинах.
Джек схлопотал по пуле в каждую из своих голенастых конечностей. Его чрезвычайная худоба все еще спасала его от шквала пуль, большая часть из которых до поры пролетала мимо. Но бесконечно так продолжаться не могло.
Ему удалось достать еще одного из горошин, подловив его на перезарядке дробовика. Джек, не скрываясь, подошел вплотную и расстрелял его в упор, превратив в серо-зеленое пюре с прожилками красного.
Потом его автоматы одновременно умолкли, и он выпустил их из пальцев. Автоматы безвольно повисли в петлях, исходя дымком из стволов. Пришло время револьверов.
И тут в Джека попали.
Пуля вошла ему в глаз и вырвала здоровенный кусок затылка, сбив заодно с головы цилиндр.
Величественно, словно подрубленное дерево, Джек завалился назад и рухнул в уличную пыль.
Наступила тишина.
Человек-горошина с простреленной грудью, истекая серо-красной кровью из раны, выбрался из-за превращенной в решето машины и осторожно приблизился к телу Джека. Ткнул его носком остроносого ботинка. Поднял пистолет, чтобы выстрелить в голову.
Грохнул выстрел, и над подоконником одного из окон второго этажа гостиницы взлетел легкий дымок.
Человек-горошина мертво ткнулся в Джека лицом .
Оставшиеся двое горошин принялись палить по гостиничным окнам. Один бросился через улицу к дверям, второй прикрывал его, стреляя с двух рук из-за машины-стручка.
Ворота кузницы с грохотом распахнулись, и смертомобиль выскочил оттуда в клубах дыма и вихре искр. Промчавшись по улице, он ударил зеленую машину, смяв ее корпусом того человека-горошину, что прятался за ней.
Потом машина-стручок вспыхнула. Языки пламени побежали по краске, заставляя ее вздуваться безобразными пузырями ожогов.
Второму человеку-горошине почти удалось добежать до дверей гостиницы, когда из-за колонны крыльца вышел гробовщик и снес ему голову точным ударом лопаты.
И не осталось никого.
Кузнец выбрался из смертомобиля и сосредоточенно тушил пылающие останки машины горошин. Гробовщик подошел к Джеку и протянул руку.
Тонкая рука обхватила его запястье, и Джек сел, стряхнув с себя труп человека-горошины.
Гробовщик принес ему пробитую пулями шляпу. Джек нахлобучил цилиндр так, чтобы не было видно дыры в затылке.
— Вы знали, что мы не оставим вас, — сказал гробовщик. Он не спрашивал.
— Верно, — ответил Джек.
— Но вы ни о чем нас не просили.
— Верно. — Джек поднялся на ноги, покачиваясь.
— Пуля в голову, — заметил гробовщик.
— У меня пустая голова, — ответил Джек, морщась.- Так меня не убить. Странно, что они не знали.
— А как вас можно убить? — спросил гробовщик.
Джек пристально посмотрел на него и смотрел так долго, что гробовщик смутился и пошел прочь, сметая серым хвостом дорожную пыль.
— Кузнец считает себя должным мне за смертомобмль и наводку на источник топлива для него, — сказал Джек ему в спину. Последствия контузии стремительно проходили, и он уже твердо стоял на ногах.
— А я? — спросил гробовщик, приостановившись и глядя на Джека..
— У вас оплаченный контракт на погребение, — сказал Джек. — А вы профессионал.
— У меня контракт на девять похорон, — сказал гробовщик, прищурившись.
— Но вы еще и реалист, — усмехнулся Джек.
Гробовщик кивнул и занялся ближайшим мертвецом.
Джек подобрал револьверы, проверил, все ли люди горошины мертвы, и двинулся к гостинице.
Гробовщик сосредоточенно громоздил зеленокожие трупы на подводу. Гора трупов с торчащими во все стороны безвольными конечностями и обмякшими в посмертном покое лицами казалась сюрреалистической скульптурой, невесть как попавшей в этот затерянный среди полей заштатный городок.
В таких местах нужда — архитектор, а скульптор — смерть, подумал Джек.
— Еще одно пожелание, — сказал Джек и вложил ему в руку несколько тяжелых монет.
— Разумеется, сэр, — сказал гробовщик.
— На кухне в гостинице должна быть посудина, в которую легко поместился кролик, — сказал Джек. — Поскольку я лишил вас тогда законного дохода, то вот вам компенсация. Этих господ следует перед погребением хорошенько отварить.
— Хорошо, сэр, — гробовщик не моргнул и глазом. — Тогда, быть может, лучше их?..
И многозначительно указал подбородком на снопы искр, рвущиеся из трубы кузницы.
— Нет-нет, — сказал Джек. — Развеянный пепел даст ранние всходы, и уже весной у нас… Впрочем, вы ведь и сами поняли. Нам с братом нужна фора. Фора хотя бы в год. Потом сухой закон отменят, и все вновь заживут счастливо, и в жизни моего брата снова появится смысл. У вас замечательные гробы. Воспользуйтесь ими, как собирались.
— Как скажете, сэр, — сказал гробовщик, коснулся тульи мятой шляпы и вернулся к своим трупам.
В гостинице было тихо. Очень тихо.
— Брат! — крикнул Джек. -Бра-ат!
Потом, прыгая через половину пролета за раз, помчался вверх по лестнице. Дверь в номер была открыта настежь.
Лиса стояла над телом его брата с ножом в руке. Из перерезанного горла текла янтарная жидкость. Лезвие ножа и платье лисы тоже было все в брызгах янтаря. По губам стекала янтарная струйка. Острый язычок мелькнул между зубами, слизывая с губ капли.
Джек молча смотрел на нее. Лиса уронила нож и заплакала.
— Они сказали, что ты умрешь, и заплатили, чтобы он не смог ускользнуть.
— Они обманули тебя, — сказал Джек.
— Теперь ты убьешь меня? — спросила лиса, заливаясь слезами. Мушка на губе намокла от слез и оторвалась. Лиса сразу утратила все свое очарование, но Джеку было плевать.
— Нет, — сказал Джек. Он не лгал. — Мне понадобится твоя помощь.
Она кричала, когда он заталкивал ее, связанную по рукам и ногам, в мешок. Кричала до тех пор, пока Джек не заткнул ей рот ее же хвостом. В мешке тихо и покойно лежало уже тело брата, зияя огромной раной рассеченного горла. Глаза брата были пусты, но на губах застыла понимающая улыбка.
— Прости меня, братик, — сказал Джек. И зашил мешок через край суровой нитью.
Тачка все еще стояла у входа в гостиницу, и сейчас она пригодилась как нельзя более кстати. Джек катил тачку с погруженным на нее мешком к выезду из города — туда, где на небольшом всхолмке среди полусжатых кукурузных полей вкривь и вкось торчали памятники городского кладбища.
Город провожал его смятенными взглядами из-за кружевных занавесок и грязных стекол. Ничего, подумал Джек, вот настанет весна после зимы, а потом лето — и к следующей осени вы отойдете, вы оттаете, тогда кровь моего брата согреет ваши жалкие тела, разгонит серость ваших мыслей, заставит вас наконец почувствовать себя живыми.
Надо только еще чуть-чуть набраться терпения.
Осталось совсем недолго.
Кузнец махнул ему лапищей, стоя в воротах кузни. За его спиной довольно скалился обретший наконец дом смертомобиль. Насаженные на пики длинноносые головы украшали столбы ограды.
Джек помахал кузнецу в ответ.
Кладбище встретило его запахом сырой земли и зиянием девяти могил среди по-осеннему пожухшей травы. Семь могил были выкопаны рядом, еще две — поодаль от них. В кучу земли рядом с самой дальней из могил была воткнута лопата. Джек покатил тачку туда.
Лиса забилась с утроенной силой, когда Джек, особенно не церемонясь, спихнул мешок в яму. Когда весной брат проснется, ему нужно будет быстро набраться сил. Паника и радушные объятия земли сделают его первую трапезу в новой жизни незабываемо вкусной.
Ростку нужна пища, чтобы пробиться сквозь землю к солнечному свету и теплу.
А самому Джеку предстоит сделать очень многое за грядущую зиму.
И прежде всего — разобраться со Стариком и его супругой.
Иначе и следующий год будет очень похожим на предыдущие двенадцать.
Джек обвел взглядом кукурузные поля под низким серым небом, бросил в яму звезду шерифа, поплевал на ладони и принялся за работу.
Джек возвращался от кузнеца, когда его остановил на улице шериф. Шерифа сопровождало четыре человека с дробовиками, поэтому не остановиться Джек не мог. Не хотелось портить себе настроение. В кои-то веки жизнь приобрела абсолютную предопределенность — кузнец рассказал ему, что встретил тех, кто искал их с братом.
— Эцсамое, у рощи они меня и ждали, — рассказывал кузнец, качая мехи горна. Мехи были старомодные, ручные, и такие огромные, что даже Джеку с его длинными руками было бы непросто управляться с ними. Но кузнец орудовал мехами без видимых усилий, словно играл на аккордеоне — что, впрочем, с его толстыми короткими пальцами наверняка было бы непросто.
Джек подпирал стену у самого входа. Внутри было неимоверно жарко.
— Ну, сталбыть, я из рощи иду, носатых нарубил столько, что еле тащу — а тут они, словно из под земли. Окружили машину, — кузнец любовно хлопнул по крылу смертомобиль, который стоял здесь же, в кузнице, в ожидании очередного ремонта. — А потом давай меня расспрашивать, как да что.
— О чем спрашивали? — Джек сдвинул цилиндр на затылок.
— Да о вас, и о брате вашем, — охотно рассказывал кузнец. Казалось, жар ему нипочем — извечный звериный запах, исходящий от кузнеца, не делался сильнее. — Видал ли, да где, да когда.
— А ты что же? — спросил Джек. Больше всего ему хотелось сейчас очутиться снаружи, в прохладе осеннего утра, за городом, послушать шелест ветра и стрекот механических жаток в кукурузных полях.
— Ну я все как есть вашим друзьям и рассказал. Так что ждите вскорости их в гости, — кузнец, явно очень довольный собой, оставил мехи и, крякнув, швырнул в горн пучок длинноносых голов, связанных вместе остроконечными полосатыми колпачками. Пламя тут же загудело, взметнувшись огненным смерчем, и жадно набросилось на пищу.
— Эх, отлично горят, — глядя в огонь, кузнец отер руки о рубаху. — Спасибо, сэр, вам за наводку. До снега еще туда наведаюсь разок-другой.
Он повернулся к двери, но Джека там уже не было.
Джек в это время уже разговаривал шерифом.
Шериф был знатно бородат и полон. Борода иссиня-черным окладом лежала на внушительном животе. Сопровождавшая шерифа публика была пестрой — такое изобилие разноцветных волос и пестрых костюмов встретишь еще и не в каждом из больших городов.
— Вы знаете, кто я? — спросил Джека шериф, поправив звезду на кармане клетчатого пиджака. Он жевал табак и длинной коричневой струйкой цыкал под ноги Джеку.
— Конечно, — ответил Джек. — Чем могу быть полезен, шериф?
— Рад, что не придется тратить время на реверансы, — оскалил шериф коричневые зубы.- Мне нужно от вас не так уж много, пришелец. Я хочу, чтобы вы с братом немедленно убрались за город. Вещи оставьте в гостинице.
— Наверняка вы захотите объяснить, почему, — вежливо предположил Джек.
— Ну разумеется! — Шериф довольно хохотнул. — Вы обвиняетесь в бутлегерстве. Очень рассчитываю на то, что весь запрещенный алкоголь вы оставите здесь.
— Надоела местная отрава? — с пониманием спросил Джек. Десять стволов смотрели на него, но он все равно сказал: — Вы должны арестовать нас за бутлегерство, шериф. Но вы просто гоните нас прочь из города. Объяснитесь.
— Я тоже разговаривал с кузнецом, — усмехнулся шериф. — Арестуй я вас, мне придется защищать вас от тех, кто идет по вашему следу. Но если оставить все как есть — в городе случится бойня, которая никому здесь не нужна. Хорошо, что мне на помощь пришел наш санитарный врач. Он считает вашего брата потенциально опасным для местного общества. Учитывая, что течет у маленького головастика в венах, док не так уж далек от правды.
Док, бледный морфинист в белом одеянии до пят, часто-часто закивал головой и пустил ниточку слюны на воротник. Его ружье смотрело в землю. Остальные — псоглавец, синевласка и пижон в пестром костюме, — не сводили с Джека глаз, держа его на прицеле.
Джек пожал плечами и развел руки, показывая пустые ладони.
Шериф насладился эффектом.
— А теперь — пошел прочь, сказал он.
— Хорошо, — сказал Джек.
И тогда его брат прострелил шерифу голову.
Взгляды свиты шерифа заметались по улице, и Джек быстро ушел с линии огня.
— Идите домой, — сказал он. Его руки лежали на рукоятках револьверов, но Джек не пытался их выхватить. Его брат держал улицу на прицеле своего томми-гана, и никто не смел шевельнуться, чтобы не схлопотать пулю.
Джек посмотрел на покойника. Снял с тела звезду и приколол ее на лацкан похоронного фрака. Перевел взгляд на людей с дробовиками и сказал:
— Бу!
Через мгновенье улица опустела.
— Спасибо, братец, — сказалДжек.
На лунообразном лице брата на миг вспыхнул призрак улыбки.
— У тебя чертовски большая голова, — сказал Джек.
— Кто бы говорил, — сказал брат и приложился к бутылке.
Где-то неподалеку грохнул ружейный дуплет. Тонко закричала женщина.
— Что там? — спросил Джек.
— Чудик в балахоне, — ответил брат, всматриваясь в уличную толчею. — Он застрелился. Вот дурак.
Джек кивнул и отправился готовиться к завтрашнему дню.
— А ты хорош, Джек-светлячок, — сказала лиса, томно раскинувшись посреди развороченной постели.
Лиса была молоденькая, хитроглазая, с мушкой на верхней губе. Очень симпатичная и нарочито неловкая — как раз в той мере, чтобы у клиента возникла иллюзия, что именно он управляет ситуацией, держа все…гм, под контролем.
Джек таких любил. Он любил обманываться в женщинах — особенно в женщинах продажных. Лучший из обманов — это обман щедро вознагражденный, а Джек был щедр.
Теперь, когда все должно было наконец закончиться, не было смысла скопидомствовать и скрываться. Они столько лет старались жить скромно, не соря деньгами Старика и не привлекая к себе внимания неуместными щедростью и расточительством.
Борделя в городке не было, но часть дам была не прочь оказать местным и приезжим услуги определенного толка — к обоюдному удовольствию сторон. Джек бросил бармену монетку, и через полчаса в его постель скользнула рыжая прелестница.
Джек закурил сигару и пустил дым колечками.
— Тебе было хорошо? — спросила лиса.
Он погладил ее по плоскому животу, взлохматил шерстку, скользнул по пышным бедрам.
— Конечно, дорогая, — сказал он.
Лиса потянулась всем телом. Мускусный запах, исходящий от нее, усилился, возвращая желание.
— Мне нравится, как ты улыбаешься, — сказала лиса. — Широко и открыто. И этот свет в твоих глазах… Теперь я понимаю, почему тебя зовут Светлячком. Раньше не могла понять, хотя слышала много раз.
— От кого слышала? — лениво спросил Джек.
Лиса пожала плечиками. Перекатилась на живот, соблазнительно оттопырив пышный хвост.
— Бродили тут…разные, — ответила, уткнувшись смазливой мордашкой в подушку. — Расспрашивали. Да рассказывали. По всему выходило, что ты страшный человек. Едва ли не преступник.
Она засмеялась — звонко, задорно.
— И как оказалось на самом деле? — спросил Джек.
— Ну, ты немножко костляв, — игриво стрельнула глазками лиса. — А в остальном…
Он притянул ее к себе за хвост и опутал длинными нескладными конечностями. Аромат табака и мускусный запах страсти заполнили весь мир.
— Можно мне глоточек того, настоящего? — спросила лиса потом.
Джек смотрел в потолок. По потолку густо змеились трещинки, и пауки свешивались на своих нитях, словно казненные лилипуты.
— Попроси у брата, — ответил он. — Там, в соседней комнате.
— Он наверняка захочет чего-нибудь еще, — лиса соскользнула на пол и, не одеваясь, зацокала коготками в комнату брата.
— Вряд ли, — сказал ей вдогонку Джек. — Он инвалид.
Лиса остановилась на полушаге, изящно оперлась на косяк.
— Тогда, может?..- она выразительно чмокнула губами.
Джек помотал головой.
— Просто спой с ним, если попросит.
Помедлив, лиса кивнула и закрыла за собой дверь.
До Джека донесся перелив ее смеха, а потом два голоса, мужской и женский, дуэтом затянули куплет про жестокого мельника и раздавленное меж камней сердце.
Джек уснул.
Стоило рассвету стукнуть в пыльное стекло да пробежаться лучами по оконному переплету, как приволокся кузнец. Запыхтел под дверью, не решаясь постучать. Зашаркал косолапыми ножищами.
— Иди уж, открой, — сварливо проворчал брат из своей комнаты.
Джек вздохнул и вылез из-под одеяла. В комнате было прохладно, и он закутался в длиннополый халат, а ноги сунул в теплые шлепанцы — подарок ма. Открыл дверь, глянул исподлобья:
— Что нужно?
Кузнец, огромный, почти одного с Джеком роста, но неизмеримо более массивный, сглотнул и скомкал в кулаке картуз. Жалобно хрустнул лаковый козырек. От кузнеца попахивало зверем.
— Вот в чем дело, дело-то вот в чем, — зачастил кузнец неожиданно тихим для своего сложения голосом. — Машина, она…
— Не едет?- спросил Джек. — Тачку тебе вернуть? У дверей она стоит, забирай.
Кузнец втянул голову в плечи. Начинающаяся от глаз бурая борода без видимой границы переходила в курчавую шерсть того же цвета, лезущую из расстегнутого ворота рубахи.
Потом кузнец расплылся в улыбке.
— Не, — сказал он. — Починил. Машину-то.
— А что тогда?
Кузнец доверительно придвинулся к Джеку.
— Вы знаете, что я нашел в тендере? — спросил он.
— Разумеется, знаю, ответил Джек. — Это же была моя машина. Теперь — ваша. Что не так?
— Но там — тела, — округлил глаза кузнец.
— Конечно. Вы их трогали?
— Я…
— Испугался? Ясно. Они деревянные. Это, конечно, смертомобиль — но не крематорий на колесах.
Кузнец смутился.
— А в танках, выходит..
— Ну да, — Кузнец начинал раздражать Джека. — Кровь. Из этих же тел. Все просто и очень логично, на мой взгляд.
— Эээ…
— Послушайте, уважаемый, — сказал Джек. — Вы можете кормить машину углем, а в котел налить воды. Но тогда она перестанет быть смертомобилем. Потеряет уникальность. Лишится стиля. Для вас важен стиль?
Кузнец попытался распрямить могучую спину и спрятать лапищи с траурными каемками под когтями в карманы затасканного пиджака.
— Конечно, — прошептал он.
— В паре сотен миль к востоку есть роща, где этих вот длинноносых деревянных человечков пруд пруди. Они там растут на деревьях. Решительный человек никогда не допустит того, чтобы какие-то трудности угрожали лишить его стиля.
— Спасибо, сэр! — сказал кузнец.
— Но помните- не отрубите сразу им головы — разбегутся, как вы их не вяжите. Захватите топор поострее.
В комнате за спиной брат начал распевать про трех царей и могилу. Джек прикрыл дверь, оставив кузнеца собираться с мыслями.
— Ты что? — спросил он брата.
Тот посмотрел на него ясными до полной прозрачности глазами цвета янтаря.
— Чую свою смерть! — радостно сообщил он Джеку. — Ведь осень темная грядет, и стану я хиреть, поникну головой совсем и буду умереть!..
— Умирать, — поправил его Джек, копаясь в чемодане. Бутылка оказалась, разумеется, на самом дне.
— Так не рифмуется, — надул губы брат. Но бутылку взял и надолго присосался к горлышку, переливая в себя жидкость цвета своих глаз.
Потом блаженно откинулся в кресле.
Джек посмотрел на его непропорционально короткие ручки и ножки, на иссохшее тельце, на огромную, словно у гидроцефала, голову.
— Перестань, — сказал он. — Не надо думать о смерти.
Брат рассмеялся.
— А о чем мне еще думать? — с горечью сказал он потом. — Разве это жизнь? Мы бегаем двенадцать лет, нигде не задерживаясь надолго. У нас нет времени на то, чтобы осесть, остепениться, сделать людей вокруг по-настоящему счастливыми! Ты гребаный харизматик, твоя пассионарность поддерживает тебя, придает какой-то смысл всей этой беготне! А я? Я истощен, я пью свою кровь, чтоб не сдохнуть…
— Брат, — сказал Джек, и когда тот не услышал его, повторил снова: — Брат.
— Да? — спросил тот.
— Это последняя бутылка. Больше нет. Я послал им навстречу простака, которому отдал машину. Встретив его, они поймут, что на верном пути, и не станут мешкать.
Брат прикрыл глаза.
— Ну что ж, — сказал он. — Так отчего бы не спеть?
Джек отошел к окну, глядя из-за занавески, как смертомобиль, чадя и исходя красным паром, катит по главной улице к выезду из города.
— Ах, тра-та-та, та-та, та-та, я чудо-молодец, — неслось из комнаты брата. — Погибну я, но кровь моя — услада для сердец!
Клацали зубы о горлышко бутылки, и звенел стеклом счастливый смех.
Назавтра Джек навестил гробовщика и заказал ему семь гробов. Гробовщик, вислоусый, похожий на моржа старикан в сером, вытертом на локтях до дыр лапсердаке, не удивился.
— Ждете кого-то? — спросил он так, будто речь шла о приеме гостей.
Пах гробовщик пылью и тленом.
— Да, — ответил Джек. — Должны прибыть несколько родственников.
Гробовщик кивнул и сделал пометку в блокноте. Джек прихлебнул чая из чашечки тончайшего фарфора. Было удивительно найти китайский фарфор в этой глуши, но Джек давно приучил себя ничему не удивляться.
Чай был крепким и сладким. К чаю шли крошечные эклеры, чуть-чуть, самую малость черствые. Эклеры принесла на серебряном подносе крошечная улыбчивая старушка в красном чепце — жена гробовщика.
Джек был по меркам городка важным клиентом. Крупным заказчиком, почти оптовиком. Гробовщику больше всего хотелось обнять этого долговязого нескладного человека с непропорционально большой головой, но профессионализм требовал сдержанности. Но шутка ли! Случалось, тут и за год никто не умирал. У гробовщика был взят в банке немалый кредит под залог похоронной конторы, и заказ Джека позволил бы ему поправить свои дела.
— Оплата? — спросил гробовщик, занося карандаш над блокнотом.
— Авансом, — сказал Джек и положил на столешницу тускло звякнувший кошелек.
Гробовщик кивнул и сделал пометку в блокноте.
-Особые пожелания? — спросил гробовщик, сверкнув глазами поверх очков в профессиональном азарте.
Джек пожал плечами.
— Ничего особенного, — сказал он. — Просто все должно быть честь по чести. Да, и пустите на этот заказ дерево покрепче. Не хочу, чтобы черви добрались до них слишком быстро.
Гробовщик чиркнул карандашиком.
На самом деле они сами не должны слишком быстро добраться до сырой земли, подумал Джек. У нас должна быть достаточная фора — если все получится так, как задумано, конечно.
— Какого роста ваши друзья? — спросил гробовщик.
Джек задумался, припоминая. Слишком давно они не виделись.
— Снимите мерку с меня, — сказал он наконец. — А потом поделите все пополам, и еще пополам.
Гробовщик, протанцевав вокруг Джека с портновским сантиметром — где на цыпочках, а где и с табуретом, — тщательно обмерил его и записал все цифры в блокнот.
— А остальные? — спросил он, закончив.
Джек усмехнулся.
— Они братья. Все очень невысокие. Одинаковые, как горошины из одного стручка. Увидите сами.
Гробовщик кивнул и сделал пометку.
Перед уходом Джек оплатил девять мест на городском кладбище — семь рядом и еще два немного в стороне. Все хлопоты по погребениям контора брала на себя.
Гробовщик пожал ему на прощание руку и улыбнулся, обнажив все еще крепкие клыки.
— Оттуда хороший вид, — сказал он. — Вам понравится.
— Не сомневаюсь, — ответил Джек.
— Зря вы сюда приехали, — сказал подвыпивший кролик, кося глазом сквозь монокль. — Слышь, ты, краснорожий? Я к тебе обращаюсь, пустоголовый! Не слышит, что ли… Да и хрен с ним. Нет, чтобы ехать себе дальше, радуясь хорошей погоде. А теперь жди неприятностей. Никого не хочу обидеть, но на вас всем плевать. А вот у нас, местных, могут из-за вас возникнуть проблемы. Думаю, я выражу общее мнение, если скажу вот что: проваливайте-ка вы подобру-поздорову, пока целы.
— Иначе? — спросил Джек и прищурился. В салуне стало тихо.
— Иначе? — Кролик хищно усмехнулся, сунул в зубы сигарету без фильтра с закрученным кончиком, щелкнул зажигалкой и надолго втянул в легкие дым. Подержал, прикрыв глаза, выпустил через ноздри. — Боги, отлично, отлично…. Иначе может случиться так, что ваши тела попросту выдадут тем, кто за ними придет. Мертвые тела, разумеется.
— А ты храбрый кролик, — заметил Джек и сделал похожему на хорька бармену знак повторить.
Пойло здесь было ужасным. Явный самогон, сивуха и яд. Но настоящего напитка осталось слишком мало, чтобы тратить его на себя. Брату нужнее.
За окном, давно не мытым и обильно засиженным мухами за месяцы лета, пара тяжеловозов с грохотом волокла по главной улице смертомобиль. Дюжий кузнец, весь заросший бурой шерстью, покрикивал на лошадей и то и дело хлопал их по крупу огромной лапищей. Когда машина норовила застрять в колеях, кузнец сам впрягался в постромки или толкал смертомобиль сзади.
Здоровенный мужичина, подумал Джек. Таких бы пару в помощники… Но кролик прав, всем здесь на них с братом плевать. Так что справляться придется самим. Завидев сквозь окно Джека, кузнец радостно осклабился и замахал ему рукой. Джек вяло отсалютовал ему стаканом.
Наверное, думает, что я сумасшедший, подумал Джек. Обменять этакий катафалк, пусть даже и не на ходу, на обычную тачку. Ну что ж. Так или иначе — это конец пути. Машина нам больше не понадобится.
Джек сделал себе мысленную зарубку быть готовым к встрече с кузнецом. Скоро он поймет, что такое смертомобиль, и у него возникнут закономерные вопросы.
Джек опрокинул в глотку жгучее янтарное пойло.
— Обед на двоих в номер, — сказал он бармену. Тот кивнул и ловко протер опустевший стакан передником.
Джек соскользнул с табурета, на котором ему пришлось сидеть, задрав колени чуть ли не до подбородка. Чуть ли не — потому что подбородка у Джека не было. Его круглое лицо выглядело от этого обманчиво добродушным.
Проходя мимо кролика, он молниеносным движением схватил того за уши и приложил мордой о стойку. Кролик дрыгнул ногами и замер. Из-под кроличьей головы, с той стороны, где в глазницу был вставлен монокль, по стойке побежал маслянистый ручеек.
Джек вынул из кармана кроличьей жилетки тяжелый серебряный брегет на цепочке и щелкнул крышкой. Кивнул своим мыслям и вернул брегет на место, хрустнув часовым стеклом.
— Время смерти — шесть пополудни, — сказал Джек, улыбнулся публике и направился к лестнице.
На первой ступеньке он приостановился и, не оборачиваясь, спросил:
— Кто-то еще хочет высказать свое отношение к нашему визиту в город?
Послушал тишину, кивнул и поднялся в номер.
Явственно щелкнул дверной замок.
Бармен невозмутимо протер стойку грязным полотенцем и кивнул столпившимся в дверях кухни поварятам.
Кролик был пьяница, болтун и обжора.
При жизни никто его особенно не любил.
Но рагу вышло на славу.