11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Напор Внерубежья на мрачунов слабел, но слабели и мрачуны… И не только слабели – задыхались дымом, падали под ударами ветра, горели в подступившем слишком близко пламени. И если ветер они могли остановить, то впитать энергию ходившей ходуном земли им было не под силу…
Красен беспокойно оглядывался на стены, и тёмный бог догадался, чего он опасается: вихри рождал горячий ветер, они свивались там, где его струи сталкивались с холодным туманом, а это означало, что вихрь может родиться и посреди Хстова… Но, видно, высоты стен хватило на то, чтобы не пустить горячий ветер в город.
Энергию ослабевших добрых духов пили теперь тысячи колдунов, а змеиные шеи вихрей приближались с севера: не все они таяли, не все умирали по пути – некоторые, столкнувшись, сливались в один, сильней и шире остальных.
Солнце появилось вдруг меж полосами туч на востоке от Хстова, осветило кровавое небо зловещим светом, положило черные тени на красные его клубы. Небо теперь трещало прямо над Хстовом и грохотало от горизонта до горизонта, молнии то вспыхивали где-то внутри туч, то, как быстрые змеиные языки, касались земли и тут же втягивались обратно.
Одна из воронок хоть и повернула на восток, но не обогнула крепостных стен – краем задела строй кинских мальчиков и строй колдунов, ударилась в Козью башню, сорвав с неё тесовую крышу, но расплющилась от удара и оползла по стене на землю. Вместе с ней по стене оползли поднятые вихрем человеческие тела, тесовые доски пролетели над домами, над головами перепуганных хстовичей и осыпались на мостовую, ранив нескольких обалдевших от ужаса прохожих.
Козья башня, северо-восточная, оказалась самой уязвимой: вихри колдунов двигали воронки смерчей только на восток (темный бог не мог с точностью объяснить этой закономерности).
В Тихорецкой башне Государь сжимал и разжимал кулаки, не отрываясь от узкого окна-бойницы.
– Им не хватает сил! Не хватает!
Горячий ветер трепал его белокурые волосы. Тёмный бог тоже видел, что силы колдунов (и мрачунов в Верхнем мире) на исходе.
Под ударом смерча осыпался кожух Козьей башни из искусственного камня, ветер выбил булыжники из старой кладки – два-три удара, и она не устоит. Колдуны сражались теперь за свои жизни больше, чем за крепостные стены, – отводили воронки от себя, а не от Хстова.
Небо тянуло щупальца к городу, но не доставало до его дна, лишь молнии били по домам и башням, поджигали деревянные крыши, и кто-то тушил пожары, а кто-то стоял на коленях и молил чудотворов о прощении – в межмирье хлынул поток энергии, который подхватили чудотворы Славлены (при всем желании помочь хстовичам они не могли).
– Вихри колдунов лишь отводят ветер в сторону! – то ли самому себе, то ли герою с досадой сказал Государь. – Рвут смерч только невидимые камни!
Он думал – но не смел говорить вслух – о том, что тёмной богине не достает сил для невидимых камней. Он не предполагал, что её добрый дух больше не станет присылать ей энергии.
– Государь… – несмело начал герой. – Пушки. У вас же на стенах стоят пушки с разрывными снарядами.
Тёмный бог усмехнулся бы, если бы мог, – этот парень думал о пушках с не меньшей любовью, чем о своей маленькой девочке!
– Да! Пушки! – воскликнул Дубравуш.
– Хорошее предложение, – сдержанно кивнул первый легат армии, стоявший у соседней бойницы, и скорым шагом направился к двери.
Рухнула Козья башня, подмяв под себя ряды рынка и многочисленные постройки постоялого двора, и следующий смерч юзом прошел по Хстову вдоль восточной стены, круша все на своем пути, тряхнул Тихорецкую башню и добрался аж до Прогонных ворот, но на большее сил ему не хватило.
Пожары разгорались всё жарче – по окраинам, где стояли деревянные дома, а не каменные, крытые черепицей. Первый залп пушек с западной стены раздался довольно скоро – и оказался удачным: один из снарядов разорвался, столкнувшись с бешеным ветром смерча, и обрубил его длинную ногу.
Отчаявшиеся было колдуны воспрянули, со стены раздались крики, славящие мудрого и сильного Государя, – тот радостно потёр руки.
– Мы еще поглядим, кто кого!
В доме Красена на Столбовой улице изнывал от бездействия Славуш, а строгая экономка стояла на коленях перед ликом чудотвора и прилежно молила его и Предвечного о спасении. Ни Славуш, ни Предвечный остановить ветер не могли, а вот бившие с крепостных стен пушки время от времени подрубали ноги чудовищным вихрям – пока не кончились разрывные снаряды, отобранные Государем у храмовников.
Ещё один смерч, проникший в Хстов через дыру на месте Козьей башни, покатился вдоль восточной стены, по проторенной его предшественником дорожке, – Тихорецкую башню тряхнуло основательней, и кожух из искусственного камня с шорохом хлынул вниз.
В окна-бойницы влетел горячий ветер – запертый, с воем забился внутри покоев, погасил свечи, надул гобелены и захлопал ими, будто парусами. Первый легат армии посоветовал Государю перебраться в другое место – например, в Южную надвратную башню, но тот отверг предложение, на этот раз не ради пустого позёрства – лишь потому, что на пути к Южной башне бушевали пожары.
А вихри, шедшие с севера, не иссякали – и несли с собой облака серого пепла (праха Внерубежья), внутри которых бесновались молнии.
Скоро на подступах к хстовским стенам невозможно стало дышать, пепел сыпался в жидкую грязь, превращая её в грязь густую и цепкую, вокруг стемнело – сквозь пепельную пелену на землю не пробивался солнечный свет.
Облака пепла заволокли и город – обреченные вопли хстовичей, детский плач, мольбы, молитвы и рыдания повисли над городом единым надсадным, звенящим воем. Пушки смолкли, колдуны свивали вихри вслепую и отправляли вперёд наобум. И только тёмный бог, глядя на землю сверху вниз, видел, как три воронки, столкнувшись, сплелись в одну, огромную, широченную – даже разрывной снаряд не перебил бы ей ногу…
Темный бог видел, что воронка эта идёт прямо на строй колдунов, – а вздумай они менять её направление, сметёт и кинских мальчиков, а потом прорвется в Хстов, и ничто уже не спасет Тихорецкую башню. Государь, кашляя и ругаясь, велел закрыть окна-бойницы.
– И какой же ты, к едрене матери, бог Исподнего мира? – поинтересовалась человеческая сущность тёмного бога у божественной. – Если твой мир рушится у тебя на глазах, а ты не можешь вмешаться? Если на твоих глазах сейчас погибнет твоя дочь, два лучших твоих воспитанника, рухнет или задохнется пеплом любимый тобой город? Мы так и будем молча всё это созерцать, гордо задрав подбородок?
Божественной сущности ирония была не свойственна, тёмная сила тёмного бога умела ненавидеть, но не знала любви, не понимала иносказаний, не могла говорить и не имела подбородка.
Она лишь обратила взор темного бога на Верхний мир, где по металлической платформе вездехода чудотворов шлепал босыми пятками сонный Йока Йелен.
* * *
Разъярённый зверь обходил Славлену стороной – грозы бушевали с севера и юга, тугие верёвки ветра связывали небо и землю где-то на горизонте, где-то на горизонте пылали поля, леса и деревни. Где-то уходили в разверстую землю Храст и Ковчен.
Но Славлена стояла – ураганный ветер снёс лёгкие постройки, молнии поджигали дома и деревья в парках, бушующая Лудона вышла из берегов, затопила набережную и продолжала подниматься (виной тому не только ливни, ветер повернул её течение вспять) – но Славлена стояла.
Жалкая сотня малолетних мрачунов из Брезенской колонии встречала ураганы на окраине Славлены, там, где начиналась каменная набережная, и, возможно, поэтому Лудона ещё не смыла окончательно те здания, что лежали вдоль её берегов. Мальчишки остановились на террасе мемориала, возведённого в честь героев северского движения объединения, – чудотворов, разумеется…
Высокую стелу в форме клинка опрокинуло ветром, вода подмыла обращенную к берегу сторону террасы – часть вымостивших её плит рухнула в реку.
– Инда, высади меня здесь, – сказал Йока, не оборачиваясь.
– Ты уверен? – переспросил тот.
Йока всё же оглянулся, ничего не сказал – лишь смерил Инду взглядом, будто окатил ледяной водой из ведра. Инда постучал в железный пол железной рукояткой перочинного ножа, завалявшегося в кармане, – водитель понял его правильно и остановился.
Разумеется, Йера сошел с вездехода вместе с сыном, и Инда, подумав, решил, что его место тоже здесь, – о детях и прочих спасенных позаботятся без него. И только спускаясь по лестнице вниз, вспомнил вдруг, что у Вечного Бродяги теперь нет Охранителя…
Или – есть новый Охранитель? Тот, кто в одиночку убьёт змея, сам станет змеем…
– Стойте! Погодите! – раздался с платформы мальчишеский голос: Мален тоже решил присоединиться к товарищам, и никто внизу почему-то его не задержал.
Инда покачал головой и помог ему сойти вниз. Не было ничего удивительного в том, что через пятнадцать минут вода в Лудоне перестала подниматься.
Мальчишки-мрачуны раскрыв рты смотрели на Вечного Бродягу – он не оставил им ни капли энергии, и вряд ли они были этим сильно расстроены: у мрачунов, как и чудотворов, есть предел насыщения, и подросткам, не имеющим опыта, особенно трудно через него перешагнуть.
Инда никогда не имел дела с детьми (не считая собственных сыновей, конечно) и мучительно думал, глядя на мальчишек, чем может отблагодарить их… Что должен сказать им за то, что они стояли здесь и закрывали от ветра Славлену, – его, Инды, Славлену, город чудотворов, а не мрачунов.
Тем мрачунам, которые остались на Речинских взгорьях, он уже никогда ничего сказать не сможет, а ведь огненной реке не хватило совсем чуть-чуть, чтобы добраться, например, до Грады Горена…
Эту толику силы у неё забрали вставшие на пути разъярённого зверя мрачуны…
Обитаемый мир принял первый удар Внерубежья – по подсчётам Инды, подходило к концу каскадное отключение подстанций, и гигантские волны в этот час смывали с берега Афран, а значит, самое страшное (здесь) было позади. И, ощутив некоторое облегчение, Инда размяк, расслабился, расчувствовался.
Рядом с ним покачнулся и едва не упал один из мальчишек – от усталости. Инда подхватил его под локоть – мальчишка промок до нитки и дрожал от холода (хотя ветер с востока был, пожалуй, слишком горяч). Непромокаемый плащ чудотвора вряд ли мог его согреть, но Инда все же накинул плащ мальчишке на плечи и обхватил их рукой.
* * *
Агония Внерубежья была страшна и разрушительна, но это всё же была агония – предсмертные конвульсии издыхающего хищника. Пожары ещё не догорели, грозовые тучи вылили на Обитаемый мир не всю воду и выбросили не все молнии, ветра ещё тянулись с востока на запад, но перестала дрожать земля, покрылись твёрдой коркой огненные реки, распались, расползлись квашни смерчей…
Йока сидел на каменной плите мемориала, обхватив руками колени. Жизнь возвращалась к нему медленно, вместе с болью ожогов. Жизнь, рассудок, воспоминания, чувства и ощущения. Неотвязные воспоминания.
Кипящее лицо Цапы – и жалостные слова профессора: «Всё будет хорошо, Йелен»… Его тяжелое обугленное тело на камнях… Его и Черуты. Запах горелого мяса.
Запах вспоротого брюха – зажатый зубами крик Змая, превратившийся в тонкий вой.
«Ты переживёшь, ты сможешь это забыть».
Руки на обоих плечах – сохранившие ему жизнь руки… Молния, поделённая на троих, – и вовсе не поровну поделённая. Свою часть Йока выпил, а остальное досталось профессору и Черуте – обугленные тела на камнях…
«Ты прорвешь границу миров и останешься в живых. Веришь?»
– Я даже не попрощался с ними… – хрипло выговорил Йока, посмотрев на отца. – Пап, ты понимаешь, я с ними даже не попрощался…
«Не вижу ничего смешного. Чем это Змай хуже, чем Йока Йелен?» – худые синеватые ноги, торчащие из коротких зелёных штанин, лежат в ручье на дне Гадючьей балки.
– Он в Хстове пожить хотел… – Йока сжал зубы. – По-человечески. Я даже не нагнулся к нему, когда он умирал.
Только дети верят, будто днём зло спит.
Книга третья. ПОЛУТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ДАНЬ
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
В клубах туч вырисовывались гигантские круги, но перед тем, как ветер долетел до стен Хстова, над горизонтом появилось странное чёрное облако, и приближалось оно слишком быстро, не клубилось, а роилось, принимало причудливые формы, растягиваясь то в длину, то в высоту.
Оно было будто бы живым и звенело, дребезжало, скрежетало с каждой секундой всё громче. От него веяло паникой и отчаяньем, которое заразило кинских мальчиков новым приступом ужаса – их строй зашевелился, послышался вой и ругань надсмотрщиков.
– Что это, добрые духи?.. – даже Милуш отступил на шаг, увязая в грязи.
Это были птицы, но тёмный бог не мог сказать этого старому другу. Впрочем, через минуту ни у кого не осталось сомнений – с немыслимым шумом огромная стая (и стая ли?) самых разных птиц – от ворон до воробьёв, от цапель до куликов – понеслась над головами колдунов, и казалось, ей не будет конца.
Колдуны, ругаясь, стряхивали с плеч птичий помёт, а кинские мальчики приседали и закрывали макушки руками.
Потом на Хстов дохнул сырой горячий ветер, будто догонявший птиц. И тут же тучи цвета запёкшейся крови выпустили вниз тёмное щупальце – в четверти лиги от строя колдунов взвихрилось вдруг болото: ветер потащил по кругу траву, мох и корешки, а за ними и куски торфа, и болотную воду, и мелкие деревца…
Смерч рос на глазах, тянулся к выброшенному небом щупальцу – будто к протянутой руке, – и дотянулся, и выпрямился, и двинулся на Хстов, покачиваясь, как шея поднявшейся в стойку кобры… Исполинской кобры…
Ноги дочери тёмного бога завязли в размокшей земле. Вихрь бочком переползал через Волгородский тракт, приближался к гвардейской заставе, с треском вырывая из земли деревья; в его струях вертелись камни, сучья, торф и болотная жижа. За ним тянулся глубокий след, быстро наполнявшийся водой, в его теле стрекотали молнии. И ударься он в крепостную стену, стена, может, и устоит – но следующий вихрь пробьёт в ней брешь, а потом вихри беспрепятственно ворвутся в Хстов и станут крушить дома и поднимать в небо брусчатку. Но раньше рухнет Тихорецкая башня…
Тёмный бог думал, что смерч напугает дочь, но она боялась лишь крушения Тихорецкой башни. И тогда испугался он сам: если ветер убьёт Спаску, на земле не останется его продолжения.
Если ветер убьёт Спаску, Хстов тоже не устоит. Погибнет Государь, и то, что тёмный бог считал законченным, придется начинать сначала – кому-то другому… Кто знает, не потребуется ли на это ещё полтысячи лет?
Она была такой маленькой перед черной воронкой смерча…
Горячий ветер становился всё сильней. Будто от порохового взрыва, под ударом вихря в щепки разлетелась конюшня гвардейской заставы, вслед за ней вверх метнулись доски тесовой крыши казармы, по сторонам покатились брёвна из развороченных её стен…
– Что ты медлишь?.. – тихо, почти шепотом спросил Милуш.
Тёмный бог чувствовал, как Милушу нестерпимо хочется отшагнуть назад, – хотя бы отшагнуть, пусть это и бессмысленно.
Она ударила в самое тонкое место гибкой шеи вихря – и не ошиблась. Вихрь порвался на две части: верхняя, кружась и воя, втянулась в небо – будто туча отдернула обожжённый палец, – а нижняя разъехалась по земле горячим ветром, бросила ей в лицо мох, листья, капли болотной грязи…
В покоях Тихорецкой башни восторженно вскрикнул Государь:
– Она смогла! Я знал! Я верил!
Лежавший в постели герой прикрыл единственный глаз – ему было страшно. Он не боялся крушения Тихорецкой башни, он думал о своей милой маленькой девочке, самой прекрасной девочке на свете… И проклинал свою беспомощность.
Колдуны поверили, что ветер можно победить. И когда неподалеку от стены появился новый огромный смерч, сотни крохотных (по сравнению с ним) вихрей выкатились ему навстречу, вплелись на миг в его жирное, расплывчатое тело, не оторвали его от земли, но заставили поменять направление, – он ушёл на восток, не задев ни строя защитников Хстова, ни его стен.
Дыра в границе миров простерлась на лигу вверх и на две лиги в стороны, в её основании ворочалась и грохотала земля, вокруг горело пересохшее в одночасье болото, и уже не сырые бурые вихри тянулись в небо, а быстрые огненные смерчи…
Кинские мальчики подрубили шею новому вихрю (и невидимый камень Красена влился в силу их невидимых камней), но вихри свивались всё чаще и всё ближе. Дочери тёмного бога хватило собранной силы лишь на то, чтобы остановить ещё один столп, а следующий она смогла лишь повернуть в сторону.
* * *
Наверное, Предвечный всё-таки иногда управлял этим миром (и был большим любителем хорошенько пошутить), потому что дорогу к сиротскому приюту водителю показал Йера Йелен, вышедший встречать вездеход.
Впрочем, пути Предвечного неисповедимы – он мог сделать это ради Йоки.
Не меньше двадцати детей от трёх до семи лет ревели на разные голоса, вместе с ними рыдали их перепуганные няньки. Крепкий кирпичный домик приюта устоял, но детская площадка и садик вокруг неё, превращённые дождём в болото, изрядно пострадали от последнего подземного толчка, а подъездную дорожку к приюту перегородили упавшие деревца и столбы, на которых держались качели.
Кроме приютских детишек, на площадке из искусственного камня перед кирпичным домиком собрался пяток дачников и знакомая Инде троица – магнетизёр Изветен, младший Горен и его молоденькая любовница, способная испепелить врага взглядом.
Все, включая детей, были мокрыми до нитки. Няньки кинулись к подошедшему вездеходу – по-видимому, от радости собираясь целовать его колеса, – но увязли в грязи. Рёв детей стал громче, дачники подались вперёд – верней, зашагал вперед практичный дядька в очочках с саквояжем в руках, а за ним последовали четыре женщины разных возрастов.
Инда поднялся на платформу вместе с другими чудотворами, не сомневаясь, что сейчас начнётся драка между няньками и дачниками, а также прочая неразбериха, включая разбежавшихся с перепугу детей.
Югра Горен предсказал сыну смерть в огненной реке – в сложившихся обстоятельствах пророчество выглядело зловещим и вполне осуществимым для всех, кто находился рядом с младшим Гореном.
Трое чудотворов спустились на землю, чтобы передавать детей в вездеход по цепочке, когда практичный дачник (вежливо позволив чудотворам спуститься) ухватился за поручни лестницы. Инде мучительно захотелось врезать ему ботинком в лицо, особенно потому, что лицо это было невозмутимо и сосредоточенно – будто так и надо.
Но Инду опередил Йера Йелен, самый справедливый в Славлене судья, – ухватив дачника за шиворот, он неожиданно-могучим движением оторвал того от поручней и оттолкнул в сторону. Инда ждал от судьи пространной негодующей отповеди нахалу, но Йелен лишь выругался непечатным словом (!), а дачник, не удержав равновесия, плюхнулся в грязь.
Дети в самом деле попытались разбежаться, напуганные появлением множества чужих людей, но Изветен, Горен (вообще-то не оправившийся ещё от удара) и его молоденькая любовница перегородили им пути к отступлению: хватали по одному и передавали с рук на руки чудотворам.
Ненадолго опомнились и няньки – во всяком случае перестали рыдать и делали вид, что успокаивают детей. Инда тоже принял снизу троих малышей: один из них не только орал, но извивался, изо всех сил молотил спасителей ногами и кусался, – пропихнуть его в люк было непросто.
Подземный толчок кинул вездеход на несколько локтей вперёд, все стоявшие на платформе повалились на перила, кто-то вскрикнул, кто-то завыл. Няньки снова оказались в грязи (две из них – на четвереньках), магнетизёр отлетел к стене и, по-видимому, ударился головой, потому что медленно сползал на площадку из искусственного камня, которая раскололась пополам.
И надо же такому случиться – младший Горен угодил ногой в пролом и застрял; его любовница лягушкой распласталась рядом. Судья упал на колени – он нес на руках ребёнка: видимо, высокая ответственность удержала его от более серьёзного падения.
С кирпичного домика с рокотом сползла железная крыша, её подхватил порыв ветра и протащил по верхушкам кустов, прежде чем опустить на землю, – грохот железа влился в грозовые раскаты и треск земной тверди. С другой стороны, из-за деревьев, не более чем в ста шагах от вездехода, в небо устремились густые клубы пара – нетрудно было догадаться, что вслед за паром вверх ударит лава.
Будь проклят Югра Горен и его пророчества! Дохнуло влажным жаром… Взвыли магнитные камни – вездеход готов был тронуться с места. Чудотворы, вытащив из грязи нянек, толкали их по лестнице вверх, дядька в очочках карабкался на платформу по колесам, и кто-то подал ему руку – женщин-дачниц втаскивали на вездеход за руки.
Йелен, избавившись от ребёнка, кинулся сначала к девушке, распластавшейся на площадке; поднялся на ноги магнетизёр, и только младший Горен тщетно старался освободиться – его ботинок намертво заклинило в трещине.
Деревья позади вездехода вспыхнули с хлопком, ветер срывал с огромного костра клубы пламени и нёс на платформу, и вскоре Инда увидел огненную реку, выжигавшую мягкую породу, пожиравшую дома, садики, дорожки…
Девчонка, которую Йера толкал к вездеходу, завизжала, оттолкнула судью и кинулась к Горену, которому теперь помогал Изветен. И, признаться, Инда готов был спрыгнуть с платформы вниз, чтобы им помочь, – чтобы не видеть, как они смотрят вслед уходящему вездеходу…
И понимал, что это сентиментальные глупости, – в вездеходе двадцать человек детей, надо немедленно трогаться с места! В люке послышалась возня и ругань – кто-то взбирался наверх, преодолевая сопротивление спускавшихся.
– Йера! Поднимайся! – крикнул Инда и перегнулся через перила, протягивая судье руку.
Подумал ещё, что Ясна Йеленка через несколько минут станет вдовой, и этот её статус нравился Инде больше, чем статус замужней дамы.
– Ты ничем ему не поможешь, поднимайся!
Девчонка, упав на колени рядом с Гореном, согнулась в три погибели – будто от боли…
По металлу платформы раздались шлепки босых ног, и Инда оглянулся на столь неуместный в сложившихся обстоятельствах звук… Взъерошенный, заспанный, обожжённый Йока Йелен в трусах и майке шлепал на заднюю сторону платформы – как сомнамбула, глядя не под ноги, а далеко на восток.
Инда был уверен, что сейчас он врежется в перила и остановится, но Йелен, опершись на них одной рукой, ловко спрыгнул на землю. Вскрикнул Йера – Инда подхватил его крик и бросился за Йокой. А тот обозрел горящие окрестности, вдохнул раскаленного ветра и сказал негромко:
– Я тебя уже убил… Чего ещё тебе надо?
Нет, огненная река не повернула вспять, лава не ушла обратно в землю, но лихорадочная дрожь земной тверди утихла вдруг – Йелен вобрал её в себя с видимым удовольствием. И ветер стих – не только стих, но и остыл…
Самый сильный мрачун Обитаемого мира пил силу разъярённого зверя и не мог ею насытиться. Инда подумал, что сейчас мальчишка шагнет в расплавленный камень…
За спиной вскрикнул Горен и ахнула девчонка – Инда на миг оглянулся. Нет, она сгибалась над ботинком Горена вовсе не в порыве отчаянья, она развязывала (и развязала) шнурок…
Вдвоём с Изветеном они подхватили Горена под руки и потащили к вездеходу – наступить на ногу он не мог, а носок на пальцах пропитался кровью.
Инда усмехнулся: Югра Горен не знал о Вечном Бродяге, он предсказывал появление совсем других гомункулов… И думал, что границу миров прорвут в Исиде. Минуту назад плевавшаяся раскаленными брызгами огненная река подёрнулась чёрными корочками, не продвинувшись более ни на локоть.
Йока оглянулся и поднял голову.
– Инда, дай мне руку, – сказал он холодно и спокойно.
Ничего больше не оставалось, как втащить его на платформу. Последним в вездеход поднялся судья Йелен – и машина сорвалась с места, когда он был ещё на лестнице. Йока, взявшись за перила, сверлил взглядом восток – и до платформы теперь не долетало ни ветерка… Йера подошел к нему сзади и обнял за плечо.
А Инда ощутил, как наполняется энергией межмирье, – Внерубежье ударило по Исподнему миру, и тот стал на колени перед ликами чудотворов, моля их о помощи.
Только дети верят, будто днём зло спит.
Книга третья. ПОЛУТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ДАНЬ
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Мрачуны сражались теперь за свои жизни – ветра роняли к их ногам горящие сучья и сыпали сорванную с деревьев листву; за их спинами дымы поднимались в небо (а не метались над лесом и не свивались в огненные вихри, как по обеим сторонам от каменного гребня), брешь в границе миров втягивала в себя – как в прорву – и сотрясения земной тверди, и жар огненного озера, и поднявшиеся до небес черные вихри.
Болото гасило дрожь земли, его мягкое тело впитывало, растворяло сокрушительные удары Верхнего мира и лишь тряслось, как студень, но по широкой каменной гряде, простершейся в сторону Волгорода, подземные толчки катились волна за волной – и первым рухнул новый каменный мост, ведущий в город с Хстовского тракта.
Лодна повернула вспять: вода прибывала стремительно, покрылась пенистыми гребнями, закружилась водоворотами, подступила к основанию дрожащих волгородских стен, хлынула на улицы раскинувшегося на другом берегу посада, смывая заборы и деревянные постройки.
Если в замке не осталось никого, то и Волгород, и его посад покинули не все – и теперь гибли под осыпавшимися каменными стенами домов и тонули в бушующей воде Лодны.
Под ногами дочери тёмного бога мелко затряслась мягкая земля – жалким отзвуком тяжёлых подземных толчков, разрушавших Волгород и Цитадель.
По-звериному завыли кинские мальчики – дрожь земли рождает ужас у любых живых существ, но животные и безумцы чувствуют его раньше и острей. Несчастные лезли на пики надсмотрщиков и, наткнувшиеся на острия, поворачивали обратно, сталкиваясь со встречными, – в отличие от животных, они были неуклюжи и медлительны, от чего их ужас не становился слабей.
Вихри вокруг Змеючьего гребня, чавкая, присосками впивались в мягкое тело болота, тащили его плоть в небо. И тёмный бог слышал немой крик – болото кричало от боли и ужаса. Рухнули стены замка, ветер подхватывал и кружил их обломки, будто песок.
Вихрь опоясал Укромную, собираясь поднять в небо и её, с треском порвал кирпичную кладку, потащил по кругу, ударил в стены изнутри, и башня, уже разрушенная, не сразу упала на землю – сама стала частью вихря.
Провалился в болото насыпной холм под Цитаделью, и Черная крепость осела, расползлась в стороны плоским черным пятном.
* * *
На Буйном поле появилась связь – Инда телеграфировал в Тайничную башню о произошедшем и о своем местоположении, но ответ получил неожиданный: забрать людей, находящихся в лиге от Речины, и следовать с ними в Славлену.
Впрочем, Инда счел распоряжение верным – зачем же десятку чудотворов разъезжать в вездеходе безо всякого толку?
Стаи ворон и галок, обгоняя тучи, со зловещим граем устремились на запад – будто несли на крыльях беду. Из горящего Беспросветного леса бежало зверьё – не разбирая дороги и не опасаясь человеческого жилья.
Инда и подумать не мог, как разнообразна северская фауна, уверенный, что кроме лисиц и белок в этих местах никого встретить невозможно. Дождь хлынул неожиданно, упал стеной: разъяренный зверь знал, где хорош пожар, а где – наводнение…
Дворники вездехода не справлялись со струями воды, земля под колёсами раскисла через несколько минут, потоки грязи устремились к канавам, овраги быстро заполнились водой едва не до краёв – под грохот грозовых раскатов и набиравшим силу ветром. Вездеход обогнал стадо диких кабанов: свиньи вязли в грязи, проваливались в канавы, стадо редело – и, надо сказать, истошный визг (едва слышный через закрытый люк) долго стоял у Инды в ушах.
На дороге в лиге от Речины подобрали человек десять мастеровых, оставленных для погрузки продовольствия в поезда, и получили новый приказ – по пути взять людей из Сытина. Сытинские тоже не сидели на месте – но не просто шли в Славлену, а гнали туда скот, коровье стадо больше тысячи голов, забившее дорогу на пол-лиги вперёд.
И, что поразительно, не спешили сесть в вездеход. Не от жадности, нет, – жалели бросить на смерть тупую бессловесную скотину.
Сажица вышла из берегов, мост через неё пока стоял крепко, но был забит коровами, и вездеход всё равно тащился с черепашьей скоростью наравне с пешими пастухами.
А из Тайничной башни уже телеграфировали о сиротском приюте, забытом в дачном поселке Завидное, – с десятком восклицательных знаков в конце сообщения. И не по пути в Славлену – нужно было сделать крюк на две лиги в сторону Храста.
Инда надел плащ и поднялся на платформу – поторопить пастухов, хотя и надеялся, что о забытом сиротском приюте сообщение отправили не на один их вездеход, а на несколько.
Тяжёлые струи дождя ударили по голове и плечам, ветру едва хватало сил наклонять их в сторону, вода в Сажице пенилась и свивалась водоворотами, со дна поднимался черный ил, по течению несло поваленные деревья – одно из них ударилось в деревянную опору моста, и тот ощутимо качнулся.
Инда не долго препирался с пастухами, тем более что они его почти не слышали, махнул рукой и стал оглядываться по сторонам – через узенькие окошки вездехода обзор был не так хорош. Из-за дождевых струй не были видны дымы в стороне Беспросветного леса – будто вся восточная сторона превратилась в одну огромную клубящуюся грозовую тучу; в берёзовых рощах в стороне Сытина ветер и дождь сорвали с деревьев листья, и над голыми чёрными ветвями в водяной пелене показалась чёрная корона Тайничной башни, а за ней вдоль горизонта с востока на запад медленно двигались верёвки смерчей, соединившие землю с низким небом: видимо, там заканчивалась зона относительной безопасности.
Инда поглядел на север, но и там не увидел ничего, кроме клубившегося чёрного неба, прорезаемого молниями. Он снова не сразу догадался, что за сила толкнула вездеход, едва удержался за поручень, уверенный, что колесо попало в яму, и только увидев попадавших с ног пастухов и услышав жалобное мычание стада, понял, что это подземный толчок.
Наверняка не последний.
Одна из опор моста надломилась, но тот пока держался – вездеход вползал на него с осторожностью и держался на расстоянии от завершавшего переправу скота. Стволы деревьев всё быстрей крутились водоворотами, и каждый удар по трещавшим опорам грозил обрушить мост.
Прижавшая уши лисица отчаянно боролась с бурлившей рекой, добралась до скользкого березового ствола и попыталась на него вскарабкаться, но два водоворота соприкоснулись краями, и её ударил по затылку ствол потоньше – зверюшка жалобно тявкнула и через секунду ушла под воду.
Инда отвел глаза – по-своему можно было понять пастухов, жалевших скотину, но смысла умирать вместе со стадом он не видел, и едва вездеход добрался до другого берега, снова начал орать сквозь шум дождя, чтобы они не тянули время и поднимались на платформу. На этот раз, напуганные подземным толчком, пастухи его предложение приняли.
Ещё минут десять вездеход шёл по глубокой грязи вдоль дороги, забитой коровами, подбирал сытинских пастухов, и только взяв последнего, прибавил ход и повернул на юг, в сторону дачного поселка с сиротским приютом.
Обширные сытинские луга превратились в обширные сытинские болота, а кое-где и озёра. Вездеход с трудом выбрался на дорогу с твёрдым покрытием и понесся вперед – Инда не спешил спуститься внутрь, он не чувствовал себя в безопасности, не оглядываясь по сторонам.
Обглоданные ветром берёзовые рощи сменились ржаными полями, вытоптанными ливнем, а дождь немного поутих (будто разъярённый зверь нарочно хотел явить Инде свою страшную пасть во всей красе), на востоке показался силуэт Тайничной башни, за которой продолжал гореть Беспросветный лес.
Именно тогда вездеход едва не сбросило с дороги новым подземным толчком, гораздо ощутимей первого. От него шатнулась Тайничная башня, с её короны посыпались камни. За толчком последовал суровый порыв ветра, принесший запах гари.
А через минуту из люка выглянул один из чудотворов, сообщив Инде, что пришло повторное сообщение о забытом сиротском приюте. Инда велел ответить, что они в лиге от Завидного, и снова повернулся к Тайничной башне. Он не заметил вывернутых невидимым плугом борозд, как это было на болоте, но понял, что означают клубы пара, бьющие из земли, и не ошибся – вслед за паром в небо ударили фонтанчики расплавленного камня: огненная река пробила себе дорогу через Беспросветный лес, брешь в границе миров замедлила её течение, но не остановила.
«В страхе дрогнут творящие чудеса»…
Инда дрогнул. И подумал, что сказочник, должно быть, видел пятьсот лет назад именно его, Инды, испуганное лицо. А, впрочем, не только его: из-за башни показался большой грузовой вездеход (малого Инда бы и не разглядел), остановился у входа – капитул северских чудотворов оставлял Тайничную башню.
Как глупо! Ночью даже Инде казалось не столь важным, где расположить центр управления эвакуацией, в Славлене или в Тайничной башне, – по расчетам не более получаса Внерубежью требовалось, чтобы добраться от кромки Беспросветного леса до окраин Славлены, и ради этих тридцати минут не стали ломать копья. Как глупо…
Никому, кроме Вотана, не нужна была гибель капитула. Да и Вотану она нужна лишь для подтверждения героической сущности чудотворов – защитников Обитаемого мира.
Инда видел, как оседала Тайничная башня, подмытая снизу рекой лавы (разъярённый зверь знал, что делает), видел, как грузовой вездеход кренится, заваливается набок – и сползает в разверстую огненную пропасть (пасть разъярённого зверя).
– Предвечный… – прошептал Инда одними губами. – Пошли им быструю смерть…
Трудно было не примерить их гибель на себя – огненная река догонит любой вездеход… В ответ на эту мысль до вездехода докатился третий подземный толчок, столкнул его в придорожную грязь – Инда на мгновение повис на поручне, потом ударился о него грудью, но удержался и поднялся на ноги, когда машина выправилась и полезла обратно на дорогу: оставаться на верхней платформе теперь было слишком рискованно.
Но, будто ненадолго утолив голод, лава замедлила продвижение, – впрочем, непросто было предсказать, как далеко пройдут трещины от следующего подземного толчка…
Уже открыв люк, Инда кинул взгляд на восток и в ужасе заметил (или ему это лишь показалось), что сетка из огненных рек напоминает когтистую лапу, вцепившуюся в землю.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Далёкий рокот неба долетел до стен Хстова: Верхний мир наступал на мятежный город, а в мыслях дочери тёмного бога снова рушилась Тихорецкая башня.
Подземные толчки выбивали камни из волгородских стен, и огромный город, будто замок из песка, на глазах становился грудой обломков – вода окончательно смыла посад, но продолжала бушевать и биться пенными волнами. А вокруг мрачунов в Верхнем мире ветра раздували пожары и несли раскалённый дым на каменный гребень.
Тучи приближались к Хстову быстро, заволокли всю северную сторону неба, и не синевой они отливали, как обычно, а бурым цветом запекшейся крови (теперь ужас охватил и ряды колдунов). Молнии жалили рыхлое тело болота, и небо не рокотало уже, не грохотало – трещало оглушительно, будто рвалось на клочки.
Раскалённый ветер Верхнего мира лился на болото сквозь дыру в границе миров, и там, где несколько минут назад в небо валил пар, теперь разгорался огонь. Чёрные вихри рождались из столкновения холодного воздуха и жаркого ветра, множились, умирали и рождались опять; иногда истончались в середине и втягивались в небо, иногда оседали в болото, но неизменно появлялись вновь, дальше и дальше от Змеючьего гребня – будто шагали вперед огромными шагами.
Ливень приближался к Хстову с севера – будто тучи цвета крови опустились к самой земле.
– Добрые духи, это кровавый дождь!
По рядам колдунов, и без того напуганных дрожью земли, покатилась паника. Вопли «Кровавый дождь!» мешались с криками «Это конец мира!» и «Это идёт наша смерть!»
Милуш прокашлялся и попробовал переорать толпу:
– Бараны! Успокойтесь! Это не кровавый дождь! Это бурая руда! Ветра подняли в небо болотную руду! И сейчас эти ветра будут здесь!
Мрачуны в Верхнем мире держались из последних сил, задыхались от дыма пожаров: теперь не все и не всегда останавливали ветер перед собой – и он нёс им в лица искры и горячий пепел. У них над головами тоже трещало небо, и чёрные тучи всё так же били в землю молниями.
«Кровавый дождь» с тихим шорохом упал на головы колдунов и почти сразу – на улицы Хстова. Смущавшие народ мнихи вопили громче прежнего – о гневе Предвечного и его чудотворов. С неба падали не только бурые струи дождя, но и клочки мха, а иногда и дохлые жабы: жабы тоже вдохновляли мнихов и до смерти пугали хстовичей.
Под ногами дочери тёмного бога поплыла земля и вскоре превратилась в мутные струи воды, поднялась почти до колен, а Милуш крикнул, указывая на горизонт:
– Вот оно! Гляди, вот оно!
И в голосе его восторг и азарт смешались с ужасом… Дождь редел, за его пеленой проступало затянутое кровавыми тучами небо, и на самом его краю поднялся тонкий бурый столп.
– И ещё! Ещё! – присвистнул Красен. – Мать честная!
Тёмный бог никогда не сомневался, что Красен выйдет защищать Хстов вместе с колдунами…
– Берите силу у добрых духов! Хватит трястись! Иначе все здесь сдохнем! – выкрикнул Милуш едва ли не весело. – У меня больше нет замка! Рухнет Хстов – и вашим детям негде будет прятаться от храмовников!
Дождь перестал, в тишине и безветрии колдунам послышался далёкий гул – и ветра, и грома.
«…То, что на сегодняшний день зеркальная связь является самой
простой и надежной вовсе не означает того, что мы не сможем в
ближайшем будущем противопоставить ей что-то, такое же простое,
надежное и эффективное, да к тому же еще и работающее без магии.
И говоря про ближайшее будущее, я имею в виду вовсе не две-три
сотни лет!»
Дру Бродерик, из выступления на Совете Подгорных Мастеров.
Зеркал в комнате не было.
Вообще никаких, даже над умывальником.
Окно… Нет, окно Роне просканировал первым и сразу же исключил, от него магией не пахло совершенно. Обычное окно. Если кто и использовал его для связи или подглядывания, то было это так давно, что все следы выветрились. Больше никаких блестящих поверхностей в комнате не было. У Дайма наверняка есть карманное зеркальце для экстренной связи, но у таких артефактов довольно сильный выхлоп при работе. Несмотря на малые размеры, следы бы остались куда ярче, чем даже при использовании окна.
Следов не было. Никаких. И никаких следов магических птичек тоже, а значит, отпадает и письмо…
Стоп.
А вот письмо-то как раз было. Днем еще. Пахнущее грозой и ветром письмо, привязанное к лапке зачарованного белого сокола. И, кстати, интересный факт: письмо было, а белого сокола в комнате Дайма больше не наблюдается. Значит, отправил с ответом. Ну да, логично ответить сразу, получив письмо от той, что считает себя твоей невестой.
Наверняка в том, присланном, было что-нибудь милое, наивное и восторженное. До оскомины. И про Роне наверняка ни слова! Ну да, зачем вспоминать о каких-то темных всего лишь полпредах Конвента, когда рядом имеется целый светлый принц! И Дайм в ответ написал что-то такое же милое и восторженно мерзкое. И не подписался, конечно же, поскольку писал не от собственного имени, а девочка хоть и не обученная, но сильная менталистка, и ложь бы почувствовала сразу.
Пока все логично. Написал. Отправил. Сделал все как ему и положено в роли свата-заместителя.
И что?
Почему от выполнения собственной привычной работы Дайм вдруг стал ощущать себя настолько паршиво, что даже ауру почистить самостоятельно не смог? Что из вышеперечисленного могло причинить ему такую сильную боль?
Звучит как полный бред. Но ведь больше ничего сегодня не происходило, чтобы он вот так… Ну да, светлый шер поступает не очень достойно, обольщает наивную девочку не для себя, а для братика единокровного (та еще сволочь этот братик, Роне знает не понаслышке, но когда речь идет об интересах государства и императорских наследниках, подобные мелочи как-то быстро перестают смущать и провинциальных принцесс, и уж тем более светлых магистров). Кто спорит, не самое достойное и приятное занятие для светлого. Но чтобы вот так расклеиться из-за такой ерунды?
Дайму ведь эта девочка никто и звать никак. Она ему и изначально нужна-то была лишь как невеста наследника императора, не для себя, ни в каком смысле. Плевать ему на нее, он посредник. Понравиться, склонить к браку, передать из рук в руки будущему жениху. Все.
Это Роне готов за свою сумрачную надежду с кем угодно зубами грызться, но отстоять, это для Роне она вопрос жизни и смерти, но Дайму-то зачем сдалась? Ему Ургаш не дышит в спину и обещанная единением свобода не нужна и нафиг, он же светлый. Везет им, светлым…
Так чего же он тут теперь сидит и тянет можжевеловку прямо из горла с таким убитым видом, словно только что своими руками подписал себе чуть ли не смертный приговор? Или не себе… Словно отдает на заклание собственного любимого ребенка… или любовь всей своей жизни, причем истинную любовь.
Нет, ну бред же. Не мог же он в нее и на самом деле влюбиться? Они ее и видели-то всего ничего… Ну секс, да. Хороший секс был, тут Роне не спорит. Да что там врать! Потрясающий. Но сколько было того секса, если считать именно что на троих? Не мог же Дайм только из-за секса…
Или… мог?
Да нет же! Только не Дайм! Только не в нее.
Это для Роне она прекраснее всех самых прекрасных придворных дам и принцесс всех дворов подлунного мира: потому что светлая на две десятых и тем самым дарит надежду на возможность спасения от Ургаша. И потому что темная — тоже, и знает, что такое дыхание Бездны. Она не высокомерная Зефрида, для которой все это был пустой звук, а темные однозначно твари, недостойные даже жалости. Она наверняка поймет. И согласится. И с ней получится… Если с кем и получится — то только с ней. И значит, Роне в лепешку разобьется, но сделает так, чтобы она ему доверяла. И любила, но главное — доверяла. Он не станет ее обманывать, в отличие от Дайма. Никогда! Предельная честность и только.
А любовь…
Да полюбит она его, куда денется! Он из кожи вывернется, но добьется, чтобы полюбила. А сам он уже ее любит! Она прекрасна. Ее дар восхитительно неуправляем, стихии безупречно чудовищны и ужасающе великолепны. Роне просто глаз отвести не мог.
Но Дайм-то не Роне.
Светлому полковнику Магбезопасности вряд ли могли прийтись по душе все эти кошмарные стихийности и безумные неуправляемости, хотя бы уже потому, что светлый он…
Светлый, да… Сейчас уже куда более светлый, аура почти полностью вернула живость и перламутр, уже не провисает аморфной бесформенной массой, принимая темную ласку. Тянется и сама, обвивает черные протуберанцы белыми всполохами с проблесками бирюзы, гладит, пронизывает… ох…
Это для Роне Шуалейда прекрасна, потому что Роне плевать на ее внешность. Но Дайм-то ведь в той таверне другое видел. Страшный, пугающий любого светлого неуправляемый дар в довольно-таки непрезентабельной внешней оболочке. И чтобы влюбиться? Вот в это? Такое восхитительное, невероятно прекрасное, такое нужное до судорог… Голенастое, чумазое, нескладное, тощее и совершенно не похожее на женщину? К тому же босое, да еще и в потрепанной мужской одежде?
Совершенно не похожее на женщину…
Шисов дысс.
Да.
Именно в такое Дайм и мог бы влюбиться. Если Роне прав в своих догадках, то только в такое он и мог.
Причем по-настоящему…
Дайм сидел на кровати, бессильно уронив руки на колени, совершенно не похожий на себя дневного, усталый и какой-то поникший. Поднос с ужином стыл на столике, куда его, очевидно, недавно поставила хозяйка. Нетронутый. Дайм в его сторону даже не смотрел, уставившись то ли в пол перед носками своих так и не снятых сапог, то ли в пустоту, видимую ему одному.
Он поднял голову, когда дверь скрипнула. Но ничего не сказал, даже не вздохнул, не поморщился… посмотрел просто. И глаза у него были такие, что привычная защитная ухмылка, развязная и нагловатая, испарилась с Рониных губ раньше, чем он успел о ней вспомнить, а вся ехидно-легкомысленная чушь, уже вертевшаяся на кончике языка, так и осталась непроизнесенной, рухнув болезненной тяжестью куда-то в район желудка.
Глаза Дайма не светились теплой живой бирюзой, они были словно пеплом присыпаны и смотрели устало и обреченно. «А, еще и ты, — говорили эти глаза. — Ну давай… Бей. Ты же за этим пришел…»
Роне осторожно перешагнул порог. Осторожно придержал локтем дверь, не дав ей громко хлопнуть. Сделал первый осторожный — очень осторожный! — шаг. Но это была вовсе не та неуверенная безысходная осторожность на грани паники, с которой он буквально за шкирку тащил себя вверх по лестнице. Это была цепкая настороженность хищника, почуявшего на своей территории присутствие опасного чужака. Та, что поднимает дыбом шерсть на загривке и наливает мышцы скрытой пружинистой мощью.
Кто?..
Осторожно обойдя вокруг стола и поставив на него три бутылки так, чтобы Дайму достаточно было только руку протянуть, Роне так же осторожно сел на кровать. На самый дальний ее от Дайма угол (видишь? я далеко, я не нарушаю твоего пространства и ни на что не претендую. Я безопасен. Абсолютно). Осторожно принюхался. Не столько даже втягивая воздух носом, сколько всей кожей, всей темной сутью, всей глубиной собственной силы…
Кто?!
Кто посмел испортить Дайму настроение настолько, что он забыл обо всем, не то что об ужине? Кто посмел обидеть, огорчить, сделать больно? Портить Дайму настроение имеет право только Роне! И больше никто. Кто у нас тут такой… самоубийца?
Комната была пуста. И никаких следов.
Нет, не совсем, конечно, пуста: стол, шкафчик-умывальник в углу у окна (без зеркала!), вешалки и кровать, на которой сидели они с Даймом. И следы чужого присутствия в ней тоже имелись, хотя опасными и не выглядели. А вот следов присутствия чужой магии не было. Только даймовский свет, слабый и словно бы вымученный, скорее светло-серый, чем перламутровый, не сдерживаемый более и расползшийся вялой подрагивающей лужицей на полкомнаты. Были еще остаточные следы хозяйки, довольно явственные, свежие. И еще следы — ее же и служанки, перестилавшей кровать, — но более ранние, почти стершиеся.
И — черные крапинки недостертой боли прямого воздействия как минимум шестого уровня, разбрызганные по светло-серому.
Тщательно так затертые…
Ну это, допустим, лишь светлому может казаться, что тщательно. Что он отлично уничтожил все следы и никто ничего не заметит. Светлому, да. Но не темному. Темные знают о боли все, у них, если можно так выразиться, на нее нюх. Они ею питаются.
Очень хотелось зарычать и оскалиться… но Дайм бы наверняка это понял неправильно. Выгнать бы не выгнал, и в таком состоянии вряд ли бы всерьез сумел разозлиться. Видно же, насколько он вымотан: никаких острых шпажных высверков в ауре, вялая чуть подрагивающая аморфность, мягкая и рыхлая, словно подушка. Или комок мокрой ваты. Даже психани сейчас Роне по полной, Дайм бы, наверное, и щиты поднимать-смыкать не стал, пожалел тратить силы. Или бы просто не смог, потому что не осталось их, сил этих…
Вот только черных крапинок наверняка стало бы больше. Совершенно неуместных черных крапинок, пятнающих потускневший перламутр…
Значит, просто еще раз вдохнуть. Глубоко. И выдохнуть. Осторожно и медленно. Заодно осторожно (куда осторожнее, чем раньше, буквально на цыпочках!) слизнув эти крапинки. Вкусные и острые крапинки… Нечего им делать на перламутре, пусть даже и похож он на вату. Это не их вата! И точка.
И — глотнуть из бутылки. Медленно так. Демонстративно, предлагающе, но при этом не давя, не навязывая. Ну же, Дайм! Это тоже по сути универсальное обезболивающее. Что бы там у тебя ни произошло сегодня (а оно явно произошло сегодня, раньше, не здесь, просто весь день ты держал его внутри, закаменев броней вокруг, а теперь устал и расслабился), горькая гномья бодяга поможет там, куда не рискнет сунуться полномочный представитель Конвента.
Ох ты ж, шисов дысс! Не рискнет. Ага…
Прикосновение света обожгло чуть ли не до крика — не от температуры, так-то свет был чуть теплым, может, даже прохладнее уже почти остывших рыбешек. От неожиданности. И еще большей неожиданностью было то, что сам свет не шевельнулся даже — это Ронина тьма своеволие проявила. Потянулась длинными жадными языками — коснуться, погладить, обвиться, слиться в одно целое.
И замерла на самом краю прикосновения-поглаживания, почти невесомого, обжигающе теплого, просительно-вопросительного… Ты как? Можно?
И Роне замер, не только ожидая (и опасаясь) реакции Дайма, но и в оторопи: он ведь ее не контролировал, огненную тьму, не только не посылал, но и не останавливал, не одергивал. Она сама. Проявила, так сказать, инициативу… Но при этом не рванула во все тяжкие, сметая все на пути к цели, не продавила, не обвила собой, захватывая и сдавливая. Хотя и тянулась, хотела.
А ведь все умные книги твердят как одна, что стихии не обучаемы, их только под жестким контролем держать и можно, иначе никак, иначе вместо сильного шера получается чудовище… Вот и верь после этого умным книгам!
Дайм никак не реагировал. Его свет тоже.
И тогда Роне, слегка шалея от собственной наглости, уже сознательно толкнул тьму вперед — давай. У тебя получается. У меня, может быть, и нет, но у тебя — получается. И черно-алый огонь неторопливо растекся по светло-серому пеплу. Не напрягая, не продавливая, мягко и осторожно, ласкаясь и ластясь, укрывая и согревая.
Какое-то время свет не реагировал никак. И Дайм тоже молчал, уставившись перед собою. Словно никакого Роне тут вовсе и не было, и ласковой теплой тьмы его тоже не было вовсе. А потом…
Потом светло-серые мягкие лапы неуверенно потянулись сквозь черно-алое — обнять в ответ. Пока еще вяло и сонно, но уже потянулись. И ласковой огненной тьме этого оказалось достаточно: она с ликованием нырнула в них, словно котенок в ворох серебряных нитей, завертелась, взметывая их до потолка, опутывая себя и все вокруг, будоража и делясь энергией — просто так, безвозвратно, от избытка радости, что получилось…
Дайм вздохнул. Повел плечами. А потом потянулся и взял со стола бутылку можжевеловки.
В сторону Роне он по-прежнему не смотрел.
https://author.today/u/ann_iv
«… флот Галеи пополнился кораблями, а в портах Брейтца, Дуаренна и Боннена возводятся дополнительные укрепления. Что же касается Эрминаля, то посол еще раз подтвердил: император Вальтер будет и в дальнейшем придерживаться сугубого нейтралитета по отношению как к Галее, так и другим к государствам Орнея, однако, как мне стало известно, при эрминальском дворе любезно принимают маркиза Лефанта…»
В дверь кабинета негромко постучали и Эрнан, нахмурившись, поднял голову от полученного с тайной почтой письма Харольда Эйрландского.
— Что там у тебе, Труве? — недовольно спросил он.
— Месьер! — на лице вошедшего секретаря читалось сдерживаемое волнение пополам с растерянностью. В руках он держал прямоугольный предмет, завернутый в мешковину. — Боюсь, у меня плохие новости. Прискакал гонец. В бухте Орвотт позавчера обнаружили галеру дука Конти, выброшенную на берег. Она подверглась нападению пиратов…
Эрнан, пытаясь осознать услышанное, выпрямился в кресле и отрывисто спросил:
— Сведения точны?
— Да, ваша светлость. На галере найдены бумаги дона Винченцо, — Труве подошел к столру и развернул мешковину, демонстрируя портфель из черного сафьяна, покоробленный и покрытый белесыми разводами от пребывания в морской воде. На с золотой застежке пламенели рубиновые лепестки герба Конти. — И вот письмо Светлого Альтансира, жреца Орвоттской обители.
Принчепс, взяв письмо, сломал печать с изображением ордена Пастыря и пробежал глазами первые строчки с пространными извинениями о причиненных неудобствах, спеша добраться до сути. Дука и его дочь среди мертвых не обнаружены. Это ничего не значит, пираты могли расправиться с ними и выбросить тела в море, но скорее всего — взяли в плен. Эрнан отложил письмо и потер виски указательными пальцами. Дон Винченцо был симпатичен ему как умелый правитель, держащий слово, а если подумать о доне Ларе… Но сожаление быстро уступило место тревоге. Пираты напали отнюдь не на купца или рыбака, да еще в такой близи к Альби! Такого не случалось уже давно. Владыки Орнея — и он не исключение, закрывали глаза на мелкий разбой, считая сахрейнских разбойников трусливыми и слабыми врагами, и слишком полагались на либеросов Танкреда. Дук Джинеры стал жертвой этой самоуверенности, не удосужившись позаботиться о надежном сопровождении своего корабля. Что дальше? Если он жив, то пираты потребуют выкуп. А если нет, как знать, удастся ли заключить союз с новым правителем. Но на выяснение уйдут седмицы… И от солнцеликого эмира, погрязшего в чувственных удовольствиях, вряд ли можно добиться внятного содействия. Неопределенность раздражала донельзя, учитывая послание короля Харальда, и то, что обещанного займа Альби еще не получила.
— Я должен сообщить горестные вести полковнику Оденару, — после долго молчания сказал Эрнан выжидательно наклонившемуся Труве. — Ведь дона Лара была его невестой. Пошли записку ему и адмиралу Делакуру.
— Вы желаете принять их одновременно?
— Нет… Начну с разговора со сьером Оденаром. Думаю, получасия нам будет достаточно.
***
Стоя перед картой Орнея, принчепс напряженно размышлял. Красные отметки, обозначающие новые галейские гарнизоны, появившиеся вдоль границы с Альби, — будто флажки загонщиков, обложивших зверя. Император Вальтер вполне вероятно затеял свою игру. Если Странник будет к ним неблагосклонен и следы дука Конти затеряются в песках Сахрейна, с кем еще возможно пойти на переговоры? Правящая династия Ибера тесно связана родственными узами с галейской, а король Анэстас не отличается решительностью…
В приемной заспорили, и Эрнан, услышав пронзительный голос жены, поморщился: Труве вряд ли остановит Магдалу. Двери распахнулись.
— Эрнан!
Принчепс обернулся и спокойно произнес:
— Да, моя дорогая?
Жена, не утратившая с годами порывистости движений, стремительно шла к нему. В дверном проеме маячил смущенный секретарь.
— Разве вы забыли о том, что сегодня на обед приглашены граф Моруа с супругой? Они уже прибыли и ожидают вас в голубой гостиной.
Эрнан досадливо прикусил губу. Менее всего сейчас ему бы хотелось расточать любезности галейскому посланнику, да еще в приватной обстановке. После утренних неприятных известий он действительно забыл о встрече с Моруа. А по церемониалу все грозит затянуться до вечернего гонга.
— Кое-что произошло, и я пока не готов встретиться с месьером графом.
Рот Магдалы округлился, в карих глазах сверкнул гнев:
— Весьма недружественный жест! Не только его сиятельство, но и король Лодо воспримет это как оскорбление!
Принчепс пожал плечами:
— Жест не более недружественный и оскорбительный, чем недавнее участие подданных его величества в разбойничьей вылазке в Альто-Альби. Магдала, полагаюсь на вашу находчивость и остроумие. Придумайте что-нибудь.
— Но что?!
— Воспаление седалищного нерва. Несвежие устрицы на завтрак, — сухо сказал Эрнан, начиная раздражаться. — Вы сумеете занять беседой графа и его супругу, а совместный обед состоится в другой день. Когда мне станет лучше, разумеется.
Оставив жену с гневом смотреть ему вслед, он быстро вышел из кабинета и бросил Труве:
— Я буду ждать месьеров Оденара и Делакура во внутреннем дворике. Пусть накроют стол на три персоны в беседке и попадут легкие закуски.
Эрнан прошелся взад и вперед по дорожке меж апельсиновых деревцев, в изумрудной листве которых наливались золотистым цветом плоды. Полдень, несмотря на осень, выдался знойным, принчепс не по этикету расстегнул камзол из плотного лилового атласа и вздохнул, стремясь привести мысли в порядок.
За его спиной заскрипел гравий под чьими-то ногами.
— Месьер, вы желали меня видеть?
Эрнан повернул голову: со стороны восточного крыла дворца, где располагался кабинет, к нему шел Оденар.
— Приветствую, Раймон. Пойдем, — он указал на круглую беседку с трельяжем*, увитым плющем и жасмином, расположенную в дальнем углу двора. — Там можно поговорить без помех.
Оденар кивнул. Срочность, с которой его вызвали, и Труве, со скорбно поджатым ртом, проводивший в святая святых – «дворик для размышлений», говорили о серьезности случившегося, однако сьер Эрнан хранил молчание, и он тоже решил воздержаться от расспросов. Стол был накрыт для троих, слуги позвякивали приборами, заканчивая сервировку. На блюде горкой высились маринованные в пряном соусе мидии, королевские креветки и кальмары, рядом, на резной дощечке лежали головки сыра и свежеиспеченный хлеб, порезанный ломтями. Слуга отодвинул стулья с высокой спинкой, другой наполнил кубки вином светло-соломенного цвета, после чего слуги, поклонившись, ушли прочь. Принчепс сел и приглашающе махнул Оденару рукой.
— Вы ожидаете кого-то еще, сьер Эрнан? – садясь напротив, спросил Раймон.
— Адмирала Делакура. Но он придет позже. А мы пока воздадим должное искусству мэтра Дижона.
Дары моря, которые повар принчепса готовил по особым и весьма секретным рецептам, отличались превосходим вкусом, однако Оденар заметил, что сьер Эрнан почти не притронулся к еде. Осушив кубок, он взял кусок хлеба и принялся задумчиво крошить его на тарелку.
— У меня дурные новости, Раймон, — наконец сказал он. — И дело касается как общей политической ситуации вокруг Альби, так и тебя лично. На галеру дука Конти напали пираты, и что особенно заслуживает внимание — поблизости от наших берегов. Штормом ее выбросило на берег.
Изумление и неверие вперемешку со смутным сожалением охватили Оденара.
— Тел дука и его дочери не нашли, но…
— Но точно ли дон Винченцо и дона Лара были на борту? — спросил Оденар севшим голосом.
— Я тоже не хотел верить, но гонец привез портфель с документами. Бумага пострадала от воды, однако письма написаны рукой дука, я узнал почерк, — принчепс вздохнул. — К тому же, они должны были уже прибыть в Талассу.
— Мне жаль… — пробормотал Оденар.
— Уверен, они в плену, а сахрейнцы часто отпускают знатных пленников за выкуп. Однако, все это может затянуться надолго. И, учитывая произошедшее… Полагаю, ты вправе отказаться от брака. И я настою на том, чтобы ваша помолвка с доной Ларой была расторгнута.
Раймон на мгновение прикрыл глаза, думая о девушке, о которой ничего не знал, кроме того, что она красива и воспитана в строгости. Лучшая доля для обремененного многими заботами мужчины. Какие жестокие гнусности она сейчас претерпевает? Или ее душа уже прошла по Звездному Мосту?
— Не буду утверждать, что меня радовал предстоящий брак. Но я положусь на волю Странника и его милость. Скажу так, месьер: сейчас не только о личных бедах следует думать, — ровным тоном произнес Раймон. — Несчастье с доном Винченцо наверняка скажется на ваших договоренностях с ним.
— Увы. А нам нужен союз с Джинерой и в целом с Этррури.
— Тогда тем более — я не буду решать преждевременно.
Принчепс внимательно посмотрел на него:
— Иногда ты изумляешь меня. Но я понимаю тебя. Вернее — надеюсь на то, — он помолчал, скатывая шарик из хлебного мякиша. — И сам факт нападения. Необходимо уделить больше внимание патрулированию побережья и охране караванов. Нужны новые корабли — и средства на их постройку. С договоренностями, заключенными с Джинерой, пока ничего не ясно, и возможно, все разрешится благополучно. Но когда? Готовиться надо к худшему. Вопросы патрулирования мы обсудим с сьером адмиралом. Но, как понимаешь, я не могу решать все самолично. Придется созывать совет Равных. И бездарно тратить время, выслушивая некоторых весьма почтенных месьеров, но несколько утративших… представления о реальности. И убеждать, и льстить… — он вдруг скупо усмехнулся: — А тебе — тебе я предлагаю отправиться в отпуск.
— В такой момент?
Оденар удивленно посмотрел на принчепса и тот кивнул:
— Да, Раймон. Пусть это будет запоздалый отпуск для восстановления сил поле ранения и в связи с личными невзгодами. За седмицу все равно ничего не изменится. Но только не в Карду. Поезжай в Кану или Талон или еще какой заповедный край. И — забудь обо всем на эти дни. Потом может долго не представиться такой возможности.
Во дворе дома Оденара встретил возбужденно размахивающий руками мейстер увеселений.
— Сьер Оденар! Этот глупец Боше все перепутал! Я заказал у него шестьдесят локтей шелка цвета бланжэ**, для украшения пиршественного зала, а он доставил бле-д-амур***! А этот цвет не сочетается с оттенком роз, уже не говоря о том, что не подходит сиятельной доне Ларе, ведь по описанию она яркая шатенка!
До сознания Оденара не сразу дошло, о чем толкует невысокий и полнотелый мейстер, чуть не подпрыгивающий на месте от гнева.
— Я вернул ткань обратно, но вот беда — на складе у Боше не найдется и десяти локтей шелка нужного цвета! — продолжал тараторить тот. — Послал записку с вашим Волчонком к другому торговцу, но мы можем не успеть, и что прикажите делать? Можно попробовать…
Встряхнув головой, Оденар прервал поток словоизлияния:
— Постойте, мейстр Журбен. Ничего делать не надо.
— Как это? — воззрился на него Журбен.
— Свадьба отменяется.
Толстяк замер с воздетыми руками и просипел:
— Совсем? О, простите за несдержанность, сьер Оденар…
— Или переносится на неопределенный срок.
От ворот спешил запыхавшийся Уно:
— Господин Ленуар передает нижайший поклон и глубочайшие извинения, но не раньше будущей седмицы! — выпалил он затверженную фразу, затем, спохватившись, принял чинный вид и поклонился. — Сьер Оденар. Господин Журбен.
— Ничего не надо, Уно, — механически повторил Раймон.
Глядя на ошарашенные лица обоих, он удивлялся и царившему в его собственных мыслях сумбуру. Было бы лицемерием говорить, что он глубоко горюет о доне Лары, хотя ее судьба не могла не вызывать печали. Однако, есть о чем поразмышлять. Он не желал брака — и теперь мог бы считать себя свободным от данного обещания. Но прагматичность слов сьера Эрнана нехорошо царапнула душу. В одном тот прав — несколько дней отпуска ему не помешают.
— Уно, Стерен и Линье тебя хорошо обучили? С коня не свалишься? Завтра я еду в Талон, будешь сопровождать меня.
* (здесь)деревянная решётка, покрытая вьющимися растениями
** кремовый
*** голубовато-серый
https://author.today/u/ann_iv
Попетляв между зарослей, тропинка свернула к рыжим орвоттским дюнам. Осел остановился, потянул морду к багрянке, стелющейся по песчаному склону, и рванул зубами изогнутые мелколистные ветки.
— Да иди же, Той, ненасытная твоя утроба! — Линн вытянула его хворостиной.
За дюнами шумело море и орали чайки. Она прислушалась — уж больно громко да сварливо орали. Вчера шторм был, выбросило чего на берег? Сюда течением много чего приносит, чаще, конечно, падаль навроде дохлого дельфина, но случается и годное найти.
Она посмотрела на солнце, уже высоко поднявшееся над пиками Восточного Рубежа. Наверняка, падаль, оттого и грай стоит. И до храма далеко. Вик осерчает да прибьет, ежели проваландается, поди-ка, на стены от боли лезет, эк скрутило… Однажды его два дня мотало по зимнему морю, за мачту цеплялся, уже, сказывал, Предел как есть узрел, да смилостивился Странник. Но застудился, вот и мается с тех пор, под ненастье особенно.
Однако любопытство пересилило, Линн потянула за повод Тоя, который, воспользовавшись заминкой, снова остановился и обгладывал чахлый тамариск. Поддав ослу по бокам пятками, она повернула животное в сторону моря.
Ноги Тоя увязали в песке, и всем своим видом он выражал крайнее несогласие с решением хозяйки отклониться от привычного ему пути, однако Линн безжалостно подгоняла его хворостиной. Она поднялась на гребень и обомлела. На отмели лежала разбитая штормом галера. Лишившийся палубных надстроек и мачт корабль сильно кренился на правый борт. Берег устилали обломки снастей, в полосе прибоя плясала пара бочонков. Порыв ветра принес зловоние разлагающейся плоти. Линн, сдернув с головы платок, прижала его ко рту, разглядев на палубе скрюченные тела гребцов.
Даже после смерти они не обрели свободы, так и остались прикованными. Чайки с визгливыми воплями вились над кораблем, садились на борта и перескакивали на погибших, примеряясь к ним клювами. А ведь не шторм погубил корабль, и дыры в бортах оставили не море и камни… Пираты! Сахрейнцы, не иначе. Первым побуждением Линн было броситься назад. Она заозиралась, будто наводящие ужас на все побережья разбойники могли вот-вот вырваться из-за дюн, потом одернула себя. Странник ведает, откуда в Орвотт принесло галеру. Птицы без опаски расклевывают тела, живых не осталось. Мертвецы-то ей ничего худого не сделают. И о галере никто еще не знает, иначе бы стражу выставили. Так что она спустится и посмотрит, нет ли чего стоящего. Чего пиратам без надобности — ей пригодится. Тут каждый куст знаком, есть, где припрятать. Ничего, потерпит Вик. А потом уже можно и в храм, дальше пусть Светлый Альтансир решает, кому весть слать.
https://author.today/u/ann_iv
Дук Конти, сухопарый мужчина с обильной сединой в волнистых волосах и остроконечной бородкой, отличался от рисовавшегося в воображении Арно образа обрюзгшего высокомерного старца. Плен у пиратов заострил черты лица, однако взгляд темных глаз остался живым и проницательным.
При виде Арно он с достоинством наклонил голову:
— Вам, полагаю, известно мое имя.
— Да, дон Винченцо. Я капитан Фальго, либерос на службе сида Танреда.
— Прошу меня извинить, возможно я оторвал вас от насущных дел, капитан.
— Мне передали, что вы желаете сообщить мне нечто важное. Настолько важное, что предпочли разговор со мной возможности обнять свою дочь.
Дук тонко улыбнулся:
— Я хочу прижать Лару к своей груди, но прежде мне хотелось бы определиться в одном вопросе, и лучше, если мы обсудим все без ее присутствия. Итак, я ваш пленник?
— Не лукавьте, дон Винченцо, вам же известно, что единственные пленники либеросов — пираты, — Арно вернул ему не уступающую в учтивости улыбку.
— Тогда я хочу знать — какие у вас планы в отношении меня и мой дочери?
Арно пожал плечами:
— Мы должны задержаться здесь, у острова Эрбо, для небольшого ремонта, прежде всего этой шебеки. Далее я собираюсь вернуться в Рагасту. Думаю, там вам не составит труда найти корабль, идущий в Джинеру.
Конти на миг опустил веки, о чем-то раздумывая, затем решительно сказал:
— Позвольте говорить с вами откровенно, капитан Фальго. Я и Лара направлялись в Талассу, где… через три дня она была должна сочетаться браком с приближенным принчепса Эрнана. Когда нас захватили пираты, я предложил выкуп капитану, и он согласился. Знаю, что все найденное в трюмах пиратского корабля — ваше по закону. И… назовем это так. Я не предлагаю выкуп за наши жизни, но покупаю у вас приданое Лары. Как сделали бы купцы Рагасты. И щедро плачу вам, если вы доставите нас до Талассы.
— Вот как? – вырвалось у Арно. Его неприятно удивила прагматичность дона Винченцо. Словно только что не миновала страшная угроза для жизни и чести не только его, но и его дочери: – Примите мои поздравления по поводу удачной партии для доны Лары. Но разве свадьбу нельзя отложить, учитывая обстоятельства?
— Должно быть, я кажусь вам бессердечным, но таков удел тех, кто обременен властью. Брак Лары крайне важен как для Джинеры, так и Альби. От Эрбо до Талассы – не больше трех дней пути, даже не при самом благоприятном ветре. Но поверьте, путь из Рагасты… может занять гораздо больше времени, чем та седмица, которая требуется кораблю для пересечения Срединного моря.
Конти многозначительно замолчал.
— У меня пленные и раненые, — не самым любезным тоном буркнул Арно.
— И два корабля. К тому же – вы планировали встать на стоянку у Эрбо, если я правильно вас понял.
Пришел через Арно задуматься. Он чувствовал, что по какой-то причине остров Коэрт не устраивал дука Конти. А что устраивает его самого? Впрочем, дук обещает хорошо заплатить…
— Быть либеросом — достойно уважения, — негромко и проникновенно проговорил дон Винченцо, не сводя с него взгляда: — Но пути Странника неисповедимы, и если однажды вам наскучит этот род деятельности и захочется чего-то иного… Тогда вам, возможно, потребуется поддержка и благодарность, сьер Фальго.
Дук выделил обращение, и Арно насторожился.
— О, я не знаю — кто вы, — тот развел руками. — Однако я прожил длинную жизнь, и смею надеяться, научился разбираться в людях. И мне кажется, что вы… иного полета.
— Среди либеросов случаются разные люди, — усмехнулся Брикасс. — Однако быть им не только достойно уважения, но и весьма хлопотно, и прямо скажем, мало кто доживает до почтенных седин.
Улыбка дона Винченцо стала еще более светской.
— Я сказал — а вы услышали. Если вы согласны, мы обговорим сумму, которая не вызовет ропота у ваших людей. Но деньги — пустое. Благодарность никогда не была чужда роду Конти. И кроме того, я обещаю замолвить слово перед принчепсом Эрнаном, так что не не торопитесь отвергать мое предложение.
Брикасс вдруг подумал о доне Ларе, которая, наверняка, извелась о тревоги, ничего не зная про отца, пока они состязаются в риторике. Воистину, характер джинерского дука подобен льдам полуночи.
— Я скажу вам завтра, дон Винченцо. Прежде я должен понять, какими силами располагаю и можно ли разделить их.
— Понимаю и приму любое ваше решение. А теперь, раз мы прояснили позиции, не проводите ли вы меня к Ларе? Один из ваших либеросов был достаточно любезен, чтобы снять оковы, но боюсь, что ноги еще не совсем готовы служить мне.
Опираясь на руку Арно, дон Винченцо вошел в капитанскую каюту.
Всплеснув руками, дона Лара кинулась к нему.
— Папа! — в ее голосе прорезалась мука.
— Все обошлось, — пробормотал дук, — Полно, Лара…
Несмотря на сдержанный тон, Арно увидел, что у дона Винченцо тоже подрагивают губы, а в глазах блестит предательская влага. Дук крепко прижал к себе дочь, затем отстранил ее и сказал почти спокойно:
— Позволь представить тебе капитана Фальго.
Лара перевела взгляд на Арно и церемонно сказала:
— Благодарю вас за спасение, капитан.
Спохватившись, что в нарушение всех приличий он пристально смотрит в ее лицо, Арно поклонился.
— Однако, полагаю, что это лишь формальность, — вставил Конти, внимательно оглядев обоих.
Скрывая смущение за учтивым тоном, Арно проговорил:
— Дон Винченцо, дона Лара. Рад, что для вас все разрешилось благополучно. Мы направляемся к Эрбо. Эти апартаменты — в вашем распоряжении.
— Капитан Фальго, — неожиданно обратилась к нему дона Лара. — Со мной была девушка-служанка. Ее звали Мануэла. Меня тревожит ее судьба.
— Я видел ее, дона Лара, она жива, хотя… — он запнулся, раздумывая, насколько следует посвящать утонченную дочь дука в гнусные подробности того, что произошло с ее служанкой.
— Вам нет нужды проявлять деликатность, — по лицу девушки пробежала тень. — Капитан Зафир предельно ясно дал мне понять, что с ней сделали.
— Лара! — предостерегающе воскликнул дон Винченцо.
Дона Лара утомленно прикрыла ладонью глаза и покачнулась. Арно понял, что она держится из последних сил. Странно, что того не видит — или не желает видеть ее отец.
— Все закончилось, и тебе не следует терзать себя, — наставительно добавил Конти.
Она вскинула голову:
— Я знаю, что ты заключил соглашение с ним, но та же судьба ожидала бы и меня, если бы Странник не пересек наши дороги с капитаном Фальго!
На лице Конти отразились недовольство и досада: ему не могла понравится откровенность суждений дочери и проявление эмоций в присуствии незнакомца. Чтобы пресечь дальнейший спор, Арно успокаивающе сказал:
— Мой врач позаботится о Мануэле, дона Лара, — он подавил вздох, думая о предстоящем разговоре с Джузе. — Когда бросим якорь, вам подадут скромный обед, — он посмотрел вверх, на золотившееся от закатного солнца стекло световых люков: — Или ужин.
— До конца дней моих буду молить Странника хранить вас, сьер Фальго, — с теплом в голосе сказала дона Лара. — Вы ранены и нуждаетесь в отдыхе, а мы заставляем вас вести светскую беседу.
Арно покосился на пятна крови на кирасе и одежде, догадываясь как выглядит. Ему и в самом деле хотелось умыться и прилечь, а не упражняться в любезности, однако участие девушки тронуло его.
— Чья, как не ваша молитва, дона Лара, может достичь Посланца Звезд, — сказал он и еще раз поклонился: — Однако, не тревожтесь, не вся кровь здесь — моя. Приношу свои извинения, сейчас я должен вас оставить. Меня ждут неотложные дела, а вам, полагаю, многое нужно обсудить.
***
Уже стемнело, когда «Эль-Харише» бросила якорь рядом с «Этансель» Вернувшись на свой корабль, Арно спустился в трюм. Чадный воздух пропитывали запахи крови и страданий, стонали и невнятно бормотали в забытьи раненые. Кормовая часть была занавешена запасным парусом, и по ткани, подсвеченной лампам, двигались изломанные тени. Будто одна из мистерий, описывающих схождение Странника на нижние уровни подземного мира. Арно отогнал неуместные мысли и шагнул за полог. Джузе, в заляпанном кровью холщовом переднике, поднял на него воспаленный взгляд. На сдвинутых рундуках лежал либерос, которому он только что зашил распоротый бок.
Один из помощников Джузе накладывал повязку, второй протирал инструменты. Раненый, к счастью для себя, был без сознания.
— Выживет? — спросил Арно.
— Клинок скользнул по ребрам, внутренности не задеты. Повезло. Уносите его, парни. Если мне не изменяет память, этот — последний. Проведайте, как там другие.
Дождавшись, когда полог опустится за помощниками лекаря, Арно тихо сказал:
— Да, ему повезло. Что все еще есть тот, кто может лечить его.
— Ты о…
— Именно. Ты нарушил приказ. Почему?
Орсала вытер тряпицей окровавленные руки и пробормотал:
— Бой почти закончился, мне ничто не угрожало. Ну и в любом случае, из Нико выйдет толк…
Арно почувствовал закипающий гнев:
— Джузе, в следущий раз твоя выходка может дорого обойтись не только тебе, а всем. Если твой неукротимый дух не желает подчиняться приказам, оставайся в Рагасте!
— Нет! Этого больше не повторится.
— Не знаю. Больше не знаю, можно ли полагаться на тебя.
— Фальго, прошу…
Он смотрел прямо и во взгляде не было того отблеска безумия, что тревожил Арно в последние дни.
— Я должен подумать.
— Понимаю. А пока — дай взглянуть на твою рану.
— Царапина, — однако предплечье пульсировало болью, и Арно, присев на бочонок, положил руку на импровизированный стол.
Джузе плеснул из плошки воду с экстрактом трав прямо на рукав, выждал мгновение, затем быстрым, но аккуратным движением отодрал присохшую ткань. Рана медленно наполнилась кровью.
— Глубоко рассечено, надо наложить пару швов, — сказал Орсала, беря изогнутую иглу. — Хлебнешь агуардиенте?
— Обойдусь, — буркнул Арно и вздрогнул, когда игла проколола кожу.
— Та девушка… — спросил он. — Что ты нашел на шебеке. Как она? О ней справлялась дона Лара.
Лекарь протянул шелковую нить, завязал узелок и оглянулся на каморку, где обитал сам и хранил свои снадобья.
— Не очень хорошо, — его лицо стало суровым. — Боюсь, она не скоро сможет… прислуживать госпоже. Если вообще сможет, — он сделал новый стежок.
— Речь не об этом… — Арно невольно поморщился и втянул воздух сквозь зубы: — Дона Лара искренне переживает за нее.
— Я дал Мануэле Свет Луны, пусть спит. Телесные раны можно исцелить. Но душу… — Джузе сухо рассмеялся и, затягивая последний узелок, сказал уже другим тоном: — Готово. Кстати, красивая татуировка, жаль, рубец ее теперь немного портит. Этот мастер знает толк в пиррейских узорах.
Арно взглянул на синюю вязь:
— Знает. Благодарю, Джузе.
— Не за что, — он смочил кусок корпии в резко и пряно пахнущей коричневатой жидкости и протер шов, затем взял моток бинтов и ловко перевязал предплечье. — В ближайшую седмицу тебе лучше избегать упражнений в фехтовании.
— Постараюсь, — усмехнулся Арно.
Фальго ушел, а Орсала сгреб испачканное кровью полотно, застилающее рундуки, снял с себя передник и, скомкав, бросил на пол. Затем устало присел на бочонок, который только что занимал капитан.
— Господин Джузе, — за полог заглянул Нико. — Мы с Тео присмотрим за ранеными, а вам бы отдохнуть.
— Не зря я тебя взял в помощники, — хмыкнул Орсала. — В следующий раз доверю тебе заштопать какого-нибудь бедолагу. Все лучше, чем штаны в университете протирать.
Нико, отчисленный со второго курса по причине неспособности его семьи платить за дальнейшее обучение, смущенно заулыбался и исчез за складками парусины.
Джузе, оставшись один, облокотился на рундук и уронил голову на сцепленные ладони. Что — или кто! — заставило его пойти на «Эль-Харише»? И ведь он чуть не убил дону Лару, приняв ее за мерзкую тварь. Неужто Тьма настолько помрачила его разум? Тогда Фальго прав, ему лучше остаться на берегу. Или… самому пресечь нить свой жизни. Пока чего непоправимого не натворил… Нико уже сейчас сможет заменить его. Так и надо поступить.
Видимо, он начал проваливаться в сон и вскинулся, услышав тихий плач.
— Иду, — покачнувшись, он встал и побрел к своей каморке.
Из-под сомкнутых век Мануэлы безостановочно текли слезы. Джузе тяжко вздохнул, кладя руку ей на лоб. Девочка блуждает по тропинкам своих кошмаров. О, он слишком хорошо знал, каково это.
— Ш-ш-ш. Я еще поборюсь за твою душу.
Скорей бы Рагаста… Там он попробует пересилить то незримое, что засело в нем, и обратится за помощью к жрецам. Может, надежда для него еще есть? И для Мануэлы тоже?
***
— На земле родился ты, но уходишь к звездам…
Арно поднес тлеющий пальник к серебристому брусочку Зуба Дракона*. На груди погибшего с шипением вспыхнуло белое пламя; зашитое в парусину тело соскользнуло по наклонной доске вниз. В море пламя разгорелось ярче, разбрасывая искры и подсвечивая темную толщу воды.
— На земле родился ты…
Еще одна звезда зажглась в море. Либеросы, склонив головы, выстроились вдоль фальшборта, отдавая последний долг товарищам. В ожесточенном сражении погибли двадцать семь человек, к утру умерли еще четверо. Правда, Джузе уверял, что остальные раненые выкарабкаются. Весь день они занимались ремонтом обоих кораблей, вечером «Этансель» со скорбным грузом вышла в море.
Большая часть из тридцати гребцов, освобожденных из плена у сахрейнцев, изъявила желание стать либеросами. Ниградо, отличающийся отменным чутьем на людей, побеседовал с каждым, в итоге команду пополнили восемнадцать человек, пять из которых когда-то были моряками.
Искры в воде погасли. Небо медленно заволакивали тяжелые облака, закрывая свет Звездного Предела и словно опуская траурный занавес; ветер крепчал — ночью ждать шторм.
— Микеле, правь к берегу, — приказал Арно и взглянул на стройную фигурку в светлом платье возле бортового ограждения.
К его удивлению, утром дона Лара попросила разрешить ей присутствовать при прощании несмотря на недовольство отца. Поколебавшись, Арно согласился. И утром же дал дуку согласие доставить его вместе с дочерью до Талассы. Однако дон Винченцо не поскупился на оплату, и даже угрюмый Вольх признал, что дело выгодное. Завтра они снимутся с якоря. Арно решил взять с собой семьдесят человек. На Эрбо оставались Джузе и раненые, Вольх со своими парнями и бывшие рабы.
Дон Винченцо также почтил церемонию своим присутствием, но уже давно ушел, а девушка так и стояла на корме. Арно вздохнул и направился к ней.
— Печальный день, капитан Фальго, — тихо сказала дона Лара.
— Печальный. Но те, кто погиб, будут жить памятью в сердцах оставшихся. Как знать, не прибавится ли этой ночью звезд на небе.
– Я верю в то, что души достойных загораются звездами для живущих. И пусть провалятся в вечный мрак те, кто повинен в кровавой бойне! Недавно я спускалась к Мануэле. Бедняжка не узнала меня. Господин Орсала хорошо заботится о ней, признаться, я не ожидала, что он… — недоговорив, она сдвинула брови. – Отец сказал, что вы ради нас пойдете в Талассу. Примите мою глубочайшую благодарность, ведь это дополнительные хлопоты и риск.
— Вы преувеличиваете мое великодушие, дона Лара. Что касается риска — жизни моя и моих людей постоянно сопряжены с ним.
— И все же, вы могли отказаться и мало бы что потеряли.
Арно поймал себя на том, что разглядывает ее, будто видит впервые. Образ надменной знатной девушки, что сложился в его мыслях после мимолетной встречи, растаял, сменившись совсем другим. Осунувшаяся, со следами пережитого страдания на лице и неумело собранными на затылке волосами — такая Лара казалось ему гораздо привлекательнее утонченной красавицы в паланкине.
— Должно быть, вы желаете как можно скорее воссоединится с вашим женихом, дона Лара? — неожиданно для себя задал он вопрос.
Она вздрогнула и чуть остранилась. Арно обругал себя за бестактность. Он ждал вспышки негодования, но дона Лара бесхитростно сказала:
— Я… не знаю. Никогда его не видела.
— Разве в Этрурри приняты те же обычаи, что в Сахрейне и других странах полудня? — удивился он.
— Нет, но…
За их спинами прозвучал строгий голос дука Конти:
— Лара, почему ты до сих пор здесь?
Обернувшись, Арно учтиво наклонил голову, а девушка спокойно ответила:
— Прости, папа, я задержалась, чтобы выразить признательность капитану Фальго за его решение. Доброй ночи, месьер.
Знатные гости оставили Арно в глубокой задумчивости. Пополнение в команде склонило чашу весов в принятии решения или что-то иное? А дон Винченцо, получается, хладнокровно выставил на кон дочь ради выгодного союза. Что же, таков удел высшей знати. К тому же, браки, заключенные в политических интересах, когда супруги лишены иллюзий относительно друг друга, нередко отличаются своеобразной гармонией, чего нельзя сказать о тех, кто с головой бросается в пламя страсти. Если только союз с Джинерой не перестанет быть выгодным для Альби, или на политическом небосклоне Этррури не закатится солнце дука Конти. Тогда участь доны Лары станет незавидной. Впрочем, те черты характера, которые она выказала за столь непродолжительное время, говорят о силе духа и стойкости в испытаниях. Да и что за дело до этих игр либеросу Фальго? Аристократу Брикассу тоже не следует заглядываться на чужих невест.
— Ох, Фальго, чует мое сердце — не доведут тебя до добра черные очи сиятельной доны, — пробурчал Микеле, явившийся невольным свидетелем их беседы. — Это тебе я еще в Джинере говорил…
— Обманывает тебя сердце, Микеле, — резко оборвал его Арно и, круто развернувшись, сбежал на шкафут.
* Металл, аналог самородному магнию, из лавовых выходов. В мире Орнея в результате катаклизма получил широкое распространение, и его открыли и научились очищать раньше, чем на Земле
https://author.today/u/ann_iv
«Странник- Воитель, даруй победу достойному…»
От грохота пушек закладывало уши, каюту заволакивала дымка. Ларе не верилось, что еще три дня назад ее жизнь можно было назвать безмятежной и спокойной. Какими вздорными казались ей сейчас тогдашние горести. Однако внезапное — в том числе для пиратов — нападение возродило в душе надежду. Затем она подумала: а если Зафир сцепился с другим, таким же как он, хищником? Слова молитвы замерли на ее губах. Тем временам орудийная пальба сменилась сухим треском выстрелов и дикими воплями. Значит, развязка, какой бы ей не суждено быть, близка. Подбежав к двери, Лара отдернула занавешивающую узкое окно бархатную портьеру. Кровавый кошмар абордажазаставил ее задрожать и отшатнуться. Но самое главное — она увидела, что атакующие не походили на солдат какой-либо державы и в сущности, не отличались от людей Зафира. Новый плен?! В отчаянии она огляделась и, заметив стоящий на столике подсвечник, схватила его. И едва успела отскочить. Дверь, выбитая сильным ударом, распахнулась, в каюту ввалился один из пиратов и шагнул к ней, занося палаш. Лару замерла, выставив перед собой подсвечник. Ее пугал даже не клинок, направленный ей в грудь, а взгляд. Как если бы она стояла на краю пропасти, глядя в мутную пелену. В следующий миг пират мотнул головой и наваждение схлынуло. Тяжело дыша, он вдруг пробормотал слова извинения и выскочил обратно на палубу. Лара всхлипнула, не зная, что еще ожидать. Звуки сражения постепенно затихали. И вот в дверях возник высокий мужчина в вороненной кирасе, поцарапанной и покрытой вмятинами, и шлеме орнейского образца с красным плюмажем. Тяжелое дыхание вздымало грудь. Глаза, пронзительной синевы, неожиданные для покрытого бронзовым загаром лица, цепко оглядели каюту, безразлично скользнули по Ларе, затем он пристально посмотрел ей в лицо и вдруг склонился в учтивом поклоне.
— Аве, дона Лара.
И она поняла, что знает его. Этот вгляд и сказанные с легкой иронией слова вызвали в памяти знойный полдень и узкую улочку Джинеры. Темноволосый чужак, едва не поплатившийся за свою дерзость. Неужто он стал пиратом?! Она вцепилась в подсвечник так, что побелели костяшки пальцев.
— Прежде, чем вы пустите в ход ваше грозное оружие, поспешу заверить, что вам нет нужды опасаться меня, — предупреждая возможную атаку, сказал мужчина.
— Аве… чужеземец, — прошептала она.
Кажется, он был изумлен не меньше ее, но нотка иронии в голосе стала явственнее:
— Вы запомнили меня, сиятельная дона?
— Мне было сложно забыть вас…
Его губы тронула усмешка:
— Капитан Фальго, к вашим услугам. Как же вы оказались на пиратской шебеке?
— Мы плыли в Талассу, капитан… — она спохватилась: — Мой отец! Он должен быть где-то внизу!
— Понимаю. Мы все осмотрим. Побудьте пока здесь. И я надеюсь, худшее для вас уже позади, дона Лара.
— Но кто вы?
— Либерос. Вам знакомо это слово?
— Капитан! — окликнули его с палубы.
Фальго коротко кивнул ей и вышел из каюты.
— Да, сьер Фальго, — проговорила Лара, хотя и знала что он не услышит.
Она глубоко вздохнула — к ней пришло ощущение, что с ее плеч спала невидимая тяжесть, пригибающая к земле. Она одернула себя, твердя, что что ничего еше не кончилось. Им не стоит опасаться либеросов, но и обольщаться тоже преждевременно.
И все же… Ей отчего-то хотелось улыбаться.
***
На шкафуте Фальго ждал помощник, ибериец Ниградо.
— В трюмах — полно дорогих товаров, — он ухмыльнулся, но тут же помрачнел. — Дрались как Твари из-за Предела. Мы многих потеряли, а раненных еще больше. И не все увидят завтрашний рассвет. Еще нашлись рабы, гребцы с джинерской галеры. Потолкую с ними, может кто с нами пойдет.
— Пленные?
Ниградо, хлебнувший лиха в рабстве, пиратов ненавидел люто. Он помрачнел еще больше, явно сожалея, что таковые есть, и махнул на нос, где под охраной двух часовых с мушкетами сгрудились сахрейнецы.
— Вона, два десятка. Остальные унеслись к своему Демону Пустыни. А и этих бы отправить, догонять…
— Проверьте трюмы. Помимо рабов и товаров должен быть еще один важный пленник… — велел Арно и замолк, удивленно вскидывая бровь: по трапу поднимался Орсала, бережно держа на руках девушку в изодранном платье. Обнаженные ноги и плечи несчастной покрывали багровые кровоподтеки. Она уткнулась лицом в плечо лекаря, судорожно цепляясь пальцами за ткань его рубахи.
— Джузе? Ты почему здесь?
— Прости, Фальго. Но моя помощь могла понадобиться. И понадобилась.
— Кто эта девушка?
— Ее зовут Мануэла. Служанка госпожи. А теперь я займусь ранеными, если не возражаешь.
Арно нахмурился, провожая того взглядом: самовольство Джузе вышло за пределы разумного, им стоит поговорить начистоту. Затем он огляделся. Пятна крови на досках настила подсохли и потемнели. На шкафуте сложили погибших либеросов, тела сахрейнцев побросали за борт. Во время боя они старались стрелять по мачтам и палубе, и шебека не получила серьезных пробоин в корпусе. Если ее подлатать, вполне дотянет до Рагасты. Но им придется задержаться у Эрбо, хотя бы до завтра.
— Ниградо, возвращаемся к острову. «Эль-Харише» пойдет на веслах.
Помощник кивнул и спросил, запуская пятерню в густую бороду:
— С пиратами чего?
— После того, как разгрузите шебеку, загоните их в трюм.
— А может… — Ниградо выразительно провел себя по горлу. — Что с ними возиться?
— Нет, Ниградо, — твердо ответил Арно.
— Будет исполнено, капитан, — разочарованно протянул тот.
Помощник ушел, и Арно, облокотившись на планшир, снял шлем и вытер вспотевший лоб. Горячка боя уступала место усталости, и он все отчетливее ощущал саднящие ранки на руках и ногах, полученные во время абордажа. Особенно его донимал глубокий порез чуть выше запястья правой руки. На рукаве расплылось большое бордовое пятно. Впрочем, прилипшая к ране ткань остановила кровотечение.
— Капитан, мы нашли пленника, — раздался за спиной голос старшины абордажной команды.
Арно обернулся:
— Он назвал себя?
— Дон Винченцо Конти, дук Джинеры. И вот еще, — старшина развернул темно-синюю ткань и Арно увидел алые лепестки герба Конти.
— Хорошо. Сохрани штандарт. И отведи дона Винченцо в капитанскую каюту, Тонино. Там его дочь, пусть порадуется, что она невредима.
Ананк не скупится на сюрпризы. Кто бы мог подумать, что ему доведется свидеться вновь с сиятельной доной Ларой, да еще при таких обстоятельствах. Ее отец жив, и уже за это можно благодарить своенравную богиню. Но все равно, столь знатные пассажиры представляли определенную проблему, и ему предстояло решить, как с ними поступить.
***
Газид при первых залпах выскочил из закута. А дон Винченцо вытянулся на соломе и закрыл глаза. Он ожидал завершения боя, черпая поддержку для духа в изречении древних мудрецов:
«Стой, хотя бы и рушилось все вокруг. Выполняй свой долг, хотя бы и не было никого, кто бы спросил с тебя»*.
Он сделал для спасения себя и Лары все, что от него зависело. И сделает вновь, если Зафир проиграет сражение. И пусть свершиться то, чему суждено.
Смолкли яростные вопли и пальба. Конти обратился в слух, чутко ловя все звуки, доносящиеся сверху. Победители разговаривали на общем! Послышались приближающиеся шаги. Тогда он, не позволяя себе чрезмерно надеяться, сел поудобнее и, несмотря на дурнотную слабость, выпрямил спину.
Матросы расчистили палубу палубу «Эль-Харише» от обломков рангоута и перепутавшихся снастей. Арно собирался вернуться на «Этансель», но его остановил Тонино.
— Что случилось?
— Дон Винченцо… Он сказал, что у него важные сведения. И попросил вас спуститься к нему…
Набрав в грудь воздуха, Арно мысленно пожелал, чтобы Странник послал ему терпения. Какая беда стряслась у дона Винченцо, что даже воссоединение с дочерью отошло на второй план?
Однако не должно пренебрегать просьбами сиятельного дука.
— Хорошо. Ниградо, — подозвал Арно помощника, — расцепить корабли, бери «Эль-Харише» под командование, — затем он окликнул Ринетти: — Микеле! Поведешь «Этансель» обратно в бухту, мне придется задержаться здесь.
* перефразированная цитата Марка Аврелия
«Стоик» — этот тот, кто «стоит», хоть бы и рушилось все вокруг, «стоик» — это тот, кто выполняет свой долг до конца, хотя бы и не было никого, кто бы спросил с него.
За десять дней лечения гормональными капельницами и массажем Исли узнал о существовании в своем теле таких болевых точек, о которых и рассказывать было стыдно. К его изумлению, за эти десять сеансов его в самом деле починили. Исли даже начал понемногу заниматься на кардиотренажерах — он совсем это забросил, а ему было нельзя. На прощание он долго и горячо жал руку Кристенсону, а тот велел ему идти и не грешить.
«Грешить» при всем желании было затруднительно. Ригальдо принял историю про приключения Исли очень близко к сердцу и категорично заявил, что тому надо восстановиться как следует, и каждую ночь теперь цинично позволял Бекки залезать к ним в постель и читал ей, пока она не засыпала между ними. Исли был в шоке от такого коварства, но помалкивал, понимая, что Ригальдо мстит ему таким образом за молчание. Лучше бы он в самом деле «насовал хуев» и простил.
С Бекки тоже было не все просто: в их доме продолжался ожесточенный спор. Уже была внесена предоплата за лагерь, оформлены документы, а Ригальдо находил все новые аргументы «против». А если она отравится ягодами? Если упадет со скалы? Если на лагерь нападут реднеки-каннибалы? Бекки после каждого разговора убегала к себе пореветь. Наконец Исли в сердцах сказал, что если Ригальдо хочет вырастить дочь социофобным мизантропом по своему подобию, он не будет мешать, но как Ригальдо простит себе, что не обучил ребенка выживанию в дикой природе, ведь апокалипсис может наступить в любой момент! Переварив это, Ригальдо посмурнел и с тяжелым сердцем объявил Бекки, что отпускает ее обучаться разжигать без спичек костер, но еще целых три дня экзаменовал, как она будет вести себя в лагере и к кому должна бежать за помощью, если что.
День «икс» выдался дождливым, теплым и душным. Представив, каково ползти в такую погоду в автобусе, Исли заранее выдал ребенку драмимин. Ригальдо мужественно не поехал провожать Бекки. «А то передумаю в самый последний момент», — совершенно серьезно пояснил он. Он поцеловал детку в нос, потрепал по голове, в очередной раз достал из ее рюкзака кота, который как чувствовал, что происходит, и упорно зарывался в приготовленные детские вещи — еще один тревожный папаша. Выводя со двора «Брабус», Исли видел в зеркале заднего вида фигуру Ригальдо. Тот стоял на веранде неподвижно, как статуя, а потом исчез — ушел в дом.
Проводы у автобуса затянулись, и на «фазенду» Исли возвращался уже под проливным дождем. Мир накрыло мокрым куполом, небо и шоссе стали одинаково серыми, машины проносились мимо, вздымая волны воды. Случайно замечая себя в зеркале, Исли все еще слегка вздрагивал. «Новый» Исли ему нравился, но было непривычно. Но «новый» Исли, так же как «старый», хотел домой, потому что там его ждал самый угрюмый человек на свете. И все-таки он не отказал себе в удовольствии, поставив машину, сперва ненадолго спуститься к озеру, чтобы в тишине насладиться его пасмурной тишиной. Ему это было просто необходимо — превратившись за эту весну в клубок упорной работы, гложущей боли, политических устремлений и личных страхов, Исли почти забыл, что значит быть собой.
Озеро было матово-белым и безмятежным. Исли стоял на берегу, засунув руки в карманы, и чувствовал, как на него снисходит безбрежное спокойствие. Теперь все в самом деле наконец-то должно было стать хорошо.
Кот выследил его, выбрался из зарослей, гадливо дергая толстой шкурой, и трубно замяукал: «Хозяин, ты что тут делаешь, ты вообще в своем уме?». Исли поднял его, стараясь не испачкаться о грязные лапы, но кот протек из его рук как угорь, отбежал в сторону и замер, будто спрашивая: «Ну ты идешь, или мне позвать того, который отволочет тебя обратно?»
«Иду-иду», — пообещал ему Исли, подобрав шишку, кинул ее в озеро. Как обещание больше не мудеть.
Он шел следом за котом, осторожно раздвигая высокие листья папоротника, нависающие над тропинкой. Омытый дождем лес дышал сыростью, густым запахом молодой травы и мокрых сосен; было пасмурно, от рыхлой земли поднимался пар. Казалось, влага конденсируется на листьях и медленно скатывается вниз, срываясь тяжелыми каплями с ветвей.
Свет в доме не горел, окна гостиной сумрачно темнели, как прикрытые глаза усталого сонного зверя. Кот желтой молнией промелькнул по веранде и юркнул в свой лаз. Исли отер внизу обувь — на туфли налипла глинистая лесная земля — и неторопливо поднялся по ступеням.
Дом встретил его тишиной, пустотой в гостиной и двумя полными чашками кофе. Исли осторожно взял одну и пригубил.
— Присоединяйся, — позвал он, глядя сквозь мокрые стекла на двор. В восемь часов охрана теперь включала два мощных светодиодных фонаря, и в подступающей темноте было отчетливо видно, как вокруг них кружат мохнатые бабочки. — Остынет же.
Сбоку раздался шорох, и Ригальдо отлепился от лестницы. Из-за сгущающегося сумрака и черного обтягивающего джемпера с высоким горлом его лицо казалось неестественно бледным. «Упырь», — хотел поддеть его Исли, но не стал. Тот медленно, будто нехотя, подошел и принял свою чашку, но так и не сделал глоток, просто грел об нее руки.
Исли украдкой осмотрелся. В гостиной царила идеальная, просто стерильная пустота. Нигде ни валяющейся сандалии, ни тетрадок, ни рассыпанных деталей конструктора, ни закатившегося под стол фломастера. Только на диване теснились коробки с одеждой, из которой Бекки уже выросла — собирая ее в лагерь, они обнаружили много таких вещей и планировали позже закинуть их в «Гудвилл».
Во всем остальном комната до странности напоминала времена, когда они только въехали сюда. Исли вдруг вспомнил, как Ригальдо сражался с дизайнером за весь этот прохладный интерьер, отстаивая каждый кубометр пустого пространства.
— Ты что, прибирался тут с того времени, как мы уехали?
— Не я, — не сразу сказал Ригальдо. — Это все Джоанна. Она давно говорила, что никак не может навести порядок без того, чтобы следом тут же не насорили фантиками и орехами. Ну вот и навела. Теперь здесь… идеально. Ни одной лишней вещи, все, как я люблю. Так я, как пришел, час сидел не шевелясь, и в голове не было ни одной мысли.
Исли развернулся к нему всем телом. Ригальдо стоял, привалившись к спинке дивана, и смотрел в остывающую чашку. Уже совсем не тот молодой и упертый тип, которого Исли изводил на должности директора продаж, и в то же время тот самый. Тревожный, недоверчивый, самостоятельный, сильный, гордый, все время взведенный, как курок.
— Ригальдо, Бекки скоро вернется, — попытался успокоить его Исли. — С ней все хорошо.
— Я знаю, — тот посмотрел на остывший кофе в своих руках и осторожно поставил его обратно на столик. — Она молодец, уже прислала несколько фоток из автобуса. Просто… с тех пор, как за вами закрылись ворота, я вдруг резко перестал понимать, что теперь делать. Внутри такое странное чувство…
В его голосе прозвучала тоска. Исли очень внимательно смотрел на него и слушал, не перебивая. Ригальдо прошелся по комнате, скрестив руки на груди.
— Серьезно, я уже час пытаюсь решить, чем заполнить эту дыру. Проверить отчеты? Нагрянуть в ресторан, устроить инспекцию, чтобы не расслаблялись? Приготовить нам ужин? Или забить на ужин, заказать тайской еды и пива и протупить вечер с «Нацией Зет»? Или ты хочешь поехать в бар?..
— В бар? — переспросил Исли и содрогнулся. Ну нет, пока больше никаких баров.
— Ну да. Сегодня пятница, — с сомнением сказал Ригальдо. — Люди… м-м… отдыхают.
Он вдруг круто обернулся и, сдвинув брови, уставился Исли в лицо.
— Это то самое, из-за чего ты загонялся эти недели? Этот, как его, возрастной кризис?
На этом месте Исли бессовестно рассмеялся.
Кризис у него, господи.
— Ригальдо, у тебя не может быть возрастного кризиса, — с ангельской кротостью сказал он. — Потому что ты у меня еще совсем молодое бревно. Хорошее дерево с возрастом становится только крепче и лучше. Я наконец-то об этом вспомнил.
По остановившемуся взгляду Ригальдо было ясно, что тот завис.
— Но… ведь деревья также болеют, сохнут и гниют, — наконец, сформулировал он. — В них появляется… м-м… труха, ты мне сам говорил. И вообще, блядь, при чем тут твои метафоры! Я совершенно серьезно говорю! Ты понимаешь, что я не знаю, чем мне заняться! Последний раз такое было сто лет назад, еще до того, как мы стали жить вместе!
Он так сверкал светлыми глазами и кривил рот, так жестикулировал и так резко отворачивался, что хотелось положить ему пальцы на губы, чтобы умолк. Чтобы хотя бы немного послушать ту оглушающую тишину, которая так его напугала.
Исли подавил вздох и незаметно ослабил галстук.
Ковер под ногами скрадывал звуки.
— А я знаю, — просто сказал он, делая шаг вперед.
Ригальдо сердито обернулся.
Он не успел ничего сказать, потому что Исли решительно поймал его шею в захват и притянул к себе, прижался губами к губам, сильно выдохнул в рот, будто пытаясь передать что-то важное. Ригальдо крепко сжал челюсти, не впуская его язык, и тогда, глядя глаза в глаза, Исли сделал ему подсечку.
Все наконец встало на свои места, как будто он разгадал тайный шифр, загадки Билла Сайфера или подсказки Великана. Все сошлось в одной точке: этот дождливый день, сумрачный вечер, наполненный шорохами леса, пустой дом, выключенный свет и изумленный Ригальдо в его руках — будто покрытое шершавой корой недоверия полено. И вскинутые ладони, которыми тот, падая, безуспешно попытался схватиться за обивку дивана, и дернувшийся кадык, и бледное запрокинутое лицо, и задравшийся джемпер — когда открылась полоска белой кожи на животе, Исли ее лизнул, проворно склонившись, и тут же занялся ремнем.
— Да ладно? — с прохладцей спросил Ригальдо, глядя на него снизу вверх. Исли опрокинул его прямо там, где они стояли, и надавил на бедро коленом, не давая подняться. Ригальдо напрягся всем телом, приподнял голову, глядя, как Исли расстегивает на нем джинсы. — Ты же не всерьез?..
Вместо сотни слов Исли прервался на мгновение, выпрямился, давая себя рассмотреть — всего, включая выразительно оттопыренные в паху брюки. Вряд ли теперь можно было усомниться в его намерениях. У него встал, как у мальчика, как только он посмотрел на заваленного навзничь Ригальдо. Приток крови был таким резким, что низ живота и колом стоящий член даже покалывало от возбуждения. Ригальдо, скосив глаза и оценив внушительно торчащий бугор, внезапно прекратил вырываться. Его глаза заблестели, под джинсами отчетливо обозначилась эрекция. Он только закусил губу и качнул головой, так, что волосы мотнулись по ковру:
— Но почему не на диване, свинья ты этакая?..
«Да потому что он завален коробками, — мысленно сообщил Исли, лапая его ниже пояса. — И потому, что я хочу так. Как раньше, в любом месте, без тормозов, без извинений, без приличий».
Выдержки у него хватило только на то, чтобы вылущить Ригальдо из свитера, как горох, безапелляционно стащить с него джинсы вместе с трусами. Ковер был идеально чистым, Джоанна с душой отдраила его, прежде чем уйти, но это почти не имело никакого значения — сейчас, если бы они были в лесу, он вдул бы Ригальдо прямо на лесной тропе с муравьями.
Когда член Ригальдо влажно шлепнул по животу, аккуратно лег меж задранных ног, тот вдруг заалел ушами и попытался отпихнуть руки Исли:
— Дай пять минут, я не очень готов…
— А мне плевать, — искренне сказал Исли. — Я тебя люблю всяким, и не готовым тоже.
Он набрал полный рот слюны, уронил ее на промежность, растер рукой, размазал, впихивая двумя пальцами в горячее сжавшееся отверстие. Держа себя под коленями, Ригальдо раздувал ноздри, и его взгляд немного плыл, и Исли щупал его согнутыми пальцами. Ему до смерти нравился этот вид: вздымающаяся грудь с темными кругами сосков, втянувшийся живот, разведенные ноги, несбритые черные волоски в промежности и в паху, темная напряженная мошонка и торчащий член. Исли сжал его и несколько раз двинул кистью, и Ригальдо шумно сглотнул, потянулся уронить Исли на себя, но тот отстранился. Он расстегнул ширинку, достал собственный член, и Ригальдо тяжело задышал, глядя на него с вожделением. Макушкой он при этом почти упирался в диван, и Исли сделал попытку стащить его по ковру, но не преуспел, потому что Ригальдо воспринял это как знак и, задрав одну ногу, забросил ее ему на плечо.
Сколько времени они полноценно не трахались? Исли уперся головкой в кое-как смазанный вход, надавил. Толкнулся бедрами, пропихнув до половины, и тут же вышел. Ригальдо судорожно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Его кулаки стукнули по ковру:
— Давай уже, не тяни!
Ладно. Исли двинул плечами, сбрасывая внезапно ставший тесным пиджак, дернул галстук, ослабляя его еще больше. Он широко развел колени, упираясь в ковер, подхватил и вторую ногу Ригальдо, закинул на левое плечо, подтянул — так было удобнее. Примерился и с некоторым усилием снова пропихнул член в отверстие, теперь уже до конца, и пошел двигаться, понемногу расходясь все сильнее. Ригальдо сжимался и коротко ритмично стонал. Его голова билась при каждом толчке о диван, он ездил спиной по ковру, но вырваться бы уже не смог, даже если бы попытался. Крепко придерживая его ноги, прыгающие на плечах, Исли завороженно смотрел, как из подрагивающего члена Ригальдо на живот капает прозрачная влага. Не прекращая двигаться, он собрал ее пальцем, слизнул. Ригальдо сдавленно выругался, а Исли был вынужден сделать глубокий вдох и досчитать до пяти — вкус и запах предэякулята завели его так, что яйца зазвенели.
За окнами сгустилась сырая темнота, углы комнаты канули в темноту. Исли уже ни о чем не думал, просто быстро и яростно имел своего мужа, в то время как тот охал, выдыхал его имя и скреб пальцами по ковру. А потом выгнулся, почти встав на лопатки, насаживаясь навстречу, и Исли бурно кончил — слишком рано, на его взгляд; c этой мыслью он застонал, наваливаясь на ноги Ригальдо. Тот закусил губу, поднял руки, погладил подрагивающими пальцами лицо Исли и, ухватив его за руку, пристроил ее на свой член. Исли дрочил ему, дыша в горячечный рот, а сам считал секунды до финала. Тот был подобен взрыву — Ригальдо выгнуло дугой. Исли прижался к нему, уперся лбом в его лоб, и так они и лежали за диваном, содрогаясь от счастья.
— Фу-у, — не сразу произнес Ригальдо, распрямляя ноги. — Ну слава богу. Я думал, всю спину сдеру об ворс.
Исли, тяжело сползший с него на ковер и занятый тем, что лениво расстегивал сбившуюся, смятую рубашку, приподнялся и подпер рукой голову:
— Неплохо, — согласился он, положив вторую ладонь на голый живот Ригальдо. — Но ты же не думаешь, что на этом все, правда?..
«Нет, моя радость, — подумал он, размазывая по коже капли спермы. — Мы заслужили праздник. Это только начало».
***
— Ты что-то слопал, — сиплый шепот Ригальдо расползся по комнате. — Или пьян? Ты на виагре, что ли?
Мокрые черные ресницы торчали, как иглы морского ежа. Когда Ригальдо ими моргал, хотелось собрать соленые капли губами.
Исли необидно хмыкнул, не прерывая своего основного занятия: он сосал. При этом его горло, по-видимому, посылало такие вибрации, что Ригальдо беспомощно ахнул и зажал себе рот. Его напряженные бедра отозвались еле заметной дрожью. «Это ненадолго, — посулил ему Исли, насаживаясь на торчащий член, сочно облизывая ствол и наслаждаясь тем, как его язык ощущает контур вздувшихся вен. — Твой рот тебе тоже очень скоро понадобится».
Ригальдо как будто услышал его — взмахнул рукой и сделал попытку потянуть его за волосы. Пальцы соскользнули с короткого ежика, и он разочарованно зашипел. Исли снова хмыкнул и сосредоточился на заглатывании. Вот так, детка. Вот так, вот так.
Они лежали на втором этаже, в спальне, на нерасстеленной кровати, не заперев дверь, и свет от фонарей за окном расчерчивал всю комнату причудливыми тенями. Голые ноги Исли соскальзывали с края — одежду он сбросил еще внизу, оставив валяться там, где так лихорадочно трахнул Ригальдо. Последний, не прекращая ворчать, как старый пылесос, сделал попытку сбежать от него, твердя, что ему надо наверх, в душ. Здесь, наверху, Исли его и поймал. Загнал на кровать, опрокинул на спину. Они упали поперек матраса; Ригальдо простонал «Дежавю!», но Исли не дал ему сбить себя с толку и сразу раздвинул коленом ноги. Невозбужденный, мягкий член Ригальдо мотнулся от одного бедра к другому, и Исли решил, что не может позволить ему все пропустить. Он распластался по кровати и от души влизался в те места, которые только что безжалостно таранил. Ригальдо обзывал его фетишистом и яростно крутился, пытаясь сбросить со своих ног, но Исли, придавивший его голени, невозмутимо вылизывал бедра и складки под ягодицами, и нежную кожу в паху, пахнущую острым секретом мужских желез, и теплые яички, и натруженную, разъебанную дырку. Он пропустил момент, когда попытки его оттолкнуть сменились поглаживанием по затылку. «Господи, ну ты кобель, — простонал Ригальдо, сжимая задний проход. — Что с тобой сделал твой чудо-доктор?» Вместо ответа Исли вобрал его полувставший член в рот, и не выпускал, пока тот не распрямился, упираясь ему в глотку.
— Я не под виагрой, — наконец произнес он, утирая мокрый рот. Ригальдо снова замычал, теперь уже разочарованно. — Я с тобой.
И с этими словами Исли поменял положение — подполз по постели выше, практически сел Ригальдо на грудь и запустил ему руку в волосы, потянул, заставляя поднять голову. Открылся доступ к бледному лицу, к узким губам, и Исли неслабо завело, когда он разглядел, какие эти губы сейчас искусанные.
— Твоя очередь, — хрипло объявил он, глядя вниз. — И я надолго займу тебя, чтобы ты не скучал.
В глазах Ригальдо что-то недобро полыхнуло, и он упрямо сжал рот, глядя на багровую головку, высовывающуюся из кулака Исли. Между его лицом и членом Исли оставалось меньше дюйма, и Ригальдо высунул кончик языка и дразняще коснулся уретры — так, что Исли протряхнуло. А после этого он откинулся на подушки:
— Нет уж, работай сам, раз ты сам это на-а…
Исли шлепнул его по губам головкой. Ригальдо зашипел, мотнул головой и попытался уронить его, подмять под себя. Они перекатились, украдкой потираясь друг об друга стояками, и Исли повезло оказаться сверху. Он снова влез на Ригальдо, ухватил под подбородком и заставил раскрыть рот.
— Я бы повелся, что ты не хочешь, если бы знал тебя самую малость хуже, — задушевно сказал он. И сунул напряженный член ему за щеку.
К чести Ригальдо, тот не пытался его вытолкнуть, только сверкнул глазами из-под волос, но расслабил щеки и вытянул язык, позволяя горячему стволу легко скользнуть в теплую и упругую глотку. Исли несколько раз толкнулся и сам вытащил член, задержав дыхание: было так хорошо, что не увлечься сейчас было трудно.
— Хочу тебя жутко, — признался он, сползая с Ригальдо и гладя его лицо, заправляя за уши спутанные волосы. — А как хочешь ты? Что мне сделать?..
Раскрасневшееся лицо Ригальдо, все в слюне, неожиданно расцветилось улыбкой. Когда он заговорил, в голосе звучало торжество:
— Да все равно. Ты знаешь, как я хочу: лишь бы быстро.
Исли смотрел на него секунду, не больше, пытаясь справиться с бешеным сердцебиением, а потом молча, одним рывком перевернул на живот. Мокрыми от волнения ладонями отыскал под подушкой флакон и выдавил пол горсти смазки — утонуть можно.
— Этого я не обещаю.
— Мать твою, — только и сказал Ригальдо, упершись коленями в матрас. Исли поставил его на четвереньки и наконец-то щедро смазал, чтобы возместить жесткое прошлое вторжение. Остаток смазки он растер по ягодице, отвесил по ней звонкий шлепок. Ригальдо дернулся и напрягся, словно ожидая повторения. Исли не церемонился больше — пристроился, поводил членом вверх-вниз. Головка несколько раз проехалась по поджавшейся скользкой дырке и наконец вдвинулась внутрь. Проникновение далось легче, чем в прошлый раз, но Ригальдо выдохнул и содрогнулся. Исли подождал, сжалившись, давая ему привыкнуть, но скоро сил держаться совсем не осталось, и он медленно потянул Ригальдо на себя. И через мгновение они уже совершенно по-конски ебались.
В неровном искусственном свете от фонаря на сосне все выглядело контрастным и фантастическим, как снимок на слишком высоком ISO. Белая спина Ригальдо, капли пота на ней, поджарый зад, в который Исли вбивался, как сумасшедший, черные волосы и напряженные руки. Исли гладил и целовал эту спину, лопатки, шею, затылок, а его муж сердито оглядывался через плечо, толкался навстречу и все рычал: сильнее, сильнее — так, что Исли казалось, что он сейчас выплюнет свое сердце, а Ригальдо тут же проглотит его.
У Исли кровь гудела в ушах, но не могла заглушить влажных, сочных звуков, с которыми его яйца шлепали о ягодицы Ригальдо. Он с силой дергал за бедра, засаживая глубже, плотнее, плавясь от честолюбивого желания заставить его вот так кончить. Ригальдо гортанно вскрикивал, и краем сознания Исли думал: господи, благослови скаутский лагерь для девочек, потому что уже стали забывать, что, вообще-то, вот так тоже можно. Не сдерживаясь.
В этот раз вышло дольше, чем в гостиной. По пояснице тек пот, колени терлись о жесткую ткань покрывала. В какой-то момент он подтолкнул Ригальдо вперед, и тот уткнулся лицом вниз, оттопырив зад. Исли заметил, что он просунул одну руку себе между ног, и сжал зубы. Ригальдо дрочил не только себе — его кисть то и дело задевала яйца Исли. В конце концов он просто мягко придавил их ладонью, и судорога оргазма вывернула Исли наизнанку. Колени разъехались, и он рухнул Ригальдо на спину. Тот все еще ерзал под ним, потираясь о постель, но его стоны приобрели довольное, рассеянно звучание.
Исли поцеловал его в макушку, потом в щеку. Ригальдо повернул голову, и Исли удалось мазнуть его краешком рта в губы.
— Тебе придется привести меня в порядок, — Ригальдо искоса глянул на него. Его красное лицо мокро блестело. — Но сначала, будь добр, вытащи свой конский хер. За два захода ты закачал в меня литр спермы, не меньше. Мне кажется, она еще завтра будет из меня течь.
Представив это, Исли чуть снова не возбудился.
Кошмар какой-то. Как молодой.
***
Ригальдо еще немного поизображал из себя королеву, хотя Исли за ним поухаживал, сходив в ванну за полотенцем. Тот лежал на спине, заведя руки за голову, а Исли, побуждаемый легкими уколами совести, медленно обтирал его влажной тканью между бесстыдно расставленных ног. Как только он закончил, Ригальдо решительно отбросил полотенце; было слышно, как оно тяжело шлепнулось у кровати. А потом ухватил Исли за шею и опрокинул на матрас рядом с собой.
Исли демонстративно прикрыл глаза, притворно изображая усталость — он, в конце концов, неплохо поработал, можно было бы перекурить. Они лежали бок о бок, голые, и Ригальдо закинул на него ногу, придавливая к постели, а сам ерошил пальцами выстриженный затылок — запрещенный прием, от которого Исли моментально превращался в желе.
— Как твоя поясница? К нам не вернется тот мрачный доппельгангер, который ходил тут до начала лечения?..
— Не вернется, — со вдохом признался Исли. — Больше никаких кризисов. Будем жить в свое удовольствие, как завещал Даэ. Ты знаешь, что Рубель считает, что он таймлорд, который сымитировал свою смерть, а сам регенерировал в следующее воплощение и прячется в Заполярье, в русском поселке Тикси?
Ригальдо вскинул брови и непочтительно фыркнул.
— Лишь бы он не вернулся во главе армии далеков, — подумав, сказал он, лениво поглаживая лицо Исли, медленно проводя пальцами от лба к вискам. — Тогда все шуточки Рубеля про «мастера» предстанут в новом свете…
Исли беззвучно рассмеялся и осторожно согнул колено, подпирая Ригальдо под зад. Лежать вот так, на боку, было славно. Ригальдо завернул угол покрывала, кое-как натянув его на их ноги. Наверное, стоило бы укрыться нормально, но Исли опасался пригреться и заснуть. Спать он не хотел. У него были планы.
Ригальдо все еще не отцеплялся:
— Мне все-таки интересно, что было у тебя в голове, когда ты пошел топить свои скорби в казино.
И Исли принялся излагать. Ригальдо слушал, не перебивая, продолжая прижимать его к себе, только морщина на лбу становилась все глубже и глубже. Только когда Исли договорил, рука, поглаживающая его по груди, замерла.
— Никак не могу простить, что у тебя неделями что-то болело, а ты ничего не сказал мне, — констатировал Ригальдо и подытожил: — Пиздец.
— Слушай, я…
— Головка от хуя. И после этого ты еще будешь утверждать, что это у меня проблемы с коммуникацией.
— Не буду, — пообещал Исли и повинился: — Ну прости. Решил, что все, немощь, старость. Ты тоже что-то такое сегодня выдал!
— Да потому, что ты меня довел, — огрызнулся Ригальдо, и мнимое спокойствие тут же слетело с него, как шелуха.
— Изображал из себя невесть что! Я в ужасе был: что мне с тобой таким делать, взять тебя в сексуальное рабство где-нибудь на Бали или, может, не трогать и отправить пострелять по мишеням! Еще и детка спрашивала, почему папа грустный, и я должен был как-то выкручиваться!
— Ой-ой, — пробормотал Исли, накрывая ладонью его губы. В груди разливалось горячее тепло. — Бедное мое полено. Знаешь, я думаю, на Бали лететь не надо. Можно обойтись домашним вариантом.
— Это как? — подозрительно глянул Ригальдо.
— Это значит, что у нас с тобой начался уикенд, — тихо и торжественно объявил Исли. Они по-прежнему лежали лицо друг к другу, почти соприкасаясь носами. — Как раньше. Только вдвоем. Можно делать, что вздумается. Ходить голыми, есть мясо руками, смотреть хуйню и не отвечать ни на чьи звонки.
— И валяться на полу, — уточнил Ригальдо.
— И трахаться, когда захочется, а не когда спит ребенок. Как будто тебе опять двадцать семь, а мне тридцать шесть, и мы смотрим «Акулий торнадо»… Только без «Акульего торнадо». Хотя там вроде бы вышла еще одна часть…
Глядя ему в глаза, Ригальдо медленно сказал:
— Вот теперь я узнаю вас, агент Купер. Как хорошо, что вы были отмороженным три недели, а не двадцать пять лет.
Он снова принялся поглаживать спину Исли. Его рука плавно прошлась по пояснице, скользнула вниз, провела подушечками пальцев между ягодиц, нажала на сомкнутый сфинктер. Случайное вроде бы прикосновение повторилось. Исли прислушался к ощущениям:
— Что это ты там делаешь?..
Ригальдо смерил его взглядом:
— Ты про что?
Выражение его лица не изменилось, даже когда палец, круживший вокруг задницы Исли, вдруг бесцеремонно оказался внутри. Исли рефлекторно сморщился, и тогда Ригальдо толкнул его на спину и навалился сверху, не давая вытолкнуть палец, и начал двигать кистью. К согнутому пальцу прибавился еще один.
— Если ты ищешь простату, — не удержался Исли, — то не трудись, после нескольких осмотров и УЗИ она наверняка убежала в ужасе, как только почувствовала, что кто-то опять туда… А-ах!
— Нашел, — невозмутимо сказал его муж. И, склонив голову, поцеловал его в губы. Поцелуй затянулся, при этом Ригальдо не переставал работать рукой.
Когда он потянулся за смазкой, Исли усмехнулся:
— Похоже, я попал?..
— Ты сам сказал: у нас уикенд. Будем делать то, что захочется, — напомнил Ригальдо, и надорвал зубами фольгу презерватива. Заметив, что Исли собирается перекатиться на живот, он оставил его:
— Нет, давай на боку.
На боку — значит, на боку. Исли не имел ничего против. Ему нравилось, как уверенно и бережно Ригальдо с ним управляется. У него встал еще во время массажа простаты, а теперь, стоило почувствовать, как между ягодиц вдвинулась обтянутая латексом головка, как сердце ухнуло куда-то в живот, и он прогнулся в пояснице, подаваясь назад, чтобы теснее прижаться бедрами к бедрам Ригальдо.
Потом они начали двигаться, и это было хорошо.
Ригальдо почти сразу положил ему руку на член, дроча в нужном темпе и с нужной сноровкой, и Исли толкался навстречу его кулаку. У него быстро получилось настроиться — ощущение распирающего дискомфорта в заднице размылось, сменилось легкими потягивающими спазмами и мурашками вдоль спины. Он уперся рукой в постель, чувствуя, как из глаз летят искры, когда член Ригальдо бьет в одну и ту же точку внутри него. Исли терся членом о ладонь, выдаивающую из него всю волю, поджимал пальцы ног и немного жалел, что один пуританин хренов когда-то не дал ему уставить тут все зеркалами — он бы с удовольствием посмотрел, какое у Ригальдо лицо, когда тот трахает его. С этими мыслями он и кончил, забрызгав покрывало, мимолетно удивившись, что так быстро доскакал — все-таки это уже был третий заход. А потом Ригальдо все же перевернул его, уткнув мордой в подушку, взгромоздился сверху и дотрахал. Исли терпеливо лежал под ним, мокрым, содрогающимся, и думал: «Да здравствуют уикенды без детей».
***
Понежится им не дали: в спальню царственно вплыл кот. Он встал посреди комнаты и принялся гнусно вопить, дергая шкурой.
— Похоже, он думает, что мы умерли, и пытается так нас воскресить, — пробормотал Исли. Он обнимал Ригальдо поперек талии, лежа головой у него на груди.
— Жрать он хочет, — пробормотал Ригальдо. — И я его понимаю. Я же так и не решил, как поступить с ужином, а теперь поздно что-то решать.
— Да я уверен, что мы… ох, моя спина!.. найдем внизу что-то…
— Ты так говоришь, потому что сам не готовишь ничего, кроме сэндвичей… Стой, ты что, так и пойдешь?
— А почему нет? — Исли принял горделивую позу. — Кто нас может увидеть?
Ригальдо, завязав презерватив, хмыкнул:
— Скромнее надо быть.
Исли притворно возмутился: с чего бы это?! А потом, улучив момент, когда Ригальдо повернется к нему спиной, вытянул его подобранным с пола полотенцем по бледным ягодицам.
— Ах, ты!..
Исли хлестнул его еще раз, попал по плечу и груди. Ригальдо изловчился и перехватил полотенце за второй конец, уперся в пол и попытался подтянуть Исли к себе, но тот коварно разжал руки, и он потерял равновесие, пошатнулся и был вынужден отступить, чтобы не грохнуться.
Сбегая по полутемной лестнице вниз, Исли смеялся как дитя.
Ригальдо, конечно же, параноил насчет еды: ее было полно. Когда тот появился на кухне, Исли выковыривал со сковороды остатки холодной индейки. Голый, как первобытный человек, разжившийся пропитанием, не озаботившись даже обмотать чем-нибудь бедра.
Ригальдо, впрочем, тоже был не особо одет. Он вошел, помахивая комком смятых вещей, брошенных ими в гостиной:
— На-ка, разберись с этим! И отыщи мои трусы, я не знаю, куда ты их закинул.
— Джоанна разберется.
— Джоанна придет в понедельник. Ты хочешь, чтобы мы за эти дни вообще освинели?
— Ага, — Исли обернулся, демонстративно облизал пальцы. — Индейка с черносливом — это м-м-м…
— Ты в курсе, что она приготовлена два дня назад?
Исли с сомнением посмотрел сперва на сковороду, потом на кота. Тот яростно хрустел в углу своей горой корма, наморщив загривок, и делал вид, что его совсем не угощали тут мясом, пока Ригальдо не видит. И махнул рукой:
— Ничего страшного. Некоторые вещи со временем становятся только лучше. Будем считать, что она как раз настоялась.
Ригальдо фыркнул, повязал на талию черный фартук и двинул Исли бедром, оттесняя от плиты:
— Пусти. Я не собираюсь давиться этим старьем. Что я скажу детке, когда она позвонит, что папочки отравились в первый же день уикенда?..
Кот разобрался с кормом и принялся петь, переступая через голые ноги Исли, выклянчивая еще. Исли изящно оперся о столешницу, копируя античную статую, согнул колено, поставил стопу коту на спину, попирая его, и тот с томным мявканьем прогнулся и выпустил когти.
— Ты бы не разгуливал перед ним без трусов, — буркнул Ригальдо, закрывая холодильник ногой. Он прижимал к груди молоко, сыр и яйца. — А то вспоминаются все эти истории Клэр про номинантов на премию Дарвина, пострадавших от домашних животных.
На Исли он при этом старательно не смотрел, делая вид, что все его внимание поглощает омлет. Он нагрел масло, взбил яйца, аккуратно вылил на сковороду и принялся нарезать помидоры.
В кухне было полутемно: Ригальдо включил только две тусклые лампочки над плитой. Когда он снова полез в холодильник за сыром, свет холодильных ламп показался ослепительно-ярким. Исли, из принципа доедавший индейку, на мгновение перестал жевать, рассматривая крепкие ягодицы. В длинном прямом фартуке на голое тело Ригальдо выглядел… порнографично.
Как, как он там сказал? Скромнее надо быть?
— Я очень признателен, что ты беспокоишься за меня, — он справился со своим куском и плавно шагнул за спину Ригальдо. — Но, о боже, неужели ты думаешь, что этот фартучек убережет тебя от опасности, когда ты вот так наклоняешься…
— Съе-би.
— … выставляешь напоказ эти замечательные французские булки…
— Исли!
–… мало ли, обо что кот решит почесать когти; а вдруг, только представь себе, в дом войдет мимопроходящий лось…
— Р-р-р!..
— Что это там за зеленая масса в миске? — спросил Исли светским тоном, прекращая вжиматься ему в зад.
Он быстро отодвинулся, и выпрямившемуся Ригальдо только и осталось, что грозно сжать деревянную лопатку.
— Выглядит, как нечто внеземного происхождения!
— Это соус для пасты, — проворчал Ригальдо, отступая к плите. Он бдительно посматривал в сторону Исли, но тот делал вид, что холодильник интересует его больше. — Руккола, травы, кедровые орехи, масло, натертый сыр… Эй, что ты делаешь?
— Такой липкий, — Исли облизал палец. — И горький. И цвет прикольный. Мне нравится.
Ригальдо что-то пробубнил себе под нос. Исли переложил развалившегося посреди кухни Симбу в его корзину, чтобы не оттоптать вальяжно откинутый хвост.
Выбрал бутылку вина и поймал косой взгляд Ригальдо:
— С омлетом?..
— Ну да, — он безмятежно выкрутил штопор. — У нас первый уикенд за… страшно вспомнить, за сколько. Это стоит отметить.
— Так тоже завещал Даэ?
— Так завещала Тереза, — сказал Исли, рассматривая этикетку. — Это с ее виноградников.
Ригальдо хмыкнул и грохнул сковороду на подставку посереди стола:
— Давай есть.
С первым же куском оказалось, что они голодны, как волки. Двухдневная индейка явно проигрывала горячему толстому омлету, вино шло хорошо; Исли ел молча, стараясь не очень явно таскать из-под носа Ригальдо грибы и помидоры, но тот все равно заметил и отпихнул его вилку:
— Ты залезаешь на мою половину.
Исли протянул руку и невозмутимо отломил у багета, который Ригальдо сжимал в левой руке, хрустящую верхушку:
— Ты неправильно поделил. Я больше тебя трудился и заслужил две трети.
— Ах ты, животное, — Ригальдо прищурился и увел практически из его рук банку с абрикосовым джемом. — Похотливый лось.
Исли задумчиво прожевал багет, вытер салфеткой губы.
— Нарываешься.
Ригальдо пренебрежительно фыркнул и потянулся к бутылке:
— После трех раз-то? Не смеши.
С точки зрения Исли он точно нарывался. Сидел весь такой, излучая самоуверенность, потягивал вино с вашингтонских виноградников — кормилец семьи и альфа-самец, который только что выдрал Исли наверху. Вот только сидел он по-прежнему с голым задом.
— У меня важный вопрос, — сказал Исли, изучая его. Удивительно — сам до сих пор не замерз, только по спине и рукам табунами ходили мурашки, да волосы на предплечьях и ногах поднялись дыбом.
Ригальдо разлил вино по бокалам.
— Какой вопрос?
— «Горькая луна» или «Девять с половиной недель»?
Ригальдо подавился, закашлялся, выплюнул вино на подбородок. Исли пришлось похлопать его по спине. Когда его рука коснулась голых лопаток, тот дернулся:
— Я понимаю твою аналогию, и она мне не нравится!
— Так первое или второе?..
— Ни то, ни другое, — Ригальдо отдышался, положил руки на стол. — «Не грози Южному Централу».
— Да-а?
— Да! После этого я не могу серьезно воспринимать кухонное порно. Начинаю ржать, как не в себе.
— Это серьезное упущение, — пробормотал Исли, выбираясь из-за стола. — Как ты при таких условиях можешь содержать ресторан! Кажется, я понимаю, почему Анри зовет нас херовыми дилетантами…
— Будете выступать в том же духе, я вам обоим в жопу дайкон засуну, — недобро сказал Ригальдо. — Что? Порно с Белоснежкой и карликами жутко повлияло на меня в семнадцать лет…
Исли вздохнул, рассматривая, как блестит его грудь там, где на нее упали винные капли, когда он поперхнулся.
— Нет, дорогой, — сказал он печально. — У тебя совершенно неправильный культурный код. С этим надо немедленно что-то делать!
Минута возни, сопровождаемой пыхтением и толканием — и вот Ригальдо уже сидел на столешнице между мойкой и плитой, а Исли втискивался между его разведенных ног.
При этом Ригальдо совсем не выглядел готовым сдаться по первому слову. Исли, зажавший его, чтобы не вырвался, полюбовался, как смотрится сбившийся черный фартук. Под плотной тканью Ригальдо был прохладным и напряженным. Его мышцы еще больше закаменели, когда Исли провел ладонями вверх от колен.
— Я, между прочим, готовлю здесь, — прохрипел Ригальдо. — На этом самом столе.
— Я в курсе, — Исли наморщил нос. — Но сейчас я сам буду готовить. Так… что тут у тебя интересного?
Он принялся шарить по полкам, до которых мог дотянуться, нахально двигая банки и коробки:
— Морская соль, перец, другой перец, смесь перцев, чеснок…
— Не смей здесь хозяйничать, ты…
— Я сегодня шеф. Бренди, белое вино, карамелизированные яблоки, мука, уксус, сода, имбирь, чеснок маринованный, перец сушеный… Кунжут, горчичные зерна, розмарин, базилик, коричневый сахар, цедра…
С каждым словом он влезал пальцами в новую банку и кидал в Ригальдо щепоткой трав, как будто посыпал рождественского гуся. Тот крутился и закатывал глаза, но Исли видел, что ему весело и он не злится.
— Я вообще нахуй завяжу с готовкой на этой кухне, — предупредил Ригальдо, болтая ногой. — Буду кормить только Бекки и иногда Клэр. А ты будешь жрать полуфабрикаты, и станешь жирным.
Исли фыркнул:
— Нет, дорогой. Я буду заказывать обед и ужин в твоем ресторане. Анри меня балует, так что я не пропаду… О!
Губы Ригальдо разошлись в острой ухмылке.
— Оливковое масло.
Исли отзеркалил его ухмылку, глядя ему в глаза, и открутил зубами крышку с бутылки.
— Пожалуй, самое полезное, что здесь есть.
Ригальдо не успел ничего сказать — Исли с головой нырнул под черный фартук. Когда он принялся смазывать его между ног, Ригальдо наверху застонал и стукнул его по спине пяткой:
— Прекрати, здесь теперь все будет в масле, надо было брать сма-а…
Он задохнулся, потому что Исли с размаху вогнал два пальца в его скользкий зад. А потом, выпрямившись, отогнул фартук в сторону и дернул Ригальдо за бедра, подтягивая к себе.
— На-ка тебе, — сказал он, вкладывая в его руку недопитую бутылку вина. — Это чтобы ты так много не болтал…
Ригальдо хмыкнул и присосался к горлышку.
Исли смотрел, как он запрокидывает голову, как ходит твердый кадык, и когда Ригальдо снова приложился к бутылке, осторожно отстранил ее и прижался к его губам.
Ригальдо не успел сделать глоток, и его рот был полон вина. В рот Исли лился душистый фруктовый вашингтонский гренаш — с нотами черной и красной малины, белого перца и аниса. Вино было теплым — успело согреться. Исли сглотнул, облизнулся. Часть вина вытекла Ригальдо на подбородок, капли влажно заблестели на груди.
— Юго-восточный Вашингтон, — пробормотал Исли, размазывая эти капли. — «Якимская долина». Вкусно. Тереза делает хорошее вино…
Ригальдо оскалился, будто говоря: попизди мне тут, — и Исли, пригнув голову, легонько укусил его за терпкий подбородок.
Секундой позже они уже целовались, и руки Ригальдо лежали у него на плечах. Мокрый винный язык нетерпеливо толкался в его собственный. Исли вылизал рот Ригальдо, вылизал его щеки, провел языком по груди, прихватил зубами сосок.
Ригальдо качнулся на стойке, обнимая его за голову, сначала вперед, а потом назад. Его колено опустилось, проехало по бедру Исли и задело поднявшийся член.
Исли выдохнул через нос и толкнул Ригальдо в грудь, понуждая его опустится. Тот лег на столешницу на спину и вцепился в край доски. Исли потерся между его ног вставшим членом и принялся наводить ревизию дальше.
— Где тут твои запасы… Так, что это?
— Это нерафинированное подсолнечное масло, и оно пахнет, как ферма в Айове.
— Оставим его на месте. О, я нашел! Большая кухня — это же так удобно, — мечтательно сказал он, продолжая перебирать банки на полках. Ригальдо, разложенный по столешнице, раздувал ноздри, сжимал пальцами край столешницы, а его грудь высоко поднималась. — Столько всего можно под рукой! Арахисовое масло, абрикосовый джем, кленовый сироп, взбитые сливки…
— Фу, пошлость какая, — перебил его Ригальдо. Он смотрел с вызовом, и его глаза ярко блестели. — Я не люблю сладкое.
Исли замер, задумчиво держа в каждой руке по веселенькой банке.
— Да я вообще-то тоже… Стоп. Никуда не уходи.
Он сделал шаг назад и тут же вернулся. Увидев, что у него в руках, Ригальдо вытаращил глаза.
— Стой-стой-стой-стой, ты же не станешь…
— Стану, — наставительно сказал Исли, зачерпывая пальцем густую липкую массу соуса. — Сплошные витамины и никакой тривиальности…
Когда он провел по груди Ригальдо, рисуя на ребрах зеленые линии, как художник, тот захохотал и забился, пытаясь подняться, но Исли тут же перехватил его руки. Они оба моментально вымазались в соусе.
— Ну-ка, назови-ка еще раз все компоненты, — потребовал Исли, обводя соски и вычерчивая широкую липкую полосу по животу. Фартук мешал, и он небрежно сорвал его.
Член Ригальдо вызывающе торчал кверху. Исли занес руку и замер:
— Там точно нет перца?
Ригальдо облизал губы.
— Нет, — ответил он, помотав головой. — Руккола, орегано, орехи, каперсы, сыр, петрушка, порей, кинза-ах… а!..
Он задохнулся, потому что Исли начал его вылизывать, одновременно сжимая испачканной ладонью член.
— Бля, ты… Блядь… Ну и как?..
— Вкусно, — сообщил Исли, подняв голову. — Горько, свежо и немного кислит. Тебе идет больше, чем кленовый сироп. Как будто ты у меня большой такой стейк. Я бы тебя сожрал — и потребовал вторую порцию.
Он не лукавил. Соус Ригальдо удался.
Исли бесцеремонно слизывал его с затвердевшего живота, бедер, потом возвращался к вздрагивающей груди. Ригальдо сжимал столешницу так, что пальцы побелели. Исли держал его ноги поднятыми и вылизывал под коленями, где кожа была очень нежной, где под губами чувствовался пульс. Когда он снова двинулся вверх, прихватывая кожу, Ригальдо ухватил его за волосы и попытался насадить ртом на колом стоящий член. За это Исли укусил его за бок и выпрямился.
Они уже оба были перемазаны по уши. На животе у Ригальдо засыхала зеленая пятерня.
–… ох, господи… Ах! Чтоб тебя! А-а-а!
Ригальдо стонал под непрерывный аккомпанемент звякающей посуды. Исли вогнал ему без жалости и трахал резкими сильными толчками, так, что в шкафах вдоль стены ритмично задевали друг об друга тарелки и чашки. Рядом подпрыгивали приборы в пластиковой миске, а с полок сыпались пакеты со специями, разлеталась мелкая труха. Оливковое масло не подвело — Ригальдо был скользким, и Исли долбился в его зад, прижимая к груди две длинные белые ноги, чувствуя, как пересыхает во рту. Ригальдо не ждал его, он резко дрочил себе, закусив губу; его кулак ходил вверх-вниз по члену, а глаза медленно заволакивало бессмысленной дымкой. Исли хотелось его поцеловать, но он боялся остановиться, чтобы не перебить приближающуюся кульминацию.
Задранные ноги Ригальдо тряслись, рука работала, не останавливаясь. В этот раз им обоим требуется гораздо больше времени, чтобы кончить, думал Исли, закусив изнутри щеку и рывками насаживая Ригальдо на себя. С очередным толчком со стены сорвался какой-то ковш, загрохотал по столу и упал на пол, увлекая рассыпавшиеся листья лавра. Одновременно с этим Ригальдо кончил с громким выдохом облегчения и вытянулся, как мертвый боец, весь перемазанный черти-чем. Исли бездумно проводил взглядом упавший ковш и закрыл глаза, растворяясь в ощущениях. Оргазм получился коротким и почти болезненным; Исли успел вытащить, забрызгав спермой дверцы нижнего шкафчика. Его ноги подкашивались, в голове сделалось пусто, а во рту царил вязкий горько-кислый вкус перемолотых пряных трав.
Ригальдо наконец зашевелился, и Исли помог ему слезть. Его муж оглядел разгромленную кухню мутным взглядом, подобрал фартук и кое-как вытерся.
— Детка? — позвал Исли, всматриваясь в него с некоторой опаской.
Ригальдо добрел до холодильника, рывком распахнул и долго пил молоко прямо из пакета. А потом, отдышавшись, сказал:
— Повар из тебя… аховый.
Исли шагнул к нему и крепко обнял. Они стояли посреди сумрачной кухни, привалившись друг к другу, липкие, потные и бессильные. Положив ему голову на плечо, Ригальдо велел:
— Вымоешь тут все сам, — он зевнул. — Можешь завтра.
— Ладно, — пробормотал Исли ему в волосы. — А теперь что, наверх?
Ригальдо хмыкнул.
— Знаешь, больше всего я бы сейчас хотел, как на островах. Выйти из собственного кокосового домика и упасть в море. Я бы на этот раз даже ни на что не мандел. Просто лежал бы часами в воде, не двигаясь.
Исли смотрел поверх его головы на цветные магниты на холодильнике — Бекки и Сандра собирали коллекцию.
— Ладно, — сказал он, подумав. — Сейчас все будет.
Он осторожно отстранился — Ригальдо отлеплялся от него с явной неохотой — прошел в гостиную и включил внутреннюю связь.
— Джек? — позвал он, вслушиваясь в настороженный голос охранника. Еще бы тот не насторожился — на часах было одиннадцать вечера.
— Нет, не волнуйтесь, у нас все хорошо. Пожалуйста, выключите камеры по всему внутреннему периметру.
Охранник молчал несколько секунд, переваривая, а потом отозвался с невозмутимостью английского дворецкого:
— Да, мистер Фёрст.
Скрипнули половицы — это Ригальдо вошел в темную комнату. Исли приблизился и увидел, что его муж смотрит огромными глазами:
— Господи, Исли, ты представляешь, что он о нас подумает!
— Да плевать, что он подумает, — Исли устало улыбнулся. — Это мои камеры и мой дом. Пошли купаться.
И, по-прежнему абсолютно голые, они вышли на крыльцо, во влажные и теплые июньские сумерки и побрели к озеру. Ночные бабочки разбивались об их тела, и воздух пах мокрой землей и соснами, а рука Ригальдо в ладони Исли была горячей и твердой.