Вообще-то Гуннар сделал все правильно. Подумать только, ведь если бы доктор Гржибек не поучаствовал против собственной воли в бычьих скачках, если бы констатировал, что жертва жива, Алицию поместили бы в больницу. И тогда Кароль Линце смог бы довести свое черное дело до конца. Уж как-нибудь добрался бы до нее, да хоть с помощью дурынды-сестры…
— Не могла мне тогда выложить все начистоту? — не удержалась я от упрека. — Наломали мы с тобой дров…
— Под конец, когда подозревать перестала, как раз собиралась, да не успела. А раньше не решалась — понимаешь, я ведь и тебя подозревала. Ты ведь в Шарлоттенлунд шастала, как на работу! А тут у них самый гадючник. Никаких определенных фактов у меня не было, но мало ли что, вдруг ты выкинула какую-нибудь глупость, да и Лаура в своих письмах намекала на одну из моих подруг. Особенно в последних. А тут еще вижу — ты вернулась в Варшаву прибарахленная и при деньгах, ну и полезло в голову всякое. Вдобавок еще и знакомство с Лилиенбаумом…
— Так ты, выходит, помалкивала из-за всех нас скопом?
— Ага. Зютек… — – Алиция слегка заколебалась. — Мне, наверное, следовало рассказать тебе раньше. Не был он ни таким уж подонком, ни шпионом. Уже давно все выяснилось, и теперь мы с ним просто добрые друзья. По его просьбе я свела кое-кого с Лаурой, причем ни он, ни я не подозревали, что речь идет о контрабанде. Он первым сориентировался и впал в панику. Собственно, из-за него-то я и выжидала до последней минуты, даже тебе ничего не говорила, пока не получила известие, что он себя обезопасил. Кстати, ты случайно не приставала со всем этим к Лешеку? Он вообще ничего не знает.
— Думаю, его уже и без меня посвятили.
— Лешека я тоже подозревала, хотя помалкивала больше ради Зютека. Лаура знала, что я в курсе, но мне казалось, я могу рассчитывать на минимум порядочности с ее стороны.
— Боюсь, нам обеим слишком много чего казалось. Лично я больше всего переживала о Лешеке. Я прямо чуть не наяву видела, как он выталкивает человека за борт. Слушай, открой страшную тайну, она мне покоя не дает. Кто тебе подсунул маляра?
— Кароль, кто же еще.
Некоторое время Алиция помолчала, и на ее лице постепенно проступило уже знакомое мне выражение мрачной ненависти, на этот раз, правда, разбавленное злорадством.
— Кароль — это целая эпопея, — сказала она наконец, и я снова поразилась силе ненависти в ее обычно спокойном и рассеянно-доброжелательном голосе. — Это ведь именно он тогда чуть не поломал мне всю жизнь. Липа насчет шпионажа — его рук дело, он же подставил Зютека, донес о моей с ним дружбе, а потом подсуетился, чтобы мне из того посольства систематически передавали всякие весточки и приветы. Кароль и Лауру вовлек в аферу, из-за него-то, собственно говоря, и тетка умерла. У нее случился сердечный приступ как раз после разговора с этим гаденышем — он сказал, что я с ними заодно и в случае чего меня первую отдадут на заклание. Этакая долгая и планомерная месть мне за то, что я в свое время отказалась помогать ему с выездом за границу и не упросила отцовских друзей составить протекцию. Я его уже тогда насквозь видела и не собиралась подставлять знакомых. Вся моя родня считала его порядочным человеком, а меня прямо колотило из-за этого от злости.
— Я тебя понимаю, — с чувством сказала я. — Хорошо, что этот подонок так обломался с теми твоими свечами! Как вспомню, на душе сразу приятно становится.
— Ты это о чем? — не поняла Алиция.
— Потом объясню. Рассказывай дальше!
— Сама понимаешь: я не могла никому ничего рассказать, пока тетка была жива. Лаура понимала, что я ни словом не обмолвлюсь. Тетка стояла уже одной ногой в могиле, не могла же я отравить ей последние минуты жизни, а то и сократить эту самую жизнь… А в результате этот подонок все равно ее угробил. А Лаура сразу после похорон устроила безобразнейший скандал, вцепилась в меня мертвой хваткой насчет пропавшего героина. Я от всего отпиралась. И она отступила, поскольку не знала точно, насколько много и чего именно я знаю. Ее чуть удар от злости не хватил. А потом в Варшаву заявился Ольсен, и тут уж мне пришлось несладко. Я не представляла, как от него отделаться, как объясниться с Лешеком, как поступить с тобой, ко мне цеплялись всякие подозрительные типы — то ли от милиции, то ли наоборот. И я даже не знаю, кого боялась больше, то ли наркодилеров, то ли родной милиции. Меня, кстати, сразу по возвращении вызывали, пришлось наплести им разной чуши…
Мы обе понимающе переглянулись и вздохнули, покаянно и в унисон.
— В тот последний вечер ко мне заявился Ольсен…
— За каким чертом ты ему вообще открыла дверь?
— А я и не открывала! — раздраженно отмахнулась Алиция. — Я еще не совсем дура. Только у него были ключи. Кароль подделал по той связке, которой пользовалась сестра. Этот тип вошел сам и объяснился со мной без обиняков: мы, мол, знаем, что наша карта у тебя, выбирай: или — или… Да только ясно же, что они уже договорились со мной покончить и сделают это сразу, как получат карту. А тут еще черт меня дернул отстаивать непричастность Лешека. Стало ясно, что выход у меня один: исчезнуть, причем устроить так, чтобы всю честную компанию загребли без меня. Пришлось поломать голову и придумать, каким манером сообщить тебе о спрятанных концах, — на случай, если ты тоже замешана. Потом отправила Гуннару телефонограмму. А потом мне вдруг очень резко и сильно захотелось спать…
— А та бумажка… когда ты ее спрятала в кастаньеты?
— Тогда же. На редкость насыщенный у меня выдался вечерок. Остатки клея спустила в унитаз, по-моему, никаких следов не осталось, а? Еще и крокодила пририсовала, чтоб тебе совсем уж все понятнее сделать…
Мы немного помолчали, сидя на широком пне и глядя на живописный лес, залитый серебристым лунным светом.
— Но какой молодец все-таки твой Гуннар! — прервала я затянувшееся молчание. — Без него ничего бы не получилось. Подумать только! На такие подвиги человека может толкнуть только нешуточная любовь. Он тебя любит! И ждет.
— Ну да. Он и сейчас меня ждет — – там, на шоссе. Наверное, весь уже испереживался. Я ведь все боялась, как бы он не перепутал тексты телеграмм. Как чувствовала, что перепутает! Поехали к нам, вместе поужинаем.
— С превеликим удовольствием. А свадьба когда? — поинтересовалась я, поднимаясь с пня и разминая затекшие ноги.
— Боюсь, через неделю, — вздохнула Алиция. — Если только Гуннар опять что-нибудь не перепутает. Ты-то будешь?
***
Конечно же я там была! А то как же.
Сначала, правда, пришлось смотаться в Польшу, но через неделю вернулась, уже вместе с Дьяволом. Он не мог перепоручить кому-либо доставить датским властям информацию о притопленной мерзопакости, хотел это сделать лично. После чего присоединился к гостям. Свадьба прошла на высоте, с участием множества польских друзей и родственников, или друзей родственников или родственников друзей, или просто знакомых. По такому поводу новобрачному непременно захотелось порисоваться перед гостями и избранницей сердца знанием ее родного языка. Он поднял бокал, вознамерившись произнести польский тост, и за столом воцарилась благоговейная тишина. Новобрачный тоже молчал, мучительно роясь в памяти.
— До свидания! — наконец разразился он торжествующим воплем.
С моей точки зрения, тост был как нельзя более правильным.
А уже перед самым своим отъездом я углядела в витрине магазина невообразимой красоты туфли — конечно же, из черного крокодила. Последняя модель, глаз не оторвать, а тут еще шпильки стали выходить из моды…
Теперь дело за малым — найти подходящую шайку злоумышленников и как следует вляпаться в ее делишки. Глядишь, принесут мне еще одного крокодила!
Вообще-то в привидения я не верю. А раз не верю, то и не боюсь. И все-таки мне стало не по себе. Мелькнула мысль: а не нарушила ли я в чем-нибудь последнюю ее волю?
— Сгинь-пропади, бесовское наваждение, — пробормотала я на всякий случай. — Кыш-кыш, чур меня, чур…
Заговор от нечистой силы сам собой подвернулся на язык, и я сочла его вполне уместным в такой неординарной ситуации.
— Ты балда, — отвечала мне на это покойница с нескрываемой укоризной. — Так я и знала, что встречу тебя тут. Извини, конечно, но вела ты себя как последняя дура.
После недолгого размышления я вынуждена была признать, что она права. В самом деле, какой идиоткой надо быть, чтобы поставить Ибон на первое место!
— Кстати, — заметила я тоже не без укора, хотя и по возможности корректно. — Раз уж ты на том свете, могла бы и подсказать. По старой дружбе. Я не говорю о вифайфе, это, понятно, чересчур, но хотя бы призеров в дерби…
— Дура, — отрезала чересчур агрессивно настроенная покойница. — Я на том же свете, что и ты! Включи мозги!
Смысл потусторонних ее речей слабо доходил до моего сознания, было лишь понятно, что дух Алиции за что-то на меня гневается. Что было неприятно само по себе, но хотя бы объясняло, почему меня не осчастливили подсказкой выигрышной ставки. Я чувствовала себя, мягко говоря, не очень уютно. Не каждый день общаешься с покойниками, пусть даже и ранее бывшими близкими подругами, вот так запросто, на короткой ноге. Кто знает, какой на этот счет существует этикет.
— Ты зачем явилась? Чтобы попугать меня? — спросила я неуверенно, пытаясь нащупать почву для разговора. — Тогда хочешь, пощелкаю зубами? Мне это сейчас запросто.
— Я явилась, чтобы сказать тебе, что ты дура. И я тоже, потому что считала тебя умнее. Или после моей смерти ты умудрилась катастрофически поглупеть?
С покойниками лучше не спорить, хотя, по-моему, она преувеличивала. Я немножко подумала в сторону того, а не проще ли дать деру, лучше даже с криком? Но ноги мои приросли к земле, и оторвать их было все равно что поставить атлетический рекорд. Пришлось занять соглашательскую позицию.
— Точно, поглупела. Скажу тебе больше: если ты возьмешь за правило таким вот манером возникать передо мной, психушки мне не миновать, и очень скоро. Ты вообще-то где обретаешься? На небесах?
— На земле. Постой-ка, ты и вправду не знаешь, что я жива?!
— Знаю. Что тебя убили. Не морочь мне голову.
И тут призрак Алиции изволил развеселиться.
— Ох, не могу, ты это серьезно? Так ты ничего не знаешь? Да жива я, жива, пощупай!
Наверное, я уже давно сошла с ума. Просто как-то не заметила. Собрав всю свою волю, я мужественно устояла на месте, пока призрак приближался. Зачем это мне к ней притрагиваться, наверняка ощущение не из приятных, когда рука твоя проходит сквозь тело, как сквозь воздух, нервы могут запросто сдать. С другой стороны, она ведь и обидеться может, если откажусь. У духа, небось, нервы тоже не железные…
Неугомонный призрак сам протянул ко мне руку, избавив от мук нерешительности.
Никакой это не воздух! Самая обыкновенная живая, Алиция!!!
— Матерь божья! Так ты жива?! Как же так?! Сдохнуть мне на месте, я ведь собственными глазами видела твой труп! Собственными руками щупала!!!
— Кстати, о моем трупе, — гневно сказала Алиция, когда мы наконец разжали долгие объятия и завершили процедуру обмена приветственными всхлипами и воплями. — Как ты думаешь, зачем я велела тебе его осмотреть? Сколько раз я тебе говорила, что сердце у меня с правой стороны!
Святые угодники!
Я поскорей уселась на пень, потому что коленки стали ватными и не держали. Ну конечно, я слышала это от нее сотни раз! Сердце у нее и впрямь было чуть сдвинуто к центру грудной клетки. Во время войны она подхватила туберкулез, и ей сделали пневмоторакс, никаких средств помягче под рукой тогда не нашлось. В результате и получилось смещение, небольшое, сантиметра на два, которое никак не сказывалось на ее здоровье. И это обстоятельство, такое важное, такое решающее, напрочь вылетело у меня из головы!
— Алиция, я действительно идиотка! — покаянно возопила я. — Секи мою повинную голову
— Подставляй, — согласилась она со своей вечной царственной небрежной рассеянностью и уселась рядом. — Только благодаря сердцу я осталась жива. Я ведь особо о нем не распространялась, знали только ты да Гуннар. Вот Гуннар — тот сразу понял, что это может иметь значение, а ты, недотепа, чуть меня не похоронила!
— И правда, недотепа и есть, — сокрушенно повинилась я. — Не добивай покаявшуюся, это немилосердно. А кто тебя выкрал? Гуннар, да?
— Ну а кто же еще? Прилетел самолетом, сразу, как получил мою телеграмму…
— Какую телеграмму?
— А ты не в курсе? Я отправила ему телеграмму перед тем, как тебе позвонить. «Morituri te salutant». Я условилась с ним в случае чего телеграфировать, он знал, что у меня неприятности, но не знал какие. «Morituri te salutant» должно было означать, что я выезжаю в Данию, a «Periculum in mora» — что ему надо немедленно прибыть в Польшу, Гуннар, конечно же, перепутал тексты — я-то собиралась ночь где-нибудь перекантоваться и утренним поездом выехать с Гданьского вокзала.
— А дальше?
— Дальше он явился в Варшаву, поговорил с моим врачом, напоил сторожа и забрал меня из морга. Идея насчет вывоза меня за границу пришла ему в голову, когда он увидел у Гали мою сумку. Ты знаешь, я забыла ее у сестры.
— Знаю, и не только это, но и как тебя переправили в ГДР. А как ты попала в Данию?
— Очень просто, через Швецию. Оттуда ведь въезд свободный. Гуннар оказался потрясающим умницей и ради такого случая даже поступился своей законопослушностью. Ничегошеньки не понимал и только панически боялся, как бы меня не укокошили по второму заходу, уже бесповоротно. Наверное, мне все же придется выйти за него замуж, — добавила она со вздохом.
— И правильно, — одобрила я. — Такая самоотверженность достойна награды!
Я потискала ее еще раз, чтобы избавиться от последних сомнений. Слишком велико было потрясение.
— А когда ты очнулась? И вообще — как ты себя чувствуешь?!
— Отлично. Особенно на свежем воздухе. Окончательно в себя пришла недели две назад, а вначале долго не могла сообразить, на каком я свете. Хотя рана сама по себе оказалась не опасной, сердце не затронула, но я впала в состояние какой-то мертвецкой спячки, что-то вроде летаргии или анабиоза. Да и холодильник в морге сыграл свою благотворную роль. Останься я лежать в тепле, не миновала бы участи скоропортящегося продукта. А потом меня стали лечить — сразу, как только выкрали. Сначала на дому у моего врача, кабинет у него оборудован по последнему слову. Говорят, я родилась в рубашке, эта твоя микстура вместе со снотворным вызвала эффект наподобие летаргии, а в нем меньше кровопотеря и быстрее все заживает. Так что обошлось.
— А здесь что было?
— А здесь Гуннар поместил меня в клинику под чужой фамилией. Потому что ужасно за меня переживал и боялся нового визита убийц. В общем, та еще история. Он подозревал всех подряд, в том числе собственного брата и мою сестру. Потому-то, кстати, и стащил мою сумку, когда она попалась ему на глаза. Да как стащил, это же вообще песня! Хватило ума выставить ее на лестницу.
— Серьезно?!
— Сказал Галине, что идет за носовым платком, вышел в прихожую, взял сумку и вынес ее на лестницу. Хорошо, что мимо ни одна душа не проходила, там ведь деньги лежали. На самом верху!
— Только датчанин способен на такую наивность! — ужаснулась я и снова ее пощупала. — Ему крупно повезло. А кто сыграл роль супруга для твоего бренного тела?
— Мой врач. В последний момент он сошел с поезда. А в Берлине уже ждал Гуннар, после выматывающей поездки через Юстад и Варнемюнде. Просто чудом успел. Не могу сказать, что после всего этого я прониклась уважением к нашей милиции, — – поморщилась она.
— А при чем здесь милиция? — удивилась я. — Тебе хотелось, чтобы его поймали? Чего придираешься?
— Милицейский врач похоронил бы меня за милую душу!
— Ну, положим, сначала он бы тебя за милую душу искромсал на вскрытии, — постаралась я сохранить объективность. — А к нашим ментам не придирайся, твою смерть констатировал врач скорой, какой-то молокосос. Что ему оставалось делать? Ты была вся ледяная, как вечная мерзлота, я собственноручно тебя щупала и могу подтвердить, никаких признаков жизни проявлять не удосуживалась, зато дырку от шампура врач сразу обнаружил. Будь у тебя все как у людей, тогда пожалуйста — предъявляй претензии, а так виноватых нету, любой другой на твоем месте окочурился бы. А милицейский врач до тебя вообще не добрался.
— Как это не добрался? — возмутилась Алиция. — Выходит, они на меня просто наплевали? По какому такому праву?
— По воле случая. И быка, — философски заметила я и рассказала ей о невероятных приключениях доктора Гржибека.
Десятого сентября я получила приглашение из Копенгагена.
Милейшие господа из датской следственной службы не подвели и исполнили свою часть уговора. Предстояло опознать кое-каких завсегдатаев ипподрома, и мое присутствие было там просто необходимо. В этой ситуации паспортное бюро пошло мне навстречу и, учитывая, что срок действия моего загранпаспорта еще не истек, оформило визу за пару часов, так что я пятнадцатого снова оказалась в Дании.
Шестнадцатого я действительно опознала нескольких известных мне молодчиков и уже семнадцатого была свободна как ветер. И этот ветер дул строго в одну вполне определенную сторону. Семнадцатое сентября было великим днем, в Шарлоттенлунде меня в этот день ждало дерби. Потому что, сговариваясь с этими галантными господами,я самым наглым образом держала в уме свой шкурный интерес.
В жуткой толчее и давке, не веря своему счастью, я с замиранием сердца упивалась происходящим на дорожках. Первой должна была прийти Ибон, любимица Михала, — вообще-то особа капризная и ветреная, на сей раз она пребывала в отличной форме. Три километра Ибон неслась как шайтан, как вдруг на последнем этапе ее обошел аутсайдер, которого я поставила последним номером! Мерзкая Ибон пришла второй!
Впрочем, я по сей день не уверена, точно ли Ибон кобыла. Может, и жеребец. От тако мерзавки всего можно ожидать, так меня наколоть! Надо полагать, это она от обиды, что не удалось порисоваться перед верным поклонником Михалом…
Настоящий тотошник никогда не сдается после первого проигрыша, да еще такого пустякового. Судьба ко мне все-таки смягчилась, и в финальном забеге я выиграла. Ожидая выплаты, я по сложившейся уже привычке поднялась наверх и поела. Отужинала с толком и расстановкой, стараясь продлить последнее пребывание в дорогом моему сердцу месте, и в результате покинула ипподром в числе последних.
Лес был безлюден и живописен, я брела сквозь него не спеша, наслаждаясь прогулкой. Почти совсем стемнело. Сумерки меня не смущали, доводилось ходить тут и в потемках. С тропки, ведущей к станции, я не сбилась бы и с закрытыми глазами. Да и луна уже взошла, хоть и ополовиненная, но освещала она не хуже фонаря.
Я дошла до небольшой полянки. Прогалину создавало отсутствие всего лишь одного дерева, здоровенный его комель валялся тут же, у тропинки. Я уселась на него и закурила, грустно размышляя о том, что нескоро снова сюда выберусь. Интересно, кто выиграет в будущем дерби? Кто из этих великолепных, дебютировавших на наших глазах трехлеток, все имена которых начинаются на «К»? Доживу ли до той поры, когда, заглянув в программку, где все дебютанты начинаются уже на «П», растроганно скажу о каком-нибудь жеребце: «Смотри, это же дочь Кариссимы!» Хотелось бы также узнать, будет ли когда-нибудь побит рекорд вифайфа — 248 тысяч крон… Какая все-таки милая, очаровательная страна эта Дания, вот только зачем они с таким странным упорством носят свои отвратительные штаны в черно-желтую клетку! Ладно уж бороды, но штаны…
Предаваясь философским размышлениям, я докурила свою сигарету, загасила окурок, придавив туфлей из черного крокодила, поднялась и посмотрела в ту сторону, куда убегала тропинка. И ощутила, как волосы поднимаются у меня на затылке.
В какой-нибудь паре шагов от меня, ясно освещенная луной, стояла Алиция.
На следующий день Дьявол соизволил сопроводить меня к майору, хоть всю дорогу и бурчал о дурах-бабах и бесполезной трате времени. Майор оказался таким же фомой неверующим, но наведаться с нами на квартиру Алиции согласился. Кастаньеты висели на своем месте, мне даже разрешили взять их в руки. Я внимательно оглядела их. Бог весть в который раз, потому как в Копенгагене они мне мозолили глаза каждый день. И не только глаза. Висели так по-дурацки, что, как только садишься за стол, они тебе по башке задевают. Я осмотрела их так и эдак, постучала ими…
Никаких следов вскрытия. Все такие же глянцево-черные, соединенные красным шнурком. Я сразу пала духом — почему-то казалось, что на лаке непременно должна быть какая-то метка, знак, или обнаружится что-то, вплетенное в шнурок. Наверное, меня сбили с толку ассоциации с узелковой письменностью инков — немудрено при такой-то сумятице в голове.
Майор с Дьяволом тоже удостоили кастаньеты самого пристального внимания. Обнюхали, обстукали ногтем, разве что на зуб не попробовали. И точно так же вынуждены были отступить.
— Ничего не вижу, — вздохнул майор.
— Да ерунда, — раздраженно буркнул Дьявол. — Пан майор, у нее уже навязчивый бред. Можно, конечно, отослать в Институт криминалистики, но какой смысл.
— Я того же мнения, но почему бы не отослать, — заколебался майор. — Вот только что мы им рекомендуем искать? Они могут определить, скажем, химический состав лака…
Все это время я стояла рядом, но мысли мои витали в самых разных местах. Куда еще Алиция могла воткнуть клочок бумаги? Да куда угодно. Могла промыть рейсфедер от туши и воткнуть в него. Могла налепить под стельку в старой туфле. Могла засунуть в тюбик от помады. Да, но тогда сказала бы по телефону, что я могу взять на память ее чертежный прибор, ее любимые туфли, ее помаду… А сказала почему-то о кастаньетах…
— Пусть она их себе забирает и рассматривает хоть до Страшного суда, — махнул рукой Дьявол.
— За твои грехи, прошлые и будущие, Бог покарал тебя заранее, отобрав последние остатки мозгов, — провозгласила я, вдохновленная свыше. — Пан майор, дайте-ка мне эту вещицу. Я верю в гений своей подруги, у которой под рукой не было Института криминалистики со всеми его чудесами техники. Думайте что хотите, посмотрим, кто окажется прав в финале. Можно мне пройти в ванную?
— Конечно, — заинтересованно пожал плечами майор.
Я взяла кастаньеты и удалилась в ванную, осененная неким воспоминанием. Как-то раз, когда я вернулась с работы, Алиция встретила меня сногсшибательным сообщением.
— Я украла новейшее изобретение, — радостно заявила мне она.
— Какое такое изобретение? — заинтересовалась я.
— Клей. По-моему, фантастический. Собираюсь подклеить себе подметку, сэкономлю пятнадцать крон на сапожнике. Помоги, его надо разогреть.
— Объективно говоря, воровать нехорошо, — заметила я, разглядывая кусок клея величиной с игральную кость, который Алиция держала в руках.
— А что делать, если он такой замечательный, а купить невозможно?
Клей и впрямь оказался замечательным. Плавился он градусах при пятидесяти, даже пламя свечи оказалось для него чересчур сильным; из маленькой игральной кости на полу образовалась солидная лужа, в нее вступил пришедший в это время Михал и приклеился намертво. Кроме Михала и подметки, Алиция склеила много чего нужного и ненужного, торопясь использовать лужу, пока она не засохла.
Нигде больше этот клей мне не попадался, у меня на работе о нем знали лишь понаслышке. Вроде бы какой-то новый состав для склейки пластика…
Я пустила в умывальник горячую, как кипяток, струю, а Дьявол и майор заинтересованно лезли мне под руку. Бросив кастаньеты в воду, я немного обождала, а потом осторожно, чтобы не обвариться, вытащила их за шнурок, сама не зная, чего ожидаю. Из двух частей, которыми полагалось стучать друг о дружку, одна как будто чуть-чуть изменилась. Как будто прорисовался рубец…
— Надо же… — недоверчиво протянул майор. Дьявол выхватил кастаньеты у меня из рук. Взвизгнув, я стала вырывать их обратно.
— Нет! Отдай! Надо еще подогреть!
В суматохе мы утопили в кипятке и шнурок. Рубец выделялся уже совсем явственно. Теперь мы все трое прыгали вокруг, но сунуть руку в кипяток никто не решался. Мы болтали в воде всякими предметами, пытаясь поддеть кастаньеты. Затычку тоже не вытащить, поскольку она без цепочки, мы суетились в панике, боясь, как бы клей совсем не растаял, и не догадывались закрутить кран, так что вода прибывала. Наконец Дьяволу удалось выловить их из кипятка и воткнуть в наметившуюся щель маникюрную пилочку. Осторожно разделили мы две половинки кастаньеты. Внутри лежала маленькая бумажка, сложенная вчетверо.
— Она была гением, — торжественно, с глубоким пиететом изрек Дьявол. Никогда и ни о ком я ничего такого от него не слышала.
— Поздравляю, — благожелательно, без тени зависти сказал майор. — Можете теперь почить на лаврах.
— Еще неизвестно, — запротестовал Дьявол, отрывая меня от попытки снова склеить две половинки так, чтобы не осталось следа. Увы, мне это не удалось.
— Иоанна, ну-ка расшифруй. Где это?
Вряд ли я бы так сразу узнала место, если б не нарисованный в верхнем углу крокодил — его хвост, заканчиваясь стрелкой, указывал на чертеж. Мне и гадать не пришлось: изучила я этот район как свои пять пальцев. Каждую улочку, каждую аллейку в парке, каждый перекресток… Крестиком было помечено место в тысяче двухстах метрах от суши — на прямой, прочерченной как продолжение улицы. Расстояние указано цифрами…
— Шарлоттенлунд… — прошептала я с суеверным трепетом. — А вот это улица Травербаневей, а здесь вход… то есть причал для яхт. Наверно, сначала он груз утопил, а потом обозначил расстояние?..
— Н-да, без плана искать бы нам до скончания века, — с облегчением вздохнул Дьявол. — Чтобы определить это место, надо быть ясновидцем или перерыть все морское дно по ту сторону Зеланда. Наверняка груз, да еще с балластом, уже занесло песком.
— Романтика, — мечтательно протянул майор. — Это же почти как настоящая корсарская карта с указанием сокровищ!
— Хороши сокровища! — меня даже передернуло от отвращения. — Интересно, как вы ими распорядитесь после того, как выловите? Устроите церемонию вторичного затопления?
Кастаньеты мне возвратили без единого слова. Однако врожденная честность требовала непременного обсуждения вопроса наследования с сестрой Алиции, и я незамедлительно отправилась к ней. Разговор, как и следовало ожидать, перешел на скандальное исчезновение останков, и я так поняла, что сестру не посвятили в злоключения пани Грущинской. А потому тоже решила помалкивать, только скорбно покачивала головой, разделяя ее негодование. Я была для нее просто собеседницей, с которой можно отвести душу, подругой убитой сестры, еще одной посвященной во всю эту историю. Она не знала ни о моих контактах с майором, ни об участии Дьявола, ни вообще о ходе расследования и потому говорила со мной откровенно, без всякой оглядки.
— Вы понимаете, — сказала она доверительно, — может, и нехорошо бросать тень на человека, но пан Збышек имеет к этому делу какое-то отношение, я уверена. Он вел себя так странно…
— Странно — это как? — насторожилась я. — И когда именно?
Сестра понизила голос, словно нас могли подслушать.
— Здесь, ночью на лестнице. Подслушивал под дверью, вместо того чтобы позвонить и войти, старался, чтобы его не заметили…
Я очень удивилась — у меня-то сложилось впечатление, что Збышек и не помышлял прятаться от бдительного привратника. Ох уж эти его закидоны!
— А как он это делал? — Я тоже перешла на доверительный шепот. — Я не в курсе, а вдруг тут что-то важное? Вы сами его видели?
— Видел один мой знакомый… то есть муж! Муж его видел, как раз возвращался домой…
При упоминании о знакомом я сразу навострила слух.
— Наверное, пан Линце? — небрежно поинтересовалась я, пропустив мимо ушей превращение знакомого в мужа.
— Так вы знаете? — удивилась сестра с некоторой даже обидой. — Вы с ним тоже знакомы?
Я, правда, не поняла, что именно я знаю, зато понимала, как можно это узнать. Научилась у Дьявола врать не моргнув глазом.
— Конечно. Еще с Копенгагена. А что он говорил о Збышеке?
Сестра Алиции немного помялась для порядка, а потом стала рассказывать:
— Он поднимался к нам по лестнице, а Збышек стоял наверху и спрятался, как только заслышал шаги. Он подслушивал под ее дверью…
Чтобы увидеть Збышека, подслушивавшего под дверью Алиции, идущему снизу надо было подняться как минимум еще на пол-этажа. Кароль Линце, не иначе как предвидя скорую насильственную смерть Алиции и острую необходимость свидетельских показаний, поднялся наверх, пожелав лицезреть будущего убийцу. Как же это так получилось, что майор не установил факт его пребывания в доме?
— Значит, Линце ночевал у вас? — спросила я по наитию.
— Ну да, так получилось. Он просил никому не говорить, но раз уж вы знаете, то вам, наверное, можно. Он боялся, как бы до начальства не дошло — ему полагалось быть в командировке совсем в другом месте. Милиция, сами понимаете, везде нос сует, куда надо и куда не надо, а люди потом страдают, даже когда совсем ни при чем. Да он так и так вне подозрений, почти что родственник, вот мы и не стали упоминать. Зачем доставлять ближнему лишние хлопоты.
Я едва подавила отчаянный крик души. Ну что с нее взять, всегда она отличалась бесхитростной простотой, считая невинными лапушками самых жутких головорезов. Что мне делать с этой божьей коровкой? Сказать ей правду? Ничего не сказать и напустить на нее майора? Но ведь она отнеслась ко мне с таким доверием! Вот положеньице!
— Не знаю, правильно ли это, — мягко засомневалась я, хотя больше всего мне хотелось вскочить со стула и с диким воем рвать на себе волосы.
— В каком смысле? — – растерянно спросила сестра Алиции.
— Ну, что вы о нем не упоминали. Может быть, какое-то незначительное беспокойство вы бы ему и причинили (вот уж воистину!), зато вдруг бы он следствию подсказал что-нибудь важное? Он ведь встречался с Алицией в Копенгагене, видел этого Збышека собственными глазами. Мог бы помочь…
— О Збышеке он рассказал нам, а мы, уже от себя лично, — – милиции. Что касается Копенгагена… А при чем тут Копенгаген?
Нет, надо кончать разговор, а то еще выудит из меня лишнее. Вот-вот решит, что должна посоветоваться с мужем, муж позвонит приятелю…
Я помчалась домой со всех ног, прикидывая по дороге, как поступить. Ну что ж, пусть сестра Алиции обижается сколько хочет, но молчать я не стану!
— Я знаю, где был Кароль Линце в день убийства… то есть в ночь, — с порога заявила я Дьяволу, едва переведя дух после спринтерского рывка вверх по ступенькам.
— Где?! И откуда ты знаешь?!
— Этажом ниже… Есть свидетели.
Дьявол взирал на меня снисходительно, как на тихопомешанную, которая особой опасности для общества не представляет.
— Официально пан Кароль был в Познани, и доказать обратное мы не можем. А как понимать «этажом ниже»?
— Так и понимай. В доме Алиции, только этажом ниже. Гостил у своего приятеля, зятя Алиции, который по его дружеской просьбе опустил сей мелкий факт в своих показаниях. Этот ублюдок еще и Збышека пытался подставить! Сестра Алиции рассказала мне все по секрету, пусть майор делает с этим что хочет, но учтите — я вам ничего не говорила. И советую поторопиться — наверняка они уже названивают своему любимчику Каролю.
Дьявол, растеряв всю свою снисходительность, припустил к майору во все лопатки. Домой он вернулся лишь поздним вечером, с весьма довольным видом.
— Майор — тертый калач! Последние два дня только тем и занимался, что искал улики против этого мерзавца, и вот наконец получил. Сестра Алиции в шоке, а зять бьется головой о стену. Скоро пробьет дырку к соседям.
— Это и будет уликой? — саркастически спросила я.
— Не совсем. Неужели так и не догадалась? Ты все ходила вокруг да около, еще немного, и сама поймешь.
— И пытаться не стану. Если ты не прекратишь играть в загадки, завтра на голову майора свалится новое убийство.
— Начинается на «с», — подсказал Дьявол и побежал от меня вокруг стола.
— Спаси и сохрани! — выкрикнула я и метнулась за ним, хотя убивать его мне было вовсе не с руки — мертвые, как известно, не только не потеют, но и молчат. — Как раз на «с», даже на два!
— Что вы тут вытворяете? — возмущенно спросил мой старший ребенок, просунув голову в комнату, когда мы перевернули третий стул. — А мне казалось, что вы в своем солидном возрасте все эти глупости давно в прошлом оставили!
Вмешательство юного грубияна несколько охладило мой пыл, да и переворачивать больше было нечего. Игривое настроение Дьявола свидетельствовало, что улика найдена неопровержимая. На «с»…
— Если скажешь, что свечи, выброшусь из окна, — мрачно пригрозила я, эти свечи у меня уже в печенках сидели, избавиться от них было пределом моих мечтаний.
— Конечно же, свечи, — подтвердил ликующий Дьявол.
Похоже, не у одной меня те свечи сидели в печенках, майор тоже не избегнул сей горькой участи. В Институте криминалистики установили наличие на одном из костюмов Кароля пятен от красного стеарина. Его гардероб майор брал для осмотра еще раньше, сразу же после моего звонка из Копенгагена. Особенно много следов нашли на коленях брюк, видно, в поисках плана он облазил всю квартиру. Стеарин на костюме по своему составу не отличается от тех стружек, которые майор собрал со стола Алиции…
Я снова закрыла глаза. Все верно, перед тем прикончили у себя наверху бутылку рябиновки — Алиции дали прибавку к жалованью, а у меня дела были хоть плачь, вот мы и то ли праздновали, то ли стресс снимали. На комоде, создавая атмосферу, горели три красивые красные свечи. На последней рюмке рябиновки компанию нам составила дочь хозяев — она пришла нас пригласить вниз, на кофе. Помнится, я положила себе в чашку кусок сахара и стала торопливо размешивать, чтобы потом деликатно, не привлекая внимания, передать единственную ложечку Алиции.
— Чего ты так зубами скрипишь? — зашипела на меня Алиция по-польски, не меняя светского выражения лица.
— У меня глисты, — – машинально парировала я, тоже лучась аристократической улыбкой. И сунула ей под столом ложечку.
Вместе с рябиновкой в меня влились азарт и бесшабашность. Я с нетерпением вслушивалась в ее болтовню с хозяином дома о погоде, поскольку мне надо было обсудить с ним совсем другой вопрос, неизмеримо важнее. Воспользовалась паузой, когда он стал наполнять рюмки.
— Алиция, если ты немедленно не переведешь разговор в нужное русло, я начну петь, — пригрозила я и торжественно добавила: — Ибо польская народная песня неукротимо рвется из моих глубин.
— Так! — благовоспитанно осклабилась Алиция. — Из каких таких глубин?
— Из глубин души, сердца, легких.
Разговор велся одновременно на четырех языках. На немецком, английском, французском и датском. В последнем вот это самое «так» всегда оказывалось для меня камнем преткновения. До сих пор, как заслышу, вздрагиваю и начинаю мучительно соображать, то ли мне по-польски сказали «да», то ли на датском «спасибо».
После такой угрозы Алиция предпочла не рисковать и быстро перевела беседу на интересующую меня тему, а затем, сократив визит до минимума, потащила меня наверх. Результат разговора оказался самым благоприятным, красивые свечи на комоде продолжали красиво гореть, и Алиция извлекла из шкафчика бутылку «Соплицы».
— За наше здоровье, раз такое дело! — удовлетворенно провозгласила она.
Родимая народная песня рвалась из моей груди все неудержимей, и после наполовину опустошенной бутылки мы таки ее грянули. Но не хватающую за сердце «Гораль, небось тебе жаль», а плясовую, как того требовали сложившиеся обстоятельства.
Мысленным взором я видела Алицию как живую: вот она самозабвенно притопывает, а потом со стоном хватается за ногу, попытавшись продемонстрировать, как в польском обереке полагается припадать на одно колено. В результате финал плясовой я исполняла соло.
— Потише! — взывала Алиция, рыдая от смеха. — Не топочи так!
Топотала ногами!!! Что-то отплясывала и топотала ногами! Ну конечно, испанские народные танцы! Кастаньеты! Любимые ее кастаньеты! Я бралась за них и топотала ногами!!!
— Знаю! — закричала я, срываясь с места. — Знаю, о чем речь! Как я могла забыть, ведь они висели у меня перед самым носом!
— Что висело? Перед каким носом? Говори, не тяни!
Взволнованная до глубины души, я готова была сию минуту лететь за завещанным мне наследством.
— Кастаньеты! Помнишь? Они висели на стене над той надписью. Подарок и мое наследство, Алиция очень ими дорожила и всегда возила с собой. Надо их сейчас же забрать!
— Куда тебя несет на ночь глядя? Квартира опечатана, завтра заберем, никуда они за ночь не денутся.
— Погоди, — забеспокоилась я. — Надо, наверное, обговорить с сестрой. Она ведь основная наследница…
И только тут до Дьявола наконец дошло.
— Не хочешь ли ты сказать, — всполошился он, — что она спрятала план в кастаньетах? Чушь, это же два цельных куска дерева или пластика.
— Цельные, не цельные, какая разница? Алиция наказала мне их забрать — значит, не без причины. Завтра же пойду к майору за разрешением. И к сестре зайду — я человек честный.
Дьявол насупился, всем своим видом выражая неодобрение.
— Я тут пытаюсь разобраться в серьезном вопросе, прошу у тебя помощи, а ты мне дуришь голову какими-то кастаньетами. Верю, Алиция тебе их завещала. Раз не могла на них надышаться, кому еще и отдать, как не ближайшей подруге. Но это еще ничего не значит.
— Не противоречь сам себе! Еще какую-то минуту назад ты уверял, что в такой ситуации она могла упоминать только о самом важном.
— Даже в самое важное вполне может затесаться один пустячок, она ведь тоже человек. Лучше вспоминай дальше.
— Это должен быть маленький клочок бумажки, — задумчиво гнула я свою линию
— С чего ты взяла?
Я очнулась и посмотрела на него. И правда, с чего я взяла? Из письма Алиции к Лешеку. Стоп, этого говорить нельзя.
— С того, что вряд ли такая информация будет написана аршинными буквами на уличной афише. Нет, это крошечный клочок, и кастаньеты тут очень даже годятся. Если не в них, тогда я ничем помочь не могу, ищите сами.
Дьявол умеет сеять в человеческих душах смятение, и на встречу с майором я шла с тяжелым сердцем. Переговорить с Лешеком я не успела. Компрометирующие письма сожгла, не видя другого способа навсегда сокрыть их от людских глаз. Уверена, Алиция такой поступок бы одобрила.
Майор оказался гораздо великодушнее, чем Дьявол о нем думал, и не только не оторвал мне голову, но и простил. Условно.
— Вы должны потрудиться для своей реабилитации, согласитесь, грехов за вами числится много, — усмехнулся он. — Вы ведь хорошо знали свою подругу, уверен, стоит вам как следует пораскинуть умом, и злосчастный груз найдется. Вы сможете понять, куда она могла спрятать карту с его местоположением. А с паном Линце мы и сами справимся, он сейчас в Польше, ведет себя как ни в чем не бывало, хотя вряд ли настолько спокоен, как хочет выглядеть. Пани Лауру мы уже навестили и обнаружили прекрасно оборудованную лабораторию. Я начинаю понимать причины, по которым пани Хансен предпочитала молчать об этом деле, во всяком случае, на первых порах. Пани Лаура утверждает, что лаборатория устроена с ведома ее покойной тетушки.
Бедная Алиция! Наверняка она пыталась объясниться с Лаурой, и эта змея сказала ей то же самое!
— А кто все-таки ее убил? — спросила я, осмелев от доброжелательности майора.
Майор тяжко и искренне вздохнул, чем невольно вызвал во мне сочувствие.
— Увы, из трех прямых кандидатов в убийцы все трое имеют неоспоримое алиби. Кто-то из них водит нас за нос, но кто? Так что убийцы пока нет…
Прозвучало это так печально и жалобно, как если бы речь шла об отсутствии куска хлеба для голодных детей. У меня даже сердце защемило.
— Неужто так уж никто и не входил в этот дом?
— Получается, не входил…
– А из жильцов? Может, у кого из них были гости?
— Если начистоту, то я тоже так думаю. Но если хозяин говорит, что гостя не было, как доказать обратное? Особенно если этого гостя более никто не видел? Ну ничего, не будем унывать, глядишь, что-нибудь да всплывет.
Узнав о просьбе майора, Дьявол вцепился в меня мертвой хваткой.
— Ты меня выставила идиотом, — заявил он. — Теперь мне нужно отыскать эту дрянь, иначе моей репутации вообще хана. Так что соображай! Вспомни все, что только можешь. Представь себя на месте Алиции!
— Сумка! — выпалила я первое, что пришло на ум, как только я им пораскинула.
— А разве майор тебе не сказал? Сумка была у сестры. Простояла все эти дни на столике в прихожей, в такой панике никто не обращал на нее внимания. В день убийства Алиция заходила к сестре перед обедом и забыла ее. Не понимаю, как она домой попала, ключи ведь должны были быть в сумке?
— В кармане. Алиция носила в кармане жакета. А в сумке у нее были запасные, если, конечно, она их не потеряла. Что там еще лежало?
— Неизвестно.
— Вы что, не смотрели?
— Она исчезла. Сестра утверждает, что заметила сумку через три дня, заглянула в нее, увидела сверху папку и кошелек с деньгами, дальше не полезла, отложила на потом, а потом сумка исчезла. Как раз когда приезжал Гуннар.
— Надеюсь, ты не подозреваешь Гуннара в воровстве?
— А почему бы и нет? Мог взять на память. Ты его вообще в бальзамировании трупов подозреваешь, и ничего!
– Кто угодно, но только не Гуннар! — запротестовала я. — Как только у тебя язык повернулся, ты не знаешь датчан и не знаешь Гуннара! Он бы от одной мысли о краже разрыв сердца получил! Они там все свихнулись на честности, о преступлениях, может, и слышали, но считают байками! Исключено!
Дьявол пожал плечами. Профессия не позволяла ему принимать на веру человеческую порядочность, тем более что ему не так уж часто доводилось с нею сталкиваться. Не всем же везет так, как мне! Я же собственными глазами видела, как Алиция беззаботно оставляла свою сумку — со сломанной молнией и торчащим из нее кошельком — в одном конце универмага, а сама шла что-то примерять в другой. Потом не могла вспомнить, где ее оставила, вроде бы возле зеленого такого свитерка. Свитерок оказывался голубым, но сумка и впрямь стояла рядом целехонькая.
Я сама как-то забыла на вешалке в примерочной серебряную цепочку из «Орио», с висюльками из плавленого жемчуга, — и забрала ее в целости и сохранности на следующий день. А уж о зонтике, который я где только не забывала и всегда отыскивала, и вспоминать не приходится.
Отыскивала, пока не напоролась на соотечественника.
Упаси боже, я ничего не хочу сказать плохого о поляках, тем паче бросить тень на цвет нашего искусства, ибо соотечественником был славный наш режиссер, в чьем номере я забыла зонтик. Назавтра со спокойной душой вернулась за ним, а нет ни зонтика, ни режиссера. Надо сказать, режиссер гостил в Копенгагене в обществе славной нашей звезды, да что тут скрывать, режиссером был Януш Моргенштерн, а звездой — Беата Тышкевич. Как раз перед тем она оставила у него свой багаж, а сама отбыла в Париж. Ну и Моргенштерн забрал этот багаж вместе с моим зонтом в Польшу. Обнаружив такую чудовищную накладку, персонал отеля впал в отчаяние, без конца извинялся, пока я не заверила их, что получу свою пропажу у пани Тышкевич в Польше. Со временем я купила себе другой зонт, а про тот позабыла.
Короче, мысль о том, что Гуннар мог спереть сумку Алиции, показалась мне совершенно дикой, а вся эта история — очень подозрительной. Он мог взять машину, вполне допускаю, что у них имелась на этот счет договоренность и это было вполне законно. Но спереть сумку с деньгами — никогда!
— Вряд ли она прятала в сумке что-то важное, — покачал головой Дьявол. — Наверняка считалась с возможностью нападения, обыска или чего-нибудь в таком роде! Придумай другое место.
— Ну, тогда свечи…
— Не вариант. Майора свечи порядком озадачили, и он приказал исследовать их как можно тщательней. В результате удалось выяснить, что свечи разрезались на тонкие ломтики, никаких других манипуляций с ними не производили, ничего не вытаскивали. То есть в них ничего не было спрятано, и в сгоревших частях тоже, иначе фитиль, догорев до преграды, сразу бы погас. Сравнение с образцом подтвердило это.
— С каким таким образцом? — упавшим голосом спросила я, заподозрив неладное.
— Мне казалось, что для тебя разоблачение убийцы важнее каких-то там свечей…
— Ты взял мои свечи!
— Только одну!
— Надо было сказать мне об этом в Копенгагене! Я бы еще купила!
— В другой раз купишь, делов-то. Не отвлекайся. Свечи отпадают, думай дальше.
Глубоко расстроенная понесенным уроном, я вытащила оставшиеся пять свечей и зажгла. Горели они красивым ровным пламенем, без дыма и копоти. Я любовалась пламенем и вспоминала минуты, когда передо мной трепетали такие же вот огоньки. Наши именины — мои и Михала, день рождения Алиции, торжество в связи с повышением ее по службе, слегка омраченное, правда, моими личными неурядицами, отсутствием работы и вида на жительство…
Что-то внезапно замаячило в моей голове и тут же исчезло. Потом вдруг опять замаячило, на этот раз в душе. Я словно бы упускала какую-то деталь. Не обязательно связанную с донимавшей меня загадкой, но тоже очень важную.
— Ну? — нетерпеливо сказал Дьявол. Прислонившись к стене, он всматривался в меня с надеждой. — Я же вижу: ты что-то вспомнила.
— Не знаю. — Я с сомнением пожала плечами. — Эти свечи у меня с чем-то ассоциируются, с какой-то подсказкой, а вот с какой — никак не пойму. Задавай наводящие вопросы, вдруг поможет.
— Попробую. Мне тут в голову пришла одна дельная мысль. Алиция была умницей. Обрати внимание — с той самой минуты, как ты наткнулась на микрофон, все, что она тебе говорила, имело глубокий смысл. Каждая фраза была взвешена, ничего лишнего. Так что вспомни, прошу тебя, все до последнего слова.
Почему-то вспоминать я начала с конца. В конце речь шла о словарях, именно в них и нашлись потом самые ценные указания — кроме самого ценного: где искать груз.
— Кстати, а что было на Розенгардене? — поинтересовалась я невпопад.
— Прачечная. Небольшая частная прачечная, куда наведывался Аксель Петерсен и вся его братия — якобы сдавать рубашки. Странно, почему Алиция ни словом не обмолвилась о словарях по телефону? На что рассчитывала?
— На то, что кто-то их найдет. Не могла же она постоянно говорить на эту тему, один раз уже упоминала о них перед микрофоном. Боялась, что избыточность упоминаний наведет на след. Вообще всего боялась.
— И потому несла по телефону полную чушь… Погоди, а может, все же не только чушь?
— То есть? — насторожилась я, тем более что в голове как будто начало проясняться.
— Мне кажется… — – Дьявол наморщил лоб. — Мне кажется, ты сказала что-то очень странное. Постой-ка… Сначала спросила, не хлебнула ли она лишку, потом сказала что-то совсем уж непонятное. Дай бог памяти… «топотала ногами»!
Топотала ногами!
Тут у меня в голове словно выключателем щелкнули и все окончательно прояснилось.
— Знаю! — завопила я. — Она мне велела после ее смерти взять себе что-то на память. Ну конечно! Очень важное! Только вот что именно?
— А ты что, не знаешь?
— Понятия не имею. Она тогда сказала: «Возьми себе то, за что ты бралась после визита к благодетелям». Потом добавила: «И топотала ногами». Вот и пойми, что это может значить!
— Вспоминай! Ты же всегда похвалялась своей памятью. Все мои грешки помнишь.
— Твои грешки слишком глубоки и многочисленны, они врезаны в нее, словно в камень. Погоди, не сбивай меня.
Я закрыла глаза. Перед моим мысленным взором предстала просторная столовая, стол на двадцать четыре персоны, маленький столик, кресла, серебряный подсвечник, серебряный кофейник, чашки королевского фарфора и к ним ко всем — одна-единственная серебряная ложечка. Хозяева пили кофе без сахара и постоянно забывали о ложечках. На столике возвышались бутылка виски, бутылка коньяка и содовая…
Я открыла глаза и простонала:
— Боже, а перед тем мы пили рябиновку!
— Алкоголички! — брюзгливо фыркнул Дьявол.
Я из последних сил старалась сохранить остатки здравого смысла и не кинуться тут же разгадывать эту головоломку, но одним возникшим у меня соображением, хотя и довольно-таки бредовым, я тут же поделилась с Дьяволом:
— Не будь Гуннар таким законопослушным, я бы предположила, что это он выкрал труп — решил забальзамировать на память. Но Гуннар непременно предварительно заручился бы разрешением властей.
— Майор не привык полагаться на чью-то законопослушность, при его профессии это — последнее дело, — ответил Дьявол самодовольно. — Он все проверил. Труп Алиции в Данию так и не прибыл. Гуннар же уехал из Польши на машине Алиции днем раньше. Из Свиноустья в Юстад, никто его не задерживал — доверенность на машину была еще действительна.
— А каким образом у трупа вдруг оказался выездной паспорт?
— Она получила его за неделю до гибели, наверняка держала при себе. С документами там вообще странное дело — после ее смерти в квартире не нашли ничего, не только паспорта, но и водительских прав, метрики, вообще ничего.
— Погоди, а дамскую сумку там нашли — такую большую, со сломанной молнией, в черно-бежевую клетку? Любимая ее сумка, она в ней все держала. Кстати, а вот такого несессера, как описала пани Грущинская, у Алиции отродясь не было. Могу поклясться!.
— Не уверен, но вроде как сумки там не было. А в чем дело? Это важно?
— Поручиться не могу, — в раздумье протянула я. — Насколько я знала Алицию, она вполне могла где-нибудь ее забыть. Со всеми бумагами. Причем где угодно: у подруги, в магазине, на лестничной площадке…
— А потом сумку подобрал как раз тот тип, которому позарез понадобилось вывезти ее труп? Но зачем? И куда вывезти?
— Не знаю. Это теперь надо всю ГДР прочесывать.
— Эк замахнулась! Будем надеяться, таких экстренных мер не понадобится и все выяснится и без этого.
Дьяволу пора было возвращаться в Варшаву, на дальнейшем пребывании в Дании я тоже не настаивала, так что на следующий день мы вместе сели в самолет. У меня были свои планы. Я их обсудила за спиной Дьявола с двумя галантными господами из Интерпола и возвращалась к родным пенатам, окрыленная надеждой. Дьявол, выпросив у Аниты памятный обломок шампура, вез его с собой как вещественное доказательство. Когда я спросила, не рассчитывает ли он обнаружить на нем отпечатки пальцев, он посмотрел на меня со снисходительным презрением.
— Отпечатки пальцев — это миф и легенда. Сколько раз можно повторять?! Обнаружить их можно на таком ничтожно малом количестве предметов, что вообще диву даешься, как еще их ухитряются оставлять. На этом обломке они, может, и будут, но лишь Анитины, да и то смазанные. Мне надо проверить, подходит ли он к тому куску, который мы нашли в Варшаве.
Уже в самолете Дьявол решил меня порадовать еще одной новостью.
— Да, забыл тебе сказать, — вкрадчиво протянул он. — Майор мне тут сообщил кое-что о Кароле.
— Ну! — насторожилась я, встревоженная его злорадным тоном и эффектной паузой.
— В какой-то прошлогодней газете был репортаж о путешествии на яхте в Данию. Подписан: «К. Линце». На месте майора я бы тебе голову оторвал. Перечисляя людей, с которыми Алиция зналась в Дании, ты так тщательно постаралась забыть о Лешеке Кшижановском, что проигнорировала и тех, кого он взял к себе на борт. А Линце был как раз таковым. Вообще-то пан Кароль довольно часто плавает корреспондентом, но тот рейс оказался для него особенно памятным, да и не только для него.
Десять дней тому назад некая пани Грущинская с Центрального вокзала отправлялась в Берлин, где служил ее супруг. Она села вечером в спальный вагон и прошла в свое купе первого класса. Одно из мест в купе было уже занято. На нем, отвернувшись лицом к стене и укутавшись пледом, спала какая-то темноволосая дама. В ногах у нее с озабоченным видом сидел ее муж.
— Прошу меня простить, — обратился он к пани Грущинской. — Моей жене немного нездоровится, она приняла снотворное, и я боюсь, как бы она не проспала границу. А у меня место в другом купе, нам не удалось купить совместное. Можно попросить вас о помощи?
Пани Грущинская была столь возмущена персоналом «Орбиса», не нашедшим возможности устроить больную женщину вместе с супругом, что без всяких колебаний вызвалась помочь, чем только сможет. Озабоченный муж с явным облегчением показал на небольшой изящный несессер.
— Вот здесь ее документы и медицинское свидетельство, я везу ее за границу для лечения — психическая травма, сложный случай, вы меня понимаете, не хотелось бы на эту тему распространяться. Если таможенники зайдут сюда до моего прихода, не могли бы вы показать им эти бумаги? Вы меня очень обяжете. Вещей у жены при себе нет, весь багаж со мной.
Пани Грущинской глубоко импонировало лечение у зарубежных светил, и ее доброжелательность возросла еще больше. Она только уточнила, не надо ли больной давать каких лекарств, и заверила супруга, что все будет в порядке. Успокоенный пассажир, рассыпаясь в благодарностях, покинул купе незадолго перед тем, как поезд тронулся.
Границу пересекали за полночь. Любезный чиновник разбудил пани Грущинскую, мельком оглядел два ее чемодана, с полным доверием отнесся к их содержимому. Его не заинтересовали ни два литра водки, ни два килограмма колбасы, ни бигос домашнего приготовления и домашний же вишневый конфитюр — любимое лакомство пана Грущинского. После чего чиновник обратил свой взор к другой пассажирке, продолжавшей спать мертвым сном на своей полке.
— Прошу вас не будить эту даму! — грудью встала на ее защиту пани Грущинская. — Она больна, приняла снотворное. Не надо ее тревожить, у нее что-то с нервами, как раз едет на лечение. Вот ее паспорт и медицинское свидетельство.
Она открыла изящный несессер из замши теплого золотистого цвета и вытащила из-под скромных запасов косметики, бигуди, лекарств и других подобного рода мелочей папку с документами.
— А ее багаж? — спросил таможенник, пробегая глазами бумаги.
— Какой может быть багаж у больной? — возмутилась пани Грущинская. — Багаж у мужа, он едет в другом купе — не смог достать совместного. Вы же знаете, этот «Орбис» нас за людей не считает, издевается как только может! Совсем затерроризировал!
Она хотела сказать «затретировал», но от полноты чувств даже оговорилась. Таможенник нерешительно осмотрел макушку спящей, потом склонился и осветил фонариком ей лицо, пытаясь сверить с фотографией на паспорте. Тут уж пани Грущинская набросилась на него всерьез.
— Что вы делаете! — шипела она. — Я все понимаю — контроль, доллары и прочее! Но сердце-то у вас есть? Вы что, хотите иметь на совести сердечный приступ тяжело больной женщины?! У нее от этого вашего фонаря может случиться инфаркт или инсульт, больного человека так будить нельзя!
Таможеннику к этому времени удалось сравнить лицо на фотографии с лицом спящей и удостовериться, что здесь все в порядке, как и с медицинским свидетельством, багажа действительно никакого не имелось, а тут еще на него наступала пылающая праведным гневом матрона. Надо сказать, пани Грущинская дамой была импозантной и колоритной в полном смысле этого слова. Ростом не менее метра семидесяти, весом килограммов под сто, а главное — чем-то она до трепета в поджилках напоминала ему тещу, разве что была чуть помоложе. Таможенник торопливо погасил фонарь.
— Ну что вы, не собираюсь я ее будить, — пошел он на попятный. — Мне только с фото надо было сверить. У нее тут, как я вижу, есть и копия свидетельства на немецком? А муж, говорите, в другом купе? Благодарю вас, спокойной ночи.
И покинул купе с такой поспешностью, что это скорее смахивало на бегство..
Пани Грущинская аккуратно упрятала документы. Пользуясь случаем, прочитала копию и польский оригинал, сочувственно вздохнула, удостоверившись, что болезнь незнакомки действительно психического свойства и осложнена частичным параличом, грустно покачала головой и обратила внимание на фамилию. Не похожа на польскую. Хансен, Алиция Хансен…
Эту фамилию она хорошо запомнила. Потому что в Берлине по прибытии поезда довольно долго вынуждена была выкрикивать ее на перроне, пытаясь разыскать мужа соседки. Муж от самой Варшавы ни разу не заглянул к ним в купе, но пани Грущинскую это не насторожило, и лишь к концу путешествия она встревожилась. Муж соседки как сквозь землю провалился. Она вышла из своего купе, пробежала по соседним, выскочила на перрон, пытаясь разглядеть в толпе один раз виденное лицо — и с ужасом понимая, что совершенно его не помнит. За нею по пятам носился ее супруг, немало озадаченный странным поведением своей половины.
— Пан Хансен! — взывала половина в надежде, что пан Хансен все-таки где-то здесь, поблизости, вот только она не может его распознать. — Пан Хансен!
Наверняка пани Грущинская разнервничалась бы еще больше, знай она, что, во-первых, пан Хансен вот уже четверть века покоится на кладбище, а во-вторых, никогда не был мужем больной дамы, а доводился ей отцом. В полной растерянности вернулась она в купе, а тут ее ждал еще сюрприз. Место, на котором только что спала ее подопечная, пустовало. Соседка как сквозь землю провалилась.
Успокоившись, пани Грущинская рассудила, что муж больной дамы, наверное, привел с собой медсестру и вдвоем они ее забрали. Легкую обиду она подавила мыслями о том, что попрощаться с нею ему не позволили неизбежные в таких случаях суматоха и спешка. Мысль о подвохе ей и в голову не пришла. Попросивший ее об одолжении человек выглядел респектабельно, внушал симпатию и сочувствие…
Эту историю доложил майору один из подчиненных, он же и разыскал пани Грущинскую в Берлине в обществе мужа и банок с вишневым конфитюром. Перед тем все усилия майора по розыску трупа заканчивались впустую, а тут он наконец получил документально подтвержденное свидетельство, что гражданка Алиция Хансен отбыла за границу поездом в одном купе с гражданкой Марией Грущинской. Таинственного псевдомужа первой гражданки разыскать не удалось, хотя на всякий случай пани Грущинской предъявили фотографии нескольких возможных кандидатов, в том числе и Гуннара. Вот так труп Алиции исчез во второй раз, теперь уже в Берлине.
Не удалось отыскать и выдавшего медицинское свидетельство врача, поскольку его фамилию никто не запомнил, а само свидетельство исчезло вместе с покойницей.
Я с нетерпением поджидала Дьявола, который до позднего вечера совещался с международными легавыми. Я не просто жаждала сатисфакции, но и имела к нему много вопросов — вчера, памятуя о собственной небезвинности, я не решилась особенно приставать, тем более что моя смекалка, проявленная в описании ипподрома и неограниченных возможностей этого теплого местечка по части всяких сделок, пробудила в Дьяволе смутные подозрения. Из всей компании, внимавшей мне вчера с большим интересом, лишь один он уловил, что мои догадки по поводу вифайфа Норвежца и контактов плешивого недомерка в шляпе выглядят чересчур уж гениальными. Так что я не рискнула вчера особо высовываться. Но теперь, после очередной его подставы, совесть меня уже не терзала.
— Значит, это Анита на меня напала, да? Загримированная, в маскарадном костюме? — ехидно поинтересовалась я, когда он вернулся.
Он расхохотался.
— Я ничего такого не говорил. Сама придумала, сама поверила, сама испугалась.
— Или ты мне сейчас выкладываешь всю правду, или больше не буду вам помогать. Вообще. Да и какая от меня помощь, если я такая бестолочь? Вот и ищите свой героин сами!
— Шантажируешь?..
— Так и так от меня никакого проку не будет, — честно призналась я. — Но все равно давай выкладывай правду, по крайней мере хоть поучишься жить без вранья, все новый опыт!
— Ладно, так и быть. Ты прямо как в воду глядела. В том магазине мы нашли несколько килограммов товара — в банках из-под бигоса и рубцов. Сало оказалось просто салом. Акселя Петерсена забрали утром с его рабочего места — нашлись снимки, на которых он заключает сделку с одним небезызвестным уголовником из Швеции. Все складывается не так уж плохо, но могло быть гораздо лучше, если бы ты предоставила нам немного времени. К счастью, Лаура оказалась неуравновешенной особой, поддавалась панике и частенько забывала о правилах конспирации. Ты, наверное, не в курсе насчет ее близких отношений… Знаешь, кому были адресованы те ее послания, что случайно перехватила Алиция?
— Могу точно сказать, кому не были, — ответила я, с интересом ожидая продолжения.
Дьявол ухмыльнулся.
— Папаше Кароля.
— Серьезно?
— Пани Лаура, как тебе известно, в браке никогда не состояла, пан Кароль — плод греховной любви, записан он на фамилию родительницы, но родитель от своего чада не отрекся. Родителем ему приходится некий небезызвестный тебе Морис Лилиенбаум.
Плешивый недомерок в шляпе!..
У меня даже дух захватило, а довольный произведенным эффектом Дьявол продолжал рассказ. Плешивый недомерок в шляпе с готовностью признал себя отцом обоих отпрысков — как законного, так и внебрачного, — зато признавать свое участие в наркоторговле наотрез отказался. Незаконная торговля в лавочке датского его отпрыска была поставлена на широкую ногу — частные клиенты развозили наркотики в оригинальной таре во все концы света. Никому не возбраняется купить себе банку-другую экзотической жратвы и увезти с собой куда угодно, хоть в Америку.
— Ну хорошо, а как это вывозилось из Польши?
— Просто до гениальности. В Сопоте у них был склад подходящей тары, они упаковывали в нее свеженький героин и подменяли им товар уже после таможенного досмотра при погрузке на корабль. На всю работу хватало двух человек. Одному удалось бежать в Данию, но тут ему уже встреча готова. Идея доставки настолько немудреная, что они могли годами действовать безнаказанно. Если бы не Алиция…
Алиция… Алиция!.. Ну что же, надо наконец спросить и об этом…
— Скажи мне еще вот что… Только не ври, тут недолго и с ума сойти. Кто и зачем выкрал ее труп?
Дьявол устроился в кресле поудобнее, закурил сигарету и наконец рассеянно протянул:
— Н-да… с трупом майору не повезло. Труп решил сбежать. Да еще и за границу!
— Клянусь, — прорычала я, чувствуя, как в моих глазах разгорается огонь безумия, — если ты сейчас же не возьмешь свои слова обратно, я тебя убью!
Дьявол непроизвольно схватился за карман с пистолетом.
— Лучше убей пани Грущинскую, — насупился он. — Я к этому отношения не имею.
— Какую еще Грущинскую?! Кто такая Грущинская?! Не хватало еще какой-то Грущинской! И не держись за свою пушку, я тебя голыми руками придушу!
— Тогда уж точно ничего не узнаешь. Да прекрати ты меня бить! Сейчас все расскажу!
И рассказал.
Я передала сотрудникам Интерпола все бумаги, кроме личных писем Алиции к Лешеку и Зютека к Алиции. Эти письма не несли никакой важной для следствия информации. А если и несли — то тем хуже следствию!
Изучение писем вызвало очередную бурную дискуссию, еще более оживленную, чем первая; то и дело до моего слуха долетали знакомые имена. Меня разбирало любопытство. Полицейские явно знали немецкий язык гораздо лучше меня, так что я ждала какой-нибудь сенсации. И не обманулась в своих ожиданиях, хотя и не сразу.
— Тебе повезло, — – сказал Дьявол. — Аксель Петерсен им известен, и, кажется, они располагают против него кое-какими уликами. Иначе придушили бы тебя. Во всяком случае, я бы на их месте уж точно не удержался.
— А кто он вообще такой?
— Возглавляет одно почтенное место. Но я тут что-то не вижу пяти миллионов долларов.
— Ты не мог бы выражаться яснее? Меня уже тошнит от загадок.
За объяснениями дело не стало. Оказывается, все заинтересованные лица надеялись найти в бумагах подсказку, где искать пропавшие полтонны наркотиков. Никакой подсказки там не оказалось. И теперь они ждали ее от меня!
— В воде, — любезно сообщила я им. И улыбнулась благожелательно.
— А где именно?
— Понятия не имею — продолжала я улыбаться с прежней доброжелательностью. — Ищите и обрящете, сказано в Писании.
— Издеваешься? — – разозлился Дьявол. — Где им искать? Должен существовать план, Алиция куда-то его спрятала!
— Вот почему я и приставала к вам из-за тех свечей, — злорадно объявила я. — Если это клочок бумажки, и если Алиция его спрятала, и если убийца его нашел, и если вытащил груз из воды…
— О господи! — простонал Дьявол и перевел все мои злорадные допущения, чем поверг присутствующих в очевидное уныние. Следующие полчаса были посвящены исключительно проблеме пяти миллионов.
Меня же гораздо больше занимала сейчас проблема Аниты. Прямо какое-то заклятие висит над моими знакомыми, почти все — кандидаты в преступники, сговорились они, что ли? Мыслимо ли, чтобы она так спокойно допустила смерть Алиции, а потом, возможно, и мою? Кровавая маньячка под личиной обаятельной журналистки? Что же это такое на свете творится?!
Международное совещание закончилось лишь поздней ночью. Насколько я могла разобраться в невообразимой мешанине иностранных языков, порешили захватить преступников врасплох, отказавшись от длительной слежки, необходимой для получения улик. Так же им пришлось до срока посадить участников нападения — двух датских граждан — Петера Ольсена и Ларе Йоганнсена, по профессии шофера, а по совместительству — кассира на бегах, а также польского гражданина, некоего Ежи Венделя. У этого Ежи Венделя в Дании жили близкие родственники, а посему он часто и без затруднений мотался из одной страны в другую.
— Ловкачи те еще, — воздал им должное Дьявол, когда мы наконец оказались в гостиничном номере. — Фиг их подведешь под статью. Если бы им удалось отобрать у тебя бумаги и затаиться, у нас бы вообще не было никаких доказательств. Да и теперь они, скорее всего, отвертятся, в худшем случае потеряют часть бизнеса. Засыпался только Аксель Петерсен, да и то потому, что его случайно подставил один француз, бывший у него на подхвате. Выходит, ты подвела под монастырь и себя, и меня.
— А Лаура? — робко запротестовала я. — Ее наверняка не успели предупредить, может, у нее что-то найдете?
— Сомневаюсь, хотя майор там не дремал. Чтобы реабилитировать себя, тебе остается только одно: найти груз с героином. Если, конечно, его еще не прибрали к рукам бандиты и если полиция сама его завтра не отыщет.
На следующий день мне пришлось в течение нескольких часов участвовать в бесплодных поисках — были осмотрены все стоявшие у причалов яхты, и лишь к полудню я попала в офис, где узнала, что меня разыскивает по телефону какая-то дама, прекрасно говорящая по-датски. Дамой, прекрасно говорящей по-датски, могла быть только Анита, хотя как раз она-то, по моим прикидкам, должна была избегать меня как черт ладана. Не успела я удивиться такому несоответствию, как телефон снова зазвонил. Точно, Анита.
— Наконец-то я тебя поймала, — возбужденно начала она, — с утра сижу на телефоне. Тут такие дела! В редакции творится черти что, то ли бедлам, то ли содом и гоморра! А ты хороша, даже не намекнула.
— А что случилось? — осторожно поинтересовалась я.
— Сегодня утром арестовали моего шефа! Да ты его знаешь, видела в моей комнате. Какая-то жуткая афера, вроде бы связанная с контрабандой наркотиков. Меня тоже о нем выспрашивали, наведывался обходительный такой джентльмен, оказывается, о своем собственном шефе я почти ничего не знаю! Да, еще они интересовались и Каролем Линце! Ты наверняка была в курсе — и помалкивала! Подруга называется!
Я так и ахнула.
— Погоди, дай собраться с мыслями. Шефа, говоришь? Ну и ну! Как его зовут?
— Петерсен, Аксель Петерсен. Ты что-то знаешь? Могла бы и рассказать!
Вот так неожиданность! Подумать только, разгадка таилась под самым моим носом! Линце значился у меня в записной книжке, а таинственный Аксель Петерсен сидел за соседним столом, и ему вовсе не надо было знать польский, чтобы понять, что к чему! А бессовестный Дьявол ни словом вчера не обмолвился!
— Да как же я могла тебе что-то сказать, если до вчерашнего дня сама ничегошеньки не знала, а со вчерашнего дня пребываю в убеждении, что ты пыталась меня убить!
— Что я делала?
— Посягала на мою жизнь под предлогом совместного ужина, а по дороге науськала бандитов.
— О господи! — всполошилась Анита. — С тобой все в порядке?
— Потерпи до завтра, завтра перед тобой исповедаюсь, если, конечно, мне позволят, — пообещала я. — Приеду к тебе автобусом, заодно привезу инструменты Генриху…