Но я ничего не успела дать ни по порядку, ни без оного, не успела узнать последние новости о контрабанде, не успела затронуть тему, которую отложила напоследок — тему исчезнувших останков Алиции. Мы прибыли на место.
Нас провели в шикарную резиденцию. Речь сразу же зашла о кофе, и в этой связи нам продемонстрировали столь эффектный и многообразный технический инструментарий, что я не могла скрыть своего восхищения. Прямо как в американских шпионских боевиках! Галантный джентльмен, изъяснявшийся по-французски, стал священнодействовать над кофейными принадлежностями. А я смотрела на него чуть ли не с благоговением.
— Надо же, датчанин, а вполне прилично знает французский, — сказала я Дьяволу по-польски.
Дело в том, что весь мой предыдущий опыт наказывал мне избегать в этой стране разговоров на французском, поскольку датский акцент превращает этот язык в неузнаваемую тарабарщину. Окончательно доконал меня случай в банке, когда я переводила деньги в Польшу. Обходительный клерк изъяснялся со мной на французском, то и дело употребляя слово «sfecle». Я никак не могла взять в толк, то ли он подчеркивает вековые традиции своего заведения, а стало быть, его надежность, то ли дает понять, что мои денежки застрянут в его недрах лет эдак на сто. Я зациклилась на этом «столетии», совсем потеряв нить разговора. Лишь под конец выяснилось, что он говорил «чек», только с датским произношением.
— Может, это потому, что он француз? — хмыкнул Дьявол. — Из Интерпола. Дожили, тобой интересуется уже и международная полиция.
— Большая честь. Погоди, — спохватилась я. — Пока они хлопочут об угощении, позвоню-ка я Аните. Надо же извиниться и сказать, чтобы не ждали меня к ужину.
Телефон тут же предоставили к моим услугам. Я взяла в руки записную книжку, потому как номера Аниты не помнила. Сразу же под Анитой Ларсен в моей собственной, родимой книжке печатными буквами стояло: «Лаура Линце, Краков, Флорианская, 8, кв. 2».
Вот же черт…
Я так выразительно таращилась в записную книжку, что привлекла к себе всеобщее внимание. Дьявол подошел ко мне и тоже в нее уставился, сделав правильный вывод о безнадежности задавания мне вопросов.
— Линце, — прочитал он. — Ну вот, отыскалась твоя Линце… Постой, ты же говорила о мужчине?
Лаура Линце! Кароль Линце, сын Лауры! Я собственноручно вписала сюда эту фамилию в тот день, когда Алиция, уезжая, диктовала мне, кому какие вещи переслать! Тогда-то она мне и продиктовала на всякий случай адрес Лауры! Надо же быть такой идиоткой, вот почему эта фамилия стояла у меня перед глазами!
Кароль Линце… Почему Анита сказала, что он уехал в Грецию? А я еще с нею рассуждала о нем, потом имела глупость расписать его фамилией плитку… Анита? Зачем ей понадобился этот спектакль с шампуром?!
— Воды! — простонала я. — Много! Холодной! Содовой! А не то я сейчас потеряю сознание или еще что-нибудь!
Все выказали живейшее участие к моему состоянию, и вскоре я получила стакан минеральной, которую выпила одним глотком. В голове была полная каша.
— Вы говорили о Линце с одной лишь мадам Ларсен? — спросил джентльмен из Интерпола, когда я выложила им все… ну, почти все. — Кто-нибудь мог вас подслушать?
— Слышать могли многие, а вот понять вряд ли, — ответила я. — В комнате еще сидел ее шеф, а в соседней — две сотрудницы. Дверь была открыта.
— А вы упоминали его фамилию?
— Да, и не раз.
Джентльмен из Интерпола переводил мои ответы с французского, а я, пользуясь паузами, соответственно — Дьяволу на польский. Чтобы все были в курсе, о чем идет речь. Последнее мое сообщение вызвало оживленную дискуссию.
— Да, сваляла ты идиотку по-крупному, — сообщил мне Дьявол итог дискуссии, в которой он принимал участие на немецком языке. — Теперь понятно, почему на тебя напали. Вот что бывает, когда к следствию привлекают дилетантов.
— Если уж на то пошло, — разозлилась я, — то при чем здесь Линце? Он ведь уехал в Грецию!
— С чего ты взяла? — хладнокровно парировал Дьявол. — За последние два месяца ни один поляк не получил визу в Грецию. Они сейчас из коммунистических стран никого к себе не впускают. Но политика — слишком грубая матери для тебя, ты же в ней не разбираешься!
И не поспоришь. По мне так легче разобраться в математике, чем в политике.
— Не могли бы вы предоставить нам на время бумаги вашей подруги? — спросил джентльмен из Интерпола. — – Мы снимем копии.
— Что, прямо сейчас?
— Если можно…
Никогда не умела отказывать галантным мужчинам!
С достойной похвалы оперативностью меня отвезли на Кёбмагергаде, а потом обратно. Когда я вернулась, Дьявол разговаривал по телефону.
— Сообщаю фамилию, — говорил он. — Восемнадцать, шесть, двадцать один…
Наверное, я могла бы освоить их с майором шифр, я ведь знала, о какой фамилии идет речь. Но зачем? Мне он вряд ли пригодится.
Тут снова вмешался галантный мужчина, проявлявший до тех пор ангельское терпение, и стал домогаться от меня того же, что и Дьявол, только по-французски. Пришлось вспомнить, вежливость меня всегда подкупала. Все было! Вещи одна ценней другой. Пудреница, косметичка, записная книжка с телефонами, загранпаспорт, программка с последних бегов, сигареты, спички, авторучка, ключи от офиса, от дома благодетелей, от квартиры Бородатого, от собственной квартиры, о господи!.. Почти сотня крон, духи от Диора, маникюрный набор… Подпяточник!!!
— Ключи, — сказал Дьявол. — Наверняка из всего этого хлама их интересовали ключи. Хотели добраться до бумаг Алиции.
Сопровождающие лица были с ним полностью согласны. Перечисляла я свои бесценные утраты на трех языках, так что дошло до всех. Но до меня не дошло, почему они не бросились сразу к машине и не помчались в погоню или прямиком на Кёбмагергаде, чтобы опередить злоумышленников. Лично я встревожилась не на шутку, но Дьявол меня успокоил.
— Их уже поймали, — сообщил он почему-то довольно кисло. — Там дальше их ждали две полицейские машины. Ничего умнее не могла придумать? Может, ты вообще с ними заодно?
— Не понимаю, ты это о чем? Если их поймали, значит, все в порядке?
Ответа я не успела получить, поскольку к нам подошел тот самый галантный джентльмен со своим французским.
— Мадам, — с неотразимой обходительностью обратился он ко мне, — не могли бы вы сейчас поехать с нами? Окажите такую любезность, нам есть о чем поговорить.
— A votre service, monsieur, — буркнула я. Ничего не поделаешь, раньше или позже такого разговора не избежать. Я уже совсем было смирилась с неизбежностью, но тут вспомнила про инструменты Генриха. Может, по дороге мы сможем заскочить и к Аните?
Я предложила это Дьяволу, а он переговорил с сопровождающими лицами по-немецки. Для натурального вавилонского столпотворения не хватало лишь английской речи. Воспользовавшись паузой, я убрала излишек асимметрии в своем наряде, штопором перекрученном вокруг фигуры, при этом случайно взглянула на жакет — и глазам не поверила. Даже подошла к фонарю и сняла жакет, чтобы как следует рассмотреть.
— Что там у тебя? — спросил оказавшийся вдруг рядом Дьявол.
— Не понимаю, — озадаченно ответила я. — Что это?
Правая сторона жакета на уровне ребер была очень ровно и аккуратно разрезана, чуть наискосок, словно кто-то собрался украсить его на этом месте разрезным карманом. Наверное, я все еще пребывала в состоянии шока, ибо в моей голове вертелась лишь одна мысль — что наконец-то я с чистой совестью выброшу этот костюм, который ношу без малого пять лет и который уже изрядно мне надоел, а просто так выбросить его не хватало духу, поскольку выглядел он еще вполне прилично. Дьявол нетерпеливо вырвал жакет у меня из рук, осмотрел, а потом продемонстрировал его своим коллегам.
— Это меняет ситуацию, — глубокомысленно изрек один из них. Как и следовало ожидать, по-английски. — Поехали, по дороге поговорим!
На перекрестке нас ждала полицейская машина. Пока мы усаживались, мне успели вручить мою сумку. Я сразу же проверила содержимое и вздохнула с облегчением — все оказалось на месте, включая и проигравший на прошлых бегах жетон. Народ рассеялся по машинам, и наш кортеж покатил к городу. Я повернулась к Дьяволу:
— Мне надо с тобой поговорить, и немедленно, пока мы еще не доехали. Но сначала скажи, как так получилось, что ты вдруг тут? И зачем?
— А ты думала, мы тебя одну отпустим? Я договорился с майором, что поеду следом — на твою валюту, которую ты мне оставляла полгода назад. Государству разоряться не пришлось… Приехал позавчера, сразу, как узнал, что ты раздобыла-таки бумаги.
— Откуда?!
— Счастливый человек не держит камней за пазухой и секретов за душой.
— Вы арестовали и допросили Норвежца?
— Зачем арестовывать, он шел себе по улице и пел. Сам же и напросился в компанию к агенту полиции — то ли на водку, то ли на пиво. Растрепал все за десять минут.
— Надо же! А я думала, он домой пойдет. С таким-то выигрышем!
— Как видишь, чуток отклонился. А ты тоже выиграла?
— Увы!
— Это на тебя похоже. Подсказать другому, а самой продуться!
– Прошу тебя, не отвлекайся от темы и меня не сбивай, — обиделась я. — Лучше скажи, что это был за покойник, о котором майор говорил, что он у него никак не вписывается в какую-то там аферу?
Дьявол подозрительно покосился на меня.
— А что, в твою он вписывается?
— Кончай паясничать, — поморщилась я. — У нас мало времени, прошу, отвечай на мои вопросы! В чем его подозревали?
— Утонул при невыясненных обстоятельствах, а до того имел непосредственный доступ к морфию. И вообще по профессии был химиком.
— Тогда у меня он вписывается. Почему ты сказал, что я накуролесила?
— А почему ты, черт тебя дери, не пошла сразу в полицию? Со всеми бумагами? Это нападение на тебя все карты нам спутало, ведь у нас нет улик; если у Алиции записаны какие-то имена, за этими людьми надо было следить, стараться поймать их с поличным. Теперь пиши пропало, какого черта тебя понесло в эту глухомань? Неужели не смекнула, что они следят за тобой? Ведь ты одна-единственная что-то знаешь! Странно еще, что они раньше не попытались тебя убить.
— А мне странно, что они вообще решили на меня напасть, зачем им мокрое дело? Ладно, взлом офиса — это еще понятно, но…
— Какой взлом? — – вскинулся Дьявол.
— А что, вы не в курсе? — – удивилась я, но сразу сообразила, что полиция не поставлена в известность, поскольку обошлось без ущерба. — Вчера ночью кто-то туда вломился. Сотрудники считают, что взломщики искали деньги. Но не нашли.
— Что-нибудь пропало?
— «Ластрико».
Дьявол в строительных материалах кое-что смыслил. От изумления он даже присвистнул.
— Неужели плитки с пола посрывали?
— Там паркет, а стибрили один из образцов, у них они, кажется, называются не «ластрико», а «террако».
— На кой черт?
— Понятия не имею. Помнится, я записывала на ней кое-какие свои мысли. А точнее, фамилию.
— Какую?
Тут я рассказала о наваждении, одолевшем меня на почве фамилии Кароля Линце, а заодно уж и о шампуре Аниты. Во время всего моего рассказа Дьявол лишь мрачно качал головой.
— Не нравится мне все это. Линце… Нет, не припоминаю никакого Линце. Анита тоже замешана?
— Да с какой стати?! Об Аните там вообще ни слова! — возмутилась я.
А потом замолчала. И подумала. И во мне зашевелилось какое-то смутное неприятное ощущение. Я расспрашивала Аниту о Кароле Линце, высказав предположение о том, что именно он убил Алицию, — и вскоре на меня напали. У нее бывают экипажи из наших яхт-клубов… И шампур, опять же, изначально принадлежал е…
Тьфу, что-то куда-то не туда меня занесло!
Я оставила побоку свое ощущение, поскольку требовалось сначала разобраться кое в чем другом. Более конкретном. Надо было спросить о Лешеке Кшижановском, но так, чтобы не бросить на него ни малейшего подозрения. Дьявол ничего не должен заподозрить, иначе вцепится как клещ!
— Меня интересуют еще несколько наших сограждан, — сухо сказала я. — Например, Лаура. Вы на нее случайно не вышли?
— Какая Лаура?
— Подруга Алициной тетки. Она живет в Кракове. Что вам вообще о ней известно?
— Почти ничего. А что, она тоже при делах?.. Ей же в обед сто лет!
— Я так понимаю, твои реплики означают, что о Лауре вы даже и не подумали. Зато вы наверняка в курсе, что капитаном яхты, на которой плавал утопленник майора, был Лешек Кшижановский. Уж об этом-то тебе известно?
— Давно уже.
— У него есть алиби?
— Думаешь, это Лешек спихнул того беднягу за борт?
— Я спрашиваю про убийство Алиции!
— А! Тут алиби как по заказу. До двух ночи играл в бридж, четыре свидетеля, не считая жены.
— Вы ведь проверяли там всех и вся. Небось и тараканов в доме запротоколировали. Кто мог к ней проникнуть и как?
Дьявол поморщился.
— В том-то и загвоздка, — неохотно признался он. — Майор там каждую пылинку обследовал, все до основания прочесал. Кроме Збышека, никто в дом не входил и не перелезал через забор. Даже в соседние дома никто не заходил. Чертовщина какая-то! Соседи тоже не могли. К тому времени, когда Алиция тебе позвонила, все жильцы уже сидели по своим квартирам. Остается предположить, что Алицию убили раньше, а ее звонок к тебе записали на пленку, но, во-первых, слишком уж идиотский для этого разговор, такой не скомбинируешь заранее, а во-вторых — врач категорически настаивает на времени убийства. Да и вообще довольно нелепое предположение. Разве что призрак?..
— У этой Лауры есть сын, — сказала я с намеком. — Советую им заняться. По-моему, он в этой афере глубоко завязан.
— Как его зовут?
— Понятия не имею, спросите у сестры Алиции.
— А что там насчет Лешека? Ты что-то о нем знаешь?
— Если это не он убил Алицию, то он точно ни при чем.
— А Линце? Мне эта история с офисом не нравится. Давай-ка все по порядку.
Однако стоило поторопиться, если я хотела успеть применить столь грозное оружие. Понадобится какое-то время, чтобы снять обувь, а кроме того, меня встревожила мысль о пробковом подпяточнике: наверняка вылетит, запасных у меня нет, а без них я как без ног… Последнее соображение подстегнуло к действию, я вышла наконец из оцепенения и, прислонившись к изгороди, сняла туфлю, вынула подпяточник и спрятала в сумку. В тот момент, когда оба субъекта приблизились, туфля была уже у меня в руке.
Подозрения подозрениями, но вежливость вежливостью, мы все же в Дании, и я уже открыла рот, чтобы задать им обыкновенный вежливый вопрос насчет дороги, как вдруг слова застряли у меня в горле. В одном из субъектов я узнала человека со сломанным носом, Петера Ольсена!..
Последующие события пролетели с такой ошеломительной скоростью, что впоследствии мне так и не удалось восстановить их очередность. Скорее всего, ее и не было, все произошло одновременно. Я в ужасе уставилась на Петера Ольсена, тут же краем глаза увидела, как второй тип сделал какой-то жест, и замахнулась туфлей. Вернее, рука у меня замахнулась сама. Удар должен был прийтись Ольсену в голову, но почему-то не пришелся. Реликтовые останки крокодила поразили пустоту, ибо за долю секунды до этого голова Ольсена переместилась в другое место. Меня что-то пихнуло в бок, толкануло в грудь, что-то вокруг меня замельтешило, заклубилось, оба подозрительных типа сместились куда-то вниз, поближе к моим ногам, и их стало вроде бы даже больше. Потом раздался рокот мотора, пронзительный визг тормозов, и перед моими глазами вдруг материализовался автомобильный капот. Извивающийся у моих ног темный клубок распался на три части, две откатились в сторону, а третья ринулась за ними. Две откатившиеся в сторону первыми тени скользнули в машину, и она тут же рванула с места. Но шум мотора как будто даже усилился, снова взвизгнули тормоза, и вот уже с другой стороны материализовался еще один автомобиль. Не успела я повернуть голову, как из него на ходу выскочили какие-то типы, в руках одного из них был револьвер — навалившись на багажник, он вдруг выстрелил! Звук был глухой, точно стукнули колотушкой в обивку директорской двери. В ответ издали послышался такой же глухой хлопок. Отъехавшая с двумя тенями машина дернулась, с визгом заегозила по асфальту, врезалась задом в дерево, но все-таки потащилась дальше, вихляясь из стороны в сторону. За перекрестком она скрылась с глаз, но до слуха еще какое-то время доносился неровный стук мотора.
Фигура с револьвером отлипла от багажника и повернулась ко мне каким-то до боли знакомым движением. Я закрыла и снова открыла глаза, надеясь таким манером избавиться от наваждения. Не помогло — наваждение продолжало назойливо маячить передо мной.
— Ты, дура набитая, — сказал Дьявол вместо приветствия. — Какого дьявола тебя сюда занесло?
Ну что ему ответить на такой вопрос? Действительно, что, кроме нечистой силы, могло забросить меня в эту облюбованную бандитами глушь? Другие объяснения не приходили мне в голову, да и вообще в ней была одна пустота. Я стояла и таращилась на него во все глаза, им не особо веря.
— С тобой все в порядке? — забеспокоился он было, но праведный гнев снова возобладал. — Что ты тут делаешь, я тебя спрашиваю?
А, ну это уже вопрос полегче.
— Еду к Аните, — с достоинством ответствовала я истинную правду. И уточнила: — Автобусом.
Дьявол издал разъяренный рык, отчего одна из сопровождавших его фигур всколыхнулась и отвесила изящный поклон.
— Madame… — подала голос фигура.
Я наконец вышла из оцепенения, в котором все это время пребывала. Моя поза показалась какой-то неустойчивой, и я невольно оглядела себя. Но не успела осознать ни судорожно зажатой в руке туфли, ни полной асимметрии в одежде, поскольку все мое внимание сразу поглотила пропажа сумки.
В левой моей руке был по-прежнему зажат пакет от «Magazin du Nord», зато от сумочки сиротливо болтался на локте один лишь ремешок.
— Сумки нет, — с изумлением сообщила я, оборвав на полуслове культурно обратившегося ко мне мужчину. Я сказала это по-польски, но жест, который проделала моя рука, и свалившийся с нее кожаный ремешок были для него достаточно красноречивы. Оба, и Дьявол, и культурный мужчина — изумились не меньше моего.
— Как это нет? Должна быть… Ищи, может, свалилась!
— Avez-vous perdu votre sac?!
— Что в ней было?!
Вопрос они выкрикнули дуэтом, только один по-польски, а другой по-французски. Остальные сопровождающие лица, коих было трое, тоже приблизились к нам. Припадая на одну ногу, я потопталась на месте, тщетно пытаясь обрести равновесие, а сопровождение обменялось тем временем какими-то фразами по-немецки и рассредоточилось, занявшись поисками. Одна я не рассредоточилась, онемев и превратившись в соляной столп от изумления, смешанного с ужасом.
При свете фонаря в одной из ползавших на четвереньках фигур я узнала юнца из автобуса. Да, это был он, разве что еще более всклокоченный и помятый. В общем, вид у него был тот еще: весь в пыли, лацкан пиджака оторван, глаз подбит.
— Ну что ты застыла, как статуя в Саском парке! — раздраженно рявкнул на меня Дьявол. — Ищи! Где ты стояла?
— Отстань, — – вяло огрызнулась я, охваченная ужасом. — Кто это?
— Где?
— Там, у изгороди! Он следил за мной! Он из мафии!
— Следил, разумеется! Добрая половина датской полиции за тобой следила! Что у тебя было в сумке?
— Madame, qu’est-ce que vous aviez dans votre sac?!
Я ответила им не сразу — слишком уж много всего свалилось на бедную мою голову.
— Подпяточник, — наконец промямлила я по-польски, поскольку ни на одном другом языке не знала этого слова. Однажды каким-то чудом мне удалось купить в Копенгагене эти самые подпяточники, и теперь я целиком сосредоточилась на их поистине невосполнимой утрате.
— Что? — недоверчиво переспросил Дьявол.
Представитель датской полиции вопрошающе пожирал меня глазами, и мне ничего не оставалось, как снять с ноги вторую туфлю и с ее помощью продемонстрировать недоукомплектованность первой.
— Seulement?.. — растерянно уточнил обалдевший представитель, но тут решительно вмешался Дьявол.
— Обуйся, — категорически потребовал он. — И немедленно припомни все, что у тебя было в сумке. Кончай изображать из себя идиотку, ты и так уже достаточно накуролесила.
Меня не оставляло подозрение, что я нахожусь в окружении бандитской шайки, что меня настиг один из наркоманов в лице кудлатого парня, что Дьявол тоже из их числа, водит меня за нос и, возможно, он-то и убил Алицию. Иначе как еще объяснить все эти водевильные страсти? Не могла же я поверить, что агенты датской полиции шныряют по городу в цветастых блузах, с локонами по пояс и ублюдочными прыщавыми физиономиями!
— Ничего не понимаю, — раздраженно пробурчала я, послушно надевая туфли. — Почему это я накуролесила и откуда ты тут взялся? Ты же в командировке!
— А где же еще, — пожал плечами Дьявол. — Накуролесила ты будь здоров. Что у тебя было в сумке?!
Следующее утро началось с грандиозного скандала — разумеется, степень грандиозности стоит учитывать с поправкой на национальный датский темперамент. То есть по польским меркам скандал вышел довольно умеренный. У нас подобное событие, будь оно столь же нетипичным, как для Дании, вызвало бы резонанс почище землетрясения.
Ночью кто-то вломился в офис.
Дело нехитрое — просто отогнул стальную рамку в щели для корреспонденции, сунул в проделанную дыру руку и открыл дверь изнутри. Взломщик искал предположительно деньги и, конечно же, не нашел — наличных на Кёбмагергаде не держали. Касса располагалась в центральном офисе на Гаммель-Странд. Персонал в один голос заявил, что ничего не пропало.
Пропажу заметила только я, поскольку она касалась лично меня. Пропала та самая плитка «ластрико», которую я с таким старанием украшала накануне вечером надписями. Видимо, расписала мастерски, иначе почему бы грабитель на нее польстился?
После праведных трудов предыдущего дня я решила позволить себе полноценный отдых и сразу же после обеда отправилась в Шарлоттенлунд на открытие сезона. Видно, кудлатые юнцы у меня уже крепко засели в печенках — вся моя нервная система взбунтовалась от одного вида очередного худосочного балбеса, пристроившегося у двери вагона точнехонько напротив меня. Пришлось взять на станции такси — попался, конечно же, «мерседес», ладно хоть не белый, но все равно я в общем итоге проиграла одиннадцать крон. Обратный путь до станции я тоже проделала на такси, истратив массу времени на его поимку, а оттуда поехала прямиком к Аните. Инструменты Генриха были при мне, уложенные в элегантный пакет от «Magazin du Nord».
He знаю, почему именно в этот день меня потянуло на подвиги околоспортивного ориентирования. Наверное, несвоевременные идеи — всегдашний мой крест. Ни с того ни с сего, напрочь позабыв об осторожности, я решила в этот раз непременно добраться до Аниты автобусом!
Уже стемнело, но погода стояла райская, возможно, потому-то меня и потянуло прогуляться. Я помнила, что если ехать по кольцу в одну сторону, то надо выйти то ли на первой, то ли на второй остановке за двумя крутыми поворотами, а если в обратную, то возле навеса от дождя, который будет слева. Знать бы еще, в какую сторону этот автобус поедет, ну да ладно, сориентируюсь по ходу, для чего и уселась я у самой двери, все время поглядывая в окно.
Понаблюдав за пейзажем, решила, что еду более длинным путем, так что надо не повороты отсчитывать, а высматривать пустынное место с навесом. Я попыталась выглянуть в противоположное окно, но ничего не смогла рассмотреть, и не только из-за темноты. Просто напротив меня там сидел тот самый кудлатый юнец из электрички, теперь он для разнообразия пристроился чуть позади. Разнервничавшись, я мигом потеряла всякую способность ориентироваться.
А автобус все ехал и ехал, как будто впереди у него была бесконечность, останавливался почему-то очень редко. Я начала опасаться, что проворонила свою остановку еще вначале, когда взялась подсчитывать крутые повороты. На иных остановках, на которых не было пассажиров, этот чертов автобус вообще не притормаживал даже! Чтобы выйти, нужно было заранее нажать кнопку звонка. Но как, черт побери, я могу знать заранее? Совсем издергавшись, я стала высовываться наружу на каждой остановке, рискуя гильотинировать себя автоматическими дверьми. Присутствие чрезмерно заросшего недоросля нервировало меня все больше. Наконец по другую сторону дороги мелькнул навес от дождя, а водитель буркнул в микрофон что-то, напоминающее название Анитиной улицы. Правда, все вокруг выглядело совсем не так, и я еще поколебалась, но все-таки выскочила — в последнюю минуту, когда двери уже закрывались.
Конечно, выскочила я не там. Вокруг безлюдно и пустынно, автобус сгинул в мгновение ока, а тут еще, посмотрев на часы, я убедилась, что опаздываю. Пока на пять минут.
Из освещенного фонарем расписания следовало, что до следующего автобуса 25 минут. Ехала я целую вечность, идти наверняка осталось всего ничего, пешком наверняка дойду быстрей. И я двинулась в ту сторону, куда уехал автобус.
Шла я ужасно долго, вокруг тянулись пустынные поля, не за что глазом зацепиться, я проклинала себя и все на свете. Потом дошла до перекрестка и совсем растерялась. По какой дороге идти дальше? Конечно, по той, по которой проехал автобус, вот только знать бы, по какой он поехал. Поблизости ни единой остановки. Одна из дорог шла и дальше через поля, другая была улицей, обсаженной деревьями и застроенной ровными рядами коттеджей.
Я затравленным волком металась по кругу у развилки, вдобавок еще и голодная — тоже как волк. Голод всегда лишал меня возможности принимать разумные решения. Сейчас я бы села во все подряд, что проезжало мимо, но проехало лишь три легковушки. И ни одна не была такси, а до такого явления, как частный извоз, в Дании еще не доросли. Мысленно я уже видела накрытый стол, ожидающий меня к ужину вместе с Анитой и Генрихом и всецело разделяющий недовольство хозяев — в этой добропорядочной стране даже в дружеском кругу опоздания приравнивались к одному из смертных грехов.
Наконец я все-таки склонилась в пользу улицы, хотя она и выглядела чересчур узкой, чтобы оказаться той, которая мне нужна. Зато она казалась вполне обитаемой и давала надежду на встречу с такси или прохожим, который подскажет дорогу. Черт бы побрал мои прогулочно-краеведческие заскоки!
Я двинулась напрямик через широкий перекресток и, выйдя на улочку, увидела щуплую фигуру, приближающуюся ко мне со стороны того самого, отвергнутого мною шоссе. Я замедлила шаг, собираясь расспросить случайного прохожего насчет дороги, но тут вдруг заметила, что очень уж этот прохожий смахивает на того кудлатого балбеса, который составлял мне компанию в автобусе. По здравому рассуждению это означало, что именно туда мне и надо было бы свернуть, раз мой бывший попутчик именно по этому шоссе возвращается. Но рассуждать здраво мешала охватившая меня паника. Впрочем, сильнее страха оказалась ярость, подогреваемая голодом, — у меня прямо сердце зашлось от злости, так что неизвестно, для кого наша встреча могла оказаться более фатальной.
Я не спеша шла по улочке, внутри у меня все клокотало, и уже не терпелось сцепиться с кем-нибудь не на жизнь, а на смерть. Улочка была пустынна, в домах тоже не замечалось никаких признаков жизни. Я плелась все медленней, пока совсем не остановилась. Свет фонаря слепил глаза, впереди угадывался то ли поворот, то ли тупик. Что делать — идти дальше или повернуть назад?
Внезапно передо мной замаячили две фигуры, значит, там все же был поворот и они из-за него вышли. Ну вот, теперь хоть будет у кого расспросить дорогу. Я стояла и ждала, как вдруг заметила в глубине улочки нечто такое, отчего у меня волосы на голове зашевелились. По левой стороне прямо на меня медленно надвигался темный силуэт автомобиля с выключенными фарами.
Не зря я начиталась и насмотрелась детективов, не зря этот благородный жанр всегда был моей слабостью — подозрение прошило меня на манер ослепительной молнии! Автомобиль с погашенными огнями, движущийся по левой стороне, — что может он предвещать, как не преступление? Похищение! Бандиты!!! Караул!!!
Проза жизни диктует, правда, совсем другие объяснения для едущей с погашенными фарами машины: либо пьян водитель, либо отказал аккумулятор, либо отказало вообще все, и кто-то просто толкает машину сзади до ближайшего пункта техобслуживания — ну и тому подобное. Но я-то в эту минуту была настроена вовсе не на прозу жизни! По моей спине прогулялся табун мурашек, а глаза от полноты ощущений чуть не вылезли на лоб.
Я вся подобралась, голова сразу посвежела. В случае чего у меня в руках — а точнее, на ногах — страшное оружие! А именно: отменные итальянские шпильки из крокодила, с каблуками на стальных штырях! Если пустить такую шпильку в ход, противнику точно не поздоровится!
Только на следующий день, выйдя около полудня из дому и наткнувшись на очередного лохматого юнца, на сей раз увлеченно созерцающего развешанные по ограде импрессионистские картинки, я заподозрила, что дело тут нечисто. Слишком уж часто путаются у меня под ногами сопляки с перманентными кудрями, одного из них я точно видела дважды, да и физиономия второго вроде бы уже попадалась мне на глаза.
Ясно — за мной следят. Знают, что я добралась до чемодана, заполучила конверт с письмами, и всполошились. Шпиков наверняка набрали среди наркоманов, а расплачиваются за услуги героином…
На всякий случай я прикинула, в чьи бы руки завещать унаследованную информацию, если придется и мне покинуть земную юдоль. В Польше парочка верных людей нашлась бы легко, а в Дании? Подумав, я остановила свой выбор на Аните и, решив ковать железо по-горячему, поперлась к ней на работу.
Я собиралась вытащить ее в кафе и потолковать в спокойной обстановке, но выяснилось, что она только что отлучалась и во второй раз ей уже неудобно. Вообще-то спокойно потолковать можно было и у нее в комнате, там сидел только ее шеф, ни слова не понимавший по-польски. Я пристроилась в кресле у стола, выжидая, когда она закончит разговор по телефону. Но пока ждала, напрочь успела напрочь забыть, зачем явилась.
— Слушай, может, ты вспомнишь… — начала я вместо того, чтобы высказать ей последнюю свою волю, но, не договорив, опять задумалась.
— Я главным образом забываю, — доверительно ответила мне Анита. — А что именно надо вспомнить?
— У него случайно не базедова болезнь?
Анита посмотрела на меня с живейшим участием. Похоже, плод моих размышлений оказался для нее недостаточно зрелым.
— Базедова болезнь есть у многих. Предупреждаю тебя сразу — – всех я не помню.
— Ну ладно, пусть не всех. Припомни одного. Он был у тебя на последней грандиозной попойке, как раз перед помолвкой Алиции. Журналист, ты с ним, кажется, когда-то работала.
Анита наморщила лоб и задумалась.
— Попойку помню! Но на ней толкалось человек двадцать. Большей частью журналисты, со многими я раньше работала. О ком из них речь?
— О самом лупоглазом, — уточнила я без колебаний.
— Самым лупоглазым тогда был Вигго, датчанин, только не журналист, а физик, и с ним я никогда не работала. Хотя не исключено, что со щитовидкой у него не в порядке.
— Нет, датчанин нам не нужен, тем более физик. Выбери самого лупоглазого из польских журналистов.
— Нельзя ли поточнее, кто именно тебя интересует?
— Но ты вообще-то помнишь, кто у тебя тогда был? Ты же всех их знаешь! Пошевели мозгами, он приехал из Польши недели за две до этого.
— Погоди-ка, — оживилась Анита, входя в азарт. — Ты меня заинтриговала. Дай подумать. Две недели, говоришь? Яцек отпадает, он приехал накануне. Стефан тоже, со Стефаном ты знакома. Улановский?
— Как он выглядит?
— Пожилой такой, сидел в углу и трепался с Евой. Приехал из Англии.
— Нет, мне нужен другой.
— Был еще Болек Томчинский! Как увидел накрытый стол, так шары и выкатил. Но он врач.
— Это тот, который весь вечер сладострастно похрюкивал над салатом? Нет, отпадает.
— Тогда остается только Кароль Линце. Но он не лупоглазый!
— Как ты сказала? Линце?
— Да. А что? Подходит?
— Не знаю, Черт, фамилия вроде знакомая, но не пойму, откуда. Линце…
— Может, ты путаешь с Линде? Был толковый словарь Линде. А может, он тебе представился?
— Нет, исключено. Когда представляются, бормочут себе под нос, ничего не разобрать. Я где-то видела эту фамилию написанной. Кто он такой?
— Журналист. Я работала вместе с ним и с Янушем.
— Анита, кончай издеваться! С каким еще Янушем?
— С зятем Алиции, он был моим шефом. Ты должна помнить. Кажется, Кароль Линце его закадычный друг.
«Приятель моего зятя…»
Да, это он. Неудачливый конкурент Зверька из прачечной, второй из двух подозрительных типов, материализованный силой моего воображения. Где мне попадалась на глаза эта фамилия? В Польше? В Дании? Под какой-нибудь статьей?
— Анита, будь милосердной! Скажи, где я могла видеть эту фамилию?!
— Может, в моей записной книжке? — с самаритянским терпением вздохнула Анита. — Я его туда вообще дважды вписала, случайно. А зачем он тебе понадобился?
— Да думаю вот. — Я тоже вздохнула. — Может, это он убил Алицию?
Вообще-то ничего такого я и в мыслях не держала. Просто само по себе выскочило, видно, голова совсем как решето стала.
— Очумела?! — ошалела Анита. — Что ты несешь? Кароль Линце — приличный человек! Полиглот и путешественник! Постоянно в разъездах, имеет выездной паспорт, да у него и времени-то нет на какие-то там убийства!
— Так я ведь не настаиваю, — поспешно согласилась я. — Наверняка у него и алиби есть. Поскольку он все время в разъездах, значит, был где-то в Бразилии или Груйеце…
— В Копенгагене он был! — отрезала Анита. — Как раз в те дни был у меня в гостях, я принимала команду из яхт-клуба, свалились как снег на голову с визитом дружбы, целых одиннадцать человек. Кажется, он с ними и приехал. Планировал задержаться здесь на несколько дней, а потом махнуть в Грецию.
— И махнул? — спросила я с надеждой на отрицательный ответ — очень уж не хотелось отказываться он кандидатуры Кароля Линце на роль убийцы.
— Наверное. Больше я его не видела. Нет, ну взбредет же такое в голову, зачем бы ему убивать Алицию?!
Пришлось признаться, что у меня маниакальный психоз. Вокруг меня эти убийцы прямо кишмя кишат — и здесь, и в Варшаве. Анита восприняла мое откровение с большим сочувствием и с не меньшим интересом, что послужило поводом для всестороннего обсуждения проблемы маниакальных психозов.
— Кстати, о психозе, — спохватилась она. — Генриху позарез нужна большая отвертка. Он уже интересовался, когда ты вернешь инструменты.
— Ох, да хоть сегодня.
— Лучше завтра. Сегодня нас дома не будет. Загляни завтра вечерком, ладно?
Мы договорились на шесть часов, и я покинула стены «Датского радио и телевидения», напрочь позабыв, что явилась сюда с намерением обсудить с Анитой последнюю свою волю. Что бы она там ни толковала, но фамилия Линце не выходила у меня из головы. Где-то я ее видела, под каким-то текстом. Сам ее обладатель меня вовсе не заинтересовал, а вот его фамилия…
Но что делать дальше? Вообще-то полагалось явиться к тому человеку, который ждал от меня вестей, и передать ему хотя бы имена преступников, не вызывающие никаких сомнений, но даже на этот шаг я никак не могла решиться. В итоге я не надумала ничего лучшего, чем позвонить Дьяволу, но мне ответили, что он отбыл в командировку. Только этого не хватало, нашел же время для разъездов! Мне, что ли, тоже рвануть куда подальше? Вернее, самолетом в родное отечество, дома, как известно, и стены помогают.
Вечером в офисе я стала подводить итоги. Требовалось разложить все по полочкам, уяснить для себя неоспоримые факты и уточнить вопросы, на которые еще не нашлось ответов.
Какие-то лица вознамерились сделать бизнес на наркотиках и таки его сделали. Это можно считать установленным фактом. Бизнес заключался в нелегальной доставке из Польши в Данию готового героина. Героин изготовляется из опиума и морфия, а этого добра в Польше навалом. Таможенные службы заточены препятствовать вывозу из страны антиквариата, произведений искусства, бриллиантов, водки и долларов, а также ввозу наркотиков, а не их вывозу, так что такая контрабанда имела все шансы на успех. Из Дании героин переправлялся дальше, в Соединенные Штаты и Швецию.
Чтобы ускорить и облегчить процесс, данная организация воспользовалась официальными каналами, переправляя нелегальный груз в легально экспортируемых продуктах. Возможно, магазин, который принадлежит сыну того плешивого недомерка, специально используют для этой цели. Возможно, дорогостоящая пакость прибывает туда не только из Польши, а еще из Франции, с Ближнего и Дальнего Востока — отовсюду, где она только водится. В консервах под видом польских рубцов и прочих бамбуковых супчиков…
Оплата за товар и заключение сделок происходит на ипподроме. Место выбрано идеально! Дважды в неделю на Амагере и в Шарлоттенлунде бывает без малого пол-Копенгагена, множество болельщиков приезжают на автомашинах, они там теснятся, дверца к дверце, бампер к бамперу, между ними снуют разгоряченные тотошники, идеальная обстановка для передачи грузов и денежных расчетов, в такой толчее можно спрятать слона! Хоть на голове стой, никто не обратит внимания. Хочешь — заключай сделки, хочешь — передавай деньги, можешь даже размахивать ими вместо флага,а потом что угодно утверждать и отрицать — мол, знать не знаю человека, с которым только что до хрипоты спорил. Мало ли с кем споришь на тотализаторе, тут уж действительно ничего не замечаешь, на уме одни ставки да рысаки.
Даже самую бдительную в мире полицию вряд ли заинтересует тот факт, что кто-то по дороге на ипподром покупает себе консервы и зашвыривает их в багажник, а потом едет дальше проматывать денежки. Ни одним законодательством это не возбраняется. У них наверняка все организовано так, чтобы опасный товар дольше двух-трех часов в магазине «Specialites des Pays» не залеживался.
Дело невероятно доходное. В нем замешано несколько интересующих меня лиц. Известные мне понаслышке Лаура и Зютек, известный мне понаслышке и вприглядку тип со сломанным носом, прозываемый Петер Ольсен, лично известный мне плешивый недомерок в шляпе и совершенно мне неизвестный Аксель Петерсен. А также играет какую-то свою загадочную роль Лешек Кшижановский, из всей честной компании наиболее мне известный, и я, согласно последней воле Алиции, должна об этом молчать как рыба.
Если дела у почтенной банды и впрямь поставлены на широкую ногу, то в афере задействовано гораздо больше участников, но об остальных приходится только гадать. Скажем, тот очаровательный юноша, выступавший в роли помощника маляра. Кто он такой? Может быть, это и есть сынок Лауры? Принцип семейственности: здесь сын плешивого недомерка, в Польше сын Лауры…
Один раз они попытались использовать для переправки крупного груза яхту Лешека. Груз загадочно исчез, о чем случайно узнала Алиция. Постепенно нечаянный свидетель становился все более опасным, до бандитов это тоже дошло, пусть и не сразу, и они убрали ее, заодно попытавшись отыскать план с координатами пропавшего сокровища. Нашли или нет, я не знаю. Возможно, бумажка с координатами затопленного груза хранилась в тех самых датских красных свечах, искромсанных в труху. По мне так тайник идеальный, разрезать свечу поперек, выдолбить сердцевину, воткнуть клочок бумажки и половинки снова аккуратно слепить под силу любому.
На этом известные факты кончались.
Далее у меня шли сплошь вопросы без ответов. Почему погиб один из матросов Лешека и что майору об этом известно? Кто украл у Аниты шампур и прихватил его с собой в Варшаву? Кто убил Алицию, если Петеру Ольсену раздвоиться все-таки не удалось? И самое главное — что мне, черт подери, делать с Лешеком Кшижановским?
Разбор известных фактов слегка прочистил мою голову, зато нерешенные вопросы снова нагнали туману. Вдобавок припомнилось странное поведение Гуннара. Объясниться с ним, да еще на такую деликатную тему, не представлялось никакой возможности. Гуннар из иностранных языков знал только немецкий, а я, как на грех, французский. Полная нестыковка. Тут как раз вспомнились и путающиеся под ногами бородатые и кудлатые юнцы — этот эскорт душевного равновесия мне не прибавлял. Получалось, что, пока никто ничего точно не знает и самая существенная информация у меня в руках, милиция точит зуб лишь на Петера Ольсена, да и то ничем конкретным не располагает. А преступники не лыком шиты, смекнут, откуда грозит им опасность, и уберут меня, как убрали Алицию. Слишком большая ставка в этой игре, чтобы мелочиться. Из-за своих дурацких колебаний я могу запросто распрощаться с жизнью, а мне она еще не наскучила.
Пока я не приняла решения, надо быть предельно осторожной, но беда в том, что решение, судя по всему, мне не суждено принять никогда. Чем дольше я размышляла, тем больше впадала в панику. Даже огляделась по сторонам, ища что-нибудь, что можно было бы использовать для самозащиты, но на глаза попадались лишь образцы плиток «ластрико» — из цветной керамики, на белом цементе. Оружие не слишком надежное, но в случае чего запущу им злодею в лоб. Я выбрала себе одну такую плитку, бежевую с белым, положила рядом на стол и снова погрузилась в размышления, пагубные для нервов.
Кто еще может быть связан с этой бандой? Кто курсировал между Польшей и Данией? Кто привез шампур? Бестолковый Зверек из прачечной? Таинственный Кароль Линце? Кто-то вообще мне незнакомый?
И снова мысли мои споткнулись на фамилии Линце. Выписанная аршинными буквами, она снова и снова всплывала у меня перед глазами. Где же я ее видела?
Рядом со мной на столе валялся чертежный карандаш. Я взяла его в руки и печатными буквами вывела на плитке «ЛИНЦЕ». Потом чуть помельче, еще раз. Потом еще и еще, меняя шрифты, пока светлый цемент полностью не почернел.
Додуматься ни до чего так и не получилось, и я решила, что утро вечера мудренее. Отправилась спать. Бумаги предусмотрительно прихватила с собой, решив спрятать под матрас, а про исписанную плитку позабыла напрочь. На лестничной площадке было пусто, я спокойно проскользнула в свою дверь.
Но сперва следовало отпустить на волю Норвежца, который к тому времени переключился на французские журналы по архитектуре и рассматривал их с живейшим интересом.
— Теперь я смогу снять квартиру в Париже, — мечтательно сказал он, благополучно не заметив всех моих треволнений.
Заверив меня, что я и впредь могу на него рассчитывать, он оставил свой адрес и телефон и умчался, радостный и полный надежд на светлое будущее. А мне было не до веселья и даже не до сна. Я закрыла за ним двери на все возможные засовы и снова погрузилась в размышления.
Последнее письмо Алиции могло быть адресовано лишь одному человеку: Лешеку Кшижановскому. Его участие в афере не вызывало никаких сомнений, как и участие Лауры. После смерти тетки отпала одна из причин ее молчания. Алиция тогда уже вернулась в Польшу.
Теперь ее удерживала от визита в милицию лишь давняя дружба с Лешеком, остатки прежних чувств к экс-возлюбленному и — вот уж парадокс! — беспокойство за меня. Если добавить к этому вполне понятный страх за свою жизнь, то странно еще, как она вообще не свихнулась!
Передо мной стояло две версии. Лешек каким-то образом мог выйти из игры и перестал быть для Алиции сдерживающим фактором. В таком случае беспокойство Лауры и ее сообщников должно было пропорционально возрасти. Алиции оставалось лишь объясниться со мной, и ничто бы уже не помешало ей нарушить обет молчания. По другой версии Лешек оказывался сволочью. Алиция, считая его давним другом, сообщила ему о своих знаниях, а он, боясь за свою шкуру, заставил ее умолкнуть навеки.
Первый вариант меня устраивал больше. Я знала Лешека, с большим трудом, но все-таки могла представить его в роли контрабандиста, поскольку у все свои тараканы, — может, ему наскучило просто так бороздить моря, захотелось острых ощущений. Но роль убийцы подходила ему как корове седло. Да еще убийцы серийного, ведь тот тип на яхте не сам по себе в воду свалился.
Да бред собачий! До сорока лет иметь репутацию благородного рыцаря, чтобы потом в одночасье обернуться отъявленным убийцей!
Впрочем, полностью исключить такой вариант нельзя, чего только на свете не бывает…
Кто, если не Лешек? Не лично же Лаура! Какой-нибудь наемник давнего возлюбленного? Правда, алиби Петера Ольсена очень уж смахивает на инсценировку — расписано будто по нотам. После того как Алиция была усыплена, он мог к ней вернуться и сделать свое черное дело. Вот только для этого ему пришлось бы раздвоиться. Ясно одно: он не просто так постарался просидеть всю ту ночь на глазах у многочисленных свидетелей.
Нет, сама я в этом точно не разберусь. Остается пойти к тому человеку, фамилию и телефон которого меня заставили затвердить еще в Варшаве, и передать ему все сведения о подозрительных лицах, и дальше пусть уж голова болит у датской полиции. Плешивый недомерок в шляпе точно не плод моего воображения, его ничего не стоит найти. Возможно, именно он в интимном бандитском кругу известен как Аксель Петерсен, хотя официально у него другое имя. Остальных тоже разыщут, — наверняка получше меня знают немецкий…
И все было бы распрекрасно, если б не Лешек Кшижановский и давний сердечный друг Алиции. Кого из них Алиция покрывала? Может, обоих? Разоблачать она их, конечно, не собиралась. Мне самой точно не удастся выйти сухой из воды, но за них еще можно было бы побороться.
Надо бы разобраться здесь, в Копенгагене. Не везти же такую опасную информацию в Варшаву! Или часть ее попридержать? Ведь если я отдам им письма Лауры, то автоматически всплывет имя Лешека, а вправе ли я допустить такое? Может, с его стороны был просто какой-то случайный нехороший поступок, вызванный финансовыми затруднениями или чем-то еще, и не случайно же Алиция всеми силами старалась оставить его в тени!
И кто, черт его подери, спер у Аниты шампур?..
Долго я так сидела, мучительно ища выход, пока не решила еще раз перебрать в памяти все наше житье в Копенгагене. Вдруг придет на ум кто-нибудь из наших общих знакомых, бывающий у Аниты и идеально вписывающийся в ситуацию? И мне удастся ухватиться за какую-нибудь новую ниточку…
Сильнее всего меня подогревала полная неясность в вопросе с Лешеком и намерениями на сей счет Алиции. Бывший экс-возлюбленный Зютек волновал меня намного меньше.
Проведя ночь в размышлениях, я пришла к выводу, что из всех соотечественников, посещавших Аниту, моего внимания заслуживают лишь два человека. Первым был так называемый Зверек из прачечной, знакомый Алиции, которого она впустила пожить по бедности, вторым же — один таинственный субъект. «Зверек из прачечной» спал в нашей сушилке на надувном матрасе как раз в ту пору, когда у нас жил еще и Михал, так что теснотища была жуткая. Этот тип увековечил себя в нашей памяти разнообразнейшими причудами, отнюдь не милыми. Пользовался моей пишущей машинкой и моей расческой, а потом, когда я стала ее прятать, расческой Алиции, выбрасывал шкурки от корейки за шкаф и сваливал вину на Михала, который эту самую корейку на дух не выносил. От него приходилось прятать все, что только можно, поскольку он не понимал личной собственности и элементарных правил гигиены, я же общинное владение имуществом допускаю лишь в разумных пределах. Как-то вечером я читала французский детектив, а Михал, Алиция и Зверек сидели за столом и беседовали. Языковой барьер не позволял мне с головой окунуться в детективную интригу, и до моих ушей долетали обрывки их разговора.
— Не знаю, что со мной происходит, — говорил Зверек. — Все теряю, посеял шариковую ручку, авторучку, расческу, щетку…
— Какую щетку? — всполошилась я. — Зубную?
Так живо заинтересоваться их беседой меня заставило воспоминание о собственной зубной щетке, которую я забыла спрятать. И она лежала на виду! На виду у Зверька с его загребущими лапками!!!
Алиция и Михал разразились хохотом — наверное, их насмешил смертельный ужас в моих глазах.
— Нет, для обуви, — растерянно уточнил Зверек из прачечной, озадаченный их весельем.
Потом была та история с ключом. Комплекты ключей от калитки и от квартиры имелись только у нас с Алицией, остальным попадать в дом было достаточно сложно. Но сложностей хватало и у нас. От лестничной клетки существовал один-единственный ключ. Калитку закрывали в восемь, лестничную клетку в одиннадцать, а звонков здесь не существовало как класса. В приличных датских домах на незваных гостей в такое время не рассчитывают, а званых ждут у калитки, на улице. Мы поделили ключи по-братски, в результате чего мне достались открывавшие калитку и квартиру — я возвращалась поздно, обычно после восьми, и без ключа вообще не имела шансов попасть в дом. Из второго комплекта Зверек, как самая поздняя пташка, получил ключи от калитки и лестничной клетки, а ключ от квартиры обязан был оставлять в прачечной, в коробке от яиц, — для Алиции и Михала, которые возвращались раньше восьми.
Однажды меня пригласили в гости к одной из сотрудниц, вечеринка затянулась, и я не успела попасть в дом до одиннадцати, пока еще не заперли лестничную клетку. Со двора в прачечной виднелся свет, и я потопала перед домом каблуками, собиралась даже запеть что-нибудь вроде краковяка, чтобы обратить на себя внимание, но тут на лестнице зажглась лампочка и ко мне спустился Михал. Лицо его выражало какую-то не очень мне понятную, но явно нехорошую радость, он шагал по ступенькам впереди меня и с ехидством бормотал себе под нос:
— Хотел бы я посмотреть, что теперь будет, Алиция там, наверху, хотел бы я посмотреть…
Я ничего не понимала, а на мой вопрос он не ответил, только зло захихикал. Поднявшись на пятый этаж, я с удивлением увидела, что в квартире темно, а Михал нырнул в прачечную. Я пошла за ним и на пороге от неожиданности даже рот раскрыла.
Алиция в шляпе, с сумкой и зонтом в руках сидела на полу, на подстилке, где обычно спал Зверек из прачечной. Михал снимал с ее содрогающихся плеч какую-то косматую пелерину. Начитавшись в ту пору романов Агаты Кристи, я было подумала, что Зверек скоропостижно скончался и Алиция оплакивает его останки. Я слегка встревожилась, но в следующую секунду убедилась, что никакого трупа на подстилке нет, а Алиция содрогается от бешенства.
Оказывается, никакого ключа в яйцах Зверек не оставил, и Алиции с Михалом пришлось скоротать три с лишком часа в неотапливаемой прачечной. Зверек заявился спустя несколько минут и вместо вежливого «добрый вечер» был встречен громовым ревом:
— Где ключ?!
— У него. — Зверек, ничтоже сумняшеся, ткнул пальцем в Михала.
Михал побледнел до синевы и без единого слова покинул помещение, но Алиции удалось сохранить присутствие духа.
— Проверь в карманах, — зловещим голосом посоветовала она.
Зверек из прачечной послушно полез в карман и, в отличие от Михала, ликом зарумянился. А потом очень извинялся и клятвенно уверял, что это он не из зловредности, а по недомыслию. На следующий же день Михал заказал еще два комплекта, один из них и позволил мне на этот раз беспрепятственно проникнуть в прачечную.
Зверек тоже ходил в приятелях Аниты и в доме у нее бывал частенько. Кроме того, любил путешествовать. Заезжал этим летом и в Копенгаген, точно не знаю когда, не интересовалась. А зря, он-то вполне мог спереть шампур… Впрочем, вряд ли. Трудно предположить, чтобы такую никчемную тварюшку взяла в свои ряды какая-нибудь серьезная банда. Ни один уважающий себя преступник не рискнул бы с ним связываться.
А потом на горизонте возник еще один подозрительный типчик, и о нем Алиция сказала:
— Я решила не предлагать ему ночлега, хватит с нас одного Зверька…
Типчик нанес нам визит как-то вечером. Алиция встретила его с преувеличенным восторгом, и значить это могло только, что никаких добрых чувств она к нему не питала. Говорили они по-немецки, и я ни черта не поняла, а типчика запомнила лишь потому, что он все время на меня пялился и я боялась, не вывихнул бы он глаза. Я как раз вымыла волосы, накрутилась на бигуди, голова у меня была прикрыта по этому поводу какой-то тряпкой, а лицо украшали остатки питательной масочки для кожи, но так или иначе его внимание к моей особе показалось мне слегка преувеличенным. Я поспешила оставить их наедине и удалилась на кухню.
После короткого разговора Алиция заглянула ко мне:
— Я ухожу. Ему надо где-то переночевать, отведу его к нашей знакомой.
— Да веди его хоть на Лысую гору, — покладисто согласилась я.
Не знаю, почему она сказала «к нашей знакомой», вместо того чтобы просто назвать имя. Я знала всех ее копенгагенских подруг. Вполне могла сказать «к Грете» или «к Кирстен».
— Что это за тип? — поинтересовалась я, когда она вернулась.
— Приятель моего зятя, — процедила она так неохотно, что я больше не спрашивала.
А недели через две состоялся званый ужин у Аниты. Весь вечер я гадала насчет того типа, все вспомнить не могла, где его видела. Меня сбило с толку, что на вечеринке он говорил по-польски! Оказалось, никакой он не иностранец, а чистокровный поляк — знакомый Аниты, тоже журналист. Тогда зачем Алиция объяснялась с ним по-немецки? Скорее всего, чтобы я ничего не поняла. Вот он-то вполне мог спереть шампур.
К сожалению, никакой связи между кем-нибудь из двух этих типов и смертью Алиции я не видела, хотя и старалась изо всех сил ее обнаружить. А больше и в расчет-то принимать некого. Проклятый конверт из проклятого чемодана! Возможно, милиции он и сгодится, а для меня от него толку ноль.
Меня так и подмывало написать Лешеку — так, мол, и так, все раскрылось, самое время тебе драпать морем в Латинскую Америку. Может, я бы ему и написала, если б не одна загвоздка. Мне вдруг припомнилась ненависть, исказившая лицо Алиции во время нашего последнего разговора. Что, если это была ненависть к Лешеку, в котором она горько обманулась?
Ничего так и не решив, я собрала все бумажки и поплелась спать. Пересекая лестничную площадку, отделявшую офис от квартиры Бородатого, я заметила полуэтажом ниже замызганного юнца со свалявшимися космами — он курил, привалившись к стене. Я осуждающе покосилась в его сторону — ну и молодежь пошла, вот в наше время студенты на каникулах вели себя совсем иначе…
Немецкий я разбирала с пятого на десятое, удалось лишь понять, что некий человек чем-то занимается в воде и что приезжает он в Копенгаген в четверг. Действительно, есть такой поезд из Варшавы, который прибывает в 17:28. Я взглянула на дату письма: 17.09.66. Осень прошлого года. Спросить у Лешека… В воде… Нет, ерунда какая-то. Спросить у Лешека… В воде…
Тут явно была какая-то связь. Ну конечно, ничего странного, ведь Лешек Кшижановский связан с водой напрямую. А чем тот человек занимался в воде? Тонул, а потом приехал в Копенгаген? Так ведь у Лешека и впрямь кто-то утонул…
Я почувствовала, что окончательно перестаю что-либо соображать, и потянулась за очередным листком. По-датски. Пришлось пойти с ним к Норвежцу, поскольку звать его к себе не имело смысла — радио у него орало на всю катушку.
Я убавила звук и потребовала перевести. Норвежец пробежал глазами и неодобрительно изрек:
— Очень паршивый.
Наверняка он имел в виду почерк, но его замечание, очевидно, можно было отнести и к самому корреспонденту.
Норвежец переводил на французский, а я записывала по-польски. Результат наших совместных усилий выглядел приблизительно так:
«Дорогие мои, постараюсь коротко. Новости мне не нравятся. Очень неприятная ситуация, с такой утратой невозможно смириться. После смерти нашего друга никто не знает, куда подевался груз. Вес его 452 килограмма. Поговорите с Акселем, ему наверняка что-то известно. Он в воде, в изоляции, на глубине, с балластом. Петеру нужен план того места. Не понимаю, почему у вас его нет. Надо выяснить, не знает ли чего насчет плана та кретинка, ее приятель плавал капитаном. Я беспокоюсь. Она не в курсе, не надо ее посвящать. Транспортировка обычная, как всегда идет в… Твой друг Л.».
Последнее слово мы так и не сумели перевести, и было совершенно непонятно, в чем же это что-то идет. Норвежец не знал такого датского слова. Но я все равно с первой же фразы догадалась, о чем речь. Ну конечно же, о том потерянном грузе стоимостью сколько-то там миллионов долларов. Смерть друга… приятель-капитан… что-то делает в воде… Петер, Аксель, Лаура!!!
— Я так понимаю, что тот человек, который умер, был в водонепроницаемом костюме и надо его найти, — неуверенно сказал ничего не понимающий Норвежец.
— Я понимаю больше, можешь и дальше слушать музыку, — отмахнулась я и ушла в свою комнату, чтобы сравнить почерк в письмах.
Нет сомнений, это писала Лаура!
Я закурила сигарету и уставилась на ее письмо с выражением барана, узревшего исключительные по новизне ворота. Господи, что происходит? Эта старая перечница, excusez le mot, торгует наркотиками?! Подобное никак не умещалось в моей голове.
Все остальное было не так вопиюще невозможно. Лешек, значит, действительно перевозил контрабанду, да еще какую! Будущий покойник притопил ее в условленном месте в ту самую ночь, когда прочие всей компанией отвалили в Хумлебек. Возможно, он и покойником-то стал в связи с этим грузом, может, сболтнул лишнего, а может, за ним охотились еще раньше. Майору наверняка об этом известно поболее моего.
Кому адресовано письмо? Не таинственному Акселю, не Петеру Ольсену, которые оба здесь упомянуты, не Алиции, разумеется, ее тоже упоминают. Так, дата… Ноябрь прошлого года.
А еще в письме нет ни слова о наркотиках. Тогда откуда о них узнала Алиция?
Я наугад достала еще один листок. Снова немецкий. Еще немного, и я рехнусь от этого вавилонского смешения языков, немецкий я проходила только в первом классе гимназии! Но дело пошло на удивление легко, и я сразу же получила ответ на свой вопрос. Содержание письма на этот раз оказалось кристально ясным. Героин, морфий и опиум фигурировали в нем вперемежку с указаниями веса и цены. Я узнала, что из Польши ожидается ежемесячно около пятидесяти килограммов героина, и что это не так уж много, и что предвидится также какой-то внеплановый товар. Ближайшая его партия поступит лишь в будущем году. Что-то еще идет из Франции, из ГДР, что-то будет переправлено в Швецию, а что-то в Америку. Если уж поняла даже я, то Алиция наверняка просекла суть дела с первой же фразы, уж она-то, в отличие от меня, горемычной, владела немецким в совершенстве.
Каким образом эти письма попали к ней в руки? Должно быть, случайно, по каналам милой старушки Лауры. Обычно Алиция не имела привычки читать чужие письма, значит, тут произошла какая-то ошибка. Возможно, письма привез случайный человек и вручил ей все скопом, не уточнив адресатов. Она могла вскрыть конверт и начать читать, а потом уж поняла, что письма не к ней. А дальше?..
Ну, я бы и сама не призналась даже дружественно настроенным ко мне контрабандистам, что ознакомилась с их секретной перепиской!
Я снова с головой погрузилась в захватывающее чтение. Нашла несколько писем от покойной тетки и постепенно окончательно перестала соображать. Вдобавок я читала их, кажется, в обратной последовательности. В письмах тетки попадались такие же подчеркнутые разным цветом буквы и выписанные Алицией на полях немецкие слова. Мало того что я их не знала, еще и Алиция писала как курица лапой. Удалось разобрать только кусок фразы: «Сын Лауры будет…»
Сын Лауры. Хм. Значит, у нее есть сын? Алиция никогда о нем не говорила. Интересно, кто он такой? Впрочем, мне некогда сейчас с этим заморачиваться. И без того достаточно пищи для размышлений.
Надо разбираться дальше.
Удрученная своим лингвистическим невежеством, кляня себя за то, что не изучила с младых ногтей по крайней мере полдюжины языков, я тупо вглядывалась в следующую депешу. Написано другим почерком, но, конечно же, по-немецки. Начиналась она словами: «Meine liebe Alice», а подписана была: «Зютек». Этот Зютек, которому взбрело почему-то писать по-немецки, меня бы наверняка выбесил, не вспомни я, что это давний возлюбленный Алиции по имени Джозеф, которого она почему-то называла Зютеком. Призрак, тенью преследовавший ее долгие годы. Хорошо бы и у него оказалось рыльце в пушку, его имя мне активно не нравилось.
На следующем листке я вдруг узнала почерк Алиции и с дрогнувшим сердцем впилась в него глазами, даже не заметив, что текст польский.
«Не уверена, попадет ли к тебе это письмо, — писала Алиция, — но попробую переправить, а то места себе не нахожу. К сожалению, я почти все знаю. Человек, вручивший мне план на клочке бумаги, считал, что я полностью в курсе дела. Больше я его в глаза не видела, но прислал его типчик с весьма характерным профилем — ты понимаешь, кого я имею в виду…»
Тип с перебитым носом! Петер Ольсен!
Конечно, я понимала!
«Меня уже давно пытались предостеречь, что в кругу моих знакомых происходит нечто неладное, но только теперь я узнала, что именно. И что ты тоже замешан. Выхода у меня нет. Волей-неволей придется молчать. Во-первых, из-за тетки. Боюсь даже представить себе, чем для нее может кончиться расследование в ее собственном доме. И без того она на ладан дышит. Во-вторых, из-за пана З. Предпочитаю на эту тему не распространяться. И в-третьих — из-за тебя.
В такой ситуации наш брак с Гуннаром невозможен. Я не могу его так подставить, слишком хорошо к нему отношусь. Собиралась обсудить все с тобой, воображала, что в моем окружении есть человек, на которого можно положиться, который к этому не причастен. Рассчитывала на тебя. Наверное, я пишу слишком сумбурно, но очень уж расстроена. Не хочу быть несправедливой, возможно, ты плохо представляешь себе, в какую историю влип, но сейчас мне ясен весь размах аферы, и я в ужасе. Ты ведь понимаешь, что тот несчастный случай на обратном пути вовсе не был случайным? Могу только догадываться, кто приложил к этому руку, и боюсь, как бы и со мной чего-нибудь не стряслось.
Бумажку с интересующим вас планом я спрятала так, что ее вряд ли найдут. Буду молчать, но и помогать вам не собираюсь. Ты меня удивил, мне казалось, что за годы нашей дружбы я тебя достаточно изучила. Видно, ошиблась, а жаль. Надеюсь, что финансовый ущерб…»
На этом месте письмо обрывалось. Походило на то, что оно так никогда не было закончено и отправлено, или же мне попался черновик. Внизу стояли пометки все тем же оранжевым фломастером.
Имена одно под другим: Лаура, Акс. П., Пет. О., Л. К. А дальше, чуть в сторонке, — Иоанна и Михал. И завершался этот список несколькими вопросительными и восклицательными знаками.
Последние имена меня поразили до глубины души. Вот те раз! Алиция нас подозревала!
Я смотрела и глазам своим не верила, как громом пораженная. Наконец в моей замороченной голове словно молния сверкнула. Она нас подозревала… Да нет же! Она знала о наших вылазках в Шарлоттенлунд. И беспокоилась, как бы мы не впутались в сомнительные делишки, если уже не впутаны! Боже милостивый, Алиция, настоящий верный друг, позволила мне самой разобраться в этой афере таким манером, чтобы мы с Михалом себе не навредили! Даже после смерти опекала нас.
Обуреваемая терзаниями совести, я уже почти что пришла к выводу, что виновата в ее гибели. Так или иначе, Алицию не воскресить. А значит, мне обязательно надо довести дело до конца!
После всех перешептываний, хождений на цыпочках, укладывания болтов на пол с такими предосторожностями, как если бы это были тухлые яйца, я взяла в руки пилу по металлу и с остервенением вгрызлась в железяку. Норвежец остолбенел.
— Но это же громко! — завопил он, перекрывая оглушительный скрежет.
— Je m’en fiche! — отрезала я, доведенная до запредельной ярости. Виданное ли дело, чтобы какая-то колода столько времени отравляла человеку жизнь!
Норвежец просиял, отобрал у меня пилу и стал с упоением орудовать ею. Даже в такт присвистывал. Кошмарный скрежет был слышен, как мне казалось, до самого Хельсингёра. А потом и я вложила свои скромные усилия в аккомпанемент: после того как один обруч был распилен, я сразу принялась отбивать замок. Инструменты Генриха были просто великолепны!
Во время этого кошачьего концерта на лестницу могла сбежаться вся европейская наркомафия, дабы отплясывать на нашей площадке танец с саблями Хачатуряна. Мне было глубоко наплевать. Я была одержима единственной мыслью: одолеть супостата или умереть. И меня нисколько не волновало, что происходящее на нашем тихом чердаке по уровню громкости было сопоставимо разве с работой пневматического бура, которым еще в дни моего детства вскрывали асфальт в соседнем дворе.
Возможно, наша чрезмерно шумная деятельность не вызвала общественного резонанса лишь по причине удивительного такта и сдержанности датчан, предпочитающих не совать нос в чужие дела. Мой дух укрепляло воспоминание о том, как мы с Михалом однажды в целях утепления апартаментов обивали стены пенопластом, орудуя той самой железякой, которой кололи орехи, и каблуком моей туфли. Грохот стоял на весь Копенгаген, при этом мы еще и пели, надеясь внушить нашим благодетелям иллюзию, будто нами овладела страсть к джазу. Спевка у нас не очень-то клеилась, но все равно ни одна живая душа не полюбопытствовала, кого это у нас убивают. Сейчас никого из благодетелей не было, и я это знала, на нижнем этаже пусто, а остальные жильцы начнут хоть как-то реагировать лишь тогда, когда на их головы обвалится потолок.
Норвежец пилил в свое удовольствие, а я, выбив первый замок, стала в перерыве от трудов праведных рассматривать чемодан с тыльной стороны, с той, где петли. Я смотрела на них, смотрела, и вдруг во мне снова подало голос мое техническое образование. Повинуясь смутному велению этого голоса, я взяла в одну руку какой-то кусок железа, в другую — молоток и, почти бездумно приставив железку к торчащему в петлях стальному штырю, стукнула по ней молотком. Штырь сдвинулся, я стукнула еще раз, и штырь мягко вышел наружу. Петля крышки отошла от петли короба. Какое-то время я бессмысленно таращилась на дело своих рук, а потом меня прорвало.
— Ура! — возопила я, размахивая молотком перед носом у Норвежца.
Адский скрежет утих. Норвежец отер пот с чела и вопросительно вскинул на меня глаза. Я ударила по второму штырю, и он тоже вышел из петель как по маслу. Крышка была открыта.
— Я ничего не понимаю, — деликатно пожаловался Норвежец. — Зачем мы тогда устраивали весь этот погром?
Если бы я сама это знала!
— Чтобы весело было, — мрачно буркнула я .
Не говорить же ему, какими словами я сама себя сейчас крою! У меня даже не хватило сил прочувствовать все величие момента. «Открыть чемодан…» Открыла. «Найти конверт…»
Нашла, почему бы и нет. И не один.
А если еще точнее, то в чемодане ничего другого не было, кроме конвертов самых разных мастей и форматов, в количестве около двухсот штук. Прачечную и этот сундук я уже видеть не могла, а поиски именно того конверта, который имела в виду Алиция, заняли бы еще пару суток, если не больше, учитывая нынешнюю остроту моего ума. Я сгребла всю корреспонденцию в кучу, завернула в упаковочную бумагу, благо этого добра здесь имелось с избытком, и покинула чердак с легкой душой и с Норвежцем, ликующим по случаю завершения каторги.
Общественный труд ради моей пользы способствовал пробуждению зверского аппетита. Предвидя ожидающие меня трудности, я решила сначала поужинать, а уже потом приступить к разгадке покоящейся в моих объятиях тайны. К тому же я не без оснований полагала, что таковая разгадка вполне может испортить мне аппетит.
Вообще-то мне по всем правилам хорошего детектива полагалось бы упиться до потери сознания, посеять всю эту кучу добытого потом и кровью добра и запутать ситуацию бесповоротно. Но ничего такого не произошло. Я наконец-то объяснила Норвежцу суть дела, частично даже не отходя от правды, а именно что моя подруга, хозяйка чемодана, в настоящий момент не имеет возможности выехать из Польши, а посему наказала мне, предварительно потеряв ключ, доставить ей содержимое. Нелегальность же моей деятельности вызвана тем, что владельцы дома ни с того ни с сего воспылали к нам обеим антипатией. По ходу объяснений мне пришла в голову еще одна удачная мысль относительно эксплуатации этого милого юноши. Раз уж судьба у него такая: быть мною помыкаемым.
Алиция говорила что-то о письмах и о знании языков. Что я-де все равно не пойму. Значит, интересующее меня письмо может быть на датском. Норвежец знает датский и переводил бы мне на французский. О сути дела он понятия не имеет, купается в своем счастье, а остальное его не волнует.
Предложение составить мне на ночь компанию в офисе он принял почти с восторгом, чем меня порядком удивил. Его благодарность ко мне за выигранные семьдесят тысяч крон была практически безгранична, понуждая посвятить исключительно мне весь этот день без остатка. Расположившись в соседнем помещении, он ловил что-то по приемнику, и я на время забыла о нем. Высыпала конверты на стол и с замиранием сердца стала их перебирать.
Счета я сразу отложила в сторону. Туристические проспекты тоже. Письма от Збышека сочла несущественными (во всяком случае, для дела), собственные тоже пренебрежительно отодвинула, с не меньшим отвращением перебрала кипу налоговых прокламаций и, наконец, наткнулась на большой серый конверт, набитый листками, исписанными разными почерками. Я наугад вытащила один из них. Письмо было на немецком, за подписью «Лаура». Как же, помню, это та дама в годах, которая доводилась подругой покойной тетке Алиции. Следующее, тоже по-немецки, было от самой тетки. Я хотела уже отложить его, как вдруг в глаза бросились какие-то пометки.
Почерк был Алиции.
Пометки проставлены оранжевым фломастером, в Польше таким редко пользуются. Разве что архитекторы и художники, а тетку Алиции уж точно не отнесешь ни к тем, ни к другим. Алиция подчеркнула фломастером в тексте некоторые буквы, а потом, как я догадалась, выписала их же внизу. Да, ее почерк. Буквы укладывались в два имени: Лаура и Аксель Петерсен. Дальше шли три восклицательных знака.
Я бездумно рассматривала запись, а потом в душе у меня зашевелилась надежда. Неужели это то самое? Неужели именно этот конверт я должна была найти? Лаура?.. Петерсена Акселя я не знаю, но Лаура? При чем тут Лаура?
Я вытащила наугад следующее письмо, оно снова было от Лауры, по-немецки. На полях пометка Алиции: «Четверг, 17:28. Спросить у Лешека».
Поначалу так и вышло: в прачечную мы проникли никем не замеченные, если не считать кудлатого и прыщавого юноши, который торчал у калитки и — господь свидетель! — ковырял в носу. Его взгляд, тупой и бессмысленный, вызвал у меня какие-то смутные воспоминания, на секунду мне даже показалось, что где-то я его уже видела. Впрочем, таких юнцов тут как грязи и все они у меня стали на одно лицо.
Для начала я велела Норвежцу объясняться только шепотом и передвигаться на цыпочках, что при его состоянии духа потребовало от него усилий, сравнимых с подвигом Геракла. Охотней всего он бы сейчас пустился в пляс, распевая во все горло, и меня не покидала тревога, что в любую минуту так оно и случится. Избранный мною способ вскрытия слегка его озадачил, он робко посоветовал подобрать ключ, но на своем предложении не настаивал.
Мы дружно принялись откручивать оставшиеся болты — как минимум, тысячу. К тому же большинство из них заржавело и накрепко срослось с обивкой. И тут наличие мужской грубо силы очень даже пригодилось, особенно если учесть, что, обуреваемая намерением непременно соблюдать тишину, я категорически отвергла всякие радикальные способы вроде обстукивания и отбивания. Норвежец подчинился моим требованиям безропотно, хотя и смотрел со все возрастающим недоумением.
Мы трудились часа полтора не покладая рук. Уже начинало смеркаться, когда болты спереди оказались откручены все и наступило время отодвинуть этот гроб без колесиков от стены и заняться корпусом с тыльной стороны. С максимальными предосторожностями стали мы передвигать всю рухлядь, которой не видно было конца. Я держала в руках кипу упаковочной бумаги, сохранившейся еще со времени Алиции, и только собиралась освободиться от нее, чтобы поддержать охапку досок, норовивших грохнуться из рук Норвежца, как вдруг за дверью раздались шаги.
Я замерла, и Норвежец, следуя моему примеру, тоже. Он застыл в жутко неудобной скрюченной позе прямо напротив замочной скважины величиной с пушечное жерло. Дыра зияла гораздо выше скобы и, судя по имеющемуся засову, по назначению не использовалась. Если бы кто-то заглянул в нее, то сразу бы увидел рожу Норвежца крупным планом, разве что слегка нечеткую в вечернем сумраке. Четкую или нечеткую, но лучше бы эту рожу никому не видеть! Для моего и Норвежца спокойствия.
К несчастью, я не могла вспомнить, как по-французски «наклонитесь», а каждая секунда была на счету.
— Abaissez! — надрывно прошипела я, отдавая себе отчет, что вроде как бы приказываю ему что-то укоротить. Объяснить ему что-либо жестами у меня не было возможности, потому как крафтовая бумага, которую я держала в охапке, жутко бы захрустела, выдавая нас с головой. Норвежец не шевелился, лишь смотрел на меня с выражением все возрастающей озабоченности. Видимо, мучительно гадал, чего же я от него хочу.
Французский напрочь вылетел у меня из головы, зато вспомнилась весьма подходящая ситуации сцена из английского детективного фильма. Фраза, которую сказала при таких же обстоятельствах одна леди одному джентльмену. Вот и пусть мне после этого кто-нибудь скажет еще раз, что детективы – это жанр, оторванный от реальности!
— Get down! — надсадным шепотом рявкнула я, и Норвежец молниеносно согнулся пополам, приняв позу, сделавшую бы честь звезде советского балета. Да еще с охапкой досок! Как он мне потом сказал, ему тоже помогла аналоги с детективными фильмами. При таких-то деньгах в кармане, да еще в такой ситуации — неудивительно, что ему показалось, будто в него сейчас пальнут через замочную скважину!
Шаги раздавались уже на нашей площадке. Норвежец застыл в балетной позе, свет я еще не успела зажечь, так что теперь пришелец мог глазеть в замочную скважину сколько влезет. Только бы он не попытался полезть внутрь!
Но он даже и не стал пытаться. Стоял себе и сопел, как гиппопотам, — астма у него, что ли? Или аденоиды? В обществе Норвежца мне не было страшно, зато одолевала злость. Какого черта, сколько же нам торчать в жутко неудобных позах и не заниматься тем, зачем пришли?!
Как-то я заметила одну любопытную вещь: можно держать руку три часа в одном положении, совершенно его не меняя и не чувствуя никаких неудобств, если эта рука лежит на баранке автомобиля. При любых других обстоятельствах даже две минуты покажутся вечностью.
Тот аденоидный астматик ухитрился проторчать на площадке не меньше двух тысячелетий! Наконец он испустил парочку наиболее громогласных вздохов и сошел вниз, но всего на пол-этажа. Я долго гадала, чем он там занимается. Потом сообразила, что раскуривает трубку. Чмокал и сопел так, словно хотел нас оглушить.
Но нам производимый им шум был только на руку. Я избавилась, по возможности бесшумно, от бумаги, освободила Норвежца от досок, мы с ним развернули чемодан и снова принялись за дело. Состояние у меня было такое, что я спустила бы с лестницы целую ораву бандитов, попытайся они воспрепятствовать нашей работе.
Видимо, от нервного потрясения мы оба испытали такой прилив сил, что последние болты открутили уже на ощупь. К снятию оков, однако, мы не могли приступать до тех пор, пока тот гиппопотам не соизволит докурить и не уберется с лестницы. Я прошла в прачечную и осторожно выглянула в замочную скважину, будучи готовой увидеть какую-нибудь до содрогания знакомую физиономию.
На фоне окна фигура назойливого курильщика вырисовывалась до пояса и была даже немного освещена. Обыкновенной внешности, среднего роста, средних лет, в шляпе, со слегка озабоченным лицом. А главное — я могла голову на отсечение дать, что никогда в жизни его не видела. Он стоял себе и спокойненько попыхивал трубкой, а я глазела на него, согнувшись в три погибели, на одеревенелых ногах, и постепенно наливалась все большей и большей яростью. Когда я уже готова была выскочить за дверь и рявкнуть по-польски: «Пшел вон отсюда, скотина!», – он причмокнул погромче, бросил взгляд на дверь, за которой я буквально исходила бешеной злобой, и пошел вниз по лестнице. Отношение мое к нему круто переменилось, и я забеспокоилась, как бы он, не дай бог, не свалился на ступеньках, не повредил себе чего и не переполошил жильцов. К счастью, все обошлось. Он сошел вниз, словно ледник, — медленно, истомив мою душу, но сошел-таки.
Я воротилась к своему чемодану и Норвежцу, включив заодно свет.
— Бесполезно, — огорошил меня Норвежец, показывая на отвинченную железяку. — Она приварена к замку, а замок внутри.
Однако к тому времени я уже впала в такое состояние, в котором преград попросту не существует. Я смерила взглядом треклятый рундук и поняла, что остается только одно: отпилить железки, отогнуть их, а потом выдолбить кусок с замком. Благо инструменты под рукой…
Слегка придя в себя, я сообразила, что теперь придется стоять в очереди за положенными мне тридцатью восемью кронами. Ладно, Флоренс достойна такой жертвы!
Норвежец пошел ловить такси, а я, неторопливо двигаясь вместе с медленно ползущей очередью и успев слегка остыть от бескорыстного восторга, грустно сравнивала наши выигрыши. Мне бы тоже не помешала такая сумма: семьдесят кусков в валюте, чем плохо? Купила бы себе крутую машину и на обратном пути прокатилась по всей Европе. Эх!
Погруженная в мечты о крокодиловом вольвике, я непроизвольно посмотрела в сторону кассы выплат по вифайфам. Выигрыш по ним был один, Норвежец его получил и кассе полагалось быть закрытой. Между тем она была открыта. Меня это никак не насторожило, я стояла, смотрела и вспоминала триумф несравненной Флоренс, как вдруг к этой самой кассе подошел какой-то человек.
Сначала я рассеянно подумала, что где-то его уже видела, потом припомнила где и с кем: это он разговаривал с Петером Ольсеном! Худосочный блондин в очках подал что-то кассиру и сразу же получил деньги. Внешне все выглядело очень даже естественно, и, если я не знала, что единственный выигравший жетон принадлежал Норвежцу, а сам выигрыш уже спокойненько почивает у него в кармане, меня бы эта картина абсолютно не смутила. Но тут у меня даже дух перехватило, причем скорее от восторга, чем от удивления.
Редкостная удача! Сама собой разрешилась мучившая меня проблема! И благодаря чему — благодаря успеху незадачливого Кивитока! Если бы Норвежец не угадал все пять раз, платили бы за четыре, и к этой кассе ломилась бы толпа в полсотни с лишним человек. И никто бы ничего не заметил! Воистину Провидение ко мне благосклонно!
Когда я получила наконец свой выигрыш, то уже все разложила по полочкам. В Варшаве Петер Ольсен гонялся за нами с Алицией на синем «опеле». Потом на бегах разговаривал с худосочным блондином. На зрительную память я не жалуюсь и потому обратила на них внимание. Худосочный блондин пошел получать деньги в кассу, которая выдает только за вифайфы, а поскольку я знала, что вифайф выиграл лишь Норвежец… ну и так далее. Также Петера Ольсена с его выдающимся носом видели за доверительной беседой с неким плешивым недомерком в шляпе. Плешивого недомерка я знаю, его сына тоже, у него очень кстати есть магазин, так что можно предположить… Все остальное уже дело милиции, им проще проверять разнообразные предположения. Риск с моей стороны минимален — ну разве что сочтут слишком догадливой.
Но прежде чем обращаться к ним, надо раскрыть недра доисторического монстра! Немедленно в прачечную!!!
Порыв энтузиазма был подобен порыву свежего ветра. Он очень кстати проветрил мою голову, вдув в нее спасительную мысль, которой следовало бы появиться еще час назад, а именно: призвать на помощь Норвежца. Так и быть, приму его приглашение на виски и даже соглашусь разделить с ним ужин, но сначала пусть мне поможет открыть этот треклятый рундук!
Норвежец, которого в данный момент обрадовало бы даже предложение почистить авгиевы конюшни, если бы оно исходило от меня, согласился с восторгом. Не пришлось даже придумывать, зачем мне понадобилось взламывать чужой чемодан на чужом чердаке.
— Такая удача в последний день! — ликовал он. — Сегодня у меня была последняя возможность! На этой неделе приезжает моя невеста, а она меня на бега не пускает! Последний день — и такое везение!
Хорошо бы такое везение сопутствовало ему и дальше и хотя бы частично осенило крылышком и меня, мы бы тогда справились с чемоданом до того, как нас застукают конкуренты…