Норвежец явно растерялся.
— Я хотел сыграть на тридцать шесть крон. Значит, надо на семьдесят две. Вы говорите, Кивиток?.. Я в этом сезоне проиграл тысячу крон…
Он посмотрел на меня, посмотрел вдаль, вздохнул и вписал Кивитока…
Случайность… Конечно, это была случайность, как случайной оказалась наша игра на четырнадцать-один. Таковы законы этого мира: странные истории происходят с нами случайно. Никто не стремится осознанно к тому, чтобы ввязаться в убийство, попасть под машину либо схлопотать в темном переулке по башке. На все воля случая. Ему, конечно, надо способствовать, но делается это бессознательно. Бог свидетель, когда я сосватала Норвежцу Кивитока, мне и во сне не могло присниться, каков будет результат. Забавней всего, что сама-то я на него не поставила. Не могла поставить! Иначе не сработало бы.
По остальным забегам у нас с Норвежцем обнаружилось единодушие, особенно мне понравилось, что в последнем вифайфовом у него стоит некий Фриц Рот за номером четыре. Я его тоже вписала — по причине того, что в последних четырех забегах он занимал позиции 1, 0, 1, 0, и, таким образом, получалось, что дальше у него будет снова 1. Зеро означало, что конь не входит в состав первой пятерки. Никаких других причин ставить на Фрица Рота у меня не было, а поскольку вряд ли Норвежец руководствовался теми же специфическими критериями, меня наше единодушие приятно удивило.
Мое удивление значительно возросло, когда Кивиток пришел первым. Если честно, я не очень верила в собственное пророчество. В следующем забеге пришел фаворит Норвежца, а потом одна из моих любимых кобыл, Катерина К. Норвежец уже угадал три номера подряд! И если поначалу я собиралась поменьше обращать внимания на игру, а побольше на публику, потолкаться среди зрителей и у касс — вдруг подвернется что-то такое, что само собой снимет остроту моей проблемы, — то теперь увлеклась не на шутку. Кивиток не числился в фаворитах, так что выигрыш должен был оказаться весьма приличным.
После пятого обычного забега и четвертого вифайфового Норвежец слегка утратил свое обычное хладнокровие. Первым пришел главный фаворит, которого он включил в свой вифайф, и теперь у него набралось уже четыре попадания.
— После трех забегов в розыгрыше остался лишь пятьдесят один жетон. Есть шанс, что будут выплачивать за четверку, — сказал он, заметно волнуясь. — Пятый забег я, конечно, не выиграю.
В последнем вифайфовом забеге, то есть шестом очередном, должен был выступить Фриц Рот, о котором я совсем позабыла. И поставила на кого-то другого. Норвежцу совсем не сиделось на месте. Я последовала за ним, и мы повисли на сетке. Последний вираж, лошади сбились в кучу, и вдруг от нее отделилась одна…
— Ouatre! — исступленно заорал Норвежец. — Numéro quatre!!! Mais c’est impossible???
Номером кватре был тот самый Фриц Рот!
В момент, когда лошади выходят на финишную прямую, на павильон за спинами стенающей у сетки публики может хоть летающая тарелка сесть — никто в ее сторону и не обернется. Но на вопль Норвежца несколько человек все-таки обернулись, скользнув по нему невменяемыми взглядами. Среди них я вдруг заметила один характерный профиль и невольно подалась назад. Спрятавшись за Норвежца, я проводила этот профиль глазами, пока он не растворился в толпе.
И тут же бросилась следом, успев буквально на бегу поздравить Норвежца с победой.
Нагнала я типа с перебитым носом в тот момент, когда он прощался с каким-то тощим блондинчиком в очках. Блондинчик повернул к выходу, но я все-таки успела запомнить и его внешность. Чисто на всякий случай. Меченый же его собеседник, то есть Петер Ольсен, свернул налево, к автостоянке.
Возможно, я бы увязалась за ним и туда, я и не такие глупости выкидывала, но спасло меня то обстоятельство, что в последнем забеге участвовала Флоренс. Ну не могла же я не посмотреть на нее!
Норвежец сиял, как начищенный канделябр, да что там, вполне мог бы затмить собой солнце. Он выражал мне пламенную благодарность за Кивитока на всех языках, которые знал хотя бы чуть. Приглашал на виски, на ужин и еще бог весть на что — я не очень хорошо его понимала, особенно когда он переходил на свой родной норвежский. Еще немного — и начал бы целовать мне руки.
— Все для вас! — вопил он с темпераментом отнюдь не скандинавским. — Все для вас сделаю! Говорите, чего вы желаете?! Все для пани!
Из всего им предложенного я бы предпочла двойной виски, если б не проклятый чемодан. Увы, не для меня теперь самые невинные человеческие удовольствия!
По динамику объявили, что в вифайфе пять попаданий лишь у одного жетона, и предложили его обладателю получить свои 70 тысяч выигрыша. Норвежец вернулся с кока-колой для меня и с кучей выигранных денег, к которым я отнеслась с живейшим интересом — никогда в жизни не доводилось видеть подобной суммы. В пересчете на злотые это же целых 700 тысяч, а самая большая сумма, которую мне довелось держать в руках, составляла чуть больше двухсот тысяч — дело было на стройке в день выплаты получки всей бригаде. Норвежцу я даже не завидовала, считала, что он заслужил. Хороший парень, да и порядком продулся в этом сезоне…
В последнем забеге я сделала двойную ставку на Флоренс — исключительно из хорошего к ней отношения, никаких шансов выиграть у нее не было. Спринт на 1600 метров — не ее дистанция, ее коньком были длинные забеги. Вдобавок в нем участвовали рысаки с результатами 19 и 18 с чем-то секунд, a y Флоренс 20,4 секунды — наибольшее достижение.
Но не поддержать свою любимицу я не могла. Норвежец поставил на что-то другое, потому что тоже считал, что Флоренс не справится, и счел ставить на нее нерациональным..
Лошади, взяв старт, пролетели мимо нас, сделали круг, потом на прямой вперед вышел Флюкс Гарбо, но тут его обошла Флоренс, да еще как обошла! Играючи, без малейшего усилия, тенью скользнула мимо соперника и вылетела на финиш, обогнав его на полтора, нет, на два корпуса! Граф Петерсен победоносно вскинул руки и потряс поводьями…
Я безумствовала в полном восторге — пожалуй, даже больше, чем Норвежец после вифайфа. Флоренс побила свой собственный рекорд, показала 18,8 секунды! Солнышко мое ясное, отрада моего сердца, она к тому же еще и победила в спринте!!!
Быть может, жене нашего благодетеля, которая знала французский, я бы еще с грехом пополам сумела бы объяснить, зачем мне понадобился чемодан. Но втолковать это привратнику не представлялось никакой возможности. Оставалось действовать тайно. Постоянно следить, не идет ли кто по лестнице. Передвигаться бесшумно. Освобождать жизненное пространство вокруг чемодана так, чтобы совершенная мною перестановка рухляди не бросалась в глаза. Предвидеть необходимость перерывов на сон и еду. А тут еще и с дверьми получилась накладка.
Прачечная состояла из двух помещений, собственно прачечной и сушилки, и в ту и в другую с лестничной клетки вели отдельные двери. Мы с чемоданом располагались в сушилке, ключ же у меня имелся только от прачечной. Дверь в сушилку оказалась закрыта на засов, которого раньше не было, так что попасть к своему чемодану я могла лишь через прачечную. Он располагался почти под самой дверью, той, что на засове. Может, оно и к лучшему, никто не застанет меня внезапно, но, с другой стороны, в прачечную могли войти за моей спиной, отрезав путь к отступлению. Вряд ли этот путь мне понадобится, но на всякий случай пускай бы оставался.
С неспокойной душой приступила я к каторжному своему занятию, хотя и весьма активно. Но только открутила один болт и взялась за следующий, как с лестницы послышались чьи-то шаги. Почти бесшумные, но я сидела у самой двери, тихо, как мышка, поэтому услышала бы малейший шорох.
Я затаилась, даже дышать перестала. Кто-то поднялся на последнюю площадку и тоже затих. Я не дышала с одной стороны, а он — с другой. Минуты две стояла мертвая тишина, потом раздался стук. Ну на кой черт кому-то понадобилось стучать в заброшенную прачечную!
Я еле успела прикусить язык, чтобы не сказать «войдите». Вот же черт! Чуть не спалилась… Может, он для того и стучал?
Кто бы это мог быть? Не консьерж же — зачем ему стучать, он просто открыл бы одну из дверей и вошел. Кто-то из жильцов? Но какого лешего его сюда занесло? Нет, это мог быть только чужой.
В дверь снова постучали. Передо мной явственно возникла сценка из недавнего прошлого — кто-то стучал тогда в дверь, а Алиция не хотела впускать, — и почему-то сейчас начало казаться, что это один и тот же человек. Меня бросило сначала в холод, потом в жар. Таинственный субъект между тем вовсю старался довести меня до нервного расстройства — постучав третий раз, стал бренчать засовом. Наверное, вставлял ключ. Стараясь не попасть в зону видимости, если ему вздумается заглянуть в замочную скважину, я бесшумно переползла через рухлядь и забилась в угол прачечной. Если он справится с засовом, я дам деру, оставив ему на память инструменты Генриха.
Зловредная тварь на лестнице оставила засов в покое и теперь бренчала ключом в двери прачечной, как раз в той, через которую я вознамерилась удирать. Теперь все пути отрезаны. Я уже собралась было от страха лишиться чувств, как вдруг он угомонился.
Какое-то время на лестнице стояла тишина. Выглянуть в замочную скважину я не решалась — не дай бог на меня уставится оттуда тоже припавший к дырке глаз, я тут же околею от ужаса. Лучше не рисковать. Не дышать, не шевелиться, даже если мне суждено превратиться в тысячелетнюю окаменелость. Когда я уже была готова отдать концы, за дверью послышались удаляющиеся шаги.
Не прошло и тысячи лет, как я очнулась — с мыслью, что родилась в рубашке. Переведя дух, вернулась на свою уютную спинку от дивана, выкурила сигарету и слегка пришла в себя. Собственно, а что такого случилось? Я ведь с самого начала допускала возможность конкуренции. Кто-то чужой проник сюда, когда калитка была еще открыта, и пытался добраться до чемодана. Не для того же он сюда ломился, чтобы посидеть на диванной спинке. Кое-какие преимущества у меня перед конкурентом имеются — ключ от прачечной и знание местности. У них, наверное, с входным ключом те же проблемы, что у меня с ключом от чемодана. Диву даешься, до чего же тут непопулярны отмычки!
Получив с появлением соперников изрядную дозу адреналина, я с удвоенным остервенением накинулась на чемодан. На редкость неподатливая скотина! К вечеру я открутила шесть болтов, а чувствовала себя так, как если бы воздвигла пирамиду Хеопса, единолично и в рекордные сроки. Всю свою жизнь я ратовала за равноправие, но тут пришлось признать свою женскую слабость — ясно, что эта куча заржавелого железа требует мощной мужской длани. В моем исполнении работа затянется до греческих календ!
В исключительно скверном настроении ехала я следующим днем на Амагер. Проклятый рундук ни за что не хотел раскрывать свою тайну. В этом он был похож на меня: свои собственные я тоже не собиралась раскрывать. Ну не могла я сообщить в датскую полицию, что на ипподроме процветает наркобизнес, что замешан в нем Петер Ольсен с перебитым носом, что причастен к этому плешивый недомерок в шляпе и что наркоту следует искать в лавке его сына. Не могла, и все тут, потому как тогда пришлось бы признаться, откуда я сама все это знаю.
Ситуация сложилась дурацкая. Я была так поглощена попыткой найти из нее выход, что пропустила нужную мне «двойку». Добиралась я трамваем по привычке. В свое время мы с Михалом установили одну закономерность — чем скромнее транспорт, которым ты едешь к царству порока, тем вероятней выигрыш. Такси не способствуют везению, а уж белые «мерседесы» — однозначная гарантия неудачи. Белые «мерседесы», к несчастью, встречаются среди такси чаще всего, порой ничего другого и не попадается, так что лучше добираться трамваем или на своих двоих. Дорога пешком занимает часа полтора.
Пропустив трамвай и категорически отвергнув такси, я в результате чуть не опоздала к первому заезду. Все столики были уже заняты, я пробиралась между ними и высматривала знакомые лица, и лишь у самой сетки нашла Норвежца. Этот симпатичный юноша отличался незаурядным умом, не зря же он сразу признал Флоренс кобылой. Мы с Михалом уже давно познакомились с ним, как раз на том самом месте, где он сейчас сидел.
Я подсела к нему, когда он заполнял вифайф, и поторопилась сообщить, что во втором заезде придет Кивиток. Вифайф, значит, начнется с шестерки. Общение существенно облегчало то, что с Норвежцем можно было объясняться без труда, французский он знал даже лучше меня.
— Кивиток? — засомневался он. — Почему? Карат Ллойд выглядит намного перспективнее. Вообще-то Хаслевпиген еще лучше, но она склонна сбоить. А Кеннион? Почему Кивиток?
Такого рода советы, подозреваю, звучат на всех ипподромах мира, они вселяют замешательство в самых твердолобых игроков. Вот и Норвежец, теряясь в сомнениях, вопрошающе воззрился на меня.
— Даю голову на отсечение, что выиграет Кивиток, — решительно заявила я. Ну как объяснить ему на чужом языке, что на Кивитока я ставила еще с ранней весны, а он упорно не оправдывал моих надежд? Теперь я махнула на него рукой и ставить перестала, а рысаки, которые плохо финишируют, когда я на них ставлю, начинают приходить первыми, лишь только я от них отказываюсь. Так что Кивиток был верняк. Однако объяснить на чужом языке все эти тонкости я не могла, оставалось просто стоять на своем.
Свежий ветерок с моря меня отрезвил, позволив задуматься над проблемой инструментария, более пригодного для моих целей. Маникюрный набор — это хорошо, но отвертка лучше! Я знала в Копенгагене только двух человек, имеющих прилично оборудованные столярные мастерские. Одним из них был Гуннар, а другим — Генрих, муж Аниты.
Гуннар не взял трубку, что меня даже обрадовало, поскольку особой симпатии он у меня последнее время не вызывал, и я с легким сердцем позвонила Аните. Не успела я слова сказать, как тут же получила приглашение на ужин — до нее дошли слухи о таинственной смерти Алиции и она жаждала свежих новостей и подробностей. Приглашение оказалось для меня очень кстати.
Уже темнело, так что со станции я взяла такси и всю дорогу предавалась по сему поводу скорбным раздумьям. Удастся ли мне когда-нибудь добраться к Аните по-человечески, то есть автобусом? Она жила ужасно далеко от цивилизованных мест, в Видовре, такси стоило бешеных денег, и я всякий раз мечтала о более привычном транспорте. К сожалению, автобус там ездил по кольцевому маршруту, и, садясь в него, я никогда не знала, в какую сторону еду и где мне сходить. Окрестности распознаванию не поддавались, все мне казалось ужасно похожим. Везде на километры тянулись либо живые изгороди, либо однообразные поля. Дважды я искушала судьбу и дважды объезжала кольцо, так и не высмотрев нужной остановки, причем во второй раз взмокла как мышь, когда, вернувшись на то самое место, где садилась, потратила кучу времени на погоню за такси. А поймав, вдруг вспомнила, что у меня только одна купюра в 500 крон, после чего сбилась с ног вторично, пытаясь ее разменять. Тем временем такси отъехало, и, когда удалось поймать следующее, все человеческое было мне уже чуждо. Даже сейчас, вспомнив про свои мытарства, я скрежетала зубами.
Анита меня ждала с нетерпением. За те новости, что я привезла, мне даже сошел с рук не очень уместный и довольно-таки бестактный интерес к Генриху, который я проявила, не успев переступить порог.
Генрих как раз очень удачно что-то строгал в своем подвале, и мне даже повода искать не пришлось — моя страсть к дереву была всем известна. Я спустилась к нему в мастерскую и получила заимообразно массу всяких полезных вещей, включая пилку для металла, на коленях пообещав вернуть в понедельник. После этого я со спокойной душой отдала себя на растерзание любопытству Аниты. Пришлось, правда, держаться инструкций майора и Дьявола и говорить только дозволенное, а если учесть, что сама я тоже кое на что наложила обет молчания, впечатление от моего рассказа получилось не самое благоприятное. Ну или от меня лично — очень уж я смахивала на тупую, слепую и глухую тетерю. А то и на убийцу.
Однако за дверь Анита меня не выставила и даже угостила кофе. Мы уселись за длинный журнальный столик, с одной стороны которого стоял диванчик, а с другой кресла. Над диванчиком висел ковер, а на нем — впечатляющая коллекция трофеев, привезенных Анитой из многочисленных странствий по белу свету. Я уселась в кресло прямо напротив диванчика, ковра и трофеев.
Долго я несла ей всякую всячину, устремив взгляд на коллекцию, как вдруг некий предмет привлек мое внимание. Рядом с индийской дудочкой висела странная штуковина непонятного назначения. Тонкая железная пластинка вроде узкого ножа без рукояти, перевязанная посередине красной ленточкой.
— А что это такое, с красным бантиком? — спросила я, прервав на полуслове свои рассуждения о возможной вине Збышека.
Анита, сидевшая на диване, оглянулась на стену.
— Да так, напоминание. Половина шампура для шашлыков.
— Почему — напоминание? — удивилась я. — И почему — половина?
— Да представляешь, ерунда какая: другую половину кто-то украл. Даже не знаю когда. Я бы и не заметила, да полезла случайно под диван за какой-то фигней и обнаружила там этот обломок. Кто-то отломал половину с рукояткой, а конец оставил. Я его специально для ворюги вывесила, немым укором. Может, увидев дело своих рук, да еще и с бантиком, он побледнеет, покраснеет, вздрогнет или как по-другому себя выдаст.
— А как она выглядела, та рукоятка? — спросила я, уже начиная подозревать истину.
— Плоская такая, медная, с восточным орнаментом.
Я молчала, потрясенная. Значит, не зря мне казалось, что где-то я уже видела орудие убийства. А ведь до чего хитроумная идея, никому бы и в голову не пришло разыскивать шашлычный шампур, да еще у Аниты в Копенгагене! Небольшая железка, легко спрятать…
— Так ты и не выяснила, кто мог это сделать?
— Нет. С весны здесь перебывало столько народу …
— А с Петером Ольсеном ты случайно не знакома? — спросила я наобум.
Если бы оказалось, что субъект со сломанным носом у нее бывал, все бы сразу встало на свои места. Шампур не сам по себе в Польшу попал, кто-то его привез.
— С Петером Ольсеном? — задумалась Анита. — Вроде бы нет. Датчанин?
— Скорее всего. Приметная личность. У него нос перебит, но не горбинкой, а вмятиной. Может, он у тебя появлялся?
— Не припомню. Знаю нескольких Ольсенов, но Петеров, да еще с таким носом, среди них нет. А что? Должна знать?
За что я безмерно уважаю Аниту, так то за ее привычку сначала ответить на вопрос, а потом поинтересоваться, зачем его задали. Многие поступают наоборот, чем меня всегда страшно раздражают. Если Петер Ольсен у нее не бывал и шампура, следовательно, не стащил, то и говорить не о чем. Я ей ответила что-то уклончивое, только бы что-то сказать.
Вернулась я в город слишком поздно для того, чтобы возобновлять свою разрушительную деятельность, и потому на площадь Святой Анны пошла лишь на следующий день, в субботу. И сразу же попала в переплет.
На площади Святой Анны царили благолепие и умиротворение. Подходя к калитке, я огляделась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. Разве что в сквере на лавочке сидел босой парень. Ботинки стояли рядом — ноги, наверное, натер. Как ни странно, бороды на нем не было, зато была дамская блузка — распашонкой, в цветочек, с застежкой на спине, со стойкой и широченными рукавами. Последний писк моды. Я сама купила две такого фасона, разве что подлиннее. Судя по расслабленно-бессмысленному выражению лица, он вполне мог оказаться клиентом интересующей меня организации.
Попридержав калитку, чтобы не хлопнула, я на цыпочках прошла через двор и так же на цыпочках поднялась на знакомую лестничную площадку.
Мансарду очистили от мебели и подготовили к ремонту. Вынесли котел и старую рухлядь и вообще все, что поддавалось выносу, даже паркет в одной из комнат сорвали. Зато огромный дедовский чемодан стоял там, куда Алиция его задвинула, — в прачечной под стеной. У меня сердце заколотилось как оглашенное. Вот она, разгадка тайны! Прямо передо мной! Надо только достать, раскрыв, так сказать, врата тайны…
Но врата тайны оказались под семью замками. Да еще так завалены рухлядью, что и не подступиться, разве что проползти весь путь к вожделенной цели на четвереньках. От скошенного потолка до пола было в том месте от силы восемьдесят сантиметров, и о том, чтобы передвигаться в позе, подобающей хомо эректусу, то есть человеку прямоходящему, не могло быть и речи. По-пластунски преодолев разные ящики и столики, я устроилась на спинке дивана, сиротливо валявшейся на полу. И тут же взялась за работу.
У меня с собой имелось сорок восемь ключей, запасенных еще в Варшаве, плюс шесть, которые я прихватила из квартиры Бородатого. На сорок восьмом я засомневалась, на пятьдесят третьем пала духом, а пятьдесят четвертый сломался.
Я закурила сигарету и задумалась. Спинка дивана оказалась почти удобной и даже благоприятствовала размышлениям. Легко было Алиции давать указания! «Подобрать ключ». Как его подобрать, если не с чего изготовить дубликат. Ну а тут как выйти из положения? Я слышала о восковых отпечатках, при помощи которых нехорошие люди изготавливают дубликаты ключей для своих гнусных целей, и когда-то даже наивно полагала, что воск при этом запихивают в замочную скважину, но с годами поумнела. Слава богу, а то бы и сейчас затыкала дырки в чемодане воском.
Ключа у меня не было, а передо мной высился устрашающих размеров рундук, старомодный, обитый железом, с одной стороны на петлях, а с трех остальных — на недоступных мне четырех замках. И вот эту огромную дуру, созданную на века и готовую поспорить неприступностью с Форт-Ноксом, требовалось открыть. При помощи чего?
Чего я только не перебрала — увы, только мысленно! Комплект отмычек, о которых не подумала в Польше и о которых здесь, в этой до умопомрачения добродетельной стране, наверняка и слыхом не слыхивали. Костер… его можно развести на бетонном полу прачечной, деревянный короб рундука выгорит, и тогда я получу доступ к содержимому. Да, но содержимое тоже сгорит. Асфальтовый каток… им можно раздавить эту махину в лепешку. Вертолет… вот он поднимает чемодан за облака и сбрасывает на камни. Вдруг расколется?.. Потом я вдруг вспомнила о своем техническом образовании. Кое-как раздвинула наваленные вещи и осмотрела чемодан со всех сторон. В конце концов, это же не монолитная глыба, можно его разобрать на части…
А потом я вспомнила народную мудрость: работа дураков любит. Пословица не в бровь, а в глаз, если понимать ее буквально: сколько себя помню, всегда я находила выход как раз из казавшихся безвыходными ситуаций именно при помощи каторжного труда. Чемодан был обит тремя металлическими полосками, одна скрепляла его вдоль, а две — поперек. В эти опояски были вмонтированы и петли, и замки. Чтобы отделить крышку от корпуса, надо отвинтить все железяки. Подходящее занятие для пожизненного узника.
Но сдаваться не в моих правилах. Да и ничего другого не оставалось, так что я засучила рукава.Пилочку для ногтей, основное орудие труда, я сломала только под вечер и на этом основании позволила себе взять до завтра тайм-аут.
Сойдя с автобуса у отеля САС, я оставила свой чемодан в регистратуре, отправилась на площадь Ратуши и купила программку бегов на послезавтра. Потом уселась с нею на лавочку и стала решать, что буду делать дальше.
Был конец августа, и по Копенгагену слонялись несметные толпища туристов. Рядом со мной слева сидела какая-то девица в мини-платье, похожем на тиковый мешок, босая и с вульгарным перстнем на пальце левой ноги. Бородатый парень с буйными локонами до плеч принес ей мороженое. Справа восседал юнец той же породы, вот только локонов и прыщей у него было побольше, а борода покороче. Для меня всегда оставалось загадкой, почему в Дании у девушек потрясающе красивая кожа, а у парней такие же потрясающие прыщи. В предыдущий раз я до самого своего отъезда питала надежду, что здешняя привлекательность слабого пола заразна и я смогу ее подхватить — увы, надежда оказалась тщетной.
Я сидела и думала о том, что при таком наплыве туристов у меня нет ни малейшего шанса найти подходящее недорогое жилье. Платить по 200 крон за номер в «Англетере» очень уж не хотелось Жилье на площади Святой Анны давно уже не существовало — благодетели перестраивали верхний этаж, я съехала оттуда еще весной. Мое последнее пристанище наверняка тоже не пустует, уже при мне на него стояла очередь. Ситуация безнадежная.
Просмотрев программку, я с огорчением убедилась, что бега нынче проходят не в Шарлоттенлунде, а на Амагере, потом вспомнила, что в Шарлоттенлунд их переносят только с первого сентября, немного утешилась и решила во втором забеге поставить на Кивитока. Пора бы ему начать выигрывать. Удовлетворенная принятием хоть какого-то решения, я встала и направилась в офис, где раньше работала.
Офис был во всех смыслах замечательный — состоял он из двух отделений, центрального и филиала, а при последнем имелись, кроме основного помещения, еще две кухни и ванная. Но самым замечательным был персонал, и особенно милейшая девушка Инга, которая каким-то непостижимым образом понимала мою дикую трехязычную тарабарщину и помогала со всеми моими проблемами. Вот и теперь вся моя надежда была только на нее.
— Может, Оле? — подумав, предложила Инга, когда я с огромным трудом продралась через вступительную тираду, состоявшую из приветственных возгласов и вранья насчет цели своего приезда. — У него две комнаты, а Петер сейчас на каникулах. Оле тоже едет отдыхать, через неделю, но, думаю, пустит тебя пожить.
В растрепанных чувствах я понеслась на Кёбмагергаде, где размещался филиал нашего офиса и где, в том же здании, на том же этаже, жил Оле. То есть Бородатый. Из соображений экономии квартиру с ним делил его юный коллега Петер, студент архитектуры. Для меня это, конечно, был чрезвычайно подходящий вариант: во-первых, в самом центре, во-вторых — рядом с офисом, а в-третьих — в доме два входа, это могло мне пригодиться. Но имелась тут одна закавыка. Бородатый был записным красавцем и считался самым симпатичным мужчиной в офисе. В профиль вылитый Конрад Мазовецкий. Я, правда, лично не видела Конрада Мазовецкого и, насколько мне известно, Матейко тоже, но это не помешало славному художнику запечатлеть его образ. С тех пор и пошло — Конрад должен выглядеть только так. Короче, Бородатый напоминал профилем этого самого Конрада, анфас же был попросту красавцем, хотя и с бородой, в связи с чем меня довольно-таки сильно тревожила мысль о Дьяволе — как бы чего не вышло, если он узнает.
Но не забивать же себе голову подобными глупостями, она мне потребуется совсем для другого! И, когда Бородатый под двусмысленные смешки коллег выразил согласие, я недолго думая отправилась за своими вещами. Главное — поскорее устроиться и заняться расследованием.
Касса не работала, плешивого недомерка нигде не было видно. Кассира тоже.
Мы обошли все другие окошки, заглянули во все, в какие только удалось, помещения, осмотрели здание вокруг — безрезультатно.
— Надо о нем спросить, — неуверенно предложила я. — Спроси, а?
— И не подумаю, — отрезал Михал. — Он меня принял за легавого, сразу спрячется. Иди сама.
Мне было не по себе, но я пошла. На невразумительном английском спросила соседнего кассира, где тот тип, который в воскресенье сидел с ним рядом. Удивительно, но он меня даже понял. Моя грамматика не располагала к непринужденному разговору, так что собеседник даже не поинтересовался, зачем мне тот нужен. Только любезно сказал, что не знает. Видя, что от меня так просто не отделаться, он пошел наконец спросить у коллег, спросил у одного, другого, тыча пальцем в мою сторону, отчего я чуть не дала деру.
— I don’t know, — сказал он, вернувшись. — – Nobody does not know.[2] — При этом лишь вежливо улыбался, не проявляя никакого подозрительного интереса. Я поблагодарила и пошла к Михалу, который ждал меня за колонной.
— Исчез с концами, — сообщила я. — Никто ничего не знает. Черти его взяли.
— Может, его пришили? — забеспокоился Михал. — Как хочешь, честность честностью, а объявление в газету о его розыске я давать не собираюсь.
— Успокойся, я тоже. Значит, деньги ему не очень-то нужны, иначе сидел бы тут сиднем и ждал нас. У датчан мания насчет честности. Будь он сам честным человеком, ему и в голову не могло прийти, что мы не вернем. Раз не сидит, значит, есть причины.
— А если он просто работает только по воскресеньям? По средам не все кассы открыты.
— Я бы на его месте и в среду явилась! Из-за такой-то суммы! Разве что нервы у него покрепче моих.
— Я бы вообще тут дневал и ночевал.
— Подождем до воскресенья. Но спрашивать я больше не буду, боюсь.
В воскресенье кассира тоже не было, как сквозь землю провалился. На ипподроме царило столпотворение, все пришли поглядеть на Кима Пайна, датскую национальную святыню. Мне кажется, что если бы его владелец объявил, что Ким Пайн не выйдет на дорожку из-а грязи и боязни испачкать копыта, половина публики кинулась бы предлагать свои носовые платки. Последние три дня мы с Михалом спорили, удастся ли Киму Пайну взять приз. В результате вообще на него не поставили, а он финишировал первым, да еще с таким отрывом, словно остальные специально дали ему фору. Динамо-машина, а не конь!
— Идет так ровно, будто Йенс Йенсен узду держит, лишь бы руки чем-то занять. По-моему, он еще никогда в жизни не сбоил! — сказал Михал.
Не сумев разыскать кассира, мы решили помозолить глаза плешивому недомерку в шляпе. И посмотреть, как он станет на нас реагировать. А он никак не реагировал, он нас не замечал. Один раз только поинтересовался у меня мимоходом, как дела, бросил на ходу, что у него тоже не ахти, и растворился в толпе.
— Может, в дирекцию сходить? — неуверенно вякнул Михал.
— Белены объелся? И что ты им скажешь?
— Не знаю.
— Вот в том-то и дело. Даже с этим кассиром лучше не объясняться. Молча сунуть деньги — и ходу.
— Только тут не перепутать бы! Сунуть правильному.
В течение двух недель мы приглядывались ко всем кассирам в окошках. Но добились лишь того, что все они стали для нас на одно лицо. Попадись тот, наш, наверняка не узнали бы.
— Ну что за подстава! — возмущался Михал. — Человек хочет быть честным, а ему не дают. Меня уже все это достало!
— Меня, может, тоже, — разозлилась я. — Сколько мне еще таскаться с этими деньгами! Как еще до сих пор не ограбили, как сама не потеряла — давно пора забыть их в электричке. Ну ничего, я жду-жду, но уж как только пойму, что они наконец мои, в тот же день вдрызг все истрачу, и привет!
— И какой же срок ты себе положила? До конца сезона?
— До следующего воскресенья. И баста!
В следующее воскресенье я докатилась до приставания с расспросами к персоналу ипподрома, но, по-моему, они ни черта не поняли. Потом мне стукнуло в голову, что кассир мог сломать ногу и лежит теперь в гипсе. Мы решили переждать до снятия гипса, дав ему семь недель на срастание конечности. С осложнениями. Накинули еще на потенциальное сотрясение мозга, переждали и эту напасть. Наконец терпение наше лопнуло, и мы сошлись на том, что этот тип должен быть редким мерзавцем и грешником, раз Господь наслал на него все казни египетские. И не нам идти против воли Всевышнего.
И потому в один из воскресных вечеров мы взялись за раздел состояния, в результате чего каждому досталось семнадцать с половиной кусков. И, разумеется, поклялись друг другу хранить молчание о случившемся.
По счастливому стечению обстоятельств в одну из отведенных на ожидание недель нам повезло: сыграл вифайф с выплатой в тридцать с лишком тысяч. Этого оказалось достаточно, чтобы внезапное обогащение списать на законный выигрыш. А вскоре после этого я как раз и приобрела себе кое-что из крокодиловой кожи и зеленый «вольво-144».
А вскоре я стала свидетелем того, как плешивый недомерок сорвал куш на фаворите десятком жетонов и выиграл за вифайф семнадцать тысяч. При этом он мне самолично признался, что ему всю жизнь везет на деньги. Грех было такое упускать. Вдруг он и нас выведет на золотую жилу?..
Я поделилась ценной мыслью с Михалом. Тот высыпал на стол орехи и сказал:
— Можно попытаться, чем черт не шутит. Вот только не обанкротиться бы раньше времени, он играет с размахом.
— Толстуха тоже не мелочилась.
Стояла весна, и лесок в Шарлоттенлунде ласкал глаз неотразимым очарованием. А если вспомнить, что прямо за лесом плещется море, к которому я всегда питала слабость, то очарование становилось еще неотразимей. Твердое убеждение, что в Стране Шарлотты нас ждет что-то хорошее, не покидало меня; сверкая черной крокодиловой кожей, это «что-то» неотступно маячило перед глазами. У меня уже развилась настоящая мания на почве чертовой дубленой рептилии.
Приняв решение заменить Толстуху плешивым недомерком в шляпе, мы с первого же заезда не спускали с него глаз. Установили попеременное наблюдение, но пока безрезультатно — плешивый недомерок поставил на вифайф и пять следующих заездов вообще пропустил. После шестого, выяснив, что вифайф он проиграл, недомерок двинул к кассе — должно быть, решил отыграться на парных. И сделал это, к сожалению, в последнюю минуту, когда мы уже отчаялись и сыграли на свой страх и риск.
— Черт бы его побрал, — раздраженно пожаловалась я Михалу. — – Поставил уже после меня. Но как-то странно. Может, нам тоже так сыграть?
— А у тебя есть лишние деньги? — съехидничал Михал. И тут же поинтересовался: — На что поставил?
— На единицу, двойку и одиннадцать — в комбинации, а еще на тридцатку.
Михал пожал плечами.
— Только единица еще подает кое-какие надежды. Думаю, он просто решил рискнуть на аутсайдерах. Подожди, увидим.
Ждали мы недолго. Пришли одиннадцать-один, и плешивый недомерок в шляпе получил свои трудовые 835 крон. А нас чуть удар не хватил.
— Я на все готов! — в беспамятстве шипел Михал. — Если он сейчас выложит тысячу, я тоже ставлю тысячу! На то же, на что и он!
— Опомнись, у нас на двоих столько не наберется!
Михал скользнул по мне невменяемым взглядом и кинулся разыскивать плешивого недомерка. Я понеслась за ним, потому как тот стоял за углом, а Михал разогнался аккурат в противоположную сторону. А потом мы еще долго топтались у этого угла, выжидая, пока недомерок не втолкует что-то субъекту с перебитым носом и не направит свои стопы к кассе. Как только он их направил, Михал шмыгнул следом.
— На что лысый сыграл? – нетерпеливо вцепилась я в Михала, когда тот вернулся.
— На парный. Четырнадцать-один.
Я ушам своим не поверила.
— И ты тоже?
— Ну да!
— С ума сошел! Ведь участников всего тринадцать!
Михал взглянул на меня так, словно только что очнулся от гипноза, и лихорадочно стал искать по карманам жетон. Посмотрел на него, потом на табло, где аршинными цифрами светилось всего тринадцать номеров, а потом снова на меня, уже с ужасом.
— Это не я, это твой лысый недомерок с ума сошел! И кассир вместе с ним!
— Кто-то из вас уж точно! Господи, выходят на старт! Беги, поставь на что-нибудь нормальное! Ведь последний розыгрыш!
Подталкивая друг друга, мы стремглав бросились к кассе. Михал назвал первые попавшиеся номера, я сгребла жетоны в сумку вместе с идиотским жетоном на четырнадцать-один. Не успели мы прийти в себя, как лошади, сделав два круга, вышли на финишную прямую.
— Семь-четыре! У нас, по-моему, такой есть? — спросила я, в который уже раз испытав потрясение: вдруг взять и с бухты-барахты выиграть — это что-то новенькое!
— Проверь, я не помню. И не радуйся заранее, еще только первый заезд.
— Положим, второй. Первый был с Дубль Рексом. И то хорошо, может, сотню дадут.
— Скорее, полсотни. Не упусти ты недомерка в первом заезде, получила бы больше.
— Как будто ты и сам его не упустил!
— Прикажешь отвечать за бзики всяких лысых полудурков?
– Можешь хотя бы за одного, волосатого? Которого каждый день в зеркале видишь!
Вот так мы с Михалом и поцапались, совершенно на пустом месте. А ведь счастье еще, что успели поставить на фаворитов! День окупился, но какой это был мизер по сравнению с упущенной первой парой!
Все еще злясь, я решила в ожидании выплаты поужинать наверху в баре. Михал сначала отказался, потом, когда я почти все доела, тоже заявился, в результате мы еще сидели за столом, когда объявили наш выигрыш — 96 крон.
— Оно и лучше, не придется стоять в очереди, — сказала я.
— Придется. Весь ипподром там выстроился.
— Тогда не спеши так, словно тебе шенкеля дали. Того и гляди подавишься.
— Еще бы не подавиться, когда такая змея на тебя смотрит.
— Не попадались тебе еще настоящие змеи, мальчишка!. Вот повзрослеешь — сам убедишься, — наставительно изрекла я, хоть и понимала, что подливаю масла в огонь.
В итоге вниз мы сошли злые и надутые, вовсе друг с другом не разговаривая. Около касс толкались остатки очередей. Пусто было только у одной, и я, не утруждая себя чтением таблички, направилась прямиком к ней. Михал сделал какой-то жест, словно хотел меня остановить, да передумал. Вместо этого потащился следом за мной.
Я достала из сумки жетон, который предусмотрительно засунула в отдельный кармашек, и подала кассиру. И тут случилось такое, чему я при всем своем желании не могла поверить, хоть и случилось это не с кем-нибудь, а именно со мной.
Кассир взял жетон, быстро, но внимательно осмотрел его, сунул себе в верхний карман пиджака, пошарил глазами по сторонам и вытащил деньги. Я машинально тоже огляделась вокруг, но поблизости находился только Михал, да и то демонстративно смотрел в сторону.
Я перевела взгляд на кассира и зависла. Мне причиталось 96 крон, а тут передо мной высилась гора денег, исключительно пятисотенными, и всю эту кипу кассир с явным нетерпением придвигал ко мне.
В голове у меня было пусто. Впрочем, не совсем пусто — туманным облачком всплыло ощущение, что раз мне подсовывают деньги, надо их обязательно рассмотреть. Я невольно взяла тяжеленную пачку в руки, и тут кассир сделал жест, словно отгонял меня от окошка, и при этом что-то пробормотал — я разобрала только «квик», означавшее «быстро». Я попыталась запротестовать — зачем же мне отходить, да еще быстро, да еще с чужими деньгами в руках, в ответ он тоже запротестовал — тихо и злобно. В этот момент ко мне подошел Михал — спиной, что ли, почуял неладное. Лицо кассира перекосилось, он молниеносно опустил стекло и выскочил за дверь, а я осталась стоять с чудовищной суммой в руках и чудовищной пустотой в голове.
— Что все это значит? — спросил Михал, недоверчиво глядя то на меня, то на зажатое у меня в руках богатство.
— Не знаю, — ответила я с не меньшим изумлением. — Выдал и смылся.
Мы непонимающе уставились друг на друга.
— Интересно, сколько тут? — подал наконец голос Михал и вдруг опомнился. — О господи, да он что, так сильно напутал?! Или…
Он вдруг замолчал.
— Ох, надо же вернуть! — залепетала я. — – Вот олух, ведь платил всего-то за парный, таких выплат еще свет не видывал!
— Спрячь, — решительно приказал Михал. — Ни за какой парный он не платил. И мотаем отсюда по-быстрому, потом я тебе все объясню. Дело нечисто. Давай, руки в ноги и смываемся, нас тут не было!
Публика почти разошлась, и мы без труда нашли такси. Нельзя же было идти на станцию через темный лес пешком — с такой-то прорвой деньжищ! От Остерпорта мы тоже ехали на такси и, пока не очутились дома, молчали как рыбы. Почему молчал Михал, не знаю, а я все еще ждала от него обещанных мне объяснений.
— Скажи, — спросил он, когда мы уже вошли в мои апартаменты и закрыли дверь, — с какого перепугу тебя понесло получать за парный к кассе, которая оплачивает исключительно вифайфы?
— Как это?
— Да вот так. Там же написано аршинными буквами! И у окошечка, как ты не могла не заметить, было пусто.
— Потому-то я туда и пошла! Потому что пусто было, в смысле, а что написано — я не читала.
— И что ты показала кассиру?
— Жетон на парный с последнего заезда. Не спутал же он парный с вифайфом, жетоны совсем разные!..
Тут меня кольнуло что-нехорошим предчувствием, я заглянула в сумку. В отдельном кармашке торчал последний, выигравший жетон: тот самый, семь-четыре. Не говоря ни слова, я протянула его Михалу, и мы, онемев, уставились друг на друга.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил он меня наконец.
— Так что я ему дала? — пробормотала я, не понимая уже совершенно ничего.
— А что ты ему вообще могла дать?
— Ну не паспорт же! Что-то от последнего заезда, остальное я выкинула, разозлившись на плешивого недомерка. Вспомни, какие номера ты называл тогда кассиру. И сравним, чего не хватает!
Михал напряг память, потом мы все сверили. Не хватало жетона на идиотскую комбинацию четырнадцать-один.
— Какая-то чушь, — сказал Михал. — Ясно только, что кассир здорово накосячил не в свою пользу. По-моему, тут явное жульничество, не зря же при виде меня он так струхнул. Небось принял за переодетого легавого.
— А при чем здесь лысый недомерок в шляпе? Почему он поставил на четырнадцать-один? Шифр у них такой?
— Холера их знает. Сколько там в пачке?
Мы сосчитали загадочные банкноты, оказалась очень даже приличная сумма — 35 тысяч крон. Слишком много, чтобы оставить себе со спокойной совестью.
— Если тут какой криминал, а он дал промашку, то его кореши по головке гладят, — предположил Михал. – Надо вернуть хотя бы из соображений гуманности. Его ведь и убить могут. Жалко. С другой стороны, крон тоже жалко. Пусть бы уж лучше нечестные деньги послужили честным людям. По-моему, так даже справедливей.
— Конечно, справедливей, о чем речь. Любой здравомыслящий человек оставил бы себе и не высовывался. Но я сильно сомневаюсь в нашем здравомыслии, оно у нас в зачаточном состоянии. Впрочем, еще неизвестно, как кассир отнесется к нашему благородству, вдруг станет открещиваться — знать, мол, ничего не знаю.
— Очень на это надеюсь. Как-то глупо, понимаешь… Не пожалеть бы потом. Слушай, если там будут ошиваться легавые, я на пушечный выстрел не подойду. С полицией связываться не собираюсь.
— Уголовщиной тут явно попахивает, — с сожалением согласилась я, припомнив подробности. — Он эти деньги вытащил откуда-то из-под кассового стола. И торопил меня, чтобы я побыстрей забирала и сматывалась.
— А где при этом был лысый недомерок в шляпе?
— Вот-вот! Ты его не заметил?
— Нет, он еще перед заездом куда-то пропал. Может, заглянуть к нему в салон?
— Ну да, сейчас побегу. Дурак он, что ли, признаваться, если и вправду замешан? А я, значит, еще дурее — признаваться, что мне все известно о его тайных делишках?!
— Не нравится мне тот тип, с которым он трепался. Я бы ему влепил пожизненный срок за одну только рожу.
— Полностью солидарна!. Мне он тоже не глянулся, хотя случалось видеть профили и пожутчее. А все-таки — в чем тут, по-твоему, дело?
— Может, какое жульничество на бегах, — предположил Михал. — Какие-то махинации с уклонением от налогов.
— Исключено! Чтоб датчане?!
— Смотря о каких суммах речь. Если свыше ста тысяч — это уже не жульничество, а бизнес. Я бы не удивился, ведь такой налог форменная обдираловка. По ошибке они выплатили навар не сообщникам, а нам. Впрочем, сама понимаешь: точно я ничего знать не могу, только предполагаю.
— А как быть с настоящим жетоном семь-четыре?
— Можно попробовать получить по нему в среду, но мне как-то страшновато.
— Мне тоже боязно, но потерять и то и другое — это уж слишком. Ладно уж 35 тысяч, они нам с неба свалились, но свои кровные 96 крон?.. Никогда!
Мы сидели, страдая по поводу девяноста шести крон, а между нами лежала куча денег. Можно было, конечно, принять их как дар свыше, но, увы, по виду они ничем не напоминали манну небесную. Беспризорных денег не бывает, беспризорными бывают только собаки. Кому-то эти деньги принадлежат, кто-то глупо попал впросак, передав их не тем, а теперь обнаружил, что дал маху, и локти себе кусает. Не нам решать, преступник он или нет, но даже если и преступник — все равно это его деньги. Деваться некуда, надо вернуть.
Не знаю, что там думал Михал, а лично я вдруг увидела мысленным взором экзотическую картину. Стада черных лакированных крокодилов на берегу Нила, которого я, правда, в жизни не видела, но легко могла себе представить. Черные твари выползали из воды, брали в кольцо темно-зеленый «вольво-144», били хвостами по бамперам. И зеленый кузов, и лакированные шкуры лоснились одинаково ослепительно. А где-то внутри лежали восхитительные сумочки, весь комплект… Я очнулась от своих грез лишь тогда, когда одна из тварей влезла в машину и взгромоздилась за руль. Очнулась в самый раз, еще секунда — и машина бы тронулась, а вместе с ней и моя крыша…
— Надо вернуть, — промямлила я убитым голосом.
— Надо, — подтвердил Михал с не менее горестным вздохом. Наверное, он сейчас с трудом заставил себя спуститься с вершины Монблана, а то и с Гималаев. Сколько я его помню, он всегда страдал чем-то вроде мании забраться повыше.
В среду мы с тяжелым сердцем и тридцатью пятью тысячами крон, красиво упакованными в оберточную бумагу, отправились в Шарлоттенлунд. Не пришлось даже ждать до воскресенья, ибо с наступления весны бега проходили дважды в неделю. Хотя бы в этом нам повезло — еще немного, и нервы бы у нас сдали окончательно.
Первым делом мы, собрав остатки решимости, стребовали свои законные 96 крон. Никто нам не чинил препятствий, никто не обращал на нас внимания. Одновременно и приободренные и еще более несчастные, мы направились к подозрительной кассе.
Лишь единственный раз ей удалось высечь в моем сумеречном сознании нечто вроде искры. Переходя от занавесок Гуннара к чайнику благодетелей, она неожиданно сделала паузу и внимательно на меня посмотрела.
— Послушай, — голос ее звучал нерешительно. — Завязывала бы ты с Шарлотенлундом.
— Еще чего, — – вежливо и в полном рассудке отрезала я. — Меня там крокодил ждет. Нельзя обижать зверика, зоозащитники покарают.
— Лечиться тебе надо, — – вздохнула Алиция и больше к скользкой теме не возвращалась.
Все в этом преходящем мире имеет свой конец, и сборы тоже, и вот однажды, ранним туманным утром, Алиция от нас уехала. Мы сидели нахохлившись в доме на площади Святой Анны, уткнувшись носами в кипу беговых программок и отрываясь лишь затем, чтобы железякой неизвестного назначения наколоть орехов на бетонном пороге прачечной. Уже несколько недель немилостивая судьба скрывала от нас свое личико. В последнее воскресенье у нас в вифайфе вышли все пять попаданий, увы — на трех разных жетонах. Мы уже обменялись мнениями друг о друге, совместно проанализировали их, сошлись на сопливом кретине и старой дуре и теперь дружно напрягали умственные способности, решив во что бы то ни стало компенсировать прежние промашки.
— В Польше я играла под Толстуху, — задумчиво пробормотала я.
Михал оторвал голову от листков и глянул на меня с подозрением.
— Что еще за толстуха?
— Да была там одна такая. Угадывала почти каждый парный, я потому и обратила на нее внимание. Стала следить, на что она ставит. Угнаться за ней было трудно, играла по-крупному, но кое-что мне от нее перепадало. Считай, единственная светлая полоса в моей игровой жизни. А потом она куда-то пропала, наверное, уехала.
— Могла она переехать в Копенгаген? — оживился Михал.
— Почему бы и нет?
— Так поискала бы ее!
— Да я в лицо не запомнила. Все время моталась следом, видела только со спины. Если, не дай бог, похудела, то и не узнаю.
Михал смерил меня скорбным взглядом и, присев на пороге, стукнул железякой по ореху. Воспоминание о Толстухе направило мои мысли в позитивное русло. А что, пусть и нет Толстухи, но кто нам мешает играть под кого-то другого? Да хоть под лысого недомерка в шляпе!
С лысым недомерком в шляпе я познакомилась в продуктовом магазине напротив своей конторы — там я всегда закупала еду. Однажды в понедельник он сам со мною заговорил о прошедшем воскресенье, да так, словно мы с ним давно были на короткой ноге.
— You are from Poland? — спросил он. — I have the family in Poland.
Потом похвалился, что вчера ему выпал удачный день, чем меня порядком расстроил. Я в свою очередь решила досадить Михалу и при первой же возможности поставила ему в пример нового знакомца.
— А как он выглядит? — неожиданно заинтересовался Михал.
— Маленький, лысый, с носом и черными волосами.
— Так все-таки лысый или с волосами?
— У него плешь, а вокруг черный венчик.
— Покажешь мне его, ладно?
— Зачем?
— Есть у меня подозрение, что он может оказаться тем типом, с которым один мой приятель проворачивал кое-какие махинации.
В воскресенье не я, а Михал показал мне плешивого в шляпе.
— Вон тот типчик, у которого с моим приятелем какие-то аферы. Он?
Я попыталась рассмотреть, потом пожала плечами.
— Не знаю. Он же в шляпе, а что под шляпой, не видать. Может, тот, а может, и нет.
— Если он, то у него недалеко от твоей работы художественный салон. Наверное, поэтому вы ходите за продуктами в один магазин. Промышляет реалистами, абстракцию на дух не переносит.
Плешивый недомерок сам развеял мои сомнения — радостно кинулся ко мне, размахивая жетоном, на котором черным по белому была записана пара аутсайдеров, только что финишировавших первыми. Сияя самодовольством, он совал жетон под нос каждому встречному, и вскоре уже половина публики толпилась вокруг него, желая поглазеть на счастливчика.
— Плешивый недомерок в шляпе попал на десять-одиннадцать, — сухо сообщила я Михалу. — Разыграл комбинацию на сотню. Кажется, ему это окупилось с лихвой.
— Тихо, — шикнул на меня Михал, прислушиваясь. Тут как раз музыка из транслятора оборвалась и разнеслось какое-то карканье. — Точно, два куска чистоганом.
Губительная страсть завладела нами целиком и полностью. Алиция косилась на нас с ужасом, — к счастью, лишь изредка, потому как оставшееся до отъезда время решила посвятить исключительно Гуннару. Даже туфли из настоящего крокодила не смогли изменить ее отношение к азартным играм и негативное мнение о состоянии нашего с Михалом рассудка.
— Совсем рехнулись, — сурово провозгласила она. — Михала я еще могу понять, молодо-зелено, но ты-то, старая дура, мать семейства!
— Отстань, — отрезала я столь же сурово. — Имею право пожить и для себя. А потом, у меня предчувствие.
— Какое еще предчувствие?
— Сердце подсказывает, что в Стране Шарлотты меня ждет что-то необыкновенное, — торжественно объявила я.
— Я даже знаю, что именно. Будешь возвращаться темным лесом и получишь по кумполу от местных бандитов.
— Но сначала я выиграю? Иначе зачем им травмировать мой кумпол? — оживилась я.
— Пути бандитов неисповедимы, — вздохнула Алиция и примерила правую туфлю. — Хороши, ничего не скажешь… — Потом примерила левую и опять вздохнула.
— Это только начало, — задумчиво протянула я. — Чувствую, еще не то будет. Крокодил слегка лишь вынырнул.
— Не хочу напоминать Кассандру, но как бы этот крокодил не слопал тебя с потрохами. Брось дурить, пока не поздно.
— Отказаться от чуда, которое само плывет мне в руки? И не подумаю!
Соблазн перевесил — сколько Алиция ни вразумляла меня, все уговоры отскакивали как от стенки горох.
Однако чудо на то и чудо, чтобы не повторяться. Лошадки принялись капризничать, а уж с их номерами так и вовсе была настоящая чехарда. Форменное издевательство — если мы ставили на четверку, первым приходил четырнадцатый номер, если на одиннадцать — финишировала единица, и так далее в том же роде. Мы ставили на самые неожиданные пары, но они приходили в обратном порядке. Порок торжествовал черную крокодиловую победу, моими же собственными руками выставив на комод доказательство неограниченных своих возможностей — сверкающие черным лаком туфли на шпильках. Неотразимый соблазн, вывернувший наизнанку даже самые законопослушные души.
— Яна этом не успокоюсь, — зловеще предупредила я Михала.
— И что же у тебя на очереди? Бриллиантовое колье?
— Да нафига мне то колье? Я присмотрела себе зеленый «вольво-144» и несессер из крокодила. А к нему, естественно, набор сумочек, люблю, чтобы в комплекте.
— И правильно, куда это годится, садишься в «вольво» — и без крокодила! Все должно быть в комплекте. И во сколько тот комплект обойдется?
— За все про все двадцать кусков. Сумочки стоят от восьмисот до трех тысяч крон, но я за дорогими не гоняюсь. Вполне сойдут за полторы.
— Озверела баба, — резюмировал Михал и, подумав, добавил: — Стрелять таких надо. — Потом еще подумал и продолжил совсем другим тоном: – А я бы кое-куда съездил. Меня давно привлекает Бразилия. И Гималаи.
— Размахнулся! Альпы тебя не устроят ?
— В Альпы заверну по дороге. Может быть. Но никаких ночевок под мостами! И в скверах на лавках тоже. Люблю умываться теплой водой.
— Озверел мужик. Видать, не только я гожусь для отстрела. Тут парным не обойдемся, придется таки сорвать вифайф.
— Так в чем проблема?
Увы — вифайф был выше нашего разумения. Уж проще было сорвать в Служевце польский тройной. Ну мыслимо ли отгадать первых пять лошадей в пяти очередных заездах, со второго по шестой!
В довершение всего мы не могли как следует сосредоточиться, потому что Алиция собиралась уезжать и как раз начала светопреставление, называвшееся «собирание багажа». В один из таких апокалиптических дней она мне сказала:
— Слушай, чемодан я оставляю.
— Ага, — буркнула я в ответ, мало что соображая. Да и как тут не отупеть, когда живешь в таком невообразимом бардаке, урывая на сон по три часа в сутки!
Зато Алиция была как огурчик, по ней никто бы не сказал, что ложимся мы где-то под утро, а потом мчимся сломя голову на работу, стараясь если уж и опаздывать, то в меру приличий, Я переносила все намного хуже. А чтобы жизнь окончательно не казалась медом, Алиция запретила мне возвращаться домой пораньше — отвлекаю ее, видите ли, от процесса. Пришлось обойти с визитом всех знакомых, каких только удалось, просмотреть все французские фильмы, а под конец, исчерпав французский репертуар, переключиться на английский кинематограф, который маловразумительными датскими субтитрами доконал меня окончательно…
— Пускай себе стоит, ты его не трогай. С благодетелями я договорилась.
— Не беспокойся, передвигать эту махину я не собираюсь. А что в ней?
— Не знаю, не могу открыть. Ключ потеряла.
— Вот те раз! — От удивления у меня даже в голове слегка прояснилось. — Не знаешь, что в твоем же чемодане? А вдруг что-то нужное?
— Все нужное при мне, а открыть не могу, ключ посеяла. Там какие-то старые бумаги, пусть лежат.
— Дело твое, — равнодушно пожала я плечами.
— В тех больших коробках всякое барахло. Старое и не очень. Его я тоже оставляю, все равно вернусь. Если не вернусь, перешлешь мне потом. Кое-что отправишь Лауре.
Я записала самые важные поручения и имена добрых людей, дававших нам кое-какие вещи во временное пользование, с возвратом. Заодно записала, что и кому выслать, поскольку в таком состоянии на память особо не надеялась.
Впервые мы положили на нее глаз в очень типичной для нее ситуации. К тому времени мы уже изучили фамилии наездников и кто чего стоит вместе с лошадью. Просмотрев программку заездов, я осталась недовольна.
— Не из кого выбирать. Одни графья.
— Какие еще графья?
— Взгляни сам. Везде «гр.» Граф Гутторман, граф Петерсен…
— Герр! — поправил меня Михал. — Это всего лишь «герр», потому и у всех.
— Какая разница. По мне, все одно графья.
Аристократия рванула со старта, одолела круг, и тут на последнем вираже от группы легко отделилась наша Флоренс и уже до самого финиша шла в гордом одиночестве, увеличивая дистанцию так, словно все остальные топтались на месте. Ехавший в возке граф Петерсен даже не натягивал поводьев, мало того — ухитрялся держать их в изящно поднятой руке, да еще и раскланиваться с публикой. Та отвечала ему шквалом смеха и аплодисментов, все, очевидно, знали Флоренс. Кроме нас. Мы зашлись от восторга — лошадь неслась без всякого принуждения, без малейшего усилия, вдохновенно упоенная скоростью, — словом, это было просто потрясающе!
— Наверное, она его любит и старается сделать счастливым, — сказала я умиленно, имея в виду графа Петерсена.
— Она! А он ее — нет, что ли?! Представляешь, как он ее любит?! За те денежки, которые она ему приносит!
— Это само собой, но она, по-моему, любит его больше. Прямо всем сердцем рвется к финишу, чтобы сделать счастливым любимого!
— Да и он ее от всего сердца стимулирует…
— Наверняка перед заездом подносит ей цветы, как ты считаешь?
— Я бы точно подносил, на коленях, — с чувством сказал Михал. — Небось каждый день меняет букет на свежий. Трюмо поставил в конюшне и ленты в гриву вплетает.
— А перед каждым заездом кланяется в ножки и умоляет: «Не подведи, алмаз души моей, не подведи…»
— А она ему подносит копыто для поцелуя. Вот бедолага, наверное, на баб и глаз не смеет поднять, боится оскорбить ее в лучших чувствах.
— Не думаю, что все так сурово. Любящее сердце великодушно.
— Слушай, а может, он с нею обращается как истинный мужчина? — вдруг загорелся Михал. — Ну, то есть это… Регулярно, дважды на неделе, обхаживает кнутом, а?
— Сказанул! — вскипела я. — Чтобы такую богиню – и кнутом?!
В итоге мы сошлись на том, что у этой пары настоящая, большая и взаимная любовь и что своенравная Флоренс побеждает лишь тогда, когда графу удается убедить ее в искренности и глубине своих чувств. В противном случае, если, к примеру, граф запамятует поставить в вазу королевского фарфора свежие розы или, не приведи господи, окажет внимание какой-нибудь молодой даме, оскорбленная Флоренс забывает про скорость и плетется к финишу шагом.
А потом оказалось, что Флоренс — жеребец.
Мы не смогли смириться с этим и решили, что любовь графа к Флоренс столь велика, что он из ревности хранит в тайне ее пол. Однажды наш приятель, завсегдатай тотализатора, предпочитающий, правда, бегам скачки, возымел глупость засомневаться в нашей Флоренс, когда она на вираже вышла вперед.
— Да что ты! — возмутилась я. — Ну сам же видишь, кто еще кроме Флоренс?!
— Ну, раз уж ваш Флоренс такой молодец… — с недоверием протянул он.
Я ничего ему не сказала, потому что чего разговаривать с идиотами? Во-первых, не понимает очевидной истины — если Флоренс ведет на вираже, то нет такой силы на свете, которая помешала бы ей прийти первой, а во-вторых, он принимает ее за жеребца. С ним все ясно!
— Третий номер, то есть наша Газель, вышел вперед, — прокомментировал Михал, тщательно изучая программку и анализируя наш успех. — А первый передвинулся на второе место. Надо играть на числа, если в них есть какая-то система.
— А вот, смотри, двойка спустилась на двенадцатое, — задумалась я. — Все сходится, четные сдвигаются, а нечетные остаются.
— Ты что, тройка — это, по-твоему, четное число?
— В прошлый раз — да!
— А в следующий — снова четное, — понятливо согласился Михал. — Тройка должна прийти в первом заезде в конце, потом она под тринадцатым номером передвигается вверх, единица остается внизу, потом, уже как восьмерка, поднимается вверх…
— …и, оседлав Кайзера Хансена, галопирует к финишу…
— Что?!
— … а восьмерка под одиннадцатым номером спускается вниз. Чушь собачья!
— Вовсе не чушь, я просто прикидываю возможные комбинации. Во втором заезде придет аутсайдер и похерит весь вифайф…
— Лучше подождем до вторника, посмотрим новую программку и уже там решим…
Азарт все глубже затягивал нас в свою коварную паутину. Как назло, дорога на работу проходила мимо нескольких обувных магазинов, и в одной из витрин меня подстерегали черные шпильки из настоящего крокодила, и именно мой размер. Каждый день, утром и вечером, замирала я у витрины и вожделенно пожирала глазами этот шедевр, мрачно размышляя о том, что заиметь его можно лишь на выигрыш за аутсайдера. Купить такую роскошь на честно заработанные я не смогу никогда, жаба задушит. Вся надежда на тотализатор. Когда же нам повезет по-крупному!..
Наконец я не выдержала и рассказала о дивных туфлях Михалу.
— Тогда придется как следует пошевелить мозгами, — протянул Михал. — Образование у тебя вроде бы высшее?
Воодушевленная ценным советом и каждодневным созерцанием чуда в витрине обувного, я с таким рвением шевелила мозгами, что результат превзошел все наши ожидания: в следующее же воскресенье все мои прогнозы, от первого до последнего, попали в точку с точностью до наоборот. Все, на что я ставила или хотя бы просто отмечала вниманием, было дисквалифицировано, снято со старта или пришло к финишу последним. Михал смотрел на меня с нехорошим восхищением и только приговаривал:
— Если бы платили за два последних места, мы бы с тобой озолотились!
В итоге он запретил мне вообще раскрывать рот. Единственное, что мне было дозволено, — это указывать номера лошадей, на которые я хотела бы поставить. Пришлось подчиниться, и шпильки из крокодила, маячившие у меня перед глазами, стали расплываться в туманной дали.
С тоской и унынием наблюдала я за финалом последнего забега, в котором выигрывал какой-то номер, который мне бы и в голову не пришел. И вдруг Михал побелел как полотно и забормотал что-то неразборчивое себе под нос.
— Ты чего? — забеспокоилась я.
— Кто там финишировал? — прошептал Михал. — Десять–восемь?
— Точно, десять-восемь. А в чем дело? Ты ведь не на них ставил?!
Вместо ответа Михал выгреб из кармана два жетона.
— Десять-восемь, — триумфально зачитал он. — Взгляни, у меня что-то в глазах мутится.
Я взглянула и глазам своим не поверила. Десять-восемь, как в копеечку! Снова чудо!
— Михал, ты волшебник! — ахнула я. — Умоляю, только не потеряй! Я то со мной такое как-то было, посеяла на Служевце жетон на парный!
— Сплюнь! Теперь туфли из крокодила, считай, твои. Десять-восемь! Как они оказались впереди? Все время тащились в хвосте!
Мне было все равно, как они оказались впереди. Главное, что оказались. Михал перекладывал выигравший жетон из кармана в карман, не зная, как получше спрятать. Толпа вокруг нас стоном стонала, но все больше по-английски. Еще бы, выигрыш был что надо: 5000 крон…
А назавтра случилось две вещи: я купила туфли и нам пришел конец.