Акт 4. Явление оригинала
Когда мне позвонили из Ebey и сообщили, что очередной заказ прибыл, сердце моё затрепетало в груди. Чтобы мой неискушенный читатель понял всю глубину охватившего меня трепетного чувства, придется лёгкими мазками набросать предысторию этого заказа, иначе меня могут счесть эротоманом, а то и того хуже.
Я заказал из Германии альбом-каталог Берлинского Музея Эротики. Очень дорогое издание — восемьсот страниц мелованной бумаги, переполненной европейской порнографией семнадцатого-восемнадцатого веков. Альбом для продвинутого издателя просто необходимый…
О необходимости использования подобных изданий в своё время мне поведал… фильм Гая Ричи «Деньги карты два ствола», а также скандал в том самом уникальном петербургском издательстве, откуда начало свой путь ныне бесценное творение де Шарьяра. Сам я в скандале том не участвовал, но кто говорил, что нужно учиться на собственных ошибках? Скандал же вышел наиглупейший. Один из художников издательства, делая обложку-коллаж, использовал клипарт интернета, находящийся в свободном доступе. В результате могучий качок появился на одной из обложек боевиков про братву… Но как же удивился художник, директор Винни-Пух и все, все, все остальные работники издательства, когда увидели этого качка «в натуре» да «со товарищи», которые явились в издательство качать права за бесплатное использование бесценного образа на обложке.
Скандал вышел ещё тот, вплоть до ареста тиражей, а посему руководство в лице Вини-Пуха и всех, всех, всех завинтило гайки, только вот засада была в том, что многие серии уже давно выходили в обложках из фотоколлажей и менять оформление серии не было никакой возможности, да и книжные торговцы, занимающиеся сбытом, не позволили бы подобной вольности.
Так где же взять «героев», которые бесплатно согласятся красоваться на обложке? Да и организация фотосессий превратит копеечную обложку в золотую. Однако выход из тупиковой ситуации подсказал только что появившийся фильм Гая Ричи.
В фильме был фрагмент, где герои обсуждают одну аферу, связанную с «анальными шебуршавчиками». Если сделать подписку на подобный товар, а потом кинуть покупателей, не прислать оплаченные шебуршавчики, то кто же станет возмущаться? Ведь для того, чтобы возмущаться, надо публично признаться, что ты заказал этот «анальный шебуршавчик»! Вот тут-то меня и осенило. А что, если придать героем с обложек книжных боевиков голубоватый оттенок. Ведь не всякий снявшийся в голубой порнухе пойдет качать права в суд на использование своего фото, выставленного на «голубом» сайте. А мундир и прочее можно взять из клипартов. Монтировать фотоколлажи все умеют, а авторское право на фигуры без головы не распространяется, потому как это не портрет, а цитирование.
Тогда за идею начальство тут же выписало мне премию, а потом долго искало героев, кто же отправится в секс-шоп за покупками изоматериала… В результате вскоре на прилавках страны появился технотриллер, с обложки которого на неискушенного читателя чуть напряженно улыбаясь взирали слащавые качки в форме пилотов боевой авиации. И только автор технотриллера долго бродил по коридорам издательства, протирал очки и тяжко вздыхал: «Ну, как же так, я же про героев, а они пидорастов на обложку…»
Идея прижилась. Во многих издательствах до сих пор используют эротические фото разной степени похабности для оформления самых невинных книг. Я, например, помню обложку книжечки по основам вязания, с обложки которой читателям улыбалась одна из звезд садо-мазо, только одета она не в кожу и латекс, а в кружевное платьице, больше подходящее для издания сказок Шарля Пьеро с указанием категории «5+».
А посему я не мог пропустить альбом Берлинского Музея эротики, как альбома совершенно необходимого для оформления обложек книг исторического содержания. Однако одно дело покупать продукцию в отечественных секс-шопах, куда она поступает по официальным каналам, и совсем другое заказывать через Еbay.
Здесь мне сразу приходит на память история одного моего знакомого, который ещё при Советской власти занимался продвижением иностранных детективов и фантастики в нашей стране. Литература была его хобби, а главной музой его жизни была сухая математика. Он преподавал и писал статьи в математические журналы, и, как любой известный учёный, имел много друзей за рубежом. На его пятидесятилетие его друг, тоже учёный-математик, только из Франции, не придумал ничего лучше, как подарить ему альбом-каталог «Лувр» — огромный том великолепной полиграфии. Цена альбома была просто запредельной, соперничала с ценой некоторых полотен, выставленных в музее, о котором шла речь. Однако альбом не дошёл по почте до адресата в указанный срок, и когда профессор поинтересовался: «где, собственно?», ему объяснили, что данное издание является порнографическим, а посему конфисковано, так как не может быть собственностью советского гражданина. Профессор возмутился. Дойдя аж до Смольного, он доказал, что альбом с демонстрирующимися в Лувре шедеврами, пусть даже на картинах великих мастеров изображена обнаженная женская грудь или мужские гениталии, не может считаться порнографией. После чего выяснилось, что альбом просто понравился одному из офицеров таможни. Альбом распорядились вернуть законному владельцу. И вернули. Но в каком виде! Все причинные места на всех фотографиях скульптур и репродукциях картин были аккуратно вырезаны ножницами. Профессор с месяц плакал над бесценным изданием. А начальство, когда ему пожаловались, посмотрело на «творение» мстительного таможенника, которому не дали зажать чужой подарок, и в свою очередь поинтересовалось у профессора:
— Что вы хотели тут рассмотреть? В принципе все картины и так видны…
А посему даже в свободные постсоветские времена, заказывая альбом-каталог Берлинского Музея эротики, я в глубине души трепетал в ожидании «отредактированного» издания. Но страхи мои оказались напрасными. Ничего подобного не случилось.
И сердце у меня едва не выскочило из груди совершенно по другому поводу. А именно: на одном из разворотов были фотографии древних фолиантов. И там, среди прочего, был выставлен оригинал «Утренних диалогов» де Шарьяра.
В первый момент я решил было, что меня подводит зрение, а может двадцать лет назад меня обманули и бесценный шедевр французской литературы был не написан впопыхах между распитиями русского национального напитка (имею в виду отнюдь на квас, как пытаются уверить борцы за чистоту русской культуры), а всё же переведён… Но потом, подумав и вспомнив Иван Ивановича Иванова, я понял всю силу отечественной мифологемы.
***
Когда мне позвонили из Ebey и сообщили, что очередной заказ прибыл, сердце моё затрепетало в груди. Чтобы мой неискушенный читатель понял всю глубину охватившего меня трепетного чувства, придется лёгкими мазками набросать предысторию этого заказа, иначе меня могут счесть эротоманом, а то и того хуже.
Я заказал из Германии альбом-каталог Берлинского Музея Эротики. Очень дорогое издание — восемьсот страниц мелованной бумаги, переполненной европейской порнографией семнадцатого-восемнадцатого веков. Альбом для продвинутого издателя просто необходимый…
О необходимости использования подобных изданий в своё время мне поведал… фильм Гая Ричи «Деньги карты два ствола», а также скандал в том самом уникальном петербургском издательстве, откуда начало свой путь ныне бесценное творение де Шарьяра. Сам я в скандале том не участвовал, но кто говорил, что нужно учиться на собственных ошибках? Скандал же вышел наиглупейший. Один из художников издательства, делая обложку-коллаж, использовал клипарт интернета, находящийся в свободном доступе. В результате могучий качок появился на одной из обложек боевиков про братву… Но как же удивился художник, директор Винни-Пух и все, все, все остальные работники издательства, когда увидели этого качка «в натуре» да «со товарищи», которые явились в издательство качать права за бесплатное использование бесценного образа на обложке.
Скандал вышел ещё тот, вплоть до ареста тиражей, а посему руководство в лице Вини-Пуха и всех, всех, всех завинтило гайки, только вот засада была в том, что многие серии уже давно выходили в обложках из фотоколлажей и менять оформление серии не было никакой возможности, да и книжные торговцы, занимающиеся сбытом, не позволили бы подобной вольности.
Так где же взять «героев», которые бесплатно согласятся красоваться на обложке? Да и организация фотосессий превратит копеечную обложку в золотую. Однако выход из тупиковой ситуации подсказал только что появившийся фильм Гая Ричи.
В фильме был фрагмент, где герои обсуждают одну аферу, связанную с «анальными шебуршавчиками». Если сделать подписку на подобный товар, а потом кинуть покупателей, не прислать оплаченные шебуршавчики, то кто же станет возмущаться? Ведь для того, чтобы возмущаться, надо публично признаться, что ты заказал этот «анальный шебуршавчик»! Вот тут-то меня и осенило. А что, если придать героем с обложек книжных боевиков голубоватый оттенок. Ведь не всякий снявшийся в голубой порнухе пойдет качать права в суд на использование своего фото, выставленного на «голубом» сайте. А мундир и прочее можно взять из клипартов. Монтировать фотоколлажи все умеют, а авторское право на фигуры без головы не распространяется, потому как это не портрет, а цитирование.
Тогда за идею начальство тут же выписало мне премию, а потом долго искало героев, кто же отправится в секс-шоп за покупками изоматериала… В результате вскоре на прилавках страны появился технотриллер, с обложки которого на неискушенного читателя чуть напряженно улыбаясь взирали слащавые качки в форме пилотов боевой авиации. И только автор технотриллера долго бродил по коридорам издательства, протирал очки и тяжко вздыхал: «Ну, как же так, я же про героев, а они пидорастов на обложку…»
Идея прижилась. Во многих издательствах до сих пор используют эротические фото разной степени похабности для оформления самых невинных книг. Я, например, помню обложку книжечки по основам вязания, с обложки которой читателям улыбалась одна из звезд садо-мазо, только одета она не в кожу и латекс, а в кружевное платьице, больше подходящее для издания сказок Шарля Пьеро с указанием категории «5+».
А посему я не мог пропустить альбом Берлинского Музея эротики, как альбома совершенно необходимого для оформления обложек книг исторического содержания. Однако одно дело покупать продукцию в отечественных секс-шопах, куда она поступает по официальным каналам, и совсем другое заказывать через Еbay.
Здесь мне сразу приходит на память история одного моего знакомого, который ещё при Советской власти занимался продвижением иностранных детективов и фантастики в нашей стране. Литература была его хобби, а главной музой его жизни была сухая математика. Он преподавал и писал статьи в математические журналы, и, как любой известный учёный, имел много друзей за рубежом. На его пятидесятилетие его друг, тоже учёный-математик, только из Франции, не придумал ничего лучше, как подарить ему альбом-каталог «Лувр» — огромный том великолепной полиграфии. Цена альбома была просто запредельной, соперничала с ценой некоторых полотен, выставленных в музее, о котором шла речь. Однако альбом не дошёл по почте до адресата в указанный срок, и когда профессор поинтересовался: «где, собственно?», ему объяснили, что данное издание является порнографическим, а посему конфисковано, так как не может быть собственностью советского гражданина. Профессор возмутился. Дойдя аж до Смольного, он доказал, что альбом с демонстрирующимися в Лувре шедеврами, пусть даже на картинах великих мастеров изображена обнаженная женская грудь или мужские гениталии, не может считаться порнографией. После чего выяснилось, что альбом просто понравился одному из офицеров таможни. Альбом распорядились вернуть законному владельцу. И вернули. Но в каком виде! Все причинные места на всех фотографиях скульптур и репродукциях картин были аккуратно вырезаны ножницами. Профессор с месяц плакал над бесценным изданием. А начальство, когда ему пожаловались, посмотрело на «творение» мстительного таможенника, которому не дали зажать чужой подарок, и в свою очередь поинтересовалось у профессора:
— Что вы хотели тут рассмотреть? В принципе все картины и так видны…
А посему даже в свободные постсоветские времена, заказывая альбом-каталог Берлинского Музея эротики, я в глубине души трепетал в ожидании «отредактированного» издания. Но страхи мои оказались напрасными. Ничего подобного не случилось.
И сердце у меня едва не выскочило из груди совершенно по другому поводу. А именно: на одном из разворотов были фотографии древних фолиантов. И там, среди прочего, был выставлен оригинал «Утренних диалогов» де Шарьяра.
В первый момент я решил было, что меня подводит зрение, а может двадцать лет назад меня обманули и бесценный шедевр французской литературы был не написан впопыхах между распитиями русского национального напитка (имею в виду отнюдь на квас, как пытаются уверить борцы за чистоту русской культуры), а всё же переведён… Но потом, подумав и вспомнив Иван Ивановича Иванова, я понял всю силу отечественной мифологемы.
[1] Либертины (либертены) — так называли в XVII — XVIII вв. сторонников свободной, гедонистической морали. Однако в литературных кругах СПб этот термин пережил некую фонетическую трансформацию превратившись в «любертенов» (видимо, от более привычных уху Люберец) (Прим.автора).
[2] Имеются в виду авторские листы — 40.000 знаков с пробелами. Не стоит путать их с учетно-издательскими, где листом называют непосредственно лист бумаги, который загружают в печатную машину в типографии. В издательском деле объем книг измеряется в авторских листах или в полосах — страницах (Прим. автора).
Акт 2. Рождение мифологемы
В восьмидесятые годы существовал определённый тип людей — комсомольские работники. При виде такого человека сразу хотелось сдать взносы или провести внеплановую политинформацию. Высокий лоб, зачёсанные назад волосы, честный взгляд. Правда, что характерно, эти бескомпромиссные борцы с мировым империализмом обычно были людьми беспринципными, готовыми спустить комсомольские взносы какой-нибудь средней школы в первой же разливочной. При этом, если спросить у них: «Где, собственно?», они ничего не ответят, а станут смотреть на вас взглядом несчастного щенка, которого вышвырнул на улицу в самый дождь бессердечный хозяин-садист.
Такие деятели не раз встречались мне на тернистом жизненном пути. Один из них, ещё в конце восьмидесятых, когда стало можно, издал бешенным тиражом аж в полмиллиона экземпляров первый составленный мной сборник американской фантастики, но в очень странном формате. Когда же я поинтересовался, почему книга такого странного размера, чуть поменьше знаменитой в те годы серии «Зарубежная фантастика», он ответил с хитроватым ленинским прищуром:
— Бумага ворованная. Должны были печать комсомольские уставы.
— А почему обложка из ледерина? Рисовали же красивую цветную!
— Картон ушёл на буклеты для Дворца Молодежи. Там один целитель выступает, цветотерапией лечит. Сам понимаешь, ему полноцвет нужен. А ледерин… Тут хотели кресла для школьных актовых залов по всему району перетянуть. При закупке сэкономили и купили ледерин переплётный, а он синим и серым оказался, потом провели ревизию… Да и старые кресла ещё ничего. Правда, пришлось картинку, чтобы штамп отлить, по контуру обвести. Кривовато получилось, но выглядит как оригинальная задумка. Всем понравилось…
После этого остальные вопросы отпали сами собой. Хотя он так и не уточнил, кто эти самые «все, которым понравилось».
Поучаствовал один такой и в судьбе шедевра мировой литературы за авторством Де Шарьяра. Этот деятель, в середине девяностых променяв комсомольское кресло на кресло работника культуры при городском правительстве, носил гордую фамилию Трубачов, которая как ни странно удивительно подходила ему. Он любил поговорить об истории, особенно европейской, особенно о веке шестнадцатом-семнадцатом, когда рыцарство ещё не изжило себя, но Эпоха Возрождения уже пыталась прорости сквозь густую поросль инквизиции, которая (по мнению данного историка) стала краеугольным камнем в культуре БДСМ. А посему разговоры о конструкции средневековых замков после третьей бутылки «Балтики» у него мягко перетекали в сравнительный анализ нравов женских монастырей Европы, где царили нравы в духе Маркиза де Сада, и гаремов ближнего Востока, где европейские бастарды от крестовых походов удачно смешивали достижения европейских монахов с изощрённым искусством евнухов Саладина…
К тому моменту как начался второй акт мифологемы Де Шарьяра, Трубачов вполне себе так укоренился в кресле советника по культуре, правда какому депутату городской думы и о чем именно он советовал и по сей день осталось для меня военной тайной. Тем не менее, обосновавшись на тёпленьком месте, он тут же зарегистрировал издательство со странным названием «НРК» — организацию, породившую несколько ещё более странных деятелей от литературы. Что означала аббревиатура, никто не знал, но после пятой «Балтики» по нарастающей (то есть начали пить с третьего номера, постепенно доходя до девятки) директор и учредитель в одном лице мог признаться, что таинственное «НРК» означает «Не Расстанусь с Комсомолом», хотя быть может, существовала и другая более сакральная расшифровка.
Посещение редакции «НРК» было само по себе сопряжено со смертельной опасностью. Ради экономии Трубачов снял офис в здании, предназначенном под снос — в те времена СПб не мог, как ныне, похвастать обилием бизнес центров, да и само подобное понятие не существовало. А кроме всего прочего, офис «НРК» располагался на втором этаже, куда можно было подняться лишь по наружной железной лестнице. Стена, к которой она крепилась, выглядела не слишком обнадеживающе, и когда ты поднимался на четыре огромных пролета, вся эта ржавая конструкция покачивалась и поскрипывала так, что казалось — ещё мгновение, и огромные металлические штыри повылезут из раскрошенной стены красного кирпича и вся конструкция бесформенной грудой рухнет во двор. Сам Трубачев утверждал, что выбрал это помещение лишь для того, чтобы оградить себя от визитов обиженных авторов, налоговой, пожарной, а также любых других фискальных служб.
И вот как-то, когда я навещал «НРК», Трубачов встретил меня триумфальной улыбкой Ричарда Львиное Сердце, наконец вырвавшего Гроб Господин из лап неверных.
У меня же настроение было так себе. Поднявшись в офис «НРК», я отлично понимал, что мне придется и спускаться, причём после злоупотребления водкой, бутылки которой мерно позвякивали у меня в сумке. В тот день, тоже летний и тоже жаркий, как и тот, когда началась история бессмертного творения Де Шарьяра, я не слишком-то хотел нажираться до розовых слонов, но отлично понимал, что иначе подписи и печати не лягут на заветные листы двух издательских договоров и был готов принести себя в жертву культуре.
Продемонстрировав хозяину, что явился не с пустыми руками и передав договора, я уселся, готовясь к разговору «о главном», пока местный юрист проверяет точки и запятые в заветном документе.
Открывал водку и разливал Трубачов так, что сразу бы виден стиль и опыт бывшего комсомольского работника. Откупорив бутылку, он аккуратно клал горлышко на указательный палец левой руки, потом подносил палец к стакану, так чтобы между краем стакана и горлышком бутылки находилась прокладка проспиртованной плоти, а потом начинал медленно наклонять бутылку, которая дрожала и вибрировала в его правой руке. При таком способе разлива, несмотря на сильный тремор, не было ни одного «звяка», «бульки» ложились ровно, а заветная жидкость выплескивалась из узкого горла бутылки строго отмерянными порциями.
После первой бутылки начался взаимный обмен новостями культурной жизни Северной столицы — историями кто-где-что издал, и кто сколько при этом выпил, обмывая. Неожиданно подавшись вперед, Трубачов сообщил мне заговорщическим голосом:
— Знаешь ли, должен тебе поведать… — Начало было многообещающим, и я насторожился: — Помнишь, вы издавали «Европейскую камасутру»? — Я напрягся. — Так вот, мы сейчас переиздаем наследие Де Шарьяра. Ты знаешь, одна девочка сделала новый перевод со старофранцузского…
В этот миг голова у меня закружилась и весь мир приобрел приятный зеленоватый оттенок. Я увидел бескрайние песчаные пляжи Сиде, искрящиеся бассейны, манящие прохладой ярко-синих вод, немок топлес, и почувствовал во рту привкус цветочного виски.
— Вот с этого места пожалуйста поподробнее… — только и сумел выдавить я.
— Ну, знаешь, эти выпускницы универа. Ноги из плеч…
Фантазия у хозяина «НРК» была просто удивительная, существование переводчицы с формами Мерлин Монро и характером Золушки Жеймо, а тем более в одной постели с господином Трубачовым было более чем сомнительно — хотя бы ввиду того, что «Утренние диалоги» невозможно было перевести как с современного, так и со старофранцузского. Но я слушал излияния на тему «ай да я, ай да сукин сын» с интересом, прикидывал, что из его фразеологических оборотов можно использовать в собственных завиральных историях на тему «Ох, где был я вчера…»
Когда же память моя оказалась перегружена новыми образами, а водка кончилась, я решил расставить точки над «i». Чего я ожидал, сообщая ему о том, что господина де Шарьяра, а точнее его гениального творения в реальности во Франции XVIII века никогда не существовало? Однако все получилось довольно мило. Узнав, что «реально попал на бабки», господин Трубачов задал только один сакральный вопрос:
— Сколько?
И поняв, что вопрос открыт и нуждается всего лишь в подробном обсуждении, что не придётся сворачивать проект, суливший недетские барыши, Трубачов послал кого-то из своих бойцов за «жидкой добавкой», и мы не торопясь продолжили разговор, плавно перейдя к обсуждению цены передачи прав и величине причиненного мне морального ущерба…
Через три месяца в одном из московских издательств вышло новое прочтение бессмертного творения де Шарьяра, причем в предисловиях и послесловиях три профессора обсуждали историю сотворения шедевра в конце восемнадцатого века. А судьба его создателя оказалась тесно переплетена с царствующими дворами Европы. Я узнал, что де Шарьяр играл важную роль при папском дворе и служил эмиссаром папы в Новый свет, которому было поручено не много ни мало, как сексуально просвещать дикарей индейцев, обучая их основам европейской любви.
Акт 3. Официальное признание
Китайский Университет — одно из многочисленных коммерчески-образовательных учреждений по типу пиявки присосавшихся к тогда ещё Ленинградскому университету Санкт-Петербурга имени Жданова. Если вдуматься это само по себе смешно, потому как университет Ленинградский, находится в Санкт-Петербурге, да ещё носит имя человека, который в прошлом подписал расстрельные приказы на всю профессорскую верхушку. В общем как в том анекдоте про баню: «Вы, Иван Соломонович, или трусы наденьте или крест снимите».
Но господина Иванова Ивана Ивановича — сибирского здоровяка, волею случая возглавившего Китайский Университет, проблемы наименования особенно не интересовали. Его ничуть не смущало, что его Университет располагался в подвале жилого дома, пусть даже и перенесшем ремонт, немного не дотянувший до евро. Иван Иванович был настоящим учёным до мозга костей и, оказавшись на административной должности, большую часть времени старался посвящать науке, а посему само заведение, хоть и могло стать центром, торгующим тайнами жизни Поднебесной, скорее напоминало вечернюю школу начала семидесятых, а не коммерческое учреждение. Чуть улучшенные, осовремененные декорации «Большой перемены». Сам же Иван Иванович предпочитал поработать над какой-нибудь заковыристой статьей или за «рюмочкой чая» поучаствовать в беседе о различиях в переводах «Идзина», чем корпеть, готовя акты по списанию старой и закупке новой мебели. В связи с «Идзином» я и оказался в его кабинете, на пышно выставленной «поляне» с водочкой и весьма достойной закуской в виде нескольких сортов колбасы и сыра, а так же неизменных огурчиков и оливок с анчоусами. Третьим был профессор с многозначительной фамилией Ломоносов, носивший в народе кличку Шлагбаум, на который его фигура сильно смахивала.
Оба светила китаистики отлично знали историю создания творения де Шарьяра, но Иван Иванович видимо стеснялся коллеги и лишь дождавшись его ухода, сообщил мне интригующую новость, которая буквально сразила меня наповал.
—Шурик, должен вам сказать, ваш де Шарьяр… Помните вы мне о нем рассказывали? Так вот они его поставили в программу…
— В программу? — не понял я.
— Да, — печально вздохнул Иван Иванович. — Они теперь его в университете изучают, как выдающееся творение французской литературы.
— Но… — у меня отвисла челюсть. Нет… Конечно господин Поляков великий писатель и «Козлёнок в молоке» творение всячески достойное, но одно дело юмористический роман и совсем другое реальная жизнь. — Вы же всё знали?
— А что я? — вздохнул Иван Иванович, покачав седой бородкой. — Гуняев вон кандидатскую на де Шарьяре защитил, сейчас докторскую пишет.
— Но… —зомбированным голосом повторил я. И в тот же миг перед моим мысленным взором явился Андрей, а следом за ним фиолетовая Анита — мастер распутывания переплетённых рук и ног. После где-то над головой моей зазвучали небесные колокола, и я осознал, что наконец-то вошел в Историю с большой буквы, которую публикуют в толстых учебниках, а не ту, которая обычно случается в подъезде после пяти-шести банок восьмиградусного «Амстердама… Ведь это я подарил народу бесценное творение французской литературы — Европейскую Камасутру…
С неба на землю меня вернул профессор Шлагбаум, который неожиданно вернулся в нашу теплую компанию, хотя с тех пор как он нас покинул прошло всего минут десять и лекцию по древнекитайскому он явно прочитать не успел бы.
— Как лекция? — поинтересовался Иван Иванович, но в ответ профессор Шлагбаум только пожал плечами, а потом обвел рукой накрытую «поляну» и ответил:
— Как говорят в наши годы: лекция — не эрекция, отложим. Тем более… Я тут слышал ваш разговор. Так что теперь нужно обмыть рождение нового шедевра мировой литературы и, как там у нашего Гуняева, «нетленный шедевр французского языка, в образной форме рисующего нам…» — тут он замялся, подбирая необходимые слова, но Иван Иванович махнул, приглашая его присаживаться, и раскапав прозрачного напитка по профессорским стаканчикам, громким басом булдаковского генерала провозгласил:
— Ну, за шедевр!
Я с сомнением посмотрел на Андрея. Давать ему денег в долг никакого желания не было, так как вероятность их возращения равнялась нулю. И тут меня осенило.
— Послушай, тут есть одна халтурка… — осторожно начал я, прощупывая почву.
Андрей тут же насторожился, словно опытный охотничий пёс, разве что уши торчком не встали, потому как слово «халтурка», означало «аванс», а «аванс» — пьянку, так как по трезвому настоящего литератора муза не посещает. Аванс — это вам не спирт от канифоли по утрам на работе фильтровать. Мгновение — и передо мной сидел голодный хищник-творец, готовый изваять Мыслителя за более чем скромное вознаграждение.
— Ну, работа у меня есть… — произнес он напряжённым голосом, как рыбак, который пытается изо всех сил сделать равнодушный вид и в то же время успеть подсечь. — Только если халтурка…
В перевод с литераторского это означало: «Я на мели, пить не на что». Я нащупал одну из зелёных бумажек в нагрудном кармане безрукавки и медленно, растягивая слова, поинтересовался:
— Ты мог бы подобрать что-то из классики XVII-XVIII веков?
Заглотив крючок по самую блесну, он качнулся мне навстречу.
— Точнее…
— Ты же у нас специалист по французской литературе… Мне нужна «Европейская камасутра», серьёзное издание. Лит памятник.
Андрей разочарованно откинулся на спинку стула, и, предвидя его фразу о том, что подобной книги не существует, а потом какое-нибудь язвительно колкое замечание, непременно завершающееся вопросом о пятистах рублях, я продемонстрировал краешек зелёной купюры, чуть вытянув её из кармана. Лицо Андрея скривилось в немой борьбе здравого смысла с горящими трубами.
— Хотелось бы понять, что именно ты от меня хочешь…
Больше всего я хотел сказать Андрею, что ничего не хочу, кроме как отправиться за бутылочкой ледяного «Амстердама», послав ко всем чертям и фирму, и директора Винни-Пуха, и «Европейскую камасутру». Но взял себя в руки и честно исполнил свой долг, объяснив потенциальному автору смысл издания, необходимость мощного справочного аппарата, а также наличие предисловия от какого-нибудь светила филологической науки.
Андрей долго жевал белесые усы, побуревшие на кончиках от никотина, а потом выдал:
— Ну… Вопрос очень сложный… Помнишь Пехтюхова, — я с содроганием вспомнил и кивнул. — Он ведь кандидатом был… Правда, инженером… Но в книге ведь это необязательно указывать? — Я снова кивнул.
— А само творение?
— Скажем так… — тут Андрей снова задумался, пожевывая свой ус, а потом заговорил, посматривая на меня, словно ожидая моего одобрения. — Напишем, стилизовав текст под середину ХVIII века. Предположим, это будет де Шарьяр… «Вечерние монологи»…
— Этот де Шарьяр?
— Историческая личность, Остальное доделаем. Статью Пехтюхов напишет. Ну там, поучительные беседы… дядюшка беседует с племянником, наставляя его…
— Справочный аппарат?
Андрей снова закусил ус, тщательно его пережевывая.
— А сколько сносок надо?
— На книгу… Сносок триста, всяческие исторические реалии, комментарии…
— Понятно, — задумчиво произнес он, прикидывая. Чтобы подстегнуть мыслительный процесс, я выдвинул из кармана уголок второй зелёной купюры. Андрей втянул воздух так, что меня чуть ветром не утянуло. — Ну, конечно. Сделаем сноски по историческим персонам, значимым географическим реалиям, а также комментарии…
— Комментарии одного из римских пап о падении морали и нравов…
— Точно, посмотрим, кто из них был пописучее… А объём?
— Ну текст листов[2] десять, лист предисловие о де Шарьяре, листа три комментарии. Как-то так.
Андрей облизнулся, не сводя взгляда с кармана мой безрукавки.
— Ты же знаешь… Стилизация под старофранцузский… Любертены…
Я знал! Прищурившись, я внимательно посмотрел на Андрея.
— Ты мне ещё расскажи, что будешь консультироваться со специалистами в толковании идиоматических оборотов.
Андрей всё понял и печально кивнул. Договор мы подписывать не стали. Договор для чужих, пришлых литераторов, а своим обычно веришь на слово. Стоит какому-то литератору хоть одного издателя кинуть, и больше он к дверям ни одного издательства не подойдёт. Литераторы — они одинокие и беззащитные, а издатели хоть порою и годами не видятся, представляют из себя истинное братство. И даже если кто другой злосчастному кидале что закажет, то оформит все договоры по полной, так что со скудного гонорара труженика пера государство снимет не одну и не две стружки.
В тот день я честно отдал Андрею трёх президентов, и мой старинный знакомец растаял, как утренний туман. Лишь Лидия Борисовна томно вздохнула и, уткнувшись в свои детективы, печально покачала головой, словно окончательно разочаровавшись в жизни…
Продолжилась эта история осенью, когда начальство уже взялось не на шутку трясти меня. Деньги были заплачены, а значит и дело должно быть сделано. Российские читатели непременно должны оказаться посвященными в таинства «Европейской камасутры». Однако по моим расчётам, основанным на собственном горьком опыте, я знал, что Андрею ещё нужна была неделя-другая для окончательного освоения моего аванса в ближайшем винном магазине. Когда я звонил ему и просил позвать к телефону, жена Андрея с безысходной печалью в голосе отвечала, что её супруг очень болен, сейчас спит и подойти не может. Так как диагноз я мог поставить, даже не лицезрея пациента, я всякий раз лишь плечами пожимал. Потом Андрей ещё неделю отказывался от визита в редакцию, уверяя, что не может, и появился после того, как я заверил, что именно для него у меня всегда найдется заветная бутылочка живительной сорокоградуской микстуры…
Несмотря на прохладу, царящую в издательстве — заморозки уже наступили, а батареи ещё не включили, да и толку от них обычно было очень мало, — Андрей появился тёплый до горячего, источая запах перепрелого табака и вчерашнего перегара. С довольным видом он вручил мне пачку бумаги — распечатку на матричном принтере — и огромную дискету, какими перестали пользоваться ещё в начале девяностых.
— Вот, — объявил он. — Де Шарьяр «Утренние диалоги».
Я хотел было возразить, что изначально это были «Вечерние монологи», но плюнул, так как лично мне было всё равно. После этого автор поведал мне, что в рукописи всего восемь с половиной листов, что до печати её непременно должен посмотреть редактор; комментариев всего листа на полтора, зато кандидат наук постарался, выдав аж полтора листа, посвященных де Шарьяру и его шедевру эротической литературы, а также объяснил влияние этого шедевра на всю эротическую литературу конца девятнадцатого века. Мне почему-то сразу вспомнились рецензии Лема к ненаписанным произведениям, но я скромно молчал, дабы не развеять своими замечаниями атмосферу высокультурного диалога о влиянии «Утренних диалогов» на мировоззрение молодых Уальда и Мирабо, а также о параллелях творения де Шарьяра с творчеством пресловутого маркиза де Сада.
Лишь Лидия Борисовна, краем уха следившая за нашей беседой, печально качала головой, вычитывая очередной шедевр, повествующий о кровавых похождениях бравой братвы. Только когда Андрей, удовлетворенный ещё парой зелёных бумажек и рассказом о мифических «роялти», покинул нашу обитель, она подняла голову, и, посмотрев на меня поверх очков, голосом полностью разочаровавшейся в жизни учительницы печально поинтересовалась.
— Неужели вы собираетесь это издавать?
— Конечно. Только издавать это буду не я, а мы.
— Но ведь это не просто мистификация, это верх цинизма!
— Лидия Борисовна, — я постарался в точности воспроизвести её тон, но не смог добиться нужной ноты страдающего интеллигента. — Поверьте мне, вы присутствуете при рождении настоящего шедевра.
— Шура, вы закончите свои дни на костре…
Она отвернулась к стене. Я смолчал. А мог бы сказать, что создание читаемой масскультуры из откровенно графоманских полуграмотных сочинений бывших бандитов и оперов тоже не самая прямая тропинка в рай. И многие из авторов подобных произведений считаются писателями только потому, что начальный вариант рукописи до редактуры не видел никто — кроме несчастного редактора.
===P.S. к Акту 1. Кстати о редакторах===
Редактировать Де Шарьяра взялась одна дама. Я бы даже назвал её доверенным лицом. У каждого завредактора есть такие «бойцы». Из общего болота всеядных литераторов их выделяет одно качество: им можно получить любую грязную работу вплоть до выноса мозгов, а также уничтожения литературных трупов. Когда известный писатель принес откровенную «хряпу» или нужно подготовить жаренный текст, под которым подпишется не каждый литератор, переписать чужой перевод или поучаствовать еще в какой литературной авантюре, такие люди просто незаменимы. И дело вовсе не в том, что кто-то из завредакций боится замараться. Люди, не распоряжающиеся денежными фондами и постоянно рассказывающие авторам, литераторам и переводчикам о том, что денег нет, но при этом прижимающие к сердцу туго набитые кошельки, а все потому что, вычеркнув всех авторов, поставили себя на первую и единственную строчку платежной ведомости, по определению не могут быть порядочными людьми. (Себя я из этого списка вычеркиваю, так как с первого своего места работы в издательстве вылетел, потому что пытался соблюдать интересы авторов, а не фирмы. А потом, продолжая заниматься подобной деятельностью, разработал трехходовую систему. Но я опущу описание тысяча одного способа получения честно заработанных денег, вне зависимости от прижимистости владельцев издательства и упорного сопротивления жадного завредакции, ибо к данной истории она отношения не имеет).
Анита была дамой в меру грамотной, в меру въедливой. Рассказ о ней можно было бы начать фразой: «И в кабинет вплыла фиолетовая копна волос…» Впрочем, несмотря на внешний вид, скорее подходящий девочке-панку лет четырнадцати, Анита была дамой весьма серьезной и с легкостью могла взяться за любую работу, порой взваливая на себя непомерный груз и с той же легкостью вмиг бросая, соврав о срочных делах, а между ними забить косячок, когда сигареты уже не помогают…
Рукопись она выправила быстро, правда долго ругалась из-за «путаницы рук и ног, в которой порой совершенно невозможно разобраться». Я же, выслушав весьма злобные и лаконичные замечания Аниты, перемежающимися пробоями на «хи-хи» и легким покашливанием заядлого курильщика, решил в текст не заглядывать, а аккуратно отложил в сторону распечатку с правкой, чтобы ко мне не пристал въедливый табачный запах, обильно приправленный ароматом конопли.
Прежде чем отдавать распечатку с редактурой в техотдел, чтобы правку внесли в файл, пришлось с неделю выдержать рукопись на окне. Техотдел — не редакция. Там работают дамы строгие, и если они надышатся и их тоже начнет пробивать на «хи-хи», мало не покажется…
В бою у пулеметчика Ли закончились патроны, но Партия сказала: «Надо стрелять», и пулемет снова застрочил.
Анекдот
Акт 1. Рождение шедевра
История эта началась в конце прошлого столетия, в знойный июньский день, когда душа звала на дачные просторы, а долг, то бишь пустой кошелёк, гнал на работу, в душный офис, который от затхлой грибковой сырости не спасали ни евроремонт, ни кондиционеры, ни освежители воздуха. А наличие массы авторских, издательских, редакторских экземпляров самых различных печатных творений, а также рукописей, многие из которых настолько пропитались сигаретным дымом, что казалось, тряхни папку хорошенько, и дохлые тараканы вперемешку с табачным пеплом потоком польются на пол, придавало атмосфере в офисе непередаваемый аромат, сбивающий новичков с ног.
Зазвонил телефон. Протяжно, надрывно так зазвонил… Я оценил расстояние, отделяющее меня от захлебывающегося звоном аппарата, а потом решил: «Не время брат… война», и вновь погрузился в созерцание обложки нового сборника кроссвордов, прикидывая, чего ещё не хватает. А был там уже полный набор штампов: фрагмент лазурного пляжа, красавица в бикини, тигр и надпись — «Пляжные кроссворды». Но главный редактор сказал, что у обложки нет «острого мувинга»… Короче, «поменяйте белочек на зайчиков, зайчиков на белочек, поиграйте шрифтами, поиграйте цветами». Так как никаких плодотворных мыслей мне в голову не приходило, я тупо пялился на макет обложки.
Звонок оборвался. Я этого даже не заметил. Но цоканье каблуков в коридоре привело меня в себя, словно обдав ледяным душем. Звуки из коридора становились всё громче, приближаясь со стороны «начальственного тупичка», так мы называли комнатку секретаря, примостившуюся к кабинетам директора и главного редактора. Я замер, прислушиваясь. Главный вопрос был: свернёт посланница Сил Тьмы направо «ко мне в гости» или налево к редакциям Художественной, Детской и Научно-Популярной.
Не повезло.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге в облаке дешевых духов — броне, защищавшей их владелицу от издательских ароматов, — материализовалась Надежда. Прилизанное каре в стиле тридцатых, обильно размалёванное личико с приклеенной американской улыбкой. И хоть она не была блондинкой, при виде неё я сразу начинал чувствовал себя Эйнштейном, случайно столкнувшимся с неандертальцем, только очень миленьким.
— Шю-ю-юрик, — этот раз это вышло у неё особенно противно. — Шю-ю-юрик, вас ждет шеф. И почему вы не отвечаете на звонки?
— Какие звонки, трамвайные?
Мой вопрос поставил Надежду в тупик. Словно трамвай и в самом деле сошел с путей и теперь вагоновожатый в лице секретарши-симпомпулечки хлопал глазами, пытаясь вернуться на накатанные рельсы повседневности.
— Почему трамвайные? — в недоумении протянула она, но тут же поправилась. — Перестаньте меня дурить вашими шуточками, Шю-ю-юрик. Вас шеф вызывает, — и видя, что я не спешу бежать сломя голову в заветный кабинет, добавила: — Срочно…
Я тяжело вздохнул, пытаясь прикинуть, где накосячил, а точнее, что начальству удалось обнаружить: то ли приписки в платёжной ведомости, то ли какой глюк, а может кто накапал о других моих художествах. Например, о том, что это именно я подложил ложку горчицы в банку мёда, которую шеф держал у себя в столе, угощая самых важных гостей издательства, или что это я послал шефу телеграмму: «Мой дорогой… Скоро ты станешь папой!» Её доставили в издательство как раз в тот момент, когда шеф выяснял отношения с женой после очередного похода по борделям. Дальнейшую сцену прослушивало всё издательство, так как разборка происходила при открытых дверях. С тех пор, приходя за зарплатой, никто не слышал охов и вздохов нашей бухгалтерши Нины Ивановны, которая, закатив глаза к потолку, сообщала каждому.
— Сегодня только половина… Геннадий Андреевич велел отложить денег для субботних переговоров.
В понедельник утром шеф появлялся весьма помятый, После этого в издательство прибегала его супруга, все выходные искавшая суженного по «лечебницам и моргам города». Дальше они мирились. А сотрудники старались получить остатки зарплаты в четверг вечером, даже если для того приходилось задерживаться на работе, потому как в пятницу утром начальство в лице директора и главного редактора приходило к единодушному решению о необходимости важных переговоров в субботу, на которые потребуются «представительские». И только телеграмма смогла разорвать порочный круг.
Так что причин для утренних разговоров со мной — заведующим редакцией развлекательной литературы — у шефа была масса.
В сопровождении Надежды я направился на Голгофу, прихватив вместо креста пачку с бумагами: редактор без редакторской папки — существо ранимое, особенно со стороны злобного начальства. Однако первое, что я увидел, шагнув в кабинет, была пресловутая трехлитровая банка мёда, в которой утонула огромная ложка. Раз жрёт мёд, значит, настроен благодушно. Я тут же расслабился и прошествовал к начальственному столу, глядя на нашего «Винни-Пуха».
Добродушного медведя из детской сказки шеф ничуть не напоминал. Скорее это был типичный представитель офисного планктона, возомнивший себя Безумным Шляпником с полотен Джона Тенниела.
— Присаживайтесь, Александр Николаевич.
Тон шефа настораживал. Потянувшись, он взял со стола какую-то книгу. Обложка была мне не знакома. Значит, сегодня «на раздачу попал» не я.
— Вот, Наталья Юрьевна выпустила «Камасутру»…
Тут надо сказать, что среди книгоиздателей есть два магических слова, которые могут сделать бестселлер из любой хряпы. Это «энциклопедия» и «камасутра». Ставите одно из этих слов на обложку — и получается хит, который продается много лучше многочисленных справочников на ту же тему. Мы даже подумывали выпустить «Камасутру слесаря: энциклопедию по ремонту ВАЗ», но решили, что это — перебор. Но это так, мысли вслух…
— …но серьёзное, академическое издание, — продолжал шеф. — Там перевод самого Булкина и триста сносок, а также предисловие профессора… В общем, мне нужно продолжение, — и тут он многозначительно посмотрел на меня, словно ожидал мудрых слов. Самым мудрым мне показалось перевести стрелки.
— Тема Юрьевны. Я-то тут при чем?..
Шеф укоризненно посмотрел на меня через стекла круглых Ливерпульских очочков и объявил:
— Ну, Юрьевна с этой темой не справится.
— ?..
— Как меня заверили, продолжений «Камасутры» не существует, — тут мой шеф использовал запрещённый приём: достал пачку «зелени». Новые стодолларовые бумажки, запелёнатые банковской ленточкой, выглядели невинным младенцем. Надорвав фирменную упаковку, шеф стал играть купюрами, внимательно следя за моей реакцией.
— Ну, да… Подобных трактатов не существует… Нет. Конечно, что-то найти можно… — завороженно, словно кролик на кобру, уставился я на пачку хрустящих банкнот. — Как сейчас помню…
— Торговля очень хочет продолжение… — задумчиво продолжал шеф, а пальцы его скользили, перебирая бумажку за бумажкой, и говорил он медленно, гипнотически. — Нужна «Европейская камасутра». Но не попса какая-нибудь, а серьёзное, академическое издание с солидным справочным аппаратом и статьёй какого-нибудь профессора, в крайнем случае кандидата наук.
Тут я совсем поник. И понятно стало, почему: Юрьевна отказалась. В древнекитайской или восточной литературе ещё можно было найти аналог индийского «Трактата о возлежании», но что касается Европы… Но, как человек, «обременённый портвейном», я не мог отказаться. Тем более, что платить готовы были сразу и вне оклада.
— Знаете ли… —начал я, осторожно перебирая слова, — …я, конечно, не специалист, но вроде что-то такое было, — тут я замялся, потому как шеф мог потребовать назвать данный литературный шедевр, а ничего подходящего мне в голову не приходило. — Надо посмотреть в справочниках, посоветоваться с энциклопедиями.
Последнее слово произвело на шефа впечатление. Тяжело вздохнув, он отщипнул от пачки зелени маленькую толику, и мне пришлось срочно набивать цену.
— Но Геннадий Андреевич, поймите. На русском ничего подобного никогда не выходило. Мне нужно будет обратиться к специалисту, — еще пара купюр прибавилась к моей доле. — … И тексты. Ведь это XVII век… Старофранцузский. — Я не знал существует ли подобный язык, но оставшаяся пачка зелени, которая в любой момент могла ускользнуть вглубь стола, вдохновляла меня, ведя вперед, как огонек спасительно маяка в темной нищеты. — Любертены[1] … — последнее слово я где-то слышал, но значения его точно не знал, однако звучало оно солидно. Как оптические 3-D фильтры для обработки цветных изображений — моё личное изобретение, — я развёл шефа на премию, рассказав про передовые методики создания обложек. А всё потому, что «Фотошоп» и «Фрихенд», в отличие от директора и главного редактора, знал не понаслышке.
После завораживающего слова «Любертены» стопка купюр, предназначавшихся для поисков «Европейской камасутры», увеличилась на три хрустящие бумажки.
Так как сходу придумать ещё один повод опустошить карманы шефа у меня не вышло, остатки пачки исчезли в верхнем ящике начальственного стола, а сам шеф решил заесть горечь расставания с деньгами сладеньким, зачерпнув полную ложку мёда. Я лишь пожелал ему побольше горчицы и пулей вылетел из кабинета, пряча в кошелёк свои трофеи. И уже за дверью услышал трехэтажные пожелания негодяям, изгадившим «божественный нектар». Последняя фраза была единственно печатной из более чем двухсот слов, которые я прослушал через стену кабинета и которые, издавай я «Современную камасутру», сильно пополнили бы раздел «Половые извращения».
В редакции Развлекательной литературы меня уже поджидали очередные «клиенты средней вонючести». Кроме того, появилась Лидия Борисовна, которая делила со мной эту обитель скорби.
Пусть простят меня многочисленные редакторы, авторы и литераторы, которых в прежнее время называли бомжами, а ныне фрилансерами. Эта братия, пестрой толпой кочующая из издательства в издательство, имеет несколько отличительных особенностей, кои повышенная вонючесть (в прямом смысле этого слова), огромное самомнение и полное неумение делать что-либо, хотя порой среди этого стада и встречаются отдельные талантливые особи. Эта околитературная публика не умеет толком ничего делать, но берётся за любую интеллектуальную работу, от создания бессмертных полотен авторского текста на любую тему, до корректуры самого сложного уровня. Они могут делать дизайны, писать статьи, аннотации, обзоры. Как говорится: от эссе до глиссе. Их творения выходят на удивление ущербно-гениальными и после небольшой доработки идут в печать…
Один клиент сидел у моего стола, а другой навис над столом Лидии Борисовна — дамы в стиле фрекен Бок, в высшей степени интеллигентной, искусствоведа, всю жизнь занимавшуюся изучением творчества Тургенева, но вынужденной заниматься редактурой — а правильнее сказать, переписыванием, — криминальных детективов. По её собственному признанию, ночами её мучили кошмары, но всякий раз, получая квитанцию на квартплату, она из двух зол выбирала меньшее. Её «клиент» был амбалом недюжинных пропорций, который буквально выпирал из новорусской маечки буграми волосатых мышц, увитых пёстрыми гирляндами всевозможных татуировок. Облокотившись огромными кулаками на край стола, он больше всего напоминал огромного орангутанга. И голос, вырывавшийся из иерихонской трубы его уст под расплющенным носом, соответствовал общему внешнему виду, точно так же как бритый череп, покатый лоб и малюсенькие глазки-бусинки, глубоко утопленные под надбровными дугами — мечта любого альфа-самца гориллы.
— Ну, так что, Лидия Борисовна, — гремел он на всю комнату, едва заметно покачиваясь, с пятки на носок и обратно. — У меня уже вышло три книги.
— Да… Да… Да… — застенчиво лепетала в ответ редакторша, осторожно пододвигая в сторону автора стопку авторских экземпляров покета, на обложке которого братва радостно и бесхитростно мочила друг друга.
— Авторские мне не нужны, мне пацаны на слово верят.
Я понял, что ещё чуть-чуть, и я ему тоже поверю, а посему мышкой проскочил на свое рабочее место, не отводя взгляда от разворачивающейся передо мной сцены.
— Я только спросить хочу, вот три книги у меня вышло… Так я могу братве сказать, что я в натуре писатель?
— Да… Да… Да…
Невероятным усилием воли придавив улыбку, я склонился над столом, делая вид, что перебираю бумаги. Однако не в силах сдержаться, фыркнул и тут же был награжден подозрительным взглядом новоявленного «писателя».
— Не понял?..
— Нет, так просто вспомнилась одна скороговорка, — в свою очередь заискивающим голосом пробормотал я, и, видя, что напряжение во взгляде «писателя» не ослабевает, выпалил.
— На дворе трава,
На траве дрова,
На дровах братва,
У братвы трава,
Вся братва в дрова.
Питекантроп замер. Я видел, как медленно пульсируют лимфоузлы под костной броней его черепа, пытаясь осознать услышанное. Наконец, поняв, о чем речь, он покачал указательным пальцем, нацеленным в мою сторону, то ли грозя, то ли повторяя про себя поговорку, потом повернулся и направился на выход не попрощавшись, пробормотав себе под нос что-то вроде:
— Дельная мысль… — И уже на пороге, повернувшись добавил. — Так я пацанам и скажу…
И только когда с грохотом захлопнулась входная дверь, мы все разом вздохнули с облегчением.
Лидия Борисовна полезла в стол и положила себе под язык таблетку валидола.
— Как вы…
— Все нормально, Александр… Я уже привыкла…
— И часто такое у вас? — поинтересовался мой гость Андрей, который по-своему был тоже интересной личностью. То есть он иногда принимал ванну и с ним можно было находиться в одной комнате, не испытывая при этом рвотных позывов. Белесый, тощий, усатый он напоминал одного из друзей Астерикса, знал несколько европейских языков и при полном отсутствии какого-либо образования мог часами рассуждать о влиянии фламандских легенд на раннего Шекспира.
— Иногда и такие кадры заходят. Приносят всякую графомань, мы её переписываем, а потом поглядите-ка: «писатель», — обогнав меня, ответила Лидия Борисовна. — Как говорил один мой знакомый врач, тут два диагноза: алкоголизм или шизофрения.
— А чаще то и другое, — с хитрой улыбкой добавил Андрей так, словно к нему это никак не относилось. — Кстати, Шурик, не найдется ли у тебя взаимообразно рублей пятьсот…
И это вместо «здрасти» или хотя бы «привет».
Как мы уже выяснили, NC-17 — это путёвка во взрослую жизнь. Возникает вопрос: если у нас уже есть рейтинг «для взрослых», зачем нужен ещё один? Чем совершеннолетний читатель 18+ отличается от совершеннолетнего 21+, кроме того, что в различных странах совершеннолетними становятся в разном возрасте? Но тогда рейтинг следовало бы назвать NC-17/21. Или просто NC (не для детей).
Источники расплывчато отвечают на этот вопрос, предлагая разграничить рейтинги по количеству взрослых сцен. Это неясно. Чем прочтение одной детальной сцены секса/насилия отличается от прочтения пяти? Чем детализация с описанием подробных действий отличается от детализации с описанием очень подробных действий? Однако большинство из нас чувствуют, что помимо одного взрослого рейтинга нужен дополнительный, потому что взрослые тоже различаются. Только чем и как? Не секрет, что больше всего на свете человек не любит выходить из зоны комфорта. Назовем эту зону комфорта — общественные ценности. Рейтинг 21 — это пощечина общественному вкусу.
«На этой картине она являлась мне обнажённой — ничего на ней не было, кроме одного носочка да браслета с брелоками; она лежала, раскинувшись, там, где её свалило моё волшебное снадобье; в одной ручке была ещё зажата бархатная ленточка, снятая с волос; её прянично-коричневое тело, с белым негативом коротенького купального трико, отпечатанным на загаре, показывало мне свои бледные молодые сосцы; в розовом свете лампы шелковисто блестел первый пух на толстеньком холмике.»
В. Набоков «Лолита».
Постельные сцены в упомянутом романе весьма «целомудренны», нисколько не возбуждают и практически без деталей. Однако это — NC-21. Потому что речь идёт о том, что делает взрослый мужчина с девочкой 12 лет. Роман скандален ещё и тем, что Гумберт Гумберт представлен человеком, а не чудовищем в человеческом обличье. Испытывая отвращение к происходящему, читатель, тем не менее, сочувствует герою — вместе с ним влюбляется в Лолиту, вместе страдает от невозможности получить желаемое, затем радуется возможности получить и соглашается, что представленный герой может быть только таким. Я понимаю людей, которые не хотят об этом читать.
Ещё два интересных примера, как одна и та же тема может быть представлена в разных рейтингах:
«Я слышу его хриплое, отрывистое дыхание. Сама же я едва дышу, отчаянно пытаясь найти душевные силы, чтобы выдержать испытание. Ремень снова впивается в мою плоть.
— Три! — Слёзы брызжут из глаз. Черт, это больнее, чем я думала, куда больнее шлепков.
— Четыре! — визжу я. Слезы градом катятся по лицу. Я не хочу плакать и злюсь на себя, что не могу сдержаться. Ещё удар.
— Пять, — из горла вырывается сдавленное рыдание, и в это мгновение я ненавижу Кристиана. Ещё один, я должна вытерпеть ещё один. Задница горит огнем.
— Шесть, — шепчу я сквозь слепящую боль. Кристиан отбрасывает ремень и прижимает меня к себе, задыхающийся и полный сострадания… но я не желаю его знать.
— Оставь меня… нет… — Я вырываюсь из объятий. — Не прикасайся ко мне! — шиплю я, выпрямляясь, с яростью глядя на него и встречая в ответ его изумленный взгляд.»
Э.Л. Джеймс «Пятьдесят оттенков серого» (NC-17).
Обыденное описание «ужасного извращения», которым каждый день занимаются толпы обычных людей, чтобы разнообразить сексуальную жизнь. Скандальным в книге является лишь то, что она стала сверх-популярной. В конце Анастейша перевоспитает «чертова сукина сына», они поженятся, родят двоих детей и станут семейной парой, ничем не отличающейся от миллионов других (кроме количества сногсшибательности и денег у мужчины).
«- Ваша?
— Моя, — ответил Рене.
— Жак прав, у неё слишком узкий проход. Его не мешало бы растянуть.
— Но только не сильно, — вставил Жак.
— Вам виднее, — сказал, поднимаясь, Рене. — Вы в этом лучше разбираетесь.
И он нажал на кнопку вызова слуги…
С этой самой минуты и в течении восьми дней О. должна была большую часть суток — когда не прислуживала в библиотеке — носить такой стержень в заднем проходе… Каждый день стержни заменялись на всё более толстые. Жак сам выбирал их. О. становилась на колени, высоко поднимая зад, и кто-нибудь из девушек, оказавшихся в этот момент в зале, вставляли ей выбранный Жаком стержень… Вынимать стержень имел право только Пьер, и то только ночью, приходя, чтобы привязать её цепью к кольцу или чтобы отвести в библиотеку. Почти каждую ночь находился желающий воспользоваться этим, расширяющимся с каждой минутой, проходом.
П. Реаж «История О» (NC-21).
История О. похожа на служение. В ней мало удовольствия, а если оно есть, то неизбежно смешано со страданием. Героиня придерживается противоположных общепринятым взглядов. В конце она становится рабыней по собственному желанию.
«— О, это было потрясающее зрелище. Мне помогали Марта и моя сестра. Они принимали перед ним разные позы, одна сладострастнее другой. Они сосали и возбуждали его, и я выжал всё до последней капли, прежде чем отправить в мир иной, так что можешь быть уверен, что, если им овладеют фурии, вряд ли они смогут заставить его сношаться.
— Чем же всё кончилось?
— Я его распял. Мне хотелось, чтобы слуга издыхал той же смертью, что и хозяин; он висел на кресте целых четыре часа, и нет таких пыток, которые он не испытал бы за это время. Я прочистил ему задницу, я его выпорол и раз двадцать всадил свой нож в его тело. О, как я хотел, чтобы ты помог мне проделать эту восхитительную операцию! Но тебя в деревне не было, а я торопился: невозможно жить, пока дышит твой враг».
Маркиз де Сад «Жюстина, или Несчастья добродетели».
Маркиз — классик NC-21. В этой сцене описана казнь священника, посмевшего обратить к религии дочь жестокого развратника. Далее два приятеля (сам развратник и его друг-доктор) решают в качестве наказания провести дочери вскрытие «на живую», что и проделывают с превеликим удовольствием. Книга изобилует подобными сценами, перемежаемыми философскими дискурсами, в которых автор аргументированно доказывает благо зла, детоубийства и вседозволенности. Написана художественным языком и с таким внутренним запалом, что вот уже более двух веков входит в золотой фонд мировой литературы.
По идейному содержанию рейтинг R похож на предыдущий: любые скользкие сцены без натурализма и с непременным осуждением того, что плохо. Теперь посмотрим, чем же этот рейтинг отличается от предыдущего. В рейтинге R разрешены:
1) более частое и свободное по сравнению с прошлым употребление некоторых грубых слов и ненормативной лексики.
Ненормативные выражения в русском языке условно можно разделить на следующие группы:
1. Запрещённые.
Это мат (грубые названия половых органов, полового акта и их производные). На территории РФ запрещены в теле- и радиоэфире, кинопрокате и при публичном исполнении произведений искусства.
2. Очень грубые выражения, смыкающиеся с п.1 (название «срамных» частей тела, физиологических отправлений, результатов физиологических отправлений).
3. Просто грубые выражения. Каналья! Тысяча чертей! Вот урод!
4. Ненормативная лексика — просторечия, сленг, жаргон.
Несложно предположить, что в данном рейтинге п.1 и п.2 мы выкидываем, а п.3 и п.4 используем в соответствии с художественной задумкой.
«— Что же это. Хорь? — говорил Семенов.
— Я тебе Хорь?.., а в ухо хочешь?
— Оплетохом, — сказал один из товарищей.
— Беззаконновахом, — прибавил другой.
— И неправдовахом, — заключил третий.
— Отдай, Хорь; право, отдай.
— Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу!»
Н.Г. Помяловский «Очерки бурсы».
2) продолжительные сцены насилия, секса, противоправных действий, употребления наркотиков и т.д., поданные в идейном ключе (без физиологических подробностей и с осуждением, где надо).
«Шерлок Холмс взял с камина пузырёк и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул.
А.К. Дойль «Знак четырех».
Далее следует диалог, в котором Уотсон выражает возмущение действиями Холмса и с медицинской дотошностью перечисляет негативные эффекты от приёма наркотиков.
«- Кстати, мой милый, не торчит ли у меня из кармана носовой платок? — спросил вдруг еврей.
— Да, сэр, — ответил Оливер.
— Посмотрим, удастся ли тебе его вытащить так, чтобы я не заметил. Утром ты видел, как они [другие мальчики] это делали, когда мы играли.
Оливер одной рукой придержал карман снизу, как это делал на его глазах Плут, а другой осторожно вытащил платок…
— Ты ловкий мальчуган, мой милый, — сказал старый джентльмен, одобрительно погладив Оливера по голове. — Никогда еще я не видывал такого шустрого мальчика. Вот тебе шиллинг. Если ты будешь продолжать в этом духе, из тебя выйдет величайший человек в мире. А теперь иди сюда, я тебе покажу, как спарывают метки с платков.
Оливер не понимал, почему кража — в шутку — носового платка из кармана старого джентльмена имеет отношение к его шансам стать великим человеком.»
Ч. Диккенс «Приключения Оливера Твиста».
Когда Оливер узнаёт, что кража платков из кармана джентльмена — не игра, а подготовка к будущей профессиональной деятельности, он, в лучших традициях положительного героя, настолько ошеломлён и потрясён, что не способен сдвинуться с места и становится жертвой других воришек.
«Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мёртвой толпы отдалёнными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, — ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его.»
Н.В. Гоголь «Тарас Бульба».
Вот вам, пожалуйста, сцена пыток в «детском» рейтинге. Ничуть не менее ужасная оттого, что автор сознательно отказывается от подробного описания действа. Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Также автор посвящает большой абзац рассуждениям о том, что пытки ужасны, и он вынужден их описывать лишь потому, что они являлись принадлежностью определенной эпохи.
«Она почти не заметила, как он раздел её и уложил на кушетку. С неутомимым терпением он снова и снова начинал ласкать её, и с каждым разом она становилась всё покорнее, всё горячее в ответных ласках, и молящие глаза её лихорадочно блестели. Она то вырывалась из его объятий, то приникала к нему, но, когда возбуждение, с которым она уже не могла совладать, достигло апогея, её внезапно охватила истома. Анжелика погрузилась в блаженство, пронзительное и пьянящее; отбросив всякую стыдливость, она отдавалась самой смелой ласке; она закрыла глаза, её уносил какой-то сладостный поток. Её не возмутила боль, так как всем своим существом она жаждала господства над собой. И когда он овладел ею, она не закричала, а лишь невероятно широко раскрыла свои зелёные глаза, в которых отразились звёзды весеннего неба.»
Анн и Серж Голон «Анжелика. Маркиза ангелов».
А вот и подробная постельная сцена в рейтинге R.
Общие рассуждения о литературе для взрослых
Цифра 17 в названии рейтинга связана в нашем сознании с совершеннолетием. Возрастом, после которого человек считается взрослым, способным принимать самостоятельные решения и отвечать за свои поступки по всей строгости закона. В большинстве современных стран совершеннолетие наступает в возрасте от 18 до 21 года (есть и исключения). На то есть три причины:
— примерно к этому сроку заканчивается половое созревание человека (девушки 17-19 лет, юноши 18-20);
— примерно к этому же сроку заканчивается созревание психики (полная зрелость головного мозга происходит к 25 годам);
— к совершеннолетию приближена социальная зрелость (овладение профессией и способность самому себя содержать). Впрочем, эту величину можно искусственно растягивать, и в большинстве развитых стран сейчас социальная зрелость наступает позднее юридической.
В любом случае, начиная от 18 до 21 года мы имеем дело со взрослым человеком, который пользуется всеми правами и привилегиями гражданина, включая такую роскошь, как собственное мнение. Отсюда следуют особенности литературы для взрослых:
1. Отсутствует воспитательный аспект.
Это ребёнку вы должны объяснить, что такое хорошо и что такое плохо. Взрослый уже знает. Более того, у него на этот счет имеется собственное мнение. Следовательно, вы не обязаны — можете, если хотите, но не обязаны — подробно разжевывать, положительный ваш герой или отрицательный, и тыкать его носом, как котёнка, каждый раз, когда он решит выпить, покурить, заняться разгульным сексом или украсть с полки пирожок.
«Чужак развернулся на месте, выбив рябого из равновесия. Меч свистнул в ножнах и коротко блеснул в свете каганцев. Пошла кутерьма. Поднялся крик… Трактирщик — губы у него тряслись — глядел на чудовищно рассеченное лицо рябого, а тот, вцепившись пальцами в край стойки, медленно оседал, исчезал из глаз, будто тонул. Двое других лежали на полу. Один не двигался, второй извивался и дёргался в быстро расплывающейся тёмной луже.»
А. Сапковский «Ведьмак».
Теперь вспомним, что главный герой: красавец-мужчина, благородный защитник детей, женщин и исчезающих видов животных — убивает в этой сцене трёх наглых, но совершенно безоружных горожан. Причем убивает их будучи ведьмаком, то есть: а) владея зачатками магии и имея возможность «вырубить» наглецов без оружия; б) будучи значительно сильнее людей, а значит, опять-таки, имея возможность обойтись без оружия, простым ударом в лоб. Эту же версию поддерживает автор словами одного из героев:
«Мне рассказали, что произошло в трактире. Уверен, ты прибил этих головорезов исключительно ради рекламы, чтобы всколыхнуть людей, потрясти меня. Я уверен, ты мог столковаться с ними и не убивая».
Как относиться к герою, убивающему ради рекламы? А как хотите! Автор его не стыдит. Вот ещё интересный, ставший уже классикой, пример:
«Все годы, проведенные в Америке, Америго Бонасера верил в закон и справедливость. Теперь его мозг заволокло туманом мести, он уже видел, как покупает пистолет и убивает двух мерзавцев. Однако у него оказалось достаточно самообладания, чтобы повернуться к жене, которая ничего ещё не поняла и объяснить ей: «Они оставили нас в дураках». Помолчав, он добавил: «Во имя справедливого суда нам придется поклониться дону Корлеоне».
М. Пьюзо «Крестный отец».
Дон Корлеоне — глава мафиозного клана, убийца, держатель тотализаторов и публичных домов, выступает негласным гарантом чести и справедливости! И если в случае с ведьмаком автор даёт нам право самим решать, как относиться к парню, для которого убить как раз плюнуть, то применительно к дону Корлеоне сомнения нет. Он — великий человек!
2. Мнение автора, если оно имеет значение, подается через позицию «взрослого» — рассуждения и аргументацию.
«— Итак, вы считаете, что именно деньги — источник всех бед и корень зла? — спросил Франциско Д’Анкония. — А вы никогда не задумывались над тем, что является источником самих денег? Сами по себе деньги — лишь средство обмена, существование их невозможно вне производства товаров и людей, умеющих производить… Деньги стали возможны благодаря людям, умеющим производить. Видимо, они, по-вашему, источник всех бед?»
А. Рэнд «Атлант расправил плечи».
Вот автор, основавший собственное философское течение, пытается убедить окружающих, что только так и надо жить. Кого-то убеждает, кого-то — нет (для сравнения попробуйте представить Тараса Бульбу, приводящего аргументы, почему нельзя предавать Родину и жениться на полячках. Это попросту невозможно. Герой не рассуждает, его позиция — абсолют).
3. Взрослый человек психически устойчив.
Детей уберегают от некоторой информации, чтобы не напугать, не смутить, не вызвать нежелательную реакцию. Взрослый человек способен воспринять тяжелую или неприятную для себя сцену без губительных последствий для психики.
«Вол, как будто ему сразу подбили все четыре ноги, грохнулся на брюхо, тотчас же перевалился на один бок и забился ногами и всем задом. Тотчас же один мясник навалился на перед быка с противоположной стороны его бьющихся ног, ухватил его за рога, пригнул ему голову к земле, и другой мясник ножом разрезал ему горло, и из-под головы хлынула чёрно-красная кровь, под поток которой измазанный мальчик подставил — жестяной таз… Таз быстро наполнялся, но вол был жив и, тяжело нося животом, бился задними и передними ногами, так что мясники сторонились его…Когда кровь перестала течь, мясник поднял голову вола и стал снимать с неё шкуру. Вол продолжал биться. Голова оголилась и стала красная с белыми прожилками и принимала то положение, которое ей давали мясники, с обеих сторон её висела шкура. Вол не переставал биться. Потом другой мясник ухватил быка за ногу, надломил её и отрезал. В животе и остальных ногах ещё пробегали содрогания.»
Л.Н. Толстой «Первая ступень».
Обратите внимание — детям до 13 лет можно читать тексты с рейтингом PG-13, но только при согласии родителей. Исходя из этого содержание будет следующее:
1) эпизодические описания жестокости и насилия (за исключением сексуального насилия) без натурализма при условии, что выражается сострадание к жертве и отрицательное отношение к насилию (за исключением насилия, применяемого в случаях защиты интересов общества или государства).
«Вдруг доктор, вырвавшись из объятий противника, схватил тяжёлую доску с могилы Вильямса и так сильно ударил ею Поттера, что тот повалился на землю; в то же мгновение метис изловчился и вонзил нож по самую рукоятку в грудь молодому человеку. Тот покачнулся и упал на Поттера, заливая его своей кровью. В это время на луну набежали тучи и покрыли мраком эту страшную сцену.»
М. Твен «Приключения Тома Сойера».
2) изображение или описание антиобщественных действий, эпизодическое упоминание наркотических веществ при условии, что к ним выражается отрицательное отношение.
«Но куда бы не летело кольцо Торина, Гэндальф оказывался проворнее. Пуф! — он посылал колечко поменьше из своей короткой глиняной трубки, и оно проскальзывало сквозь каждое кольцо Торина. После этого колечко Гэндальфа делалось зелёным, возвращалось к нему и парило у него над головой. Таких колечек набралось уже целое облако, и в полумраке комнаты вид у Гэндальфа был таинственный и по-настоящему колдовской.»
Дж. Р. Р. Толкин «Хоббит или Туда и обратно».
Если по сюжету (историческому контексту) положено, чтобы герои курили, они будут курить. И осудить их за это не получится. В свете современных тенденций достаточно просто не заострять внимание на этом моменте. Кстати, фильм «Хоббит», где герои дымят без зазрения совести, имеет прокатный рейтинг PG-13. Просто потому, что по-другому никак.
3) не носящие возбуждающего или оскорбительного характера эпизодические ненатуралистические описания половых отношений между мужчиной и женщиной, за исключением описания действий сексуального характера.
«И он сказал ей об этом так красноречиво, что бедная девочка, которой очень хотелось поверить ему, поверила. Впрочем, к большому удивлению д’Артаньяна, хорошенькая Кэтти проявила некоторую твёрдость и никак не хотела сдаться.»
А. Дюма «Три мушкетёра».
Под тем, что Кэтти не хотела сдаться, понимается последний рубеж. Его, впрочем, тоже скоро так же изящно переходят:
«И он привлек Кэтти к себе. Сопротивляться было невозможно — от сопротивления всегда столько шума, — и Кэтти уступила.»
Основные ограничения в информации рекомендовано проводить до 12 лет. Почему так? Период от 0 до 12 считается периодом детства и имеет свои психологические характеристики. Ребёнок в этом возрасте не умеет отличать хорошее от плохого, он верит всему, что ему говорит (делает, показывает) взрослый.
По степени воздействия на детей соревнуются двое: родители и информационные продукты. Авторитет первых лежит в сфере подсознания — ребенок запрограммирован на то, чтобы верить родителю, так как без него ему не прожить. Вторых — в области эмоций.
Обладая маленьким жизненным опытом, но подвижным воображением, ребёнок хватается за любую возможность пополнить свой эмоциональный запас. То, что написано в книге (показано в фильме), он в этом возрасте принимает за жизнь.
Создавая текст рейтинга G, вы гарантируете, что в нём не будет ничего, что может навредить ребёнку (например, сильно напугать) или смутить его (перемешать понятия о том, что в нашем обществе является хорошим, а что плохим).
В продуктах рейтинга G:
1) Отсутствуют обнажение, сексуальные сцены и сцены приема наркотиков (курения, потребления алкоголя).
Слова следует понимать буквально. Отсутствует сцена обнажения, это не значит, что герой не может быть голым:
«На другом стуле помещался тоже завитой, но совершенно голый, белокурый и худощавый мальчик лет восьми. Он не успел ещё простыть после представления; на тоненьких его членах и впадине посреди груди местами виднелся ещё лоск от испарины; голубая ленточка, перевязывавшая ему лоб и державшая его волосы, была совершенно мокрая; большие влажные пятна пота покрывали трико, лежавшее у него на коленях. Мальчик сидел неподвижно, робко, точно наказанный или ожидающий наказания.»
Д. В. Григорович «Гуттаперчевый мальчик».
Отсутствие сексуальных сцен также не означает, что не могут быть упомянуты отношения между полами:
«Одной из фрейлин пришлось надеть деревянные башмаки и пойти на задний двор.
— Что возьмёшь за горшочек? — спросила она.
— Десять принцессиных поцелуев! — отвечал свинопас.
— Как можно! — сказала фрейлина.
— А дешевле нельзя! — отвечал свинопас.»
Г. Х. Андерсен «Свинопас».
Упоминание курения:
«Он сунул воробья за пазуху рваной бабьей кацавейки и, протягивая Яшке недокуренную цигарку, предложил:
— На, докури.
Машинально Яшка взял окурок и, не зная, куда его девать, спросил несмело:
— А козла ты зачем съел?»
А. П. Гайдар «На графских развалинах».
Мальчишка-беспризорник предлагает Яшке (главному герою) закурить. Яшка так и не закурил, бросил окурок.
2) Могут употребляться выражения, выходящие за рамки вежливой беседы, но только те, что встречаются в повседневной речи.
«Я сказал: «Вы дура, тётя Тамара! Чтоб вы лопнули! И вообще вон из моего дома. Чтобы ноги вашей толстой больше здесь не было». Я сказал это про себя, в мыслях, так, что никто ничего не понял.»
В. Ю. Драгунский «Денискины рассказы».
3) Возможны эпизодические, обусловленные жанром, ненатуралистические (т. е. без физиологических подробностей) описания:
— заболеваний человека (за исключением тяжёлых) или их последствий в форме, не унижающей человеческого достоинства.
«Состояние её ухудшалось с каждой неделей, и болезнь, назревавшая в ней в течение нескольких лет, вдруг разразилась с необычайной силой. В то время при исследовании и лечении грудных болезней уже начинали руководствоваться полезными советами Лаэнека. Однако, врач, осмотревший Фантину, безнадёжно покачал головой.
— Она обречена.»
В. Гюго «Козетта».
— несчастного случая, аварии, катастрофы либо ненасильственной смерти без описания последствий, которые могут вызвать страх.
«Ударившись о землю, шар, как мячик, подскочил кверху, описал в воздухе огромную дугу и снова опустился вниз. Корзину снова ударило о землю и поволокло. Шар налетел на что-то твёрдое и лопнул с оглушительным треском. Бульку перевернуло в воздухе, и он с отчаянным визгом побежал в сторону. Незнайка вывалился из корзины и остался неподвижно лежать на земле.»
Н. Н. Носов «Приключения Незнайки и его друзей».
— физического и психического насилия (за исключением сексуального) при условии торжества добра над злом, выражения сострадания к жертве насилия или осуждения самого насилия.
«Петя зарыдал и бросился к Эдвардсу, выходившему в эту минуту из уборной.
Беккер, раздражённый окончательно тем, что вокруг послышалась брань, одним движеньем оттолкнул Петю от Эдвардса и дал ему с размаху пощечину.
— Schwein! Швынья!.. тьфу!.. — сказал Эдвардс, отплевываясь с негодованием.
Но что уж дальше рассказывать!
Несмотря на лёгкость и гибкость, Петя был, как мы сказали выше, не столько гуттаперчевым, сколько несчастным мальчиком.»
Д. В. Григорович «Гуттаперчевый мальчик».
— антиобщественные или преступные действия при условии, что они осуждаются.
«Чиполлино призадумался.
— Значит, попасть в тюрьму — это большая честь? — спросил он.
— Выходит, что так. Тюрьмы построены для тех, кто ворует и убивает, но у принца Лимона всё наоборот: воры и убийцы у него во дворце, а в тюрьме сидят честные граждане.
— Я тоже хочу быть честным гражданином, — заявил Чиполлино, — но только в тюрьму попадать не желаю. Потерпи немного, я вернусь сюда и всех вас освобожу!»
Дж. Родари «Приключения Чиполлино».
Этот пример иллюстрирует, как в условиях ситуации шиворот-навыворот (честные люди в тюрьме, а воры во дворце) автор показывает, что это неправильно. Чиполлино не хочет в тюрьму даже при условии честности.
Пособие по выбору рейтинга для текста на основе прокатных рейтингов Американской Киноассоциации и возрастных критериев для информационной продукции в России.
Что такое рейтинг
Давайте определимся для начала, а зачем вообще нужна система рейтингов. Некоторые считают, что рейтинг предохраняет стыдливых или чувствительных читателей от слишком жестоких или откровенных сцен. Это не так. Вернее, не совсем так. Ваша чувствительность или стыдливость — ваше личное дело. В современном обществе давно принята точка зрения, что секс не является грехом, а насилие — естественный компонент демократического решения проблем (как вам вооруженные силы ООН?). В наше время было бы неверно говорить, что секс — это всегда пошло, а насилие — это всегда грязно. Наоборот. Если взрослая, психически здоровая личность не умеет видеть в естественных половых отношениях красоту, а в проявлениях социально допустимой агрессии — стремление к защите и справедливости, то это сигнализирует о её несоответствии времени.
Тем не менее, существует информация, которая, как считается, действительно воздействует на психику деструктивно. Почему я подчеркиваю «как считается»?
Дело в том, что не существует никакого идеального человека. Высшие цели, любовь к жизни, гуманизм — все это мы придумали сами так же, как когда-то придумали бога. Человек настоящего ничуть не лучше человека прошлого. Он просто перешел из одной формы выражения эмоций в другую, как если бы снял тунику и надел вместо неё джинсы. Живем мы все в обществе — и неважно, каких придерживаемся взглядов, учитывать тенденции времени придётся. Поэтому предлагаю совершить экскурс в увлекательный мир современных стереотипов.
Человек нашего времени существует во власти двух сил — созидания и разрушения. Попросту: жизни и смерти. Причем, заметьте, пожалуйста, смерть торжествует. Кем бы вы ни были, какое бы положение ни занимали, чего бы вы ни достигли, конец у всего один. А поскольку в небесный рай с птичками и цветочками мы уже не верим, смерть для нас — небытие, ничто. Именно поэтому современные люди стремятся к двум вещам: детям и/или творчеству, славе. Только это дает иллюзию того, что после нас останется хоть что-то. Но и эта иллюзия не спасает. Дети уйдут, слава угаснет. Да что там дети — само человечество не будет жить на Земле вечно. Уже давно существуют прогнозы, когда и как именно исчезнет привычный для нас мир. И неизвестно, сможем ли мы к тому времени найти другое место для обитания. А отворачиваться от этих знаний невозможно.
Теперь о позитиве. Но жить-то хочется! И хочется сейчас. Желательно счастливо. И вот современный человек принимается окружать себя сказками. О мире, о добре, о справедливости. О том, как он сам, высокий и прекрасный (человек — это звучит гордо), своими собственными руками, побеждая природу, кует себе судьбу и счастье.
Реальность прорывается и в эти сказки. Картонный персонаж, — говорим мы про героя, который живет в выхолощенном мире нами же созданных иллюзий. — Неинтересно.
Вернемся к рейтингу, он-то тут при чем? А рейтинг — это и есть та самая дозировка реальности. Которая готовит нас к тому, насколько произведение будет соответствовать удобным для нас жизненным стереотипам или, наоборот, эти стереотипы разрушать.
Изначально система рейтингов создавалась для того, чтобы защитить детей от информации (от правды), которая может нанести вред (в современном понимании) их физическому, психическому или нравственному развитию. А потом оказалось, что существуют и взрослые, которые тоже хотели бы быть защищенными. Традиционно к этой категории относятся люди с неустойчивой нервной системой, люди консервативных взглядов, беременные женщины и пожилые.
Обобщим сказанное. Рейтинг не является критерием художественной ценности произведения. Пошлым может быть и текст с пометкой 18+, и текст 12+. Рейтинг — это предупреждение о том, насколько текст соответствует или не соответствует комфортной картине мира современного человека. А также сколько моральных сил, зрелости и личностной свободы он требует для восприятия.
В следующих частях подробно на практике рассмотрим все рейтинги и их составляющие.
Зачем нужен рейтинг
Поднатужившись, после нескольких тысяч лет исканий и метаний, человечество выдало гениальный в своей простоте ответ на вопрос «Зачем мы здесь?». Чтобы жить! Поэтому в наше время принято считать, что жизнь имеет наивысшую ценность, что счастье достижимо, мы движемся к прогрессу, а нравственное совершенствование — моральный долг каждого уважающего себя человека. И хотя все эти истины не имеют никакого научного подтверждения, а значит, мало чем отличаются от известной легенды о получении скрижалей, учитывать их придётся.
Итак, на основе заповед… категорического императива)) строится воспитание современной личности. Оно включает:
— понимание личностью ценности своей жизни;
— уважительное отношение к другим личностям;
— добровольное следование общественным нормам;
— стремление к деятельности.
Человек не имеет врожденного понимания этих вещей (а если и имеет, то сие науке неизвестно), его надо научить. Поэтому на время воспитания ребенка отгораживают от части информации, которая по мнению общества может направить его не на ту дорожку. Рейтинг — это и есть тот самый барьер. Теперь зная, что общество хочет получить на выходе — либеральную личность — посмотрим, от какой информации предлагается ограждать детей:
— от сцен насилия и жестокости.
Считается, что они могут вызвать снижение чувствительности к страданиям других и сделать ребёнка более агрессивным, чем он мог бы быть.
— от того, что может напугать.
— от наготы и сцен сексуального характера.
Считается, что нагота взрослого может напугать ребёнка (из-за того, что тела взрослых и детей различаются) или вызвать комплексы (по той же причине), а сексуальные сцены спровоцируют слишком ранний или повышенный интерес.
— от сцен употребления наркотиков и вообще любой информации, которая может повредить здоровью ребенка.
Без комментариев, всё и так понятно.
— от нецензурной лексики.
Потому что не принято.
Опираясь на эти критерии, можно сказать, что вся информация, которую мы будет рейтинговать, условно различается:
1. По форме (натуралистичности изображения) — способна вызвать страх, агрессию, интерес к половой сфере или возбуждение.
2. По содержанию — пропаганда желательного или, наоборот, нежелательного поведения.
Также надо заметить, что в разном возрасте ребёнок по-разному оценивает информацию на основе уже имеющихся установок. Следовательно, планка запретов будет потихоньку снижаться.
Восходящее солнце окрашивало небо и воды Средиземного моря в кроваво-красный цвет. Боуда сидел на корточках, опустив руки в набегавшие на песчаный пляж волны. От его пальцев по воде плыли жирные тёмные полосы. Лицо он уже умыл, и капли бусинками сверкали на чёрной коже.
Привлечённый шорохом песка, Боуда поднял голову. В слепящих лучах солнца он с трудом разглядел направлявшуюся к нему по кромке прибоя фигуру. Странная, тонконогая, она при приближении превратилась в белую женщину. Средних лет, бледная кожа, светлые волосы, стянутые в хвост. Женщина была одета в простую белую футболку и старые джинсы. На шее, на черном шнурке, висел металлический значок.
— Джозеф Боуда? — спросила она. — Я лейтенант полиции Алессандра Лами. Хочу задать вам пару вопросов.
Боуда промолчал.
— Не понимаете по-английски? А итальянский? Хорошо, — Лами усмехнулась. — Но я все же кое-что вам скажу. А уж вам решать, стоит ли со мной разговаривать. Сегодня утром на Кроличьем пляже обнаружили труп девушки-волонтёра. Она была растерзана на куски, словно её рвали волки. Это второй случай на Лампедузе за четыре дня. Первый — тоже молодая девушка-волонтёр. Они прибыли помогать мигрантам. По словам свидетелей выходит, что вы, сеньор Боуда, по нескольку дней ошивались вблизи девушек, будто следили за ними. Вам есть что сказать?
Боуда промолчал. Лами наклонилась над ним, уперев руки в колени и доверительно понизив голос, сказала:
— Те бедняги из Африки, что заполонили этот крохотный остров — мы постараемся им помочь, чем сможем. Но на каждой яблоне найдется гнилое яблоко. И вот таким мы совсем не рады.
Лейтенант выпрямилась, смерила Боуду взглядом и, развернувшись, пошла прочь.
— Тупая сука, — внятно бросил Боуда в спину Лами.
Женщина развернулась.
— Что ты сказал?
— Sielewi, — ответил на суахили Боуда, виновато разводя руками.
— «Не понимаешь», — кивнула Лами. — Вот что я тебе скажу, пацан. У меня пока нет законных способов тебя прижать. Но с каждой минутой я всё больше сомневаюсь, что они мне нужны. Я тебя достану. Unajua?
Лейтенант подождала ответа. Боуда ничего не сказал. Лами хмыкнула и, развернувшись, ушла.
Весь день Боуда, казалось бы, бесцельно бродил по острову. Его видели в палаточном лагере, наполненном дымом костров, вонью, криками и разноплеменным гомоном. Он выстоял очередь в миграционном центре и получил тарелку спагетти и бутылку воды. Ходил на пляж и глазел, как грузят выловленные из моря трупы с утонувшей мигрантской посудины в машины — рефрежираторы, одна из которых раньше перевозила сыры, а другая — колбасы. Все эти перемещения принесли свои плоды. Боуда узнал, где живёт Лами. Лейтенант снимала комнату в маленькой вилле, на северной оконечности острова. Окна комнаты выходили в сад.
К вечеру неприятные ощущения, преследовавшие Боуду весь день, полностью завладели его существом. Желудок стягивало, напала непреодолимая зевота, постоянно выделялась слюна. В ушах тамтамами бухала кровь. Наступала пора охоты. И добычей на сей раз станут не нежные девушки, а старая жёсткая карга, посмевшая угрожать ему.
Найти уединённое место на переполненной людьми Лампедузе было не просто. Но Боуда ещё накануне присмотрел пустынный берег с огромными валунами. Наступила ночь и в небе повисла красная луна, когда он прокрался на пляж и лег под камнями. Его била дрожь, пальцы свела судорога, на губах выступила пена.
— Боуда! — крикнул он в ночь. — О, Мать-Гиена!
Уши его вытянулись и заострились, жёсткая чёрная грива протянулась от затылка вдоль по хребту, руки покрыла короткая желтоватая поросль с тёмными пятнами. Он сморщил рыло, обнажая острые зубы, и поднялся, шатаясь. Задрав морду к небу, распахнул слюнявую пасть и захохотал, радуясь началу охоты. Опершись руками о землю, зверь, быстро перебирая лапами, побежал на север берегом моря.
Боуда легко перемахнул невысокую ограду и оказался в саду. Перед ним возвышалась белая стена виллы. Окно в комнату Лами было распахнуто, и зверь видел силуэт женщины, лежащей на кровати на боку, накрывшись с головой одеялом. Боуда еле сдержал радостный хохот и, пуская слюни, пополз к окну. Он бесшумно вскочил на подоконник и скользнул в жаркую тьму комнаты. Прокрался к кровати и когтистой лапой сорвал одеяло.
Лами не спала. На Боуду смотрели глаза, почему-то полностью залитые чёрным. Кожу женщины покрывала белая мелкая чешуя. Зверь ошеломленно замер. Лами зашипела и, распахнув рот, полный мелких острых зубов, вцепилась в горло Боуды. Зверя резануло болью, он зарычал и рванулся, пытаясь стряхнуть непонятную тварь. Но Лами была сильнее. Вместе с потоком крови из Боуды вытекали силы. Спустя минуту зверь сдался и рухнул на пол.
Лами плюнула струйкой тёмной крови гиены на лохматый труп и прошипела:
— Это моя земля, блохастая ты псина!
Восходящее солнце окрашивало небо и волны Средиземного моря в кроваво-красный цвет. На пустынном пляже сидела ламия и тщательно мыла руки в солёной воде. Горький привкус крови гиены всё ещё стоял во рту. Смыть его не представлялось возможным никаким вином. А вот вкусом другой крови… Например, той пухлой девочки из Сомали. Ламия довольно заурчала.