И этот чужак пытается убить Полторашку! Ту самуюПолторашку, которую должен убить Яма, только Яма и никто другой, кроме Ямы! Его! Законную! Добычу!!!
Подобная несправедливость была столь вопиюща, что Яму буквально взорвало изнутри. Взревев, словно гиппопотам, сам себе на собственной же свадьбе отдавивший самое дорогое, Яма вскочил и обрушил на голову чужака всю мощь последних разработок военной науки и техники. Прикладом – держать за ствол оказалось удобнее.
Чужак хрюкнул и обмяк. Но на Яму уже прыгнул кто-то со спины, из темноты. Прыгнул, надеясь врасплох застать. И тоже нарвался на прикладом в зубы. Разворачиваться Яма умел стремительнее коралловых змеек, а застать врасплох охотника-марона? Ха! Размечтались.
Второе тело улеглось в пыль рядом с первым – Яма мельком успел отметить ту же самую длинную надписьна продавленном шлеме. Хороший приклад у штурмовой винтовки! Прочный, главное.
А дальше стало не до раздумий и отмечаний – из темноты забарачного угла попёрли массово, и пришлось попотеть, отмахиваясь. Проход там узкий, и больше, чем по трое, им никак не получалось. Да и то кто-то в разобранный сортир таки сверзился, ругался потом. К тому же поначалу нападавшие ещё пытались соблюдать тишину и не стреляли. Хотя какая может быть тишина, когда у Ямы дрянолин из ушей прёт?
А приклад у винтовки действительно хороший был – только на шестом шлеме треснул. Но к тому времени Яма уже разжился чьим-то огнемётом и возрадовался – тяжёлыми баллонами бить оказалось куда сподручнее, и удар получался знатный, враз нападавшего сносило. Винтовкой, как ни старайся, так не получится – весу в ней маловато.
Яма только-только во вкус вошёл, когда какой-то придурок стрелять начал и стало кисло.
Нет, поначалу, вроде, сирена была. Но Яма и сам ревел не хуже, а потому не заметил. А потом пришлось падать носом в пыль и прятаться за трупами, благо их Яма немало вокруг навалил. Чуть поменьше бы – и хана, импульсы шли над самой землёй, длинными очередями. Яма лежал, нюхал вонь горелого мяса, слушал шипение обугливающихся тел, за которыми прятался, и гадал – на сколько ещё попаданий хватит того жирного, которого он завалил последним? Мощный был мужик, сгорит не сразу. Ещё выстрелов пять выдержать должен. Четыре… вот ведь снайперит кто-то, нет бы чтобы мимо…Три… Да что им там неймётся-то? Нету тут живых давно, нету!.. Два…
Спасла его Полторашка – сдёрнула за ногу в сортирное углубление, в котором сама давно уже стрельбу пережидала. И откуда только силы взялись? Яма-то ведь поначалу даже сопротивляться пытался, не разобравшись. Повезло – сортир глубоким рыли, на совесть. Нырять не пришлось, даже когда над краем прокатился огненный шквал – кто-то из защитников решил перестраховаться. Хорошо, что тут всё такое высокотехнологичное и узконаправленное – оказалось достаточным просто пригнуться. Опалило немножко затылок и спину – и всё. Со старым добрым напалмом такие шуточки не проканали бы.
Яма не сразу и понял, что Полторашкадавно уже что-то ему говорит. Включился на середине где-то.
– …здесь обрыв триста метров, никто не думал! И разломы сплошные, туман всё время. Это ж совсем безбашенным надо быть… вот и не ждал никто. А они как знали! Самый тёмный угол! Ха! Мы с тобой герои! Если бы не я… я поссать сюда бегаю, а чего, ближе же, ночью не охота до кабинок тащиться… Если бы не я, да с голой жопой… разведчик ихний, что первым лез – придурок полный! Поразвлечься решил, ха! Придурок. Придушил бы по-тихому сразу – и развлекайся, пока тёплая. Никаких проблем! Так нет же – живую ему подавай… ха! А с живой – проблемы, это же и ёжику… Ловко ты его! По-божески!
Вот тогда-то Полторашка и сказала Яме, что он – бог смерти. Ну или имя бога носит, не важно. Всё равно приятно. Поскольку получается, что Яма всё равно немножечко бог, если имя такое носит. Потому что случайностей в этом мире не бывает и всё такое. Это тоже Полторашка сказала. С почтением так. С уважением даже. Яме сразу и убивать её расхотелось – зачем убивать, если всё справедливо и с уважением? Умная женщина. Не всем же красивыми быть.
А потом стрельба как-то совсем неожиданно прекратилась. И сверху раздался знакомый спокойно-равнодушный голос. Словно спрашивающему было совершенно не интересно, что именно ему ответят.
– Нарушаем?
Яма вскинул голову, обмирая. Сержант стоял на краю сортирной… ну ладно, пусть тоже побудет ямой – всё-таки жизнь спасла! Так вот – на краю этой самой выгребной ямы сержант и стоял, чуть склонив голову к левому плечу и рассматривая находящегося в яме Яму с неподдельным интересом. Смотрел сверху вниз – но сейчас хотя бы обоснованно, не придерёшься. Его фигура, подсвеченная сзади штабелем горящих досок, почему-то не казалась чёрным силуэтом на фоне огня. Наоборот. Светло-серая форма его словно бы светилась. А, может, это светился сам сержант – с него станется.
Интереса в сержантских глазах было столько, что Яму продрало до печёнок. Но Яма обмер ещё больше, когда разглядел, что в левой руке сержант держит его местами подпаленный рюкзак, а в правой – штурмовую винтовку с погнутым стволом и треснувшим прикладом. И покачивает ею слегка, словно бы укоризненно…
– Никак нет! – ничего не подозревающая Полторашка опять тихонько заржала. – Тут просто место опасное. Свалились вот. Засыпать бы надо, а то вдруг ещё кто свалится!
Пару ударов сердца сержант рассматривал с интересом уже Полторашку, продолжая покачивать винтовкой. Покорёженный ствол равномерно ходил влево-вправо. Потом вдруг замер.
– Вот и займётесь, – сказал сержант негромко и равнодушно. – Вычерпать и засыпать. Вдвоём. Завтра. А пока – приведите себя в порядок.
И пошёл себе мимо. Словно и не было только что героически отбито подлое нападение четырёхбуквенных, словно и не валялись по всей базе обгорелые трупы чужаков
– Вот же блин! – Полторашка досадливо сплюнула. – Сама себе работёнку спроворила, надо же… ну ладно – я, у меня язык без костей, но к тебе-то он чего прицепился? Не повезло, одно слово. Пошли, что ли, мыться? А то до завтра времени почти и не осталось, да в таком виде нас в казарму и не пустят!
– А я тоже сюда нассал, — сказал вдруг Яма невпопад, сам не зная, зачем. – Когда разбирал. Ну и… сейчас. Тоже вот.
Полторашка сначала взглянула непонимающе, а потом заржала по своей извечной привычке:
– Это что – мы с тобой ко всему ещё и друг друга обоссали? Гы! Два зассанца!
Сначала Яма ужаснулся.
На какую-то пару секунд – но до полной одури. До оторопи, до полуобморочного состояния, до судорожного спазма в мошонке, которая в панике словно попыталась втянуться внутрь тела. Почему-то он сам никак не воспринимал ситуацию с этой точки зрения – пока Полторашкавслуз не сказала, сама не понимая, что говорит.
Обмен водой тел, никакому шаману не расплести.
Так что же это теперь получается?..
Она что – намекает?..
И только когда Полторашка снова начала ржать, скаля неровные жёлтые зубы и запрокидывая лицо – белое, словно брюхо у дохлой рыбы, – до Ямы вдруг дошло.
Она – не из его деревни. Она вообще не из маронов.
Ей неоткуда знать про подобные обычаи.
Других маронов в Зоне нет, Яматогда единственный прошёл отборочный тест. Так что не знает она ничего и ни на что намекать не может. И никто ей не объяснит, не расскажет – просто некому рассказывать да объяснять. Сам Яма – уж точно не станет. Не дурак же он.
От облегчения ли, от недавней ли близости смерти или от чего другого, но Яму тоже на ржач пробило. Жив остался после такой переделки – да одного этого уже достаточно для полного счастья. А тут ещё и от уже практически свершившейся женитьбы на этой колченогой уродине отвертелся! Радость, однако? Конечно же, радость!
Странным было только, что к радости этой почему-то примешивалось лёгкое сожаление. Но Яма решил не забивать себе голову подобными пустяками.
В закутке за бараком было темно. Слепой угол срабатывал и ночью – крутящийся прожектор сюда не пробивал, рельефно обрисовывая пронзительно-белым светом с чёткими фиолетово-чёрными тенями каждый мельчайший камешек в полутора метрах от Ямы. Ритмично, каждые восемь секунд. Но не тревожа густой чернильный мрак у забора. Стена барака загораживала надёжно.
Сейчас осторожно, придерживаясь рукой этой стены, дойти до глухого угла. Три шага вглубь непроницаемого мрака, словно в воду чёрного торфяного озера входишь. Потом, так же на ощупь, вдоль бетонной плиты. Тоже три шага. И ещё несколько.
Тут уже надо щупать обеими руками – левой вдоль забора вести, правой впереди шарить. Пока правая не наткнётся на край доски. Вот тогда – оно самое, значит. Ага. Отлично…
Яма ведь не дурак какой. И вовсе не случайно он их тут так складывал. Удобненько так. Словно лесенку. Раз-два – и ты уже на заборе. И – заметьте! – на заборе, погружённом в тень. Ибо двухэтажный барак надёжно загораживает от прожектора бетонные плиты до самого верха. Единственное, кстати, место, Яма специально несколько вечеров потратил по-первости, проверяя. Идеальный план!..
Но идеальный план оказался нарушен в самом начале – столь любовно и удобное подготовленное Ямой место отхода было занято. Причём дважды. Двоими, то есть. Парочка расположилась у самого угла барака – Яма чуть на них не наступил. Спас инстинкт охотника. Впрочем, эти двое были настолько увлечены друг другом, что, возможно, не заметили бы, даже наступи Яма на них.
Яма распластался на краю выгребного провала – даже мысленно он не собирался именовать это вонючее углубление собственным именем! – и зажмурился, ожидая, пока глаза привыкнут к чернильной темноте. Очень мешал прожектор – хотя теперь он и не доставал напрямую, но ритмичные яркие вспышки рядом всё равно не давали разглядеть хоть что-нибудь вне освещаемой ими зоны. Любвеобильную парочку Яма не видел. Зато слышал – будьте нате! Сопение, возня, постукивания… ну конечно! Можно даже и не спрашивать, кто именно тут развлекается. Никаких сомнений – во всяком случае, по поводу женщины. Так металлически цокать и пощёлкивать коленным суставом лишь одна из них умеет. Поскольку сустав искусственный.
Да что за наказание! Судьба, похоже, заодно с этой сволочной Полторашкой – и они вместе измываются над бедным Ямой. Стоило только ему смириться с тем, что убить её так и не удастся, стоило мужественно скрепить ноющее о несбыточном сердце – и вот тебе. То ли подарок, то ли очередное издевательство. Вот она, Полторашка. Рядышком. Не надо искать, метаться по лагерю, заглядывать в чужие отсеки. Просто рискнуть. Подкрасться неслышной тенью, протянуть руку и чиркнуть по горлу. Несложно.
Правда, есть ещё её неизвестный партнёр. Он вряд ли останется в стороне, когда его любовные развлечения столь грубо прервут. Значит, придётся и его. Скверно. Очень скверно убивать человека не в бою, да ещё и со спущенными штанами. Лишний грех на душу. Ма не одобрит, а уж Бабуля… лучше, если Бабуля вообще не узнает об этом.
Потому что убить придётся. Искушение слишком велико, пройти мимо невозможно. Да и сложно это – мимо пройти, самый удобный проход по темноте перекрыт, а если обходить выгребное углубление справа, то возникает сразу две проблемы. Во-первых, там не было заботливо выстроенной Ямой лесенки из досок, и забираться на стену пришлось бы, создавая лишний шум. И во-вторых – что было куда существеннее – там луч прожектора уже вполне себе доставал до верха этой самой стены.
Поразмыслив так, Яма решил, что всё-таки случившееся – подарок судьбы, а не её насмешка. А от подарков судьбы не отказываются. Грех это. Да и несправедливо как-то. А несправедливостей Яма не терпел.
И вот когда он уже начал осторожно приподниматься, примериваясь, куда будет сподручнее ударить, ориентируясь исключительно на звук, всё это и случилось.
Парочка завозилась активнее, а потом на секунду распалась с невнятным воплем:
– Ах ты, сука!
И снова сцепилась в единое целое, переместившись на полметра правее – и тем самым выйдя из-под защиты угла барака. На долю секунды их обоих залил ослепительный свет прожектора – Полторашку со спущенными до колен штанами и огромного незнакомого мужика, чьи лопатообразные руки сдавливали её шею отнюдь не в любовной ласке.
Что куда важнее – мужик был повёрнут к Яме спиной. И луч прошёлся как раз по этой спине, высвечивая корпоративно-базовую принадлежность.
«ForwardOperatingBaseHawk»,
Нет, конечно же, Яма не прочел этого и не запомнил. Он просто понял, что надпись неправильная – слишком длиннаяЮ, слишком мелкая, вместо родных четырёх буквBREST, которые каждый день видел Яма на спине собственной формы, одевал её когда. И на спинах соседей по бараку. И на воротах базы. И на рюкзаках. И на винтовках даже.
Не то чтобы Яма грамотей какой, но одно слово в четыре буквы от четырёх слов в кучу букв отличить сумеет и страус.
Чужак!
Яма, например, восемь крупных кристаллов раздобыл. И ещё пару десятков совсем мелких. Потому что наплевать ему было на собственную безопасность, напролом пёр, а люди такое чувствуют и поперёк дороги вставать опасаются. Увесистая кучка получилась, никогда ещё у Ямы в кармане столько не брякало. Яма даже считать замучался. И плюс ещё три, что ему по сержантской бонусной карточке вместе с месячным жалованьем выдали. Шахтёры ещё долго будут Ямой детей пугать, это да, хорошо погулял. Душевно. И время заодно скороталось.
А сегодня ещё и славную винтовку приныкал. Вообще-то, в ясную погоду, когда атаки подземных монстров не предполагалось, такие вот тяжёлые штурмовые хреновины выдавались лишь под личную подпись и только на время тренировочных стрельб. А потом их полагалось сдавать обратно. И тоже под запись. Но Яма давно уже внимание обратил, что если стрельбы перед ужином, то все торопятся, и дежурный по оружейке в том числе. А потому и не особо тщательно пересчитывает, так, по головам скорее. А уж по списку, как в другие дни, не перед ужином если – не сверяет точно.
На ужин Яма не пошёл, хотя есть хотелось зверски. Но Яма уже второй день в столовой не появлялся. И даже не из коварных побуждений оттянуть начало погони, чтобы не сразу поняли и хватились – бесполезно. Поверка ведь до завтрака, на ней отсутствие и обнаружат.
Просто делалось тошно при одном воспоминании, как штрафники шуршали подносами, подальше отсаживаясь. И как полз по залу шёпоток с пересмеиваниями – это люди сведущие вводили в курс дела тех, кто раньше не знал ничего. Яма и не предполагал, что такие имелись. Оказалось – довольно много. Ранее. Теперь-то уж точно всем доложили…
Мерзко было до звона в ушах и сведённого судорогой горла. Яма не смог проглотить ни куска. Так и ушёл.
Ничего, недолго уже. Яма – воин и охотник, перетопчется. Дома иногда неделями голодать приходилось, если год сухой выдался и зверьё далеко ушло. Тут расслабился на дармовых харчах, два дня всего, а желудок подводит, словно последний раз в него что попадало дней десять как, не ближе.
Особо Яма опасался за приныканную винтовку – а ну как кто сунется под койку и обнаружит? И потому, побыстрее покончив с разборкой последнего куска сортирного пола, вернулся в казарму и до самого отбоя так на койке и просидел, не поддаваясь на провокации. Соседям довольно скоро надоело прикалываться, предлагая открыть окно и проветрить помещение – тем более, что Ямин напарник по отсеку так шутить опасался, а Яма, хотя на подначки и не реагировал, но на всяких мимо проходящих смотрел очень недобро, отчего притормаживать им становилось как-то ну вовсе не в кайф. Шутить же на полном ходу тоже не слишком удобно. Не говоря уж о том, что открывающихся окон в отсеках не было. Только в коридоре.
После отбоя Яма заснул почти мгновенно и ничего не опасаясь. Знал, что бить его сегодня не полезут, сил на ночной переход потребуется много, а инстинкт охотника не даст проспать дольше необходимого.
Так и случилось.
Проснувшись за полночь, Яма несколько минут полежал, прислушиваясь к окружающему. Но всё было тихо. Относительно тихо, конечно, как может быть тихо ночью в помещении с фанерными стенками и вовсю храпящим на верхней койке хмырём-соседом. Хмырь этот, с которым Яма вторую неделю делил отсек, но имени которого так и не запомнил, храпел знатно, с присвистами и постанываниями. И захочешь – ничего кроме не услышишь.
Яма осторожно вытащил из-под койки с вечера собранный рюкзак. Довольно тощий, надо сказать – трёхлитровая фляга, которую Яма собирался наполнить из реки, личное оружие, обмотанное запасной футболкой, чтобы не звякнуло не ко времени, моток веревки с раскладной кошкой на конце, пара запасных батареек к личному пистолету. Куртку он не стал упаковывать, сразу надел – это в казарме тепло, жарко даже, а в пустыне ночи холодные. И пофиг, что лето. Осторожно вытащил из-под койки винтовку, повесил на плечо. Вынул из-за голенища тонкое лезвие, погрел в руке. Вышел в общий коридор, аккуратно притворив за собою фанерную дверь.
Казарма спала.
В коридоре было почти светло из-за множества фонарей вокруг плаца и полосы препятствий. Каждые восемь секунд луч вращающегося прожектора падал на казарму, отпечатывая на дверях отсеков белые квадраты окон с чёткостью фотовспышки. Именно из-за этого прожектора даже в самые жаркие ночи двери отсеков невозможно было оставить открытыми настежь – попробуй, засни, если в глаза тебе бьют ритмичные вспышки каждую девятую секунду.
Из-за неплотно закрытых дверей доносились ночные шорохи, сонное бормотание, храп, шумное дыхание и скрип подвесных рам. Осторожные шаги Ямы ничем не нарушали эту ночную симфонию. Тут главное – ступать неритмично, делая разные интервалы между шагами и замирая невпопад. И тогда не то что усталый человек – но даже и чуткое настороженное зверье тебя не заметит. И потому прикемаривший на посту дежурный даже головы не поднял, когда Яма неслышной тенью скользнул мимо него на женскую половину барака.
Это не было запрещено, хотя и не поощрялось. Заведение Матушки Крольчихи предлагало к услугам солдат и офицеров отнюдь не только девочек, учитывая специфику. Каждый добывает кристаллы, как умеет. И чем умеет. А женщины-бойцы не меньше мужчин нуждаются в том, чтобы снять стресс и расслабиться. Желательно – с красивым, умелым и хорошо оплаченным мальчиком, а не своим братом-солдатом, который и в казарме надоел до тошноты.
Но правил на это счёт не существовало, и среди солдат тоже нередко складывались пары – иногда на одну ночь, иногда и на более долгий срок. А потому Яма не особо опасался быть застуканным ночью на женской половине – наказания за это не грозило.
Только вот если его тут сейчас поймают – побег придётся отложить на завтра.
А завтра – не факт, что дежурный по оружейке не хватится пропавшей винтовки. Или любопытный сосед не сунет нос, куда его не просят…
Отсек, в котором обитала Полторашка, Яма разведал заранее. Третий с дальнего краю. Нижняя койка, как и у него. Это облегчало задачу – тихо убить спящего на верхней было бы сложнее, а тут ерунда. Главное – одновременно полоснуть по горлу и аккуратно придавить руки-ноги, чтобы не дёргалась. А то начнёт биться в агонии – и обязательно кого-нибудь разбудит. Лишние жертвы. Лишний шум.
Зачем? Яма же не зверь какой.
Третья от дальнего входа дверь была прикрыта неплотно, приглашающе зияя тёмной щелью. Очевидно, из-за жары. Удачно. Осторожно потянув створку на себя, Яма просочился в отсек. Постоял, приучая глаза – по сравнению с темнотой отсека в коридоре было почти светло. Прислушался, пытаясь вычленить из ночных шорохов дыхание двух спящих женщин, разделить их, прочувствовать нужное…
Что-то было не так.
Яма нахмурился, не понимая ещё. Затаил собственное дыхание, весь обращаясь в слух, даже глаза закрыл…
Женщина с верхней койки всхрапнула. Выпростанная из-под одеяла рука свесилась с бортика, чуть не задев Яму по плечу, тот еле успел отшатнуться. Замер, опасаясь, что женщина проснётся. Но та не проснулась, её ровное сонное дыхание отчетливо слышалось в темноте отсека.
Одно дыхание…
Обида была такая неожиданная и жгучая, что Яма чуть не расплакался. Сел на нижнюю койку, уже не опасаясь, что та скрипнет. Ощупал сбитые простыни. Тёплые. Но при такой жаре это не показатель, может, Полторашка сразу после отбоя ушла, и не вернётся до самого рассвета. Не обшаривать же теперь все отсеки на мужской половине, прислушиваясь под дверью – тут? не тут?
Почему-то раньше такой вариант развития событий совсем не приходил Яме в голову. Может быть, потому что сам он Полторашку в качестве женщины не воспринимал совершенно – вот и не мог поверить, что нашёлся кто-то, думающий иначе. Но вот нашёлся же! Притом рядом совсем…
Уходить, не убив её, было обидно до чёртиков. Но оставаться – лишний риск. Конечно, есть шанс, что она придёт через пять минут. Ну или десять. Неудобно же дрыхнуть вдвоём на узкой казарменной койке, а вряд ли они там будут до утра развлекаться, никаких сил не хватит. Может быть, всё-таки подождать – хотя бы немного? Очень уж не хочется уходить, оставляя недоделанное…
Но она может и совсем не придти. Вполне. Яма ведь не знает, сколько сегодня ребят в самоволку ушли до утра. Может, у любовника Полторашки сосед как раз и ушёл. И они, натешившись, давно уже дрыхнут друг под дружкой, каждый на собственной койке, со всеми удобствами. Не станешь же проверять каждый отсек, светя всем спящим в лицо фонариком…
Можно, конечно, вернуться к себе. Тихой тенью проскользнуть обратно мимо дремлющего дежурного. Сунуть рюкзак под койку, и винтовку туда же, раздеться, залезть под тонкое армейское одеяло и притвориться, что никуда сегодня уходить не собирался вовсе.
А завтра ночью всё повторить. В надежде, что Полторашка таки будет на месте и всё получится как нельзя лучше.
Можно, конечно.
Только где гарантия, что она опять не уйдёт дрыхнуть к своему любовнику?
Или что сосед, решив пошарить в поисках кристаллов под Яминой койкой, не наткнётся на совершенно неуместную там штурмовую винтовку и не поднимет шум?Или что дежурный по оружейке не хватится недостачи?
Нет.
Оставаться нельзя.
Лишний риск.
Уходить нужно сейчас, как это ни обидно…
Яма вздохнул, легко поднялся с чужой койки и вышел в коридор, осторожно притворив за собой дверь уже второго за эту ночь отсека.
Следующие четыре дня были самыми длинными в жизни Ямы. Даже когда в шесть лет он подхватил лёгочную лихорадку и почти три недели давился вязким тягучим кашлем, даже тогда дни не тянулись так медленно. И никогда ещё Яме не приходилось столько думать…
Самое паршивое, что даже подраться толком ни с кем не удавалось. Смешочки всегда звучали за спиной. Мерзкие такие и никому вроде как лично не принадлежащие смешочки и сдавленные подхихикивания. Когда оборачиваешься, багровея и стискивая кулаки – и натыкаешься на деланно-недоумевающие взгляды. Все на тебя смотрят – но у всех при этом морды кирпичом и губы поджаты в птичью гузку. Этакая непробиваемая кирпичная стена, украшенная неровной линией страусиныхжоп. А за спиной тем временем снова прокатывается хохоток, и тянет обернуться уже туда. Но на дне уставившихся на тебя вроде бы таких невинных глаз тоже плещется спрятанный смех, и страусиные жопы дрожат, подёргиваются, готовые вот-вот разродиться круглыми яйцами хохота. Пока ещё сдерживаемого, но стоит тебе только отвернуться…
В первые два дня было ещё как-то повеселее. Трижды удалось подразмяться. Два раза ночью, сначала почти сразу после отбоя, не очень серьёзно, так, типа проверочки. А потом – уже под самое утро, в глухой предрассветный час. Наверное, эти любители посмеяться за чужой счёт наивно полагали, что Яма после вечернего успешно отбитого нападения успокоится и задрыхнет без задних ног. И его можно будет взять тёпленьким.
Только Яма не совсем уж дурак, чтобы спать, когда в казарме никто не спит, а только вид делают. Дышат старательно так, похрапывают даже. Глупцы. Спящий человек совсем иначе дышит, и храпит он иначе, Яме ли не знать?
Короче, в первую ночь Яма повеселился. Хорошо так. Душевно. Ажнак почти до нормальности полегчало. И совсем уж ему хорошо стало, когда на утренней поверке двоих недосчитались. Значит, таки удалось серьёзно помять, до лазарета, хотя они и в брониках были почти все. Пустячок, а приятно.
Только радость недолго продлилась – на той же утренней поверке Яма рыжего Арика углядел. А ведь вроде сильно тогда поломал, думалось – месяца на два, как минимум, в медсанчасть уложил, а может и вообще на Большую Землю отправил. Так ведь нет же! Вот он, стоит себе, словно ни в чём не бывало, зубы скалит, рыжий недобиток. Такой же щуплый и горластый, как и ранее. И даже зубами не поредевший – вон же как скалится, гад! Непонятно даже, чем весь плац тогда заплевал.
И не поумневший ничуть.
Стоило этому рыжему засранцу увидеть, что Яма его заметил, как он носом закрутил, словно принюхиваясь, и тут же рожу скривил и руками перед лицом замахал, глаза выпучивая. Как будто бы действительно что-то унюхал непотребное и теперь запах этот мерзкий отогнать пытается.
Остальные ржали уже чуть ли не в голос, совершенно не скрывая глумливых ухмылок. При этом на Яму все так старательно не глядели, что никакой возможности не было оскорбиться персонально. Не бросаться же на всех, да ещё и на глазах у сержанта. Тем более, что в глазах этих, обычно свинцово-серых, тяжёлых и тусклых, именно в этот момент живым ртутным серебром заплескался вдруг интерес.
Но Яма сунул стиснутые кулаки поглубже в карманы комбинезона – и интерес в глазах сержанта погас, остыл, затвердевая и тускнея до обычного мутно-оловянного состояния. Через минуту уже казалось, что и не было там никогда живого серебра, привиделось просто.
В третий раз Яму подкараулили уже днём, за бараком. Там как раз глухой угол между стеной и забором, небольшой такой пятачок, который не просматривается ни с плаца, ни от дежурки, только от временного и уже полуразобранного Ямой сортира и видать. Сюда народ прятался «на покурить», и попахивало тут далеко не только благородным табачком. Сортиром, конечно, тоже несло, хотя им вроде бы уже больше года не пользовались – кому охота над дырой корячиться, когда чистенькие биокабинки на каждом углу? Но и разобрать всё руки не доходили, пока Яма вот под горячую сержантскую не подвернулся.
Сам Яма ни никотиновыми «палочками самоубийц», ни куда менее вредной ганджей особо не баловался, предпочитая табак жевательный, прочищающий носоглотку и обостряющий зрение, да и зубам придающий благородный жёлто-оранжевый оттенок. Жевать его можно в открытую, никто и слова не скажет. Если, конечно, не будешь сплёвывать офицерам на ботинок. Так что шёл сюда сейчас Яма потому, что просто хотел отдохнуть. Посидеть немножко в тишине и покое, чтобы не доставали.
Но просчитался.
За бараком его встретили дружно. В четыре кулака и один тяжёлый армейский ботинок.
Вспоминая тот случай позднее, Яма склонялся к мысли, что это была случайность. Скорее всего, никто не собирался подкарауливать именно его. Просто совпало так неудачно. Он был зол и вообще на грани, весь день вертелся, пытаясь поймать заспинный смешок – всегда заспинный, ну вот хоть вконец извертись! Он хотел немножко отдохнуть от этого почти нестерпимого напряжения и постоянных попыток изловить весельчаков с поличным. Он так привык за этот день постоянно оборачиваться, что почти не смотрел вперёд – вот и врезался в этих пятерых, не глядя, да со всей дури.
Они голова к голове в этом закутке стояли, плотной кучкой такой, и что-то там делали внутри этой кучки. И настолько были заинтересованы в этом, делаемом, что ни на что вокруг внимания не обращали ну вот совсем. Вот и на Яму не обратили.
Кажется, они что-то там просыпали, когда Яма в них врезался.
И почему-то среагировали очень бурно, слова доброго не сказав. Возразили действием. Четверо – кулаками, а один – так даже и ногой.
Позже Яма пришёл к выводу, что частично и сам был в той потасовке виноват. И даже извиниться хотел. Но не смог вспомнить – кто же из штрафников точно там был. Потому что тогда на глаза ему словно красная пелена упала, его ещё никто и ударить-то толком не успел, а уже дрянолином накрыло. Так разозлился.
А в себя пришёл, когда в закутке никого не осталось. Только брызги крови на бетонной плите забора. Да звуки поспешно удаляющихся шагов – не очень твёрдых таких, с подволакиванием, но торопливых…
На рукопашку в тот день Яма так и не пошёл. Просидел в закутке до вечернего построения. Хотел и на него забить, но сообразил, что тогда сержант объявит его в розыск. Поскольку вечернее построение – это святое, все самоволки только опосля него планировались.
На построении за спиной опять глумливо хихикали, пользуясь тем, что Яма стоял в первой шеренге и обернуться не мог.
Вечером, когда все прочие штрафники наслаждались короткими часами относительной свободы, Яма разбирал стенку временного сортира, складывал доски аккуратной стопочкой рядом с забором –и думал.
Никогда в своей жизни он столько не думал. А тут пришлось.И чем больше Яма думал, тем сильнее огорчался. Потому что по всему выходило, что ни сегодня, ни завтра уйти ему не получится. То есть – ещё как минимум два дня терпеть.
Терпеть не хотелось.
Хотелось сегодня же ночью придушить Полторашку, а заодно, может быть, наглого Арика заодно, если под руку подвернётся, но вот Полторашку – точно придушить. И валить через забор, сделав всем остальным древний жизнеутверждающий жест. Пусть и не увидит ночью никто, но чисто для себя.
Только вот объясняться потом с Ма, почему ей не пришли деньги за этот месяц, хотелось ещё меньше, чем терпеть. А с нею объясняться рано или поздно обязательно придётся. Ма – не тот человек, который способен простить кому-нибудь такую кучу кредитов. Чего доброго, ещё обратно погонит – выбивать. Он ведь месяц почти дослужил, два дня осталось, значит – положено.
Нет уж.
Проще подождать эти самые два дня. Получить, что причитается, отправить Ма – и только после этого линять. Тогда будет фору целый месяц – прежде, чем Ма тревогу поднимет и искать бросится. А за месяц много чего случиться может. Да и бонусы, опять же, капнуть должны, всё не с пустыми карманами уходить.
Долго ли это – два дня?
Иногда – очень долго…
Но зато можно многое успеть.
Яма собрался, приготовившись достойно принять удар, каким бы сильным он ни оказался.
Полторашка с минуту стояла напротив Ямы, сосредоточенно морща лоб. А потом ударила. Немного сбоку, в живот. Странно так, тремя сомкнутыми пальцами, словно и не била вовсе, а просто ткнула по-дружески.
Удар вышел совсем слабеньким.
Но довольно болезненным – по кишкам от него прошла неприятная дрожь, словно мокрой рукой хватанул кабель заземления в потрескавшемся кожухе. Несмертельно, но очень противно. Подлый удар. Наверняка тоже из сержантских приёмчиков.
Яма хотел было рассмеяться, показывая, что никакие самые подлые удары ему не страшны.
И понял, что не может вдохнуть.
И рук поднять тоже не может. Противная ноющая слабость расползалась по груди, плечам, через локти и до самых пальцев, и невозможно было их не то что поднять – шевельнуть даже просто. А боль в боку нарастала, вгрызаясь во внутренности, из просто неприятной становясь мучительной, а потом и нестерпимой. Яма упал – сначала на колени, ноги вдруг сделались ватными, а потом завалился на бок, ничего уже не соображая от дикой, буквально наизнанку выворачивающей боли, засучил ногами.
Он бы кричал – но голоса не было…
Сколько длилась эта пытка – Яма не мог бы потом сказать. Наверное, не очень долго, иначе он бы попросту задохнулся. Но по внутренним часам прошли века, прежде чем скручивающая внутренности дикая боль начала потихоньку отпускать и Яма смог со всхлипом втянуть в себя воздух. Задышал, мелко и быстро, подтянув колени к животу и прикладывая неимоверные усилия, чтобы не стонать на каждом вдохе и перестать корчиться.
– Убедились? – словно через вату донёсся до него спокойный голос сержанта. – Сила – не главное.
И тут, словно мало было уже случившегося унижения, к вящему ужасу Ямы его кишечник с шумом опорожнился, вызвав новый приступ веселья штрафников, сбившихся в кучку вокруг.
– По местам. Продолжаем работать, – голос сержанта раздался уже издалека. Вокруг закопошились, зашаркали. Но смешки прекратились далеко не сразу. А кто-то под шумок довольно болезненно пнул Яму тяжёлым армейским ботинком под рёбра.
Яма не отреагировал. Продолжал лежать на боку, прижав колени к животу и плотно зажмурившись. Он был бы рад потерять сознание. Он был бы рад умереть. Но боль, как назло, стихала, рассудок прояснялся. Уже можно было дышать без всхлипов и, наверное, шевелиться. Яма слышал отрывистые команды, хриплые выкрики и удары возобновившейся тренировки. Всё это звучало отдалённей, чем раньше – похоже, сержант увёл штрафников к полосе препятствий. Яма лежал, по-прежнему плотно закрыв глаза и вжимаясь щекой в сухую землю. Его трясло. Никогда и ничего не желал Яма так страстно и неистово, как оборвать весь этот кошмар. Умереть или хотя бы потерять сознание – надолго, до темноты, навсегда – ему было всё равно, чем завершится запредельный и совершенно нереальный ужас происходящего, лишь бы завершился он побыстрее.
Но ни умереть, ни потерять сознание так и не случилось. А случился сержант, ткнувший ботинком в плечо и сказавший:
– Кончай притворяться. И приведи себя в порядок.
И пришлось вставать и идти по плацу под насмешливыми и презрительными взглядами тех, кто ещё сегодня утром смотрел на Яму с опасливым уважением. Да что там утром – десять минут назад!
Хорошо, что Яма и раньше часто бегал на речку – и покупаться, и просто так. Через забор, конечно – и даже не потому, что в самоволку, просто обычно вломак было делать довольно крупный крюк, через забор-то напрямик как раз получалось.
Хорошо, что по пути ему никто не встретился. И тем, кто не встретился, повезло, и Яме – грех лишний на душу брать не пришлось.
Вода в реке была ледяная. Она всегда тут такая, старожилы говорят – даже в самые жаркие дни. С гор течёт. Это и хорошо, что ледяная. Яме было о чём подумать – и думать следовало на холодную голову.
Сержант, наверное, в виду имел душевую с прачечной, только Яме плевать на то, что там имел в виду сержант. Ну, отвалит ещё нарядов. Не смешно.
После сегодняшнего – не смешно.
Лёжа на тёплых камнях в ожидании, пока подсохнет расстеленный тут же комбинезон, Яма думал. И ещё больше, чем нагретые солнцем камни снаружи, грели его изнутри сладкие мысли о том, как он будет убивать Полторашку.
Медленно. Не торопясь. Со вкусом. Отрезая по кусочку и наслаждаясь.
Или нет. Лучше быстро. Чтобы и дёрнуться не успела. Чтобы сразу бац – и готово. В фарш, в лепёшку, в дерьмо. Моментально и без малейших шансов.
Яма больше не хотел здесь оставаться. Лучше снова голодать и мёрзнуть, чем вот такое.
Где расположен портал на Большую Землю, он представлял себе довольно смутно, но был уверен, что сумеет добраться. Не пропадёт. Даже без оружия. А там уж как-нибудь кого-нибудь уговорит пропустить. Или по затылку треснет, если уговорить не удастся. Главное – дойти.
Он мог бы уйти прямо сейчас.
Если бы не Полторашка…
Яма знал, что уйди он сейчас и оставь всё как есть – и не видать ему больше покоя. Нигде и никогда. Ни здесь, ни на Большой Земле, ни на Луне даже, если и удастся туда завербоваться. Везде и всюду днём и ночью будет грызть его осознание, что где-то далеко осталась совершенно безнаказанной так жестоко посмеявшаяся над ним мерзкая увечная тварь, недостойная даже называться человеком. И наверняка продолжает хихикать себе, вспоминая…
Какой уж тут покой!
Прежде, чем уйти, Полторашку следовало убить.
… Пришёл в себя Яма от холодной воды, в лицо выплеснутой. Закашлялся, сел – и чуть не взвыл от боли, попытавшись опереться на правую руку. А через секунду и на самом деле взвыл – когда сержант взялся своей рукой за Ямину кисть, словно бы пожать собирался – да вдруг как дёрнет! У Ямы аж искры из глаз посыпались и хрустнуло что-то в локте.
Яма вскочил, собираясь обидеться, но ещё точно не определившись – на кого. Не на сержанта же! На такого попробуй, обидься. Себе дороже выйдет.
И вдруг понял, что правая рука, до которой раньше и дотронуться было невозможно, не то чтобы шевелить ею, теперь вполне нормально сгибается. Хотя и болит, зараза, но работает вполне нормально. И пальцы шевелятся. Не зря дёргали, стало быть.
Всё-таки сержант – мужик не только сильный, но и толковый.
Но обидеться на кого-нибудь всё равно очень хотелось. И боль в руке это желание только усиливала.
И тут как раз небеса словно бы услышали Ямино пожелание – с ним в спарринг поставили Полторашку. Сам сержант и поставил, Яма аж возликовал от такой удачи. А то, что правая рука болит и надо бы её поберечь – оно не страшно, этой мелкой калечной глисте и одной левой хватит.
Сначала всё шло как надо. Яма должен был оборонятся, а эта глиста нападать. Она и нападала – яростно и неутомимо, словно взбесившаяся собачонка. А Яма каждый раз её ронял. Аккуратненько так. Левой рукой. Не бил даже – так, отмахивался. Причём и отмахнуться старался поосторожнее, каждый раз получая истинное удовольствие от правильности развития событий и не желая такое удовольствие прерывать слишком быстро. Он – победитель, наверху, а всякая шелупонь – в грязи копошится. Это хорошо. Это правильно. Это вообще единственно верный и неизменный порядок вещей.
А то, что сержант раз за разом требовал повторить и теперь молчит неодобрительно… ну так сержант скоро сам поймёт, какую глупость сморозил! Будет Яма ещё тут кланяться перед всякими… перетопчутся! Нагибаться, руки в колени упирать, спину подставлять…
Щаз!
Зачем Яме учить никому не нужные глупые трюки, если ему и без всех этих заморочек достаточно чуть рукой шевельнуть – и колченогая тля летит на утоптанный плац вверх тормашками? Ай, как красиво летит, просто сердце радуется! Яма специально осторожничал, стараясь ей прежде времени ничего не сломать. Чтобы не оборвать удовольствие слишком рано, чтобы снова и снова наблюдать столь приятную взору картину.
А потом сержант приказал им поменяться.
Теперь уже Яма должен был нападать, а Полторашка – защищаться. Применяя те самые приёмчики, на которых сержант настаивал.
Только Яма-то не дурак!
И если ему самому эту трюки на фиг не нужны – это вовсе не значит, что за другими Яма не наблюдал. Ещё как наблюдал! А потому и заметил, что в устроенных сержантом спаррингах всё вовсе не так уж и правильно происходит. И почему-то всегда проигрывает и летит на плац тот, кто нападает. Победа в поединке вообще более ни от чего не зависит – ни от размера бойцов, ни от их силы или тренированности.
Вот, значит, в чём подлость этих приёмчиков-то была, не зря они с самого начала Яме так не понравились! Отнять у настоящего мужчины и достойного воина его законную победу? Позволить всякой мелкой гнуси выиграть и наверху оказаться?
Не бывать такому!
Во всяком случае – не с Ямой.
Один раз – не считается, он тогда просто сам себе не поверил – чтобы его и вдруг так легко уронили? Но больше – шалишь.
А значит – нельзя дать Полторашкекувыркнуться ему в ноги.
Надо поймать заранее. И уронить.
Что он и исполнил, вид делая, что просто атакует. Отследил самое начало, когда она только-только в наклон пошла, и, в последний момент чуток притормозив собственное движение, от всей души вмазал ногой под рёбра. Она как раз нагибаться начала, так что удар знатный вышел, двоих соседей по пути завалила, пока задницей об утоптанную в камень землю не приложилась. И сержант как раз смотрел. Очень удачно получилось, Яма аж плечи расправил и победительно ощерился, глядя на сержанта намекающе. Должен же тот в конце концов оценить, что Яма не чета всем этим сосункам, Яма – настоящий мужчина и воин. К тому же – воин честный. И на кого сержанту опираться-то, как не на Яму?
Только лицо у сержанта – что маска. И глаза оловянные. По таким фиг чего поймёшь. Оценил? Не оценил?
– Повторить, – сказал сержант, как-то незаметно оказавшись рядом. – Ты – атакуешь. Сверху.
Наверное, всё-таки оценил. И теперь снова проверить решил. На этот раз – на сообразительность.
Только зря он Яму за совсем уж дурачка-то держит! Понятно же, что если сказано про атаку сверху – то и ждать Полторашка будет именно атаки сверху. И сможет заранее подготовиться. И встретить нехорошим. А Яма не дурак, он снова снизу ударил. На этот раз коленом в челюсть попал – Полторашка поторопилась и сама напоролась, аж зубы клацнули. Истинная услада для слуха.
Когда она снова навернулась мордой в пыль, Яма не смог удержаться и слегка наподдал по откляченному тощему заду – больно уж смешно тот торчал. Кто-то из стоящих рядом штрафников гоготнул – скорее заискивающе, чем одобрительно. Они давно уже перестали отрабатывать атаки-защиты и во все глаза смотрели на Яму. И это тоже было правильным. Пусть вечером Яме снова придётся подчищать чужое дерьмо, но сейчас он был героем.
Только вот сержант…
Сержант тоже смотрел на Яму. Нехорошо так смотрел. Оценивающе. И вдруг сказал:
– Ты не устоишь, если она ударит. Спорим?
Яма даже не нашёлся, что и ответить на такую глупость. Только плечи ещё шире расправил, подбородок задрал и руки за спину заложил, грудь выпячивая – бейте, мол, кто пожелает. После такого заявления сержанта ударитьПолторашку или хотя бы блок выставить он бы не смог – это себя не уважать и просто трусом перед всеми прочими выглядеть. Да пусть бьёт! Подумаешь! Яму и папаня бивал, бывало, Яме только на пользу шло. А тут – какое-то мелкое недоразумение, тля несчастная! Да у Ямы кулак больше её головы! Угрожал птенчик клюнуть гиену за язык, да разжёванным оказался.
Но ноги Яма всё равно пошире расставил и чуть в коленях присогнул, пружиня. Полторашка, конечно, не сержант, чё там у неё за силы-то? Но мало ли… тем более, что сержант сказал ей непонятное:
– Всем телом. Точка три. Разрешаю, – и по плечу шлёпнул. – Пошла!
Ржали все.
Яма ничего не ответил. Засопел только и мысленную зарубочку сделал. Но сразу в драку не полез.
Ждал сигнала к началу спарринга.
То, что в армии абсолютно всё можно делать только лишь по сигналу, Яма усвоил быстро…
Позже, когда окровавленного и переломанного рыжего утащили в санчасть, Яму, выбешённого до белых глаз и пены изо рта, с трудом удерживали четверо. В том числе, кажется, и сержант – не случайно же локоть потом вправлять пришлось. Впрочем, тут непонятно. Если сержант был именно тем человеком, который выдернул Яме руку – то как он сумел ударить в челюсть его же? А другой кто вырубить Яму бы не смог. Так что в челюсть –- это точно был сержант.
Яма видел, на что сержант способен. И никогда не сможет забыть висящего над пропастью штурмовика в полной экзо-броне, местами поплавленной, но вполне себе боевой. И сержанта, застывшего на самом краю обрыва. И тишину… Тишина стояла просто жуткая, только отдалённый шум реки на дне провала да слабое поскрипывание плохо подогнанных сочленений брони.
Яма не знал и знать не хотел, чем тот несчастный боевик провинился. Раз наказывают – значит, заслужил. Сержант держал его над пропастью на вытянутой руке. Не напрягаясь. Словно кутёнка, а не здорового мужика под два метра ростом – над краем обрыва видна была лишь верхняя часть, голова и тело до бёдер, ноги же уходили вниз, их Яме видно не было. И ладно бы просто мужика, хотя такой здоровяк наверняка не меньше двухсот фунтов весит, так ведь к тому же и в полном облачении, которое само по себе потянет ещё на сотню как минимум!
И держал-то сержант неудобно так, за краешек нашлемного гребня. Он же скользкий, гребень этот! И не выступает почти, как за него подцепить-то можно? Только кончиками пальцев. Но кончиками пальцев ты попробуй даже пустую ее удержи! Яма поначалу так и подумал, что сержант именно пустую броню зачем-то над провалом проветривает, но потом углядел под прозрачным забралом перекошенную полуобморочную морду хозяина – и обмяк за кустами, пошевелиться боясь.
Физику Яма не знал совсем. Но нутром чуял в сцене на обрыве что-то неправильное до тошноты. Когда человек держит на вытянутой руке нечто, раза в три превосходящее его самого по размеру, и при этом сам ни за что не держится и даже не отклоняется, чтобы уравновесить – тут не надобно никакой физики знать, чтобы проникнуться всей запредельной жутью происходящего.
Сержант молчал, разглядывая провинившегося. Руку он при этом держал абсолютно горизонтально, хоть с уровнем проверяй. И словно бы совсем не уставал. Провинившийся, вытянувшись по стойке (виське?) смирно, тоже молчал, только бледнел с каждой секундой всё больше и глаза всё сильнее закатывал. Потом сержант так же молча одним движением выдернул его из пропасти и швырнул на камни. Вот тут уже провинившийся заскулил, заелозил конечностями, подтягивая их к животу и постанывая, в клубок свернулся. А сержант как-то странно подёргал ногами, словно городской прохожий, жарким летом в расплавленный асфальт наступивший, да и пошёл себе. Слова худого не сказал.
Яма потом осмотрел то место, где он стоял. Уважительно ощупал углубления, выдавленные сержантскими ботинками в тёмном граните. Аккуратные такие, четкие, каждая рельефинка подошвы видна. Словно в мокром песке, а не в материковой скале вовсе. Потрогал Яма ещё теплые края этих отпечатков – и понял, что самому ему сержантом в штрафбате не бывать точно.
Вряд ли с таким может хоть что-то случиться.
Хоть в рейде, хоть где.
Услышав же от кого-то, что сержант – последнее достижение науки, Яма и вовсе порадовался за собственную смекалку да предусмотрительность. Если сержант ещё и в Науке дока – с таким куда выгоднее заодно держаться, а то окажешься невзначай куколкой на особой полочке. Тогда уже поздно жалеть будет.
Вот Яма и старался.
А рыжий Арик… он сам виноват!
Во-первых, нарывался. Ну, Яме и пришлось его поучить малёхо. Не спускать же такое всякому, да тем более – перед всеми. Но сильно калечить его Яма вовсе не собирался. Швырнул пару раз на землю – и всё. Лежи себе. Лежачих Яма не бьёт, что он – зверь, что ли, какой? Пнул бы пару раз для порядку, да и успокоился.
Кто просил этого рыжего засранца снова и снова подниматься?!
Да ещё и огрызаться в ответ! И словечки всякие обидные придумывать, да с подвывертом каждый раз, и носом крутить многозначительно. А Яма – не железный, терпеть такое от всякого!
У Ямы -дрянолин.
Ну, уронил ещё раз.
Уже основательнее. Чтобы прочувствовал этот придурок каждой косточкой. Проникся чтобы и понял – пора уняться, иначе могут и всерьёз покалечить
Добротно так уронил. Душевно, можно сказать.
И что?
Этот рыжий недоумок хоть что-то понял? Как бы не так!
Казалось бы – чего непонятного? Полежи немножко, утихомирься, смири никчемушную гордыню – ну куда тебе поперёк Ямы? Сам же понимать должен, что это всё равно как птенчику на гиену жёлтый клювик раззявить. Ну смешно же!
Так ведь нет же.
Встречались Яме и ранее непонятливые, но этот рыжий все рекорды побил.Не сломай ему Яма ногу – так бы, наверное, и продолжал каждый раз подниматься, сплёвывая осколки зубов и размазывая кровь по стремительно опухающей роже. Вот же придурок! Яма-то ведь к тому времени уже в боевой раж вошёл и ничего не соображал, это ж понимать надо! Такое с ним редко случалось, но уж если довели – в родной деревне прятались все, наученные горьким опытом. Он бы и этого рыжего убил, не остановился. И ничуть не жалел бы потом – а доводить не надо!
Если бы сержант так вовремя не вырубил ударом в челюсть.
Случай окончательно разобраться с Полторашкой представился в тот же день, на рукопашном. Не то, чтобы Яма всё заранее спланировал, просто повезло – ну, во всяком случае, это он поначалу так подумал, что повезло. Обрадовался даже. Знал бы, чем на самом деле всё обернётся – вообще бы на рукопашку в тот день не ходил. Перетоптался бы. И пусть сержант ещё дополнительными дежурствами награждает, даже на сортире. Самые паршивые наряды лучше, чем тот кошмар, которым для Ямы в тот день рукопашка закончилась.
Не ожидал он от судьбы такого подвоза. Ну совсем. Всё ведь поначалу довольно удачно складывалось.
В драках, что с оружием, что с голыми руками, Яме отродясь равных не было. Без оружия – так оно даже и сподручнее получается. Если кураж прёт, то винтовка там или плазмомёт какой часто и вовсе мешаются. Где там упомнить, за что держать да на какую кнопку жать, когда кураж и дрянолин аж из ушей? Вот и лупишь дорогущей техникой по подвернувшейся образине, словно не винтовка это, а простая штакетина, из забора выдернутая. А прапорщик потом глаза пучит и визжит, словно кастрируемый поросёнок, и сержант ругается за порчу казённого имущества. И опять бедному Яме вместо бонусных плюсиков наряды вне очереди.
Нет уж!
Без оружия – оно спокойнее.
А ежели кураж вдруг в иную сторону потянет и широкая душа большего запросит – то разжиться какой-никакой дубасительной хреновиной несложно. То увесистое и габаритное, что первым под руку подвернётся и не слишком серьёзно к основанию приваренным окажется – то и подойдёт. Яма не привередливый. Как-то, помнится, ещё во время учёбки в охотку погонял ребятишек из спецназа. Показалось ему, что они между собою по его поводу подсмеивались. Косились ещё к тому же, нехорошо так косились. А Яма такого не любит. У него от такого сразу что-нибудь в башку бьёт, не дрянолин – так моча. Ну и подошёл – разобраться. Слово за слово… А они тоже не шиком бриты, приёмчики там, подсечечки…
Уронить попытались.
Да только Яму фиг кто уронит, кишка тонка. Яма сам кого хочешь уронит. Прежде, чем Яма своё взрослое имя получил, ему многих об себя уронить довелось. Оттого-то и именем своим он гордился, оттого-то и на Полторашку обиделся всерьёз. Ибо о святое она язык свой грязный теребить стала. Да к тому же с подвывертом. Сравнить его гордое имя и ту вонючую котловину у забора, это же надо додуматься было!
Такого Яма не прощал. Он мужик хотя и простой, но с понятием.
Вот и тогда, в столовке учебной. Не стал он с приёмчиками заморачиваться. По-простому выдрал металлический стол, ухватил его за единственную ножку – и пошёл гонять спецназовцев по всему спальному корпусу. А стол тот, между прочим, четырьмя болтами к полу прикручен был. И каждый болтик – в ладонь длиной и толщиною в большой палец. Ямин палец, это понимать надо. Хорошие такие болтики, за них потом отдельно от прапорщика влетело. Ну и за стол, конечно, Яма ведь его сильно помял, пока промахивался. Крышка чуть ли не воронкой свернулась, даром что тоже металлопластиковая и вроде как ударопрочная.
Позже, когда дрянолинслегонцаподвыветрился, а спецназовцев из-под диванов и шкафов повынимали и подоставали с карнизов, Яма под распекания сержанта и прапорщика вздыхал, опускал голову и вид делал, что осознал и прочувствовал, а про себя гордился. Стол с четырьмя болтами – это, пожалуй, покруче той секвойи будет, которой папаня все уши прожужжал. Да и весело было этих придурков из тумбочек выколупывать, приятно вспомнить.
Так что занятия по рукопашному бою Яма любил поболее многого прочего в новой жизни. Ну, может быть, чуть поменьше, чем отражения нападений лезущей из провала нечисти – но уж точно больше, чем никому не нужные уроки, на которые их всем взводом гоняли чуть ли не каждый свободный день. Зачем мужчине уметь считать? Чтобы все подумали – какой он жадный? Это женское дело! Им, конечно, считать надо, им хозяйство вести и всё такое. Но мужчине-то зачем?
А вот подраться с приличным человеком – самое что ни на есть мужское занятие.
Или с не очень приличным…
Поначалу Яме повезло не то чтобы сильно – его поставили спаринговаться с рыжим недомерком по имени Арик. Яма было даже расстроился слегка, что помахаться как следует не удастся – ну не бить же в полную силу эту вот мелкую шмакодявь? Да и воспоминания о тоже рыжем (везёт же Яме на рыжих!) немце ещё совсем свежие. Хотя немец, конечно, сам виноват, что нарвался, никто его не заставлял лезть, ежели хлипкий такой. Но всё равно неприятно как-то. Вот и сейчас — стоило Яме углядеть перед собой рыжую шевелюру, как всё удовольствие от предстоящей драки испарилось быстрее, чем случайно оброненная Ма монетка в папанином кармане.
Но тут рыжий совершил ошибку.
Стрельнув глазами по сторонам – слушают ли? – он демонстративно принюхался и спросил нарочито громко:
– Яма, это ты что – меня так боишься? Или просто от вчерашнего не отмылся?
Яма аж ошалел от подобной наглости. Завертел башкой, высматривая. Ну, точно! Вон оттуда прилетели, с соседней сторожевой. Вот же пакость какая!
От внезапной и ничем незаслуженной подлости со стороны судьбы Яма чуть поспешил и даже слегка промазал. Обычно в рейдах с ним такого не случалось, только на стрельбище, дрянолин своё дело знал на отлично. А тут – стыдобища! Уложил свои три хоть и в голубое пятно, но по самому краю. И тут же зашипел на вдохе от досады – чужие три шарика легли точно по центру пятна. Словно издеваясь. Вот же гады!
Тварь качнулась и вдруг опустила уже занесённую было ногу не вперёд, а чуть в сторону. Метра на три вбок. Вроде немного. Но…
Яма охнул.
Теперь, если тварь и далее будет двигаться по прямой, её путь пройдёт с той стороны большой накопительной платформы. Ещё два-три шага – и всё! Огромная конструкция, напоминающая приподнятую над землёй на множестве тонких опор цистерну надёжно перекроет Яме сектор обзора, укрыв тварь от выстрелов. Яминых выстрелов.Зато конкурентам ничто не помешает – их вышка как раз с той стороны расположена. Вон как лупят уверенно, наверняка аж прыгают от радости, гады, что увели законную Ямину добычу.
Впрочем, это ещё Бабуля надвое. Вы лупите, дурачки, лупите – пока что вы на Яму работаете, каждый ваш выстрел. Может, и успеем ещё. Вон как пластина синим сияет… сколько уже туда уложено? Больше трёх Яма считал с трудом, но помнил, что много. Вот ещё три. Вернее – два раза по три – конкуренты не дремлют. Словно на самом деле издеваются! Не могут же они не понимать, что пока работают на Яму?
Залп. Палец дрожит на кнопке. Синее свечение режет глаза. Ещё полтора шага. Два из трёх зарядов ушли впустую – вспыхнула и расплескалась огненными брызгами невовремя подвернувшаяся под выстрел блоха. Зато конкуренты не оплошали. Ну же! Ну!!!
Нет.
А до края платформы – полшага. И уже занесена многосуставчатая нога, и корпус качнулся вперёд…
И на винтовке индикатор мигнул, переключаясь на зелёный – давай! Ещё есть шанс! Последний! Давай… а иначе трофей уйдёт паршивцу с соседней вышки, вон как метка синим сияет, уже совсем немного осталось, возможно – следующий же выстрел…
Вдавливая кнопку, Яма чуть шевельнул стволом – и три огненных мячика дружно ударили в край накопительной цистерны.
Ничем незащищённая платформа – это вам не монстрячья броня. Сгустки высокотемпературной плазмы растеклись по ней стремительным огненным ураганом, сжигая и взрывая на своём пути всё, что могло гореть и взрываться. Клубы жирного чёрного дыма и мельтешение огня сразу же резко снизили видимость.
То ли тварь попыталась возразить, отмахиваясь клешнёй, да и задела чё не то ненароком, то ли опорную стойку перебило одним из взрывов, но платформа медленно завалилась набок, к радости Ямы окончательно перекрыв обзор наглым конкурентам. Сам Яма при этом, правда, тоже потерял малейшую надежду на трофей – густые чёрные клубы дыма загораживали тварь не хуже упавшей платформы. Но это – дело десятое. Главное, что ценный приз не достался наглым выскочкам, возомнившим о себе невесть что.
– Эй! Ты же штрафник, да?
В пылу схватки с бордовопанцирным монстром Яма совсем позабыл о лопоухом соседе. Но тот теперь сам напомнил о себе.
– Точно! Штрафник! Так чего ты тут, когда ваши там? Не слышишь, что ли?
И действительно – противный зуммер срочного общего сбора давно уже ввинчивался в барабанные перепонки. Но Яма воспринимал его просто как ещё одну составляющую общебоевого шума – наравне с шипением плазмы, визгом близкого рикошета, лязгами, громыханьем и азартными вскриками.
Зуммер пикал ускоренно и вроде как бы даже возмущённо – значит, вызов идёт давно. Времени учить наглого бойца уму-разуму не оставалось. Не удостоив его даже взглядом, Яма ссыпался по вертикальной лесенке и выскочил на площадку перед воротами. Все уже были там, и даже успели построиться. Сержант покачивался с носка на пятку и молчал раздражённо. Увидев Яму, сузил глаза, кивнул словно бы сам себе.
– Идти цепью. Не отставать. Вперёд не лезть. В туман не лезть. Всем перейти на автономный режим, – и после секундной паузы, немного иным тоном. – Броню активировать.
Вот же гад! Ведь вроде бы ни к кому конкретно не обращался, и не упрекал даже – но все головы дружно повернулись в сторону Ямы. Словно дёрнул кто за невидимые ниточки.Яма ткнул пальцем в кнопку активации, досадуя на весь белый свет. Но больше всего – на сержанта. Неужели тот не понимает, что Яма не дурак и имеет соображение, когда чего можно, а когда не очень? А ведь вроде как умный мужик, этот сержант, мог бы и понять уже.
Но злиться времени не было – тяжёлые створки ворот уже ползли в стороны. Выскакивать наружу штрафникам предстояло первыми, как всегда. Хоть что-то в этом паскудном мире остаётся неизменно хорошим – независимо от обстоятельств.
Яме нравились рейды.
Конечно, одиночные куда круче, но на безрыбье и пони – носорог. К тому же по опыту прошлых вылазок Яма прочно усвоил, что сержанты не особо ругаются, если ты не слишком точно исполняешь всякие глупые приказы. Ну вроде этого вот – вперёд не вырываться и в туман не лезть. Ага, щаз! Разбежались.
А зачем тогда было сказано перейти на автономный режим и тратить дыхательную смесь? Просто так, что ли? Не-а. А где она ещё нужна, кроме как в синем тумане, дышать которым только монстры с мутантами и могут, а нормальному человеку – смерть?! Да и как удержаться в строю, если дрянолин кипит в крови, а послушная броня подхватывает и усиливает любое движение, превращая даже рядового бойца в супермена, что уж о Яме-то говорить!
Взбежать по вертикальной скале? Легко! Перепрыгнуть разлом метров в пять шириной? Запросто! Сдёрнуть луну с неба и надавать наглым монстрам по наглым бордовым мордам? Да легче лёгкого! И стрелять, стрелять, стрелять – во всё, что шевелится и не слишком напоминает человека.
Того скорпена-патриарха Яма, правда, больше так и не встретил. Не повезло. Зато из-за обломка скалы вывернулась приличная сколопендра, метра два в холке, ярко-бронзовая и довольно шустрая для своих габаритов. Яма её добил зажигательной гранатой – трёх плазменных зарядов в упор ей оказалось недостаточно. Сильная тварь. Расплёсканных скаутов он не считал – вот ещё, на шелупонь всякую внимание обращать. Пусть новобранцы гордятся каждым подстреленным разведчиком – на втором или третьем десятке и до них дойдёт, что нечем тут особо гордиться.
Вот сколопендра, тем более бронзовая – дело другое. Вполне себе трофей.
Позже, когда напор тумана иссяк и воздушным пушкам удалось-таки отогнать редеющие клубы обратно к пролому, Яма вместе с остальными штрафниками ещё какое-то время обшаривали окрестности и добивали зазевавшихся или подраненных тварей. Вне привычной атмосферы те были вялые и неагрессивные, оборонялись слабо, нападать так и вообще не пытались. Никакого интереса, короче.
Яма так и вообще заскучал.
Может, и шарить бы прекратил, если бы не надеялся найти двойной кристалл. Говорили, что такие иногда попадаются после боя там, где был самый густой туман и шла самая жаркая схватка. За каждый найденный двойной умники из Лаборатории давали вдесятеро против одинарного, и найти его было бы отличным завершением дня.
Но кристалла Яме не попалось ни единого, ни двойного, ни одинарного. Зато он подобрал полутораметровый гранёный усик, толщиной в палец, упругий и бронзовый. Явно от сколопендры. Не клешня, конечно, но в качестве трофея сойдёт. Тем более, что клешней у сколопендр не бывает вовсе.
Супернавороченная винтовка Яме разонравилась окончательно.
Не, заряд, конечно, мощный. Скауты с одного выстрела вдрызг и мелкие сопли, а обычно на них раза два по три уходило. Но в бою, когда счёт идёт на секунды, почти полминуты перезарядки – роскошь непозволительная. Обычная штурмовая куда надёжнее будет.
Возвращаясь, Яма прошёл мимо догоравшей платформы. Даже специально слегка притормозил и пошарил вокруг. Но ни одного кусочка тёмно-бордового хитина так и не обнаружил. Скорпен-патриарх уполз в разлом недобитый. Сильная тварь. Живучая.
Подошла Полторашка – по-домашнему уже, расслабленно, с откинутым лицевым щитком и винтовкой на плече. Сплюнула. Плевок зашипел на раскалённом металле. Пнула протезом покорёженную опорную стойку. Усиленный сервоприводами брони удар получился нехилым – металлические скобы смялись гармошкой, словно бумажные.
– Вот ведь сволота! – сказалаПолторашка, ещё раз сплюнув. – Стрелять не умеет, а туда же… Если бы не этот косорукий олух, я бы того богомола точно завалила. Он же сиял уже, что твоя лампочка! Ещё бы выстрел, два… ну, три…
Яма отвернулся, пряча довольную улыбку, и зашагал к воротам.
Жизнь потихоньку налаживалась.
Тварь, что медленно и неукротимо тащила своё неповоротливое тело прямо на третью метеовышку, была огромна. Больше гиппопотама. Больше слона. Больше дажемультистихийного танка. Больше всего, что Яма видел как на Большой Земле, так и тут, в Зоне за Порталом.
Её размеры завораживали, внешний вид напоминал результат противоестественной связи чудовищного богомола и шагающего экскаватора. Причём где-то в родословном древе затесался и мутировавший крабопаук – иначе откуда взялись вот эти огромные клешни по бокам спереди, чуть пониже зазубренных жвал, напоминающих горизонтальные экскаваторные ковши? За плечами (или коленями?) двигались ещё то ли две, то ли три пары хватательных клешней поменьше, отсюда казавшихся вообще не толще спички. Но Яма видел прыгающих вокруг монстра скаутов – они не доходили этой громадине и до первого сустава опорных конечностей. Значит, на самом деле каждая такая спичка – не тоньше бедра взрослого мужчины.
Знатный враг.
Великолепный трофей.
Первый выстрел Яма засандалил по твари на чистом дрянолине – даже и подумать ни о чём не успел. Увидал только – а палец уже сам сработал и нажал, куда надо. Отдачи почти не было – экспериментальная винтовка стреляла не зажигательными снарядами, как обычная штурмовая бандура у бойца справа, а чем-то вроде маленьких шаровых молний. И настроена была на короткие залпы, одним нажатием выщёлкивая сразу три.
В запале Яма совсем позабыл, что винтовка экспериментальная и стрелять из неё он не умеет – все три огненных мячика легли точнёхонько в цель, чуть ниже грудной пластины твари. А, может, дело и не в забывчивости вовсе, а в дрянолине. На стрельбище-то какой дрянолин? Маета одна.
На том месте, куда попали выстрелы, тёмно-бордовая броня посветлела до ярко-алой и даже вроде бы слегка высеребрилась. Яма возликовал – скорпен попался траченый, кто-то его, похоже уже подпёк, вон как быстро цвет сменился! – и уложил туда же ещё три заряда. Потом, с промежутком в двадцать пять секунд – столько требовалось супер-винтовке для перезарядки – следующие три.
Показалось или нет, что пластина ещё посветлела, а серебристость начала наливаться лёгкой голубизной? Наверное, всё же показалось, рановато для такого монстра, у них запас прочности ого-го!
Теперь всё дело решала скорость – успеет ли тварь подойти к периметру на расстояние прицельного плевка до того, как постоянно повреждаемое выстрелами место нальётся пронзительной синевой, грозящей взрывом. Если не успеет – у Ямы над койкой появится новый трофей. Всем трофеям трофей! Бордовый. Такого ни у кого нет. Если же успеет – периметру хана. Выделения этих тварей разъедают металл так же быстро, как горячий чай – кусок сахара. Керамлит сопротивляется чуток подольше. Но именно что чуток.
Всё же недомудрили чего-то умники из Лаборатории, полминуты – слишком долгий срок для перезарядки. За это время тварь успевает сделать почти полшага. А шаги у неё ого-го! Но делать нечего, и можно разве что попытаться за время ожидания высверлить в бордовом панцире дырку взглядом. Можно также придумать множество отличнейших проклятий для лабораторныхнедоумников. И пожалеть, что Наука – удел женщин, и сам Яма куколку, конечно, смастерить вполне способен, да только вот толку от неё будет меньше змеиного члена. Многое о чём можно успеть подумать и пожалеть за двадцать пять секунд ожидания..
А можно так же успеть увидеть, как в светящееся голубым (точно! Светящееся!) пятно под грудной пластиной твари один за другим втыкаются ещё три огненных мячика.
Не Яминых!
Чужих!