Ночью ему не спалось, и, вспомнив об одном важном деле, он приказал привести к себе Финиана.
Тот до сих пор содержался под стражей: были сомнения, не причастен ли он к заговору. Но и Антейн, и Хебер на пытках клялись, что нет.
Его привели прямо в королевские покои: после того, как Ригальдо заснул, Исли ушел к себе. Когда стража ввела Финиана в комнату, Исли листал бумаги: читал прошения и доносы и правил указы. Он сделал конвоирам знак удалиться, и они с побратимом остались одни. Финиан терпеливо ждал, пока Исли заговорит первым, но тот не спешил, дописывая свой черновик.
– Почему ты ничего не рассказал? – спросил он наконец, вытирая перо о чернильницу.
Побратим гулко вздохнул.
– Я ничего не знал. Если бы знал, отговорил бы дураков от гиблого дела.
– Не такое уж гиблое. Ригальдо мог умереть.
– Мог, – Финиан покорно опустил голову. – Но это уже не имело смысла. Его надо было травить раньше. А теперь-то чего ж…
– Почему? – Исли посмотрел на него в упор.
Финиан молчал.
– Ну давай, говори. Ты тоже считаешь, что я околдован?
Побратим покачал головой. И досадливо произнес:
– Нет никакого колдовства. Просто… человек привыкает. Ко всему привыкает: к жене, с которой его поженили родители, к детям, к собаке новой… Этот… – ему все-таки пришлось сделать над собой усилие, – королевич… Из него тогда красивая девка вышла. И орет громко, стража говорит… Только вот кровь Хебера еще даже не остыла.
Исли закусил губу, чтобы не выдать себя. Верно. Кровь его побратимов еще толком не остыла, а он уже сосал хер другого мужика. Нехороший он человек.
– Они были предателями, – жестко сказал он.
– Дураками они были.
Исли несколько мгновений изучал лицо Финиана, а потом потребовал:
– Поклянись, что не станешь желать смерти моему супругу.
Тот вздохнул:
– Клянусь.
– Вот и хорошо, – Исли отложил перо и потянулся. – Стража тебя больше не задержит. Можешь возвращаться к себе. Завтра приходи на воинский смотр.
Финиан покачал головой, глянул исподлобья:
– Я не чувствую себя в праве быть свободным, пока ты, государь, тоже не поклянешься кое в чем.
Исли поднял брови. После долгой паузы Финиан снова заговорил:
– Поклянись, что обзаведешься первым ребенком до конца года. И тогда я буду спокоен, что мои друзья и соратники умерли не напрасно. Все, чего они хотели – это процветания твоего рода. Это… чадо Норфлара… не родит тебе сыновей.
Пламя свечи колыхалось и дрожало. Глядя в прозрачную лужицу растопленного пчелиного воска, Исли сказал, не поднимая глаз на побратима:
– Клянусь.
*
На следующий день Ригальдо спустился к обеду. Все разговоры среди придворных, допущенных к королевской трапезе, постепенно заглохли. Люди, ждущие, когда Исли подаст знак к еде, замолкали, глядя, как Ригальдо опускается в пододвинутое для него кресло. Исли смотрел на него – красивого, невозмутимого, сильного, в привычных черных одеждах – и думал, у скольких людей при взгляде на принца всплывают перед глазами кровавые подробности вчерашней казни, в то время как сам он видит другое: сумрачную спальню и выгнувшееся над простынями тело, белую полоску зубов, раскрасневшееся лицо и волосы, прилипшие к вискам…
Тут его выбросило из щемящих воспоминаний вспышкой гнева: перед Ригальдо поставили тарелку, до краев полную «черным супом» – щедро приправленной специями похлебкой из густой крови.
Вассалы обмерли.
– Так, хватит, – Исли махнул распорядителю.
Он собирался выяснить, кто сегодня снова так неудачно пошутил, чтобы при всех опустить его лицом в суп и держать, пока не начнет захлебываться, но Ригальдо его опередил:
– Все в порядке, ваше величество, – сказал он, перемешивая ложкой похлебку. – Это я сам попросил на кухне.
– Уверен? – тихо спросил Исли.
– Уверен, – пробормотал Ригальдо, не отрывая взгляда от красного месива. – Пора разобраться и с этой слабостью.
Он вытянул губы трубочкой и осторожно попробовал похлебку. Подумал – и зачерпнул еще. Коротко облизал губы.
Дворяне в тишине потянулись к своим ложкам.
За окном потемнело еще больше и, кажется, снова пошел неугомонный дождь. Исли с трудом различал очертания предметов в комнате. Весь его мир сузился до ощущений рук на шее и чужого дыхания на лице. Ригальдо тоже поднялся на ноги – он тянулся к Исли всем телом и целовал в губы, не отрываясь, как будто хотел его выпить. Так сильно, жадно и отчаянно, как будто земля под замком вот-вот должна была раскрыться и поглотить их. Так, по крайней мере, казалось самому Исли, который стоял, замерев и боясь пошевелиться, и в голове у которого творился какой-то рубленый фарш.
Он знал, что зрелище экзекуций действует на людей распаляюще – некоторые прямо перед помостом приходили в неистовство, кидаясь на соседей в толпе. Однажды женщина дурного поведения призналась ему в таверне, что ходит смотреть на казни потому, что после этого испытывает небывалое возбуждение, которое давно уже не вызывают у нее мужчины сами по себе. Исли подумал, что не хотел бы знать, что испытывал Ригальдо там, на балконе, наблюдая за тем, как на эшафоте умирают его враги. Что-то настолько сильное, что в нем вскрылась вся боль, копившаяся долгие дни плена, как вскрывается весной река из-подо льда, и теперь ее несло, смывая плотины – и Ригальдо вместе с ней. Исли стоял и думал, что, как более взрослый и мудрый человек, должен остановить это половодье… Но не собирался этого делать.
Потому что Ригальдо в первый раз сам потянулся к нему – без насилия, без драк, по своему желанию. Они оба в кои-то веки желали одного и того же. И Исли не мог, не хотел останавливать мальчика. У взрослого и, безусловно, мудрого человека внутри него хватало честности, чтобы это признать.
Поцелуи Ригальдо были жесткими и неумелыми, он напирал так, будто хотел проглотить Исли целиком, и тот думал: «Это потому, что его никто не учил по-другому», – и учил, отвечая мягко и ласково, осторожно прихватывая растрескавшиеся, в корочках губы. Он держал в ладонях лицо Ригальдо и покрывал его поцелуями, касаясь губ, подбородка, сомкнутых век, волос, он заставил Ригальдо поднять кверху руки и целовал запястья, ладони, пальцы, и наградой ему очень скоро стал твердый, как железный прут, стояк, прижавшийся к его бедру.
Ригальдо сглотнул и отодвинулся, но лишь для того, чтобы снять с себя через голову сырую тунику и вытащить из-за пояса нижнюю рубаху. И Исли подумал: вот она – межа, за которой нет дороги назад. Он тоже развязал пояс, распустил ворот, но, когда рубашки упали на пол, возникла заминка – даже в сумраке спальни стало видно, что мальчик вдруг жутко покраснел и отвернул лицо. Не давая ему одуматься, Исли сел на кровать. Закрыл глаза и принялся целовать твердую голую грудь, вздымающуюся от дыхания. Когда он с силой сжал губами маленький острый сосок, Ригальдо застонал в голос, переступил по полу и обнял Исли за голову, да так и завалился вместе с ним на постель.
Ни в каком сне, ни в каких грешных рассветных грезах Исли не думал, что у них когда-нибудь может быть – так. Они катались по постели, как львы, но это не было дракой – они ласкались, целовались и терлись друг о друга, и Исли ловил себя на удовольствии, когда Ригальдо оказывался сверху, тяжело придавливая своими горячими бедрами его вставший член. У него каждый раз темнело перед глазами, но он не спешил что-то сделать с этим, нутром чуя: как только он попытается поставить Ригальдо на четвереньки, все рухнет. Пусть лучше так – с поцелуями в шею, запутавшись в спущенных к щиколоткам штанах, не понимая, где чьи ноги, чьи руки. Он пропустил, как они оказались совсем раздеты, и только тяжело задышал, когда по его голому члену заездил другой – горячий и длинный. Ригальдо, постанывая, закинул ногу Исли на бедро. Они снова перекатились, и Исли оказался сверху. Ригальдо лежал под ним, согревшийся, наконец, полностью, раскрасневшийся, разомлевший и немножко дурной – и Исли решил, что у него есть шанс. Поцеловал мальчика в шею и отстранился. Нужно было найти флакон.
Конечно же, он все испортил.
Ригальдо поднял голову и хрипло спросил: «Что вы делаете?», – а Исли ответил: «Ничего, мой хороший», – быстро возвращаясь и обнимая его. Но было поздно: Ригальдо уже увидел масло. Он замер, все его тело напряглось, а член, напротив, начал обмякать. Исли мысленно себя четвертовал. Он сунул масло под подушку и принялся успокаивать мальчика, ласкать, пытаясь снова возбудить его. Какое там. Ригальдо неподвижно лежал, прижав к груди кулаки, и смотрел на полог кровати, а потом очень медленно расслабил лицо, отвернулся в сторону и сказал: «Давайте уже». Его вялый член окончательно съежился, и Исли подумал, что если бы в бою сражался так же удачно, как на ложе, то птицы давно бы уже клевали его череп.
И, движимый отчаянием, он сделал то, о чем прежде только слышал и что святая церковь определяла как «непристойный грех посредством губ». В каком-то исступленном приступе нежности он сполз по кровати и поцеловал мужской срам. Результат ошеломил его: член мальчика тут же дернулся, и сам Ригальдо дернулся тоже; до Исли донесся его изумленный сдавленный вздох. Воодушевившись, Исли принялся целовать и вылизывать все, до чего мог добраться, как вылизывают друг друга звери, не зная, что людям за это полагается покаяние не менее трех лет. Его язык скользил вдоль всей длины члена мальчика, обводил по кругу головку, трогал нежный сморщенный край верхней кожицы, мягко катал яйца. Исли заставил Ригальдо широко развести ноги и воздал должное своему супругу и там – провел языком влажную полосу прямо до сжавшегося, сомкнутого отверстия, запретив себе думать о чем-либо, кроме того, как это все прекрасно. Член Ригальдо твердел стремительно, сочился пряной влагой, и Исли вздохнул: хорошо быть молодым. Мальчик громко дышал и, кажется, кусал руку. Исли почувствовал, что он вздрагивает все сильнее, и решился: наклонился и вобрал его соленый и горячий член в рот.
Ригальдо закричал. Он выгибался на постели всем телом, комкал одеяла, и скреб пятками по кровати, и орал так, что слышно было самому последнему вассалу. В его голосе звучало ликующее торжество. Исли чуть не оглох, а потом стало еще смешнее: мальчишка забросил ноги ему на плечи и принялся подгонять. Исли покорно сосал, стараясь угнаться за его движениями, пока не понял, что вот-вот получит извержение вулкана.
Когда он прервался, Ригальдо заскулил. Он был уже совсем мокрый – слюна Исли покрывала ему член, яйца, громко хлюпала между ягодиц, и, когда Исли осторожно добавил к этой влаге смоченный маслом палец, Ригальдо не испугался. Исли тихонько разминал его: тер, мял и гладил, вводил, играя, палец сперва на чуть-чуть, а потом глубоко, и Ригальдо дрожал и сжимался. А потом вдруг протянул к нему руки:
– Сир, я больше не могу.
Исли чуть не рассмеялся вслух от облегчения: его-то собственные яйца от ожидания уже почти посинели. По крайней мере, он себя чувствовал именно так все то время, пока его член впустую терся об одеяла. Не было никаких сил думать, как все это сделать лучше, не было ничего в целом мире, только он и Ригальдо, который смотрел на него и часто моргал, и Исли просто лег на него, и все получилось. Ригальдо моментально обвился вокруг него руками и ногами, как обвивает дерево вьюнок, и Исли как-то вошел – глубоко и сразу. Ему было тесно, туго, от переполняющих ощущений он едва мог дышать, и после трех движений все завершилось – позорно быстро, как у зеленого юноши, и в то же время ослепительно, долгожданно хорошо. Мальчик под ним ерзал и постанывал, и Исли сунул руку между их животами и придавил ладонью его текущий член. Ригальдо душераздирающе вскрикнул – и на кожу Исли толчками выплеснулось липкое и горячее. «Слава богу, – подумал он, поглаживая мальчика, – слава богу». Ему было неловко, что он так негероически себя проявил, но Ригальдо вроде бы не казался недовольным. Исли перенес вес на руки, поднял голову и внимательно посмотрел на него.
Даже в темноте было видно, что Ригальдо улыбается. Они с Исли были липкие и грязные, как черти – но, боже, до чего же все наконец стало правильно. И в тишине, повисшей между ними, они вдруг принялись целоваться, медленно и лениво, не разжимая объятий. Исли поглаживал Ригальдо по лицу, а тот ловил губами кончики его пальцев, и Исли думал, что такое у них – первый раз.
И, конечно же, он понимал: только что его жизнь стала намного сложнее – дураку ясно, что теперь он не сможет обидеть своего бедного королевича. Не пришлось бы еще кого-нибудь скоропостижно казнить.
Но он ни о чем не жалел.
Совершенно.
В день казни было сумрачно – с гор ползли тяжелые черные тучи, такие низкие, что казалось: дойдя до города, они зацепятся за верхушки елей и шпиль церкви.
На городской площади с утра с четырех сторон вывесили черные полотнища, чтобы подчеркнуть скорбь, с которой совершается сегодняшнее событие. Сухой ветер, метущий по брусчатке сор, трепетал их краями и раскачивал установленный на «доме собраний» королевский флаг, на котором слились в объятиях химера и белый конь. Ветер был сильным, и людям, собравшимся на площади, приходилось придерживать шляпы и платки.
Народу набилось – море. Стража теснила горожан от эшафота, но те все равно напирали: площадь не могла вместить всех желающих посмотреть на казнь.
– Не передумали? – тихо спросил Исли. Ригальдо помотал головой. Он выглядел гораздо лучше, но все равно казался неестественно бледным, возможно, из-за своих черных строгих одежд. На безупречно расчесанных волосах лежал серебристый обруч с высокими острыми зубцами.
Они ждали на балконе «дома собраний», и всякий любопытный, задрав голову, мог поглазеть на них, чтобы скоротать время до казни. По бокам от их кресел стояли два стула. На одном притулился брат Константин, на другом вытирал потный лоб глава городской управы.
– Везут! Везут! – закричали внизу. Плотное человеческое море пришло в движение, и это напомнило Исли волны, с которыми на болоте колыхался цветущий мох. В дальнем конце центральной улицы показались две телеги, запряженные приземистыми мохноногими лошадьми. Одна повозка осталась на месте, другая неспешно подтащилась к эшафоту. На ней в одних рубахах, со связанными руками стояли Антейн и Хебер.
Послышались проклятья и смешки. Исли покосился на своего мужа. Губы Ригальдо были плотно сжаты.
Вперед вышел глашатай и повторил приговор, объявленный два дня назад. Антейн, сын Киллиана, и Хебер, сын Слоанна, лорды Вестфлара, арестованы за предательство, поскольку измышляли смерть супруга короля, и таким образом повинны в государственной измене, так как супруги в браке есть одно целое, и кто поднимает руку на семью короля, тот и на самого короля поднимает руку. И за свое преступление, как люди благородные, приговариваются к смерти через отсечение головы, но, так как измена есть тягчайшее из всех преступлений, допрежь они будут оскоплены и выпотрошены, а тела будут разрублены начетверо, головою же и останками распорядятся так, как будет угодно королевскому величеству. Помощники же их, как люди низкого происхождения, приговариваются к казни через волочение и размозжение рук, ног и мужских срамных частей, а после будет повешены за шею, пока не умрут, а их тела будут утоплены в трясине, и помилует Господь все их души.
Толпа восторженно заулюлюкала. Исли смотрел: Антейн и Хебер пытались держать спины прямо. Подручные палача помогли им сойти с телеги и завели на помост. К ним подошел священник, что-то сказал. Хебер нахмурился, а вот Антейн внезапно поник головой и, зашатавшись, опустился на колени. Священник поднял руку и прошептал в тишине:
– Этот раб Божий раскаивается в своем преступлении и просит перед смертью снисхождения у своего короля. Также он просит прощения у королевского супруга.
Поднялся шум. Как Исли мог разглядеть, горожане были недовольны нарушением процедуры казни. Он поднял руку, и стало тихо.
Ригальдо повернул к нему обескровленное лицо. Его глаза казались огромными.
– Вы знали, что так будет?.. – прошептал он.
Исли покачал головой.
– Похоже, это придумал наш Серый орден.
К ним немедленно наклонился брат Константин:
– Ваше величество, не гневайтесь. Для его высочества это хороший шанс выйти из тени отца. Пример доброты и милости привлечет на сторону принца людей и заставит забыть о наследии короля-тирана. Если его высочество простит кающегося, а ваше величество смягчит приговор, люди запомнят это как пример величия снисхождения.
На площади сделалось очень темно – тучи дошли до города и совсем забили свет солнца. На балкон упала первая капля.
Ригальдо был бледен как смерть. Исли молчал, не стремясь подтолкнуть его ни к какому решению. Милость и доброта – в принципе, хорошо. Ведь есть еще Хебер, чтобы в полной мере показать пример, что бывает с теми, кто покусится на королевскую власть.
– Нет, – сказал Ригальдо. – Я его не прощаю.
Монах опустил глаза и согнулся в поклоне.
Тяжелые капли дождя совпали с визгом труб и рожков, под который с обвиняемых сорвали одежду и зафиксировали на помосте. Исли расслышал хохот и крики: «Вот это жеребцы! Режьте под самый корень, раз покусились на отраду чресел государя!»
Глядя на приготовления, Ригальдо хмурился. Когда палач наклонился над Антейном ухватил щипцами повисший знак его мужского достоинства, на лице мальчика отобразилось отвращение. Он часто моргал, пальцы, вцепившиеся в балконную перекладину, побелели. Антейн закричал; это был очень высокий, полный боли и ужаса вопль, заглушенный общим торжествующим ревом. Палач высоко поднял отрезанный срам, показал беснующейся толпе и тут же бережно спрятал. Наверняка после казни найдется какой-нибудь дурак, желающий выкупить этот сувенир за немалую стоимость. Из темных туч хлынуло как из ведра, дождь затянул площадь. Глава управы отодвинулся глубже под навес, брат Константин тоже куда-то подевался. Исли смотрел бестрепетно, хотя до него то и дело долетали брызги, а на голову капало. Увидеть все было его долгом. Палач, наконец, достал внутренности, смутно различимые из-за потоков воды, встряхнул кишечник, как колбасу. Рядом раздался скрежет ножек кресла по полу. Исли обернулся, думая, что Ригальдо хочет уйти. Но тот стоял, прижавшись к балкону животом, не обращая внимания на беснующийся ливень, и никуда не собирался. Он то краснел, то бледнел, наклонившись вперед, а его ноздри трепетали. Когда по площади прокатилось надсадное «ух!», с которым лезвие отделило голову Антейна от тела, Ригальдо вздрогнул так, будто топор опустился на его позвоночник.
– Ригальдо! – не удержался Исли. – Какого черта вы-то мокнете!
Мальчик ответил не сразу: не дыша, следил за манипуляциями на помосте. Исли потянул его за локоть под навес, но Ригальдо сбросил его руку.
С помоста в это время слышались гулкие удары, с которым палач рубил на куски тело на колоде. Внезапно раздался утробный рев: Хеберу, наблюдающему за тем, что ему предстоит, изменила выдержка, и он попытался напасть на палача, но был тут же скручен конвоирами.
– Оставьте, ваше величество, – хрипло сказал Ригальдо, наблюдая за ним. – Я никуда не уйду.
Когда мальчик повернул голову, оказалось, что он в кровь изгрыз себе губы.
*
Плохо ему стало уже на пути в замок. Небо в этот день так и не прояснилось, весенний дождь то ненадолго затихал, то снова лил; ехали через лес, закутавшись в мокрые плащи. Исли чувствовал, что на нем отсырело все вплоть до нижней рубашки.
Ригальдо, едущий впереди, вдруг покачнулся в седле. Исли немедленно громко окликнул передовых, нагнал мальчика и перехватил поводья. На горной дороге, раскисшей от дождя, любое происшествие могло стать опасным. Копыта лошадей съезжали по склону в грязи, иногда выворачивая скользкие булыжники.
– Тошнит? – спросил он, поглаживая лошадей, чтобы не беспокоились.
Ригальдо тускло посмотрел на него из-под низкого капюшона. Сквозь густые сумерки было видно, как он посерел, над верхней губой блестел бисер пота. Наверное, догнали последствия тяжелого зрелища.
– Все хорошо, – пробормотал он. – Я в порядке.
Ничего не было в порядке. Мальчика трясло, и Исли дернул за полу плаща, заставляя Ригальдо согнуться.
– Давай, – велел он. – Два пальца в рот.
Тот закрутил головой. Чертов упрямец!..
– Поедемте, – с трудом выговорил он. – Хочу оказаться дома.
Исли подумал почему-то: «Он говорит про наш общий дом», – но тут же поправился: «Нет, это по привычке».
Он сделал знак двигаться, и Ригальдо первым пришпорил коня, понесся вверх по дороге под вновь набирающим силу весенним ливнем.
В замке мальчик с трудом добрался до комнаты. До винтовой лестницы в башню он еще как-то шел, но на ступенях сильно пошатнулся и оперся о стену.
– Достаточно, – сквозь зубы сказал Исли. – Я тебя отнесу.
– Не вздумайте, – вяло отмахнулся Ригальдо. – Я вам не девица.
Исли нашел компромисс: поднырнул ему под руку, обхватил поперек спины и повел, как ведут раненого. И снова ощутил странный жар, охвативший Ригальдо: его лоб пылал, а руки были ледяными. «Болезнь вернулась! – подумал он с ужасом. – А может, это все тот же яд! Известно же: есть отравы, которые убивают медленно!»
Он собирался кого-нибудь кликнуть, стражу или слугу, чтобы бежали за лекарем, но тут Ригальдо издал странный звук. Повернув голову, Исли с изумлением увидел, что тот изо всех сил сжимает губы.
И, едва за ними закрылась дверь, как Ригальдо разрыдался. Оттолкнул Исли и сам дошел до кровати, тяжело сел на край, прижимая кулак к груди.
– Мой милый, – хрипло позвал Исли, склоняясь к нему. – Где у тебя болит?..
– Здесь, – судорожно ответил тот и стукнул, почему-то справа. – Невыносимо. Как будто там была заноза с самой зимы, а теперь вдруг выходит, с гноем…
Он плакал без слез, просто часто моргал сухими глазами, а из его глотки рвалось что-то похожее на лай, и Исли гладил его по волосам и думал: «Он совсем не умеет себя жалеть, мой глупый мальчик», – а Ригальдо трясло, как в ознобе, как будто в его груди в самом деле вскрывался созревший нарыв. Ригальдо цеплялся за рукава Исли, но смотрел так, словно не видел его.
Исли прижал к груди его голову и побаюкал, не находя никаких утешающих слов, а потом сел у ног Ригальдо и стянул с него грязные сапоги. И, подняв глаза, все-таки сказал, как будто снова был безвестным наемником, вошедшим в спальню своего господина:
– Ваше высочество, это моя вина.
Он встал, чтобы позвать слуг: одежда мерзко липла к телу, ведь под дождем он промок насквозь, и Ригальдо был тоже мокрый, и им нужна была сухая одежда. Исли не решался оставить Ригальдо, но собирался хотя бы вытереть ему голову, как вдруг мальчик вцепился в него мертвой хваткой и потянул на себя. Исли нагнулся, чтобы разобрать его шепот – и понял, что они с Ригальдо целуются, только когда тот запустил ему руку в волосы.
Ночь и следующая за ней прошли, как в аду. Исли не выпускал Ригальдо из рук, пока появившийся лекарь силой не разжал ему пальцы. А дальше все происходило сумбурно: лекарь тер снадобья и вливал их через воронку, нажимал на корень языка, чтобы Ригальдо рвало, от острых болей в желудке тот кричал и бился так, что его приходилось держать втроем, потом начался бред и речь мальчика спуталась. Глядя, как он мечется по кровати, то горячий, то ледяной, как раздирает ногтями кожу на горле, Исли боялся хоть на мгновение присесть: ему казалось, что он тут же заснет, и, пока будет спать, с Ригальдо случится что-то необратимое. Когда тот вдруг перестал двигаться и говорить и вытянулся во весь рост, обмякший и неподвижный, а под ним расплылась огромная грязная лужа, Исли испытал липкий ужас, сравнимый разве что с тем, который пережил после извержения вулкана. Он думал, что хуже быть не может, но стало – когда брат Константин, пришедший помолиться вместе с Исли, шепотом пересказал слова лекаря: от яда Ригальдо утратил зрение и перестал владеть конечностями.
– Повару повезло, – тихо объяснял монах, пока Исли стоял рядом с изголовьем на подгибающихся ногах. – Он выпил так много яда, что не мучился долго. Его сердце так разогналось, что он не мог сделать вдох и умер в один момент от удушья.
Исли изнемогал и думал: это теперь навсегда? Но молчал, чтобы не мешать лекарю. Ему не хотелось просить помощи у богов, но он смирял гордыню и молился. Всем: богу серых монахов, и старым богам, и огню, и железу, и воде, и святой бруснике. Он держал руку Ригальдо в ладонях, дышал на нее, пытаясь согреть холодные пальцы. В конце концов он всем надоел, и лекарь выгнал его, сказав, отчаянно перевирая всеобщий язык: «Иди, добудь нам всем поесть, желательно не ядовитое». И Исли задумчиво сказал ему: «Я король», – а лекарь на том же ломаном наречии ответил: «А я Абу Али, и я заставлял и не таких упрямых ослов двигаться». И Исли, оставив солдат под дверью, послушно спустился на кухню, как простолюдин, как делал, когда притворялся другом Ригальдо. На кухне не было ни единой души: со всеми работали королевские дознаватели. И там, прижавшись затылком к стене, вдыхая запах холодной жирной золы, Исли запрокидывал голову и сжимал кулаки. А когда поднялся наверх, увидел, что Ригальдо сам неуверенно тянет руку на голос лекаря. Паралич отпустил, а через день начало восстанавливаться зрение.
Под утро второй ночи он все-таки уснул – и почти сразу же пробудился от кошмара: ему снилось, что Ригальдо тонет в болоте. Во сне принц лежал навзничь, вытянув над головой одну руку и согнув ноги, и очень медленно погружался в кудрявую серебристую поляну, прямо в мох, и тот смыкался вокруг его рук и ног так, что они казались отрубленными. А потом сквозь грудную клетку, разрывая дублет, и из глазниц полезли мелкие листья – глянцевые, зеленые и овальные, они тут же превращались в тугие красные ягоды. Исли драл мох руками, пытаясь достать Ригальдо, но тот уходил, растворялся в проклятом болоте. И когда от него почти ничего не осталось, мальчик открыл рот, и оттуда в лицо Исли ударил соленый фонтан крови.
Вскочив от крика, он не сразу разобрался, где сон, где явь: спал в кресле, неудобно свесившись с подлокотника – так, что шею заломило и в голове стало гулко. Был серый рассвет, над болотами только-только протянулась розовая полоса. Кресло стояло в покоях принца, пропахших горькими лекарствами и кислятиной. В тазу мокли тряпки. Служанка тихо отмывала грязь на полу. Возле постели Ригальдо орали друг на друга Абу Али и брат Константин.
– Что происходит? – спросил Исли и поскреб небритую щеку. Он чувствовал себя тяжелым и вялым. Веки набрякли, и он по-детски потер их большими пальцами. Ужасно хотелось отлить, но он боялся оставить сейчас Ригальдо.
– Ваше величество, – воинственно заявил серый монах, – я видел, как этот человек что-то тайно сыплет в рот принцу. А я слышал приказ: не давать его высочеству никаких средств без вашего ведома.
Исли почесал шею и с сомнением посмотрел на лекаря. Тот топнул ногой, повернул к Исли усталое морщинистое лицо и заговорил на своем языке, а Константин принялся переводить:
– Сперва я давал ему воду и рвотный камень, чтобы он рвал. Потом давал ему средство от кровотечения. Потом маковое молоко, чтобы его успокоить. Давал водоросли, чтобы они впитали остатки яда. Давал толченых орехов, чтобы поддержать его силы. Если бы я хотел убить его, я бы давно убил. А сейчас я дал ему пососать кусок сахара, чтобы ему захотелось жить, потому что никакой лекарь не сможет помочь, если больной не хочет.
*
Южанин не ошибся. Когда сошли на нет самые первые, тяжелые признаки отравления, в Ригальдо вновь пробудилась его непонятная старая болезнь: он то на много часов впадал в сонливое оцепенение и апатию, то странно возбуждался и все порывался куда-то бежать, подгоняемый лихорадкой. Придя в себя, ел и лежал, глядя вверх. Ничего не просил, не жаловался, не упрекал Исли. Тот тоже помалкивал. Не подпуская слуг, выполнял все обязанности сиделки: кормил, мыл, переодевал, не доверяя никому жизнь мальчика, спал в соседней комнате, как прежде. Когда приходилось отлучаться – у короля хватало и других дел, – он чувствовал, что сердце не на месте. Все казалось, что мальчик только и ждет, чтобы в его отсутствие поставить в этой истории точку.
Но время показало, что лекарь был прав не во всем. Ригальдо упрямо выкарабкивался из своей болезни. Исли вообще поражало, как быстро заживают все его раны. Неясно, за что он так сильно боролся – когда Исли задал себе вопрос, хотел бы он сам жить в замке на положении своего супруга, то не нашел ни одного аргумента «за», – но Ригальдо, сцепив зубы, уже вынес все тяжести зимы и собирался справиться с отравлением.
Настал день, когда стало понятно, что он победил. Поднявшись в башню, Исли увидел, что Ригальдо ест суп, а на коленях, поверх одеяла, у него лежит старинная книга.
Кроме них двоих, в комнате никого не было.
Окно было распахнуто, и в пропахшей болезнью комнате наконец-то ощущалась весна. Страницы книги переворачивал свежий ветер. А на столе в вазе стояли болотные цветы, собранные чьей-то заботливой рукой. Очень скромный букет: мелкий ситник, сердечник и толстый белокрыльник.
– Кто это принес? – не удержался от вопроса Исли. Ригальдо пожал плечами:
– Я не знаю. Кто-то из слуг.
Исли эти жалкие цветочки по-настоящему удивили и обрадовали.
Он встал в изножье кровати, прижался лбом к опорному столбику. Ригальдо сидел, опираясь спиной на подушки – лицо заострилось, кожа была желтовато-бледной, спутанные, потные волосы, отросшие до плеч, повисли сосульками. Он вел себя спокойно, только упорно смотрел в сторону – казалось, все его внимание занимало раскрытое окно и голуби, воркующие под замковой крышей.
Исли хотелось убрать челку с его глаз, связать волосы на затылке в хвост, поправить рубаху, чтобы не торчали ключицы. Но вместо этого он спросил:
– Хотите со мной погулять?
Ригальдо повернул голову и наконец-то взглянул на Исли. Глаза у него не изменились – остались такими же, как в первый день, когда Исли увидел его. Прозрачно-серыми и холодными.
– Да, – медленно сказал Ригальдо. – Очень.
Они ехали вдвоем на одном коне: Исли посадил мальчика перед собой, придерживал, чтобы тот не упал, и Ригальдо не возражал, даже иногда откидывал голову ему на плечо, когда требовалось отдохнуть. Исли вдыхал запах от его волос и думал, что ехал бы так целый день, однако дорога довольно быстро привела их, куда нужно. Там Исли спешился и помог слезть Ригальдо. Оставив коня на настиле под присмотром солдат, он взял мальчика на руки и ступил на ковер из мхов.
– Сюда, – негромко командовал ему Ригальдо. – Нет, нет, обходите здесь. Да, вот тут можно. Правильно. Правильно.
Исли во всем доверялся ему, не понимая, как это он так может, но сердцем чувствуя, что Ригальдо его не подведет. Они дошли до черных валунов, и Исли осторожно опустил своего супруга на нагретый камень. Встал рядом и наконец огляделся. И с замиранием сердца понял, что узнает эту тишину – тишину горячего солнечного полудня в холмах Вестфьорда.
Болото цвело. Везде, куда ни падал его взгляд, из мха поднимались тонкие хрупкие паутинки, сливавшиеся в целые поляны лилового, белого, серебристого пуха. Ветер гнал по нему мягкие волны. На некоторых кочках распускались яркие белые и красные звездочки цветов, названий которых Исли не знал. Покачивались шапки багульника, притягивала взгляд ослепительно-белая пушица. Ярко зеленели затянутые ряской бочаги. За зарослями осоки и аира плескалась водоплавающая птица.
Ветер нес золотую, сладкую пыльцу. Исли слизнул ее и подумал: теперь он знает вкус здешней весны. Солнце жарило с неба так, что словно омывало их с Ригальдо горячими лучами. Где-то вверху надрывала свою грудку в песне маленькая птичка.
И среди этой теплой тишины Ригальдо спокойно сказал:
– Я думал, что это вы приказали, – и щеки у Исли загорелись, точно ему отвесили хорошую оплеуху.
– Я ничего не знал, – он вдохнул, пытаясь справиться с ворочающейся в нем обидой. – Мой милый, мне нет смысла тайно тебя травить, – сердито добавил он, присев перед супругом на корточки. – Я в любой момент могу найти повод, чтобы тебя казнили.
– Так было до свадьбы, – Ригальдо смотрел невозмутимо. – Теперь придется устраивать суд, придумывать обвинения, искать свидетелей, советоваться с магистром…
Исли сорвал травинку, потянул ее в рот. И с трудом произнес:
– Я не хотел, чтобы ты пил, помнишь? Я отобрал кубок, потому что ты и так уже был пьяный.
– Помню, – качнул головой Ригальдо. И посмотрел Исли в глаза. – Но вы ведь уже однажды «спасли» меня от разбойников. Как я могу доверять вам, мой король?..
«Проклятье, – подумал Исли, – он тысячу раз прав».
Он встал, распрямил ноги и сказал, глядя на волнующееся море цветущего мха:
– Ригальдо, я не буду просить прощения за все, что с тобой сделал. Я поступал так, как считал правильным: ради себя, ради людей, которых привел, ради моей мечты объединенного королевства, и ради тебя тоже. Потому что да, я не мог просто позволить тебя убить. Ты ни в чем не виноват, и до меня ты не знал зла и горя. Но мне жаль, что не было другого пути.
Он развернулся и перепрыгнул через кочку. Ригальдо немедленно окликнул его:
– Сир, так нельзя. Вы прете, как лось.
Он помолчал и позвал:
– Вернитесь. Пожалуйста.
Исли неловко вернулся, встал на камень и изумился, когда Ригальдо взял его за руку. Мальчик закрыл глаза и подставил лицо солнечным лучам. Исли молчал и пытался справиться с охватившим его смятением. Он вдруг остро понял, что, попроси Ригальдо сейчас отпустить его или никогда больше не прикасаться – он не сможет этому воспротивиться.
Но в тишине Ригальдо только спросил:
– Вы уже знаете, кто это сделал?
«Конечно, – подумал Исли, прикрыв глаза. – Эти имена у всех на слуху».
Антейн и Хебер. Друзья, соратники, лучшие воины, побратимы.
Он не хотел вспоминать о них прямо сейчас, но это бы его долг, очередной сраный долг перед короной. Все эти мутные дни, пока Ригальдо болел, в замке и в городе, не прекращаясь, шло расследование. Выявить заговорщиков оказалось довольно легко: даже одним глазом увидев «железную комнату», заботливо обустроенную прежним королем, люди испытывали острое желание начать говорить. Быстро удалось выяснить, что отравлен был только брендуайн, и только в том кувшине, из которого наливали в кубок принцу. Бедняга, прислуживавший у стола и схваченный первым, об этом не знал, но, к счастью для себя, вспомнил человека, передавшего ему кувшин из рук в руки. Тот отпирался, божился, сваливал на главного виночерпия. Когда за ним закрылись двери «железной комнаты», он закричал и сразу сдал того, кто его нанял. Тот выдал следующего. Число заговорщиков росло, как будто от брошенного камня расходились круги на воде. Но прежде, чем были произнесены главные имена, Хебер попытался бежать. Убил нескольких солдат, но завяз в окружившей его страже. Когда его все же скрутили, он взвыл, как раненый зверь. Исли там не присутствовал: Ригальдо как раз метался в лихорадке.
Хебер, а с ним и арестованный Антейн, провел с королевскими дознавателями три дня. Когда Исли спустился в темницу, его замутило от вони дерьма, свернувшейся крови и паленой плоти. Без радости он прочитал подписанные признания. Оба клялись, что поступили так, чтобы «освободить короля». Антейн также признался, что за спиной Исли вел переговоры с соседним королевством. «Прекрасная юная дочь владыки Эльдфельда была бы хорошей женой, – шептал ему потом Антейн запекшимися, разбитыми губами, – но, господин мой, друг мой, командир, я бы был рад видеть рядом с вами любую». Хебер, в грязи и крови не отличимый от него, только согласно кивал, обхватив пудовыми ладонями прутья решетки. «Любая, лишь бы не этот гад, – уронил он, отважно глядя в лицо Исли. – Змееныш, падла… Государь, ты им околдован». Исли, твердо глядя ему в глаза, помотал головой. Не было колдовства. Как известно, люди его рода не чувствительны ко всему этому. Просто дикий ужас, посетивший его на пиру от мысли, что он опоздал, дал понять: в нем давно уже зрело какое-то новое чувство, и вот проросло, раздвигая ребра и мышцы груди, как в кошмаре. И все старые клятвы, и все прежние друзья рядом с этой сердечной болью не имели значения.
– Что с ними будет? – спросил Ригальдо, когда он закончил говорить.
Исли сунул травинку в зубы:
– Будет суд. И я приговорю их к тому, что они заслужили.
Ригальдо прикрыл глаза. Его грудь медленно поднялась и опустилась.
Сжав руку Исли, он попросил:
– Я хочу посмотреть на казнь.
И Исли, в душе поразившись его кровожадности, не нашел поводов для отказа.
Лорд Ульрик угощал свою невесту сладкими винными фигами. Зачерпывал погуще и протягивал на деревянной ложке. Невеста жмурилась, как кошка, облизывалась и просила еще. Исли ее понимал: вся местная кухня традиционно была кислой, а тут настоящие сласти, да прямо с королевского стола. Они и стоили по-королевски: с бортным делом в болотах не задалось, и мед привозили издалека, как и обморочно дорогой южный инжир, и миндаль, и имбирь, и заморский сахар.
Гости на пиру жрали так, как будто завтра конец света. Баранину, говядину и свинину, ветчину с перцем, поросят в ягодном соусе, телячьи ножки с хреном и горчицей, паштеты, грудинку, окорока, зажаренных до хруста окуней, гусей, фаршированных грибами и кашей, хрустящих цыплят в тесте, обильно запивали вином, заедали мочеными ягодами и кислой капустой…
Исли наблюдал с тронного места за вассалами, лениво жуя кусок сладкого сырного пирога и кивками отвечая на тосты. Долгий пост давал о себе знать: взбудораженные турниром дворяне кутили вовсю. С каждой переменой блюд и каждым опорожненным кувшином гости вели себя все горячее. Вот коренной вестфьордец не юных лет весьма куртуазно ухаживал за сосватанной ему норфларкой, рядом другой без всякого сватовства тискал вдову, а третий, презрев их всех, сполз со скамьи и задушевно обнимался с собакой. Неспешные танцы со свечами сменила легкомысленная песенка. Музыканты наяривали на своих инструментах, как могли. В залу запустили канатоходцев и акробатов.
Пирог был отличным, виночерпий тоже расстарался – достал любимое крепленое вино короля. Вот только с соседом Исли не повезло. Он посмотрел на своего законного супруга.
Ригальдо сидел, далеко отодвинувшись от стола, небрежно возложив ноги на деревянную перекладину. Перед ним сиротливо стояли нетронутые блюда. Опять ничего толком не жрал и демонстративно воротил нос. То ли до сих пор обижался за турнир, то ли пренебрегал развлечениями узурпаторов. Исли задумчиво оглядел его ноги и кивнул:
– А почему тогда не на стол?
– А мне, может, хочется так, – задиристо ответил Ригальдо. – Ноги на стол – это для меня слишком по-вестфьордски. Но если вы хотите привнести и этот обычай, мой король, я не удивлюсь, когда он будет с восторгом принят вашими новыми подданными. Новый этикет вестфларского королевства, разрешающий гостям оскорблять, убивать и насиловать хозяев…
Щеки у него раскраснелись, и Исли подумал: да он пьян. Все это время слуга с кувшином исправно подходил к принцу, наполнял по первому требованию полный кубок. Еще начнет бузить, и что тогда с ним прикажете делать? Исли огляделся, чтобы проверить, много ли народу пялится на королевскую чету, и случайно напоролся на совершенно трезвый взгляд Антейна. Впрочем, тот тут же потупился, толкнул соседа локтем, и они рассмеялись.
Слуга, забиравший грязную посуду, вдруг кашлянул, как будто ему в горло что-то попало. Исли обернулся и обнаружил, что Ригальдо как-то разжился огромным столовым ножом для резки мяса и преспокойно вертит его в руках. Стража за спиной Исли одномоментно напряглась, но ничего не делала, ожидая какого-нибудь знака.
– Я все время думаю: ну ладно, ваши пришлые жеребцы. Но норфларцы меня поражают. Они так удивительно слепо любили моего отца, – задумчиво сказал Ригальдо. – А после его смерти так же преданно его ненавидят. Все, даже эта курица на турнире, надо же…
– Ее сестра пропала в окрестностях замка. Ваш отец…
– Да, знаю, – Ригальдо чиркнул ножом по столешнице, оставив глубокую царапину. И спросил невпопад: – А вы слыхали, что служанки в замке больше не видят ангелов?..
«Совсем пьян», – подумал Исли. Ригальдо продолжал кромсать стол, не замечая, что привлекает этим внимание.
– К чему вы это?
– Да так, ни к чему, – мальчишка наклонил к плечу голову, любуясь изъянами, которые оставил на дереве. – Просто невеста лорда Ульрика славится своей набожностью. Еще год назад она тоже разок видела во сне ангела, представляете? Мне рассказывал отец. По счастливой случайности он как раз тогда останавливался в ее родовом замке.
Он потрогал лезвие и, конечно, порезался. На большом пальце набухла тяжелая капля. Ригальдо бездумно сунул палец в рот и сосредоточенно сказал, не прекращая его посасывать:
– Думаю, что после свадьбы Ульрика ожидает неприятный сюрприз. Если, конечно, невеста не подложит под себя сырую говядину.
Он странно засмеялся, и Исли решительно отобрал у него нож. Ригальдо фыркнул и поманил слугу:
– Эй, ты, вина мне.
– Больше не пей, – предупредил Исли. – Дурным делаешься.
Слуга его не услышал, а мальчишка проигнорировал. Он принял полный кубок и сделал глоток. И сморщился:
– Фу, что это? Какой странный вкус.
– Это брендуайн, – терпеливо сказал Исли. – Его изобрели монахи. Особый способ готовить необыкновенно крепкое вино, чтобы оно не портилось, пока его везут с восточного побережья…
– Мне нравится, – сказал Ригальдо и сделал еще глоток. Исли прикрыл кубок ладонью:
– Я же сказал, что с тебя хватит.
Он кивнул слуге, и тот, не мешкая, забрал из рук принца вино. Ригальдо колюче уставился на Исли. А потом очень медленно откинулся на спинку кресла и возложил ноги в сапожищах на стол. Скрестил на груди руки и воинственно тряхнул челкой.
Исли показалось, что шутки и музыка поутихли. Даже на акробатов и жонглеров перестали смотреть: какое там, когда тут развлечение поинтереснее.
Ну что ж. Исли медленно наколол на деревянную шпажку фиги и поднес к губам Ригальдо:
– Ладно, ваше высочество. Раз вы такое дитя, угощайтесь, как это принято у детей… или влюбленных.
Ригальдо смотрел на него, часто моргая, потом неуверенно произнес:
– Мне что-то нехорошо.
– А ну-ка ешь, – тихо сказал Исли сквозь зубы. – Осточертели твои взбрыки. Или я возьму эти фиги в спальню и там… не знаю, куда их засуну.
Мальчик поднял руку к губам.
– Ваше величество, меня правда тошнит.
Он в самом деле выглядел немного зеленым.
– Сам виноват. Не умеешь – не пей, – Исли отодвинулся и дал ему выбраться. Сделал знак страже, чтоб довели до башни. Вспомнил свои планы на вечер и хмыкнул. Какое тут «поговорить». Всю ночь благородный принц теперь будет блевать, потом до завтрашнего вечера дрыхнуть.
Публика, не дождавшись громкого скандала, погрузилась в прежние развлечения: еда, непристойные шутки и еда.
Исли без всякого удовольствия попробовал драгоценные фиги. Действительно, вкусно и должно нравиться женщинам. Ригальдо, как истинное дитя болот, не признавал ничего, кроме своей горькой брусники.
Без него разом стало как-то скучно.
Исли так и сидел, еле сдерживаясь, чтобы не продолжить ковырять ножом стол, пока гулко не хлопнула дверь, и, расталкивая гостей, к королевскому креслу подбежал командир стражи.
– Ваше величество… – бедняга едва дышал и был красным, как вареный рак. Пот катился по его лбу градом. – Беда… Повар допил вино из кубка его высочества принца… и скончался.
Исли смотрел ему в лицо и видел каждую сальную пору на коже, каждую красную звездочку и почему-то впервые заметил, какие ярко-синие у этого старого мужика глаза. Как два просвета в весеннем небе. И вдруг вспомнил: позолоченная королевская чаша на каменном полу и темная бычья кровь, расплескавшаяся по замковым плитам длинной лужей.
Он встал, и музыканты сразу же перестали играть, оборвав песню так, что противно сфальшивила дудка.
В полной тишине Исли сказал:
– Взять под стражу всех этих людей и всех слуг с кухни и под страхом смерти не выпускать из замка ни одну живую душу. И… лекаря-южанина ко мне.
– Государь! – крикнул Финиан, пытаясь пробраться к нему. – Командир мой! Друг мой! Подожди…
Исли махнул рукой, делая знак страже запереть позади него двери: у него не стало друзей в этом королевстве.
Он бежал стремглав, так, как не бегал никогда, изумляя грохотом встречных служанок и пугая замковых кошек, а в груди будто росла огромная дыра, как кровавый провал под старинным мостом, красный топкий рот победившей его трясины.
Ригальдо не дошел до лестницы в башню: скорчился на полу, пуская красные пузыри изо рта и держась за живот. Вокруг бестолково суетились молодые стражники. Его лоб был горячим, волосы мокрыми, а глаза смотрели в никуда, и черный зрачок заполнял почти всю радужку.
Исли упал перед ним на колени, встряхнул и громко позвал.
Едва услышав его голос, мальчик попытался отползти.
Даже если бы Ригальдо пырнул его ножом, Исли не испытал бы большей боли.
Проклятые принцессы еще некоторое время всплывали при дворе – то в виде завуалированных оскорбительных шуток над принцем-консортом, то вполне материально: однажды они украсили залу за обедом, развешенные точно напротив кресла Ригальдо, будто намекая ему, что он потерял. Это был еще не самый жестокий выпад: перед ним до сих пор с завидным постоянством «по ошибке» ставили дымящийся кровяной суп, от одного вида которого ему становилось плохо, и это знали все повара.
Исли очень серьезно поговорил со своим ближним кругом, и принцессы исчезли. Шутки как отрезало, травля улеглась.
Исли был рад. Приближались теплые дни, и он ждал их с нетерпением, не признаваясь даже себе, как же ему обрыдли эти тоскливые болота, вечный холод, борьба за власть, суеверия и несчастливый брак. И все-таки оказался не готов к тому, как стремительно в его новые земли ворвется весна – будто захватчик.
Несколько дней лило, снег облезал с башен и крыш с капелью, солдаты скалывали намерзший лед, на голых деревьях орали черные грачи, а на кухню ведрами доставляли рыб. По внутреннему двору растеклась огромная лужа, через которую ходили по мосткам. В ней отражалось серое облачное небо с голубыми проплешинами, и в этих проплешинах трепетал вестфларский флаг, на котором жеребец и химера были обращены мордами друг к другу.
Когда небо затянули бесконечные птичьи стаи, болота превратились в сплошные моря. Талые воды напитали мох, теперь в него ничего не стоило провалиться даже там, где, казалось бы, раньше было относительно безопасно. Внезапно зазеленел ольшаник, издающий густой, медовый запах, кочки закудрявились пушицей, болотные лужи проросли осокой и росянкой, белыми цветами пошел мирт. Спать ночью было невозможно: в открытые окна с великих болот летело токование тетеревов, тысячами орали кулики.
Исли как-то вежливо спросил у Ригальдо, как в этих краях устраивают охоту на птиц. Тот посмотрел на него, как на деревенского дурака, пожал плечами: «Охотьтесь, если не терпится утонуть». В тот же день доложили: молодой лорд, хваставший, что добудет к весеннему турниру серую цаплю, ушел в трясину вместе с конем – под ними провалился настил «западного тракта», и слуги ничем не смогли им помочь. Ригальдо кинул многозначительный взгляд на Исли, будто говоря: «Я предупреждал!» Это не укрылось от придворных, и снова потянулись злоязыкие сплетни. Кто-то повесил в галерее кота, которого Ригальдо прикармливал зимой. Исли только вздохнул: его супруг, как никто, умел наживать себе врагов.
Конец поста ознаменовался магистерской службой в городском соборе, огромной праздничной ярмаркой и – восторг – долгожданным турниром, на который собрались гости, как только немного подсохли болотные хляби. Ни воины Исли, ни норфларцы сто лет не помнили такой радости. При прежнем короле турниров не устраивали, а люди с островов уже и забыли, каково это – участвовать на ристалище для победы и веселья, а не ради смертоубийства. К назначенному дню место состязания на поляне обнесли веревками, за которыми натянули шатры, построили деревянные ложи для зрителей.
Ригальдо от всего этого немного оживился, хотя Исли подозревал, что кота он не собирался прощать никому. С королевской трибуны было отлично видно, как воины понемногу «расходятся»: ловят кольца, сбивают венки и рубят на скаку яблоки на пиках. Но настоящий шквал восторга вызвали конные копейщики, особенно, когда кто-нибудь вылетал из седла, и схватка на двуручных топорах. Исли поглядывал время от времени на своего супруга: тот ерзал в кресле и щурил глаза. Было тепло и томно, солнечный свет пригревал даже сквозь натянутый полог, Ригальдо сжимал ручки кресла, жадно наблюдая за состязаниями, и Исли думал: может, сегодня попробовать аккуратно осадить эту крепость. Хотя бы просто посидеть с ним где-нибудь вечером, невинно обсудить турнир.
Зря он, конечно, радовался. Грянуло с той стороны, с которой не ждали.
Герольд объявил, что победитель обоих состязаний, лорд Ульрик, девиз такой, щит такой, выиграл право назвать королеву турнира. Лорд Ульрик, вымотанный, но довольный, конечно, назвал свою высокородную невесту, подвезя ей подобранный платок. Норфларская дворянка была красивой – белокожей, златокудрой и синеглазой, и умела кротко улыбаться. И с этой кроткой улыбкой она что-то завернула в платок и швырнула его обратно, злорадно объявив, что не достойна и что лучше бы вручить платок первой даме королевства.
«Ой-ой, – подумал Исли. – Ой-ой».
Лорд Ульрик, которого, видимо, слишком часто сегодня лупили по железному ведру на голове, развернулся и, безмятежно лыбясь, поехал к королевской трибуне.
– Что это он? – задумчиво сказал сидевший в стороне Антейн. – Ах, вот оно что!
Дурак в доспехах подъехал и поклонился, а потом радостно объявил, что он здесь только волею пославшей его дамы. И протянул Ригальдо снизу злополучный платок, в который был замотан букет из перьев серой цапли.
Норфларская дворянка холодно улыбнулась. Исли припомнил: вроде бы у нее когда-то была «сгинувшая на болоте» сестра.
Ригальдо побледнел, потом покраснел. И с вызовом сказал, что только волей обстоятельств не принимает участия в сегодняшнем состязании и что, если бы ему дали оружие, он спустился бы вниз и всем показал.
На это с дамской ложи кто-то крикнул, что с удовольствием одолжит его высочеству иголку, поскольку состязания между благородными дамами пристойнее всего проводить в рукоделии.
Выскочил распорядитель турнира и заявил, что по старинной традиции «острый язык» благородной дамы – одно из неназываемых состязаний турнира. Когда воины устают драться, молодые леди принимаются высмеивать их и друг друга.
– Оставьте их, – негромко сказал Исли. – Не отвечайте, будьте выше этого. Не будете же вы воевать с женщинами.
Ригальдо вконец обиделся. До вечера он не произнес ни одного слова, а в замке на пиру в честь праздника принялся надираться вином, как не в себе.
Он сдержал слово.
Все оставшиеся недели зимы Исли не приходил в спальню Ригальдо, а когда ему надо было поговорить с супругом, посылал за ним слуг.
Ригальдо сперва не верил, что он настроен серьезно. Исли видел это по его косым взглядам, по напряженной спине, по синякам, залегшим под глазами – Ригальдо плохо спал. Наверняка прислушивался по ночам, не раздадутся ли шаги на лестнице.
В Черном замке невозможно было что-нибудь скрыть. Всего через пару недель тишком поползли слухи. Кто-то мстительно шикнул: «Королевич, похоже, по швам треснул». Кто-то усмехнулся в кулак: «Забрюхател!»
Когда эти слухи достигли ушей Ригальдо, результат вышел неожиданным: тот воспрянул. Его плечи развернулись, подбородок вновь поднялся, мальчик перестал походить на озлобившегося звереныша и ощутимо успокоился – насколько это было возможно в его положении. Однако он старательно избегал сталкиваться с Исли вне официальных приемов, и тот не мог его за это винить. Они никак не обсуждали решение Исли, не говорили даже, насколько временная эта мера. Исли просто не трогал своего мужа, и тот был ему благодарен за это.
Недели шли. Исли погрузился в государственные заботы, Ригальдо слонялся по замку: ел, спал, скучал. Он мог по целому дню провести в библиотеке. Исли немного опасался, что он замерзнет в холодном помещении, но Ригальдо и вправду оказался «живучим», как сказал Финиан.
В конце зимы Исли впервые позволил Ригальдо покинуть замок – настало время снова «кормить» трясину. Ритуал мало чем отличался от того, который прошел осенью.
Когда возвращались, окруженные охранниками, чуть было не случилась неприятная история: в деревне, которую они проезжали, под копыта коней выметнулся ребенок.
Он был совсем маленьким, этот бесстрашный клоп. И он бежал навстречу отряду, подняв руки, как будто к родной матери. Каким-то чудом миновав идущих рысью коней охраны, он подлетел к Ригальдо. Тот осадил коня на скаку, поднял на дыбы. Жеребец махал передними ногами в воздухе, а Ригальдо, напрягая руки, не давал ему опуститься, чудом не падая из седла.
– Дядя! – кричал мальчишка, светясь от счастья. – Дядя, я тута!
Жеребец отступал на задних ногах, хрипя и кося глазами, с удил летела пена.
К счастью, подоспела курица-мать. Ахнув, она подхватила свое чадо. Жеребец тяжело опустился, а один из солдат принялся охаживать дурищу плетью – чтобы смотрела лучше за недорослем. Она повалилась на колени, согнула спину, причитая, а ребенок так и тянул руки к Ригальдо и улыбался бледной голодной мордашкой.
После происшествия Ригальдо был рассеян, молчалив и снова пропадал в библиотеке. А спустя два дня Исли заметил, как он пытается подманить кухонного кота, и подумал: он просто очень одинок, мой мальчик, он настолько ужасающе одинок, у него нет ни друзей, ни близких в целом свете. Неудивительно, что его взволновал протянувший к нему руки ребенок какой-то крестьянки.
*
Однажды сенешаль, кланяясь, спросил, как будет угодно поступить с портретами принцесс, которые скопились в замке еще при прежнем короле. Исли стало любопытно, и он пошел за лордом-распорядителем до маленькой угловой комнатки, в которой разложили вытащенные из кладовой гобелены.
С полотнищ на Исли чинно смотрели девицы в нарядных одеждах – с золотыми, черными, рыжими косами. Шитье придворных мастериц выглядело настоящим чудом, хотя и не особенно достоверным. Некоторые из этих незамужних принцесс были ровесницами Исли – он точно это знал. Но в чем-то Ригальдо был прав: на портретах все они были достаточно пригожи, чтобы вызывать интерес. Хотя, конечно, больший интерес в таком браке всегда вызывает политическая выгода.
Он внимательно разглядывал девушек на портретах. Любая из них могла в итоге оказаться невестой Ригальдо, и если бы король-паук не тянул так с выбором партии, Исли мог встретить своего юного королевича, когда тот был бы уже повенчан с такой же юной женой.
Думать об этом было странно.
– Некоторые из них весьма милы, – произнес у него за спиной голос Антейна. Тот осторожно обошел Исли и приблизился к гобеленам. – Вот эта, например, третья дочь государя Эльдфельда. Или вот эта – она до сих пор не замужем, я узнавал. Или вот та – если вашему величеству прискучили брюнетки.
Намек в последней фразе был достаточно прямым. Исли покосился на своего побратима и советника:
– Моему величеству по душе, чтобы друзья не совали нос в мою постель.
– О да, конечно, – Антейн потупился. – Должно быть, поэтому все в замке знают, что ваше величество коротает ночи в одиночестве.
– А как иначе, – Исли твердо взглянул ему в глаза. – Ведь идет пост. Разве король не должен быть примером для подданных в очищении души и тела?
– Да, в самом деле, – тонкие брови Антейна сошлись на переносице. – А то при дворе поговаривают, что сыну тирана уж больно привольно живется. В то время как ваше величество вынуждены расхлебывать все последствия этого недальновидного соглашения…
– Какие последствия? – хмуро сказал Исли. – Мы с принцем норфларским обвенчаны перед богами – и смирно несем свою ношу.
– Но принц норфларский не родит вашему величеству сыновей, – голос Антейна был печален. – Я с самого начала думал, что этот дерзкий брак может стать серьезной проблемой.
– Тут нечего пока думать, – Исли перевернул гобелен с синеокой принцессой Эльдфельда лицом вниз. – Сейчас у меня есть новорожденное детище – Вестфлар. Ему принадлежит и мое сердце, и силы. Детей настрогать несложно и позже, друг мой, в нашем роду мужчины до глубоких седин сохраняли плодовитость.
– Все так, как вы говорите, ваше величество, – поклонился Антейн. – При условии, что ваше здоровье окажется крепче здоровья принца Норфлара. Потому что иначе любая рана на войне или охоте может стать роковой, и ваш род на вас и прервется. И тогда стервятники и захватчики разгромят и растащат Вестфлар, потому что у вас не окажется законного наследника.
Исли сжал губы. Все так. Его взгляд упал на очередной гобелен. Чернокосая принцесса улыбалась, кротко сложив руки.
Он овладел Ригальдо в брачную ночь, а после насильственно подчинил себе его тело, но это мужское, крепкое, живучее тело не могло понести, сколько бы раз Исли ни наполнял его своим семенем. И это к счастью, внезапно подумал Исли, чувствуя, как на лбу выступает пот. Был бы Ригальдо принцессой – с него сталось бы спрыгнуть с крыши, только бы не рожать от врага сыновей.
Иногда – чаще под утро, когда он просыпался с железно стоящим членом – в голове Исли начинали бродить смутные мысли о том, что, может быть, терпением и лаской он мог бы вновь покорить мальчика. Сжимая себя под одеялом, он закрывал глаза и представлял разные глупости. Может, это весна так на него действовала. Может, вынужденный пост.
– Я думаю, мы оставим этот разговор для других времен, – сказал Исли. – Однако он напомнил мне кое о чем. Из Вестфьорда со мной прибыло много холостых воинов, которые имеют в этих краях только то, что я дал им по праву раздела добычи. После поста я начну заключать браки между своими людьми и дочерьми норфларских лордов. Пора двум королевствам объединиться не только на бумаге.
Это случилось во второй месяц зимы, очень холодной ночью, когда казалось, что даже звезды примерзли к небу – не отдерешь. В покоях принца было, напротив, жарко и очень душно, пахло сгоревшими поленьями – слуги хорошо постарались, камин полыхал, как адский костер. У Исли по вискам и под волосами струился пот, рубаха прилипла к спине, но сейчас он просто не мог ничего с этим сделать – не тогда, когда его член был в Ригальдо, а руки сжимали крепкий зад.
Перед этим они снова подрались. Исли получил в ухо крепким кулаком, а сам, озлившись, надавал своему дорогому супругу пощечин так, что у того щеки запылали, как алые зимние яблоки. Потом была непродолжительная схватка, в которой победил тот, кто тяжелее и сильнее, а потом Исли нагнул Ригальдо над кроватью и, наскоро смазав себя, вошел. Он трахал королевича размашисто, не щадя и толком не раздев, только задрав ему на голову рубаху. Им обоим было неудобно и жарко. Спина Ригальдо лоснилась от пота, на пояснице блестели капли.
За дверью бормотал серый монах.
Исли привычно насаживал Ригальдо на себя и почему-то думал больше о жалобах сенешаля, о том, что воины-вестфьордцы жрут, как захватчики, и что надо ввести в замке жесткую экономию, чтобы дотянуть на имеющихся припасах до весны…
Ригальдо вдруг издал странный звук, и Исли отвлекся от своих королевских дум в пользу более насущного. И изумился до того, что даже перестал двигаться.
Стоящий на четвереньках Ригальдо в этот раз вовсе не терпел, сцепив зубы. Заведя руку под живот, он резкими частыми движениями дрочил себе и при этом дышал с короткими злыми всхлипами. Исли, как зачарованный, смотрел, как ходит его рука, а Ригальдо, почувствовав, что он остановился, сжался на члене, напрягся и вдруг подался бедрами назад. Ладони у Исли повлажнели от волнения, заскользили по его коже, он навалился Ригальдо на спину и обхватил одной рукой поперек груди, а другой накрыл его кулак. Пальцы коснулись упругой набухшей головки, гладкой и влажной, и Исли приоткрыл рот: мальчик правда был возбужден, он пытался добиться удовлетворения, и Исли сжал толкнувшуюся ему в ладонь плоть.
Ригальдо замер, а потом коротко, беспомощно застонал. На пальцы Исли толчками выплескивалось теплое липкое семя, а он едва дышал, забыв даже про себя, про свой стоящий член.
А дальше случилось то, чего он не ожидал.
Ригальдо опустил голову. Посмотрел на испачканное одеяло под собой. И хрипло засмеялся, все громче и громче, каким-то неестественным, очень высоким смехом. Он даже не заметил, что Исли вышел из него – так и продолжал хохотать, а глаза у него были совершенно безумные. Исли встряхнул его, потом дал пощечину. Ничего из этого не возымело действия, и Исли наконец испугался по-настоящему.
Ригальдо выглядел потерявшим рассудок.
За стеной бормотал упрямый монах. И, глубоко вдохнув, Исли прошел к двери, как был – разгоряченным, в растрепанной и сбившейся одежде, с не заправленным в штаны хозяйством, – и сделал то, что уже давно было нужно: спустил брата Константина с лестницы.
Потом он вернулся к Ригальдо, прижал к себе его мокрую голову и принялся укачивать, как ребенка. Тот содрогался всем телом, отпихивал Исли, и далеко не сразу удалось добиться от него хоть какой-то членораздельной речи.
– Я не хочу, – задыхаясь, сказал Ригальдо. – Не хочу, чтобы так…
Исли его понимал. То, что происходило между ними все это время, и правда могло свести с ума кого угодно.
Вся грязь, вся мерзость того, как он поступал с этим мальчиком, вдруг собралась, вскипела и выплеснулась, как это насильно выдавленное семя, испачкавшее его руку.
Исли прижался лбом к темени Ригальдо и сказал:
– Значит, не будем.
Прошли самая длинная ночь и бурный праздник с неумеренными возлияниями, ворожбой и плясками. Колесо года повернулось, и, когда из замка убрали падуб и омелу, потянулись долгие вьюжные дни ожидания солнца. Было так холодно, что казалось, будто вся жизнь в королевстве замерзла. Лучше бы это было так: Исли точно знал, что жизнь в Вестфларе кипит.
В восточных областях начался голод, верный спутник холодов – как следствие, все чаще летели жалобы на грабежи и разбой. На западе тоже вдруг объявился лихой самозванец, объявивший себя побочным норфларским принцем. Ригальдо, с которого Исли на всякий случай пришел спрашивать ответа, презрительно фыркнул и сказал: «Ложь. В моем роду у мужчины может быть только один потомок. Это всегда мальчик. Нет никаких других детей, ни братьев, ни сестер». Исли изрядно удивился, но семейное королевское древо Норфлара наглядно демонстрировало: один отец, один сын, и так на протяжении семи поколений. Антейн предположил, что, может, девочек давили в колыбели, хотя зачем бы – девочки нужны, чтобы заключать союзы и становиться королевами. Ригальдо на это невежливо повернулся к побратиму Исли спиной.
Самозванца удалось изловить и четвертовать за измену. На некоторое время вроде бы стало тихо, а следом вдруг грянула другая беда: в соседнем благополучном Истхейме вспыхнула кровавая лихорадка. Через границу потянулись беженцы, подгоняемые страхом.
Исли распорядился поставить у подножья юго-восточной гряды заградительные кордоны и отдал лучникам приказ стрелять во всех, кто откажется поворачивать обратно.
– Нам здесь не нужна болезнь, – твердо сказал он на совете.
Магистр Серого ордена был недоволен.
– Все знают, что эпидемии – бич Божий. Если истхеймцы прогневили богов, у них есть только один путь спастись – припасть к святыням в нашем новом аббатстве. На наше королевство болезнь не распространится.
Абу Али считал по-другому:
– Болезнь распространяется с фекалиями больных, которые попадают в воду и отравляют колодцы.
– Вы поняли, – твердо сказал Исли. – Стрелять во всех, кто откажется отступить, и сжигать трупы.
Не успело затихнуть эхо заунывных колоколов и молений, как прямо под самым носом у Исли случилась новая напасть. Однажды вечером подъемник в ближайшей горной шахте, славящейся добычей руды, вернулся пустым. Напрасно работники выкликали своих товарищей внизу – ответом им была тишина. Спустившись вниз, они не нашли ни одной живой души – только обильно залитые кровью стропила, обрывки одежды и перевернутые тачки с породой.
За два дня до этого новая штольня соединилась с трещиной в скале, в которой, по счастью, не оказалось рудничного газа, зато отчетливо ощущался ток воздуха, как будто дальше находилась пещера.
– И что мне делать? – спросил Исли у своего совета, выслушав причитания вдов и сирот и допросив распорядителя шахты. – Куда они все подевались?
– Должно быть, передрались за наживу и поубивали друг друга, – не очень уверенно предположил норфларский граф.
– А где тела?
– Их разрубили и сожгли в печи…
– Засыпали землей…
– Преступники ушли через пещеру…
– И сколько их было, если они положили всех сразу? – не верил Исли. – Прямо какая-то шайка кровожадных гномов у нас тут!
Распорядитель стоял перед ним, бледный, как известь, и только блеял: надо, мол, заложить штольню.
– Штольню надо закрыть, – подтвердил в тот же вечер Ригальдо. Он пришел в королевские покои сам. Исли этому очень удивился. Ригальдо стоял перед ним решительный и хмурый и прижимал к груди какие-то листы.
– Что там у вас? – спросил Исли. – Давайте посмотрим.
– Вот, – Ригальдо тыкал в разложенные листы. – Это «История горного дела в норфларских высотах». А это обрывки записанных монахами легенд. Смотрите: такое уже случалось. В этих, вот этих и этих местностях… Я знаю, я слышал истории об этом, когда был совсем мал.
– И кто виновник, по-вашему?
Выслушав Ригальдо, Исли расхохотался.
– Гигантские мокрицы? Серьезно?
– Сколопендры. Они перемещаются через трещины в породе и ползают довольно далеко, – твердо сказал Ригальдо. – Я же вам говорил. Это потомки того самого первого полубога, окаянное племя…
– Ригальдо, идите, – вздохнул Исли. – У меня нет времени на сказки, которыми норфларцы пугают своих детей.
– Как хотите, – мальчик посмотрел на него свысока. Это было не трудно, потому что Исли сидел. – Но, независимо от того, верите вы в них или нет, они все существуют. И огромные белые пиявки на дне самых ледяных подземных озер, и слепые рыбы с клыками, и безглазые пауки…
– И гномы? – полушутливо спросил Исли, которого вдруг пробрал холодок, потому что Ригальдо говорил с большим убеждением. И хотя Исли не боялся ни слепых пиявок, ни клыкастых пауков, ему стало неуютно: подумалось, что Ригальдо так бежит в эти фантазии от своей жизни «высокого пленника». Ну, и от него самого, конечно.
– И гномы, – отрезал Ригальдо и вышел.
Исли думал. Он спускался в шахты, разговаривал с рудокопами и в конце концов приказал завалить штольню. Хебер, которого он до этого сделал мастером над горным делом, стучал кулаком по столу и ревел. Исли был непреклонен. Ему подсказали: в некоторых пещерах выделяется газ, который сводит с ума. Люди видят гигантских пауков, чудовищ с щупальцами или призраков, которые зовут их за собой, и бесследно пропадают в шахтах или же убивают друг друга. Так тоже бывает.
Государевы дела немного отвлекли его от сложностей на любовном фронте – те как-то на время поблекли и потеряли для Исли свою остроту. Он все так же входил раз в неделю к Ригальдо, пользуясь своим правом, тот все так же оказывал отпор. И однажды понимание того, во что же он превратил свою жизнь, шарахнуло по Исли, как падает на землю небесный огонь, оставляя вместо леса со зверьем выжженное поле и воронку, полную пепла и расплавившейся земли.
Через пару недель Финиан произнес с каким-то тихим удивлением:
– Живучий.
А Исли, покосившись в его сторону, предупредил:
– Не суй нос не в свое дело, – и побратим понятливо вздохнул.
Хотел бы Исли тоже что-то понимать.
Они брели через заснеженный двор. Мороз стоял лютый, даже дышать в разреженном, колком воздухе было тяжело. В темном ночном небе горели звезды, а из-за горизонта медленно струились холодные ленты зеленого сияния.
В башне принца ярко светилось окно.
Ригальдо не спал.
Исли распорядился, чтобы ему вернули все, в чем он нуждался: свечи, письменные принадлежности, одежду – и разрешил проводить столько времени в замковой библиотеке, на конюшне и на королевской псарне, сколько тот сочтет нужным, и все равно постоянно чувствовал себя неуютно. Как человек, жертвующий церкви на новое алтарное покрывало, чтобы отмолить грех – и снова собирающийся нарушить свое обещание.
У них с Ригальдо установились странные отношения. Днем они блюли вынужденное перемирие, и со стороны можно было бы наверняка вообразить, что между ними – понимание и забота: Ригальдо сидел рука об руку с Исли в тронном зале, присутствовал на заседаниях королевского суда, неизменно спускался к обеду и ужину. Всегда с прямой спиной, с бесстрастным выражением лица. Враги прежнего короля поутихли было, напуганные и удивленные таким явным затишьем, но только те, кто был далек от королевской опочивальни.
Ночами между королем и принцем-консортом шла затяжная непримиримая битва, и Исли не знал, к чему это все приведет.
Он ненавидел «химер», которых искусные мастерицы теперь вышивали на его «конском» флаге как знак объединения двух королевств. Львиная голова, думал Исли, символизирует яростное сопротивление Ригальдо, змея – коварство его рода. Козел… в козла неуклонно превращался сам Исли, оставаясь с ним наедине.
В одну из ночей Ригальдо орал так отчаянно, что в опочивальню ворвался брат Константин.
– Ваше величество, что вы делаете, вы же убьете его!
– Отче, идите к черту! – с трудом выдохнул Исли. Он уже так устал, что даже не достало сил удивиться, куда смотрит сраная стража.
– Если его высочество умрет, некому будет свершать ритуал…
– Вон! – заорал Исли. – Лучше помолитесь, чтобы его высочество наконец-то кончил!
Ригальдо под ним закрыл лицо руками. А проклятый монах попятился за арку – и в самом деле оттуда негромко забормотал.
В этой их стыдной войне Исли никак не удавалось добиться победы: мало того, что мальчишка изматывал его – он каждый раз дрался, лягался и кусался, до последнего не сдавая свои рубежи, так что Исли ходил истерзанный и побитый, – кроме этого, Ригальдо противился всем попыткам доставить ему хоть какую-то радость. Так-то Исли довольно быстро научился скручивать его в бараний рог, втыкать лицом в одеяла и доводить себя до финала, и Ригальдо, лишенный возможности драться, вздыхал, постанывал и терпел. Но стоило Исли попытаться поцеловать его или протянуть руку к чувствительным местам – Ригальдо взвивался, как сумасшедший, и орал: «Нет-нет-нет!» Исли, наваливаясь, шептал ему в ухо: «Не дергайся, я сделаю тебе хорошо, дурачок», – но его чертов супруг мотал головой по одеялу и твердил «нет, нет, нет», как будто прикосновения Исли терзали его.
У Исли никогда не бывало такого чудовищного провала с женщинами. Они хотели его, а он отвечал им лаской, привычно-умело заставляя их млеть. Господь, он никогда ни одну женщину не ударил.
С Ригальдо у него ничего не получалось, и ночь за ночью Исли все больше ожесточался, чувствуя растущее отвращение к себе.
Эта зима изрядно пошатнула в нем самоуважение.
Монах к ним больше никогда не врывался – берег свою шкуру, как разумный человек, – но повадился садиться под дверью в покои принца и кротко молиться. Услышав его в самый первый раз, Исли прервался и спросил Ригальдо: «Хочешь, отправлю его в темницу?», – а Ригальдо, задыхаясь, сказал: «Мне все равно, хоть весь замок сюда позовите», – и Исли из обиды и вредности не стал гнать монаха.
Вторым человеком, прижившимся в северной башне, был лекарь Абу Али: беглец из южного царства, он забрался на север, в надежде, что здесь его не достанут шпионы мстительного халифа. Поговорив с ним однажды, Исли был впечатлен как его умениями, намного превосходящими способности местного врача, так и витиеватой нитью южной судьбы. Он предложил лекарю остаться в замке, посулив ему больше, чем тот мог бы заработать в городе, Абу Али подумал – и остался. С тех пор он одинаково хорошо лечил и слуг, и стражу, и дворян, тихонько писал свой трактат «О распознавании ста тридцати болезней по пульсу» и, ничего не спрашивая, готовил для принца какие-то мази и настойки. С Ригальдо он обходился неизменно почтительно – так, как никто в Черном замке, – но Исли не раз видел, как он выходит из его покоев странно задумчивый и удивленный.
Все это было тяжело, и неправильно, и совсем не похоже на то, как Исли в молодости представлял свою семейную жизнь. Однажды он спросил у Абу Али, чудовищно перевирая слова: правда ли, что у южного владыки все наложники – мужчины, а жены – женщины? И как он тогда с ними всеми справляется? Тот посмотрел на него с удивлением, а потом так же криво сказал на всеобщем: у нас считается, что попасть в гарем – большая честь. Исли подумал, что надо накрепко запомнить: никогда не пытаться захватить халифат. А то еще победишь, и придется перенимать местные обычаи, а ему хватало и одного юного мужа, с которым они медленно и верно загоняли друг друга в гроб.
Но никого из побратимов эта его странная брачная жизнь не касалась, поэтому Финиан не должен был даже на нее намекать.